VI БЭН ОБ ЭМОЦИЯХ И ВОЛЕ

После спора между нептунистами и вулканистами, - спора, который без

всяких определенных результатов тянулся долгое время, - возникла реакция

против всякой умозрительной геологии. Так как рассуждения без точных данных

не приводили ни к чему, то исследователи перешли в противоположную крайность

и, ограничив свою задачу единственно только собиранием данных, совершенно

оставили рассуждение. Лондонское геологического общество образовалось с

прямой целью собирания данных, в течение многих лет в заседаниях его было

запрещено изложение гипотез, и только недавно стали допускаться попытки

организовать массу наблюдений в стройную теорию.

Эта реакция и сопровождавшая ее контрреакция хорошо разъясняют новейшую

историю английской мысли вообще. Было время, когда наши соотечественники,

вероятно, столько же, как и другие народы, предавались умозрениям о тех

возвышенных вопросах, которые сами собой представляются уму человеческому

Действительно, достаточно беглого взгляда на философские системы, как

настоящие, так и бывшие прежде в ходу на континенте, чтобы видеть, насколько

другие нации обязаны открытиям наших предков. Но в течение одного или двух

поколений эти отвлеченные предметы оставались в пренебрежении, а у людей,

величающих себя "практическими", даже в презрении. Этот умственный фазис -

отчасти, быть может, естественный спутник нашего быстрого развития в

материальном отношении - был в некоторой степени следствием недостаточности

аргументов и потребности в лучших данных. Не столько в силу сознательного

стремления к известной цели, сколько вследствие бессознательного подчинения

тому ритму, который можно проследить в социальных переворотах точно так же,

как в других вещах, - эпоха, когда строили теории, не заботясь о наблюдении,

сменилась эпохой, когда стали наблюдать, не помышляя о теории. В течение же

продолжительною времени, посвященного конкретным наукам накоплено было

громадное количество сырого материала для наук абстрактных и теперь очевидно

настает период когда этот сырой материал будет организован в связную теорию.

Повсюду - в науках неорганического и органического мира в науке об обществе

-- мы можем заметить стремление перейти от поверхностного и эмпирического к

глубокому и рациональному.

В психологии этот период особенно заметен Факты, обнаруженные анатомами

и физиологами, начинают наконец прилагаться к объяснению этого высшего

класса биологических явлений, - и мы видим уже задатки большого успеха.

Сочинение м-ра Александра Бэна, сочинение, которого недавно вышел второй том

{"The Emotions and the Will" - Первый том носит заглавие "The Senses and the

Intellect". Обе книги были совершенно переработаны для второго издания.},

особенно хорошо характеризует этот переход. Это произведение представляет

нам в стройном порядке громадную массу данных, какие новейшая наука дает для

построения связной системы философии духа. Сама же по себе это не есть

собственно система философии духа, а скорее, разделенное на классы собрание

материалов для подобной системы, - собрание, сделанное по тому методу и с

той проницательностью, какие обусловливаются научной подготовкой, и местами

снабженное замечаниями аналитического характера. Это сочинение действительно

представляет собой то, за что оно выдает себя - естественную историю духа.

Сказать, что между исследованиями натуралиста, который собирает, препарирует

и описывает различные виды животных, и трудами ученого, имеющего своим

предметом сравнительную анатомию и исследующего законы организации,

существует то же самое отношение, как между изысканиями Бэна и работами

отвлеченных психологов, - значило бы зайти слишком далеко, так как сочинение

Бэна имеет не исключительно описательный характер. Но подобная аналогия дает

все-таки самое лучшее понятие о том, что сделано Бэном, и при этом самым

ясным образом показывает необходимость его труда. Подобно тому как прежде,

нежели может быть сделано что-либо похожее на верные обобщения по части

классификации организмов и законов организации, должен быть собран обширный

запас фактов, представляемых нам бесчисленными органическими телами, - точно

так же без сколько-нибудь полного очерка явлений духовной жизни едва ли

можно ждать сносной теории духа. До самого недавнего времени наука духа

разрабатывалась так же, как у древних разрабатывались естественные науки

заключения выводились не из наблюдений и опыта, а из произвольных

априористических предположений. Подобный прием, давно уже с громадной

выгодой покинутый в одном случае, мало-помалу оставляется и в другом.

Попытки же разрабатывать психологию как отдел естествознания показывают, что

означенный выше прием скоро будет совсем оставлен.

Труд м-ра Бэна, если рассматривать его как средство к достижению еще

большего, имеет высокое значение. Это в своем роде произведение в высшей

степени научное по концепции, широкое по направлению и законченное по

исполнению. Помимо очерка различных классов духовных явлений, освещенных

новейшей наукой, сочинение Бэна заключает в себе много такого, что прежними

писателями опускалось частью из предрассудка, а частью по невежеству. Мы

разумеем здесь в особенности участие, какое телесные органы принимают в

духовных явлениях, и прибавление к первичным духовным явлениям тех

многочисленных вторичных, которые производятся действиями телесных органов.

М-р Бэн, кажется, первый оценил значение этого элемента в различных

состояниях нашего сознания, и одна из главнейших заслуг его заключается в

том, что он показал, как постоянен и обширен этот элемент. Далее, отношения

произвольных и непроизвольных движений разъяснены так, как не могли

разъяснить их писатели, незнакомые с новейшим учением о рефлексах. Помимо

этого, некоторые из аналитических замечаний заключают местами важные мысли.

Однако, как бы ни был значителен труд м-ра Бэна, мы считаем его

существенно переходным. Это произведение представляет нам в переработанном

виде результаты периода наблюдений, к этим результатам прибавлено много

хорошо описанных фактов, собранных самим автором, затем старый и новый

материал распределен согласно тому более строгому научному методу, который

выработало наше время, - и таким образом пролагает путь к лучшим обобщениям.

