Часть VII. Сквозные психические

ПРОЦЕССЫ И МЕХАНИЗМЫ ПСИХИЧЕСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ

Глава 20. Память, воображение и внимание

Сквозные психические процессы: общая характеристика

Предшествующей частью монографии завершено пос­ледовательное изложение характеристик, закономерностей и принципов организации всех классов психологической триады. Исследование велось на разных уровнях и было многоступенчатым: сначала анализировались отдельные структурные единицы процессов, принадлежащих к каждо­му из этих трех классов, затем их виды, формы и различные уровни соответствующей иерархии, далее рассматривались различные виды синтеза этих структурных единиц, форм и уровней в целостную иерархическую систему, представ­ленную в соответствующем классе структурой интеллекта, эмоциональной иерархией и иерархией регуляционных про­цессов. Таким образом, уже в рамках исследования каждого из трех классов психических процессов, взятого в отдель­ности, вопрос о формах и механизмах психической интег­рации вставал и подвергался, так сказать, парциальному анализу многократно, хотя и с разной степенью полноты. Однако до сих пор интеграция психических процессов в целостную иерархическую систему рассматривалась в пре­делах каждого из классов психологической триады. Совершенно

491

естественно, что в данном пункте последовательно­го продвижения анализа с неизбежностью встает вопрос об интеграции всех этих классов в психическую структуру более высокого ранга, или, иначе говоря, вопрос уже не о внутри-, а о межклассовой интеграции.

Тут необходимо уточнить,что вопрос о взаимной ин­теграции когнитивных, эмоциональных и регуляцион-но-волевых процессов опять-таки встает уже не впервые. В той ли иной форме он был включен в орбиту предше­ствующего рассмотрения, хотя и не в качестве предмета специального анализа, как это будет (правда, тоже в достаточно обобщенной форме) сделано в настоящей главе. Вместе с тем в связи с принципами и механизмами межклассовой интеграции встает вопрос об общих зако­номерностях и механизмах психической интеграции пси­хических процессов и их субъекта-носителя, вопрос, который и является главным предметом исследования в завершающей части монографии.

Как было показано, субъект-носитель соответствую­щих психических процессов входит в структурные фор­мулы эмоциональных и регуляционно-волевых процессов в качестве их общего компонента. Субъект уже по самой своей природе предполагает межклассовую интеграцию всех психических процессов. Этим создается специфи­ческая парадоксальная ситуация, суть которой заключа­ется в том, что интегративное целое входит в структурную формулу своих частей. Именно это потребовало соответ­ствующей модификации принятой вначале стратегии и включения в орбиту процессуального исследования са­мых универсальных закономерностей организации лич­ности как субъекта-носителя в качестве необходимого посредствующего звена изучения закономерностей эмо­циональных и регуляционно-волевых процессов, относящихся к тем высшим уровням, носителем которых является не исходный, телесный субъект, а личность как психический субъект-носитель эмоций и регуляционно-волевых актов. Эти закономерности высших форм лич­ностной интеграции, как и общие закономерности

492

психической интеграции, начиная с ее элементарных уровней, именно в силу их универсального характера еще не были специальным предметом рассмотрения.

Прямая же постановка вопроса о формах, способах и механизмах разных уровней психической интеграции естественным образом приводит к еще одному промежу­точному вопросу, суть которого заключается в следую­щем: совокупностью когнитивных, эмоциональных и регуляционно-волевых процессов фактически не огра­ничивается хорошо всем известный традиционный пере­чень психических процессов. В этот перечень входит еще одна существенная группа психических процессов: па­мять, воображение, внимание и речь. В каком же соотно­шении находится основная психологическая триада с этой группой процессов? Если основная классификация психических процессов произведена по достаточно на­дежным общим критериям и отвечает реальности, а вни­мание, память, воображение и речь не выделены в ней в самостоятельный класс, то уже сам по себе этот факт заставляет сделать логически неизбежный вывод,что в совокупности психических явлений эта группа занимает особое место и включается в процессы основной триады. Однако включенность памяти, воображения, внимания и речи во внутренний состав когнитивных, эмоциональ­ных и регуляционно-волевых процессов может интер­претироваться двояко. Первая из интерпретаций отвечает наиболее широко распространенной, традиционной, хотя и не всегда явно теоретически формулируемой установ­ке, согласно которой память, воображение, внимание и речь трактуются как составное звено познавательных про­цессов. И это имеет, конечно, свои основания. Но доста­точны ли они? Даже самое поверхностное рассмотрение эмпирико-теоретических аспектов этой проблемы, про­веденное под указанным углом зрения, легко обнаружи­вает недостаточность аргументов, на основе которых память, воображение, внимание и речь относят только к когнитивным процессам, входящим в состав целостной структуры интеллекта. Свидетельства такой недостаточности

493

обширно представлены как в собственно экспери­ментальной, так и в прикладной, в особенности медицинской психологии и патопсихологии.

Одной из самых эмпирически надежно обоснованных форм обобщения экспериментального материала как нор­мальной, так и патологической психологии являются при­нятые в ней основные классификации. Существующие классификации памяти, воображения, внимания и речи обладают разной степенью определенности, однако все они достаточно явно свидетельствуют о том, что эти процессы выходят за пределы структуры и закономерностей процес­сов только когнитивных. Особенно отчетливо такое поло­жение дел обнаруживается в общепринятой классификации структурно-содержательных характеристик основных видов памяти. По этим критериям память делится на образную, словесно-логическую, эмоциональную и двигательную. Достаточно очевидно, что такие виды памяти, как образ­ная и словесно-логическая, относятся к сфере познава­тельных процессов разных уровней их организации, начиная с сенсорных и кончая концептуально-мыслительными; что же касается соотнесенности памяти эмоциональной и дви­гательной со вторым и третьим классами психологической триады, то такая взаимосвязь выражена уже просто этимо­логически и, по-видимому, не нуждается ни в каких спе­циальных дополнительных комментариях. Тем самым не нуждается, очевидно, ни в каких комментариях факт включенности мнемических процессов во все три класса психологической триады, и можно только удивляться кон­сервативной силе традиционных установок, благодаря ко­торым характеристики и закономерности процессов памяти излагаются в учебных пособиях и руководствах главным образом в контексте только познавательных процессов.

Результаты обширных и многосторонних исследований различных форм амнезии, содержащиеся в эксперимен­тальных данных нейропсихологии и патопсихологии, по­зволяют сделать на данном предварительном этапе анализа существенный вывод, суть которого заключается в следую­щем: эмпирические материалы клинической психологии

494

остаточно однозначно свидетельствуют о том, что память выходит за пределы не только внутренней структуры и внут­ренних взаимосвязей разных когнитивных процессов, от­носящихся к разным уровням структуры интеллекта, но и за пределы всех процессов, относящихся ко всем классам психологической триады, и затрагивает интимнейшие ме­ханизмы и закономерности внутренней организации субъек­та-носителя этих процессов, т.е. личности как высшей формы или высшего уровня психической интеграции.

Несколько иная по формальному положению дел, но чрезвычайно близкая по теоретико-эмпирическому смыс­лу ситуация сложилась и в области проблемы воображения. Специфика этой ситуации заключается в том, что в соот­ветствии с исходной этимологией термина и, тем самым, с исходным смыслом понятия "воображение" оно связыва­ется именно и только со сферой образов и трактуется как их создание или оперирование ими. Образы же, естествен­но, относятся к области познавательных процессов. Поэто­му основная классификация воображения выделяет в нем два класса: воображение воспроизводящее и воображение творческое. Оба эти класса опять-таки, естественно, оста­ются в сфере познавательных процессов. Достаточно, одна­ко, лишь слегка изменить градус видения и выйти за рамки этой сложившейся традиционной установки, чтобы пря­мая аналогия с положением дел в области памяти сразу бросилась в глаза. Прежде всего уже внутри сферы когни­тивных процессов эта аналогия состоит в том, что воспроизводящее воображение имеет дело с исходной формой образов, пассивно воссоздающих реально существующие объекты, скрытые, однако, от прямого отображения в пер­вичных образах (сенсорных или перцептивных). Тем самым воспроизводящее воображение непосредственно связано со сферой сенсорно-перцептивных образов, которые, одна­ко, в отличие от вторичных образов или представлений памяти не пассивно воспроизводятся, а строятся по описа­нию или какими-либо средствами сенсорно-перцептивной экстраполяции. Эти образы относятся к сенсорно-перцеп­тивной сфере потому, что они отображают реально существующие

495

объекты, которые не стали сферой прямого от­ражения в ощущениях и восприятиях не в силу их принципиальной чувственной недоступности, а по причинам какой-либо вызванной привходящими обстоятельствами их скрытости от прямого наблюдения (например, потому, что они выходят за границы опыта данной личности или дан­ного поколения в целом, относясь к прошлым историчес­ким периодам). Так или иначе, построение образов воспроизводящего воображения опирается не на мысли­тельное конструирование, а на косвенные формы пассив­ного построения образов, которые в принципе могли быть выстроены средствами прямого сенсорно-перцептивного отображения.

В отличие от этого творческое воображение, создавая образы не существующих еще, т.е. относящихся к буду­щему, объектов или фантастические образы, объекты ко­торых маловероятны или вообще невероятны, строит образы средствами умственных действий, которые не восстанавливают, а именно перерабатывают сенсорно-перцептивный опыт. Тем самым творческое воображение явно включается в мыслительный процесс, представляя один из языков мышления - язык предметных простран­ственно-временных гештальтов (см. Веккер, 1979; Веккер, Либин, готовится к печати).

Исходя из сказанного, есть основания заключить, что эквивалентами двух форм когнитивной памяти, т.е. памяти сенсорно-перцептивной, или образной, и памяти словесно-логической, или мыслительной, являются сенсорно-перцеп­тивное воображение и воображение словесно-логическое, или мыслительное. Однако под влиянием традиции, огра­ничивающей процесс воображения только сферой когнитивных процессов, процесс воображения был рас­смотрен и истолкован по существу только как компонент мыслительных процессов, а первая форма когнитивного воображения - воображение сенсорно-перцептивное - вообще не рассматривалась.

Между тем достаточно сделать еще один шаг по пути проведения рассматриваемой аналогии с процессами памяти,

496

как сразу же откроется маскируемая традиционной установкой другая сторона психической реальности, ото­бражаемой понятием "воображение". Эта другая сторона заключается в том, что эмоциональное воображение - столь же несомненная психическая реальность, как и эмоцио­нальная память. Соответственно этому воображение движе­ний и действий или, иначе, двигательно-действенное воображение столь же несомненная психическая реальность, как и двигательно-действенная память. Весь житейский психо­логический опыт, подкрепленный научным опытом психо­логии искусства и психологии деятельности, неопровержимо свидетельствует, что процесс воображения включен во все классы психологической триады и, следовательно, анало­гично процессам памяти носит сквозной характер. И если вопреки прямо выраженному в научных классификациях факту включенности мнемических процессов во все классы психологической триады процессы памяти продолжают трактоваться в основном как процессы когнитивные, то тем легче консервативная сила этой традиции продолжает действовать по отношению к процессу воображения, по­скольку сквозной характер последнего пока еще не по­лучил своего выражения даже в соответствующих эмпирических классификациях. Однако в настоящее время не существует, по-видимому, серьезных научных оснований сомневаться во включенности воображения в эмоциональ­ные и регуляционно-волевые процессы и тем самым - в его сквозном характере.

Аналогичная эмпирико-теоретическая ситуация имеет место в области проблемы внимания. По разным причи­нам, в частности потому, что само понятие "внимание" гораздо более неопределенно, чем понятие "память", в экспериментальной психологии отсутствуют четкие клас­сификации видов внимания. Тем не менее наличие сен­сорно-перцептивного или, соответственно, образного внимания, внимания речемыслительного, внимания эмо­ционального и внимания, относящегося к сфере движе­ний или целостной структуры деятельности, свидетельствует об отнесенности внимания к когнитивным, эмоциональным

497

и деятельностным процессам. Совпадение этой факти­ческой классификации видов внимания с классификацией мнемической столь очевидно, что не нуждается в дополни­тельных обоснованиях и комментариях. Факты эксперимен­тальной и клинической психологии, в частности связь расстройств личности с аттенционными нарушениями, достаточно ясно говорят о связи процессов внимания не только со всеми тремя блоками психологической триады, но и с уровнем организации личности как субъектаносителя. Таким образом, универсальный характер процессов внимания, их отнесенность ко всем уровням организации психики не менее очевидны, чем универсальность мне-мических процессов. Что касается речевых процессов, то здесь эмпирико-теоретическая ситуация аналогична пре­дыдущим, однако с одной чрезвычайно существенной ого­воркой: если памятью и вниманием обладает не только человек, то речь - принадлежность лишь человеческой пси­хики. Но в пределах человеческого сознания ситуация, по­вторяем, здесь такая же, как и с памятью и вниманием. Поскольку основные классификации видов речи основаны на учете ее социально-психологической природы, ее роли как средства общения, они не повторяют картину класси­фикации видов памяти, и поэтому в итоговых обобщениях экспериментальных исследований речевых процессов нет прямого аналога соответствующей классификации видов памяти. Однако в фактически представленных разносто­ронних описаниях и классификациях видов речи, хотя и не сведенных в единую систему, соответствующие аналоги классификаций видов памяти все-таки есть. Так, речь-по­вествование, речь-описание, словесный портрет, словес­ный пейзаж - все это достаточно явно выражает связь речи со сферой образов и представляет собой эквивалент того, что в классификации видов памяти обозначается как образная память.

Связь речи с мыслительными процессами не нуждается в обоснованиях хотя бы уже потому, что язык речевых сим­волов представляет собой компонент мыслительных про­цессов, один из двух необходимых языков мышления. Если

498

же говорить о наличии в материалах экспериментальной психологии указаний на соответствующие виды речи, ко­торые выражают по самой своей природе ее связь с мыш­лением, то и здесь имеются соответствующие аналоги классификации видов памяти. Таковы речь-вопрос, речь-рассуждение, речь-доказательство, речь-аргументация и т.д.

Если продолжать это сопостатвление, мы обнаружим такой вид речи, как речь-экспрессия, связь которой с эмоциональными процессами воплощена не только в собственно содержательных характеристиках речи, но и в ее интонационно-мелодических и мимико-пантомими-ческих компонентах.

Что касается связи речи с процессами, относящими­ся к третьему члену психологической триады, функции речи как психического регулятора деятельности, причем регулятора не только интериндивидуального, социаль­но-психологического, но именно интрапсихического, то эти факты и аспекты настолько многосторонне изучены экспериментальной и теоретической психологией (см. Лурия, 1979; см. также 21 главу данной монографии), что такая связь не нуждается в комментариях. Если же гово­рить о представленности этой связи в описаниях соответ­ствующих видов речи, то и здесь имеется эквивалент вида памяти, воплощенный в такой форме речи, как речь-инструкция, речь-команда, речь-приказ (здесь имеется в виду самоинструкция, самокоманда, самоприказ).

И, наконец, если продолжить это сопоставление даль­ше, то и здесь мы обнаруживаем включенность речи не только в процессы, принадлежащие к каждому из трех бло­ков психологической триады, но именно в межклассовый синтез или синтез более крупных блоков. Связь речи с со­знанием в целом также настолько хорошо исследована в психологии, психолингвистике, лингвистике, социологии, что вряд ли нуждается в доказательствах. Речь, кроме того, участвует и в синтезе целостной структуры личности как субъекта-носителя высших психических явлений. Об этом опять-таки свидетельствует не только экспериментальная и теоретическая, но и прикладная, в частности клиническая,

499

психология, нейропсихология и патопсихология, ко­торые ясно показывают, какой интимный характер носит связь различных форм афазий с многосторонними наруше­ниями целостной структуры личности.

Таким образом, все четыре процесса - память, вооб­ражение, внимание и речь - носят сквозной характер и тем самым оказываются не вне, а внутри основной пси­хологической триады. Их специфическое место в системе психических процессов, включенность в когнитивные, эмоциональные и регуляционноволевые структуры предполагает и особый подход к их исследованию. Он не может не отличаться от той стратегии, которая была при­менена к исследованию процессов, принадлежащих к основным классам психологической триады.

Но этот универсальный характер сквозных психичес­ких процессов, определяя их содержательную специфич­ность и обусловленную ею модификацию задач и стратегии их исследования, тем самым предопределяет многообра­зие существующих подходов к исследованию памяти, во­ображения, внимания и речи. В экспериментальной и теоретической психологии накоплен необозримый фак­тический материал, который очень трудно эмпирически, а тем более теоретически обобщить и дать сколько-ни­будь последовательную, укладывающуюся в рамки опре­деленных критериев систематизацию этих процессов. Вместе с тем именно универсальность, включенность памяти, воображения, внимания и речи во все психические явления в качестве их внутренних компонентов позволяют выделить особую функцию этих процессов в психической деятельности в целом. Речь идет о той самой внутрипроцессуальной, межпроцессуальной, но внутри­классовой, а затем и межклассовой интеграции, о кото­рой говорилось в начале данного параграфа. Из всего многообразия характеристик, закономерностей, аспек­тов и различных функций процессов памяти, воображе­ния, внимания и речи в качестве главного предмета исследования здесь выделяются именно характеристики, особенности, закономерности их интегративной функции

500

в системе психических явлений. Только под этим углом зрения и будет произведено исследование сквоз­ных психических процессов, и именно этому подчинена задача, стратегия и тактика их изучения в настоящем контексте.

Память как универсальный интегратор психики

Вопреки кажущейся очевидности сквозного характе­ра памяти, ее включенности во все уровни, формы и классы психической деятельности, этот факт теорети­чески осмыслен явно недостаточно для того, чтобы он смог оказать конкретное структурирующее воздействие на систему основных психологических понятий, относя­щихся к мнемическим процессам.

Здесь все еще, к сожалению, царит концептуальный беспорядок, имеющий самые разнообразные проявления. Укажем лишь некоторые из них.

Память и время: философско-методологические предпосылки анализа

Первое из этих проявлений уже упоминалось, и зак­лючается оно в том, что, вопреки многообразию красно­речивых фактов и наличию достаточно ясных обобщений, выраженных в классификации видов памяти, проблемы памяти традиционно излагаются в разделах, посвящен­ных именно и только познавательным процессам. Этот, казалось бы, привходящий, внешний и формальный факт структуры изложения оказывает, тем не менее, суще­ственное влияние на характер содержательных интерпре­таций, почти автоматически изолируя эмоциональные и регуляционно-волевые процессы от их внутренних взаимосвязей с мнемическими явлениями. И как бы парадок­сально это ни звучало, такая формальная изоляция соответствующего раздела в его изложении фактически оборачивается содержательной изоляцией в концеп­туальной его интерпретации.

С этим первым проявлением концептуальной рассогла­сованности в области системы понятий, касающихся памяти,

501

органически связано и второе. Оно заключается в сле­дующем: в структуре научных монографий и учебных руко­водств традиционный и общепринятый порядок изложения познавательных процессов, как правило, таков, что памяти отводится серединное положение между восприятием и мыш­лением. И это неизбежно предопределяет характер изложе­ния и интерпретации сенсорно-перцептивных процессов, которые фактически оказываются изолированными от па­мяти. Но такое расположение анализа процессов памяти между восприятием и мышлением по существу противоречит сфор­мулированному выше, казалось бы, естественному выводу о сквозном характере памяти так же, как и ее отнесение толь­ко к когнитивным процессам. Такое положение дел опять-таки не случайно, оно, к сожалению, свидетельствует о существенных пробелах в содержательной интерпретации процессов памяти.

Концептуальная рассогласованность проявляется так­же в традиционных и общепринятых определениях памяти. Не подвергая специальному рассмотрению многообразные вариации этих определений, возьмем в качестве предмета краткого анализа лишь их общий компонент, поскольку в нем выражается существо концептуальной ситуации. Глав­ное в этом общем компоненте и вместе с тем усредненном варианте многообразных определений состоит в том, что память представляет собой сохранение и последующее воспроизведение человеком его опыта. Естественно продол­жает эту же логику выделение в памяти процессов запоми­нания, сохранения, воспроизведения и забывания. Можно было бы думать, что в этом определении уже не игнори­руется универсальный характер процессов памяти, как это происходит, когда память относят только к познаватель­ным процессам или "помещают" ее между восприятием и мышлением, поскольку сквозной, универсальный харак­тер памяти зафиксирован здесь в понятии запечатлевае­мого, сохраняемого и воспроизводимого опыта. Понятие же опыта включает в себя опыт не только когнитивный, но и эмоционально-волевой, а внутри когнитивного яко­бы включает в себя исключенный срединным расположнием

502

памяти и сенсорно-перцептивный опыт. Таким об­разом, создается впечатление, что сквозной, универсальный характер памяти этим определением правильно учитывается.

Но такое в принципе возможное и даже естествен­ное возвращение фактически аннулируется по крайней мере двумя существенными контраргументами. Первый из них - указание на то, что универсальный, сквозной характер мнемических процессов в организации психичес­кой деятельности на всех ее уровнях предполагает не толь­ко запечатление, хранение и воспроизведение всех форм и видов опыта, но в такой же мере и участие самой памя­ти в процессах формирования опыта. Только в этом случае можно говорить о действительно сквозном характере мне­мических процессов.

Второй и далеко не менее существенный контраргумент связан с самим содержанием понятия "опыт". Дело в том, что если в первых двух проявлениях концептуальной рас­согласованности или концептуальной беспорядочности речь шла о фактическом игнорировании в трактовке процессов памяти ее универсальности, то в рассматриваемом сейчас определении, наоборот, психологической памяти приписывается явно избыточная универсальность, настолько из­быточная, что она уводит за пределы собственно психологии. Эта избыточная универсальность допускает несколько внепсихологических уровней обобщенности в трактовке содержания понятия "опыт".

Уже в рамках индивидуального опыта имеется такая многоуровневость. Если начать продвижение по этим уров­ням обобщенности понятия "опыт" сверху вниз, то ближайшим к психологическому уровню, но уже вне его пределов, является опыт нейрофизиологический и соот­ветствующий ему нейрофизиологический уровень про­цессов памяти. Прямым воплощением этого уровня опыта и соответствующего ему уровня мнемических процессов является опыт тех условных рефлексов, которые лежат ниже порога психики. Нет нужды, вероятно, пояснять, что та­кой субсенсорный условнорефлекторный опыт представляет

503

собой физиологическую реальность. Вместе с тем до­статочно ясно, что, во-первых, это не психологический уровень опыта и что, во-вторых, выработка условных субсенсорных рефлексов опирается на память, т.е. на запе-чатление, хранение и воспроизведение прошлого нейро­физиологического опыта.

Но существуют уровни индивидуального опыта и за пределами нейрофизиологической сферы, еще ниже в глубинах организма. Хорошо известно, что есть такая форма эндокринно-биохимического индивидуального опыта, как иммунитет. И здесь опять-таки мы явным об­разом имеем дело с хранением и воспроизведением прош­лого опыта, находящегося уже за пределами не только психологического, но и нейрофизиологического уровня. Однако под определение памяти как запечатления, хра­нения и воспроизведения прошлого опыта иммунитет, как и сфера чисто нейрофизиологического субсенсорно­го условнорефлекторного опыта, подходит вполне.

Если сделать еще один шаг, то мы окажемся уже за пределами индивидуального опыта, в сфере опыта видово­го. И это понятие не просто метафора, оно имеет конкрет­ный смысл: наследственный опыт есть вполне определенная общебиологическая реальность, и столь же биологически реальным поэтому является понятие видовой наследствен­ной памяти, которая также является запечатлением, хра­нением и последующим воспроизведением опыта. На этих вполне реальных эмпирических основаниях сложилось понятие биологической памяти, естественно, более широкое и более общее по своему содержанию, чем психологичес­кая или нейрофизиологическая память. Именно таков смысл известной работы Эвальда Геринга "О памяти как всеоб­щей функции организма или как всеобщей функции органи­ческой материи" и именно таков смысл общебиологического понятия "мнема", введенного Земоном и получившего даль­нейшее развитие в работах швейцарского психиатра Эйгена Блейлера (см. Bleuler, 1921). Таким образом, реальностью яв­ляется психологический, нейрофизиологический, биохими­ческий и, далее, общебиологический уровни понятия "опыт"

504

и соответствующего понятия "память". По отношению ко всем этим уровням остается вполне справедливым определе­ние памяти как 'запечатления, хранения и последующего воспроизведения прошлого опыта.

Если двигаться по той же вертикали уровней обобщен­ности ко все более высоким ее рангам, то мы окажемся уже за пределами биологического уровня, в сфере того еще более обобщенного смысла понятия "опыт", который воплощен в современном концепте "информация". Нет нужды в настоящее время специально обосновывать тот факт, что память является свойством далеко не только биологических систем и что сегодня существует такая не­сомненная реальность, как машинная память. Более того, современная теория машинной памяти по ряду показате­лей продвинулась существенно дальше и глубже, чем со­временные же нейрофизиологические, а тем более психологические теории памяти. Не подлежит никакому сомнению и то общепринятое сейчас теоретическое поло­жение, что память есть передача информации по времен­ному каналу, что по самому существу своей организации память есть информационный процесс и что поэтому при­менение основных положений современной информаци­онной теории к анализу процессов памяти всех уровней ее организации имеет безусловный эвристический смысл и в ряде отношений очевидным образом себя оправдало.

При этом существенную пользу в исследовании про­цессов памяти принесли не только понятия информационной теории, касающиеся количественных мер информации, но и такие принципиальные понятия, от­носящиеся к самой структуре информации и принципам ее организации, как понятия кода, кодирования и деко­дирования и, соответственно, их различных уровней. Ис­ходя из всего этого, адекватность распространения основных общих принципов теории информации на все уровни и виды процессов памяти, включая и психологи­ческий их уровень, в настоящее время более очевидна и вызывает гораздо меньше сомнений, чем необходимость и оправданность распространения общих принципов информационного

505

подхода на другие психические процессы, даже процесс мышления.

Таким образом, память как психический процесс есть частная форма передачи информации по временному ка­налу. Психологическая теория памяти неизбежно требует раскрыть психологическую специфику этой частной фор­мы передачи информации, отличающую ее от таких форм памяти, как генетическая, машинная, видовая, индивиду­альная иммунная, нейрофизиологическая и т.д. Однако, как уже многократно и в разных контекстах об этом говорилось, необходимой (хотя и недостаточной) предпосылкой позна­ния видовой специфики является знание общих принципов организации, которым подчиняются родовые характеристи­ки данного круга явлений. Поэтому применение и дальней­шее использование общих принципов информационной теории, касающихся мер и форм организации мнемических процессов как передачи информации по временному кана­лу, является действительно необходимой предпосылкой даль­нейшего развития теории всех форм памяти, в том числе психологической. Эта предпосылка, однако, необходима, но не достаточна, ибо далее требуется выявить факторы, в той или иной форме модифицирующие общие признаки рода в каждом из его видов и исследовать дополнительные к родо­вым закономерности, которым подчиняется каждый вид. Не­достаточность использования только общих принципов организации информационных процессов для раскрытия спе­цифики памяти как психического явления чрезвычайно демонстративно обнаруживается в том уже упоминавшемся факте, что усредненное определение памяти как запечатле-ния, хранения и последующего воспроизведения прошлого опыта при некоторых несущественных модификациях при­менимо, по сути дела, к любой форме памяти, в том числе и к машинной. Позитивный момент этого определения состо­ит в том, что оно, заключая в себе общие принципы организации любой памяти, указывает на необходимость раскрыть специфические различия ее частных форм и вместе с тем дает возможность выявить такие различия. Однако в той мере, в какой усредненное определение истолковывается как не

506

только необходимое, но и достаточное определение психи­ческой формы памяти, обнаруживается его негативная сто­рона, поскольку в таком виде оно уравнивает различные уровни концепта "память" между собой и тем самым неиз­бежно исключает специфичность памяти как психического процесса.

Именно в этом выражается избыточная универсальность традиционных усредненных определений памяти. Можно попытаться преодолеть это очень простым способом, а именно, ссылкой на психологический характер запечат­леваемого, хранимого и воспроизводимого опыта. Однако научные трудности не преодолеваются средствами терми­нологической "магии", т.е. простым включением термина "психическое". Поэтому и при такой оговорке недостаточ­ность усредненного определения сохраняется, что прояв­ляется в различных отношениях. Отметим два из них. Первое носит общеметодологический и общетеоретический ха­рактер и состоит в том, что в настоящее время еще недо­статочно ясно, где начинается психическая информация и каковы ее общеродовые признаки, которые отличают психическую информацию как таковую от других форм информационных процессов. Поэтому введение термина "психическая информация" не снимает недостаточности усредненного определения памяти.

Второй момент носит более частный характер и тем самым имеет для теории памяти более существенное зна­чение. Дело в том, что сами по себе запечатление, хране­ние и последующее воспроизведение какого-либо процесса еще не делают это воспроизведение проявлением памяти как таковой. Воспроизведение, скажем, перцептивного образа, доведенное в пределе до эйдетической формы, а далее и до галлюцинаторного уровня, базируется на пред­варительном запечатлении и хранении, что является, од­нако, выражением нормального функционирования собственно мнемических процессов как таковых, если иметь в виду их психологическую сущность.

Неоправданность и даже недопустимость отождествления процесса хранения и воспроизведения перцептивного образа

507

со специфическим проявлением мнемических процессов памяти как психического явления справедливо подчеркивается современными экзистенциалистскими концепция­ми памяти, которым удается (во всяком случае на описательно-феноменологическом уровне) выделить и под­черкнуть психологическую специфичность психических форм памяти, требующую своего объяснения. Так, напри­мер, М.Мерло-Понти справедливо указывает, что "сохра­ненное восприятие есть восприятие, оно продолжает существовать, оно всегда в настоящем, оно не раскрывает позади нас это изменение протекания и отсутствие, кото­рое только и составляет прошедшее" (см. Роговин, 1966, с. 59). Этим положением вполне справедливо подчеркивается, что само по себе воспроизведение и тем самым превращение прошлого в настоящее есть свойство нервных и физиологи­ческих процессов (сегодня мы бы сказали - свойство любых информационных процессов или памяти как передачи ин­формации по временному каналу). Что же касается воспро­изведения прошлого в настоящем именно в качестве прошлого, то на это способна только память как психичес­кий процесс. Упомянутые авторы считают это свойство памяти проявлением ее духовной природы. Эту теоретико-философ­скую интерпретацию можно оставить пока в стороне; здесь важна эмпирическая констатация психологической специ­фичности мнемического процесса - его способность вос­производить прошлое именно как прошлое. Эта констатация имеет принципиальное значение в качестве отправной точ­ки последующего теоретического анализа.

И здесь мы подошли к следующему важному вопросу, без выяснения которого специфическая особенность па­мяти как психического процесса по сравнению с другими формами хранения и последующего воспроизведения ин­формации выяснена быть в принципе не может. Это воп­рос о соотношении памяти как психического процесса и времени. Проблема соотношения памяти и времени во всей ее глубине была поставлена еще Аристотелем. С присущей ему поразительной гносеологической и психологической проницательностью Аристотель (1984) в специальной рботе

508

"О памяти и воспоминании", как и в знаменитом трактате "О душе", подчеркнул органическую связь памя­ти с отсчетом времени. Сам же отсчет времени как необхо­димого компонента памяти осуществляется, по мысли Аристотеля, через посредство движения, свойством кото­рого является время. Именно оценка движения и измене­ния делает возможным отсчет, реальное фактическое измерение времени. Самую же функцию измерения реали­зует "душа, которая считает". Таким образом, по Аристо­телю, через посредство памяти и на основе движения объективное физическое время воспроизводится в субъек­тивном психическом времени как свойстве души.

Таким образом, Аристотелем была уловлена фун­даментальная интимная взаимосвязь между памятью, психическим отражением движения и спецификой пси­хического времени.

Однако этот мощный взлет аристотелевской мысли в проблеме связи памяти с психическим временем и психи­ческим отражением движения не получил в последующее за аристотелевской философией время сколько-нибудь су­щественного подкрепления и развития, он надолго был забыт. Вероятно, одним из существенных оснований это­го была внутренняя противоречивость и рассогласованность научнофилософской концепции Аристотеля и резкое, па­радоксальное забегание вперед аристотелевской психоло­гии по сравнению с аристотелевской физикой. Поскольку Аристотель вполне адекватно связал память с психичес­ким временем и психическим отражением движения, пос­ледующая продуктивная разработка этих идей могла и необходимо должна была опираться на физические пред­ставления о времени и движении, о том, как соотносятся физическое время как свойство движения и само движе­ние как физическое свойство с психическим отражением движения и психическим временем как воспроизведением времени физического.

Однако именно в трактовке физической природы дви­жения и времени как его свойства Аристотелем были допу­щены серьезнейшие ошибки, которые надолго затормозили

509

последующее продвижение физической мысли. Как уже упоминалось, Аристотель ошибочно связал с действием силы не ускорение как вторую производную пути по вре­мени, а скорость и само движение как результат ее дейст­вия. В связи с этим ему понадобился перводвигатель. Естественно, конечно, что в условиях, когда проблема пси­хического времени в его соотношении с временем физи­ческим остается чрезвычайно мало разработанной и до настоящего момента, трудно упрекать Аристотеля в такой несогласованности, которая необходимым образом выте­кала тогда просто из отсутствия соответствующих естествен­нонаучных конкретных знаний и не могла быть преодолена средствами абстрактного дедуцирования вне его связи с индуктивным обобщением научных фактов. Однако в дан­ном контексте анализа процессов памяти можно лишь подчеркнуть, что физические представления Аристотеля о природе времени и движения не могли послужить адек­ватной естественнонаучной предпосылкой последующего развития его собственных очень глубоких прозрений в об­ласти природы психического времени и его связей с вре­менем физическим.

Между аристотелевским прогнозом в области проблемы психического времени и его связей с памятью и современ­ными научно-философскими изысканиями в этой области располагается кантовская концепция. Как гносеолог и есте­ствоиспытатель, И.Кант отчетливо понимал, что природа психического времени, как и психического пространства, воплощает в себе необходимое условие и предпосылку ин-тегративного, целостного, организованного характера чело­веческого опыта. Такое ясное понимание интегративной функции психического времени и психического пространства в целостной организации человеческого опыта с неизбеж­ностью приводит к альтернативе: либо природу психическо­го времени и связанной с ним интегративной функции памяти надо объяснить как производную по отношению к физическому времени и физическому пространству, либо признать характер психического времени и интегративной функции памяти невыводимым из объективной природы фи-

510

зического времени, физического пространства и взаимодей­ствия с ними носителя психики. Тогда психическое время, как и психическое пространство, становится уже не произ­водной, а исходной предпосылкой организации человечес­кого опыта. Именно к такому выводу пришел И.Кант. Но отсюда уже автоматически следует, что исходным условием самой возможности интегративного характера человеческо­го опыта психическое время и психическое пространство могут быть лишь в качестве априорных форм чувственности, ощущений и восприятий человека. Так возникла иллюзия отсутствия необходимости объяснять природу психического времени и связанную с ним интегративную функцию памя­ти. Из нуждающегося в объяснении они превратились в объяс­нительный принцип. И это опять-таки надолго задержало последующее продвижение к адекватному разрешению фун­даментальной проблемы. Поскольку кантовская постановка вопроса о психическом времени как априорной форме чув­ственности автоматически исключила рассмотрение психического времени как отражения времени физического, она вместе с тем хотя и эфемерно, т.е. не приведя к разрешению проблемы, сняла вопрос о связи психического времени с памятью и о его интегративной функции.

После И.Канта, уже в XX веке вопрос о связи психичес­кого времени с интегративной функцией памяти был по­ставлен в современном позитивизме (Б.Рассел), в философии жизни (А.Бергсон), экзистенциализме (М.Мерло-Понти, М.Хайдеггер), а также во французской школе медицинской клинической психологии, в особенности Пьером Жане в его знаменитой работе "Эволюция памяти и понятие времени". Однако необходимо подчеркнуть, что далеко не всякая трак­товка связи памяти с психическим временем обеспечивает адекватную интерпретацию специфики памяти именно как психической формы сохранения и воспроизведения прошлого опыта. В принципе остается возможность трактовать психо­логически реализуемую оценку времени и отнесение, ска­жем, какого-либо воспроизведенного перцептивного образа к прошлому, т.е. наличие здесь соответствующей отметки времени, не как результат работы самой памяти, а как эффект

511

функционирования других, более высоких уровней пси­хики. Так, например, Б.Рассел интерпретирует возможность фиксации отношений последовательности в психическом времени (отношений "раньше и позже", "до и после") как эффект работы умозаключающей мысли, фиксирующей тран­зитивность отношений предшествования и следования (см.: Рассел, 1959, с. 815). Аналогичным образом, хотя уже в рам­ках не философского, а собственно психологического иссле­дования, В.Келер трактует отнесение воспроизводимого опыта к прошлому времени не как функцию самой внутрен­ней организации опыта, а как функцию мира сознания (см.: Kohler, 1959, р. 277).

Такая чрезвычайно типичная для традиционной психо­логии интерпретация соотношения памяти и психического времени неизбежно ведет к одному из двух выводов, выбор между которыми в значительной мере определяется фило­софской ориентацией того или иного ученого. Первый вы­вод из такой интерпретации заключается в следующем: время, как и пространство, оказывается свойством не внутренней организации самой психики, и в частности памяти, а свойст­вом, с одной стороны, объекта, а с другой - материального носителя психического отражения этого объекта. С помощью чисто логической организации мыслительного процесса мы умозаключаем об отнесенности воспроизведенной части опы­та к прошлому. Такая трактовка вполне совместима с интер­претацией психических явлений как чисто духовной сущности в традиционном смысле этого понятия, т.е. как свойства и проявления внематериальной, внепространственной и вневременной субстанции, которая, однако, обладает способ­ностью к умозаключающей деятельности, в частности, к выводу о времени как свойстве внешней реальности, неза­висимо от того, как эта внешняя реальность трактуется: ма­териалистически или идеалистически. Именно эта логика лежит в основании знаменитого бергсоновского разделения памяти на память материи и память духа. При таком разделе­нии простое воспроизведение прошлого опыта, память-при­вычка, например память-двигательный автоматизм и т. п., оказывается свойством телесной организации. Память же, осуществляющую

512

отсчет времени, действительную внутреннюю фиксацию прошлого именно как прошлого, А.Бергсон счи­тает естественным проявлением памяти духа, независимой от материальной организации.

Второй возможный вариант интерпретации воспроиз­ведения прошлого как эффекта логической умозаключаю­щей деятельности мышления или, на еще более высоком уровне, - специфической деятельности сознания состоит в том, что мышление, а затем и сознание объясняются и истолковываются не как производные, вторичные эффекты работы сенсорно-перцентивных и мнемических процессов, а, наоборот, как их предпосылка. Мышление и сознание, таким образом, трактуются как исходные формы психичес­ких образований, а память - как их следствие. Легко заме­тить, что такая трактовка непосредственно смыкается с бергсоновской интерпретацией памяти как свойства духов­ной субстанции.