Но его классификации и выводы могут иметь все-таки только чисто временное

значение. В развитии каждой науки необходимо не только правильное наблюдение

для составления верной теории, но необходима и верная теория, как

предпосылка к правильному наблюдению. Естественно, что это следует понимать

не буквально, а только в том смысле, что наблюдение и теория должны идти

рука об руку в своем развитии. Первобытная грубейшая теория или

классификация, имеющая в основании своем самое поверхностное знакомство с

явлениями, представляется совершенно необходимой для того, чтобы привести

явления в какой-либо порядок и дать какое-нибудь общее понятие, с которым бы

представлялась возможность сравнивать новые явления и таким образом отмечать

их сходство или различие. При постоянно расширяющемся исследовании частных

случаев обнаруживаются мало-помалу несообразности теории, вследствие чего

она видоизменяется и становится в более близкое соответствие с данными

опыта. Это, в свою очередь, обратно влияет на дальнейшее усовершенствование

наблюдения. Более обширное и полное наблюдение снова ведет к поправкам в

теории. И это продолжается так до тех пор, пока не будет достигнута истина.

Так как в науке духа только недавно началось систематическое собирание

фактов, то нельзя ожидать, чтобы результаты могли быть тотчас же верно

сформулированы. Все, чего можно искать здесь, есть приблизительные

обобщения, которые могли бы служить к лучшему направлению исследований.

Поэтому, если б даже нельзя было сказать, в каком направлении пойдет дело

впоследствии, мы, во всяком случае, могли бы до известной степени быть

уверены, что труд м-ра Бэна носит на себе печать зачаточного состояния

психологии.

Мы полагаем, однако ж, что нетрудно будет указать, в каких отношениях

произведение Бэна представляет собой только подготовительное явление, а

вместе с тем и определить, каков должен быть характер более полной

организации. Мы намерены предпринять подобную попытку, опираясь в объяснении

своих положений на только что вышедший в свет второй том книги Бэна.

Можно ли составить верную классификацию без помощи анализа? Или всякая

классификация должна иметь аналитическую основу? Реальные отношения вещей

могут ли определяться явными характеристическими признаками вещей) Или же

случается обыкновенно так, что известные скрытые черты, от которых зависят

явные признаки, представляют собой истинные особенности? Вот предварительный

вопрос, возникающий при первом взгляде на теорию эмоций Бэна.

Хотя и не открыто, но Бэн все-таки предполагает, что правильное понятие

о природе, порядке и отношениях эмоций может быть достигнуто путем

созерцания их выдающихся объективных и субъективных признаков в том виде,

как они проявляются у людей. Указав, что в этом случае нам недостает тех

средств для классификации, какими мы располагаем относительно ощущений, Бэн

говорит:

"При таких обстоятельствах мы должны обратить свое внимание на способ

распространения различных страстей и эмоций для того, чтобы найти базис

классификации, аналогичной распределению ощущений. Если то, чего мы уже

достигли касательно этого предмета, вполне хорошо обосновано, - в таком

случае оно должно быть взято за исходную точку метода ибо один и тот же вид

распространения будет постоянно сопровождаться одним и тем же духовным

опытом и каждый из двух видов отождествлялся бы с другим и служил бы его

доказательством. Следовательно, ничто так полно не характеризует какого-либо

состояния чувства, как свойство распространяющегося тока, в котором оно

воплощается, или различных органов, которые им специально возбуждаются к

деятельности, а также и способ самой деятельности. Единственный недостаток

заключается в нашем сравнительном неведении распространяющихся токов и в

нашем бессилии распознать характер их в каждом случае, это радикальный

недостаток науки о духе в том виде, как она существует в настоящее время.

Поэтому для распознавания видоизменений человеческого чувства нам все

еще приходится обращаться, как к главному средству, к собственному сознанию,

которое прежде считалось единственной сферой знания для человека,

занимающегося философией духа Мы имеем возможность замечать сходство и

различие состояний нашего сознания, - и на этом мы можем начать постройку

классификации. Такие общности, как удовольствие, боль, любовь и гнев, мы

узнаем по свойству духовного или умственного разграничения, сопровождающего

в нашем уме факт той или другой эмоции. Этот вид сравнения и анализа

духовной деятельности в состоянии дать известную степень точности; чем

дальше мы можем довести эту точность, тем лучше, но это ничуть не

достаточное основание для того, чтобы ограничиться одним указанным видом и

пренебрегать телесными воплощениями, посредством которых дух одного человека

открывается другим. Неразлучность внутреннего чувства с телесными

проявлениями есть факт человеческой организации, и поэтому сам заслуживает

изучения. Для изложения сосуществования и последовательности явлений в этой

области природы трудно было бы найти более приличное место, как трактат о

духе. К описанию явлений духа я не колеблясь присоединяю описание физических

состояний в той мере, насколько я способен определить их.

Есть еще одна сторона, на которую следует обращать внимание при

установлении полного распределения душевных возбуждений, а именно: различия

в поведении людей и искусственности, созданные в помощь нашим общим

склонностям. Так, например, громадное здание изящных искусств имеет свое

основание в чувстве человеческом; а отдавая себе отчет в этом, мы приходим к

признанию интересной группы художественных или эстетических эмоций. Точно

так же, принимая в соображение поведение людей и то, что ими создано, мы

открываем в человеке так называемое нравственное чувство, основания которого

таким образом должны быть исследованы в системе философии духа.

Соединяя эти различные указания или источники для разграничения

душевных возбуждений, как-то: внешние предметы, способ распространения или

выражение, внутреннее сознание, поведение и учреждения людей, составляющие

результат их духовной жизни, - я принимаю следующее распределение эмоций на

семейства или естественные порядки".

Итак, за основание классификации здесь прямо принимаются наиболее

выдающиеся свойства эмоций, отмечаемые как субъективно, так и объективно.