То, что психическое время и вместе с ним интегратив-ная функция памяти оказываются производным эффектом работы мышления и сознания, есть естественное и неизбеж­ное проявление логической автоматики, в силу которой то, что по каким-либо причинам не может быть объяснено как производное по отношению к более общим закономернос­тям, неизбежно само превращается в исходную, первичную предпосылку. Проблема, таким образом, переворачивается с ног на голову, и мы снова оказываемся перед лицом той концептуальной ситуации, которая подробно рассмотрена в параграфе, посвященном онтологическому парадоксу субъек­та. Но тогда естественным и неизбежным образом возникает неразрешимая задача объяснения общих исходных основ па­мяти как функции и проявления мышления и сознания. Фак­тическая невозможность разрешения такой задачи и тот факт, что здесь мы имеем дело именно с концептуальным пере­вертышем, по-видимому, не нуждаются в специальном обо­сновании.

Совершенно ясно, что из этой тупиковой ситуации необходимо найти выход. А между тем проблема связи пси­хологической специфики памяти с психическим временем,

513

проблема, которой занимались философы (по пре­имуществу идеалисты), начиная с Аристотеля и кончая экзистенциалистами, совершенно выпала из современной экспериментальной и теоретической психологии, вопре­ки тому, что эмпирические основания ее решения в зна­чительной мере подготовлены прикладной психологией, в особенности клинической. Проблема психического вре­мени в его органической связи с памятью оказалась в эм-пирико-теоретической ситуации аналогичной положению, в котором находится проблема психического пространства.

Аналогичность эмпирико-теоретических ситуаций в области проблемы психического времени и психического пространства необходимо кратко рассмотреть, поскольку эта аналогия демонстративно иллюстрирует положение дел в современной теории процессов памяти в их органичес­кой связи с проблемой психического времени. Кроме того, указание на эту аналогию имеет здесь непосредственный рабочий смысл еще и потому, что психологическая спе­цифичность процессов памяти органически взаимосвяза­на, как это будет показано ниже, не только со спецификой организации психического времени, но вместе с тем и тем самым с закономерностями внутренней структуры психи­ческого пространства.

Наиболее явно выраженная специфичность психичес­кого пространства воплощена в таком его парадоксальном свойстве, как внеположность по отношению к пространству носителя психики и прямая отнесенность к внешнему, физическому пространству. Все формы кантианского ап­риоризма и вытекающие из них позиции нативизма в этом вопросе свелись к фактически неудавшейся попытке снять необходимость научно-философского объяснения этого парадоксального свойства, трактуя его не как производ­ное и, следовательно, требующее своего объяснения, а как исходную предпосылку самой возможности человеческого опыта. Поскольку эта попытка потерпела научно-фило­софское фиаско, противостоящее априоризму направление философского и конкретно-научного эмпиризма постави­ло противоположную задачу - объяснить это парадоксальное

514

свойство психического пространства как результат раз­вития индивидуального опыта человека, как эффект функ­ционирования'соответствующих анатомо-физиологических приборов.

В первых главах монографии было показано, насколько теоретически и эмпирически трудна задача представить парадоксальное свойство проекции как прямой психичес­кий эффект непосредственного взаимодействия органов чувств с воздействующим на них внешним раздражителем, отображаемым в структуре психического пространства. Не­возможность решить эту задачу, применяя стратегию "снизу вверх", естественным образом привела к попыткам преодо­леть эту трудность, используя стратегию научного продви­жения "сверху вниз". Чрезвычайно типичным для традиционной психологии и наиболее широко распростра­ненным результатом использования именно такой стратегии является предложенная Шопенгауэром и Гельмгольцем кон­цепция свойства проекции психического пространства. Об­щий смысл этой концепции, о которой здесь необходимо упомянуть самым кратким образом, лишь в связи с рассмат­риваемой сейчас аналогией с психическим временем, со­стоит в том, что проекция как парадоксальное свойство структуры психического пространства является результатом умозаключающей работы мыслительных процессов. Поскольку непосредственный эффект функционирования органов чувств может свестись лишь к проявлению их собственной внутрен­ней организации, а свойство проекции дает сведения о ха­рактеристиках внешнего пространства, проекция является результатом умозаключения, производимого от следствий, выраженных в состояниях органов чувств, к причине, вызы­вающей эти следствия и воплощенной во внешнем объекте-раздражителе. Производя это умозаключение, мы и относим соответствующие особенности психического пространства к внешнему объекту, находящемуся за пределами самого но­сителя психики. Аналогичность этой концепции психичес­кого пространства и рассмотренной выше интерпретации психического времени достаточно ясна: психический эффект проекции субъективного пространства, как и психический

515

эффект фиксации отношений последовательности "до и пос­ле", является результатом умозаключающей работы логичес­кой мысли.

Сама логическая мысль в соответствии с этими тради­ционными представлениями совершенно свободна от про­странственных компонентов. Сенсорные эффекты сами по себе также не содержат пространственных эффектов проек­ции. Таким образом, собственно пространственный компо­нент улетучивается из психического пространства, точно так же, как временной компонент отношений последовательно­сти улетучивается из психического времени; пространство оказывается лишь свойством материального носителя пси­хики и свойством объекта, о котором субъект делает умозак­лючение на основе работы беспространственной логической мысли. Отсюда вытекает и второй аспект аналогии с психи­ческим временем: поскольку свойство отражать локализацию необходимым образом воплощается уже в сенсорнопер­цептивных процессах и поскольку, с другой стороны, про­явление этого свойства в сенсорике есть результат умозаключающей работы мысли, мы неизбежно приходим к выводу, что не сенсорика является необходимой предпосыл­кой возникновения и развития мыслительных процессов, а, наоборот, логическая работа мысли выступает в качестве необходимой предпосылки организации основных свойств сенсорноперцептивных процессов. Таким образом, в одном случае мышление оказывается предпосылкой структуры пси­хического времени и тем самым предпосылкой не только особенностей, но и основ организации памяти, в другом случае - предпосылкой организации сенсорно-перцептив­ных процессов. В обоих случаях мы имеем дело с одним и тем же концептуально-теоретическим перевертышем.

Упоминание об этом перевертыше, как и вообще рас­смотрение аналогии положения дел в области проблемы психического пространства и психического времени в связи с памятью, не имело бы здесь никаких оснований, если бы это было лишь вопросом истории. Но, к сожалению, эта теоретико-философская установка, кажущаяся уже давно преодоленной, имеет вполне отчетливо выраженные концептуальные

516

проявления в соответствующей эмпирико-тео-ретической ситуации сегодня. Такова консервативная сила сложившихся традиций. В большинстве современных науч­ных руководств и учебников психологии свойство ощуще­ний отражать локализацию в пространстве анализируется и излагается совершенно безотносительно к характеристикам и психофизиологическим механизмам отражения самого пространства. Таким образом, получается, что отражение ло­кализации в пространстве осуществляется без отражения про­странства (локализация в пространстве без пространства!). Аналогичным образом дело обстоит в отношении анализа и изложения таких фундаментальных свойств перцептивных процессов, как их предметность, целостность и обобщен­ность. Они также анализируются и излагаются безотноси­тельно к закономерностям отражения пространства и до того, как характеристики и закономерности отражения простран­ства становятся объектом рассмотрения в последующих раз­делах соответствующих руководств и учебников психологии. Таким образом, пространственные и временные ха­рактеристики оказываются не необходимым компонентом психических процессов всех уровней их организации, на­чиная с сенсорики, а особым, самостоятельным, хотя и важным, но отдельным объектом отражения, объектом, который обычно рассматривается в особом параграфе руко­водств и учебников, помещаемом, как правило, в конце разделов, посвященных восприятию, уже после изложе­ния основных свойств и особенностей сенсорных и пер­цептивных процессов. Эти разделы или параграфы обычно фигурируют под названием "Восприятие пространства, времени и движения". Так объективная логика консерва­тивных традиций оказывается существенно сильнее субъек­тивной логики авторов соответствующих исследований, хотя эти авторы, естественно, не согласны были бы при­нять те неизбежные логические выводы, которые отсюда вытекают. И если в результате разрушающего действия кон­сервативной силы традиционных установок от простран­ственных и временных компонентов освобождается уже сенсорный уровень, то тем более свободной от них оказывается

517

вся строящаяся над сенсорикой иерархия более вы­соких уровней психики, особенно абстрактное мышление, высшие уровни иерархии чувств или иерархия процессов психического регулирования.

Так закрепляется представление о психике без прост­ранства и без времени. Различие подхода к этим фунда­ментальным свойствам реальности здесь состоит лишь в том, что положение о беспространственности психики рас­пространено более широко и вошло в концептуально-тео­ретический арсенал психологической науки якобы на более законных основаниях. Принято и привычно говорить о беспространственности психики, но не принято и гораздо менее привычно говорить о безвременности психики. По существу дело обстоит аналогичным образом в обоих слу­чаях, различия же создаются лишь гораздо меньшей раз­работанностью проблемы психического времени и вызываемой этим иллюзией его отождествления с физи­ческим временем протекания психических процессов в мозгу. Иллюзия отождествления психического времени с временем физическим ясно и отчетливо иллюстрируется тем обстоятельством, что в большинстве научных руко­водств и учебников психологии такая характеристика ощущения, как длительность, психологическая сущность которой несомненным образом выражается в свойстве ощущений отображать длительность воздействующего раз­дражения, фактически просто отождествляется с длитель­ностью протекания соответствующих процессов в мозговых центрах и органах чувств. Этим с самого начала автомати­чески снимается вопрос о специфике психического време­ни и о памяти как необходимом компоненте и внутреннем условии его организации.

Таким образом, если несколько полемически заострить изображение общей сути рассмотренной выше аналогии положения дел в области психического пространства, психического времени и проблемы памяти, то итог этого рассмотрения сведется к следующему: психическое про­странство и психическое время оказываются иллюзиями, фактически психика оказывается свободной от пространства

518

и времени. Последние являются общим свойством толь­ко материальных объектов и материального носителя психики, но отнюдь не ее самой, а экспериментально и теоретически обнаруживаемые в сенсорноперцептивных процессах и процессах памяти пространственные и времен­ные компоненты интерпретируются как результат работы беспространственной и безвременной логики мыслитель­ных процессов. Мышление, таким образом, оказывается предпосылкой ощущений, восприятий и памяти.

Итак, мы пришли к тому, что если психическое прост­ранство, психическое время и необходимым образом свя­занная с ними психологическая специфичность памяти являются не психологической фикцией, не иллюзией, а психической реальностью, то искать ее основы и законо­мерности необходимо в области исходных уровней орга­низации психики - в области сенсорно-перцептивных процессов, т.е. в области сенсорного пространства и сен­сорного времени. Так анализ необходимым образом под­вел к рассмотрению вопроса о связи психологической специфичности памяти как запечатления, сохранения и воспроизведения прошлого опыта с природой и законо­мерностями организации сенсорного времени и сенсор­ного пространства.

Память, сенсорное время и сенсорное пространство

Как уже упоминалось, постановка проблемы связи па­мяти с психическим временем принадлежит Аристотелю. Специфику психического времени Аристотель связывал не с абстрактно-мыслительным отсчетом времени, а именно с его ощущением. Обнаруживая глубочайшую философско-научную проницательность, во многом далеко превосхо­дящую современное понимание этой проблемы, Аристотель связывал ощущение времени с ощущением движения. "Ощу­щение, - писал он, - происходит от внешних предметов, а припоминание из души, направляясь к движениям или ос­таткам их в органах чувств" (Аристотель, 1984). Движение, связанное с припоминанием, оставляет в душе след, природа

519

которого - и это особенно существенно в настоящем кон­тексте - подчиняется, согласно Аристотелю, тем же самым общим закономерностям, что и процессы ощущения. Этот след воплощает в себе "...реализацию того же общего прин­ципа чувствительности, благодаря которому мы восприни­маем и понятие времени "(цит. по: Роговин, 1966, с. 15). Таким образом, проникая в самую глубину существа проблемы, Аристотель связывает припоминание, т. е. память, ощущение движения и ощущение времени в один концептуальный узел.

Затем, как упоминалось, в изучении этой проблемы последовала многовековая пауза, после которой чрезвы­чайно глубокие идеи Аристотеля получили некоторое развитие, хотя в теоретической и экспериментальной пси­хологии они и доныне не реализованы полностью.

В новое время дальнейшее развитие аристотелевские идеи о природе психического времени получили по преимуще­ству, хотя, конечно, не исключительно, во французской философско-психологической научной школе. Начало воз­рождению этих идей положил французский философ Ж.Гюйо (1899). Чрезвычайно существенно, что он отверг не только кантовскую трактовку времени как априорного условия воз­можности опыта, которая по самой сути своей автоматичес­ки исключает связь памяти с психическим, и в частности с сенсорным временем, но и рационалистическую трактовку психологической оценки времени как результата мыслитель­ного конструирования. С точки зрения Ж.Гюйо, идея или понятие о последовательности является результатом после­довательности не идей, а мышечных и внутренних ощуще­ний. Здесь содержится, таким образом, указание не только на то, что психическое время по своему существу есть время сенсорное, но и на то, что последнее особенно тесно связа­но именно с мышечными ощущениями, а через них - опять-таки с движениями и действиями. Дополнительно к тому, что здесь воспроизводятся высказанные уже Аристотелем положения, представляет существенный интерес и сообра­жение Ж.Гюйо о связи психического сенсорного времени с ощущением не только движений, но и боли и удовольствия. Здесь содержится интереснейшее указание на органическую

520

взаимосвязь психического времени не только с чисто сен­сорными, но и с сенсорно-эмоциональными компонентами психических процессов.

Дальнейшую чрезвычайно глубокую разработку пробле­ма связи памяти с психическим сенсорным временем полу­чила в работах Анри Бергсона, хотя он и дал ей ложную философскую интерпретацию. Далеко опережая последую­щий ход экспериментально-теоретического развития, А.Бер-гсон (1911) с большой отчетливостью показал, что психическое отражение длительности по самому своему су­ществу не может изолировать настоящее от прошедшего и будущего и с необходимостью включает в себя целостное отражение единства настоящего, прошлого и будущего, их последовательного перехода одного в другое.

Тем самым А.Бергсон очень четко уловил органичес­кую связь памяти и отражения времени, которая до сих пор, как Синяя птица, ускользает из рук исследователей. В самом деле, если отражение длительности действительно не есть просто статическая фиксация величины временно­го интервала, как это по сути дела чаще всего трактуется до сих пор по прямой аналогии со статической фиксацией интервала пространственного, а есть фиксация связи на­стоящего с прошлым и будущим и фиксация их последовательного перехода одного в другое, то тогда из самой сути отражения длительности вытекает включенность па­мяти в это отражение и невозможность отражения дли­тельности без памяти. Забегая вперед, скажем, что отражение времени есть не только его восприятие, но вме­сте с тем и память, поскольку отражение длительности по необходимости фиксирует не только настоящее, но и про­шлое в его переходе в настоящее. Но фиксация прошлого, в особенности с оценкой его отнесенности именно к прошлому, по самому существу и даже по определению есть память. Здесь содержится очень глубокая и адекватная эм­пирическая констатация, которая, однако, получила у А.Бергсона неадекватную интерпретацию: "память духа" он считал независимой от материальной субстанции, вы­ражением чисто духовной сущности.

521

Поскольку органическая связь памяти и восприятия вре­мени непреложным образом вытекает из невозможности от­делить прошлое от настоящего и будущего в сенсорном времени, дальнейшая разработка проблемы связи памяти с отражением времени сконцентрировалась вокруг вопроса о так называемом "кажущемся настоящем", о психологичес­ком времени презентности или о так называемом "психи­ческом настоящем". Этот вопрос получил разработку во многих исследованиях, в частности в работах У.Джемса, Д.Уорда, Б.Рассела и многих других. Однако наиболее пол­ную и тонкую, хотя все же достаточно фрагментарную, фи-лософско-теоретическую разработку он получил, продолжая указанную выше традицию, во французской философско-психологической школе в исследованиях И.Тэна, Т.Рибо, А.Пьерона, А.Валлона, П.Жане. Исследования всех этих ав­торов представляют и сегодня несомненный интерес не толь­ко с точки зрения этой частной, может быть, сравнительно узкой проблемы кажущегося настоящего, или психологического времени презентности, а именно с точки зрения рас­сматриваемой в данном параграфе проблемы соотношения памяти и восприятия времени, памяти и сенсорного време­ни вообще.

Завершая указания на основную схему исторического маршрута этих идей, необходимо еще раз подчеркнуть одно совершенно поразительное обстоятельство. Несмотря на то, что положения об интимнейшей органической связи памяти с восприятием времени и движения достаточно отчетливо выражены уже у Аристотеля, несмотря, далее, на то, что эти идеи получили дальнейшую философскопсихологическую разработку в философии нового времени и в современной философии и гносеологии, и вопреки тому красноречивому обстоятельству, что положения об органической связи памяти с восприятием времени просто навязываются эмпирически­ми материалами прикладной, в особенности клинической, психологии, нейропсихологии и психиатрии, в современ­ную экспериментальную психологию как таковую эти идеи почти совершенно не проникли. В экспериментальной пси­хологии многосторонне, методически оснащенно изучается

522

вопрос о природе психического настоящего, об оценках дли­тельности и последовательности, о временных группировках и т.д. Еще основательнее изучаются различные аспекты про­блемы памяти и ее нейрофизиологических механизмов. Од­нако, испытывая на себе прямое воздействие инерционности сложившихся эмпирических установок, эти исследования процессов восприятия времени, с одной стороны, и про­цессов памяти - с другой, развиваются почти параллельно, и их маршруты пересекаются лишь в редчайших случаях. Даже во французской психологической школе, в которой идеи об органической связи отражения времени с процессами памя­ти получили наиболее многостороннее и глубокое развитие, в собственно экспериментальную психологию они почти не проникли. В четвертом выпуске "Экспериментальной психологии" под редакцией П.Фресса и Ж.Пиаже отражены об­ширные, многосторонние и тонкие исследования процессов памяти, свободные, однако, от каких бы то ни было соотне­сений с закономерностями восприятия времени. Шестой выпуск содержит интереснейшие в экспериментальном и те­оретическом отношении разнообразные исследования про­цессов восприятия пространства (работы Ж.Пиаже) и восприятия времени (работы П.Фресса). Поль Фресс - круп­нейший специалист по психологии восприятия времени - в соответствующем разделе представил разнообразные и мно­госторонние исследования процесса восприятия временной последовательности и оценок временной длительности, од­нако этот анализ странным образом произведен им почти безотносительно к рассмотрению закономерностей природы памяти.

Такое положение дел не является, конечно, монополь­ной специфичностью французской экспериментальной пси­хологии в ее соотношении с философско-психологической теоретической мыслью (оно, быть может, здесь просто вы­ражено отчетливее в силу более полного развития соот­ветствующих идей в работах французских философов и психологов). То же самое наблюдается и в американской пси­хологии, что подтверждается, в частности, тем, как изложе­ны процессы памяти и процессы восприятия времени в

523

солидном труде "Экспериментальная психология" под ре­дакцией С.Стивенса. Не составляет исключения и положе­ние дел в советской экспериментальной психологии. Выше уже упоминалось, что именно такого рода параллельность и взаимообособленность этих двух теснейшим образом между собой связанных аспектов получила свое воплоще­ние во многих научных руководствах и учебниках психоло­гии. Такая рассогласованность не миновала и некоторые существенные аспекты исследования, представленного в данной монографии. Поэтому здесь, в контексте специ­ально поставленных задач психологической теории памя­ти и ее интегративной функции, необходимо вернуться к исходной постановке проблемы природы сенсорного времени и сенсорного пространства.

В первых разделах монографии было показано, что спе­цифика сенсорных процессов как простейшей формы пси­хической информации по сравнению с общекодовой структурой сигнала нервного возбуждения выражается в па­радоксальном своеобразии именно их пространственно-вре­менной организации: свойства и особенности физического пространства и физического времени воспроизводятся здесь в инвариантной форме, имеющей разные уровни обобщен­ности и разную степень полноты. В предельно адекватных образах сенсорно-перцептивного диапазона достигается пол­ная конгруэнтность сенсорного пространства-времени по отношению к отображаемому в нем физическому простран­ственно-временному континууму. Далее, в соответствии с большим количеством современного экспериментально-пси­хологического материала, вполне подтверждающего прони­цательность аристотелевского прогноза, было показано, что парадоксальная специфичность сенсорного пространства-времени базируется на особенностях сенсорно-перцептивного отражения движения, которое играет генетически исходную роль и на базе которого только и может быть понят процесс организации форм сенсорного пространства и сенсорного времени, доводящих воспроизведение физического прост­ранственно-временного континуума до предельных форм ин­вариантности. Исходную генетическую функцию в этих

524

процессах сенсорно-перцептивного отражения движения играет движение объекта относительно покоящейся рецеп-торной поверхности анализатора. На этой основе, под регу­лирующим воздействием простейших сенсорных структур организуется собственная двигательная активность субъек­та, которая, в свою очередь, выполняет далее существенную функцию построения более высоких уровней организации сенсорно-перцептивного пространства.

Рассмотрение этого относительного, взаимного переме­щения объекта и рецепторной поверхности анализатора при­вело анализ в сферу тех состояний непосредственного взаимодействия носителя психики с объектами психическо­го отражения, которые, как было показано, только и могут служить адекватной физической основой и тем исходным материалом, из которого формируются соответствующие простейшие формы сенсорно-перцептивной психической информации. По самому своему существу эта связь простран­ственно-временной структуры сенсорно-перцептивных про­цессов с процессами психического отражения движения предполагает и органически включает в себя равномерное, симметричное рассмотрение пространственных и временных компонентов сенсорных процессов и сенсорных структур. Если анализ здесь и может несколько отклониться от этой сим­метричности и сместить акценты в сторону одного из двух основных компонентов пространственно-временной струк­туры, то по логике дела это смещение должно было бы быть произведено в сторону преобладания именно временных ком­понентов отражения движения и изменяющегося взаимодей­ствия носителя психики с объектом. Именно временные компоненты теснее всего связаны с изменением состояния взаимодействия и именно поэтому они составляют исход­ную генетическую основу формирования пространственных характеристик ощущений и восприятий. Эта исходная генети­ческая роль временных компонентов в процессе организации симультаннопространственных сенсорных и перцептивных гештальтов была ясно подчеркнута в соответствующих разделах монофафии (см. также Веккер, 1974, ч. 2., гл. 2). Там было показано, что симультанно-просфанственный характер

525

сенсорной психической структуры как парциального мет­рического инварианта, адекватно воспроизводящего метри­ку фона и затем соответствующую локализацию на нем объекта-раздражителя, не является изначальным. Изначаль­ная симультанность неизбежным образом оставляла бы сен­сорный гештальт только в пределах метрики самого носителя психического отображения и никак не могла бы обеспечить возможность довести в определенных диапазонах это инва­риантное воспроизведение до конгруэнтности объекту. Кон­груэнтность сенсорно-перцептивного гештальта объекту является результатом симультанирования сукцессивных ком­понентов процесса отражения движения, т.е. она является эффектом преобразования сукцессивного временного ряда в симультанную пространственную структуру сенсорного гештальта.

Таким образом, в объективной логике изложения ис­ходная генетическая и функциональная роль специфики сенсорного времени по отношению к специфике сенсорно­го пространства, казалось бы, должна была быть адекватно представленной. Однако фактически в нашем анализе явно преобладало исследование специфики пространственных, а не временных компонентов сенсорной структуры, хотя ее пространственные компоненты симультанируются и организуются на основе временных. Временные компонен­ты были рассмотрены лишь по аналогии с пространствен­ными и в качестве предпосылки последних, предпосылки, на основе которой только и могут быть поняты парадок­сальные особенности пространственной структуры сенсор­ных образов. Временные компоненты сенсорных гештальтов были представлены как инвариантная форма воспроизведе­ния и оценки временной последовательности и временной длительности. Последовательность была представлена как топология времени, а длительность, соответственно, - как его метрика, которая воспроизводится в инвариантной фор­ме в восприятии длительности так называемых нейтральных интервалов.

По аналогии с инвариантными формами воспроизве­дения пространственной метрики как расстояния между

526

двумя точками пространства, нейтральный интервал был представлен как статическая фиксация расстояния между двумя моментами времени. Отсюда он был на достаточных основаниях истолкован как временной метрический инва­риант, аналогичный пространственному метрическому инварианту. Такая вполне законная аналогия инвариант­ного воспроизведения пространственной и временной мет­рики в сенсорных структурах достаточно явно подчеркнула всю парадоксальность пространственной структуры сен­сорного гештальта, выходящей за счет симультанирова­ния сукцессивного ряда за пределы метрики носителя и доводящей воспроизведение внешнего пространства до конгруэнтности. Однако эта аналогия почти полностью по­глотила отнюдь не меньшую парадоксальность воспроизве­дения метрики времени в структурах сенсорных гештальтов. Объектом рассмотрения там оказались парадоксы сенсор­ного пространства, но не составляющие их основу пара­доксы сенсорного времени. Вместе с ними из рассмотрения выпал особенно существенный для данного контекста принципиальный вопрос об изначальной связи сенсорно­го времени с памятью.

Одной из причин такого ошибочного смещения акцен­тов в сторону доминирования специфики сенсорного про­странства над спецификой сенсорного времени было то обстоятельство, что в триаде основных временных харак­теристик: последовательности, длительности и одновре­менности - последняя, будучи явно временным параметром, ошибочно была сочленена в анализе только с симультанно-пространственной целостностью сенсорно-перцептивных гештальтов. Таким образом, симультанность фактически оказалась искусственно оторванной от сенсор­ного времени и органически спаянной только с сенсор­ным пространством. Такого рода замаскированность собственно временной природы симультанности имела одной из своих существенных причин то важное обстоя­тельство, что в соответствии со сложившейся традицией специфика сенсорно-перцептивного пространства-време­ни была рассмотрена по преимуществу на моделях зрительного

527

и гаптического пространства-времени. Но спе­цифика пространственно-временной структуры именно зрительных сенсорно-перцептивных гештальтов заключа­ется как раз в том, что они маскируют временную симуль-танность и на первый план здесь явно выдвигается пространственная симультанная целостность зрительных образов. Что касается гаптического пространства-време­ни, то хорошо известная его существенная особенность состоит в том, что симультанность, теснейшим образом здесь связанная с сукцессивностью, достаточно явно со­храняет свой временной характер. Тем не менее, посколь­ку в тактильно-кинестетических сенсорно-перцептивных гештальтах пространственная симультанность представле­на достаточно отчетливо и явно (см. Ананьев, Веккер, Ломов, Ярмоленко, 1959, с. 78-92), она поглощает и маскирует первичную, исходную форму симультанности, ее вре­менную сущность. Между тем ясно, что пространственная симультанность не могла бы быть эффектом симультани-рования сукцессивного временного ряда, если бы этому ряду не были присущи элементы временной симультанно­сти. В таком случае пространственной симультанности про­сто неоткуда было бы взяться и целостнопространственная симультанность сенсорного или перцептивного гешталь-та, в пределе воспроизводящего пространственно-времен­ную структуру конгруэнтно объекту, была бы не меньшей мистикой или чудом, чем воспроизведение натуральной величины объекта на фотографической пластинке или на телевизионном экране, когда размер экрана существенно меньше величины отображаемого объекта. При таких ус­ловиях временное происхождение пространственной си­мультанности ничего не могло бы добавить к объяснению ее парадоксальной структуры, заключающейся в возмож­ностях выхода за пределы метрики носителя изображения. Временной источник пространственно-целостной симуль­танной инвариантности сенсорно-перцептивных гешталь­тов может иметь смысл в качестве объяснительного принципа только в том случае, если сам временной ряд содержит элементы собственно временной симультанноети,

528

которая может быть затем подвергнута соответствую­щей модификации при переходе в симультанность про­странственную.

Вопреки этой, казалось бы, достаточно явной логике, под влиянием сложившихся традиционных установок этот пробел в соответствующих разделах монографии остался незаполненным и парадоксальная специфичность времен­ных компонентов сенсорики и, соответственно, сенсорного времени осталась почти нерассмотренной. Этот дефицит достаточно определенно сказался при изложении вопроса о преимущественной отнесенности пространственно-вре­менных образных гештальтов как одного из языков мыс­лительных процессов к временной ветке шкалы уровней изоморфизма. Осознание этого дефицита привело к необ­ходимости в соответствующем разделе специально подчеркнуть специфичность сенсорноперцептивного психического временного ряда по сравнению с времен­ными рядами сигналов, относящихся к общекодовому уров­ню организации информационных процессов (см. Веккер, 1976, гл. 3).

Однако эти дополнения явно недостаточны для рас­крытия парадоксальной специфичности сенсорноперцеп­тивного времени и для выяснения указанного выше соотношения временной и пространственной симуль­танности. Исходя из всего сказанного, сейчас, в связи с исследованием органической связи специфики сенсорно-перцептивного времени с проблемой памяти и ее интег-ративной функции, к этим исходным аспектам всего анализа необходимо вернуться заново.

Как уже упоминалось, вопрос о природе психического, в частности сенсорного, времени в философско-гносеологической литературе был поставлен гораздо полнее, многосто­роннее и глубже чем в литературе теоретико-психологической и в экспериментально-психологических исследованиях. Мо­нография Дж.Уитроу "Естественная философия времени" содержит не только глубокие теоретические обобщения, но и достаточно полную и интересную сводку литературных данных на сей счет. В частности, здесь приведено глубокое

529

высказывание Клея, относящееся еще к 1882 году: "Отно­шение опыта ко времени еще не было глубоко изучено, объек­ты опыта даны как пребывающие в настоящем, но часть времени, относящаяся к данной величине, совершенно от­лична от того, что философия называет настоящим" (цит. по: Уитроу, 1964, с. 102).

Существенно отметить, что постановка этого вопроса в философско-гносеологической литературе не ограничивает­ся лишь общим аспектом соотношения прошедшего, насто­ящего и будущего в их теснейшей связи с организацией человеческого опыта. Уже в рамках собственно гносеологи­ческой литературы был поставлен гораздо более конкрет­ный, но не менее важный вопрос о сочетании основных временных параметров - последовательности, длительнос­ти и одновременности - в структуре сенсорного времени. Изложению соответствующих эмпирических наблюдений и последующих эмпирико-теоретических обобщений Дж.Уит-роу предпосылает очень глубокое, хотя и краткое, замеча­ние: "Сначала нам необходимо отметить тот факт, что прямое восприятие изменения, хотя оно определенно обнаружива­ется в виде последовательности, требует одновременного при­сутствия при нашем осознании событий в другой фазе представления. Комбинация одновременности и последова­тельности в нашем восприятии означает, что время нашего сознательного опыта больше похоже на движущуюся линию, чем на движущуюся точку" (там же).

Далее приводится ряд существенных эмпирических на­блюдений, которые охватывают самую сердцевину проб­лемы соотношения основных временных параметров в структуре сенсорного времени. В частности, Б. Рассел про­ницательно указал на всем хорошо известный, но мало кем специально осмысливаемый факт, что слуховой образ последовательного ряда ударов маятника представляет в своей структуре прихотливую и парадоксальную комбина­цию одновременности, последовательности и длительно­сти. Действительно, каждый по собственному опыту знает, что мы настолько отчетливо слышим отзвучавшие, т.е. став­шие уже прошлым, удары часов, что можем с достаточной

530

точностью определить их число. Мандл также указал на почерпнутое из жизненных наблюдений обстоятельство, что серия резких звуковых толчков воспринимается как непос­редственно присутствующая целиком после того, как ряд звуков уже отзвучал. Мандл заключает, что мы, по-видимо­му, способны инспектировать, как он это обозначил, зву­ки, которые уже отзвучали. Всвязи с этим феноменом ряд авторов обратил внимание на то обстоятельство (которое только сейчас становится предметом специального и тща­тельного экспериментально-психологического исследования во всех его деталях и парадоксальности представленных в нем соотношений), что последовательный ряд тонов ре­чевой или музыкальной фразы присутствует в человечес­ком сознании во всей своей одновременной целостности (см. там же, гл. 2).

По-видимому, далеко не случайно, что все эти наблюде­ния и эмпирические обобщения относятся к сфере слуховой сенсорики, слухового опыта человека. Выше уже упомина­лось, что в тактильно-кинестетических и зрительных сен­сорно-перцептивных структурах временные характеристики поглощаются и маскируются более явными и более опре­деленными характеристиками пространственными. В слухо­вых же сенсорно-перцептивных образах пространственные компоненты представлены в значительно более редуциро­ванном виде, а временные компоненты слуховой сенсорики содержат сочетание временных параметров - длительности, последовательности и одновременности - как бы в очищен­ном виде, максимально освобожденном от собственно прост­ранственных наслоений и поэтому максимально прозрачно обнаруживающем свою внутреннюю собственно временную организацию. Вероятно, поэтому экспериментально-психо­логическое лабораторное исследование закономерностей организации сенсорного времени было произведено с само­го начала преимущественно на модели слухового восприя­тия. Именно потому, что эта проблема до сих пор остается почти не разработанной, целесообразно указать на то примечательное обстоятельство, что она подверглась исследова­нию уже в первой в мире экспериментально-психологической

531

аборатории в Лейпциге ее основателем Вильгельмом Вунд-том в его чрезвычайно простых и хорошо известных опытах с метрономом. Это обстоятельство заслуживает специально­го упоминания еще и потому, что, как это часто бывало в науке, самые фундаментальные и важнейшие соотношения и закономерности чаще всего обнаруживались с помощью чрезвычайно простых экспериментально-методических средств.

Анализируя восприятие испытуемым последовательного ряда ударов метронома и сопоставляя величины двух таких рядов, В.Вундт приходит к выводу, что "такое непосред­ственное восприятие равенства последующего ряда с пред­шествующим возможно лишь в том случае, если каждый из них был дан в сознании целиком" (Вундт, 1912, с. 13-14). Это краткое заключение В.Вундта, глубинный смысл кото­рого предстоит еще раскрыть, - уже не просто описание обычных житейских наблюдений, а эмпиричесская кон­статация результата специальных экспериментально-пси­хологических лабораторных исследований. Поскольку ряд ударов метронома очевидным образом представлен в слухо­вой сенсорно-перцептивной структуре как последователь­ность, содержащая фиксацию "до" и "после", "раньше" и "позже", и поскольку, с другой стороны, предпосыл­кой сравнения двух звуковых рядов необходимо является их представленность целиком, заключение В.Вундта со­держит экспериментально подтвержденную констатацию той самой комбинации последовательности с одновремен­ностью, о которой шла речь в приведенных описаниях жиз­ненных наблюдений Б.Рассела и др. Таков был первый экспериментальный результат исследования этого противоречивого соотношения последовательности и одновре­менности, а также по сути и длительности, хотя последняя и не была здесь специально подчеркнута.

В работе Г.Вудроу (1963) "Восприятие времени" подво­дятся итоги экспериментально-психологического исследова­ния этого ключевого вопроса почти за весь тот период, который прошел после Вильгельма Вундта до наших дней. Далее следует одна из важнейших экспериментальных кон-

532

статаций Г.Вудроу: "Если человек прислушивается к ходу часов, он может заметить, что в поле его актуального созна­ния находится одновременно несколько ударов маятника. Поэтому можно задать вопрос о том, сколько ударов маят­ника, предшествовавших последнему, или же сколько пос­ледовательных ударов можно слышать одновременно. Эта проблема допускает постановку ее и в более общем плане: какова длительность того физического времени, на протя­жении которого может быть расположено некоторое число стимулов, которые будут восприниматься как совершающи­еся в настоящий момент. Это время иногда называлось вре­менной продолжительностью внимания. Вопрос, может быть, лучше сформулировать как вопрос о максимальном физи­ческом времени, в продолжение которого может быть предъявлено некоторое число временных стимулов, после­довательные компоненты которых воспринимаются как не­которая общность, обладающая свойством нерасчлененной длительности. Имеется также и некоторое минимальное вре­мя, которое составляет порог для нерасчлененной длитель­ности" (Вудроу, 1963, с. 866).

Далее Г.Вудроу приводит различные варианты вели­чин этих порогов, зависящие от ряда факторов, ссылаясь, естественно, при этом на соответствующих авторов (см. там же, с. 867).

Если сопоставить эмпирическую констатацию Г.Вудроу с вышеприведенной экспериментальной констатацией В.Вун­дта, то легко прийти к следующему выводу: в обоих случаях речь идет о том же самом сочетании последовательности, длительности и одновременности, которое представлено в структуре слухового образа воздействующего звукового сти­мула. У В.Вундта, однако, это сочетание представлено в неразвернутой и даже, может быть, в скрытой форме, поскольку в его выводе о комбинации последовательности, длитель­ности и одновременности прямо не говорится. Получить пред­ставление о ней можно, сопоставив факты слышанья последовательности ударов маятника и представленности ряда этих ударов в слуховом образе целиком. У Г.Вудроу же такая комбинация извлечена из-под феноменологической поверхности,

533

подвергнута специальному рассмотрению и обозна­чена адекватными терминами. Но объективный смысл обеих констатации почти тождествен. Если учесть, что обе конста­тации резделены периодом, охватывающим почти все раз­витие экспериментальной психологии, то мы неизбежно придем к настораживающему умозаключению, что продви­жение здесь не особенно существенное.

В целях восполнения этого дефицита в темпах продвиже­ния, вероятно, целесообразно рассмотреть соотношение раз­личных параметров сенсорного времени в исходной форме сенсорно-перцептивного опыта - в сфере тактильно-кинес­тетических ощущений и восприятий, а затем и в области зрительной модальности, где эти соотношения, как упоми­налось, замаскированы доминированием целостно-простран­ственных образных гештальтов. При этом имеет смысл обратиться прежде всего к сфере пассивного осязания, поскольку его сущность по сравнению с осязанием активным как раз к состоит в том, что контур воспринимаемого пред­мета последовательно обводится экспериментатором по со­ответствующему участку кожной поверхности испытуемого. Этим временная структура воздействия соответствующего стимула приближается к слуховой области, а тем самым пространственные компоненты, маскирующие отображение собственно временной структуры стимула и временную орга­низацию соответствующего тактильного образа, редуциро­ваны в гораздо большей степени, чем в активном осязании, а поэтому временные компоненты, соответственно, гораздо легче могут быть выявлены.

Поскольку симультанное предъявление стимула по са­мим условиям эксперимента здесь отсутствует, части плоского контура или грани объемного трехмерного тела развертыва­ются в последовательный временной ряд аналогично тому, как это происходит в телевизионной развертке. В результате но1 in икает временой ряд последовательно изменяющихся СОС гояний взаимодействия кожной поверхности со сменяющими друг друга элементами контура или трехмерной по-ш-рхности воздействующего стимула. Это непрерывно изменяющееся состояние взаимодействия кожного рецепто-

534

ра с элементами воздействующего стимула непосредственно отображается в тактильном образе, который воспроизводит последовательное* перемещение элементов контура или трех­мерной поверхности объекта по коже. Таким образом, по своей первоначальной, исходной организации структура так­тильного образа движения частей контура по кожной повер­хности представляет собой временной ряд последовательно нанизывающихся друг на друга элементарных тактильных ощущений. Однако, поскольку в непосредственное отраже­ние этой траектории движения включается отображение сдви­гов кривизны, углов, переходов от одной прямой к другой и из одной плоскости в другую, в результате происходящего здесь симультанирования временные компоненты этого ряда в тактильном образе преобразуются в пространственные. Соответственно, траектория этого последовательного переме­щения преобразуется в контур плоского или поверхность трехмерного объекта.

Такой тактильный образ, адекватно воспроизводящий пространственное расположение частей поверхности трех­мерного объекта, разделенных третьим измерением, по су­ществу заключает в себе элементы дистантной проекции (см. Ананьев, Веккер, Ломов, Ярмоленко, 1959, с. 78-91), которые достигают высших форм своего развития в зрительных сен­сорно-перцептивных процессах. В результате преобразования временных компонентов сукцессивного ряда в непрерывную симультанно-пространственную структуру возникает целос­тный пространственно-предметный тактильный гештальт, ко­торый явным образом является эффектом симультанирования этого ряда. В итоговом тактильном эффекте целостная си-мультанность гештальта оказывается симультанностью, или одновременной представленностью, всех частей или элементов контура, т.е. одновременностью уже пространственной. Однако по самим условиям эксперимента такая конечная пространственная симультанность образа не может здесь по­коиться на механизме параллельной фиксации пространст­венного расположения частей контура или элементов трехмерной поверхности, поскольку одновременная экспо­зиция здесь исключена самой процедурой предъявления стимула.

535

Состояния взаимодействия кожной поверхности с эле­ментами контура воздействующего объекта воплощают в себе, как упоминалось, временной ряд последовательно изменяю­щихся состояний, воспроизводящих перемещение стимула относительно рецепторной поверхности. Ясно, что итоговый тактильный образ может воплотить в себе такую конечную пространственную симультанность только при том условии, если к моменту окончания последовательного перемещения частей контура относительно рецепторной поверхности на­чальные состояния этого последовательно изменяющегося взаимодействия еще удерживаются во временном ряду. Тогда конечный эффект симультанирования охватывает в одновре­менной пространственной целостности все компоненты кон­тура предмета, преобразованного из траектории движения, или, соответственно, все элементы трехмерной поверхности объемного предмета.

Все кратко описанные здесь элементы процесса симуль­танирования сукцессивного ряда как необходимого условия построения сенсорно-перцептивного образа были изложены нами еще в монографии "Осязание в процессе познания и труда", затем в монографии "Восприятие и основы его мо­делирования". Однако один важнейший аспект этого про­цесса выпал из рассмотрения, а для настоящего контекста он особенно важен. Дело в том, что во всех эмпирико-теоре-тических обобщениях процесс симультанирования сукцессивного ряда был представлен как процесс взаимодействия временных компонентов образа с пространственными, кон­кретно состоящий в том, что временная последовательность компонентов образа преобразуется в пространственную од­новременность. Параметры временной структуры оказались рассеченными таким образом, что последовательность оста­лась свойством временной структуры, а одновременность - свойством структуры пространственной. Это свойство было представлено как специфический пространственный эффект, возникающий как результат преобразования временного ряда. Иными словами, последовательность и одновременность как компоненты собственно временной структуры оказались друг от друга отторгнутыми, по-видимому, в силу того, что пространственная

536

одновременность поглощает и маскирует здесь одновременность собственно временную, т.е. ту форму одновременности, которая по смыслу дела явным образом явля­ется исходной и первозданной.

Аналогичным образом дело обстоит в исследовании зрительных сенсорно-перцептивных процессов, где про­странственно-временные соотношения и собственная при­рода сенсорного времени еще более замаскированы. Здесь целесообразно подчеркнуть, что в области зрительной модальности, где явным образом доминируют простран­ственные компоненты, временные характеристики изучаются главным образом не как психическое время, отображающее время физическое (как свойство раздражителя), а как время латентного периода и моторного компонента реакции. Как часто бывает в исследовании самых простых, исходных про­цессов, природа которых кажется самоочевидной, из рас­смотрения здесь выпадал тот совершенно элементарный факт, что в любом акте зрительного восприятия движения специ­фически сочетаются временные параметры последователь­ности, длительности и одновременности. В этом сочетании содержится исходная временная симультанность и ее после­дующий переход в симультанное восприятие траектории дви­жения воспринимаемого объекта. Этот факт подвергался уже обсуждению в философско-психологической литературе. Так, например, Дж.Броуд справедливо отмечал, что движение секундной стрелки часов мы видим совершенно иначе, чем движение стрелки часовой. Как считает Броуд, движение се­кундной стрелки, т.е. движение определенной длительнос­ти, буквально воспринимается как единое целое (См. Уитроу, 1966, с. 104), в отличие от простой фиксации изменившегося положения часовой стрелки.

Таким образом, здесь речь опять-таки идет о сочетании одновременности и последовательности в структуре времен­ных компонентов зрительного восприятия движения. Одна­ко в обычных условиях зрительного восприятия, даже восприятия движения, где временные компоненты, казалось бы, выступают более отчетливо, главная стабильная форма пространственной симультанное™ настолько явно доминирует,

537

что она далеко оттесняет постановку вопроса о соб­ственно временных компонентах как условии конечного фор­мирования пространственной симультанности. Демаскировать действительную роль и значение собственно временных ком­понентов в зрительном восприятии можно лишь в том слу­чае, если приблизить условия зрительного восприятия к условиям тактильно-кинестетической и слуховой сенсори­ки, т.е. снять кажущуюся изначальной стабильность простран­ственной симультанности зрительного образа, чтобы на поверхности выступил процесс симультанирования сукцес-сивного временного ряда. Именно так был поставлен вопрос в экспериментальной психологии при изучении Максом Вертгеймером так называемого фи-феномена.

Суть этого феномена заключается в том, что при пос­ледовательном предъявлении, но с разными интервала­ми времени, двух зрительных стимулов (светящихся точек) складывается разная перцептивная ситуация. Если интер­вал достаточно длительный (не менее 60 мс), испытуемый видит последовательно две экспонируемые точки. Если же интервал не превышает 30 мс, то он видит их одновре­менно, не фиксируя последовательности предъявления. В промежутках между этими крайними величинами длитель­ности экспозиции возникает фи-феномен, или феномен кажущегося перемещения: испытуемый видит движение, направленное от одной из этих точек к другой. Таким об­разом, при достаточно коротких интервалах имеет место стабильная, якобы чисто пространственная симультан-ность, т.е. здесь налицо одновременность без последова­тельности. При достаточно длительных интервалах - наоборот, последовательность без одновременности, т.е. временная последовательность здесь отчленена от простран­ственной симультанности аналогично тому, как на проти­воположном полюсе пространственная симультанность отторгнута от временной последовательности. В промежутке же, в феномене "кажущегося движения" мы имеем специ­фическую форму сочетания временной последовательнос­ти с одновременностью, в которой совместно представлено отражение (хотя и иллюзорное) движения и течения врмени,

538

в котором воплощена совместность последователь­ности и одновременности.

Поскольку, однако, в фи-феномене М.Вертгеймера эти соотношения представлены еще в исходной, чрезвычайно фрагментарной допредметной форме зрительного воспри­ятия, своей элементарностью исключающей возможность выявления перехода сукцессивного временного ряда в про­странственно-предметную целостность, они стали пред­метом дальнейшего специального анализа уже в условиях пространственно-предметного восприятия, когда сукцес-сивный временной ряд в конечном итоге должен быть пре­образован в целостно-пространственную предметную структуру. Именно эта задача решается в экспериментах по последовательному, покадровому предъявлению эле­ментов контура зрительно воспринимаемой фигуры (см. Веккер, 1964, гл. 4).

Аналогично тому, как это происходит в условиях пас­сивного осязания, зрительно экспонируемый контур развер­тывается в последовательный временной ряд. В начальных условиях предъявления пространственная симультанность отсутствует так же, как и в условиях пассивного осязания. Возникает фазовая динамика поэтапного становления ито­гового зрительного образа, стадии которой зависят от ско­рости предъявления кадров. На начальных фазах, аналогично тому, как это происходит в фи-феномене М.Вертгеймера, последовательно высвечиваются точки в разных местах экра­на, затем возникает образ движения точки по определенной линии, в конечном счете совпадающей с контуром, а при достаточно большой скорости возникает симультанный об­раз целостного контура объекта. Эти результаты, ясно обна­руживающие переход от первоначальной последовательности, которая свободна от одновременности, к конечной пространственной одновременности, свободной уже от после­довательности, через промежуточные фазы, в которых одновременность сочетается с последовательностью, были затем подвергнуты проверке и дальнейшему уточнению в целой серии исследований (см. там оке; Веккер, Михайлов, Питанова, 1968; Лоскутов, 1974).

539

В этих работах была выявлена конкретная последователь­ность фаз симультанирования и определены их временные характеристики. Однако наиболее важный для настоящего контекста итог этих исследований заключается в следующем: конечным эффектом явно развертывающегося здесь процес­са симультанирования является возникающий у испытуемо­го целостно-предметный пространственный образ, образ контура воспринимаемого объекта. И хотя эта итоговая це­лостно-пространственная структура является эффектом про­цесса симультанирования и перехода временного ряда в целостно-пространственную структуру, эта конечная целост­но-пространственная структура воспринимаемого треуголь­ника, квадрата или круга по своей симультанности, по одновременному охвату всех элементов контура совершенно не отличается от той симультанной структуры зрительного перцепта, которая имеет место в обычных условиях симуль­танного предъявления. Эта тождественность характера итого­вой симультанности в обоих случаях делает достаточно определенным и демонстративным сам факт временного про­исхождения пространственной симультанности даже в тех условиях, где эта исходная форма происхождения симультанности скрывается и маскируется кажущейся изначально-стью этой симультанности (как это происходит, например, при обычном симультанном предъявлении объекта).

С еще большей определенностью временное происхож­дение зрительно-пространственной симультанности демонст­рируется в ранних работах Ю.П Лапе (1961). В них изначальный характер симультанности исключается не только последова­тельным предъявлением элементов контура, но и специаль­но экспериментально ограниченным полем зрения, когда элементы контура последовательно экспонируются через уз­кую щель на один и тот же участок рецептора, что в макси­мальной степени приближает построение такого зрительного образа к гаптическому. Тем самым влияние исходной симуль-танно-пространственной схемы на конечный эффект симуль­танирования предметного образа полностью исключается, и этот эффект оказывается результатом преобразования сук-цессивного временного ряда в целостную, непрерывную

540

симультанно-пространственную структуру. Чрезвычайно близ­кая к этому экспериментальная ситуация имеет место в опытах А.Р.Лурия (1962) с трубчатым полем зрения. Здесь также элементы воспринимаемого контура последовательно экспо­нируют на один и тот же участок искусственно ограниченного зрительного поля; этим самым изначальная симультанность пространственной схемы, как и в опытах Ю.П.Лапе, но даже в еще большей степени, исключается и конечный эффект симультанности зрительного образа имеет совершенно яв­ное временное происхождение и является результатом преобразования временной последовательности в прост­ранственную одновременность.

Вся эта совокупность фактов с достаточной определен­ностью выявляет временное происхождение зрительно-про­странственной симультанности перцептивных образов. Однако в контексте настоящего рассмотрения, в котором главным является вопрос об организации сенсорно-перцептивного времени в его связи с памятью, особенно важно подчерк­нуть следующее обстоятельство: результаты всех упомянутых выше исследований, в том числе и наших собственных, пред­ставлены как явное свидетельство преобразования последо­вательного временного ряда в пространственно-предметную целостную структуру, т.е. как свидетельство эффекта перехо­да временной последовательности в пространственную од­новременность. Что же касается того, что переход от временной последовательности к пространственной одновременности осуществляется посредством промежуточного зве­на, с представленной в нем временной симультанностью, без которой симультанности пространственной просто нео­ткуда было бы взяться, то этот принципиальный факт не только не был соответствующим образом истолкован, но вообще не был выявлен и не стал предметом рассмотрения, хотя сами по себе полученные результаты об этом свидетельствуют.

Если теперь обратиться к сфере интерорецептивной и проприорецептивной сенсорики, то предметом исследова­ния этот аспект пространственно-временных соотношений был в еще меньшей степени, чтобы не сказать совсем не

541

был. Что касается кинестетических ощущений, специфи­ческий единый пространственно-временной характер ко­торых был достаточно демонстративно подчеркнут еще И.М.Сеченовым, то здесь можно указать на интересные исследования Ф.Н.Шемякина (1940), в которых был пока­зан процесс перехода карты-пути в карту-обозрение. Этот процесс по самой сути воплощает в себе преобразование временной последовательности в пространственную одновременность. Об этом же свидетельствуют временные характеристики процессов психического регулирования, базирующиеся на кинестетико-проприорецептивной сенсорной основе. Что же касается интерорецептивных ощу­щений, в которых все эти соотношения в гораздо мень­шей степени объективированы и поэтому гораздо более замаскированы, то приведенные в главе об эмоциях крат­кие фактические данные, касающиеся временных харак­теристик исходных интерорецептивных компонентов эмоциональных процессов, свидетельствуют о том, что эти временно-пространственные соотношения имеют место и здесь; кроме того, простая апелляция к интроспективно­му жизненному опыту болевых ощущений ясно свидетельст­вует о том, что в переживании интерорецептивной болевой "мелодии", если так ее обозначить по аналогии с мелоди­ей кинетической, также сочетаются временные компонен­ты одновременности и последовательности, без чего характер такой "мелодии", повидимому, не мог бы быть столь тягостным.

Ясно, конечно, что в особенности в области внутренне­го интерорецептивного опыта эти соотношения по сути дела представляют собой почти не тронутую целину и составляют задачу будущих экспериментальных исследований. Здесь же, подводя итог краткому рассмотрению фактов, относящихся к сфере пространственно-временных соотношений в облас­ти сенсорики различных модальностей, необходимо еще раз подчеркнуть, что не была описана и не стала предметом ана­лиза специфичность сенсорного времени. И только сейчас, совершив восхождение к высшим уровням иерархии психи­ческих процессов - когнитивных, эмоциональных

542

и регуляционно-волевых - и спустившись обратно к исходным фун­даментальным закономерностям сенсорных процессов, мы смогли извлечь из-под феноменологической поверхности имеющихся фактов все то, что в них содержится, и сделать необходимые для понимания связи сенсорного времени и памяти дополнения. Суммируем сейчас главные из этих не­обходимых дополнений в виде трех тезисов.

1. Совокупность всех рассмотренных выше фактов, отно­сящихся к жизненным наблюдениям и экспериментальным исследованиям, свидетельствует о том, что психическое сенсорное время неотделимо от прямого отображения дви­жения. Из этого вытекает следующая, наиболее важная в данном контексте, эмпирическая констатация: вопреки укоренившейся традиции аналитического отщепления вре­менных параметров друг от друга, отображения длитель­ности, последовательности и одновременности в структуре сенсорного времени взаимно необособимы. Временная дли­тельность автоматически включает в себя последователь­ность. В свою очередь, сенсорная последовательность как отображение последовательности физической по необхо­димости включает в себя элементы одновременности, в рамках которой могут быть сопоставлены моменты "рань­ше" и "позже". Речь идет здесь, таким образом, о специфическом сочетании временной длительности, т.е. метрики времени, временной последовательности и временной же, а не пространственной одновременности. Это то самое со­четание длительности, последовательности и временной симультанности, которое проницательно подчеркивалось философами, но лишь позже стало предметом экспери­ментальных исследований, и которое опосредствует пере­ход временного ряда в пространственную симультанную структуру.

2. Необходимым образом включенная в структуру сен­сорного времени фиксация временной последовательности "до" и "после", т.е. удержание в последовательном времен­ном ряду моментов прошлого, по самому существу дела есть процесс памяти. Но фиксация отображения последователь­ности - и в этом главная суть приводимой сейчас

543

констатации - необходимым образом сочетается с удержанием со­вокупности сменяющих друг друга компонентов в одновре­менно целостной структуре временного ряда. Такое сочетание содержит в себе непосредственную первичную структуру сен­сорного или сенсорно-перцептивного отображения времени. Но если одновременность удержания начального, конечно­го и промежуточных элементов временного ряда необходимым образом воплощает в себе восприятие течения времени, а включенная в эту одновременность фиксация последова­тельности отношений "раньше" и "позже" необходимым образом включает в себя память как воспроизведение про­шлых компонентов этого ряда, то мы приходим к простому, хотя и чрезвычайно глубоко скрытому выводу о том, что сенсорное воспроизведение времени по сути включает в себя процесс памяти как воспроизведения последовательности хода времени.

Таким образом, вопреки сложившейся в эксперимен­тальной психологии устойчивой консервативной традиции, восприятие времени невозможно исследовать без учета па­мяти, которая органически включена в процесс воспро­изведения времени. С другой стороны, и память в ее главных исходных психологических свойствах невозможно иссле­довать так, как это обычно делается, - без соотнесения с закономерностями непосредственного исходного сенсор­ного воспроизведения времени, ибо сенсорное отображе­ние времени составляет основу процессов памяти. Без воссоединения этих двух искусственно, ходом сложившейся традиции отторгнутых друг от друга, но органически взаи­мосвязанных аспектов единого процесса сенсорного ото­бражения времени и памяти невозможно последующее продвижение в области построения психологической тео­рии памяти.

3. Как уже упоминалось, специфическое сочетание последовательности, одновременности и длительности в структуре сенсорного времени было сначала выявлено и подчеркнуто философами, а затем стало предметом спе­циальных экспериментально-психологических исследова­ний, результатом которых является вышеприведенная

544

экспериментально проверенная констатация этого соче­тания. Нельзя, однако, не удивиться огромному рассогла­сованию между фундаментальным значением, которое придавали специфике этого сочетания философы, и той небрежной индифферентностью, с которой она конста­тируется в экспериментальной психологии. У И.Канта эта специфичность легла в основание всей его априористской концепции пространства и времени как врожденных форм чувственности. А.Бергсон на основании специфичности сенсорного психического времени в его связи с памятью сде­лал свой вывод о субстанциалистской природе памяти духа, о памяти как свойстве особой духовной субстанции. Со­временный экзистенциализм специфику психического вре­мени кладет в основание своих выводов о природе человеческого переживания и человеческого существо-вааия, которое именно в качестве субъективного пережи­вания предшествует сущности. Все эти выводы априоризма, агностицизма и идеалистического субстанциализма - сви­детельство стремления как-то преодолеть реальные труд­ности, возникающие при попытке научно объяснить специфичность сочетания одновременности с длительно­стью и последовательностью, характерную для сенсорно­го времени, связанного с психологической природой памяти.

Между тем, в экспериментальной психологии эта специфичность констатируется с таким олимпийским спокойствием, как будто речь идет о совершенно рядовом мпирическом факте, зарегистрированном в ходе экспе-иментальных исследований наряду с другими и не зак-ючающем в себе особого интереса. Но в науке есть факты и факты. Есть действительно рядовые факты, и есть фак-ы, за которыми скрываются фундаментальные проблемы. Имеется достаточно оснований полагать, что рассматри­ваемый сейчас факт специфического сочетания последо­вательности и одновременности в структуре сенсорного времени принадлежит именно к числу последних.

В самом деле, в соответствии со всей совокупностью основных положений современного естествознания

545

и с общими принципами материалистического монизма, на которых базируется, в частности, и все данное исследова­ние, сенсорное психическое время представляет собой психическое отображение времени физического, ото­бражение, которое в пределах так называемого нейтраль­ного интервала обладает свойством метрической инвариантности по отношению к воспроизводимому в нем интервалу физического времени.

Однако при сопоставлении соотношений временных параметров: последовательности, длительности и одно­временности - в физическом времени и времени сенсор­ном - легко обнаруживается их резкое несоответствие. Общим для времени физического и времени сенсорного является сочетание последовательности с длительностью, ибо всякая длительность есть последовательность момен­тов. Что же касается сочетания последовательности с од­новременностью, то здесь дело обстоит радикальным образом по-другому. Сама природа физического времени как асимметричной однонаправленности исключает соче­тание последовательности с одновременностью. Времен­ная последовательность по сути заключает в себе отношения "до" и "после", "раньше" и "позже", но эти отношения есть отношения неодновременности. То, что в физическом времени последовательно, не может быть одновременным, а что одновременно, то явно не последовательно. По от­ношению к физическому времени такая констатация выг­лядит банальностью, но тогда тем более удивительно, что противоположное сочетание, т.е. сочетание последователь­ности с одновременностью, имеющее место во времени сенсорном, не осознается как сочетание парадоксальное, не менее противостоящее основным закономерностям физического времени, чем свойство сенсорного или сен­сорно-перцептивного пространства, выраженное в его метрической инвариантности, достигаемой за пределами метрики носителя образа, противостоит свойствам пространства физического. Столь удивительная нейтральность по отношению к такому фундаментальному парадоксу сен­сорного времени может быть, видимо, объяснена, кроме

546

указанного выше маскирующего воздействия пространст­венной структуры по отношению к структуре временной, еще и сложившейся традиционной непривычкой сопос­тавлять структуру сенсорного и вообще психического вре­мени с особенностями структуры времени физического. Эта непривычка дополнительно к укоренившимся традицион­ным установкам подкрепляется еще и чрезвычайно малой разработанностью проблемы времени вообще, а в особен­ности времени психического, и в частности сенсорного. Не случайно Дж.Уитроу справедливо упоминает о несопо­ставимо малой разработанности науки хронометрии по сравнению с наукой геометрией (см. Уитроу, 1964, гл. 1). Тем более это по вполне понятным причинам относится к геометрии психического пространства в ее соотношении с хронометрией психического времени.

Однако недостаточно осознать парадоксальность соче­тания в сенсорном времени последовательности и одно­временности: надо выяснить, каким образом достигается в структуре сенсорного времени такое сочетание, которое в структуре физического времени исключено самой его природой. Вопрос этот ведет к еще более трудной и еще менее разработанной проблеме связи психофизиологичес­ких механизмов сенсорного времени и сенсорного про­странства с механизмами памяти. На этой проблеме мы остановимся ниже. Здесь же, в контексте рассматриваемо­го вопроса об основных структурных характеристиках сен­сорного времени в его связи с памятью, выскажем лишь некоторые соображения о вероятной связи парадоксаль­ного сочетания особенностей сенсорного времени с ос­новными закономерностями организации психических процессов.

Первый естественно возникающий в этой связи воп­рос - это вопрос о том, что делает сенсорное время вре­менем психическим, какие его основные, наиболее общие признаки дают основание отнести его к категории именно психических явлений. Вопреки сложившемуся и, к сожа­лению, достаточно распространенному наивному толко­ванию, психическое время - это не время протекания

547

психического процесса, не время психологической реак­ции, аналогично тому, что психическое пространство не есть пространство протекания психического процесса, ска­жем, ощущения. Свойство психического процесса ощу­щения отражать локализацию внешних объектов не тождественно локализации сенсорных психических про­цессов в соответствующих участках нервно-мозгового суб­страта. С другой стороны, сенсорное психическое время - это не временная характеристика воздействующего на сен­сорный орган объекта-раздражителя. Вполне естественно, что временная характеристика объекта-раздражителя относится к категории времени физического. Таким обра­зом, природа психического времени, как и психического пространства, не может быть первичным свойством ни состояний носителя психики, ни состояний ее объекта (см. главы первой части, посвященные соотношению произ­водных и исходных свойств с иерархией их ближайших но­сителей).

Ранее было показано, что специфика ощущения как прос­тейшей формы психической информации по сравнению с нервным возбуждением как информацией допсихической выражается в том, что мы здесь имеем дело с такими состо­яниями носителя психики, итоговые характеристики кото­рых отнесены не к самому носителю, а к внешнему объекту, и поэтому поддаются формулированию в терминах основ­ных свойств внешних объектов, будучи, тем не менее, со­стояниями носителя. Это и делает сенсорные процессы формой инвариантного (в определенном диапазоне, конеч­но) воспроизведения свойств внешних объектов.

Без учета этих исходных свойств психической информа­ции сама по себе простая констатация сочетания последова­тельности, длительности и одновременности в сенсорном времени, как бы ясно ни была осознана парадоксальность этого сочетания, еще не дает оснований отнести сенсорное время к категории явлений психических. Включенность сен­сорного времени, как и сенсорного пространства, в общую категорию психических явлений определяется тем, что сен­сорное время представляет собой отраженную в состояниях

548

носителя психики временную характеристику воздействую­щего на него объекта-раздражителя. Таким образом, сенсор­ное время - это психически отраженное физическое время. Тем самым специфика сенсорного времени как времени пси­хического включается в общую характеристику исходных пси­хических явлений, состоящую в том, что они, будучи состояниями своего носителя, в своих итоговых особеннос­тях и показателях отнесены к объекту, а не к субстрату, и поддаются определению только в терминах свойств внешне­го объекта, воздействующего на носителя психики. Допол­нительно к этому общему определению исходных психических явлений, распространяющемуся здесь на особенности сен­сорного времени, нужно сделать лишь одну существенную оговорку. Поскольку сенсорное время относится к времен­ным характеристикам ощущений всех трех классов, а не толь­ко экстерорецептивных (т.е. собственно когнитивных), важно подчеркнуть, что в интерорецептивном и кинестетически-проприорецептивном сенсорном времени воспроизводятся временные характеристики не внешнего объекта-раздражи­теля, а объекта-раздражителя, относящегося к самому теле­сному субстрату психики.

Но так или иначе общим признаком сенсорного време­ни как времени психического является то обстоятельство, что оно воспроизводит время взаимодействия соответствую­щих рецепторных аппаратов с их раздражителями, внешни­ми или внутренними. Именно поэтому исходной формой сенсорного времени является психическое отражение дви­жения и изменения. Перемещение объекта-раздражителя от­носительно рецепторной поверхности представляет собой ту форму взаимодействия объекта психики с ее носителем, в которой наиболее отчетливо выражено сочетание времен­ных параметров последовательности и длительности. Отра­жение сочетания последовательности и длительности движения воплощает в себе отражение хода времени. Однако если в самом ходе физического времени предшествующие элементы последовательного ряда состояний естественным образом прекращают свое существование, то его отражение с необходимостью предполагает известный диапазон, в котором

549

предшествующие элементы состояний изменяющего­ся взаимодействия носителя психики с ее объектом удержи­ваются наряду с последующими. Только в этом случае последовательность хода времени может быть действительно воспроизведена или отображена как смена состояний, т.е. именно как ход времени. Таким образом,самая функция от­ражения хода времени с необходимостью предполагает диа­пазон удержания последовательных состояний в таком целостно-непрерывном ряду, конечный элемент которого дан совместно с его начальным и со всеми промежуточными элементами.

Удержание непрерывно-целостного ряда изменяющихся состояний взаимодействия носителя психики с ее объектом в рамках определенного интервала влечет за собой, кроме сочетания последовательности с одновременностью, еще одно свойство сенсорного времени, в котором парадоксаль­ность его структуры выражена в предельной степени. Дело в том, что совместная данность начала и конца этого ряда необходимым образом заключает в себе потенциальную воз­можность вернуться в этом ряду назад, от конца временного интервала к его началу. Этим самым в структуре сенсорного времени как отображения времени физического оказывает­ся потенциально преодолимым такое фундаментальное свойство времени физического как его принципиальная од­нонаправленность, т.е. сенсорное время обладает свойством обратимости. Наряду с сочетанием последовательности и од­новременности это свойство по понятным причинам рез-чайшим образом противопоставляет сенсорное психическое время отображаемому им времени физическому.

Существенно, однако, подчеркнуть, что эта противопо­ставленность является противопоставленностью в рамках общности, охватывающей копию и оригинал, отображаю­щее и отображаемое. Более того, эта противопоставленность особенностей сенсорного времени свойствам времени физи­ческого служит необходимым условием адекватного отраже­ния физического времени во времени психическом, ибо без сочетания последовательности, одновременности и длитель­ности, создающего потенциальную возможность движения в

550

обоих направлениях, само отображение течения времени было бы просто невозможным. Совершив серьезнейшую ошибку в своих конечньгх гносеологических выводах, И.Кант был, однако, глубоко прав и безусловно проницателен, усмотрев в структуре психического времени необходимое условие са­мой возможности опыта, взятого в его целостно-предмет­ной пространственно-временной организации. Весь вопрос, однако, заключается в том, как возникают эти парадоксаль­ные условия организации опыта и каково их соотношение с отображаемой опытом объективной реальностью.

Но какова бы ни была философско-гносеологическая интерпретация всей этой парадоксальной ситуации, само наличие обратимости психического сенсорного времени, базирующейся на сочетании последовательности, одно­временности и длительности в непрерывно-целостном ряду изменяющихся состояний, является фундаментальным эмпи­рическим фактом, требующим своего научного объяснения. Вместе с тем именно свойство обратимости - и это особен­но существенно для настоящего контекста анализа - вопло­щает в себе наиболее загадочную специфичность процесса памяти в ее психологическом своеобразии, ту ее наиболее таинственную сущность, которая приводила многих фило­софов, в частности Августина и А. Бергсона, к выводу о тож­дественности памяти и души, памяти и духа.

Органическая связь обратимости сенсорного времени с памятью, обеспечивающая возможность возврата к ис­ходным точкам опыта, представляет собой только одну сто­рону обратимости. Дело в том, что сама двунаправленность сенсорного времени имеет двойную природу. Обратимость может быть связана с памятью только в том случае, если движение совершается от настоящего к прошлому, и это как раз такое продвижение по оси времени от конца к началу, которое необходимым образом связано с преодолением естественной однонаправленности физического времени. Именно поэтому, очевидно, всякий возврат в рамках сенсорного интервала, выраженный, например, в обратном счете или в продвижении от конца речевой или музыкальной фразы к ее началу, связан со значительным

551

усилием, отмечаемым всеми, кто делал этот вопрос пред­метом рассмотрения. Это усилие, по-видимому, необхо­димо для преодоления естественной асимметричности хода физического времени, но преодоления, конечно, только в структуре сенсорного времени, отображающего время физическое.

Совершенно, однако, ясно, что если целостная непре­рывность последовательного ряда изменяющихся состояний в структуре сенсорного времени обеспечивает возможность движения от конца к началу, т.е. от настоящего к прошло­му, то в еще большей степени она обеспечивает продви­жение в противоположном, естественном направлении от настоящего к будущему. Анри Бергсон (1911), сделавший на основании парадоксальной природы психического вре­мени свои ошибочные выводы, тем не менее совершенно справедливо утверждал, что то, что мы называем настоя­щим, захватывает одновременно часть прошедшего и часть будущего. Настоящее, по его словам, есть "почти мгно­венная вырезка, которую наше восприятие производит в материальном мире".

Такое продвижение в структуре сенсорного времени от настоящего к будущему не требует преодоления одно­направленности временного ряда, поэтому оно не связано со специфическими усилиями. Это второе направление дви­жения внутри структуры сенсорного времени (правда, его естественнее было бы назвать первым, поскольку именно оно отвечает основной закономерности хода времени) от настоящего к будущему вовсе не является только резуль­татом теоретически-дедуктивного вывода из принятой кон­цепции природы сенсорного времени. Ему отвечают вполне определенные факты, почерпнутые из многосторонних исследований феноменов сенсорной экстраполяции и сен­сорно-перцептивной антиципации (предвосхищения). Здесь мы имеем дело с сенсорными корнями тех специфических форм психической организации, которые на высших ее уровнях получают свое выражение в целенаправленном поведении человека, в его целеполагающей деятельности, базирующейся на таком опережающем отражении.

552

Таким образом, память в ее психологической специфич­ности и опережающее отражение в его психологической спе­цифичности (представленное сенсорно-перцептивным уровнем процесса воображения или сенсорной экстраполя­цией) являются двумя сторонами единой природы психи­ческого сенсорного времени, воплощениями такого его фундаментального свойства, как обратимость. Очень показа­тельно, что об органическом единстве памяти и вероятност­ного прогнозирования, получающего свое естественное психологическое выражение в сенсорных формах воображе­ния, свидетельствуют и многочисленные клинические фак­ты: расстройства непосредственной кратковременной памяти и расстройства вероятностного прогнозирования при фор­мировании образов событий ближайшего будущего возника­ют и развиваются в ряде случаев совместно (Фейгенберг, 1977).

Совершенно естественно, что фундаментальное свойство обратимости психического времени на сенсорном уровне представлено в минимальной форме. По отношению к тому аспекту обратимости, который направлен в прошлое и кото­рый поэтому связан с необходимостью преодолевать однонаправленность временного ряда, можно, вероятно, даже сказать, что эта минимальная выраженность представлена скорее потенциальной возможностью обратного продвиже­ния, чем его фактической, актуальной реализуемостью. Даль­нейшее свое становление обратимость, по-видимому, получает именно в ходе психического развития. Можно даже предполагать, что формирование этого свойства, его разви­тие и усиление, доведение до максимально возможных форм составляет одну из главнейших характеристик психического развития.

Но как бы то ни было, здесь, в контексте рассматри­ваемого вопроса об органической связи памяти (и во вто­рую очередь - воображения) с особенностями сенсорного времени, необходимо еще раз подчеркнуть, что уже на элементарном сенсорном уровне такая потенциальная форма обратимости, базирующаяся на сочетании после­довательности и одновременности целостно-непрерывно­го временного ряда, представляет собой эмпирический

553

факт, требующий своего научного объяснения. Тут снова мы оказываемся перед неизбежной альтернативой: либо эти парадоксальные свойства психического времени, глав­ным образом его обратимость, должны стать предметом научного объяснения, т.е. должны быть выведены как час­тное следствие действия общих законов природы и тем самым парадокс должен быть снят, либо они сами авто­матически, вне зависимости от исходной установки авто­ров, превращаются из объясняемого в объясняющее, и тогда неизбежным становится возврат к позиции И.Канта или А.Бергсона.

Поскольку такой возврат не имеет сейчас ни естествен­нонаучных, ни философско-гносеологических оснований, неизбежным становится поиск путей научного объясне­ния этой парадоксальной специфичности сенсорного вре­мени в его органической связи с памятью (а далее и с воображением). И здесь, в данном пункте анализа возни­кает гипотеза, естественно продолжающая всю линию пред­шествующего исследования, вытекающая из его материалов и эмпирических обобщений, гипотеза, которую, однако, пока можно сформулировать лишь в самом общем виде.

Суть этой гипотезы заключается в следующем: ранее была проанализирована операционная обратимость мыслительных процессов, достигающая своих высших форм в структуре концептуального мышления и обусловленная спецификой структуры концепта как двойного инварианта (см. Веккер, 1976, гл. 5). Были приведены факты, являющиеся результа­том специальных экспериментальных исследований, кото­рые свидетельствуют об органической взаимосвязи высших форм операционной обратимости с обратимостью термо­динамической, составляющей, по-видимому, самое ядро энергетического обеспечения мыслительных процессов и энергетический эквивалент операционной обратимости. Рассмотренные же в этом параграфе специфические пара­доксальные особенности сенсорного психического време­ни в его связи с памятью и воображением, особенности, предельной формой выражения которых как раз и является обратимость психического времени, естественным образом

554

приводят к предположению о том, что между операцион­ной и энергетической обратимостью, с одной стороны, и обратимостью сенсорного, психического времени - с дру­гой, существует органическая взаимосвязь.

Можно думать, что возникающая на высших уровнях негэнтропийного развития живых систем и вытекающая из высоких форм их организации термодинамическая обрати­мость составляет необходимую энергетическую предпосыл­ку того антиэнтропийного скачка, благодаря которому в структуре сенсорного времени преодолевается асимметрич­ность или однонаправленность и в рамках непрерывного ряда изменяющихся состояний создается потенциальная возмож­ность движения в двух направлениях: от данного элемента этого ряда к его началу и к его продолжению. Как упомина­лось, на элементарном сенсорном уровне свойство обрати­мости психического времени выражено в минимальной и даже потенциальной форме. Переход же к ее актуальным воп­лощениям связан, по-видимому с последующим развитием психической активности, формированием инвариантных ког­нитивных структур, обеспечивающих именно своей инвариантностью дальнейшее развитие операционной активности, и в частности, операционной обратимости как следствия инвариантной структуры когнитивных процессов. Сама же эта операционная обратимость, базирующаяся на обратимо­сти энергетической, термодинамической и, с другой сторо­ны, совершенствующая ее формы и степени (Веккер, Либин, готовится к печати), по-видимому, далее выступает средст­вом преобразования потенциальных форм временной обрати­мости, проявляющихся в структуре сенсорного времени, в актуальные формы психической обратимости, свойственные высшим уровням человеческой психики.

Об этой гипотезе здесь было необходимо кратко упомя­нуть лишь в интересах задачи выбора одного из полюсов гно­сеологической альтернативы, возникающей при выявлении парадоксального свойства обратимости сенсорного времени в его связи с памятью. Из всего изложенного выше вытекает необходимость дополнений к характеристикам сенсорного времени. Если при изложении материала парадоксы сенсорного

555

пространства замаскировали собою парадоксы сенсор­ного времени, то благодаря предпринятому анализу до­статочно ясно, что выявленные особенности сенсорного времени - необходимая предпосылка всех чрезвычайно спе­цифических особенностей сенсорного и сенсорно-перцеп­тивного пространства.

В самом деле, парциальная метрическая инвариантность сенсорного пространства и интегральная метрическая ин­вариантность пространства перцептивного, т.е. их кон­груэнтность в определенных диапазонах физическому пространству, оказываются возможными лишь за счет взаи­мопереходов временных и пространственных компонентов сенсорно-перцептивных образов. Такое взаимодействие и взаимопреобразование временных и пространственных компо­нентов сенсорно-перцептивных психических структур в свою очередь осуществляется за счет преобразования временной последовательности в пространственное расположение, т.е., как это было неоднократно обозначено, за счет симультани-рования сукцессивного ряда элементов изменяющегося со­стояния взаимодействия носителя сенсорно-перцептивного образа с его объектом. Однако эмпирический материал, от­носящийся к осязательной и зрительной модальностям, но рассмотренный под углом зрения специфики структуры слу­хового образа, в котором временные компоненты очищены от пространственных, ясно показывает, что симультаниро-вание сукцессивности реализуется не так, как предполага­лось ранее, т.е. сукцессивность не относится к временным компонентам, а симультанностъ не является монопольной принадлежностью пространственной структуры. В действи­тельности это первичное симультанирование происходит уже в рамках самого временного ряда, в рамках специфической структуры сенсорного времени в его связи с памятью. В осно­ве симультанности двух- и трехмерной пространственной сенсорно-перцептивной структуры лежит тоже симультан-ность, но одномерного временного ряда, в котором внутри определенного интервала нерасчлененная длительность, как ее обозначает Г.Вудроу, дана совместно с последовательно­стью и одновременностью.

556

Таким образом, здесь не временной ряд переходит в про­странственную структуру, что вообще невозможно, поскольку невозможно преобразование времени в пространство, и не временная последовательность преобразуется в пространст­венную одновременность частей контура или траектории движения отображаемого объекта, а наличествующая уже в самой структуре сенсорного времени временная симультан-ность как специфическое свойство сенсорной структуры пре­образуется в симультанностъ пространственную. Длительность и последовательность являются специфически временными параметрами единой пространственно-временной непрерыв­ности, как физической, так и психической. Кривизна, параллельность, форма и т. д. являются ее специфическими пространственными параметрами. Одновременность же, бу­дучи по своей исходной сущности временным параметром, вместе с тем является общим свойством пространственных и временных компонентов или аспектов этого единого пространственно-временного континуума. Одновременность в со­четании с последовательностью и длительностью воплощает в себе временные аспекты сенсорно-перцептивных психи­ческих структур, а в сочетании с трехмерностью, кривиз­ной, параллельностью и т.д. - их пространственные аспекты.