Способ распространения эмоции есть одна из его внешних сторон; учреждения,

порождаемые им, составляют другую. Что же касается до особенностей эмоции,

рассматриваемой как состояние нашего сознания, то хотя они, по-видимому, и

выражают его внутреннюю и конечную природу, но должны быть отнесены к

разряду поверхностных особенностей, так как они замечаются при простом

углублении в себя. Всем известен факт, что различные умственные состояния

нашего сознания, будучи анализированы, оказываются по природе своей далеко

не похожими на то, чем они являются сначала; то же самое, мы думаем,

справедливо будет сказать и относительно тех состояний сознания, содержание

которых составляют эмоции. Как наше понятие о пространстве, которое легко

может быть принято за простое, неразлагающееся понятие, разрешается, однако

ж, в данные опыта, совершенно отличные от того состояния нашего сознания,

какое мы называем пространством, точно так же, вероятно, и чувство

привязанности или почтения слагается из элементов, которые, если взять

порознь, окажутся совершенно отличными от целого, составленного из них. Как

классификация наших идей по понятию о пространстве как о чем-то конечном

была бы классификацией идей по их внешности, - так и классификация наших

эмоций, которая, принимая их за простые, описывая их в том виде, как они

являются в обыкновенном сознании, будет классификацией эмоций по их

внешности.

Таким образом, группировка Бэна вполне определяется наиболее

выдающимися свойствами, т. е. свойствами, объективно сказывающимися в

естественном языке эмоций и в социальных явлениях, вытекающих из них, и

далее свойствами, субъективно обнаруживающимися в тех видах, какие эмоции

принимают в анализирующем сознании. Спрашивается: можно ли правильно

распределить эмоции по этому методу?

Не думаем; и если б м-р Бэн провел далее мысль, с которой начал, он

сам, вероятно, увидел бы, что это невозможно. Как уже сказано, он открыто

принимает "естественно-исторический метод", так как не только ссылается на

него в предисловии, но приводит в первой главе примеры ботанических и

зоологических классификаций как разъяснение того способа, каким он

предлагает разрабатывать душевные возбуждения. Мы признаем это философской

концепцией и сожалеем только, что м-р Бэн упустил из виду некоторые из ее

наиболее важных, выводов. В самом деле, в чем состояла сущность прогресса

естественно-исторической классификации? В оставлении привычки группировать

предметы по внешним, выдающимся признакам и в принятии, за основание групп,

некоторых внутренних и наиболее существенных особенностей. Киты в настоящее

время не причисляются более к рыбам на том только основании, что по общим

формам и нравам жизни они похожи на рыб; теперь их причисляют к

млекопитающим, так как тип из организации, насколько то обнаруживается

анатомическими исследованиями, соответствует типу млекопитающих. Polyzoa, на

которых прежде, в силу их форм и способа произрастания, смотрели как на

водоросли, теперь, по исследовании их внутреннего устройства и деятельности,

оказываются принадлежащими к животному царству. Итак, очевидно, что открытие

реального сродства предполагает анализ. Теперь обнаружилось, что прежние

классификации, руководившиеся общим сходством, хотя заключали в себе много

истинного и были полезны на время, - оказались во многих случаях радикально

ложными и что истинное сродство организмов и настоящее соответствие их

частей могут быть открыты только путем исследования внутреннего строения.

Заметим также и другой очень важный факт в истории классификации. Очень

часто даже тщательный анализ не в состоянии обнаружить сродство организмов,

если этот анализ ограничивается строением организмов только в зрелом

возрасте. Во многих случаях необходимо исследовать строение организма на его

ранних ступенях и даже в его зародышевом состоянии. Так, например,

определить настоящее положение усоногих между животными, исследуя только

зрелые особи, было до того трудно, что Кювье ошибочно причислял их к

моллюскам даже после анатомирования их; и не прежде, как по открытии их

ранних форм, оказалось, что они принадлежат к ракообразным. В сущности,

изучение развития, как средства классификации, так важно, что передовые

зоологи нашего времени считают его единственно абсолютным критерием.

Итак, в прогрессе естественно-исторической классификации нам

представляются два основных факта, которые следует иметь в виду,

классифицируя эмоции. Если, как справедливо принимает м-р Бэн, эмоции должны

быть группируемы по естественно-историческому методу, то этот метод нужно

брать в его совершенной, а не грубой форме. М-р Бэн, без сомнения,

согласится с положением, что правильное объяснение эмоций в их природе и

отношениях должно соответствовать правильному объяснению нервной системы, т.

е. должно представлять другую сторону тех же самых конечных фактов Строение

и отправление должны по необходимости гармонировать между собой. Строения,

находящиеся в известной конечной связи, должны иметь и отправления, между

которыми существует соответствующая связь Строения, возникшие известным

путем, должны иметь и отправления, происшедшие параллельным образом. Отсюда,

если анализ и знание развития организмов нужны для правильного объяснения

строения, то они должны быть так же необходимы и для верного истолкования

отправлений. Подобно тому как научное описание пищеварительных органов

должно обнимать не только их видимые формы и соотношения, но и

микроскопические их черты, равно как и пути, какими они возникли,

посредством дифференцирования, из первичной слизистой оболочки, - точно так

же научное изложение нервной системы должно обнимать общее ее распределение,

микроскопическое строение и способ развития; а равным образом и научное

объяснение нервной деятельности должно заключать в себе эти три

соответствующих элемента. Как в распределении по классам отдельных

организмов, так и в распределении частей одного и того же организма истинный

естественно-исторический метод предполагает конечный анализ, поддерживаемый

исследованием развития. Основывая же свою классификацию эмоций не на тех

признаках, какие добыты при посредстве этих пособий, м-р Бэн уклонился от

воззрений, который сам заявил вначале.