Совершенно естественно, хотя это становится ясным только сейчас, в результате произведенного анализа, что взаимодействие пространственных и временных компонен­тов сенсорно-перцептивных структур, как, впрочем, и всякое взаимодействие любых явлений реальности, может происходить в рамках общности их свойств и именно в меру этой общности. Но таким общим компонентом сенсор­ного времени и сенсорного пространства является именно одновременность, так что симультанирование сукцессив­ного ряда, лежащее в основе преобразования временной последовательности в пространственную одновременность, происходит через посредство одновременности временной.

Речь, таким образом, идет о преобразовании видовых модификаций общего родового свойства симультанности, объединяющего пространство и время. Специфика этих видовых модификаций в рамках родовой общности может

557

быть экспериментально выявлена лишь в связи с вопро­сом о психофизиологических механизмах сенсорного про­странства и сенсорного времени. Здесь же, в контексте настоящего рассмотрения можно лишь высказать предва­рительное предположение о том, что эта видовая специ­фичность связана с длительностью того временного интервала, в диапазонах которого временная симультан-ность преобразуется в пространственную, и со скоростью смены последовательных элементов временного ряда внутри этого интервала. Для такого предположения имеются и эк­спериментальные основания (см.: Blumenthal, 1977).

Каковы бы ни были, однако, возможные теоретические интерпретации этой ситуации, эмпирическая констатация заключается в том, что симультанность и обратимость мар­шрутов в рамках сенсорного пространства не были бы воз­можны, если бы не существовало одновременности и потенциальной обратимости в структуре сенсорного време­ни. Симультанная целостность и потенциальная обратимость сенсорного времени, базирующаяся на единстве сенсорного времени с включенными в него памятью и воображением, составляют, таким образом, необходимое условие специфич­ности сенсорного пространства.

То обстоятельство, что исходные формы кратковремен­ной оперативной памяти составляют предпосылку возмож­ности формирования сенсорного пространства, было ясно и раньше. Результат же всего проведенного анализа, особенно существенный именно в контексте рассматриваемой пробле­мы памяти, заключается в том, что внутренняя психологи­ческая специфичность самой памяти не может быть выявлена безотносительно к характеристикам и закономерностям орга­низации сенсорного времени, что память и психическое, в частности сенсорное, время представляют собою органичес­кое, нерасторжимое единство и что организация сенсорного времени, специфика которого определяется именно связью с памятью, является необходимой предпосылкой парадок­сальной организации сенсорного пространства. Это обстоя­тельство раньше не только не было достаточно подчеркнуто, но не было и выявлено.

558

Память, таким образом, является необходимым общим компонентом и сенсорного пространства, и сенсорного вре­мени. Поскольку же пространственно-временные компонен­ты сенсорных процессов, претерпевая соответствующие модификации, сохраняются на всех уровнях иерархий ког­нитивных, эмоциональных и регуляционно-волевых процес­сов, сквозь все уровни этих иерархий проходит и память. Теперь мы вернулись, но уже на индуктивном пути анализа конкретного экспериментального материала, к вопросу о сквозном характере процессов памяти и тем самым к ее ин-тегративной функции и структуре когнитивных, эмоциональ­ных и регуляционно-волевых процессов.

Память и другие психические процессы

Опираясь на итоги приведенных выше эмпирико-теоре-тических обобщений, рассмотрим кратко связь памяти с пси­хическими процессами, относящимися ко всем классам психологической триады. По существу, такое рассмотрение уже начато анализом вопроса о связи памяти с сенсорным временем, а через него - с сенсорными процессами вообще как фундаментом всех психических явлений, что и выраже­но соответствием триады ощущений триаде основных пси­хических процессов. Но вопрос о связи памяти с образным уровнем психики встает в настоящем исследовании далеко не впервые. Так, в начале монографии имеется целый раздел, посвященный структурным характеристикам и законо­мерностям организации представлений как высшего уровня образного отражения реальности. Представления там были рассмотрены именно как вторичные образы, т.е. как образы памяти, возникающие на сенсорно-перцептивном фундамен­те. Функция памяти здесь воплощена в эффектах запечатле-ния, сохранения и последующего воспроизведения первичных образов, но воспроизведения, при котором образы репроду­цируются именно в качестве вторичных, т.е. когда первич­ный раздражитель уже не действует. В таком контексте рассмотрения память оказывается средством запечатления, сохранения и воспроизведения прошлого образного опыта, но не средством или способом его формирования. Подобная

559

трактовка памяти хотя и закономерна, но ограниченна, и в рамках изложения материала она была допустимой только потому, что память не являлась предметом специального рассмотрения. Таковым она стала именно в содержании дан­ного раздела монографии, и хотя, конечно, запечатление, сохранение и воспроизведение прошлого явно относятся к функциям памяти, главным предметом рассмотрения здесь является именно функция памяти как необходимого компо­нента формирования образов прежде всего, а затем и всех остальных психических процессов.

Что же касается образного уровня психики, о котором сейчас идет речь, то все приведенные выше факты и эмпи-рико-теоретические обобщения показывают, что, посколь­ку сенсорное время и базирующееся на нем сенсорное пространство являются свойствами всех, т.е. и экстерорецеп-тивных, и интерорецептивных, и проприорецептивных ощу­щений и поскольку, в свою очередь, сенсорное время необходимым образом включает в свою структуру функцию памяти, а сенсорное пространство базируется на сенсорном времени в связи с функциями памяти, последняя является средством и условием не только воспроизведения образов, в данном случае сенсорных, но и их формирования. Более того, в результате произведенного анализа можно утверждать, что сама сущность перехода через психофизиологическое сечение, разделяющее нервное возбуждение как форму допси-хической информации и ощущение как простейшую форму информации уже психической, связана с формированием психологической специфичности памяти. Этот переход свя­зан с такими проанализированными выше свойствами памяти и сенсорного времени, как единство последовательности, длительности и одновременности и базирующееся на этом специфическом сочетании свойство потенциальной обратимости. Это специфическое сочетание свойств на чисто нервном, допсихическом уровне памяти отсутствует. Прин­ципиальное качественное различие нервного и нервно-пси­хического уровней организации информационных процессов по сути органически связано с принципиальным различием уровней памяти - памяти допсихической и памяти специфически

560

психологической. И в этой связи мы опять-таки приходим к сделанному уже выше заключению о том, что память является не только средством воспроизведения про­шлого опыта, но и средством формирования опыта уже на уровне сенсорных, а затем и сенсорно-перцептивных, сен­сорно-эмоциональных, сенсорно-регуляционных психичес­ких процессов.

Возвращаясь теперь уже на этой основе к представлениям как образам вторичным, необходимо сделать одно сущест­венное дополнение. Из всего приведенного выше фактичес­кого материала и сделанных на его основе обобщений следует, что память - не только условие и средство воспроизведения представлений именно как вторичных образов, но и средст­во осуществления их актуальной динамики, динамики их протекания уже тогда, когда они переведены с общекодово­го уровня их хранения в актуализованное психологическое существование. Дело в том, что, будучи воспроизведенны­ми, вторичные образы, как и образы первичные, необходи­мо включают в себя исходные пространственно-временные компоненты. Последние же, как это необходимым образом вытекает из всего приведенного материала, включают в себя функцию оперативной памяти, без участия которой ника­кой психический образ (первичный или вторичный - в дан­ном случае безразлично) просто невозможен.

Представления как вторичные образы, вообще говоря, выходят за рамки когнитивных процессов и охватывают, как и процессы сенсорно-перцептивные, все три класса психологической триады.

Но в структуре познавательных процессов они занимают промежуточное положение между образным и мыслитель­ным уровнями когнитивных процессов. Пройдя при таком кратком рассмотрении вопроса о связи памяти с различны­ми психическими процессами, в данном случае когнитив­ными, эту промежуточную форму, естественно обратиться к связи памяти с мыслительными когнитивными процессами.

Вопрос о месте памяти в целостной системе когнитив­ных процессов, формирующих интегральную систему интел­лекта, в частности вопрос о связи памяти с мышлением как

561

высшим уровнем интеллекта, был предметом специального рассмотрения (см. Веккер, 1976, т. 2, гл. 5, 6). Мы сделаем лишь те дополнения, необходимость в которых вызывается произведенным в данной главе анализом и основной его за­дачей, а именно, выявлением интегративной функции па­мяти. Вопрос же о таких функциях памяти, как запечатление, сохранение и воспроизведение прошлого мыслительного опыта, отходит здесь на второй план по двум основаниям: во-первых, потому, что эти функции есть частный случай хранения и воспроизведения всякого опыта вообще и под­чиняются поэтому общим закономерностям хранения и воспроизведения опыта. Сами же эти закономерности относятся по преимуществу к сфере долговременной памяти, прежде всего ее физиологических механизмов. Данный вопрос отхо­дит в настоящем контексте на второй план и потому, что интегративная функция памяти, являющаяся предметом рас­смотрения, относится главным образом именно к тому син­тезу и взаимодействию различных компонентов и аспектов опыта, который осуществляется на актуальном психологи­ческом уровне процессов памяти, а не на уровне долговре­менного хранения ее статических кодов. Поэтому в первую очередь речь должна идти о кратковременной и оперативной мыслительной памяти, т.е. о включенности процессов памя­ти в самую динамику мыслительных процессов, и о ее фун­кции, во-первых, как интегратора отдельных компонентов мыслительного процесса в его целостные структурные едини­цы и их совокупности и, во-вторых, как интегратора различ­ных когнитивных процессов в целостную систему интеллекта. Опираясь на общие закономерности организации мыс­лительного процесса как взаимодействия двух основных языков мышления - языка пространственно-временных предметных гештальтов и языка речевых символов (о тре­тьем базовом языке - языке тактильно-кинестетических гештальтов - см. Веккер, Либин, готовится к печати), можно сразу же сказать, что память входит в организацию этих обоих языков. Мышление, как было показано, представ­ляет собою оперирование символическими и образными операндами, в ходе которого осуществляется обратимый

562

перевод с одного языка на другой и, соответственно, рас­крываются межпредметные отношения между операнда­ми мышления, являющиеся его главным содержанием.

Состав же этих операндов, относящихся к обоим языкам мышления, т.е. операндов образных и символических, по­ставляется мышлению памятью. Тот аспект интегративной функции памяти внутри мышления, который относится к языку речевых символов, будет кратко рассмотрен в пара­графе, посвященном вопросу о связи речи и памяти как интеграторов целостной структуры сознания. Что же касает­ся языка целостно-предметных пространственно-временных образных гештальтов, то в связи с проблемой взаимодей­ствия памяти и мышления необходимо прежде всего под­черкнуть следующее: система целостно-предметных гештальтов, входящих в состав первого языка мышления, конечно, гораздо шире и богаче ограниченной совокупнос­ти первичных сенсорно-перцептивных образов тех объектов, которые в данный момент мыслительной деятельности воз­действуют на органы чувств субъекта. Совершенно очевидно, что главную часть общего массива образных операндов мысли, которые подвергаются преобразованию в ходе мыш­ления, составляют образы не первичные, а вторичные, т.е. образы памяти. Именно образы памяти, относящиеся, прав­да, не только к предметному, но и к речевому опыту, составляют главный материал мышления. Поэтому в качестве первого из моментов, дополняющих предшествующее изло­жение в контексте вопроса о связи мышления с памятью, должно быть подчеркнуто следующее обстоятельство: все то, что говорилось о специфике памяти в ее связи с образным отражением времени и ее интегративной функцией на об­разном уровне, полностью относится и к мышлению, во внутреннюю организацию которого образное отражение вхо­дит в качестве его первого языка. Иначе говоря, рассмотрен­ное выше специфическое сочетание последовательности, длительности и одновременности в их соотношении с обра­тимостью в структуре образного отражения времени и вклю­ченная в это отражение память оказываются не вне, как это чаще всего трактуется, а внутри процесса мышления.

563

Однако, конечно, органической связью с образным отражением времени специфические особенности функ­ционирования кратковременной и оперативной памяти внутри мышления не ограничиваются. Дополнительно к этому должны быть отмечены следующие моменты.

Как было показано, динамика мыслительного процес­са начинается с постановки вопроса, фиксирующего не­выясненность какого-либо искомого отношения между операндами мысли, проходит далее фазу выдвижения гипо­тез, их перебора и оценки вероятности, затем выбирается максимально вероятный вариант гипотезы, приводящий к искомому отношению и формулируемый в заключитель­ном суждении, представляющем собою ответ на постав­ленный в первой фазе вопрос. В процессе этого продвижения каждая следующая фаза сочетается со всеми предшеству­ющими, и когда на заключительной фазе возникает ответ на поставленный вначале вопрос, то в ряду последова­тельных фаз мыслительного процесса этот вопрос должен удерживаться в качестве первой фазы.

Для того чтобы заключительное суждение могло быть осмыслено в качестве ответа, оно должно быть представ­лено совместно с промежуточными элементами последо­вательного ряда фаз мыслительного процесса и, главное, с его начальным элементом, в котором сформулирован вопрос. Не требует, вероятно, особых пояснений тот су­щественный факт, что здесь мы имеем дело с той же со­вместной данностью последовательности, длительности и одновременности в этом ряду мыслительных фаз, которая имеет место во временном ряду в структуре слухового или тактильно-кинестетического образа. Но в одном случае речь идет о последовательном ряде элементов слуховой или так­тильно-кинестетической сенсорно-перцептивной струк­туры, а в другом - о временном ряде, воплощающем динамику мыслительного процесса от его начальной фазы к фазе заключительной.

В рамках и на базе этого специфического сочетания пос­ледовательности, длительности и одновременности в структу­ре ряда фаз мыслительной динамики обнаруживает себя и

564

такая важнейшая парадоксальная особенность психического времени, как обратимость. Материалы экспериментальной психологии мышления, частично уже рассмотренные, с до­статочной определенностью показывают, что структура фа­зовой динамики мыслительного процесса характеризуется не просто совместной данностью всех фаз, но и непрерывным соотнесением каждой данной фазы со всеми предыдущими. Это соотнесение по самому своему существу предполагает продвижение от конечной фазы к начальной, т.е. обратное движение, и, следовательно, опирается на обратимость пси­хического, в данном случае мыслительного, времени и тем самым на оперативную память, включенную во внутреннюю структуру и динамику мыслительного процесса. Вместе с тем сюда же входит и вторая сторона обратимости психического времени, направленная вперед от промежуточной фазы к конечной и выраженная мыслительной экстраполяцией и антиципацией или вероятностным прогнозированием.

Вопрос о связи операционной обратимости мышления с обратимостью психического времени не только не ис­следован со сколько-нибудь достаточной полнотой, но, как уже неоднократно упоминалось, понастоящему глу­боко даже не поставлен. Эмпирически и эксперименталь­но эта связь выявлена, но осмыслена явно недостаточно. При нервом же сопоставлении операционной обратимос­ти мыслительного времени с обратимостью времени сен­сорного, которая на уровне ощущений выражена главным образом в своей потенциальной форме, сразу же бросает­ся в глаза существенный прогресс свойства обратимости психического времени при переходе с сенсорного уровня на уровень мыслительной психики. Не требует, вероятно, специального пояснения тот факт, что в рамках мысли­тельного времени обратное продвижение от конечной фазы через промежуточные к начальной осуществляется с боль­шей эффективностью и легкостью, чем такое же продви­жение в рамках слухового или тактильно-кинестетического ряда. Здесь мы, по-видимому, имеем дело с вкладом мыс­лительных процессов в совершенствование и развитие фундаментального свойства обратимости психического времени

565

и, соответственно, обратимости как свойства оператив­ной памяти.

Кроме этой формы операционной обратимости, услов­но названной "продольной", связанной с продвижением мыслительного процесса "вдоль" последовательности фаз от начальной к заключительной, существуют, как известно, и другие формы мыслительной обратимости. Рассмотрим их очень кратко в контексте анализируемого здесь вопроса о функции оперативной памяти в структуре мышления.

Ближе всего к продольной обратимости примыкает об­ратимость "поперечная", суть которой вытекает из основ­ной закономерности мыслительного процесса как процесса двуязычного. Как было показано ранее, на каждой из фаз динамики мыслительного процесса, движущегося от вопро­са к ответу, происходит взаимодействие обоих языков и идет процесс перевода с языка образов на язык символов и обратно. Степень понятости мысли как результата и мера понятости каждой из фаз движения от вопроса к ответу оп­ределяются степенью обратимости перевода с одного языка на другой, и эта степень обратимости перевода детермини­рует вместе с тем и оценку вероятности и, следовательно, выбор наиболее вероятной гипотезы из общего числа пере­бираемых (см. также Веккер, 1998).

Обратимый перевод с одного языка мышления на дру­гой с необходимостью предполагает, что, когда мы перехо­дим от языка символов к языку пространственно-предметных гештальтов, отношение, сформулированное на языке сим­волов, еще остается в качестве начального элемента времен­ного ряда, оно еще составляет содержание оперативной памяти как внутреннего компонента мыслительного процесса. Это обеспечивает возможность соотнести образный эквива­лент отображаемого отношения с его символической фор­мой, без чего никакое понимание этого соотношения и тем более никакой перевод с одного языка на другой по сути своей невозможны. Более того, динамика обратимого пере­вода с языка на язык, осуществляемого по всему "продольно­му" ходу мысли от вопроса к ответу, а затем осуществляемого "поперечно" от символического эквивалента к образному,

566

предполагает не только удержание начального звена при до­стижении конечной фазы, но и возможность возврата к ис­ходной форме, без чего соотнесение обоих языков также невозможно.

Мы здесь имеем ситуацию, по общему принципу вре­менной организации вполне аналогичную тому, что про­исходит при движении мысли от вопроса к ответу, и далее, тому, что происходит в развертке слухового или тактиль­но-кинестетического образа при продвижении в структу­ре временного ряда от начального его элемента к конечному. Во всех случаях имеют место разные модификации той самой парадоксальной комбинации последовательности, длительности и одновременности, которая была проана­лизирована выше в связи со спецификой психического времени и свойством его обратимости.

Таким образом, когда мы говорим о "поперечной" обра­тимости, речь идет по преимуществу об обратимости операн­дов мысли, символических и пространственно-временных, воплощенных в целостно-предметные образные гештальты. Обращение операндов в процессе такого межъязыкового пе­ревода совершается, конечно, с помощью и на основе систе­мы мыслительных операций, тоже предполагающих свойство собственно операционной обратимости. Таким образом, в динамике поперечной обратимости, как, впрочем, и в ди­намике обратимости продольной, сочетаются, по существу дела, операционная и операндная формы обратимости в рам­ках мыслительного процесса. В контексте стоящей перед нами специальной задачи особенно важно подчеркнуть, что обе эти формы обратимости - обратимость собственно опера­ционная и обратимость операндная - имеют под собой об­ратимость психического времени и вместе с тем обратимость как свойство оперативной памяти, функционирующей в структуре мыслительного времени. Как достаточно обстоя­тельно показано в работах Ж.Пиаже, а затем дополнительно прослежено в соответствующих разделах данной монографии, это важнейшее свойство мыслительной обратимости дости­гает полноты только на уровне собственно понятийного мышления, а на всех нижележащих уровнях организации

567

мышления эта обратимость не является полной, чем и обус­ловлены соответствующие ошибки и дефициты допонятий-ного мышления, фигурирующие в литературе под именем феноменов Ж.Пиаже.

Все эти дефициты структуры и динамика допонятийного мышления преодолеваются за счет особого способа органи­зации понятийной мысли, состоящего в том, что к общей закономерности мыслительного процесса как обратимого межъязыкового перевода здесь добавляется еще одна, до­полнительная форма инвариантности, состоящая в сохране­нии отношения уровней обобщенности мыслительного отображения. Отношение родовых и видовых признаков в иерархической структуре концепта остается инвариантным независимо от того, в каком направлении мы движемся по вертикали, проходящей сквозь все уровни концептуальной иерархии. Движемся ли мы от рода к виду, т.е. от общего к частному, или от вида к роду, т.е. от частного к общему, отношение уровней обобщенности остается инвариантным, что составляет второй инвариант в рамках структуры кон­цепта как единицы понятийного мышления. Как было пока­зано, полнота инвариантности обеспечивает достижение полноты операционной и операндной обратимости мысли­тельного процесса на высшем уровне концептуального ин­теллекта. И здесь мы подходим к еще одной форме сочетания операционно-операндной мыслительной обратимости с об­ратимостью временной. Дело в том, что движение мысли по вертикали, проходящей через иерархию уровней обобщен­ности концептуальных структур, предполагает те же самые соотношения последовательности с одновременностью в рамках непрерывного временного ряда компонентов мысли­тельного процесса, точнее говоря, другую модификацию тех же самых соотношений в рамках психического времени, о которых речь шла выше. Сохранение инвариантного отноше­ния между уровнями обобщенности и вытекающая отсюда операционно-операндная обратимость по необходимости предполагает, что последовательная смена уровней обобщен­ности при переходе от видовых уровней к родовым и обрат­но осуществляется в рамках их относительно одновременной

568

данности, допускающей их соотнесение, результатом кото­рого и является сохранение инвариантности соответствую­щего отношения. -Наличие такой одновременной данности различных уровней обобщенности в структуре отдельного концепта и концептуальных совокупностей было экспери­ментально установлено, в частности, с помощью пиктогра­фической методики (см. Веккер, 1976; 1998).

Это наличие одновременной целостности иерархического ряда уровней обобщенности и дало нам основания говорить о концептуальном гештальте, т.е. о непрерывной целостно-предметной структуре отдельной концептуальной единицы и совокупности этих единиц, выраженной в определенной целостной схеме, которая отображает соответствующие со­отношения между понятиями. Однако по отношению к этой целостно-непрерывной симультанной структуре концепту­ального гештальта во всех разделах предшествующего анали­за был допущен по существу тот же самый просчет, о котором речь шла выше в отношении других форм психических геш-тальтов, начиная уже с гештальтов сенсорно-перцептивных. Суть этого просчета, как упоминалось, состоит в том, что симультанность гештальта была истолкована как простран­ственно-предметная целостность. Что же касается того, что за всеми формами пространственно-предметной симультан­ное™ психических гештальтов необходимым образом стоит симультанность временная, без которой пространственная симультанность вообще не могла бы организоваться, то это существенное обстоятельство из предшествующего рассмот­рения выпало также и в разделе, касающемся понятийного мышления.

После того, однако, как эти соотношения между про­странственной и временной симультанностью выяснены и поставлены на свое место, можно сделать заключение, что за инвариантностью соотношения уровней обобщенности в структуре концепта и за связанной с ней операционно-опе­рандной обратимостью в процессе соотнесения этих уров­ней стоит обратимость временного ряда, в рамках которой в нем удерживаются последовательно сменяемые уровни обоб­щенности, но сменяемые таким образом, что сочетание

569

последовательности и одновременности дает мысли возможность двигаться в обоих направлениях временной оси.

Таким образом, к рассмотренным выше формам так на­зываемой продольной и поперечной обратимости добавля­ется форма обратимости, которую естественно было бы назвать обратимостью межуровневой, или "вертикальной". Во всех этих случаях обнаруживается, что за обратимостью операционной и операндной, т.е. за обычными, многосто­ронне исследованными формами обратимости мыслитель­ных процессов, стоит обратимость психического, в данном случае мыслительного, времени и тем самым - обратимость как свойство оперативной памяти, функционирующей внутри мыслительного процесса.

По-видимому, мы имеем здесь дело с переходом от той потенциальной, эмбриональной формы обратимости пси­хического времени, которая представлена на сенсорном уров­не, через промежуточные уровни и этапы когнитивных структур к высшей форме обратимости психического, в дан­ном случае мыслительного, времени. Максимума эта обра­тимость достигает на уровне концептуального мышления за счет наиболее полных и адекватных форм концептуальной инвариантности и на ее основе - за счет максимальной сте­пени выраженности операционно-операндной обратимости мыслительного процесса. Если принять во внимание, что име­ются экспериментальные факты, свидетельствующие об органическом единстве операционной и энергетической об­ратимости в структуре мыслительного процесса, то можно прийти к предварительному заключению о том, что выска­занная гипотеза об органическом единстве операционно-опе­рандной и энергетической обратимости с обратимостью психического времени имеет не только общетеоретические и методологические, но и некоторые конкретно-экспери­ментальные основания. Если же теперь учесть, что обрати­мость психического, в данном случае мыслительного, времени, базирующаяся на парадоксальном сочетании после­довательности, длительности и одновременности в структуре мыслительного временного ряда, по сути своей представляет собой свойство оперативной памяти, функционирующей

570

в структуре мыслительного процесса, то мы по­лучим основания„для предварительного утверждения о том, что существует, по-видимому, органическое единство опе­рационно-операндной, энергетико-термодинамической и мнемической обратимости, функционирующей в рамках ког­нитивных процессов различных уровней организации.

Если же к этому добавить и то важнейшее обстоя­тельство, что эта форма временной обратимости, ба­зирующаяся на сочетании последовательности и одновременности, лежит в основе не только собственно временных, но и специфически пространственных ком­понентов когнитивных гештальтов разных уровней орга­низации и что, далее, пространственно-временные компоненты составляют общий исходный каркас когни­тивных психических гештальтов, начиная от сенсорного и кончая концептуальным уровнем, то мы придем к выводу о необходимом участии интегрирующей функции опера­тивной памяти в организации когнитивных гештальтов всех уровней интеллекта.

Память интегрирует не только отдельные когнитивные единицы и затем их совокупности (совокупности перцеп-тов, концептов и т. д.), но и различные когнитивные про­цессы - сенсорные, перцептивные и мыслительные - в целостную систему интеллекта. И этот аспект интегративной функции памяти также в значительной мере опреде­ляется органической связью памяти в первую очередь с психическим временем, а затем и со спецификой психи­ческого пространства. Интеграция интеллекта в целостную систему (как и синтезирование всякого психофизиологи­ческого образования) осуществляется на разных уровнях организации нервно-психических процессов, прежде все­го на уровне их нервных механизмов (на уровне общекодо­вых структур нервного возбуждения как информационного процесса и вместе с тем центрального механизма форми­рования и синтезирования всякого психического процес­са). И к этому уровню интеграции интеллекта также имеет непосредственное отношение интегрирующая функция памяти.

571

Функция памяти как передача информации по времен­ному каналу, как хранения информации далеко выходит за рамки собственно психологического уровня. Но именно по­тому, что эта функция памяти носит столь разноуровневый характер, в настоящем контексте особый интерес пред­ставляет прежде всего собственно психологический уровень памяти, и в частности, психологический уровень ее интег­рирующей функции в процессах синтеза различных когни­тивных структур в целостную систему интеллекта как психического образования. Именно наличие этого психоло­гического аспекта целостности интеллекта и дало нам осно­вание говорить об интеллекте как об одной из высших форм психологических гештальтов. Но такой психологический син­тез уже не общекодовых, закодированных, и актуализиро­ванных, декодированных информационных психических структур в целостную систему сенсорных, перцептивных, общемыслителъных и концептуальных процессов может, очевидно, осуществляться только на основе общих свойств всех этих процессов как процессов психических, т.е. на осно­ве общих психологических характеристик, имеющихся и у сенсорных, и у перцептивных, и у общемыслительных, и у собственно концептуальных когнитивных процессов.

Такими общими свойствами являются пространствен­но-временные характеристики, которые проходят через все перечни эмпирических характеристик когнитивных про­цессов, соответствующим образом модифицируясь, но со­храняя и общие аспекты универсальной специфичности психического, в данном случае когнитивного, пространства и времени.

При этом взаимосвязь и взаимодействие когнитивных процессов разного уровня организации носят такой харак­тер, что инварианты низшего уровня не исчезают, а в модифицированном и обобщенном виде входят в состав структуры каждого следующего вышележащего уровня. Но такое вхождение нижележащих пространственно-времен­ных инвариантов в состав всех вышележащих по самому своему существу есть интегрирование разных уровней орга­низации когнитивных процессов в целостную систему.

572

Именно такое взаимопроникновение пространственно-временных компонентов разных уровней организации ког­нитивных процессов дало основание определить его как синтез, но синтез "снизу" в отличие от интеграции этих процессов, осуществляемой под влиянием воздействия верхних уровней на нижележащие.

Однако на трактовку внутренних психологических ме­ханизмов этого синтеза "снизу" распространилась та же односторонность интерпретации пространственно-вре­менных соотношений, о которой неоднократно уже го­ворилось. Пространственная симультанность поглотила симультанность временную, и поэтому оказалась замаски­рованной специфика психического времени и из рассмот­рения выпала его органическая связь с интегративной функцией оперативной памяти. Теперь же, после того как было показано, что за психическим когнитивным про­странством стоит психическое время, а последнее органически взаимосвязано с функцией оперативной памяти, с удержанием непрерывной целостности определенного ин­тервала временного ряда, интегративные механизмы иду­щего "снизу" синтеза когнитивных процессов в целостную систему интеллекта приобретают более определенный и ясный смысл.

Поскольку интеграция "снизу" осуществляется за счет вхождения в вышележащие пространственно-временные инварианты всех нижележащих и поскольку, далее, про­странственные компоненты самих этих инвариантов опи­раются на временные, органически взаимосвязанные с функцией оперативной памяти, с обратимостью психи­ческого времени, мы приходим к неизбежному выводу, что в самой основе внутренних механизмов синтеза ин­теллекта лежит интегративная функция оперативной па­мяти в ее органической взаимосвязи со спецификой психического времени и опирающейся на него специфи­кой психического пространства.

Естественно, что интегративная функция памяти как сквозного психического процесса выходит за рамки струк­туры интеллекта как когнитивной системы и относится

573

также к процессам эмоциональным и регуляционно-воле-вым. Поскольку, однако, структура иерархии эмоциональ­ных и регуляционно-волевых процессов в основных чертах аналогична иерархической организации процессов когни­тивных, соответственно однотипный характер носит и интегративная функция памяти во всех классах психоло­гической триады. Поэтому нет достаточных оснований рас­сматривать здесь специально соотношение памяти с эмоциональными и регуляционно-волевыми процессами, тем более, что аналогичные соотношения этих двух клас­сов триады со спецификой психического времени будут кратко описаны в контексте анализа процесса воображе­ния, симметричного процессам памяти.

Воображение и психическое время

Предшествующий анализ выявил органическую связь психического уровня процессов памяти со спецификой психического времени, в особенности с его обратимос­тью. Однако, как показал тот же анализ, память содержит в себе только один из аспектов этой обратимости, а имен­но тот, который обращен к прошлому и который на оси времени располагается, условно говоря, налево от точки, соответствующей настоящему моменту. Однако, как было показано, обратимость психического времени органичес­ки включает в себя движение по его оси в обоих направ­лениях от настоящего момента. Исходя из этого, естественно предположить, что существует психический процесс, симметричный процессу памяти, но обращенный не на­зад, а вперед, т.е. не налево, а направо по оси времени от точки, отвечающей настоящему моменту. Это теоретичес­кое ожидание эмпирически подкрепляется отмеченными уже экспериментальными фактами связи параметров не­посредственной памяти с характеристиками сенсорно-пер­цептивной экстраполяции, антиципации и вероятностного прогнозирования (см. Фейгенберг, 1977).

Отсюда возникает естественный вопрос: имеется ли в арсенале эмпирических обобщений экспериментальной, прикладной и теоретической психологии какое-либо

574

интегральное психическое явление, которое по своим эмпи­рическим параметрам и общей сути отвечает различным уровням движения по оси времени в направлении от на­стоящего к будущему? Выдвигаемое здесь теоретическое положение состоит в том, что психическая реальность, скрывающаяся за разными уровнями экстраполяции, ан­тиципации или вероятностного прогнозирования, т.е. за разными формами продвижения по оси психического вре­мени от настоящего к будущему и обратно, соответствует природе воображения, понятого как сквозной психичес­кий процесс, симметричный памяти, но противоположно направленный.

Поскольку предметом данного раздела монографии яв­ляются общие механизмы психической интеграции, а ее ос­новы коренятся в организации психического времени, здесь мы кратко рассмотрим только те аспекты воображения, ко­торые органически связаны с психическим временем и, со­ответственно, с интегративными механизмами психики. Выше было показано, что специфика организации психического времени, состоящая в парадоксальном сочетании последо­вательности и одновременности, коренится в исходных, т.е. сенсорных, формах психического отображения движения. Образ движения и возникающий на его основе образ време­ни в отличие от объективного движения и объективного времени по необходимости включает в себя единство после­довательности и одновременности в рамках определенного интервала длительности, ибо без этого сочетания возможен лишь образ совокупности статических состояний, но нет об­раза самого перемещения, движения или течения времени. Сочетание последовательности, одновременности и длитель­ности в структуре образа движения и обусловленная им об­ратимость психического времени органически включают в себя четыре направления на его оси от точки, соответствую­щей настоящему моменту, а именно: движение от настоящего момента к прошлому и обратно, от прошлого к настояще­му, и движение от настоящего момента к будущему и от будущего обратно к настоящему. Первые два из указанных направлений соотносятся с обратимостью психического времени

575

внутри структуры памяти, а вторые - с теми компо­нентами непрерывного временно-пространственного ряда, составляющего образ движения, которые по самому их су­ществу воспроизводят часть траектории последующего, бу­дущего движения.

Этот непосредственный образ будущего движения и его траектории, строящийся на основе инерционности анализа­торного механизма и включающий, по-видимому, учет ве­роятности последующего отрезка траектории, и составляет суть сенсорно-перцептивной экстраполяции или антиципа­ции. Поскольку, однако, раздражающее воздействие части траектории будущего движения на соответствующий рецеп­тор еще не осуществилось, непосредственное ее отражение воплощает в себе не что иное, как воображение той части движения и его траектории, которая станет кинематической реальностью лишь в следующий момент. Тем самым сенсор­но-перцептивная экстраполяция по своему психологическо­му существу есть не что иное, как сенсорно-перцептивное воображение. Здесь мы имеем дело с воображением воспро­изводящим в собственном смысле этого понятия. В отличие от воображения творческого эта форма воображения не со­здает образа нового объекта, а включается вместе с памятью в качестве необходимого компонента сенсорно-перцептивного отображения реального движения, независимого от психической активности субъекта и лишь инвариантно вос­производимого средствами сенсорно-перцептивной психики. Здесь сенсорно-перцептивное воображение, как и непосред­ственная иконическая память, является необходимым ком­понентом формирования первичного образа реального движения. Выше было показано, что обратимость движения по траекториям сенсорно-перцептивного психического про­странства органически связана с одновременной целостнос­тью последнего, а эта пространственная одновременность органически включает в себя и опирается на симультанность психического времени. Поскольку же временная симультан­ность и следующая из нее обратимость психического време­ни уходят своими корнями в организацию психических образов движения, которые имеют своей предпосылкой не

576

только непосредственную иконическую память, но и сен­сорно-перцептивное воображение, можно сделать вывод, что эта форма воображения включается в качестве необходимо­го компонента в структуру инвариантно воспроизводимого сенсорно-перцептивного пространства. Из всего этого с ло­гической необходимостью следует, что интегративная функ­ция сенсорно-перцептивного воображения, как и исходных форм памяти, проявляется уже внутри структуры сенсорно-перцептивных образов, а не где-то после них или над ними. Без этой интегративной функции элементарных форм вооб­ражения описанные инвариантные структуры психического пространства и психического времени так же невозможны в своем полном объеме, как и без интегративной функции элементарных форм памяти.

Многочисленные фактические данные эксперименталь­ной и прикладной психологии свидетельствуют о включенности вероятностного прогнозирования в форме сенсорно-перцептивного воображения в такие сенсорно-перцептивные и сенсомоторные акты, как реакция выбора, реакция на движущийся объект, зрительно-моторное сле­жение, глазомерные акты определения расстояний, скорос­тей и ускорений движущегося объекта, выбор наикратчайшего маршрута движений в лабиринте путей (см.: Водлозеров, Суходольский, Сурков, 1972). В контексте настоящего анализа связей сенсорно-перцептивной экстраполяции и отвечаю­щей ей формы воображения с закономерностями организа­ции психического времени существенно подчеркнуть два эмпирических факта, полученных в ряде эксперименталь­ных исследований. Первый из этих фактов и соответствую­щий ему эмпирический вывод состоят в том, что время простой зрительно-моторной реакции на стимул существенно зависит от регулярности, ритмичности предъявляемой пос­ледовательности стимулов. При нерегулярной или случайной последовательности интервалов опора на вероятностный про­гноз исключается. Реагирование на последующий ожидаемый (т.е. воображаемый) стимул становится невозможным. Экс­периментальное исследование показало, что в этих условиях время реакции не зависит от временной структуры предъявляемой

577

последовательности стимулов, если она случайна, нерегулярна или неритмизована. Если же предъявляется ритмичная последовательность сигналов, то у здоровых испыту­емых наблюдается много опережающих реакций, т.е. реакций на воображаемый стимул. При определенных интервалах между воздействующими сигналами число этих реакций становит­ся примерно таким же, как и число реакций, наступающих вслед за воздействием сигнала. Очень существенно, что когда экспериментатор умышленно пропускает воздействие како­го-либо сигнала в регулярной последовательности, у испы­туемого все же возникает реакция на отсутствующий, но воображаемый в этот момент стимул (см.: Фейгенберг, 1977; см. также работы Н.Н.Корж, Е.Н.Соколова и др.).

Вероятностный прогноз, реализуемый здесь в форме сенсорно-перцептивного воображения, осуществляется в этих условиях в опоре на отображение ритмичности воз­действующей последовательности сигналов.

Отображение ритма в структуре предъявляемой после­довательности представляет собой важнейший и очень спе­цифичный компонент организации психического времени. Дело в том, что ритмичность является выражением час­тотной структуры временного ряда, а частота, в свою оче­редь, воплощает в себе его вероятностную структуру. Тем самым отображаемая ритмичность временной последова­тельности предъявляемых стимулов создает возможности для вероятностного прогноза, для сенсорно-перцептивной экстраполяции, иными словами, - возможности для ре­акции на стимул воображаемый, но реально не воздействовавший.

Второй экспериментальный факт, связанный с пер­вым и имеющий важное значение для контекста настоя­щего анализа, состоит в том, что число таких реакций существенно зависит от длительности интервалов между стимулами в предъявляемой их последовательности. Так, при интервалах в одну секунду число реакций на вообра­жаемый, но еще не воздействовавший стимул достигает максимума. При увеличении же интервала между стимула­ми число опережающих реакций уменьшается, а если он

578

превышает пять секунд, реакции на воображаемый сти­мул становятся невозможными.