Нам скажут, быть может: "Но каким образом анализировать эмоции и каким

путем определить способ их развития? Различные животные и различные органы

одного и того же животного легко могут быть сравнены между собой в их

внутреннем и микроскопическом строении, равно как и в их развитии; но

отправления, и особенно такие, как эмоции, не допускают подобного

сравнения".

Надо согласиться, что применение этих методов здесь вовсе не легко. Мы

можем отметить различия и сходства во внутреннем строении двух животных; но

сравнительно исследовать умственные состояния двух животных - трудно.

Наблюдая зародыши, можно открыть истинные морфологические отношения органов;

но так как эти органы до рождения не деятельны, то мы не в состоянии вполне

проследить историю их деятельности. При исследованиях такого рода, очевидно,

возникают вопросы, на которые наука еще не готова дать ответ, например, все

ли нервные и другие отправления возникают путем постепенных

дифференцирований, как то имеет место относительно органов? Можно ли поэтому

рассматривать эмоции как отдельные виды деятельности, обособившиеся путем

последовательных видоизменений? Не так же ли, как два органа, первоначально

образовавшиеся из одной и той же оболочки, сделались с течением развития не

только различными, но и сложными по содержанию, оставаясь простыми по

внешности, - не так же ли точно и две эмоции, простые и близко сродные в

своем начале, развившись, могут стать не только непохожими друг на друга, но

и сложными в своей природе, хотя кажущимися сознанию нашему однородными. И

здесь-то, в этой неспособности современной науки дать ответ на указанные

вопросы, лежащие в основе всякой верной психологической классификации, мы

видим причину, почему всякая классификация должна иметь покуда чисто

временное значение.

Но уже и в настоящее время классификация может в значительной мере

пользоваться исследованием развития и конечным анализом. И недостаток

сочинения м-ра Бэна состоит именно в том, что автор не пользовался ими

систематически и в той мере, какая возможна. Так, мы можем, во-первых,

изучать развитие эмоций, восходя по различным ступеням животного царства и

наблюдая при этом, какие из этих возбуждений оказываются самыми ранними и

совпадающими с наиболее низкой организацией и разумностью, в каком порядке

другие совпадают с более высокими дарованиями и, наконец, в каком отношении

к условиям жизни находится каждая из этих ступеней. Во-вторых, мы можем

отметить различия в эмоциях между низшими и высшими человеческими расами, т.

е. получаем право принимать за более ранние и простые те чувства, которые

общи и высшим, и низшим расам, и за позднейшие и более сложные те чувства,

которыми отличаются расы наиболее цивилизованные. В-третьих, мы имеем

возможность наблюдать порядок, в каком эмоции проявляются в человеке с

течением развития от младенчества до зрелого возраста. Наконец, сравнивая

эти три рода эмоций: на восходящих ступенях царства животного, в прогрессе

цивилизованных рас и в индивидуальной истории человека, - мы получаем

возможность определить, в каких отношениях они согласуются между собой и на

какие общие истины указывают нам.

Собрав и обобщив эти отдельные классы фактов, мы тем самым облегчили бы

анализ эмоций. Выходя из того неоспоримого положения, что всякая новая форма

эмоции, появляющаяся в индивиде или расе, есть видоизменение какой-либо

прежде существовавшей эмоции или сочетание нескольких из них, - мы нашли бы

большее пособие в познании этих последних. Так, например, если мы замечаем,

что только весьма немногие из низших животных обнаруживают любовь к

сбережению и что этого чувства нет и у человека в младенчестве; - если мы

видим, что ребенок уже на руках мамки обнаруживает гнев, страх и удивление,

тогда как в нем нет и следов стремления к постоянному обладанию чем бы то ни

было, что дикарь, не имея еще вовсе приобретательной склонности, тем не

менее в состоянии чувствовать привязанность, ревность и любовь к одобрению,

- мы вправе предположить, что чувство, удовлетворяемое собственностью,

слагается из других чувств, более простых и глубоких. Мы можем заключить,

что подобно тому, как в собаке, когда она прячет кость, должно существовать

предощущаемое удовлетворение голода в будущем, точно так же и во всех тех

случаях, когда что-либо сберегается или берется во владение, должно уже в

самом начале существовать идеальное возбуждение чувства, которое будет

удовлетворено сбереженной или приобретенной вещью. Далее, мы можем

заключить, что при той степени разумности, на которой появляются различные

предметы для различных целей, - когда у дикарей, например, появляются

различные потребности, удовлетворяемые предметами, которые они приобретают

как оружие, как кров, как одежду и украшения, - каждый акт приобретения

непременно предполагает приятные ассоциации идей и, таким образом,

доставляет удовольствие независимо от удовлетворения той цели, для которой

служит. В жизни же цивилизованной, где является собственность, не ведущая

исключительно к удовлетворению какой-либо одной определенной потребности, а

могущая удовлетворить всевозможным потребностям, - удовольствие приобретения

собственности обособляется от каждого из различных удовольствий, для которых

служит собственность, т. с. полнее дифференцируется в самостоятельную

эволюцию.

Это объяснение, как ни поверхностно оно, покажет, что мы разумеем под

введением сравнительной психологии в число вспомогательных средств

классификации. Определяя путем индукции действительный порядок развития

эмоций, мы приходим к предположению, что этот порядок должен быть и порядком

их последовательной зависимости; и это ведет нас к признанию порядка их

возрастающей сложности, а следовательно, и к верной их группировке.