Этот вывод принципиально существен для настоящего контекста потому, что в нем прозрачно проступает выявлен­ная уже при анализе процессов памяти важная закономер­ность организации психического времени: речь идет опять-таки о проанализированном выше сочетании после­довательности, длительности и одновременности. Вероят­ностный прогноз или, соответственно, реакция на воображаемый стимул возможны, по-видимому, именно и только тогда, когда ритмизованная последовательность эле­ментов временного ряда находится еще в рамках относитель­ной одновременности, где последний, промежуточные и начальный элементы ряда еще удерживаются в совместной, непрерывно-целостной структуре. Такое сочетание последо­вательности и одновременности существенно зависит от величины интервала длительности, за пределами которого удержать элементы ряда в непрерывно-целостной структуре уже невозможно, аналогично тому, как это было выявлено и в отношении процессов памяти.

Рассмотренный уровень воображения воплощает в себе по самому своему существу форму воображения вос­производящего, поскольку здесь отображаются характерис­тики реально существующих объектов или стимулов, воздействующих на субъекта и не зависимых от его собст­венной активности. Элементы преобразующей активности воображения, хотя бы даже в конечном счете направлен­ной на отображение объективно существующей реальности, здесь еще не представлены. Поэтому говорить о творчес­ком характере воображения на этом уровне еще нет достаточных оснований. Что же касается творческого воображения, то его активность, направленная на необходи­мые преобразования структуры, без которых нельзя раскрыть природу отображаемых отношений, является существенным условием и вместе с тем небходимым компонентом мысли­тельных процессов. В их состав образы воображения входят наряду с образами памяти как часть языка предметных про­странственно-временных гештальтов.

579

В контексте настоящего анализа существенно, однако, рассмотреть вопрос о связи также и этой формы воображе­ния прежде всего именно с организацией психического вре­мени, на основе и через посредство которого осуществляется интегративная функция воображения. В предшествующем разделе было показано, что операционно-операндная обра­тимость мыслительных процессов необходимым образом опи­рается на обратимость психического времени, без которой сама фазовая динамика мыслительных процессов вообще невозможна. Действительно, без возможности возвратов от данной фазы мыслительного процесса к его исходному пун­кту нельзя оценить вероятности рассматриваемых гипотез, осуществить их перебор и адекватный выбор наиболее веро­ятной из них. Однако такое движение от настоящей фазы мыслительного процесса к его исходной фазе и обратно со­ответствует лишь тем двум из четырех направлений движе­ния по оси времени, которые обращены к прошлому и поэтому воплощают в себе включенность оперативной памяти в структуру мыслительных процессов.

Однако без соотнесения содержания данной фазы мыш­ления не только с исходным вопросом, но и с ожидаемым искомым ответом оценка вероятности гипотезы, рассматри­ваемой на данной фазе мыслительного процесса, также не­возможна. Это движение вперед по оси психического времени, иначе, эта антиципирующая или воображаемая мыслитель­ная схема (Selz, 1913) представляет собой соотнесение данной фазы мышления как перевода с языка символов на язык образов со следующими за ней не только логически, но и хронологически фазами межъязыкового перевода, приводя­щего к искомому ответу или решению как к заключитель­ной фазе динамики мыслительного процесса. Но такое антиципирующее соотнесение текущей фазы мыслительно­го процесса с фазами последующими невозможно не только без движения от настоящего момента к будущему, но и об­ратно - от последующих фаз к текущей фазе, а через нее к фазе исходной. Эта вторая пара из четверки направлений дви­жения по оси мыслительного времени и есть вероятностное прогнозирование или воображение как компонент мышления,

580

симметричный памяти, но противоположно направ­ленный. Толы<о обе пары направлений движения по оси мыслительного времени, первая из которых включает в себя оперативную память, а вторая - воображение как компо­ненты мышления, могут обеспечить временную обратимость мыслительного процесса, а на ее основе - его операцион­ную обратимость.

Рассмотренная форма взаимосвязи операциональной и временной обратимости мыслительного процесса относится к общемыслительным закономерностям, т.е. закономернос­тям движения мысли в самых общих условиях, которые еще не требуют соотнесения уровней обобщенности и сохране­ния родо-видовых инвариантов. Для сохранения инвариант­ности родо-видовых отношений, без которого собственно понятийное мышление вообще невозможно, движение от текущей фазы мыслительного процесса к следующей и об­ратно, т.е. вторая пара из четверки направлений движения по оси времени, является столь же необходимым условием полноты операционной обратимости, как и первая пара. Иными словами, концептуальное воображение, включаю­щее в себя вторую пару направлений движения, является столь же необходимым компонентом понятийного мышле­ния, как и концептуальная память, т.е. оперативная память внутри понятийного мышления. Из вышесказанного следу­ет, что интегративная функция творческого воображения, осуществляемая на основе его связи с закономерностями организации психического временно-пространственного кон­тинуума, является таким же необходимым условием целост­ной структуры мыслительных процессов, как и симметричная этой интегративной функции воображения интегративная функция оперативной памяти.

Что касается других видов воображения, т.е. проявле­ний воображения и его связей с психическим временем в структуре эмоциональных и регуляционно-волевых про­цессов, то здесь мы можем ограничиться лишь самыми краткими обобщенно-схематическими указаниями. Такая схематичность рассмотрения этого чрезвычайно принци­пиального вопроса определяется очень малой разработанностью

581

этой проблемы - здесь пока больше вопросов, чем ответов на них.

Как было показано, связь эмоциональных процессов со структурой психического времени настолько тесна, что при составлении перечня эмпирических характеристик эмоций это дало основание поставить временные, а не пространственные характеристики на первое место. Напом­ним, что уже в первых вундтовских исследованиях про­стейших эмоций была показана особая роль ритмической организации временного ряда в возникновении элемен­тарных чувств удовольствия и неудовольствия. Эта роль длительности и ритмичности временных интервалов в орга­низации эмоциональных процессов была затем многократ­но подтверждена последующими экспериментальными исследованиями, в частности работами А. Блюменталя и А. Берзницкаса. Эта роль ритмической временной организа­ции принципиально существенна для понимания основ взаимодействия обоих компонентов структуры эмоциональ­ного гештальта. Ритмически-периодическая временная организация субъектного компонента эмоционального геш­тальта обусловлена общими принципами психофизиологии носителя психики, общими закономерностями биологической ритмологии, частным случаем которых является вре­менная организация процессов психических. Ритмическая организация когнитивного компонента эмоционального гештальта, вступая на основе такой общности в тесное вза­имодействие с ритмической же организацией субъектного компонента, обретает, естественно, особую эмоциоген-ную силу.

Но именно ритмическая организация эмоционального процесса особенно тесно связана с эмоциональным же ве­роятностным прогнозированием. Еще В.Вундт проницатель­но указал на органическую связь элементарных форм удовольствия и неудовольствия с чувством ожидания следую­щего элемента ритмической временной последовательности. Такое ожидаемое чувство удовольствия или неудовольствия, связанное со следующим (будущим) элементом ритмичес­кой временной последовательности, явным образом представляет

582

собой простейшую форму эмоционального вообра­жения. Психологическая специфичность чувства ожидания, его радостно напряженный характер в одних случаях и мучи­тельный - в других не могут быть поняты безотносительно к продвижению по оси психического времени от настоящего момента к будущему и обратно. Это и создает на данном про­стейшем уровне психическое отражение отношения субъек­та к будущему, т.е. еще воображаемому событию, что и составляет сущность простейшей формы эмоционального воображения.

В чувствах, относящихся к более высоким уровням эмо­циональной иерархии, такая непосредственная связь эмо­ционального воображения с ритмической организацией эмоциональных процессов так прямо и непосредственно уже не прослеживается. Но связь с движением по оси времени в обоих направлениях, соединяющих настоящее с будущим, остается вполне отчетливой. Чувство страха, тревоги, надеж­ды, завтрашней радости - все эти, как и многие другие формы и оттенки эмоций, представляют собой модифика­ции чувства ожидания, психологическое существо напряжен­ности которого состоит именно в непрерывном, часто мучительном соотнесении будущего с настоящим. Такое эмо­циональное переживание, а не просто индифферентное ког­нитивное отображение отношения субъекта к этому будущему по психологической сути своей есть не что иное, как эмоци­ональное воображение.

Есть, по-видимому, эмпирические и теоретические основания предполагать, что особая эмоциогенность му­зыки связана в такой же мере с эмоциональным вообра­жением, как и с эмоциональной памятью, т.е. что она так же связана с продвижением по оси эмоционального време­ни вперед и обратно к точке настоящего, как и с продви­жением по этой же оси от точки, воплощающей настоящее, назад и обратно.

С аналогичными этому, но специфическими проявле­ниями эмоционального воображения, представленными уже в материалах экспериментальных исследований, мы встречаемся и в области интеллектуальных эмоций. Чувство

583

близости решения, эмоциональные эвристики в ходе мыслительной деятельности, эмоциональный прогноз следующих фаз решения мыслительной задачи (см. Кулют-кин, 1970; Тихомиров, 1969) - все это формы эмоцио­нального воображения, функционирующего здесь внутри интеллектуальной деятельности.

Формы воображения в его связях со структурой психи­ческого времени, функционирующие внутри процессов пси­хической регуляции деятельности, хотя они в специальном контексте общих закономерностей психического времени почти не изучались, представлены все же достаточно опре­деленно в фактических материалах эспериментальных иссле­дований и в их теоретических обобщениях. В актах психической регуляции когнитивные и эмоциональные процессы, как было показано, функционируют в качестве программ деятельности. Но по прямому смыслу этого понятия и даже по этимологии выражающего его слова программа воплощает в себе психическое отражение процесса и результатов после­дующего действия. Лишь мотивационные компоненты про­граммы актуально функционируют в рамках непсихического настоящего времени, а ее объектно-целевые и собственно операционные компоненты явным образом обращены к будущему (см. Миллер, Галантер, Прибрам, 1965). В них пред­ставлены воображаемые объекты, которые должны стать результатами действия, и воображаемые операции, ведущие к этим результатам. Используемое НАБернштейном поня­тие soil wert, т.е. то, что должно быть и чего еще пока нет, явным образом имеет своим содержанием эталонный про­ект всей последовательности будущих действий, ведущих к программируемому результату, т.е. тем самым эталонный проект воображаемых действий.

Необходимость удержать этот эталонный проект в опе­ративной памяти для сопоставления с ним текущей фазы действия относится к функционированию памяти внутри во­ображения, поскольку речь идет об удержании в памяти про­екта будущих, т.е. воображаемых, действий. Это аналогично тому, как процесс воображения может функционировать и фактически функционирует внутри памяти при формировании

584

(по описаниям) образов, относящихся к прошлому, но не входивших в состав индивидуального опыта данного субъекта. Регулирующая функция программы, т.е. соотнесе­ние цели действия с наличной фазой ее реализации и дейст­вующим мотивом, по самому своему психологическому существу предполагает непрерывное соотнесение психичес­кого будущего с психическим настоящим, т.е. непрерывное обратимое продвижение по тому отрезку оси психического времени, который располагается, условно говоря, справа от точки, воплощающей настоящий момент, т.е. по отрезку этой оси, уходящему от данной точки не назад, а вперед. В струк­туре этого отрезка оси "раньше" и "позже" отображают от­ношения не прошлого к настоящему, а настоящего к будущему. По отношению же к будущему настоящее высту­пает как прошлое. Это означает, что данный отрезок оси психического времени воплощает в себе не память, а сим­метричный ей, но противоположно направленный и отно­сящийся к будущему процесс - воображение.

Однако для того, чтобы реальная регуляция как непре­рывное соотнесение психического будущего с психическим настоящим была возможной, соотношения "раньше" и "поз­же" должны быть здесь, как и в структуре оперативной па­мяти, представлены в сочетании последовательности, одновременности и длительности в рамках непрерывной це­лостности временного ряда. Без этого обратимость на данном отрезке психического времени, как и на симметричном ему отрезке, относящемся к памяти, невозможна. Без обратимо­сти же, в свою очередь, невозможно непрерывное сопостав­ление будущего с настоящим, которое и составляет самую суть психической регуляции деятельности. Базирующаяся на обратимости психического времени форма воображения, без которой реальное регулирование хода деятельности невозможно, представляет собой аналог оперативной памяти, ко­торый естественно назвать оперативным воображением. Последнее не совпадает с теми формами когнитивного и эмоционального воображения, которые не включены в ре­альное регулирование и тем самым могут не носить характе­ра фактически функционирующих программ, реализация

585

которых требует обратимого движения по оси психического времени. Актуальное же функционирование образов вообра­жения именно в качестве программ деятельности сопряжено, по-видимому, именно с формой оперативного воображения. Последнее связано не с абстрактно-логическим интеллекту­альным отображением времени путем соответствующих умо­заключений о временной последовательности событий, а с исходными формами психического времени, непосредственно воспроизводящими его течение от прошлого через настоя­щее к будущему. Такая свойственная именно оперативному воображению форма воспроизведения времени, которая включает в себя парадоксальное сочетание последователь­ности и одновременности, создавая тем самым возможность обратимых ходов по его оси, обеспечивает реальный меха­низм и фактический ход процессов психического регулиро­вания деятельности.

Внимание и психическое время

На том участке исследовательского маршрута, кото­рый ведет от анализа памяти и воображения к целостной структуре сознания как более интегрального образования, объединяющего когнитивные, эмоциональные и регуляционно-волевые компоненты человеческой психики, рас­полагается еще одна существенная психологическая проблема - проблема внимания, его природы и законо­мерностей его организации.

Несмотря на чрезвычайно высокую концептуальную неопределенность самого понятия "внимание", через всю экспериментальную психологию, начиная с В.Вундта и кончая современными исследованиями, прошло его соот­несение с понятием "сознание". Вместе с тем внимание исследуется в теснейшей связи с самыми исходными сен­сорно-перцептивными уровнями организации психичес­ких процессов. В не меньшей степени внимание органически взаимосвязано и со всеми промежуточными уровнями орга­низации психических явлений, располагающимися между исходными сенсорно-перцептивными процессами и сознанием как интегральной психической структурой. Таким

586

образом, внимание действительно является сквозным пси­хическим процессом наряду с памятью и воображением - сквозным в самом прямом смысле этого понятия.

Вообще проблема внимания занимает чрезвычайно своеобразное и очень противоречивое положение в общей системе психологических знаний. С одной стороны, то, что мы интуитивно, практически и даже теоретически понима­ем под процессом внимания, достаточно явно и, казалось бы, совершенно несомненно относится к специфически психологическому уровню свойств и процессов в организме и в нервной системе. И если в современной науке обсуж­дается проблема об эквивалентах сенсорики, перцепции, мышления и с некоторыми оговорками даже эмоций че­ловека в машинных системах, то о внимании машин мож­но говорить лишь в гораздо более метафорическом смысле. В этом находит свое выражение явная психологическая специфичность внимания.

С другой стороны, можно без преувеличения сказать, что концептуально-теоретическая неопределенность, свя­занная с природой внимания, превышает степень неопре­деленности даже проблемы эмоций. Существование эмоций как безусловной психической реальности по крайней мере никогда не подвергалось сколько-нибудь серьезному со­мнению, чего никак нельзя сказать о внимании. Начиная со знаменитой работы Э.Рубина "О несуществовании вни­мания", через всю историю экспериментально-теорети­ческой психологии до настоящего момента проходит мысль о том, что существование внимания как особой психи­ческой реальности далеко не доказано, и нет почти ни одного автора, экспериментально или теоретически зани­мавшегося природой внимания, который не высказывал бы своих сомнений на сей счет.

Мы не ставим своей задачей снять эту сложившуюся и стойкую теоретическую неопределенность, а имеем в виду осветить один из возможных подходов к решению этой проблемы, подсказанный и в известной мере навязывае­мый всем ходом предшествующего экспериментально-тео­ретического анализа психических процессов.

587

Уже самый факт безусловно сквозного характера про­цессов внимания, их прохождения через все уровни органи­зации психики, начиная от элементарной сенсорики через сознание в целом и далее через личностный интеграл, свиде­тельствует об их органической связи с общими, кардиналь­ными закономерностями организации всех без исключения психических явлений. Общие характеристики и закономер­ности организации психических явлений по сравнению с другими формами информационных процессов и со всеми другими свойствами носителя психики связаны, как пока­зал предшествующий анализ, в особенности анализ памяти воображения, со спецификой психического времени и пси­хического пространства. Но эта специфика в ходе историчес­кого развития психологии отнюдь не рассматривалась в должной связи с другими закономерностями психических процессов. Поэтому для анализа внимания, характеристики которого обусловлены, по-видимому, именно специфичес­кой организацией психического времени и пространства, в арсенале психологии не оказалось адекватных средств. К та­кому выводу приводит напрашивающаяся аналогия с поло­жением дел в области процессов памяти, которая тоже анализировалась вне связи с природой психического време­ни, хотя она прямым образом воплощает в себе основной принцип его организации. Вместе с тем эта аналогия учит и тому, что важнейшее свойство высших уровней организации психического времени и оперативной памяти, как актуаль­ная обратимость, существенным образом связано с опера­ционным составом психики. Этот состав в его опять-таки высших, произвольно управляемых формах существенным образом определяется связью с речевыми действиями, в ко­торых органически переплетается их пространственно-вре­менная организация и операциональная природа.

Феномены и основные характеристики внимания, как и памяти, охватывают многоуровневую систему, к нижним слоям которой относятся исходные и вместе с тем более пас­сивные проявления, а к высшим слоям - проявления, выра­жающие активную избирательность и произвольную регуляцию. Возникает естественное предположение, что

588

интегральная организация процессов внимания, охватывающая все его многосторонние проявления и разнородные характе­ристики, является эффектом конвергенции общих, исход­ных закономерностей структуры психического времени и психического пространства и более частных закономернос­тей организации речевых процессов, на основе которых осу­ществляется избирательная активность и произвольная регуляция актов внимания.

Обратимся к основным характеристикам внимания, вы­явленным в ходе его экспериментально-психологичес­ких исследований. Бросается в глаза явная неоднородность их перечня, который распадается на две основные части, различающиеся прежде всего по степени общности попада­ющих в них характеристик. Первую часть составляет такая наиболее и вместе с тем базальная характеристика внима­ния, как его объем. Из основного исходного смысла этой характеристики ясно следует, что она имеет количественно-пространственный и - поскольку психическое пространство органически связано с психическим временем - тем самым пространственно-временной характер. Что эта характеристи­ка внимания выделяется именно по количественно-простран­ственному или количественно-временному критериям, ясно следует еще и из того факта, что при описании, исходящем из самих процедур экспериментально-психологического ис­следования, часто употребляется понятие "поле внимания", по смыслу своему тесно связанное с понятием "объем" имен­но общностью их пространственно-временной природы.

Во вторую основную часть перечня попадают такие ха­рактеристики внимания, как его распределение и пере­ключение, которые объединяются по критерию своей операциональной природы, поскольку распределение и пе­реключение представляют собой действия, поддающиеся произвольной регуляции. В противоположность этому та­кая характеристика внимания, как объем, охватывающая все его уровни, не поддается прямому произвольному ре­гулированию. Объем входит в рамки произвольного вни­мания, но сам по себе, как таковой, он прямой произвольной регуляции не подлежит. Что касается

589

распределения и переключения, то хотя в принципе они мо­гут осуществляться и непроизвольно, однако подлежат и произвольному управлению и связаны поэтому с высши­ми, активно-операциональными формами организации процессов внимания.

Располагающаяся между двумя крайними характе­ристиками внимания такая его характеристика, как кон­центрация, включает в себя два аспекта, выражающие ее промежуточный характер: во-первых, сам феномен кон-центрированности примыкает к количественно-объемной характеристике внимания, и, вовторых, концентрация воп­лощает в себе его активно-операциональную, произвольно регулируемую характеристику. Поскольку активно-операцио­нальные аспекты психической деятельности вообще и внима­ния, в частности, связаны, как показывает весь ход исследований, с речевой деятельностью и речевым регулированием, есть, по-видимому, основания заключить, что самый характер т-акой естественной классификации харак­теристик внимания подтверждает высказанное выше пред­положение о внимании как эффекте конвергенции закономерностей организации психического времени и пси­хического пространства, с одной стороны, и актов речевой регуляции психической деятельности, с другой стороны.

В контексте анализа, предпринимаемого в данном пара­графе, главный интерес представляет тот уровень организа­ции процессов внимания, который носит более общий и базальный характер и выражает органическую взаимосвязь процесса внимания со структурой психического времени и психического пространства. Этот интерес представляется тем более оправданным, что такая взаимосвязь фактически от­ражена в многочисленных экспериментах, начиная с работ В.Вундта, но в теоретической психологии она не была ос­мыслена. Так, рассмотренные выше основные экспери­ментальные факты, характеризующие специфическую комбинацию последовательности и одновременности в струк­туре психического времени, получены В.Вундтом в его про­стых опытах с метрономом именно в контексте анализа ритмической, т.е. временной, природы сознания и поставлены

590

самим В.Вундтом при их интерпретации в теснейшую связь с природоц и закономерностями организации процес­са внимания. Установив непрерывно-целостный характер слу­хового образа внутри определенного интервала тактов, Вундт затем последовательно ищет связь временной и простран­ственной структуры сознания с природой и организацией актов внимания.

Первым шагом этого поиска является проведение ана­логии между слуховыми и зрительными временно-про­странственными образами. Эта аналогия дала В.Вундту основания поставить дальнейшую задачу эксперименталь­ного исследования. Поскольку в рамках непрерывной це­лостности, одинаково присущей слуховой и зрительной образной структуре, в слуховом образе в значительно боль­шей мере представлена временная последовательность, сочетающаяся здесь, однако, с временной же одновре­менностью, В.Вундт делает свое заключение о том, что благодаря столь явно выраженной сукцессивности "...та­кой ряд тактов, как целое, имеет ту выгоду, что дает воз­можность точно определить границу, до которой можно идти в прибавлении отдельных звеньев этого ряда, если желательно воспринять его еще как целое. При этом и в такого рода опытах с метрономом выясняется, что объем в шестнадцать следующих друг за другом в смене повыше­ний и понижений ударов представляет собой тот макси­мум, которого может достигнуть ряд, если он должен еще сознаваться нами во всех своих частях. Поэтому мы можем смотреть на такой ряд, как на меру объема сознания при данных условиях" {Вундт, 1912, с. 14-15).

Следующим шагом анализа эмпирического материала является введение В.Вундтом понятия объема сознания. По­скольку это понятие здесь следует из эмпирического ана­лиза границ временного и временно-пространственного непрерывного ряда в структуре образа, его прямой, "гео­метрический", а не какой-либо обобщенно-переносный или метафорический смысл совершенно очевиден. Затем В.Вундт подвергает тщательному анализу соотношение между элементами внутри этого объема. "Если обратить

591

внимание, - пишет он, - на отношение воспринятого в данный момент удара такта к непосредственно предше­ствовавшим и далее сравнить эти непосредственно пред­шествовавшие удары с ударами объединенного в целое ряда, воспринятыми еще раньше, то между всеми этими впечатлениями обнаружится различие особого рода, су­щественно отличное от различий в интенсивности и рав­нозначных с ними различий в ударении" (там же, с. 18).

Опять-таки на основании прямой аналогии со струк­турой зрительного поля В.Вундт обозначает эти различия между данным элементом ряда и всеми ему предшест­вующими с помощью терминов "ясность" и "отчетливость". Удар, звучащий в данный момент, "...воспринимается всего яснее и отчетливее, ближе всего стоят к нему только что минувшие удары, а затем, чем далее отстоят от него удары, тем более они теряют в ясности. Если удар минул уже на­столько давно, что впечатление от него исчезает, то, выражаясь образно, говорят, что оно погрузилось под порог сознания" (там же, с. 19). Этими различиями в ясности и отчетливости элементов внутри пространственно-времен­ной структуры обусловлено специфическое положение ее центральной области, выделяющейся своей отчетливостью по сравнению со всеми периферическими областями. От­сюда, вслед за понятием объема сознания следует понятие фиксационной точки или фокуса сознания. Таким обра­зом, выделяется наиболее ясно и отчетливо воспринимае­мая зона общей пространственно-временной структуры.

И далее, на следующем шаге анализа В.Вундт (1912) переходит к понятию внимания. Так, он пишет: "Для цен­тральной части зрительного поля нашего сознания, не­посредственно прилегающей к внутренней фиксационной точке, давно уже создано под давлением практических по­требностей слово, которое принято и в психологии. Имен­но, мы называем психический процесс, происходящий при более ясном восприятии ограниченной сравнительно со всем полем сознания области содержаний, вниманием. Поэтому о тех впечатлениях или иных содержаниях, кото­рые в данное мгновение отличаются от остальных содержаний

592

сознания особенной ясностью, мы говорим, что они находятся в фокусе внимания" (там же, с. 21).

Таким образом, по прямому смыслу вундтовского ана­лиза понятие внимания, обобщенное здесь на любой пси­хический процесс (на основании, правда, аналогии со слуховой и зрительной перцептивными структурами), оз­начает особую, центральную часть непрерывно-целостной временно-пространственной структуры психического об­разования, отличающуюся ясностью и отчетливостью по сравнению со всем остальным, находящимся на перифе­рии содержанием психики или сознания. Далее естествен­но возникает задача определения количественных характеристик величины этой центральной зоны общего поля. "Вместе с непосредственно воздействующим ударом такта, - пишет В.Вундт, - в фокус внимания попадают также и некоторые предшествующие ему удары, но сколь­ко именно - остается неизвестным" (там же, с. 22). Что­бы выяснить это, В.Вундт провел серию тщательных опытов, результатом которых явился вывод, сохранивший свое значение до наших дней: "Шесть простых впечатле­ний представляют собой границу объема внимания. Так как эта величина одинакова и для слуховых и для зритель­ных впечатлений, данных как последовательно, так и од­новременно, то можно заключить, что она означает независимую от специальной области чувств психическую постоянную. Действительно, при впечатлениях других ор­ганов чувств получается тот же результат, и если исклю­чить ничтожные колебания, число шесть остается максимумом еще схватываемых вниманием простых содер­жаний" (там же, с. 32-33).

Анализ процессов внимания, проведенный основополож­ником экспериментальной психологии, ясно свидетельст­вует, насколько тесна непосредственная связь внимания с психическим временем, психическим пространством и прост­ранственно-временным объемом психических структур.

В работах Э.Титченера, который продолжил эту линию экспериментального анализа процесса внимания, идея об органической взаимосвязи между природой внимания и

593

исходными закономерностями временно-пространственной организации психики получила дальнейшее развитие и подкрепление главным образом благодаря углубленной трактовке природы психического времени. Продолжая тра­диции В.Вундта и будучи очень тонким психологом-экс­периментатором, Э.Титченер уловил специфичность психического времени, может быть, полнее и глубже, чем многие другие исследователи. Так, ясно понимая органи­ческую связь психического времени, и прежде всего дли­тельности, с отражением движения, Э.Титченер (1914) метко обозначает длительность как "двигающуюся протя­женность временного поля"(с. 35) и считает эту двигаю­щуюся протяженность "...фундаментом, на котором строятся все формы временного сознания"(/иол* же). Такое понимание специфической природы временной длитель­ности фактически включает в себя ясное осознание орга­нической связанности психической длительности с последовательностью, поскольку отражение движения или включенность двигательных компонентов в психическую длительность по существу своему предполагает включен­ность элементов последовательности, без которой невоз­можно отражение движения.

Далее Э.Титченер несомненно с большей глубиной, чем кто-либо другой из психологов-экспериментаторов, специально подчеркнул органическую взаимосвязь и спе­цифичность комбинации временной последовательности и одновременности в структуре психического времени: "Время рассматривается обыкновенно как линейная про­тяженность, как многообразие одного измерения. Автору кажется, что психологическое время представляет собой скорей поверхность, многообразие двух измерений и что его два измерения суть одновременность и последователь­ность" (там же, с. 35).

Хотя аналогия психического времени с двухмерной по­верхностью является, вероятно, спорной и подсказанной прямым соотнесением с пространственными структурами, само использование ее говорит о ясном понимании Э.Тит-ченером специфического сочетания одновременности и

594

последовательности в структуре психического времени. Это сочетание не допускает отторжения последовательности и одновременности друг от друга без разрушения своеобра­зия психического времени по сравнению с временем фи­зическим. Вместе с тем Э.Титченер ясно понимает и существенное отличие психического времени от психичес­кого пространства. "Последнее, - пишет он, - дано нам раз навсегда и только расчленяется в течение нашего опы­та. Время же возникает вместе с нашей жизнью и времен­ное поле постоянно растягивается" (там же, с. 36).

Очень показательно, что Э.Титченер использует поня­тие временного поля. Выше, в особенности в связи с ана­лизом проблемы памяти, неоднократно упоминалось, что, хотя понятие одновременности по своему происхождению является именно временным, фактически его интерпрета­ция связывалась по преимуществу с пространством - од­новременность трактовалась как пространственная симультанность. За понятием поля фактически стоит об­раз именно пространственной симультанности. Использо­вание же Э.Титченером понятия "временное поле" говорит о том, что он улавливает специфическую сущность временной симультанности в отличие от симультанности про­странственной, и этим, видимо, определяется его, может быть, и спорная, аналогия временного поля с поверхнос­тью, потому что Э.Титченер говорит о поле, как о вре­менной, а не о пространственной структуре.

Все эти положения Э.Титченера, относящиеся к его трактовке природы психического времени и психического пространства, положены им в основу интерпретации про­цессов внимания. Как и В.Вундт, Э.Титченер считает, что "душевный процесс внимания всегда распределен по двой­ной схеме - по схеме ясного и темного, фокуса и грани­цы сознания. Мы можем иллюстрировать это посредством двух концентрических окружностей: внутренней, меньшей по величине, заключающей область ясности сознания или содержащей то, что называется объемом внимания, и внешней, большей по величине, включающей область смут­ности или рассеянности сознания" (там же).

595

Собственно экспериментальный анализ процессов вни­мания также производится Э.Титченером именно в этом пространственно-временном или, точнее, временно-про­странственном контексте: "Существование временного поля в сознании, этой протяженной современности со­знания, доказывается нашим восприятием мелодии, рит­ма, многосложного слова. При лабораторных условиях эта психическая современность сводится к периоду в несколько секунд, самая длительность наиболее точно определяется приблизительно при ее величине в 0,6 секунды. Естествен­ная ритмическая единица равняется одной секунде, акко­модация внимания требует 1,5 секунды" (там же, с. 6).

Анализируя, таким образом, характеристики и за­кономерности организации внимания в контексте исследования психического времени и психического пространства, Э.Титченер, с другой стороны, вполне ясно понимает сквозной характер процесса внимания и его органическую связь с такими психическими процес­сами, как память, мышление и воображение. "Процес­сы, находящиеся на гребне волны внимания, - пишет Э.Титченер, - и интенсивнее, и яснее процессов, на­ходящихся на нижнем уровне сознания; это те свойства, которые придают объему внимания особенное значение для памяти, воображения и мышления" (цит. по: Хрес­томатия по вниманию, 1976, с. 38).

Приведенные положения В.Вундта и Э.Титченера дос­таточно ясно показывают, что в первых эксперименталь­но-психологических исследованиях внимания органическая взаимосвязь его характеристик и закономерностей с ос­новными особенностями и закономерностями организа­ции психического времени и психического пространства сознавалась достаточно полно. Здесь факты говорили еще сами за себя. Последующий ход событий, вероятно, под влиянием конвергенции экспериментального материала с абстрактно-теоретическими концептуальными схемами, часто достаточно консервативными, привел к разобще­нию этих органически взаимосвязанных аспектов психи­ческих процессов. Вместе с тем психическая реальность

596

актов внимания, вопреки эмпирической ясности и, каза­лось бы, очевидности, стала подвергаться сомнению.

К настоящему времени, по мере того как эксперимен­тальный материал и теоретические схемы постепенно при­водятся во все большее соответствие друг с другом, мы приближаемся к преодолению искусственной разоб­щенности исследований процессов внимания, с одной сто­роны, и основных закономерностей организации психического пространства и времени - с другой. Тем са­мым внимание вновь обретает свою психическую реаль­ность. Данные В.Вундта и Э.Титченера об объеме сознания и внимания получают все большее фактическое подтвер­ждение. Вместе с тем накапливаемый экспериментальной психологией материал свидетельствует о сквозном харак­тере внимания, охватывающего все уровни организации психических процессов. Если сопоставить данные В.Вунд­та и Э.Титченера об объеме сознания и более ограничен­ном объеме внимания с последующими, полученными позже данными о величине объема внимания и сравнить данные о величине объема непосредственной памяти, при­веденные в работах Г.Сперлинга и Д.Миллера, с совре­менными данными по объему иконической и экоической памяти, то очень легко обнаружить их близость. Все они находятся в рамках миллеровского количественного обоб­щения, а именно, лежат в диапазоне 7-2 единиц.

Если внимательно проанализировать методики современ­ных исследований непосредственной иконической и экоической памяти в работах Г.Сперлинга, Д.Миллера или Р.Клацки, то становится ясно, что и они основаны на внутренней органической взаимосвязи объема внимания, объема памяти, восприятия и т.д. с исходными законо­мерностями организации временных и пространственных пси­хических рядов и структур. Эти числовые совпадения извлекают из-под феноменологической поверхности экспе­риментальных фактов скрытые еще в работах В.Вундта пред­ставления об органической связи закономерностей организации объема внимания со специфическими характе­ристиками и принципами формирования психического

597

времени и психического пространства. Вместе с тем все более отчетливо выявляется сквозной характер понятий объема со­знания, внимания, восприятия, непосредственной икони-ческой и экоической памяти. Совпадение порядка величин, характеризующих объем всех этих явлений, делает все более явной скрывающуюся за этими величинами интефативную функцию психического времени и пространства, а затем и интефативную функцию производного от них процесса вни­мания.

Очень показательна для основных тенденций совре­менного теоретического развития интереснейшая рабо­та А. Блюменталя (см. Blumenthal, I977). В ней обобщен и систематизирован огромный эмпирический материал по процессам внимания и сознания. Этот материал воссое­динен с исследованиями закономерностей организации психического времени и психического пространства именно под углом зрения их интегративной функции в формировании психических структур разных уровней и разных масштабов. Кратко отметим лишь некоторые мо­менты этой работы, наиболее выразительные с точки зрения исследуемых в данной главе основных вопросов психической интеграции.

1. Как и в работе В.Вундта "Введение в психологию", проблема организации психического времени анализиру­ется А.Блюменталем в контексте общего вопроса "созна­ние и внимание". Тем самым здесь охватываются различные уровни психической интефации в рамках общих законо­мерностей организации психического времени. При этом чрезвычайно показательно, что уже на первых страницах своей книги А.Блюменталь подчеркивает, что если бы не существовало временной организации психики, то созна­ние было бы вообще невозможным. Сознание, конкрети­зирует далее это положение А.Блюменталь, было бы невозможно, если бы психическое настоящее не заключа­ло бы в определенном своем интервале некоторую интег­рацию прошедшего, настоящего и будущего. Психическое настоящее - не момент, а интервал, в рамках которого длительность представлена совместно с последовательностью

598

и внутри определенного диапазона относительной одновременности.

2. В контексте общего понимания принципиальной интефативной функции времени и временной организации психики автором предпринимается поуровневый анализ этой интегративной функции. Здесь чрезвычайно суще­ственно, что начинается анализ с явлений сенсорики, общие закономерности организации которой обнаружи­ваются в таких типичных явлениях временной интеграции, как стробоскопическое движение, восприятие мельканий и различного рода явления маскировки. Все эти явления

объединяются общей для них длительностью интервала временной интефации от 50 до 250 мс, причем преобла­дает интервал в 100 мс. Очень показательно, что еще иследующий уровень временной интеграции в интервале 0,5-2 с А.Блюменталь считает предшествующим внима­нию, базальным по отношению к нему, а само внимание производным по отношению к этим нижележащим и бо­лее общим уровням временной интефации.

В контексте задач настоящей главы, и в особенности с точки зрения соотнесений настоящего раздела с предше­ствующими, очень важно подчеркнуть, что кратковремен­ную память А.Блюменталь также интерпретирует в рамках общих закономерностей временной интеграции. Именно в контексте и на основе более общих закономерностей вре­менной интефации, реализующейся на всех нижележащих уровнях, получает свое объяснение ограниченность объе­ма внимания и сознания. Тем самым закономерности внимания фактически оказываются производными по от­ношению к более общим закономерностям организации психического времени и пространства.

3. Организация психических процессов представляет собой, с точки зрения А.Блюменталя, один из основных способов движения живых систем в направлении от хаоса и беспорядка к стабильности и структуре. Основной же формой, в которой воплощены возможности такого про­тивостояния энтропии, является временная психическая интеграция. С ее помощью и на ее основе временная

599

последовательность трансформируется в симультанные струк­туры восприятия, памяти или мышления. Такая интегра­ция производится под контролем внимания, которое само, однако, в соответствии с общей интерпретацией А.Блю-менталя, оказывается производной формой по отношению к более общим закономерностям временной и временно-пространственной интеграции психики. Переводя времен­ные последовательности в одновременные симультанные структуры различных психических процессов, временная интеграция генерирует, по словам А.Блюменталя, созна­ние как одну из высших форм психической организации. Поскольку такое продвижение по уровням психической интеграции так или иначе связывается с функцией речи и ею посредствуется, есть достаточно оснований заключить, что в экспериментальном материале и общем теоретичес­ком направлении исследования А.Блюменталя с очень боль­шой полнотой раскрыта основная логика соотношения понятий "психическое время", "психическое простран­ство", "речь" и "внимание", отражающих существенные аспекты психической интеграции.

Основные выводы этого исследования были вос­произведены здесь потому, что в них достаточно ясно прослеживаются главные тенденции развития эксперимен­тально-теоретической психологии психических процессов, в частности процессов внимания. Однако эти тенденции во многом еще практически не реализованы, посредству­ющие звенья многих заключений по необходимости опу­щены, поскольку для заполнения соответствующих информационных пустот еще не хватает эксперименталь­ного материала и, с другой стороны, достаточной связно­сти теоретической системы понятий. Кроме того, основные выводы работы А.Блюменталя по преимуществу относят­ся к общим закономерностям, охватывающим связи памяти и внимания с исходными принципами организации психического времени и психического пространства. Что же касается высших уровней интеграции, связанных со спецификой речи и ее интегративной функцией по отно­шению к формированию целостной структуры сознания,

600

то они представлены в значительно меньшей степени. Со­ответственно, дефицит эмпирической обоснованности и в особенности теоретической связности выражен здесь зна­чительно сильнее.

В противоположность этому именно под углом зрения анализа регулирующей и интегрирующей роли речи в пси­хической деятельности особенно интересны последние работы П.Я.Гальперина (1976) о внимании как выраже­нии функции психического контроля, в которой наиболее полно представлено исследование высших уровней орга­низации аттенционных процессов (см. также Романов, Пе­тухов, 1996).

Поскольку психический контроль осуществляется и по природе своей может осуществляться в процессе прежде всего произвольного регулирования и саморегулирования психического акта, а роль важнейшего психического регу­лятора выполняет именно речевое действие, совершаемое самим субъектом и вместе с тем несущее информацию о внешней физической, биологической или социальной ре­альности, речь тем самым оказывается важнейшим факто­ром организации процессов внимания.

В итоге произведенного схематического эмпирико-тео-ретического анализа внимание может быть представлено как эффект конвергенции интегративной функции психи­ческого пространства-времени и речевого действия. В ка­честве такого эффекта оно играет роль фильтра, выделяя в интегрируемой совокупности психических явлений зону и границы оптимальной непрерывной целостности времен­но-пространственных структур, обеспечивающей эффек­тивное сознательное управление экстериоризованными или интериоризованными психическими актами и психичес­кой деятельностью в целом. Задача дальнейшего анализа интегративной функции рассмотренных выше сквозных психических процессов в рамках и в контексте закономер­ностей психической интеграции и под углом зрения изло­женного подхода к вниманию ведет к необходимости представить его основные характеристики и феномены как частные формы тех фундаментальных общих принципов

601

организации психического пространственно-временного континуума, непрерывная целостность которого по самой своей природе включает в себя интегративную функцию. Как уже упоминалось, наиболее явным показателем орга­нической связи процессов внимания с общими законо­мерностями психического пространства и психического времени является сквозное понятие объема, включающее объем восприятия, объем непосредственной памяти, объем экоической и речевой памяти и объем внимания. Узкий, ограниченный характер всех этих объемов и их производ­ный характер по отношению к общим закономерностям организации психического времени и психического про­странства явным образом следует из того принципиально­го положения, что объем психического пространства на всех уровнях его организации является феноменом не соб­ственно и не чисто пространственно-геометрическим, а в точном смысле этого слова пространственно-временным или, еще точнее, временно-пространственным. Это опре­деляется следующим фактом: психическое пространство не является изначально симультанным, а представляет собой эффект временного, а затем и пространственного симультанирования.

В собственно пространственных структурах, строящих­ся по принципу параллельных механизмов, именно в силу их параллельности и изначальной одновременности фор­мирования все компоненты равноправны и в принципе однородны по энергетическим и информационным харак­теристикам. Все эти компоненты возникают сразу и на оди­наковых энергетических и информационных основаниях. Но психическое пространство, в данном случае простран­ство внимания, является эффектом симультанирования сукцессивного временного ряда. Поскольку здесь одновре­менность складывается из последовательности, элементы этой последовательности, формирующейся в рамках от­носительной одновременности, не могут по исходному смыслу быть равноправными, энергетически и информа­ционно эквивалентными. Ясно, что чем дальше отстоит соответствующий элемент последовательного временного

602

ряда от текущего элемента, тем по необходимости менее выражены его энергетические, интенсивностные, а вмес­те с ними и информационные характеристики, так как эта последовательность специально удерживается в рамках относительной одновременности на основе особых анти­энтропийных энергетических затрат, противостоящих основной энтропийной тенденции и необратимости фи­зического времени. Поэтому энергетическую и информа­ционную эквивалентность в структуре симультанируемого психического времени и психического пространства мо­жет сохранять лишь относительно небольшое число эле­ментов. По мере удаления от фокуса, отвечающего текущему моменту, интенсивность, ясность и отчетливость элемен­тов этого последовательного ряда неизбежным образом убывают. Таким образом, наличие фокуса, которому гео­метрически соответствует отношение центра поля к его периферии, а хронометрически - отношение настоящего момента к двум противоположным направлениям, отхо­дящим от него по оси времени, является прямым, есте­ственным и неизбежным следствием не изначальной симультанности, а именно симультанированности психи­ческого времени и психического пространства.

Из принципиальной энергетически-информационной неэквивалентности элементов этого последовательного ряда и из преимущественного положения в нем той его части, которая примыкает к текущему элементу, неизбежно сле­дует диафрагмальная функция внимания. Во всех объемах, начиная от объема сенсорного поля и кончая объемом со­знания, внимание фиксирует фокальную часть, в которой элементы ряда еще сохраняют большую степень отно­сительной информационной и энергетической эквивалентности. За пределами этих границ фокуса непрерывная целостность пространственно-временных структур еще сохраняется, хотя входящие в нее элементы ряда сильно отличаются от фокальных по их интенсивности и инфор­мационной насыщенности и быстро теряют эти качества по мере продвижения от границы между центром и пери­ферией в обоих направлениях от данного момента. И нако-

603

нец, за границей периферийной части этого объема соот­ветствующий элемент непрерывного ряда уходит уже не только за порог внимания, но и за порог восприятия, па­мяти, мышления и сознания в целом.

Таким образом, основные характеристики объемов сен­сорного, перцептивного, мнемического или мыслитель­ного поля внимания явным образом производны по отношению к структуре психического пространства-вре­мени и такому фундаментальному его свойству, как пара­доксальный характер обратимости психического времени, достигаемый в определенных интервалах за счет действия специальных антиэнтропийных механизмов. Поскольку же, как было показано выше, обратимость психического време­ни органически связана с операциональной обратимостью интериоризованной умственной психической деятельнос­ти, а последняя непосредственным образом связана с ак­тивной операционно-операндной природой речевых действий, речевая регуляция оказывается необходимым средством расширения объема внимания-расширения, достигаемого, по-видимому, за счет укрупнения величи­ны соответствующих информационных единиц.

604

Глава 21. Речь и сознание: природа интегральных характеристик психики

Психика - речь - сознание

В предыдущей главе было показано, что памятью, воображением и вниманием не исчерпываются психические процессы, реализующие на основе их сквозного характера функцию психической интеграции. Хотя выс­шие формы этих трех процессов подвергнуты уже реорга­низации и синтезу "сверху вниз" и носят специфически человеческий характер, исходные формы памяти, вооб­ражения (сенсорной экстраполяции) и внимания явным образом являются общими для животных и человека. Если выразить это в терминах И.П.Павлова, то все эти процес­сы можно считать как первосигнальными, так и второ-сигнальными интеграторами психики, т.е. они охватывают все уровни ее развития и структуры.

Как это следует из самой этимологии употребленных в данном контексте павловских терминов, интегратором психики на ее специфически человеческом уровне, на уровне человеческого сознания является система вторых сигналов, или, иначе говоря, речь. Именно ее И.П.Пав­лов назвал той чрезвычайной прибавкой, которая пере­водит психику животных на уровень человеческого сознания и перестраивает, кардинально реорганизует ее на принципиально новых основаниях - средствами со­циальной детерминации.

Сознание - высший уровень не только фило- и со-циогенетического, но и онтогенетического развития пси­хики, ибо не вся психика индивидуального субъекта сознательна. Выполняя важнейшую функцию в формировании

605

и интегрировании сознательного уровня чело­веческой психики, речь охватывает и все другие уровни и даже выходит за пределы собственно психических форм мозговой деятельности. Как показывают многочисленные факты современной психофизиологии и нейрофизиоло­гии, речевые сигналы проникают до самых глубинных, даже обменных функций человеческого организма, вы­зывая в них как саногенные, так и патогенные сдвиги. Именно поэтому слово является важнейшим фактором не только психотерапевтического, но и общетерапев­тического воздействия на процессы и функции в человеческом организме. Функции, характеристики и за­кономерности организации процессов речевой деятель­ности, таким образом, многоуровневы, многосторонни и вообще чрезвычайно многообразны. Здесь, однако, они, как и другие сквозные психические процессы в предшест­вующих параграфах, будут рассмотрены только под опре­деленным углом зрения, а именно под углом зрения их интегративной функции в организации человеческой психики и ее высшего уровня - человеческого сознания. Именно потому, что речь, занимая особое положе­ние среди сквозных психических процессов, все же, как и память, воображение и внимание, принадлежит к их числу и тем самым связана со всеми остальными психи­ческими явлениями, она уже частично рассматривалась в предшествующих разделах монографии. Независимым же от других психических процессов, вполне самостоя­тельным предметом рассмотрения речь, как нам пред­ставляется, быть не может именно из-за сквозного ее характера. Вместе с тем ее рассмотрение не может располагаться между другими психическими процессами, где-то в середине их общего перечня или, как это чаще всего делается, в середине перечня когнитивных процессов, где она рассматривается в ее органической связи с мыш­лением. Филогенетически, исторически и онтогенетически речь действительно прежде всего связана с мыслитель­ными процессами и формировалась вместе с ними. И именно поэтому диахронически она относится только к

606

человеческому уровню развития психики и - в отличие от памяти, воображения и внимания - является интег­ратором лишь человеческого сознания. При синхрони­ческом же рассмотрении сознания человека в его зрелой интегральной структуре речь фактически оказывается тес­нейшим образом связанной вовсе не только с мысли­тельными процессами, с второсигнальным уровнем человеческой психики. В такой же мере она охватывает всю психику человека, осуществляя в ней свою структу­рообразующую и интегративную функцию.

Рассматривать речевые процессы после анализа всех других психических процессов целесообразно еще и по­тому, что в их системе речь вообще занимает совершенно особое положение. Все психические процессы человека, как хорошо известно, формируются и организуются, подчиняясь не только общебиологическим, но и соци­альным закономерностям. Однако лишь речь в общем перечне психических процессов человека по самому об­щему и исходному ее существу выходит за пределы психи­ки индивидуального субъекта и опять-таки по самому существу своей организации является процессом не инди­видуально-психологическим, а социально-психологи­ческим. И какие бы важнейшие функции речевой процесс на определенных этапах онтогенеза ни приоб­ретал, в своей исходной функции он является комму­никативным актом.

Язык как социальная реальность есть средство обще­ния, а речевая деятельность есть деятельность общения. Поэтому исходным носителем целостной структуры ре­чевого акта в отличие от всех других психических про­цессов не является индивидуальный субъект. Последний становится носителем речи как одного из психических процессов только вторично, когда межиндивидуальная, интерпсихическая функция, по справедливому, меткому и очень точному выражению Л.С.Выготского, становит­ся внутрииндивидуальной, или интрапсихической. И именно в этом своем социально-психологическом каче­стве, именно как функция общения речь и осуществляет

607

роль психического интегратора. Даже такую свою важ­нейшую собственно индивидуальную, интрапсихичес-кую функцию, как функция обобщения, речь осуществляет именно через общение. Есть много осно­ваний полагать, что этимологическая близость этих двух терминов далеко не случайна. Общение оказывается возможным именно и только на основе общности пе­редаваемого содержания, и вместе с тем оно же явля­ется важнейшим объективным средством проверки интерсубъективности этого содержания. Во всяком слу­чае эмпирические характеристики, формы и способы классификации видов речи и закономерности органи­зации речевого процесса как процесса внутрииндиви-дуального могут быть поняты только исходя из интериндивидуальной, социально-психологической природы речи, из речевой деятельности как деятель­ности общения, компонентом которого выступает ре­чевая деятельность индивидуального субъекта.

Таким образом, по своей исходной структуре и ис­ходным закономерностям организации речевой акт есть акт коммуникации и только в частном случае и на выс­ших уровнях его проникновения в интраиндивидуальную психику он становится актом, так сказать, автокоммуни­кации, коммуникации субъекта с самим собой. Моноло­гическая речь производна от речи диалогической или, точнее, полилогической, а внутренний монолог являет­ся произвЪдным от монолога внешнего, как и вообще внутренняя речь, вопреки первоначальной мысли Ж.Пиа­же, производна от речи внешней. Это совершенно точно и определенно было показано Л.С.Выготским.

Носителем целостной, замкнутой структуры комму­никативного акта является групповой субъект, а субъект индивидуальный - носителем лишь части коммуника­тивного акта. Отсюда вытекает структура речевого акта как акта интраиндивидуального. Речевое действие - част­ный случай действия, а речевая деятельность - частное выражение общих принципов организации человечес­кой деятельности.

608

Если первый, исходный интериндивидуальный аспект организации речевого акта выходит за пределы интраинди-видуальной психики, подчиняясь социально-психологичес­кой закономерности своей организации, то второй аспект речевого акта как действия тоже выходит за пределы соб­ственно психологического уровня организации. Речевое действие как частный случай действия вообще есть акт пси­хически регулируемый, но не чисто психический. Речевая моторика как частный случай общей моторики есть прямой объект изучения физиологии движений и действий, а не только и не собственно психологии. Собственно психоло­гическими объектами исследования, как упоминалось, являются психическая регуляция речевой моторики и сто­ящая за этой регуляцией психическая структура.

И только следующий, третий аспект организации ре­чевого акта воплощает в себе природу речи как одного из интраиндивидуальных собственно психических процес­сов. К речи как собственно психическому процессу отно­сятся прежде всего образы слов. Слуховые, зрительные или кинестетические образы слов - в прямом и точном смысле этого понятия частный случай образов и, соот­ветственно, частный случай психических процессов, от­вечающий их сенсорно-перцептивному уровню, но уже не предметного, а речевого восприятия. И если слова, воздействующие на анализаторы человека, слова как вто-росигнальные раздражители представляют собой типич­ную форму кодов (в данном случае речевых), то образы слов есть психическое отображение этих кодов. Будучи частной формой психических образов, образы словесных кодов подчиняются общим закономерностям сенсорно-перцептивного психического отражения: они обладают пространственно-временными, модальными и интенсив-ностными характеристиками, им присущи целостность, константность и обобщенность, короче говоря, и по сво­им общим эмпирическим характеристикам, и по основ­ным закономерностям организации словесные образы представляют собой специфическую, но вместе с тем и типичную форму сенсорно-перцептивного процесса.

609

Словесные образы различных модальностей состав­ляют сенсорно-перцептивный фундамент речи как пси­хического процесса. Вступая во взаимодействие с различными уровнями когнитивных, эмоциональных и регуляционно-волевых процессов, эти образы осуществ­ляют свою интегративную функцию внутри каждого из классов психологической триады, а затем и функцию межклассового интегрирования. Эти внутри и межклассовые связи формируют систему речесенсорных, речеперцептивных, рёчемыслительных, речеэмоциональных, речерегуляционных, речемнемических, речеимажинативных и речеаттенционных процессов.

Таким образом, внутри индивидуальной психики речь является сквозным психическим процессом, входящим в качестве компонента во все остальные классы и уровни психических явлений человека, по отношению к кото­рым она осуществляет интегративную функцию. В инди­видуальной деятельности речь совместно с другими психическими процессами, в состав которых она входит, является психическим компонентом и регулятором этой деятельности. В социально-психологическом акте комму­никации, целостным субъектом которого является не индивидуум, а группа, речь как психический процесс и как индивидуальная деятельность выступает в качестве индивидуально-психологического компонента.

В настоящем контексте особенно важно подчерк­нуть, что речь как средство общения, акт деятельности и психический процесс, т.е. как тесно связанные меж­ду собой три аспекта речи, кратко проанализирован­ные выше, до недавнего времени изучались порознь. Современная наука - и это является одним из ее суще­ственных достижений - позволяет охватить единым кон­цептуальным аппаратом все три аспекта речи. Таким аппаратом служит система категорий информационного под­хода. Применение его к речевым процессам имеет еще боль­шие теоретические и эмпирические основания, чем ко всем остальным, рассмотренным в предшествующих разделах мо­нографии психическим явлениям.

610

Именно речевое сообщение отвечает понятию "ин­формация" в исходном его значении. Передача речевых сообщений была первым объектом исследования теории связи и шенноновской теории информации, а затем и ее общекибернетического варианта. Именно отсюда, от по­нятия "речевое сообщение" началось движение всех об­щекибернетических обобщений понятия "информация", приведшее в конечном счете к распространению его на генетику, нейрофизиологию, психологию, социологию, лингвистику и т.д. Но и сейчас понятие "речевое сооб­щение" соответствует прямому и точному смыслу совре­менного общекибернетического понятия "информация". Речевое сообщение представляет собой типичную форму общекодовых информационных структур, относящихся к исходному уровню изоморфизма, если брать распростра­нение речевого сообщения в межиндивидуальной части канала связи, соединяющего партнеров по коммуника­ции. Это же речевое сообщение относится и к различным частным формам этих общекодовых структур, т.е. к раз­личным более частным уровням изоморфизма, если брать его движение внутри интраиндивидуальной части этого канала связи, объединяющего партнеров по коммуника­ции. Сам же акт коммуникации представляет собой ти­пичную форму информационного процесса. Однако в отличие от собственно когнитивных интраиндивидуаль-ных психических процессов, таких, скажем, как сенсо­рика или перцепция, которые являются формой приема и переработки информации, социально-психологичес­кий акт коммуникации представляет собой обмен инфор­мацией. Если в сенсорном, перцептивном или даже общемыслительном акте объект отражения представляет собой источник информации, поступающей к субъек­ту, то в коммуникативном акте источником и вместе с тем приемником информации выступает каждый из партнеров.

Таким образом, если коммуникативный акт, взятый в его целостной структуре, отвечает прямому и точному смыслу понятия "информация" и, следовательно, явля-

611

ется в собственном смысле информационным процес­сом, то в не меньшей степени это относится к речевому процессу как акту деятельности индивида. Речь отдель­ного субъекта есть интраиндивидуальный компонент ме­жиндивидуального информационного обмена.

Этот наиболее общий исходный аспект речевого про­цесса как компонента информационного обмена обус­лавливает теоретическую ситуацию, относящуюся ко второму аспекту речевого акта, имеющему своим содер­жанием речевое действие как частную форму действия и речевую моторику как частную форму моторики. Частная форма обладает специфичностью, отсутствующей на бо­лее общем уровне организации предметных действий и ставящей эту форму в особое положение по сравнению с общими принципами организации информационных процессов. Дело в том, что любой акт практической дея­тельности регулируется нервной и нервно-психической информацией, но сам по себе он в общем случае не является информационным процессом в собственном и точном смысле этого понятия. В случае предметного дей­ствия моторный акт, воплощающий в себе исполнитель­ный эффект рефлекторного цикла, как и всякий другой собственно исполнительный акт, скажем, вазомоторный, секреторный, обменный и т.д., не является актом пере­работки информации. Комплекс мышечных сокращений, реализующих общекинетическую мелодию движения и действия, управляет информацией, но не является ею. Речевое же действие и осуществляющая его речевая мо­торика, будучи также специфической частной формой исполнения и поэтому будучи актом действия и компо­нентом деятельности в прямом смысле этого слова, вместе с тем - и в этом состоит его специфика - остается актом переработки информации: оно продуцирует не предметные эффекты, а речевые коды, несущие инфор­мацию, которая адресуется субъектом-источником дру­гому субъекту - ее приемнику.

Таким образом, на входе в интраиндивидуальный ка­нал информационного обмена стоит прием речевых сиг-

612

налов, слуховых или зрительных, а на выходе, в эффек-торной части этого канала стоят опять-таки сигналы, ре­чевые коды, "но уже не слуховые или зрительные, а моторно-кинестетические, звуковые. В этом отношении моторно-эффекторное звено речевого акта аналогично моторно-эффекторному звену не предметного, а управ­ляющего действия, на выходе которого стоит оперирова­ние тоже двигательными сигналами, поступающими от оператора в машинную часть системы "человек-техника". В данном же случае речь идет об эффекторных двигатель-но-звуковых или двигательно-оптических кодах, циркули­рующих в замкнутом кольце системы "человек-человек". Что касается третьего аспекта речевого акта, во­площающего в себе природу речи как психического процесса, то он затрагивает не вход и не выход интраин-дивидуальной части канала коммуникации, а его внут­реннюю часть. Здесь имеет место связь собственно речевых сигналов со всеми теми когнитивными и эмоциональны­ми процессами, в которые речевые коды при их воспри­ятии и понимании перекодируются и декодируются и которые затем снова кодируются в слова, поступающие на выход интраиндивидуальной части канала. Здесь, та­ким образом, имеется в виду связь речи с сенсорикой, перцепцией, памятью, мышлением и эмоциями. Инфор­мационные характеристики всех этих процессов были про­анализированы в предшествующих частях монографии. Здесь необходимо указать только на то обстоятельство, что происходящая во внутренней части канала переко­дировка и декодировка речевых сигналов остается в рам­ках движения информации внутри интраиндивидуального компонента коммуникативного акта. Специфика этой интраиндивидуальной части процесса, располагающей­ся между входом и выходом, состоит в том, что здесь общекодовая структура речевых сигналов преобразуется в различные другие частные формы кодов, характерные для специфической информационной природы сенсорных, перцептивных, общемыслительных, концептуаль­ных или эмоциональных форм психической информации.

613

Таким образом, коммуникативный акт в целом пред­ставляет собой информационный обмен, речевое действие, как второй аспект речевого акта представляет собой продуцирование двигательно-слуховых и двигательно-оп-тических сигналов-кодов, т.е. продуцирование информа­ции, а речь как психический процесс представляет собой различные формы ее перекодировок и декодировок. По­нятие информации, следовательно, охватывает все три указанных выше основных аспекта речевых процессов и тем самым объединяет речь со всеми другими процес­сами психической информации как основной, так и рассмотренной выше "сквозной" триады, которые ин­тегрируются с помощью и на основе речи как дважды сквозного психического процесса.

Таковы общетеоретические предпосылки рассмотре­ния речи как специфического интегратора человеческой психики, формирующего на высших уровнях этого ин­тегрирования структуру человеческого сознания как це­лостно-связного подотчетного субъекту и произвольно управляемого в своей динамике психического образова­ния. Но речь - именно специфический интегратор чело­веческой психики, переводящий ее на уровень сознания. Более же общими, универсальными интеграторами пси­хики являются, как было показано, память, воображе­ние и внимание, а природа последних органически связана со спецификой психического времени. Поэтому при ана­лизе интегративной функции речи необходимо прежде всего выяснить, как соотносятся между собой речь и пси­хическое время.

Что сама возможность речи связана с памятью, а тем самым - и с психическим временем, понять не трудно. Выше было показано, что органическая связь между струк­турой сенсорно-перцептивных образов, спецификой пси­хического времени и оперативной памяти особенно отчетливо выражена в организации слуховых образов, поскольку именно в области слуховой модальности при­рода психического времени представлена особенно от­четливо. Это дает основание думать, что именно звуковая

614

и, соответственно, слуховая природа языка и речи от­нюдь не случайна.

Не случайным, по-видимому, является и то чрез­вычайно демонстративное обстоятельство, что современная экспериментальная психология оказалась вынужденной ввести понятие экоической (слуховой) памяти. Сопостав­ляя иконическую и экоическую память, что очень важно для уяснения соотношения памяти и речи, Роберт Клац-ки, крупнейший специалист в области исследования па­мяти, пишет: "Если бы не было иконических образов, мы могли бы видеть зрительные стимулы лишь до тех пор, пока они остаются у нас перед глазами. Нам часто не уда­валось бы распознать быстро исчезающие стимулы, так как распознавание требует известного времени, иногда более длительного, чем то, в течение которого мы можем видеть стимул. Посмотрим теперь, что случилось бы, если бы не было экоической памяти, сенсорного регистра для слуха. Путем аналогичных рассуждений мы приходим к выводу, что мы могли бы тогда слышать звуки лишь до тех пор, пока они звучат, но такое ограничение привело бы к весьма серьезным последствиям: у нас возникли бы большие трудности с пониманием устной речи" (Клацки, 1978, с. 45).

Приведя далее различные примеры таких трудностей, Р.Клацки продолжает: "Мы не смогли бы уловить воп­росительной интонации в фразе "Вы пришли?", если бы первая ее часть не была доступна для сравнения в мо­мент звучания второй. Вообще, поскольку звуки имеют известную длительность, должно существовать какое-то место, где бы их компоненты могли удерживаться в тече­нии какого-то времени" (там же).

Вероятно, достаточно очевидно, что речь здесь идет о том, что в слуховых образах сочетаются одновременность и последовательность элементов слухового временного ряда, а следовательно, об органической связи слухового образа с психическим временем и с оперативной, в дан­ном случае экоической, памятью. Анализируя эту связь, Р.Клацки пишет: "Наша способность распознавать пос-

615

ледовательности звуков должна означать, что новые зву­ки не стирают другие, только что им предшествовавшие. Если бы они их стирали, мы вообще не могли бы вос­принимать речь, поскольку произнесение даже одного слога требует некоторого времени, и нельзя, чтобы вто­рая его часть стирала первую"(там же, с. 50).

Здесь, таким образом, констатируется органическая связь слуха, слухового психического времени, оператив­ной экоической памяти и речи, самых основ ее органи­зации и формирования. Нельзя, однако, забывать, что слуховые образы и слуховая память в ее органической связи с психическим временем составляет лишь один из компонентов речевого процесса. То, что здесь сказано, в такой же мере относится и к эквивалентам этих взаимо­связей, выраженных в речевых кинестезиях и их взаимо­отношениях с кинестетической памятью, сенсорным кинестетическим временем и речью, ибо кинестетичес­кие речевые образы - столь же неотъемлемый компо­нент речевого процесса, как и образы слуховые. Однако включенность речевой моторики и речевых кинестезии во временную организацию речевого процесса существен­ным образом модифицирует рассмотренные выше соот­ношения между речью, памятью и психическим временем.

Дело в том, что взятые в чистом виде, лишенные связи с речевыми кинестезиями слуховые образы речи задаются субъекту извне, навязываются ему внешним, в данном случае речевым, стимулом, временная организа­ция которого должна быть инвариантно воспроизведена в образе. Моторные же компоненты речевого действия строятся самим субъектом, воплощают в себе активную часть процесса, составляющую речевое действие именно как действие в собственном смысле этого понятия. Кине­стетические словесные образы представляют собой отра­жение активного, осуществляемого самим субъектом компонента речевого процесса. Именно поэтому речевые кинестезии вносят существеную прогрессивную моди­фикацию в общий принцип организации речевого вре­мени как частного случая времени психического.

616

Выше уже указывалось, что возникающая в структуре слухового образа на основе специфического сочетания одновременности и последовательности обратимость слу­хового психического времени по существу дела выраже­на лишь в потенциальной форме. Пассивная природа собственно слухового образа усиливает изначальную асим­метричность прямого и обратного движения. Речь вносит существенные модификации в изначальную асимметрич­ность психического времени, переводя на основе опера­циональной активности потенциальную форму обратимости в обратимость актуальную. Это достигается средствами операций обратного продвижения, имеющих свой энергетический эквивалент, который используется для противодействия основной энтропийной тенденции, связанной с необратимостью физического времени. Опе­рациональная активность, создаваемая моторно-кинес-тетическими компонентами речи, существенно расширяет диапазон обратимости не только на отрезке оси психи­ческого времени, который уходит назад от фокуса вни­мания, но на противоположном отрезке, направленном вперед.

Здесь, таким образом, обнаруживается двойная, пря­мая и обратная соотнесенность и взаимосвязь речи, пси­хического пространства-времени, оперативной памяти и оперативного воображения. Во-первых, речевой вре­менной ряд, будучи рядом слуховых, кинестетических и зрительных словесных образов, тем самым подчиняется общим закономерностям организации сенсорно-пер­цептивного времени с его специфическими особеннос­тями сочетания последовательности и одновременности и с его потенциальной временной обратимостью. Во-вто­рых, словесные образы являются не только результатом воздействия словесных раздражителей и тем самым навя­зываются субъекту (как и всякие другие сенсорно-перцептивные образы, инвариантно отображающие независимое от субъекта предметное содержание), но и производятся субъектом в качестве его речевых действий и тем самым являются не только операндами, но и one-

617

раторами его действий. На основе прямой операционной нагрузки эти словесные действия-образы переводят, как упоминалось, потенциальную обратимость психического времени в обратимость актуальную, постепенно повыша­ющуюся в ходе прогрессивного речевого развития.

Такая двойная взаимосвязь речевого временного ряда с организацией психического времени как раз и содер­жит в себе двойные возможности интегративной функ­ции речи в оганизации психики и в переводе ее на высший уровень человеческого сознания. Первый аспект этой интегративной функции воплощается в общих законо­мерностях организации речевого временного ряда как частной формы психического временного ряда вообще, обладающего свойством единства последовательности и одновременности и на этой основе - свойством обрати­мости. Второй аспект интегративных возможностей речи реализуется в ее обратном воздействии на организацию памяти, воображения и внимания, благодаря чему по­вышаются интегративные возможности всех остальных психических процессов, необходимым компонентом ко­торых эти сквозные процессы являются.

Аналогично тому, как это происходит с интегра­тивной функцией памяти, воображения и внимания, двойная интегративная функция речевых процессов рас­пространяется также на все классы психологической триады и в их рамках имеет многосторонние проявле­ния. Здесь имеются и аналоги того, что выше мы назва­ли горизонтальной (одноуровневой) интеграцией в иерархиях когнитивных, эмоциональных и регуляци-онно-волевых процессов, и аналоги вертикальной (ме-журовневой) интеграции в каждой из трех иерархий. И наконец, важнейшее проявление интегративной фун­кции речи заключено в ее функции межклассового интегратора, т.е. интегратора когнитивных, эмоциональ­ных и регуляционно-волевых процессов в целостную структуру человеческой психики вообще и сознания как ее высшего уровня в частности. Интегративные функции речи проявляются, далее, и в процессе

618

формирования личности как целостного субъекта психи­ческой деятельности.

Рассмотрим бначала проявления интегративной функ­ции речевых процессов в общем виде, не дифференци­руя пока психические процессы по их принадлежности к одному из классов психологической триады. Функция одноуровневой, горизонтальной интеграции осуществ­ляется общими средствами организации одномерного линейного временного ряда, воплощенного в последо­вательности слуховых, кинестетических или зрительных словесных образов. Такая последовательность структур­ных речевых единиц, движущаяся по горизонтали иерар­хической системы психических процессов, на основе временной, а затем и пространственной симультанности и, далее, на основе обратимости временного ряда "сши­вает", так сказать, слоги в слова, слова во фразы, фразы в текст, а единицы текста в более крупные блоки контекс­та, образуя его непрерывно-целостные структуры.

Поскольку за словесными знаками стоят их значе­ния, а значения воплощены в различных психических структурах когнитивных, эмоциональных и регуляци­онно-волевых процессов, такая горизонтальная интег­рация фраз в текст, а текста в контекст осуществляет прямую интраиндивидуальную психическую интегра­цию в самом прямом и точном смысле этого понятия (поскольку за непрерывно-целостным словесным ря­дом стоит организация непрерывно-целостного ряда психических структур, которые и подвергаются ре­чевому интегрированию). Подчеркнем еще раз, что возможности такого горизонтального речевого интег­рирования тем выше, чем полнее обратимость в рамках линейного временного речевого ряда и чем в большей степени оперативные возможности речи обеспечивают прямые и обратные ходы в рамках речевой последова­тельности от ее центральных звеньев через промежу­точные к начальным и конечным. Такая форма горизонтальной интеграции по ее психологической сущности близка к установленному современной психо

619

и нейролингвистикой принципу синтагматической организации речевого высказывания (см. Лурия, 1979).

Общая сущность того, что можно назвать вертикаль­ным речевым интегрированием разных уровней когни­тивной, эмоциональной и регуляционно-волевой иерархий, носит несколько более сложный характер. Такое межуровневое интегрирование непосредственно свя­зано с обобщающей функцией слова и обусловленным ею полисемантизмом слова. Дело в том, что в силу обще­кодовой, максимально обобщенной структуры словес­ных сигналов их значения могут быть отнесены и фактически относятся к самым разным уровням обоб­щенности, входящим в иерархии когнитивных, эмоцио­нальных и регуляционно-волевых процессов. Если брать диахронический, так сказать, лонгитюдный аспект рече­вого развития и речевой интеграции, то с этой много­уровневой обобщенностью связан самый процесс развития словесных значений (см. Выготский, 1956; 1960). Если же брать полисемантизм словесных значений син­хронически на каждом из уровней развития в отдельнос­ти, а затем и на высшем уровне развития психики в зрелом сознании взрослого человека, то такая многоуровневость словесных значений, воплощенных в разноуровневых пси­хических структурах, стоящих за одним и тем же словом, по сути своей реализует именно интегративную функ­цию, "сшивая" эти структуры теперь уже не по горизон­тали, а по вертикали.

Так, в рамках когнитивной иерархии вертикальная интеграция выражается в том, что одно и то же слово, например "твердый", составляет, так сказать, шампур, на который нанизывается целая стратиграфия различных уровней обобщенности значения этого слова и, соответ­ственно, психических структур, воплощающих это зна­чение. Это слово может обозначать воспринятый на элементарно-сенсорном уровне признак предмета (его твердость будет отображена даже без восприятия формы воздействующего тактильного раздражителя). Слово "твер­дый" может обозначать и отдельный конкретный

620

признак, воспринятый в рамках целостного перцептивного образа. За этим же словом может стоять обобщенное пред­ставление или схематизированный вторичный образ це­лого класса объектов. Далее, слово "твердый" может функционировать в рамках общемыслительного уровня, на котором отображаются отношения и связи объектов внешней реальности, вычленяемые средствами умствен­ных операций, т.е. средствами двуязычного процесса мыш­ления, результатом и инвариантом которого является психически отображенное отношение (в данном случае отношение, скажем, признака твердости к признаку формы или какого-либо другого свойства внешнего объек­та). И наконец, за словом "твердый" может стоять абстрактный житейский или даже научный концепт ("твердое тело"), удовлетворяющий всем основным признакам инвариантной организации понятийного мышления.

Если при этом принять во внимание, что временная организация речевого ряда, допускающая повышение возможности и степени полноты его обратимости, по­зволяет сопоставлять все структуры, стоящие за одним и тем же словесным наименованием, и оперировать всеми этими компонентами, т.е. дифференцировать их в рамках общих признаков, то станет ясно, что такое различение разноуровневых структур внутри их общности несет ин­тегративную функцию, которую в терминах современной психолингвистики и нейролингвистики можно назвать парадигматической (в отличие от интеграции горизон­тальной, которую в этих же терминах естественно было бы назвать синтагматической) (см. Лурия, 1975).

Такого же рода парадигматическая межуровневая ин­теграция может осуществляться речевыми словесными средствами, конечно, и в рамках эмоциональной, а не только когнитивной иерархии. Так, за словом "удоволь­ствие" могут стоять психические структуры, отвечающие самым разным уровням обобщенности, начиная с инте-рорецептивно-соматического через, скажем, уровень эс­тетического удовольствия и, далее, к удовольствию интеллектуальному или нравственному; аналогичным

621

образом за словом "боль" может стоять иерархия уровней обобщенности, начинающихся опять-таки от интероре-цептивной телесной боли и кончая болью нравственной. И если не отождествлять различные структуры, обозна­чаемые одним и тем же словом, а именно сопоставлять их (т.е. дифференцировать в рамках общности) средства­ми речевых операторов в контексте непрерывно-целост­ного и обратимого временного ряда, то и здесь станет ясным, что слово выполняет функцию не просто обоб­щающую, как это обычно подчеркивается, а именно функцию парадигматического межуровневого интегри­рования. В такой же мере эти формы одноуровневой и межуровневой интеграции относятся к иерархии психи­ческих программ, осуществляющих регуляцию различ­ных видов и уровней деятельности.

Если, далее, принять во внимание,что связная пос­ледовательность актов речевой деятельности движется по горизонталям и вертикалям, проходящим сквозь все клас­сы психологической триады, то станет ясно, что после­довательность речевых действий, воплощенных в форме внешней и в еще большей степени внутренней речи, осуществляет интегративную функцию не только внутри каждого из классов, но и функцию межклассовой интег­рации, т.е. интеграции когнитивных, эмоциональных и регуляционно-волевых процессов в целостную систему человеческой психики. Эффектом этой двойной интегра­ции является человеческое сознание, которое содержит в себе связный, подотчетный и произвольно регулируе­мый уровень человеческой психики, а далее и еще бо­лее высокая форма интеграции психики, сознания и деятельности в целостную структуру личности как ее субъекта.

Идущий в таком направлении анализ интегративной функции речи в организации сознания наиболее полно представлен в научной школе Л.С.Выготского, посколь­ку основным предметом психологического исследования в различных направлениях этой школы с самого начала были именно высшие психические функции и их роль в

622

развитии человеческого сознания в его специфических особенностях, проявлениях и закономерностях (см. Выготский, I960)." Исходное основание здесь составляют положения самого Л.С.Выготского о роли речи в форми­ровании высших психических функций, о роли языко­вых знаков как факторов, которые, будучи проявлением активной деятельности самого субъекта, выступают вме­сте с тем средством управления и самоуправления не только его внешней, но и внутренней, интериоризован-ной психической деятельностью.

Поскольку, однако, интериоризованные действия представляют собой реальное оперирование, но уже не внешними объектами, а психическими структурами, от­носящимися к иерархиям всех трех классов триады, внутри которых речь осуществляет свою горизонтальную и вер­тикальную интеграцию, опосредствованную синтезиру­ющей функцией памяти, воображения и внимания, интериоризация деятельности по ее психофизиологичес­кому существу есть вместе с тем процесс психической интеграции всех этих структур в сознание как целостно-связную систему.

В контексте анализа общих принципов психической интеграции существенно подчеркнуть следующее обсто­ятельство. В упоминавшихся уже выше самых начальных (В.Вундта, Э.Титченера), как и в современных (напри­мер, А.Блюменталя) исследованиях, относящихся к ис­ходным уровням интеграции, непосредственно связанным с организацией психического пространства и времени, универсальные закономерности последних представле­ны в некотором отрыве от специфических характеристик высших уровней психической интеграции, базирующих­ся на функции речи. С другой стороны, в работах, посвя­щенных высшим уровням интегративной функции памяти, воображения и внимания, опосредствованным регулирующей функцией речи, закономерности психической интеграции сильно замаскированы и представлены очень часто только в скрытой форме. Это объясняется тем, что высшие уровни организации данных процессов

623

анализируются в отрыве от низших. Однако высшие формы пси­хической интеграции, осуществляемые памятью, вооб­ражением, вниманием и речью, не могут быть поняты и объяснены вне более общих, исходных закономерностей пространственно-временной организации психики и ин-тегративной функции психического пространства и психи­ческого времени. Чтобы характеристики и закономерности интегративной функции высших уровней памяти, речи и внимания, содержащиеся в упомянутых исследованиях Л.С.Выготского, А.Н.Леонтьева, А.Р.Лурии, П.Я.Галь­перина и других, могли быть переведены из скрытой, по­тенциальной формы в форму актуальную и явную, анализ приводимых ими фактов и обобщений должен быть вклю­чен в контекст исходных общих закономерностей ин­тегративной функции низших уровней этих сквозных процессов, а далее - в еще более общий контекст универ­сальных закономерностей организации психического вре­мени и психического пространства и их интегративной функции.

Такое соотношение низших и высших и, соответствен­но, общих и частных уровней интеграции свидетельству­ет о неслучайном характере того обстоятельства, что первое экспериментальное исследование структуры и объема со­знания осуществлялось в теоретическом контексте, обо­значаемом как "сознание и внимание", а современные исследования по преимуществу в контексте "сознание и язык" или "сознание и речь"(см. Пенфильд, Роберт, 1964; Лурия, 1975).