Таким образом, уже в самом процессе распределения эмоций по ступеням,

начиная с тех, какие заключаются уже в самых низших формах сознательной

деятельности, и оканчивая теми, какие свойственны взрослому цивилизованному

человеку, открывается путь к конечному анализу, который один только может

привести нас к настоящей науке о данном предмете. Когда мы находим, с одной

стороны, что у взрослого человека есть чувства, которых нету ребенка, а с

другой, что европеец отличается некоторыми чувствованиями, которые редко или

вовсе не встречаются у дикаря; когда мы видим, что помимо новых эмоций,

возникающих самопроизвольно по мере того, как индивид совершенствуется в

своей организации, есть еще новые эмоции, появляющиеся у более развитых

отраслей нашей расы, - невольно рождается вопрос: каким образом возникают

новые эмоции? Дикари, стоящие на самой низкой ступени развития, не имеют

никакой идеи о справедливости и милосердии, у них нет ни слов для этих идей,

ни даже способности воспринять самые идеи; проявления же означенных чувств у

европейцев они приписывают боязни или лукавству. Есть эстетические эмоции,

обыкновенные между нами, как, например, производимые музыкой, которые,

однако ж, едва ли хоть сколько-нибудь испытываются низшими расами. К этим

примерам можно прибавить менее заметные, но более многочисленные контрасты,

какие существуют между наиболее цивилизованными расами в степени

эмоциональности. Если же очевидно, что все эмоции способны постоянно

видоизменяться в течение последовательных поколений, что может появляться и

нечто вроде новых эмоций, то очевидно, что нельзя достигнуть чего-либо

похожего на верное понятие об эмоциях, пока мы не поймем, как они

развиваются.

Сравнительная психология, возбуждая это исследование, вместе с тем

пролагает путь и к ответу. Наблюдая различия между расами, мы едва ли в

состоянии не заметить, что эти различия соответствуют различиям в условиях

существования, а следовательно, и в условиях ежедневного опыта той или

другой расы. У племен, стоящих на самой низкой ступени развития, любовь к

собственности ограничивается только добыванием таких вещей, которые

удовлетворяют непосредственные желания или желания непосредственно близкого

будущего. Беззаботность является как бы правилом жизни, и только в

незначительной степени обнаруживается усилие подготовиться к встрече

отдаленных случайностей. Но с развитием установившихся обществ, которые все

более и более обеспечивали владение, возникало возрастающее стремление

запаса на будущие годы, явилось постоянное упражнение чувства,

удовлетворяемого заботой о будущем, - и это чувство развилось так сильно,

что теперь оно ведет к накоплению богатств в размерах, превосходящих пределы

необходимого. Далее заметим, что при дисциплине социальной жизни, при

сравнительном воздержании от враждебных действий и принятием на себя доли во

взаимных услугах, какие вводятся разделением труда, развились те

благожелательные эмоции, которые у низших племен являются только в форме

грубых зачатков. Дикарь находит наслаждение скорее в том, чтобы причинять

неприятность, нежели в том, чтобы доставлять удовольствие: симпатических

чувств он почти совершенно лишен. Между тем как у нас филантропия

организуется в закон, основывает множество учреждений и побуждает к

бесчисленным проявлениям частной благотворительности.

Из этих и других подобных фактов не вытекает ли тот неизбежный вывод,

что новые эмоции развиваются из новых данных опыта, новых привычек жизни?

Всем известна истина, что в индивиде каждое чувство усиливается по мере

выполнения действий, внушаемых им; сказать же, что чувство усиливается этими

действиями, значит сказать, что оно отчасти создается ими. Мы знаем далее,

что нередко люди упорством в известном образе жизни приобретают известные

склонности, как бы они ни были неприятны для других; а подобные болезненные

склонности предполагают зарождение эмоций, соответствующих известным

специальным деятельностям. Мы знаем, что душевные особенности, подобно всем

другим, наследственны, и различия между цивилизованными народами,

происходящими от одного корня, представляют нам совокупные результаты

незначительных видоизменений, переданных наследственно. А если мы видим, что

между дикими и цивилизованными расами, разошедшимися в отдаленном прошедшем

и в течение сотни поколений следовавшими образам жизни, которые становились

все более и более различными, является громадный контраст в эмоциях, - не

вправе ли мы заключить, что более или менее выдающиеся эмоции,

характеризующие цивилизованные расы, суть организованные результаты

известных сочетаний умственных состояний, - сочетаний, повторявшихся изо дня

в день и находивших свое условие в социальной жизни? Не должны ли мы

сказать, что привычки не только видоизменяют эмоции в индивиде, не только

порождают наклонность к подобным же привычкам и сопровождающим их эмоциям в

потомках, но при условиях, делающих эти привычки упорными, могут довести

прогрессивное видоизменение до таких размеров, что явятся душевные

возбуждения, настолько отличные от прежних, что они могут показаться новыми?

Если же так, то мы вправе предположить, что такие новые эмоции, а затем и

все вообще душевные возбуждения, рассматриваемые аналитически, состоят из

накопившихся и объединившихся групп тех простейших чувств, которые

обыкновенно встречаются вместе в опыте: мы вправе предположить, что они

вытекают из сочетания данных опыта и составляются ими. Если в обстановке

известной расы за одним каким-либо действием или рядом действий, за одним

каким-либо ощущением или рядом ощущений обыкновенно следуют другие ряды

действий и ощущений и, таким образом, порождается известная масса приятных

или болезненных состояний сознания, - то эти состояния, при частом

повторении, до того сплетаются, что начальное действие или ощущение вызывает

хранящиеся в сознании идеи о всех остальных и тем самым в известной степени

производит удовольствия или неприятности, которые некогда испытывались

сполна на самом деле Если же подобное отношение, не ограничиваясь частым

повторением в индивидах, имеет место в течение нескольких последовательных

поколений, то различные нервные действия, которые входят в состав этого

отношения стремятся прийти в органическую связь Они начинают становиться

рефлективными, и при встрече с соответствующим стимулом весь нервный аппарат

в течение прошлых поколений приводившийся в действие этим стимулом, начинает

возбуждаться все с большей и большей силой. Даже при отсутствии

индивидуального опыта производится некоторое неопределенное чувство

удовольствия или боли, представляющее собой то, что мы можем назвать основой

душевного возбуждения. Если же данные опыта прошедших поколений станут

повторяться и в индивиде, то эмоция возрастает как в силе, так и в

определенности и сопровождается соответствующими специфическими идеями.

Этот взгляд на дело, определяемый, как нам кажется, всей совокупностью

установившихся истин физиологии и психологии и обобщающий явления привычки,

национальных особенностей, нравственных сторон цивилизации и в то же время

дающий нам идею о происхождении и конечной природе эмоции, - может быть

разъяснен умственными видоизменениями, каким подвергаются животные.

Известно, что в новооткрытых землях, не обитаемых человеком, птицы до того

малопугливы, что их можно бить палками; но столь же известно и то, что в

течение нескольких поколений они становятся так пугливы, что улетают при

одном приближении человека, и эта пугливость обнаруживается молодыми

животными точно так же, как и старыми. Если не приписывать этой перемены

истреблению менее боязливых особей и сохранению и размножению более

боязливых (так как это не может быть достаточной причиной по сравнительной

незначительности числа животных, убиваемых человеком), мы должны будем

приписать ее накопившимся данным опыта и за каждой из таких данных признать

известную долю участия в произведении перемены. Мы должны заключить, что в

каждой птице, спасающейся с повреждениями, нанесенными ей человеком, или

встревоженной криками других членов стаи (стадные животные, обладающие

малейшей степенью разумности, по необходимости обнаруживают более или менее

сочувствия друг к другу), устанавливается, вероятно, известная ассоциация

идей между видом или фигурой человека и страданиями - посредственными или

непосредственными, какие были испытаны от его деятельности. Мы должны

заключить далее, что состояние сознания, побуждающее птицу улетать при виде

человека, есть не что иное, как мысленное воспроизведение тех болезненных

впечатлений, какие прежде следовали за приближением человека; что такое

воспроизведение становится живее и сильнее по мере того, как возрастает

число болезненных опытов - непосредственных или сочувственных, и что,

наконец, возникающая в этом случае эмоция есть не что иное, как совокупность

оживших, так сказать, страданий, испытанных прежде. Если по истечении

нескольких поколений молодые птицы известной породы начинают обнаруживать

страх перед человеком еще прежде, нежели он нанесет им вред, то из этого

неизбежно вытекает вывод, что нервная система данной породы органически

видоизменилась вследствие опытов жизни; мы должны невольно заключить, что

если молодая птица улетает от человека, то она делает это потому, что

впечатление, производимое на ее чувства приближением человека, порождает

путем зачаточно-рефлективного действия частное возбуждение всех тех нервов,

какие, при подобных условиях, возбуждались в птицах-предках. Далее следует

заключить, что такое частное возбуждение сопровождается известным

болезненным сознанием, а болезненное сознание, возникающее таким образом, и

составляет собственно эмоцию, т. е. эмоцию, неразложимую на специфические

данные опыта и, следовательно, по-видимому, однородную.

Если таково объяснение факта в этом случае, то оно имеет место и во

всех случаях. Если эмоция возникает подобным путем здесь, то и везде она

возникает так же. Мы принуждены заключить, что видоизменения эмоции,

обнаруживаемые различными нациями, и те высшие эмоции, какими цивилизованный

человек отличается от дикаря, должны быть объяснены на основании того же

самого принципа. А подобное заключение непременно приведет к предположению,

что все эмоции вообще произошли точно так же.

Теперь, кажется, достаточно ясно, что мы подразумеваем под

исследованиями эмоций через посредство анализа и исследования развития. Наша

цель состояла в том, чтобы оправдать положение, что без анализа,

способствующего исследованию развития, не может быть истинной естественной

истории эмоций и что естественная история эмоций, основанная на внешних

признаках, может иметь только временное значение. Мы полагаем, что Бэн,

ограничиваясь объяснением эмоций, какие существуют у взрослого

цивилизованного человека, оставил без внимания те классы фактов, из которых

главным образом и должна быть построена наука об этом предмете. Правда, он

говорит о привычках как деятелях, видоизменяющих эмоции в неделимом; но он

не указывает того факта, что при условиях, поддерживающих эти привычки в

течение нескольких поколений, подобные видоизменения способны накопляться; у

него нигде нет намека на то, что видоизменения эмоции, производимые

привычкой, суть такие же эмоции в момент развития. Правда, он ссылается

иногда на особенности детей, но он не следит систематически за переменами,

путем которых детство переходит в возмужалость и которые проливают свет на

порядок и генезис эмоций. Справедливо также, что местами м-р Бэн для

объяснения своего предмета указывает на национальные свойства, но они стоят

у него как изолированные факты, не имеющие общего значения: нигде нет намека

на отношение между этими свойствами и обстановкой жизни нации; моральные же

контрасты между низшими расами, проливающие столь яркий свет на

классификацию, оставлены вовсе без внимания. Справедливо еще и то, что

многие отрывки его труда, а иногда и целые отделы посвящены анализу, но

анализы Бэна случайны, они не лежат в основе всего плана его и являются

просто как нечто вводное. Одним словом, м-р Бэн составил описательную

психологию, которая в главных своих идеях не обращалась за помощью к

психологии сравнительной и аналитической. Поступая же таким образом, он

опустил многое, что должно было бы включить в естественную историю духа; а с

другой стороны, та часть предмета, которую он старался обработать, по

необходимости получила несовершенную организацию.

Даже не обращая внимания на упущение тех методов и средств поверки, на

которые мы указываем, книга м-ра Бэна, как бы ни была она достойна уважения

по своим подробностям, представляется по некоторым главным идеям

недостаточной. Первые параграфы первой главы совершенно поражают нас

странностью своих определений, которую едва ли можно приписать неточности в

выражениях. Вот эти параграфы:

"Дух обнимает собой три области эмоцию, волю и разум".