Под этим углом зрения естественно вернуться к та­ким рассмотренным выше сквозным понятиям,охватыва­ющим все уровни внутриклассовой и межклассовой психической интеграции, как понятия объема внима­ния, объема восприятия, объема памяти, объема "обо­зримого будущего", объема психических программ деятельности и объема сознания, и поставить вопрос о тенденции развития соответствующих им качественных и количественных характеристик и об их специфичности в рамках объединяющей общности их организации. И тогда

624

окажется, что операциональная активность речевой ре­гуляции существенно расширяет диапазон обратимости психического пространственно-временного континуума, представленной на низших уровнях лишь в потенциаль­ной форме, ограничивающей объем внимания, памяти и вероятностного прогноза. На основе такого увеличения обратимости ходов внутриклассовой и межклассовой ин­теграции происходит укрупнение целостных единиц, со­вокупность которых формирует объем соответствующих интегрированных психических образований. Но такой про­цесс интеграции "сверху вниз" (как было показано в свя­зи с формированием целостной структуры интеллекта) происходит совместно с дифференциацией этих психичес­ких структур на все более мелкие дробные элементы. Ук­рупнение и уменьшение цены деления "шкалы" психических структур происходит одновременно. Это оз­начает, что более крупные блоки включают в себя боль­шее число соответственно уменьшающихся единиц. Такой двойной аналитико-синтетический процесс, совершаю­щийся в общих рамках психического пространства-време­ни на основе развития операциональной обратимости, приводит к резкому увеличению информационной плот­ности каждой крупной целостной единицы, входящей в состав общего объема того или иного психического обра­зования. Это укрупнение структурных единиц и увеличе­ние их информационной плотности происходит, по-видимому, за счет перехода временных последователь­ностей в непрерывно-целостные симультанно-простран-ственные схемы.

Всем хорошо известно, насколько использование та­ких синтетических пространственных схем помогает удер­жать большое содержание в малом объеме. Таким образом, совершающиеся на основе операциональной активности речевых и речемыслительных действий пространствен­но-временные преобразования позволяют удерживать в рамках относительно стабильного объема все большее информационное содержание. На основе роста информа­ционной емкости образующихся таким способом интегративных

625

структур сознания, охватывающих разные клас­сы и уровни психических процессов, объем внимания переходит в объем сознания и как бы смыкается с последним. Такой тип операционально опосредствованных простран­ственно-временных взаимосвязей содержит в себе практи­чески неограниченные возможности расширения информационной емкости человеческого сознания внут­ри инвариантного объема. Это аналогично той более об­щей фундаментальной закономерности, в соответствии с которой прогрессивная эволюция мозговых функций высших животных и в особенности человека в ходе его социогенеза остается в рамках относительно постоянно­го объема мозга. Произведенное в предшествующих раз­делах монографии рассмотрение интегрирующего воздействия высших уровней когнитивной, эмоциональ­ной и регуляционно-волевой иерархий на их нижележа­щие слои дает основание предполагать, что такое прогрессивное изменение информационной емкости че­ловеческого сознания имеет свой энергетический экви­валент. Как было показано выше, антиэнтропийные ходы вертикальной интеграции разноуровневых (разнообобщенных, разноценных и разновероятных) психических струк­тур, потребляя энергию, вместе с тем (в соответствии с гипотезой Б.Г.Ананьева о двух контурах нервно-психи­ческой регуляции) тратят эту энергию на восстановле­ние и поддержание разности потенциалов между элементами этих структур и тем самым энергию генерируют. Такой ха­рактер внутриклассовой и межклассовой речевой интегра­ции в рамках общих закономерностей психического пространства и времени создает, по-видимому, практичес­ки неограниченные возможности прогрессивных изменений как когнитивно-эмоционально-действенной информацион­ной емкости человеческого сознания, так и резервов его энергетического обеспечения.

626

]

Глава 22. На пути к единой теории психических процессов

О НЕОБХОДИМОСТИ СООТНЕСЕНИЯ КОГНИТИВНЫХ,

ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ И РЕГУЛЯЦИОННО-ВОЛЕВЫХ

ПРОЦЕССОВ

Весь ход последовательной постановки задач теории психических процессов, строящейся на едином концеп­туальном базисе, ясно показал, на какие принципиаль­ные трудности наталкивается исследование каждый раз, когда оно подходит к очередной "пограничной заставе", отделяющей одну область психических явлений от дру­гой. Даже внутри сферы когнитивных структур, входящих в первый блок психологической триады (познание, чув­ства, воля), "концептуальные заборы" и соответствую­щие им "языковые барьеры" оказались достаточно трудно преодолимыми. Таковы были полярные теоретико-эмпи­рические ситуации понятийных отождествлений или за­параллеливаний, возникающие у психологических рубежей, которые разделяют ощущение и восприятие, образное и мыслительное познание, допонятийное и понятийное мышление.

Но если такая существенная разнородность методи­ческих подходов, категориальных схем и соответствую­щих научных языков столь явно обнаруживается в области явлений, объединенных не только общеродовой принад­лежностью к психической сфере, но и включенностью в один и тот же ее вид, то есть основания ожидать, что межвидовые концептуальные рубежи и языковые барье­ры, преодоления которых потребует переход к следую­щим компонентам психологической триады, окажутся

627

весьма "укрепленными". Действительно, в психологии эмоций царит более яркая пестрота "разноязычия", чем в психологии интеллекта.

Не только самый факт принадлежности эмоций к пси­хической сфере, но и максимальная выраженность их субъективно-психологической специфичности сомнений никогда не вызывали. Феноменологические эмоциональ­ные процессы и состояния описываются в терминах соб­ственно психологического языка. Его субъективная специфичность выражена в столь предельной форме ("на­слаждение", "страдание", "радость", "печаль", "лю­бовь", "ненависть", "экстаз", "тоска"), что создает впечатление идиоматической непереводимости на какой-либо другой язык и поэтому часто трактуется как основ­ной носитель уникального своеобразия психических явлений. Вместе с тем, и, вероятно, именно поэтому про­блема эмоций, как и во времена Н.Н.Ланге, продолжает оставаться "Золушкой" психологии. Поэтому и возника­ет необходимость в разработке сколько-нибудь закончен­ной системы понятий, которая связала бы единым подходом субъективно-психологическую феноменологию эмоций с их основными закономерностями и механиз­мами, тем более, когда речь идет о теории, которая по­зволила бы осуществить перевод с языка психологии эмоций на более общий язык принципов организации всех психических процессов.

В противоположность такой "спрятанное™" субъек­тивно-психологической специфики эмоций их объектив­ные детерминанты и внешние проявления, вполне доступные наблюдению, можно легко обнаружить. Фак­тически они воплощают в себе индикаторы скрытых субъективных эмоциональных состояний. Поэтому эмо­ции, как и мышление, являются предметом исследова­ния ряда смежных научных областей. Физиология изучает их соматические и вегетативные проявления, биология, со времен широко известной работы Ч.Дарвина, рас­сматривает эмоции как фактор эволюции, средство приспособления и мотивационную детерминанту

628

поведения, социология исследует социальную детерминацию, а этика - нравственный характер и ценностную иерар­хию человеческих чувств. Здесь, таким образом, как и в отношении познавательных, в частности мыслительных, процессов, опять-таки обнаруживается множественность подходов, разнородность понятийных систем и соответ­ствующая им разобщенность научных языков.

Именно по причине такой множественности и ана­литической дробности научных подходов и абстрактнос­ти собственно концептуальной формы научного познания эмоций, основная специфика которых состоит в их кон­кретной непосредственности, неразложимой целостнос­ти и интимном сочетании субъективно-психологических и объективных, соматических проявлений, отображение глубин эмоциональной жизни и воспроизведение богат­ства ее красочной и противоречивой картины реализует­ся преимущественно в сфере искусства, средства которого позволяют сохранить живое дыхание ее естественной целостности. Между тем, в результате развития синтети­ческих направлений и подходов современной науки все острее становится теоретически и практически обосно­ванная необходимость раскрыть парадоксальную конкретно-целостную природу эмоций также и средствами абстрактных концептов, позволяющих проникнуть в глу­боко скрытые внутренние закономерности познаваемой реальности. Но такой способ познания по самому своему существу предполагает возможность перевода конкрет­ного языка субъективно-психологической феноменоло­гии эмоций на абстрактный язык общих закономерностей их организации. Чтобы такой перевод с одного языка на другой был возможен без потери их специфичности, требуется охватить единым подходом, во-первых, разные аспекты самих эмоциональных процессов и, во-вторых, эмоциональные и когнитивные процессы как разные частные формы психических явлений. Только в этом случае перевод с языка общих закономерностей и физиоло­гических механизмов психических процессов на более частный язык психологической теории эмоций и, далее,

629

на еще более конкретный язык их психологической фе­номенологии - перевод, который своей обратимостью устранил бы идиоматичность субъективного описания эмоциональных состояний, станет возможным.

Если в языках феноменологического описания и те­оретической интерпретации эмоций оказались разобщен­ными - вопреки их органической взаимосвязи - собственно психологический и вегетативно-соматичес­кий аспекты психических процессов, то в сфере воли аналогичному разобщению подверглись аспекты психи­ческих процессов, выражающие, с одной стороны, от­ношение этих процессов к их объекту, а с другой - к регулируемому ими действию. Термины, в которых описы­ваются и с помощью которых интерпретируются воле­вые процессы ("мотив", "цель", "произвольность", "волевой акт"), оказываются не менее "идиоматичны­ми", чем лексический состав языка, описывающего эмоции.

Детерминируемые внешними объектами когнитивные компоненты психических процессов, программирующие и регулирующие двигательные акты, и структура самих этих регулируемых поведенческих актов отделены друг от друга большим числом посредствующих звеньев, чем субъективно-психологические и вегетативно-соматичес­кие компоненты эмоций, объединенные их общей детерминированностью состояниями субъекта психики. Поэтому субъективный язык психологии воли и объек­тивный физиологический язык, на котором описывают­ся произвольно регулируемые поведенческие акты, оказались еще дальше отстоящими друг от друга, чем научные языки описания разных компонентов эмоцио­нальных процессов. На одном полюсе традиционных ин­терпретаций, связывающих сознание и поведение, оказалось понятие воли как "чисто" психической, сво­бодной и даже спонтанной активности, которая вообще не поддается объективному описанию и детерминисти­ческому объяснению, а на другом - "чисто" физиологи­ческие категории системной организации двигательных

630

поведенческих актов. Язык-посредник, позволяющий осу­ществить взаимоперевод этих полярных категорий, в тра­диционно-психологических концептуальных схемах фактически отсутствует. И хотя ход развития психологии и смежных наук делает все более явной эмпирическую и теоретическую необоснованность такого концептуально­го разрыва, теория волевого регулирования, которая дол­жна заполнить этот промежуточный понятийный вакуум, делает пока в лучшем случае лишь свои первые шаги. Между тем, потребность в преодолении этих концептуаль­ных и языковых барьеров как между разными аспектами волевой регуляции, так и между волевыми процессами, с одной стороны, и процессами эмоциональными и познавательными - с другой, присутствует в этом третьем блоке классической психологической триады, столь же определенно и неотвратимо, как и в первых двух.

Разобщенность традиционных концептуальных схем и научных языков, имеющих своим объектом три ос­новных класса конкретных психических процессов - познавательных, эмоциональных и волевых, аналогична теоретической ситуации в области соотношения ос­новных понятий классических психологических концепций, ставивших своей задачей раскрыть специ­фическую природу всякого психического процесса. Если в концепциях ассоцианизма, гештальтизма, функцио­нализма, бихевиоризма, энергетизма и операционализ-ма обособлялись друг от друга и универсализировались разные аспекты общей специфики всякого пси­хического процесса (способ связи в ассоцианизме, структура или форма организации в гештальтизме, ве­роятностная мера организации в бихевиоризме и т.д.), то здесь, при аналитическом рассмотрении конкрет­ных психических процессов, доминирующий аспект каждого из классов психологической триады абстраги­руется от других аспектов, содержащихся в процессах этого же класса. Так, собственно когнитивные аспекты интеллектуальных процессов отделяются от эмоциональных

631

и регуляторных компонентов, собственно эмо­циональные компоненты чувств абстрагируются от их когнитивно-информационных аспектов, а регуляцион­ные функции волевых процессов отчленяются от тех познавательных и эмоциональных психических струк­тур, которые эту регуляцию осуществляют.

Такое абстрагирование неизбежно и даже полезно на тех этапах развития науки или на тех стадиях исследова­ния, когда вычленяются основные аспекты изучаемого объекта и кристаллизуется соответствующая им система понятий. Именно на этом основана стратегия настоящего исследования, реализованная в предшествующих рабо­тах автора (Веккер, 1959; 1964; 1974; 1976; 1981) и состо­ящая в попытке раскрыть те исходные закономерности организации отдельных когнитивных структур и интел­лекта в целом, которые воплощают формы инвариантно­го отображения объективной реальности, взятые в абстракции от эмоциональных компонентов психичес­ких процессов. На последующих же стадиях такое искус­ственное обособление превращается в гипостазирование абстракций и тем самым становится тормозом. И даль­нейшее развитие теории требует синтетического соотне­сения ранее аналитически отщепленных друг от друга концептов, соответствующих основным аспектам иссле­дуемой психической реальности (см. также Веккер, Ли-бин, готовится к печати).

Таковы в самых общих чертах главные корни концеп­туально-логических трудностей, создающих - вопреки общей принадлежности интеллектуальных, эмоциональ­ных и волевых процессов к единой психической сфере - внутри этой сферы меридианальные или вертикальные сечения, преодоление которых оказалось задачей не ме­нее важной, чем предпринятые нами переходы через параллели или горизонтали, разделяющие разные уров­ни интеллекта, начинающиеся с элементарных ощуще­ний и кончающиеся абстрактными концептами (см. части I-IV настоящей монографии).

632

Об онтологическом парадоксе субъекта

Существенно подчеркнуть еще одно принципиальное отличие эмоциональных и волевых процессов от процес­сов когнитивных. Все рассмотренные в первых частях мо­нографии когнитивные процессы находятся в рамках того, что нами было названо гносеологическим, или эписте­мологическим, парадоксом психики. Суть его заключает­ся в том, что, будучи свойством своего носителя, телесного субстрата, все познавательные процессы, на­чиная от простейших, сенсорных, и кончая высшими, концептуальными, в своих конечных, итоговых, резуль­тативных характеристиках не поддаются формулирова­нию в терминах внутренней динамики или внутренних сдвигов в их телесном субстрате, а могут быть сформули­рованы в терминах, фиксирующих свойства отображае­мых этими процессами внешних объектов. Однако если мы не просто описываем любые явления реальности, в том числе и психические явления, а хотим перейти к их научному объяснению, мы должны вывести их как нечто производное от своего носителя, как его свойства и про­явления.

Трудности научного объяснения свойств психических процессов как производных по отношению к их материаль­ному, телесному носителю, трудности выведения психи­ческих свойств из динамики их телесного субстрата послужили основанием дуалистических концепций психи­ки. Сознание нельзя вывести из силы материи, из диспози­ции органов, считал Декарт. Но если изучаемое явление по каким-либо причинам не удается вывести из соответствую­щих ему состояний носителя, то оно автоматически и уже независимо от установок исследователя утрачивает в его представлении характеристики производного явления и само становится исходным, перестает быть свойством и автома­тически, логически превращается в носителя свойства. Убеж­дение в том, что познавательные психические процессы невыводимы из характеристик и свойств материального органа, и привело Декарта к выводу об их особой субстан­циальной природе.

633

Чтобы снять гносеологический парадокс, необходи­мо найти такие состояния материального носителя, ко­торые сами поддаются формулированию в терминах свойств отображаемого объекта. Только в этом случае возможно показать, что когнитивные процессы, несмот­ря на их обращенность не к субъекту-носителю, а к внешнему объекту, являются все-таки свойствами своего материального носителя, и только в этом качестве их можно объяснить как вторичные и производные по отно­шению к состояниям последнего. Именно поиск таких состояний материального носителя познавательных про­цессов, которые поддаются формулированию в терминах свойств объекта, вывел еще И.М.Сеченова за рамки обо­собленного центрального звена психического акта в сфе­ру рефлекторного взаимодействия носителя психики с ее внешним материальным объектом-раздражителем. На следующем, более обобщенном теоретическом уровне анализа этот поиск привел психологию к использова­нию обобщений кибернетики, теории информации и теории инвариантов, ибо искомые состояния носителя, поддающиеся формулированию в терминах свойств вне­шних объектов, - это неизбежно такие его состояния, которые сохраняют инвариантными (в известном диапа­зоне) свойства отображаемых внешних объектов. Таким образом, предпосылки интерпретации когнитивных про­цессов в терминах теории инвариантов идут из глубины самой психологии, содержатся по сути дела в эмпири­ческой природе самого гносеологического парадокса ког­нитивных процессов.

Можно сказать, что оказалась оправданной стратегия максимально возможного расчленения субъективных и объективных компонентов психических процессов, вы­деление в них собственно инвариантных познавательных компонентов и в силу этого - соответствующее абстра­гирование от субъекта, поскольку он представлен в ин­вариантных когнитивных структурах в скрытом виде и относящиеся к нему переменные не входят в общие струк­турные формулы соответствующих процессов. Тем самым

634

получила оправдание и апостериорное обоснование стра­тегия поэтапного продвижения от элементарных когни­тивных проце'ссов ко все более и более сложным в направлении к выстраиванию теории субъекта как носи­теля этих процессов. Но уже на том этапе исследования возникали существенные ограничения и трудности даль­нейшего использования этой стратегии. Однако эти огра­ничения, которыми можно и даже необходимо было пренебречь при анализе когнитивных процессов, приоб­рели очень существенное значение при исследованиях процессов эмоциональных и волевых. Речь идет о влия­нии на психические процессы состояний и характерис­тик самого субъекта-носителя психики.

Ограничения применявшейся ранее стратегии каса­ются по преимуществу трех основных моментов. Первый из них состоит в том, что переменные, относящиеся к субъекту-носителю психики, не входя в общие структур­ные формулы когнитивных процессов, входят, однако, в те частные варианты этих формул, в которых содержани­ем отображения является уже не внешний объект, а сам субъект. Так, отображение состояний материального но­сителя входит, например, в тот частный вид ощущений, в котором отражены характеристики не экстерорецеп-тивного, а интерорецептивного или проприорецептив-ного раздражителя, т.е. состояния или свойства телесного носителя когнитивных психических процессов. Аналогич­ным образом субъект входит в ту частную структурную формулу общемыслительного инварианта, содержанием которой является отражение отношений не между двумя внешними объектами, а мыслительное отражение отно­шений самого субъекта к внешнему объекту.

Второй случай, при котором в общую структурную формулу когнитивных процессов входят переменные, относящиеся не к внешним объектам, а к самому субъек­ту, - это индивидуальные варианты сенсорных, пер­цептивных, мнемических, общемыслительных или концептуальных когнитивных структур. Речь идет о тех индивидуально-типических вариантах общих структурных

635

формул когнитивных процессов, которые детерминиро­ваны не природой и характеристиками внешних объек­тов, а внутренними взаимосвязями между элементами соответствующих когнитивных структур. В индивидуаль­ных вариантах общих структурных формул появляются дополнительные, так сказать, частные коэффициенты, которые определяются не взаимосвязями элементов со­ответствующей когнитивной информационной структу­ры с воспроизводимыми особенностями элементов внешнего объекта, а внутренними взаимосвязями между конкретной частной когнитивной структурой и целост­ной организацией субъекта-носителя. В таком случае ког­нитивная структура в ее общих и частных характеристиках испытывает на себе влияние со стороны целостного субъекта-носителя соответствующего гештальта. Индиви­дуальными коэффициентами общих структурных формул могут быть индивидуальные особенности сенсорных по­рогов, сенсорных модальностей, индивидуальные или индивидуально-типологические особенности видов, форм или характеристик константности, индивидуальные осо­бенности мыслительных структур, доминирование одно­го из двух языков мышления, преобладание определенных уровней обобщенности концептуальных структур и т.п. Во всех этих случаях коэффициенты, приводящие об­щую структурную формулу к ее индивидуальным вари­антам, представлены переменными, относящимися уже не к инвариантному воспроизведению отображаемых в когнитивных структурах внешних объектов, а к особенностям целостной организации субъекта-носителя.

Наконец, третий случай включения субъективных пе­ременных во внутреннюю структуру когнитивных обра­зований представляет эти субъективные переменные в наиболее явном виде. Здесь имеется в виду структура ин­теллекта как целостной совокупности когнитивных про­цессов. В заключительной главе четвертой части было показано, что интеллект в специфическом значении это­го понятия, отдифференцированного от понятия мыш­ления, представляет собой результат интеграции отдельных

636

когнитивных процессов - сенсорных, перцептивных, мнемических, общемыслительных и концептуальных - в целостную связную совокупность, подвергшуюся двум видам, или формам, синтеза: "синтеза снизу", как это было условно обозначено, и "синтеза сверху". В отли­чие от рассмотренного выше второго случая включе­ния субъективных переменных в структурную формулу когнитивных образований, где речь шла о включенно­сти отдельных когнитивных единиц в целостную ин­тегральную совокупность уже не только когнитивных компонентов целостной организации субъекта, в дан­ном случае речь идет о включенности отдельных когни­тивных единиц в целостную совокупность когнитивных же образований. Поскольку интеллект представляет со­бой синтез когнитивных единиц друг с другом, струк­тура этой целостной интеграции определяется уже не связями каждой когнитивной единицы, взятой в от­дельности, с соответствующим ей и отображаемым ею объективным содержанием, а именно внутренними связями всех этих когнитивных единиц между собой в целостную структуру интеллектуального гештальта. Именно поэтому характеристики интеллекта как цело­стной системы взаимосвязанных когнитивных процес­сов не могут быть описаны в терминах таких состояний его носителя, которые в инвариантной форме воспроизводят соответствующие характеристики, свойства и состояния отображаемого объекта.

Подчеркнем еще раз, что ограничение, которое на­кладывается на использование теории инвариантов при переходе от анализа отдельных когнитивных единиц к анализу целостной структуры интеллекта как их взаимо­связанной системы, определяется тем, что связи между элементами каждой отдельной когнитивной единицы де­терминированы соотношениями между элементами ото­бражаемого ею объективного содержания, тогда как связи отдельных когнитивных единиц и когнитивных процес­сов между собой в целостной структуре интеллекта де­терминированы изнутри, т.е. они не обусловлены прямо

637

и :'епосредственно внешними связями между элемента­ми отображаемого содержания.

Таким образом, принятая и изложенная еще в пер­вых главах стратегия максимально возможного разделе­ния, отдифференцирования субъективных и объективных компонентов психических процессов друг от друга и мак­симально возможного абстрагирования когнитивных про­цессов от собственных, внутренних характеристик субъекта является, безусловно, оправданной и даже совершенно необходимой только на первом этапе анализа когнитив­ных процессов самих по себе. Только такая стратегия позволила проникнуть во внутреннюю природу тех пси­хофизиологических механизмов когнитивных процессов, которые обеспечивают объективное знание внешнего мира и на его основе - объективное знание природы самого субъекта.

Однако, будучи необходимой для анализа отдельных когнитивных процессов, эта стратегия становится не толь­ко неоправданной, но даже недопустимой там, где внут­ренние связи когнитивных процессов доминируют над внешними связями. Этот примат внутренних связей на­чинается, как было показано, именно в тех случаях, где мы переходим от рассмотрения отдельных когнитивных единиц, детерминируемых внешним содержанием, к меж­процессуальным взаимосвязям когнитивных процессов и когнитивных единиц между собой в структуре интеллек­та как целостной системы. Естественно, что тем более неоправданно было бы применять эту стратегию там, где мы переходим к анализу эмоциональных процессов и процессов психической регуляции. Дело в том, что, как мы много раз подчеркивали, собственные характеристи­ки субъекта не входят в структурные формулы отдельных когнитивных единиц - сенсорных, перцептивных, мне-мических, общемыслительных и концептуальных. Те же рассмотренные выше частные случаи, где структурные формулы дополняются коэффициентами, воплощающи­ми в себе внутренние характеристики самого субъекта, носят явно выраженный переходный характер. Здесь имеет

638

место сочетание элементов или компонентов когнитив­ных структур, по преимуществу детерминированных вне­шним содержанием, но частично детерминированных и внутренними взаимосвязями между компонентами ког­нитивной системы как целого. Когда же мы пересекаем вертикальный рубеж, отделяющий первый член психо­логической триады от двух других ее членов - эмоцио­нальных процессов и процессов психической регуляции, то мы оказываемся уже за пределами сферы этого проме­жуточного диапазона. Здесь ситуация радикально меня­ется - мы попадаем в сферу тех психологических реалий, в общие структурные формулы которых, а не только в их частные случаи, характеристики самого субъекта уже входят по самому существу этих психических процессов или психических образований.

Это существенное отличие эмоционально-волевых процессов от процессов когнитивных определяется тем, что в эмоционально-волевых процессах субъект является не только носителем отражения, не только носителем информации, но и содержанием отражения и, следова­тельно, источником информации. Таким образом, субъект как носитель информации становится вместе с тем и ее содержанием, входит внутрь этого содержания, являясь одним из его компонентов. Переменные, относящиеся к характеристикам самого субъекта, входят в структурные формулы соответствующих эмоциональных и регуля-ционно-волевых процессов.

На современном этапе развития психологической науки включенность характеристик самого субъекта в содержание эмоционально-регуляционных процессов и, соответственно, в структурные формулы их психологи­ческих единиц не требует, вероятно, специального эм-пирико-теоретического обоснования. Такая включенность вытекает непосредственно из принятых в современной науке определений эмоциональных и регуляционно-во-левых психических процессов. Так, по общепринятому определению, эмоции представляют собой психическое отражение отношений субъекта к внешним объектам, а

639

психические процессы мотивационно-целевой сферы представляют собой психическое отражение состояний самого субъекта, побуждающих его к деятельности. В этом пункте исследовательского маршрута мы подходим к на­стоятельной необходимости включить в рассмотрение специальное содержание понятия "субъект". До настоя­щего момента это понятие было лишь одной из необхо­димых логических предпосылок и одним из важнейших исходных пунктов всего предшествующего анализа. В этом качестве понятие "субъект" совпадает с понятиями "но­ситель психического отражения" или "носитель психи­ческой информации". Поскольку, однако, как было показано выше, в структуре когнитивных процессов, ин­вариантно воспроизводящих свойства и характеристики внешних объектов, состояния самого носителя отраже­ния или информации остаются фактически скрытыми, воплощающими в себе не собственную природу, а имен­но характеристики отображаемого содержания, внутрен­няя организация субъекта фактически осталась за рамками анализа. Это было не результатом случайного выпадения или стратегического просчета, а сознательным приемом, помогающим выявить "в чистом виде" особенности ког­нитивных процессов. Лишь на такой основе возможно идти к построению объективной теории организации самого субъекта.

При переходе к анализу эмоциональных и волевых процессов отвлечение от состояний субъекта становится неправомерным. По смыслу вещей тут необходимо рас­смотреть все основные аспекты и конкретно-психологи­ческое содержание понятия "субъект". Но прежде чем перейти к такому рассмотрению, подчеркнем, что при­нятая при анализе когнитивных процессов основная стра­тегия обособления от конкретно-психологического содержания концепта "субъект" помогла раскрыть психологические закономерности организации любого кон­цепта как инварианта обратимого межъязыкового перевода, осуществляемого минимум на двух уровнях обобщенности. Эти закономерности должны быть применены

640

для более тщательного и конкретного анализа пси­хологического содержания самого концепта "субъект", его иерархической организации, чтобы предотвратить ту тенденцию к отождествлению различных уровней обоб­щенности в структуре разнообразных научных концеп­тов, которая ведет и фактически уже привела в разных аспектах и областях психологической науки к серьезным затруднениям и к недопустимому, чреватому недоразу­мениями и концептуальной неразберихой смешению по­нятий. После этого методологически необходимого замечания перейдем к вопросу о том, каково же конк­ретно-психологическое содержание концепта "субъект", входящего необходимым компонентом в общие струк­турные формулы эмоциональных процессов и процессов психической регуляции деятельности. При первых же попытках содержательно-психологически ответить на этот вопрос сразу же обнаруживается, что явно недостаточны определения субъекта как материального носителя пси­хического отражения или психической информации. Выйдя за рамки когнитивных, познавательных процес­сов, мы, естественно, тем самым выходим за пределы гносеологических аспектов психики и, приступая к рас­смотрению эмоций и воли, столь же естественно попадаем в сферу онтологической природы психики, онтологи­ческой природы субъекта, охватывающую закономерности внутренней организации его собственного бытия.

Каждый зрелый человек на соответствующем этапе своего онтогенетического психического развития ощу­щает и интуитивно осознает себя двояко. Эта двойствен­ная отнесенность состоит в том, что в качестве носителя своих действий, свойств, переживаний, мыслей, способ­ностей и т.д. человек ощущает, чувствует и интуитивно осмысливает не только свое физическое тело, материаль­ную, воспринимаемую внешними чувствами телесную "оболочку", но и находящееся, так сказать, внутри, за или под этой физической телесной формой (сравни эти­мологию слова "подлежащее", "субъект") некое пере­живаемое им, чувственно отличаемое от прямых телесных

641

проявлений внутреннее единство, которое он обозначает словами "душа", "я" или, в несколько более теоретичес­ком варианте, словом "личность" - словами, значение которых до сих пор сохраняет очень высокую степень тео­ретической, концептуальной, смысловой неопределенно­сти. Прямым эмпирическим воплощением такой двойной отнесенности своих свойств является чувственно пережи­ваемое различение между хорошим или плохим телесным самочувствием человека, с одной стороны, и хорошим или плохим настроением как нетелесным "самочувствием" человека - с другой. Иными словами, носителем соматического самочувствия мы считаем тело, а настроение мы относим к личности, психике или душе как психическо­му, нетелесному носителю тех или иных состояний, ибо первоначально, а в значительной мере и до сих пор, дру­гого конкретного смысла понятия "душа" или "психика" очень часто не имеют. Подчеркнем, однако, - и это чрез­вычайно существенно, - что в данном случае речь идет не о том, как отнесенность соответствующих свойств и со­стояний к их носителю теоретически осмысливается, а о том, как она непосредственно переживается человеком.

Эту двойственную отнесенность своих состояний к "телу" и "душе" по аналогии с гносеологическим пара­доксом познавательных процессов естественно было бы назвать онтологическим парадоксом структуры субъекта как носителя психических качеств. До сих пор речь шла об эмпирическом проявлении этого парадокса. Перейдем теперь к рассмотрению его теоретического существа. Труд­ности, связанные даже с чисто формальным содержани­ем понятия "субъект", обнаруживают себя сразу же при переходе к рассмотрению эмоциональных процессов и процессов психической регуляции деятельности. Как упо­миналось выше, эмоции, по общепринятому их опреде­лению, представляют собой психическое отражение отношений субъекта к объекту. В каком же качестве выс­тупает здесь субъект как главный член и как носитель психически отражаемого отношения? В простейших слу­чаях этим носителем явным образом является организм,

642

физическое тело. Простейшие эмоции человека, общие у него с животными и имеющиеся уже у младенца, а затем сохраняющиеся и на более поздних стадиях онтогенеза, но относящиеся к элементарному уровню, естественным образом могут быть определены именно как психическое отражение отношения тела, организма к объекту. Сюда относятся эмоции, связанные с удовлетворением или не­удовлетворением органических потребностей. В этом слу­чае возможность определить простейшие эмоции именно как психическое отражение отношения организма или тела к объекту, по-видимому, не нуждается в дополнительных обоснованиях и комментариях. Она достаточно ясна. Однако при переходе от простейших эмоций к выс­шим, специфически человеческим чувствам мы сразу же сталкиваемся с существенной трудностью уже только при попытке дать адекватные определения соответствующих психологических понятий. Так, чувства удивления, со­мнения, уверенности, вины, долга, ответственности, не­зависимости, свободы, эстетического восхищения, дружбы и даже специфически человеческое чувство любви в его высших проявлениях вряд ли могут быть не только объяс­нены, но даже просто адекватно формально определены как психическое отражение отношения организма, теле­сного носителя или телесного субъекта к своему объекту. Совершенно аналогичная формально-теоретическая ситу­ация складывается и в области психических процессов или психических образований, относящихся к волевой регуля­ции деятельности, ее мотивам и целям. Здесь опять выс­шие, социально детерминированные мотивы и цели именно как психические образования вряд ли могут быть хотя бы определены, а не только объяснены, как побуж­дения и цели организма, телесного субстрата человека. Видимо, поэтому как раз такие мотивы и цели относятся просто по определению к сфере духовных. Достаточно лег­ко убедиться в том, что за словами "духовные проявления", "духовные побуждения", "духовные мотивы" в этом случае не стоит никакого другого содержания, кроме фак­тической невозможности описать или даже просто определить

643

эти психические образования как непосредствен­ные проявления самого по себе телесного носителя, организма. Здесь срабатывает, чаще всего на интуитивном уровне, неодолимая потребность отнести эти проявления к какому-то другому, более "утонченному" носителю, а не непосредственно к организму.

Существует, однако, достаточно широко применяе­мая в литературе попытка уйти от этих трудностей уже на уровне определения соответствующих понятий. Суть этой попытки заключается в том, что в такие определения в качестве носителя высших чувств, высших мотивов и высших целей включается понятие "человек" во всей его эмпирической целостности. Однако такая замена в опре­делениях понятий "носитель", "субъект" понятием "че­ловек" в действительности не выводит из концептуальных затруднений, а лишь маскирует их. Человек является су­ществом разноуровневым и многоуровневым. Поэтому введение понятия "человек" в этом случае просто урав­нивает эти уровни. На то обстоятельство, что замена од­ного непроясненного понятия другим ничего науке дать не может, совершенно справедливо указал А.Н.Леонть­ев (1975).

Невозможность ограничиться понятиями "организм" и "человек" уже на уровне определений носителя соот­ветствующих психических образований привела к необ­ходимости включить в это определение понятие "личность" (см. также Либин, 1998). Высшие эмоции - это психичес­кое отражение отношений личности к соответствующим объектам, высшие мотивы и цели - это побуждения и цели личности. Таким образом, уже даже по формальному смыслу использования этого понятия личность выступает здесь как именно психический носитель соответствующих свойств, процессов и состояний, психический субъект, а не просто как организм в его материальной сущности. Но что такое личность как психический субъект и что такое вообще психический субъект? В этом пункте мы неизбеж­но переходим от формально-теоретического выражения той ситуации, которую мы выше обозначили как онтологический

644

парадокс субъекта, к ее содержательно-кон­цептуальному выражению.

Концептуально-содержательная сущность онтоло­гического парадокса субъекта заключается в следующем: высшие чувства, высшие мотивы, а тем более надстраива­ющиеся над ними интегральные психические свойства и образования, такие, например, как принципиальность или самоотверженность личности, не могут быть даже описа­ны, а тем более объяснены ни в терминах исходного фи­зического носителя или органа (мозга) и даже организма в целом, ни в терминах инвариантного воспроизведения свойств объекта. Таким образом, общим для обеих рассмат­риваемых здесь парадоксальных концептуальных ситуаций является то, что прямое описание, а тем более выведение психологических характеристик, свойств и закономернос­тей психических процессов, относящихся ко всем членам психологической триады, из внутренней динамики мозга или из динамики внутриорганических сдвигов, т.е. прямо в терминах телесного соматического носителя, оказывает­ся концептуально невозможным.

Однако в рамках общности обеих парадоксальных си­туаций между ними имеется и существенное различие. Как это следует из всего анализа когнитивных процес­сов, их характеристики поддаются все же объяснению как свойства своего первичного, исходного материаль­ного носителя, материального органа, точнее, как свой­ства таких его состояний, которые сами поддаются описанию и формулированию в терминах свойств ото­бражаемых внешних объектов. Именно потому, что ха­рактеристики центральной нейродинамики мозгового звена механизма этих процессов не удовлетворяют этому требованию, не поддаются описанию в терминах пред­метных характеристик или состояний отображаемых вне­шних объектов, И.М.Сеченов и усмотрел необходимость в выходе за пределы этого центрального звена в сферу естественного, как он говорил, начала и конца этого ме­ханизма, или в сферу состояний материального, физичес­кого взаимодействия носителя когнитивных процессов с

645

их объектом. Поэтому исходные состояния взаимодействия физического носителя когнитивных процессов с отобра­жаемыми объектами могут служить тем материалом, из которого строятся, организуются и формируются психи­ческие структуры этих процессов.

Поскольку состояния взаимодействия физического но­сителя когнитивных процессов с их объектами поддают­ся формулированию в терминах свойств отображаемых объектов, они, эти состояния, вместе с тем в известном диапазоне инвариантно воспроизводят отображаемые ког­нитивными структурами свойства внешних объектов. Тем самым устраняется видимость противоречия, заключаю­щегося в одновременной принадлежности этих структур к своему исходному физическому носителю и, якобы вопреки этому, формулируемости их только в терминах свойств внешних объектов. Противоречие устраняется тем, что среди состояний физического исходного носителя обнаруживаются такие, которые сами поддаются описа­нию в терминах свойств отображаемых объектов. Таким образом, гносеологический парадокс когнитивных пси­хологических структур оказывается снятым.

Допустимо предположить, что возможность снять пара­доксальную ситуацию распространяется и на элементар­ные эмоции, потребности и мотивы, т.е. на психические процессы эмоционально-волевой сферы, относящиеся, если это выразить в павловских терминах, к первосиг-нальному уровню. Высшие же человеческие эмоции и процессы мотивационно-целевой сферы, высшие уров­ни психической регуляции деятельности человека не поддаются объяснению в качестве первичных психичес­ких свойств своего физического носителя, точнее, не поддаются объяснению в качестве психических свойств первого порядка, и тем самым они попадают в сферу именно той концептуальной ситуации, которая была названа онтологическим парадоксом психики или онто­логическим парадоксом субъекта. Эта концептуальная трудность, как можно думать, послужила онтологической предпосылкой аристотелевского вывода о том, что разум,

646

в отличие от ощущений и восприятий, не имеет своего специального материального органа. То же самое можно сказать о декартовском положении, согласно которому сознание не может быть объяснено из диспозиций орга­нов или из силы материи. И здесь возникает уже не теоре­тико-познавательная, гносеологическая альтернатива, а альтернатива собственно онтологическая, относящаяся к внутренней природе самого субъекта как носителя психи­ки. Первый, материалистически-монистический полюс этой альтернативы требует решения следующей концеп­туальной задачи. Все перечисленные выше характеристики специфически человеческих чувств, мотивов и свойств личности, которые не могут быть прямо представлены как психические свойства своего физического, материального носителя, должны быть представлены как психические свойства психического же носителя, т.е. как психические свойства второго или, может быть, точнее, «-го порядка сложности, как л-я, но не первая производная от состоя­ний своего физического носителя. Фактически реализовать данный вариант онтологической альтернативы возможно лишь в том случае, если психический носитель высших психических свойств предварительно будет представлен как психическое свойство своего физического, материального носителя (см. более подробно Веккер, Либин, готовится к печати).