"Под эмоцией здесь понимается все, что называют чувствами, состояниями

чувств, удовольствиями, страданиями, склонностями, расположениями. Сознание

и сознательные состояния по большей части представляют виды эмоции, хотя

существует и интеллектуальное сознание".

"Воля, с другой стороны, указывает тот великий факт, что наши

удовольствия и страдания, не входящие в состав эмоций, направляют к действию

или побуждают деятельную сторону живого механизма к произведению таких

действий, которые могут доставить удовольствия и прекратить страдания.

Удаление от палящего жара и стремление к умеренному теплу суть действия

воли".

Последнее из этих определений, которое удобнее разобрать первым,

представляется нам весьма ошибочным. Нам приходится только изумляться, как

м-р Бэн, столь знакомый с явлениями рефлективного действия, мог сделать

такое определение, которое причисляет большую часть рефлективных действий к

явлениям воли. Ему, по-видимому, совершенно незнакомы разграничения новейшей

науки он не только возвращается к неопределенным понятиям прошлого, но

считает произвольным то, что и простонародный язык едва ли обозначит этим

словом. Если б вы стали делать выговор кому-нибудь за то, что он выдернул

свою ногу из кипятка, в который нечаянно опустил ее, вам ответили бы, что

человек был не в силах удержать ногу в воде, и такое возражение

подтвердилось бы общим опытом, свидетельствующим, что удаление какого-либо

члена от соприкосновения с чем-нибудь горячим происходит совершенно

непроизвольно, т. е. совершается не только помимо воли, но даже вопреки ее

усилиям продолжить соприкосновение. Каким образом можно приводить в пример

действия воли то, что происходит вопреки ей? Мы вполне уверены, что нет

возможности провести демаркационную линию между автоматическими и

неавтоматическими действиями. Мы можем постепенно перейти от действия чисто

рефлективных к сочувственным и, наконец, к произвольным. Если взять случай,

на который указывает м-р Бэн, то очевидно, что от вполне умеренного тепла,

из которого удаление остается вполне произвольным, мы можем рядом бесконечно

малых ступеней дойти до теплоты, которая принуждает нас к непроизвольному

удалению, очевидно также, что в этом ряду есть ступень, на которой

произвольное и непроизвольное действия сливаются. Но трудность абсолютного

разграничения в этом случае отнюдь не представляет основания для отрицания

резкого контраста, точно так же, как она не служит основанием для отрицания

разницы между светом и темнотой. Если бы мы включили в число проявлений воли

все случаи, когда удовольствия и страдания "направляют к действию или

побуждают деятельную сторону живого механизма к произведению таких действий,

которые могут доставить удовольствия и прекратить страдания", то мы должны

были бы признать за проявления воли чиханье и кашель, чего м-р Бэн, конечно,

не допустит. Надо признаться, что мы в самом деле находимся в недоумении. С

одной стороны, если м-р Бэн не думает так, то подобный небрежный способ

выражения поражает нас у писателя столь точного. Если же, с другой стороны,

он думает так, то мы не в состоянии понять его точки зрения {Во 2-м издании

своего труда Бэн переделал все указанные здесь места, и в переделках повсюду

видно влияние замечаний Спенсера.}.

Подобный же разбор приложим и к определению, какое Бэн дает душевному

возбуждению. Здесь он также уклоняется от общепринятого употребления слова и

уклоняется, как мы думаем, в совершенно ложном направлении. Каково бы ни

было толкование, указываемое словопроизводством, во всяком случае слово

"эмоция" (emotion) обыкновенно означает не тот род чувства, который бывает

прямым результатом какого-либо действия на организм, но тот, который

является или посредственным результатом такого действия, или возникает

совершенно независимо от него. Это слово употребляется для обозначения тех

состояний чувствования, которые рождаются в сознании независимо, в отличие

от тех, которые возникают в нашем теле и известны под именем ощущений.

Психология не может отвергать этого разграничения, принимаемого обычным

языком: напротив, она должна усвоить его себе и сообщить ему научную

точность. Но м-р Бэн игнорирует, по-видимому, всякое подобное разграничение.

Под словом "эмоция" он разумеет не только страсти, стремления, склонности,

но и все "чувства, состояния чувств, удовольствия, страдания", т е. все

ощущения Это уже никак не погрешность в выражении, потому что, утверждая в

первой фразе: "дух обнимает собой три области: эмоцию, волю и разум", - м-р

Бэн по необходимости предполагает, что и ощущение входит в одну из этих

областей. А так как его нельзя отнести ни к воле, ни к разуму, то его,

очевидно, нужно причислить к эмоции, как это прямо и делается в следующей

затем фразе.

Мы можем считать это только шагом назад: хотя разграничения,

установленные в обыкновенном мышлении и языке, нередко исчезают в высших

обобщениях науки (например, крабы и черви отнесены вместе к подцарству

Annulosa); но вообще наука признает важность этих разграничений, как имеющих

реальное, хотя и не основное значение. То же самое надо сказать и о

настоящем случае. Общность, какую обнаруживает анализ между ощущениями и

эмоциями, не должна закрывать от нас резкого контраста, существующего между

ними. Если нужно более широкое слово для обозначения какого бы то ни было

чувствующего состояния, то для этой цели с удобством можно принять так часто

употребляемое слово - "чувствование" (feeling). Разумея же под чувствованием

весь тот обширный отдел состояний духа, которые не относятся к познанию, мы

можем разделить его на два порядка: ощущения и эмоции.

Теперь, прежде чем закончить нашу статью, приведем вкратце общий очерк

классификации, которая сообщает указанному нами разграничению научную форму

и развивает его несколько далее. Классификация эта, внушенная некоторыми

основными чертами, добытыми, правда, без особенно продолжительного

исследования, кажется нам довольно согласной с тем, что обнаруживается

подробным анализом.