Если же субъект как психический носитель психи­ческих свойств оказывается фактически не представлен­ным в качестве производного по отношению к своему исходному, материальному носителю, то он сам стано­вится исходным, но уже не в парадоксальном, а в пря­мом смысле этого понятия. Такое превращение субъекта в субстанцию в ортодоксально-идеалистическом смысле этого понятия (не материальную, а вторую субстанцию) уже совершенно не зависит от того, называем ли мы эту субстанцию субъектом, душой, духом или личностью. Смысл такой субстанциалистской трактовки психическо­го носителя выражен здесь просто фактом непредставлен­ности его в качестве производного по отношению к

647

исходной материальной субстанции. Фактическая непред­ставленность психического носителя в качестве свойства физического носителя и составляет действительную концептуальную сущность картезианского варианта он­тологической альтернативы. Материалистический же ее вариант опирается на использование знаний об инвари­антной структуре любого концепта, о его многоуровне­вой структуре, сохраняющей инвариантным отношение между уровнями обобщенности этой иерархии. Ее исход­ным уровнем является материальный физический носи­тель психических свойств - организм как их материальный субстрат. В промежутке имеется целый ряд уровней, ко­торые на данном, предварительном этапе анализа необходимо опустить, а на вершине этой иерархии рас­полагается интегральный психический носитель психи­ческих свойств - психический субъект. Самая сущность этой иерархической структуры, скрывающейся за концептом "субъект", требует конкретного раскрытия орга­низации высшего уровня этой иерархии, т.е. психического субъекта, психического носителя как и-й производной по отношению к своему исходному физическому носите­лю (см. Vekker, in preparation).

Психический субъект, будучи производным носите­лем, автоматически оказывается вторичной, производ­ной "субстанцией" в более узком, естественнонаучном смысле этого понятия. Поскольку же субстанция в перво­начальном значении понятия не может быть вторичной, здесь совмещаются более широкий и более узкий смыс­лы концепта "субстанция", или "носитель", и, тем са­мым, возникает концептуальная ситуация, которая была обозначена как онтологический парадокс субъекта, т.е. парадокс вторичной субстанции, которая, однако, фак­тически является не производной субстанцией, а произ­водным носителем или я-й производной от исходной, первичной, материальной субстанции. Однако это парадоксальное понятие производной субстанции или, более точно, производного, идеального носителя психических свойств обретает свой конкретный материалистический

648

смысл и свою эвристическую направленность только в той мере, в какой этот идеальный носитель конкретно по­стигается именно как производный, иными словами, как свойство исходного телесного носителя, носителя субстан­циального в прямом, ортодоксальном смысле этого поня­тия. На этой основе психические свойства л-го порядка получают свое адекватное соотнесение с их идеальным носителем, с их субъектом. Здесь мы вплотную подходим к общей проблеме адекватного соотнесения свойств с их носителем, а затем и к более частной проблеме соотнесе­ния психических свойств с их психическим субъектом-носителем.

В большинстве современных концепций психическо­го субъекта или личности как психического носителя своих высших психических свойств личность определяет­ся как некая интегральная психическая целостность, представляющая собой совокупность своих свойств. Спе­цифическим частным выражением именно такого смыс­ла соотнесения субъекта-носителя с его психическими свойствами является трактовка личности как совокупно­сти своих ролей. Роль явным образом воплощает в себе социальную функцию субъекта; функция, в свою оче­редь, явным образом представляет собой свойство свое­го носителя, и, таким образом, личность как субъект оказывается совокупностью своих свойств. По прямому смыслу таких трактовок, выраженных в соответствующих определениях, носитель выступает в качестве совокупно­сти своих свойств, а свойство, соответственно, оказыва­ется компонентом, составной частью своего носителя.

На уровне "трагически невидимой" (Прибрам, 1979) психической реальности, в целостной структуре которой соотношения части и целого, элемента и системы, свойств и их носителя глубоко скрыты и замаскированы, неадек­ватность такого соотнесения свойств и их носителя не сразу бросается в глаза. Однако оно действительно не­адекватно, и это очень легко обнаружить на примере тех объектов-носителей своих свойств, которые не столь глу­боко скрыты под поверхностью чувственного восприятия

649

или непосредственного наблюдения. Так, физическое, в частности твердое, тело - не сумма или совокупность своих свойств, таких, например, как твердость, непроницаемость, упругость, гладкость, шероховатость и т.д. Каждое из этих свойств, соответственно, - не составная часть или элемент твердого тела. Элементами твердого тела являются не его свойства (твердость, упругость или непроницаемость), а молекулы, из которых оно состоит и которые входят в определенную структуру, скажем, кристаллической решетки.

Соотношение понятий "носитель" и "свойство" не совпадает, таким образом, с соотношением понятий "целое" и "часть" или "сумма" и "слагаемое". Эти же соотношения столь же легко обнаружить и на другом примере, не менее очевидно демонстрирующем неадекватность вышеприведен­ной трактовки соотношения "свойства" и его "носителя". Организм не является совокупностью таких своих свойств или функций, как, например, обмен веществ, раздражимость, сократимость и т.д. Соответственно этому, такие функции или свойства организма, как обмен веществ, раздражимость или движение, явным образом не могут быть составными частями или элементами организма. Такими элементами или компонентами служат клетки, органы и ткани. Именно их совокупность формирует целостную структуру организма как носителя своих свойств.

Обобщая все сказанное, можно сформулировать положение о том, что любая система является совокупностью не своих свойств, а своих элементов. Соотношение носи­теля с его свойствами не описывается с помощью соотно­шения понятий "целое" и "часть", "слагаемое" и "сумма". Более адекватным концептуальным средством для описа­ния соотношений понятий "носитель" и "свойство" мож­но считать соотношение понятий "независимая" и "зависимая переменная" или "функция" и ее "производ­ная", потому что свойство производно по отношению к своему носителю.

Рассматривая проблему соотношения носителя и свойства в общем виде, необходимо сделать еще

650

одно существенное дополнение. Оно заключается в том, что носителем свойств могут быть не только вещи; сами свойства могут, в сво'ю очередь, обладать своими свойствами, т.е. быть носителями своих свойств. Концепт "субъект" или "носитель" в его общем виде, а не только применительно к его психологическому частному случаю, имеет иерархи­ческую структуру. Вещь является носителем своего свойства как свойства первого порядка, это свойство первого порядка является носителем свойства второго порядка и т.д., до л-х носителей свойств (л+/)-го порядка. Физичес­кое тело обладает свойством движения, движение - свой­ством скорости, а скорость - свойством ускорения, которое, в свою очередь, обладает свойством, выражен­ным в понятии "изменение ускорения", в постоянном или переменном характере этого ускорения. Из этих соотношений явно следует, что свойство л-го порядка может быть конкретно и содержательно раскрыто именно как произ­водная л-го порядка. Так, скорость является первой, а ускорение - второй производной от пути по времени. Без конкретного соблюдения этой иерархической последова­тельности производных весь концептуальный смысл кине­матики и динамики оказывается совершенно нарушенным. Сила связана именно с ускорением как второй произ­водной, а не со скоростью как с первой производной, и понять характеристики и закономерности изменения ускорения в зависимости от изменения силы можно, трактуя ускорение только и именно как вторую производную. Хорошо известно, что радикальные ошибки аристотелев­ской физики, преодоленные только ньютоновской физи­кой, порождены именно тем, что Аристотель связал силу не со свойством второго порядка, не с ускорением как второй производной от пути по времени, а именно со ско­ростью, т.е. со свойством первого порядка в его отноше­нии к носителю.

Принципиальный общеметодологический смысл всех этих конкретных частных соотношений состоит в том, что содержательно раскрыть природу свойства по отношению к его носителю возможно лишь при том условии, что

651

свойство соотносится с его ближайшим носителем. Свойство л-го порядка должно быть объяснено как функция носи­теля (л-У)-го порядка, который является непосредствен­ным ближайшим носителем данного свойства (см. Уемов, 1963). В силу неразработанности проблемы соотношения свойства и его носителя понятие ближайшего носителя не применяется ни в логике, ни в методологии науки, ни в конкретных областях научного знания. Между тем, оно имеет не меньшее право на существование и на включе­ние в систему основных понятий, чем общепринятое со времен Аристотеля понятие ближайшего рода (genus proximum). В соответствующих главах монографии было показано, что, объясняя видовую специфичность какого бы то ни было явления в рамках его более общих призна­ков, нельзя "проскакивать" уровни обобщенности; конк­ретную видовую специфичность необходимо раскрывать в рамках не просто общего рода, а именно ближайшего об­щего рода. Конкретное развитие видовой специфичности объясняемого признака требует выявления, определения, описания его в терминах тех модификаций признаков бли­жайшего рода, которые переводят эти более общие родо­вые признаки в признаки более частные, видовые. "Проскакивание" уровня обобщенности неизбежно ведет к тому, что мы теряем в признаках их конкретную видо­вую специфичность.

Есть, по-видимому, много оснований полагать, что совершенно аналогичным образом дело обстоит и при соотнесении понятий "свойство" и его "носитель". Объяс­нить свойство - значит выразить его в качестве функции своего носителя. По самому существу понятия функции такое представление свойства требует формулирования характеристик функции в терминах модификаций ее ар­гумента, иными словами, объяснение свойства требует формулирования его характеристик в терминах модифи­каций характеристик его носителя. Так вот, аналогично тому как, формулируя характеристики видовой специфич­ности в терминах родовой общности, недопустимо про­пускать промежуточные уровни обобщенности, поскольку

652

такой пропуск ведет к потере видовой специфичности, так и при формулировании свойств в терминах модификаций их носителя недопустимо проскакивать промежуточные уровни. Специфику этих свойств необходимо формулиро­вать в терминах их ближайшего носителя. Часто встречаю­щееся в литературе и соответствующих определениях, описаниях и интерпретациях "проскакивание" промежу­точных уровней носителя оставляет логические, концеп­туальные пустоты и придает таким формулировкам характер не научных объяснений, а просто формальных констата­ции. На уровне формальной констатации очень часто оста­ется, например, определение психического явления как свойства его материального аппарата: органа или нервной системы, в частности мозга. Такое определение остается на уровне только формальной констатации потому, что, как было уже неоднократно показано, свойства и характе­ристики любого психического процесса не могут быть не­посредственно описаны в терминах модификаций их исходного носителя.

Все эти общеметодологические положения о соотно­шении свойства с его носителем применительно к тем областям знания, эмпирическая и общетеоретическая зре­лость которых существенно превосходит психологию, вероятно, не нуждаются ни в каких специальных пояс­нениях, как это следует, в частности, из примера рас­крытия физической, динамической и кинематической природы ускорения. Однако в психологии в силу суще­ственного запаздывания развития ее концептуального аппарата они сохраняют свою актуальность и до настоя­щего момента. Еще Курт Левин в свое время справедливо обратил внимание на то обстоятельство, что при попыт­ке раскрыть соотношения основных психологических понятий в самом подходе к этой задаче мы часто допус­каем ошибки, аналогичные или близкие к ошибкам арис­тотелевской физики в отличие от физики галилеевской. Когда мы определяем личность как совокупность ее черт, мы, в сущности, отождествляем свойство системы с ее элементом, т.е. допускаем ошибку, физическим аналогом

653

которой было бы утверждение, что твердое тело является совокупностью таких его свойств, как твердость, упругость, непроницаемость, шероховатость и т.д. Биологическим аналогом этого положения было бы утверждение, что организм представляет собой совокупность своих функций. Когда мы в общем виде определяем восприятие как свойство личности, несмотря на то что перцептивные процес­сы имеются и у животных, и у маленьких детей задолго до образования личностного синтеза, мы допускаем смеше­ние компонента или, по выражению С.Л.Рубинштейна (1988), "строительного материала" со свойствами этого личностного синтеза, тем самым делая ошибку более грубую, чем, скажем, смешение ускорения со скоростью в аристотелевской физике. Физическим аналогом такого рода ошибки было бы утверждение, что молекула является не элементом, а свойством тела, а биологическим аналогом - положение о том, что клетка является не составной ча­стью, а свойством организма.

Логически родственные этому смещения и смешения содержатся и в принятой психологической наукой классификации понятий "психические функции", "психические процессы", "психические состояния" и "психические свойства". При этом под последними имеются в виду пси­хические свойства личности. При первой же попытке выяс­нить критерий этой классификации или, соответственно, основание деления упомянутых психологических понятий, легко обнаруживается явное ограничение общности кон­цепта "психические свойства". А такое ограничение коре­нится в фактическом неучете многоуровневой иерархической структуры всякого концепта, и в частности концепта "свой­ство", конкретной видовой модификацией которого явля­ется концепт "психическое свойство".

Такое уплощение иерархической структуры концепта, произвольное связывание его значения только с одним из уровней составляющей этот концепт иерархии неизбежно влечет за собою проанализированное в четырнадцатой главе в контексте исследования так называемых феноменов Ж.Пиаже рассогласование содержания и объема понятий.

654

Напомним, что сущность этих феноменов заключается именно в отождествлениях или отрывах уровней обобщен­ности соответствующего понятия, что искажает его инва­риантную структуру и тем самым ведет к неизбежным ошибкам, одно из существенных и явных проявлений ко­торых заключается именно в рассогласовании содержания и объема. Подобного рода произвольные фиксации уров­ней обобщенности, их отождествления и разрывы, харак­терные для предпонятийного мышления на определенной стадии развития интеллекта, вместе с тем обнаруживают себя и в зрелом, в частности научном, мышлении, когда оно сталкивается со специфическими концептуальными трудностями. В конкретном случае рассогласование содер­жания и объема понятия "психическое свойство" выража­ется в том, что фактически используемый объем концепта "психические свойства" совершенно не соответствует или даже противоречит тому содержанию, которое приписы­вается этому понятию в приведенной выше классифика­ции, соотносящей понятия "психическое свойство", "психический процесс", "психическое состояние" и "пси­хическая функция".

Дело в том, что многосторонне исследованные экспери­ментальной психологией эмпирические характеристики раз­личных психических процессов (в данном случае процессов когнитивных) явным образом представляют собою типичные психические свойства, хотя и не свойства личности. Так, скажем, модальность является типичным психическим свойством сенсорного образа, константность - не менее типичным психическим свойством перцептивного образа, феномен понимания мысли - психическим свойством мыс­лительного процесса и т.д. С другой стороны, если констант­ность представляет собою психическое свойство перцепта, а модальность - психическое свойство сенсорного образа, то сами перцептивные и сенсорные процессы тоже являются психическими свойствами. Таким образом, мы имеем ряд или перечень психических свойств, принадлежащих различ­ным психическим процессам или образованиям, а также лич­ности как интегральному психическому образованию.

655

Упомянутое выше уплощение концептуальной иерархии и, как следствие этого, произвольное связывание концепта "психические свойства" только с концептом "личность" явным образом противоречит простым требованиям логики и тем не менее широко распространено в психологической литературе. Причина кроется в том, что понятия "психическое свойство", "психический про­цесс", "психическое состояние" и "психическая функ­ция" в принятых классификациях никак не соотносятся с понятием "их носитель". Свойство по самому существу своему принадлежит носителю, предикат принадлежит субъекту, сказуемое соотнесено с подлежащим.

За уплощением иерархии концепта "свойство" неизбежно стоит уплощение иерархии концепта "носитель". Существуют исходные и производные уровни иерархии концепта "субъект как носитель психических свойств". Есть психические свойства исходного материального но­сителя и есть психические свойства производного психического носителя. Так, ощущение является психи­ческим свойством своего материального субстрата, а мо­дальность - психическим свойством психического процесса ощущения, как константность, предметность или целост­ность являются психическими свойствами психического носителя - восприятия или перцептивного образа. Соот­ветственно этому носителем ощущения как психического свойства служит его материальный орган, а носителем модальности - психический процесс ощущения; носите­лем константности, предметности, целостности или обоб­щенности является психическое образование или психический процесс - перцептивный образ; носителем психических свойств самоотверженности, принципиаль­ности, решительности или мужественности является пси­хическое образование - личность.

Все эти носители различаются между собой, во-пер­вых, по уровню их организации и, во-вторых, по степе­ни их парциальное™ или интегральное™. Мысль как психический носитель своих свойств отличается от ощу­щения как психического носителя своего свойства,

656

например модальности, прежде всего по уровню организа­ции. Интеллект как психический носитель своих свойств отличается от мюшления или восприятия как психических носителей своих свойств большей интегральностью. Соот­ветственно, характер как психический носитель отличает­ся от темперамента как носителя своих свойств по уровню организации, а характер как психический носитель отли­чается от отдельной своей черты степенью интегрирован­ное™. Все эти носители разных уровней организации и разной степени интегральное™ занимают свое определен­ное место в иерархическом дереве носителей психических свойств. Эта иерархия, как мы уже говорили, включает в себя целый ряд промежуточных уровней, но по ее краям располагаются: внизу - исходный уровень материально­го, физического носителя своих свойств, а на вершине - личность как производный максимально интефированныи психический субъект своих психических свойств. Без адек­ватного соотнесения иерархии психических свойств раз­ного уровня организации и разной степени интефальности с иерархией их психических носителей никакая адекватная классификация психических свойств по самому логи­ческому существу проблемы просто невозможна. Этим определяется актуальность общей проблемы соотношения свойства с его носителем для построения адекватной сис­темы психологических понятий, хотя в других областях на­учного знания данная проблема, может быть, уже потеряла свою остроту. В данном же конкретном контексте вопросы соотношения свойства со своим носителем особенно ак­туальны потому, что, как было показано выше, понятие психического субъекта как носителя своих свойств и про­цессов по самому существу входит в общие структурные формулы эмоциональных процессов и процессов психи­ческой регуляции деятельности.

В предшествующем подразделе главы было показано, что для построения единой теории психических процес­сов, охватывающей общим концептуальным аппаратом все члены психологической триады, необходимо преодолеть, во-первых, горизонтальные границы, разделяющие разные

657

уровни в каждом из классов, а во-вторых, вертикаль­ные границы, отделяющие каждый из классов от соседне­го, т.е. рубежи между процессами когнитивными, эмоциональными и процессами психической регуляции де­ятельности. Из всего содержания настоящего подраздела ясно, что построить единую теорию психических процес­сов невозможно без преодоления не только всех этих го­ризонтальных и вертикальных концептуальных рубежей и языковых барьеров, но и тех трудностей, которые связаны с коренными концептуальными и языковыми различиями в эмпирико-теоретическом научном аппарате общей пси­хологии психических процессов и психологии личности. Такой вывод с необходимостью следует из того факта, что язык описания и объяснения эмоциональных процессов и процессов психической регуляции поведения и деятель­ности опосредствован языком описания и объяснения структуры субъекта как носителя этих процессов. Это опос­редствование, в свою очередь, с необходимостью следует из многократно упоминавшегося включения субъекта-но­сителя в само содержание эмоциональных и волевых про­цессов. А концептуальный аппарат и научный язык психологии личности как субъекта-носителя соответству­ющих психических свойств и психических процессов су­щественно отличается от концептуального аппарата и научных языков, с помощью которых описываются и объяс­няются сами психические процессы. Из всего этого следу­ет, что построение общей, единой теории психических процессов с необходимостью основывается на таком кон­цептуальном аппарате, который охватывает общими прин­ципами, во-первых, все классы психологической триады, а во-вторых, закономерности организации личности как субъекта-носителя всех психических процессов.

Общая психология психических процессов и личности как субъекта

Находясь на более высоком уровне интеграции, чем отдельно взятые классы психологической триады - когнитивные,

658

эмоциональные и регуляционно-волевые про­цессы, сознацие - как это следует из изложенного в предыдущей главе - не является все-таки ее конечным, итоговым результатом. Взятое в более широком смысле этого понятия, сознание охватывает высшие уровни ин­теграции всех классов психологической триады, однако именно лишь высшие уровни, а не всю психику в целом. В более узком смысле сознание представляет собой итог интеграции когнитивных и эмоциональных процессов. Здесь сознание рассматривается в его отношении к внеш­ней объективной реальности, т.е. со стороны своей ин­формационно-отражательной функции. При таком значении этого понятия, оно тем более не охватывает конечные результаты психического синтеза. Однако, если при попарном интегрировании классов триады итоги ин­теграции когнитивных и эмоциональных процессов воп­лощаются в структурах человеческого сознания как высшей формы отражения и информации, то итоги интеграции эмоциональных и регуляционно-волевых процессов воп­лощаются в эквивалентном сознанию по масштабу блоке интеграции - характере. Конечным результатом процес­сов внутриклассовой и межклассовой психической интег­рации, охватывающим все горизонтали и вертикали всех трех иерархий в их внутренних и внешних связях, является личность.

И здесь исследование подошло к границе, разделяю­щей общую психологию психических процессов и психологию личности. В данной монографии, прямым предметом исследования которой являются психические процессы, вопросы, связанные с переходом через эту гра­ницу, и специальные вопросы психологии личности, ес­тественно, не могут быть рассмотрены хоть сколько-нибудь подробно. Однако, как было показано в первой главе, ана­лиз закономерностей организации психических процессов только в определенном и относительно ограниченном ди­апазоне может быть абстрагирован от исследования харак­теристик и закономерностей организации их носителя. Там же было показано, что в общей структуре психической

659

деятельности имеется целая иерархия носителей психи­ческих явлений, начинающаяся с телесного носителя в его интегральных и локальных формах. Далее эта иерархия включает в себя все более сложные формы носителей и завершается высшим психическим носителем психичес­ких свойств. Такой наиболее интегративной формой пси­хического носителя является личность как субъект своих свойств и состояний. Конкретные вопросы структуры лич­ности, как упоминалось, не могут быть рассмотрены в контексте настоящего исследования. Однако совершенно обойти вопрос о соотношении персонологии с психоло­гией личности как частью общепсихологической теории невозможно, ибо без нее не может быть построена психо­логическая теория психических процессов и личности как их субъекта-носителя.

Как же развести психологию личности как персо-нологию и психологию личности как часть общепсихоло­гической теории? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вернуться к соотношению категорий "пси­хический процесс", "психическое свойство" и "субъект-носитель своих свойств, процессов и состояний". Однако здесь этот вопрос, в отличие от того, как это было сдела­но в первой главе, должен быть рассмотрен уже с учетом и на основе проведенного анализа характеристик и зако­номерностей организации эмоциональных, регуляцион-но-волевых и сквозных интегративных психических процессов - памяти, воображения, внимания и речи.

Все эти процессы разных уровней организации и сте­пеней интегрированности являются свойствами своих но­сителей и, в свою очередь, носителями своих свойств. Так, перцепт есть свойство материального органа-анали­затора, а константность или целостность суть свойства перцепта. Ощущение также является свойством анализа­тора, а модальность и интенсивность - свойствами ощуще­ния. Элементарная эмоция есть свойство телесного носителя, а полярность есть свойство эмоции. Чувство от­ветственности есть свойство личности как психического носителя, а амбивалентность, например, есть свойство

660

этого чувства. Интеллект есть свойство нервно-мозгового носителя, а интеллектуальная способность - свойство интеллекта. Мотив в зависимости от уровня его организа­ции является свойством телесного или психического носителя, а, скажем, сила мотива есть свойство самого мотива. Все это, так сказать, парциальные, частичные носители разных уровней сложности и разных степеней интегрировавности. Высшим уровнем интеграции систе­мы психических носителей является личность как психи­ческий субъект-носитель своих свойств.

Как было показано в первой главе, носитель как сис­тема является совокупностью не свойств, а элементов. Свойства же системы являются ее принадлежностью именно как совокупности этих элементов. Каждый рас­смотренный уровень общности и интегрированности пси­хических процессов допускает, а в известных рамках даже требует изучения совокупности своих свойств и каждого из них в отдельности в относительной абстракции от материала и структуры самого носителя как множества своих элементов. Так, например, психофизика исследует свойства ощущений, их пространственно-временные, модальные и, главным образом, интенсивностные ха­рактеристики, на первых этапах абстрагируясь от материа­ла и структуры ощущения как системы своих элементов и как носителя своих свойств. И в меру этой абстрагиро­ванное™ от материала и структуры ощущения как носи­теля своих свойств психофизика остается относительно самостоятельной психологической дисциплиной. Аналогич­ным образом дело обстоит с психологией восприятия, памяти, мышления, а также с психологией личности, или персонологией, которая остается относительно само­стоятельной областью, поскольку она исследует совокуп­ность свойств, а носителя изучает лишь через эти свойства. Однако так дело может обстоять только до тех пор, пока не встает вопрос об объяснении природы этих свойств, об их психологическом выведении из способов и форм организации носителя, ибо объяснить свойство - значит вывести его специфику из способов организации носителя

661

свойства как системы элементов, состоящих из опреде­ленного материала и организованных в соответствующую целостную структуру.

Совокупность психических процессов как носителей своих свойств представляет собой иерархическую систе­му, в основании которой лежит исходный уровень, а над ним надстраивается стратиграфия производных уровней. Здесь неизбежно встает вопрос об общих характеристи­ках материала и структуры психических носителей, об их сквозных родовых характеристиках. Психология личнос­ти, изучающая структуру личности как психического субъекта-носителя своих свойств, специфику психичес­кой ткани, из которой строится вся иерархия психичес­ких носителей и высший ее уровень - субъект, является общепсихологической дисциплиной, поскольку обще­психологическая теория потому и является таковой, что она исследует общие закономерности организации всей иерархической системы психических носителей. Обще­психологическую теорию с этой точки зрения можно было бы назвать "психологической гистологией" в той мере, в какой она исследует элементы психической тка­ни, и "психологической морфологией" в той мере, в какой она исследует структуры, в которые организуется эта ткань на разных уровнях иерархии и в разных степе­нях интегрированности.

Если, однако, в первой главе задача изучения родо­вых характеристик психики, составляющих специфику психической ткани на всех уровнях организации психи­ческих носителей, была только поставлена соответствую­щим образом, исходя из общей установки и стратегии дальнейшего исследования, то здесь вопрос об элементах и структуре психической ткани может быть в первом при­ближении решен уже при опоре на весь эмпирический материал исследования когнитивных, эмоциональных и регуляционно-волевых процессов разных уровней общно­сти и разных степеней интегрированности.

Еще в рамках анализа когнитивных процессов сопостав­ление всех перечней их эмпирических характеристик

662

позволило сделать вывод о том, что все эти перечни содер­жат общую подгруппу, в которую входят пространствен­но-временная структура, модальность и интенсивность. При этом показательно, что все когнитивные процессы, начи­ная с перцептивных, в составе своих перечней содержат и подгруппы вторичных характеристик, представляющих со­бой производные формы характеристик первичных. По отношению к перцептивным процессам - это константность, предметность, целостность и т.д., по отношению к про­цессам мыслительным - это характеристики мышления как процесса и мысли как результата и т.д. Только пере­чень характеристик ощущения как простейшего психичес­кого процесса содержит лишь пространственно-временные, модальные и интенсивностные характеристики, производ­ных же характеристик у ощущений нет.

Отсутствие подгруппы вторичных характеристик в спис­ке свойств сенсорных процессов обусловлено тем, что ощу­щение представляет собой лишь парциально-метрически инвариантное воспроизведение внешней реальности, что оно отображает пространственный фон, по отношению к которому в ощущении отражена только локализация объек­та, а его внутренняя структура не развернута. Именно по­тому, что характеристики ощущения воспроизводят не специфику отдельных предметов, а лишь общие свойства пространственно-временного фона, они, эти характерис­тики, воплощают в себе универсальные, родовые свой­ства психических процессов вообще, родовые постольку, поскольку частная, видовая специфичность отдельных про­цессов в них еще отсутствует. Не случайно в эти родовые характеристики входят именно пространственно-времен­ная структура, модальность как качественная специфич­ность и интенсивность как выражение тоже достаточно универсальной энергетической специфичности психичес­ких процессов по сравнению с нервными и всеми осталь­ными допсихическими формами информации.

Но если это предположение верно, тогда первичные характеристики должны быть общими не только для по­знавательных, но и для эмоциональных и регуляционно-

663

волевых процессов. Последующий ход анализа подтвердил это положение. Экспериментально-теоретические иссле­дования показали, что пространственно-временные ха­рактеристики, модальность и интенсивность свойственны эмоциональным и регуляционно-волевым процессам в такой же мере, как процессам когнитивным, но пред­ставлены здесь в формах, соответствующим образом мо­дифицированных.

Анализ эмпирических фактов показал, что наиболее универсальные, родовые свойства психических явлений вообще связаны именно с их пространственно-временной организацией, резко отличающейся от пространственно-временной организации процессов нервного возбуждения, располагающихся по ту сторону психофизиологического сечения. Проведенный выше анализ сквозных психических процессов, начинающийся с основных характеристик наибо­лее общего, универсального интегратора психики - па­мяти, подтвердил это положение, показав, что ее специфичность на собственно психологическом уровне оп­ределяется особенностями парадоксальной организации психического времени и обусловленной ими парадоксаль­ной организацией психического пространства. Универсаль­ность организации психического пространства и психического времени была выявлена и при рассмотрении характеристики воображения, внимания и речи.

Эти родовые, наиболее общие свойства пространст­венно-временной организации психических процессов, однако, модифицируются и приобретают видовую специ­фичность в разных классах психологической триады. Внут­ри этих классов каждый психический процесс приобретает дополнительную специфичность. Так, пространственно-временная организация мыслительных процессов отлича­ется от пространственно-временной организации процессов сенсорно-перцептивных, однако, в основе специфичнос­ти каждого из этих уровней когнитивных процессов лежат универсальные свойства когнитивного пространства и когнитивного времени. Так же дело обстоит с более общими и более частными компонентами пространственно-временной

664

организации эмоциональных и регуляционно-волевых процессов, поскольку эти компоненты принадлежат к раз­ным уровням соЪтветствующих иерархий.

То же самое можно сказать и относительно модальных характеристик. Вообще эти характеристики более частные, чем пространственно-временные, поскольку именно про­странственная и временная организация считается самой универсальной как в объективной реальности, так и в ото­бражающей ее психике. Качественная же специфичность является более частной. Вместе с тем, однако, имеются родовые свойства психической модальности, присущие всем классам психологической триады и выражающиеся уже на уровне сенсорики: всякое ощущение, как и всякий психический процесс, обладает модальной специфичностью по сравнению с универсальной модальностью сигна­лов нервного возбуждения. В рамках этой универсальной психической модальности имеется видовая специфичность модальных характеристик, также начинающаяся уже с сен­сорного уровня, поскольку экстерорецептивные, инте-рорецептивные и проприорецептивные модальности обладают видовой специфичностью.

В несколько более общем виде в силу особого, чрезвы­чайно универсального характера энергетических свойств это относится и к интенсивностным характеристикам, ко­торые в рамках родовой универсальной специфичности содержат и частную, видовую специфичность интенсивностной организации психических процессов, принад­лежащих к разным классам психологической триады.

Все это вместе дает основания прийти к выводу о том, что всякой психической ткани присущи родовые особен­ности, воплощающие в себе ее психологическую природу, и что существуют особенности, выражающие специфику видов ткани. Эта видовая специфичность, по-видимому, связана с особой пропорцией соотношения разных модаль­ных особенностей различных психических процессов, принадлежащих к разным классам психологической триады. Исходя из того, что было показано по отношению к сен­сорному уровню, естественно предположить, что существуют

665

три вида психической ткани: экстерорецептивная, или когнитивная, ткань, эмоциональная психическая ткань и ткань, которую можно было бы назвать деятельностной. Принцип такой классификации достаточно ясен, поскольку именно он имеет в своей основе трехчленную классифи­кацию ощущений и, следовательно, представляет особен­ности этих трех видов ткани уже на сенсорном уровне. Как показал эмпирический анализ, эта модальная специ­фичность присуща не только экстерорецептивным, интерорецептивным и проприорецептивным ощущениям, но она проходит сквозь все уровни соответствующих трех иерархий.

Психическая ткань представляет собой полимодальное образование, потому что эмоциональные процессы вклю­чают в себя и когнитивные компоненты, а регуляционно-волевые процессы включают в себя и когнитивные, и эмоциональные регуляторы. Однако можно полагать, что видовая специфичность каждого из этих трех видов ткани определяется пропорциональным составом различных мо­дальностей. Если в когнитивных процессах преобладают компоненты собственно когнитивных модальностей, а ком­поненты интерорецептивной модальности в предельном случае (в нейтральном диапазоне) могут даже отсутствовать, то в эмоциональной ткани, наоборот, явно выраже­ны и по своим энергетическим характеристикам более полно представлены компоненты интерорецептивной мо­дальности, наряду, конечно, и с компонентами когни­тивных модальностей. В так называемой деятельностной ткани особенно полно представлены компоненты кинес-тетико-проприорецептивной модальности.

В связи с тем, однако, что в структурные формулы эмо­циональных и регуляционно-волевых процессов в качестве их необходимого члена входят и общие характеристики субъекта-носителя, уже в предшествующих разделах мо­нографии, в частности, в главе, посвященной эмоциям, пришлось, хотя и в предварительной форме, затронуть вопрос об общих особенностях этого субъектного компо­нента структурных формул и, следовательно, фактически

666

вопрос о том, распространяются ли выявленные общие свойства психических процессов и на формы и способы организации субъекта-носителя. Хотя этот вопрос до сих пор остается остродискуссионным, были приведены эм­пирические материалы, свидетельствующие о том, что про­странственно-временные, модальные и интенсивностные характеристики, будучи действительно универсальными, родовыми свойствами психики, распространяются и на этот высший уровень психической интеграции и что от них не свободен, следовательно, и уровень организации личнос­ти как психического субъекта своих свойств и состояний. Эти свидетельства содержатся в обширнейшем опыте пси-ходигностики личностных свойств, в материалах таких пси­ходиагностических методов, как метод семантического дифференциала Осгуда, метод чернильных пятен Рорша-ха, метод цветовых выборов Люшера, психографический метод предпочтения геометрических форм в конструк­тивных рисунках фигуры человека (см. Либин, Либин, 1994). Фактические данные и их теоретические обобщения по­казывают, что основные инструменты и критерии доста­точно точных и проверенных на очень больших и многосторонних выборках диагностических заключений воплощены преимущественно в пространственно-времен­ных и модально-интенсивностных характеристиках лич­ности, субъекта.

К тому, что по этому поводу было сказано в соответ­ствующих главах, здесь естественно добавить следующее. Вызывает удивление тот факт, что высокоспецифичные, частные дифференциально-психологические характери­стики субъекта могут диагностироваться средствами та­ких универсальных показателей, как пространственная, временная и модальная характеристики. Кажется неверо­ятным, что такая высочайшая специфичность улавливает­ся и фиксируется с помощью сети с такими, казалось бы, огромными "дырами", в которые, как можно предпола­гать, всякая специфичность должна была бы ускользнуть. Тем не менее эта сеть достаточно эффективна, как о том свидетельствует практический опыт использования основных

667

психодиагностических методов и их пока только на­чинающееся теоретическое осмысление. Чем же обусловлена эта эффективность?

Дело, по-видимому, заключается в том (и это отвеча­ет общей логике и методологическим закономерностям и принципам человеческого познания), что чем обшир­нее класс высокоспецифических особенностей исследуе­мых явлений, тем более универсальными должны быть признаки, общие для них всех. Психические явления не составляют тут исключения. Иначе говоря, только самые универсальные характеристики психики убщи для всех многосторонних и многоаспектных частных и специфи­ческих ее проявлений, воплощенных в личности. Если взять, например, особенности интеллекта, который по своему уровневому расположению гораздо ближе, чем, скажем, сенсорика, примыкает к личностному интегра­лу, то именно в силу их большей специфичности они не могут охватить всех многоаспектных и многокомпонент­ных особенностей эмоциональной и регуляционно-воле-вой сфер личности. Тем более это справедливо по отношению к каким-то отдельным компонентам интел­лектуальных свойств, связанным не с интеллектом в це­лом, а, допустим, только с мышлением; здесь еще более явно выражается невозможность охватить многоаспект­ные свойства личности частными особенностями како­го-то одного психического процесса.

Из этих простых сопоставлений, воплощающих с ло­гической своей стороны закон обратной пропорциональ­ности объема и содержания, ясно следует, что чем более частные и высокоспецифичные характеристики должны быть охвачены соответствующим методом измерения, ана­лиза и психодиагностического заключения, тем более об­щий характер должна носить соответствующая система единиц измерения. Аналогично тому как в основании фи­зической системы единиц измерения лежат единицы про­странства, времени и энергии (сантиметр, секунда, грамм), в основании системы психологических средств измерений, а затем и психологических единиц измерения должны

668

лежать единицы, относящиеся к самым универсальным па­раметрам психики. Соответственно тому, как это имеет место в физичевкой системе единиц, искомая и здесь уже частично выявленная родовая специфичность психичес­кой ткани может и должна быть выражена в единицах из­мерения особенностей структуры психического времени, психического пространства, специфических форм выра­жения психологической интенсивности (психологической энергетики) и, конечно, психологической качественной специфичности. Эти исходные единицы измерения есте­ственным образом должны быть воплощены в характерис­тиках первой подгруппы, составляющей общий компонент всех перечней эмпирических характеристик психических процессов, принадлежащих ко всем классам психологи­ческой триады.

Выявив, в общем достаточно элементарное, но в тра­диционной психологии обычно не принимаемое в рас­чет соотношение универсальных и высокоспецифических признаков, естественно прийти к выводу, что именно универсальные характеристики пространственно-времен­ной и модально-интенсивностной организации психичес­ких явлений, взятые в адекватных, правильных сочетаниях (которые как раз и улавливаются с помощью метода фак­торного анализа), воплощают в себе особенности всех уров­ней организации психических явлений вплоть до личностного интеграла. Это еще раз подтверждает, что выявить, зафиксировать и измерить специфичность и поставить психологический диагноз нельзя без знания общих закономерностей и без такой системы психологи­ческих единиц измерения, которая имела бы в своем основании исходные универсальные единицы измерения, выражающие родовую специфичность психики. На такой основе исходных характеристик должны строиться все про­изводные единицы измерения, отражающие особенности уже более частных психических процессов на различных уровнях их иерархической системы. Решение этой задачи, в свою очередь, требует построения общей теории психологической размерности единиц измерения, в основании

669

которой лежала бы система исходных единиц, над кото­рой затем, как было сказано выше, надстраивалась бы иерархическая многоуровневая система производных еди­ниц измерения, воплощающих в себе особенности всех трех классов психологической триады и затем их интеграции в более крупные блоки, вплоть до личности как субъекта своих свойств и состояний.

Подводя итог рассмотрению вопроса о соотношении персонологии как самостоятельной дисциплины с пси­хологией личности как общепсихологической дисцип­линой, можно сделать два предварительных вывода.

Психология личности, как и всякая другая обще­психологическая дисциплина, может и должна иметь дело с универсальными свойствами психических процессов, психических структур и психических образований, с об­щими признаками и закономерностями организации пси­хической ткани и с самыми общими, универсальными закономерностями организации психических гештальтов.

Если персонология как относительно самостоятель­ная дисциплина продвигается от анализа свойств личности, легче и непосредственнее открывающихся исследованию, к выяснению организации и закономерностей формиро­вания личности как субъекта, как носителя своих свойств, то психология личности как общепсихологическая дисцип­лина по смыслу своей основной направленности продви­гается или во всяком случае должна продвигаться от анализа личности как субъекта, т.е. от анализа системы-носителя свойств, к анализу свойств, принадлежащих этому носи­телю. Иными словами, психология личности как общепси­хологическая дисциплина должна выводить свойства из способов организации их носителя, поскольку в этом имен­но состоит всякое подлинное научное объяснение, а не только описание свойств.

670