Если оставить в стороне волю, которая есть просто однородное состояние

духа, образующее промежуточное звено между чувством и действием и не

допускающее подразделений, то все состояния нашего сознания распадаются на

два обширных класса: познавания и чувствования. Познавания или те виды

духовного состояния, в которых мы бываем заняты отношениями, существующими

между нашими чувствами, можно разделить на четыре подкласса:

Познавания представляющиеся или такие, в которых сознание занято

локализированием ощущения, полученного организмом, т. е. занято отношением

между этим наличным состоянием духа и теми наличными же состояниями духа,

которые составляют наше сознание о части, подвергнувшейся внешнему влиянию,

как, например, когда мы порежем себя.

Представительно-воспроизведенные познавания или такие, в которых

сознание занято отношением между ощущением или группой ощущений и

воспроизведением различных других ощущений, на опыте обыкновенно

сопровождающих это ощущение или эту группу. Это есть то, что обыкновенно

называется восприятием, - акт, в котором наряду с известными наличными

впечатлениями в сознании возникают идеи о других впечатлениях, обыкновенно

связанных с первыми; так, например, когда внешняя форма и цвет апельсина

заставляют нас мысленно приписать ему все другие его свойства.

Познавания воспроизведенные или такие, в которых сознание занято

отношениями между идеями или воспроизведенными ощущениями, как то бывает во

всех актах припоминания.

Познавания перевоспроизведенные или такие, в которых сознание занято не

воспроизведениями частных отношений, являвшихся сознанию прежде, но таких, в

которых воспроизведенные частные отношения мыслятся только как содержащиеся

в каком-либо общем отношении. Иначе сказать: в этих суждениях конкретные

отношения, взятые некогда из опыта, воспроизводятся в той мере, насколько

они становятся объектами сознания, наряду с абстрактным отношением, которое

формулирует их. Идеи, вытекающие их этого отвлечения, сами по себе не

представляют действительных опытов, но являются символами, стоящими вместо

целых групп таких действительных опытов, т. е. воспроизводят агрегаты

представлений и могут, таким образом, быть названы перевоспроизведенными

познаваниями. Ясно, что процесс перевоспроизведения может идти тем далее,

чем абстрактнее становится мысль.

Чувствования или те виды духовного состояния, в которых мы бываем

заняты не отношениями, какие существуют между чувствующими состояниями

нашими, а самими этими состояниями, - могут быть разделены на четыре

параллельные подкласса:

Чувствования представляющиеся, обыкновенно называемые ощущениями, суть

такие состояния духа, в которых вместо того, чтобы рассматривать телесное

впечатление относительно его рода или места, мы созерцаем его в нем самом,

как удовольствие или страдание, - например, когда едим.

Чувствования представительно-воспроизведенные, обнимающие собой большую

часть того, что мы обыкновенно называем эмоциями, суть такие, в которых

ощущение, группа ощущений или группа идей и ощущений вместе возбуждают

агрегатную массу представленных ощущений, частью принадлежащих

индивидуальному опыту, а главным образом - лежащих глубже его и потому

неопределенных. Эмоция ужаса может служить примером. Наряду с известными

впечатлениями, производимыми на глаза или слух, а иногда на то и на другое

вместе, в сознании вызываются многие страдания, которым прежде

предшествовали такие впечатления. Если же отношение между подобными

впечатлениями и страданиями становилось обычно у известной расы, то

определенные идеи о таких страданиях, добытые индивидуальным опытом,

сопровождаются еще неопределенными страданиями, вытекающими из

унаследованного опыта, т. е. сопровождаются смутными чувствами, которые мы

можем назвать органическими воспроизведениями. В ребенке, который уже на

руках кормилицы кричит, увидев или услышав что-либо страшное, эти

органические воспроизведения являются нам в виде смутного беспокойства,

которому личный опыт не успел еще сообщить специфических черт.

Чувствования воспроизведенные обнимают собой идеи о чувствованиях,

указанных выше, когда они возникают независимо от соответствующих внешних

возбуждений. Как пример их, можно привести чувства, с которыми пишет поэт и

которые рождаются в умах его читателей.

Чувствования перевоспроизведенные, куда входят те более сложные

состояния чувствований, которые бывают не столько прямыми результатами

внешних возбуждений, сколько посредственными или рефлективными их

результатами. Любовь к собственности есть чувство этого рода. Оно

пробуждается не присутствием какого-либо частного предмета, но вообще

предметами, допускающими идею приобретения, - не просто только вследствие

присутствия таких предметов, но вследствие известного идеального отношения к

ним. Как показано было выше, это чувство состоит не из представленных в уме

выгод от обладания тем или другим предметом, а из воспроизведенных выгод

обладания вообще, т. е. оно создается не из тех или других конкретных

воспроизведений, а из абстракций от многих конкретных воспроизведений; и

есть поэтому перевоспроизведенное чувство. Более высокие чувства, как,

например, чувство справедливости, еще полнее подходят под этот характер.

Так, во взятом нами примере состояние чувствования слагается из других

состояний, которые суть сами вполне или почти вполне перевоспроизведенные

чувствования: оно заключает в себе представления тех низших эмоций, которые

порождаются в нас владением собственностью, свободой действий и пр., и,

таким образом, является в гораздо более высокой степени перевоспроизведенным

чувством.

Эта классификация, обозначенная здесь в самых грубых чертах и вполне

допускающая дальнейшее расширение, окажется согласующейся с результатами

анализа, поддерживаемого исследованием развития. Как бы мы ни следили за

духовным прогрессом- по ступеням ли животного царства, по ступеням ли

человеческого рода, или же, наконец, по стадиям индивидуального развития, -

во всяком случае, очевидно, что прогресс как в познаваниях, так и в

чувствованиях идет и должен идти от презентативного ко все более и более

репрезентативному Невозможно отрицать, что разум восходит от простых

восприятий, в которых сознание занято локализацией и классификацией

ощущений, к восприятиям более и более сложным; далее, к простому

умозаключению и затем к умозаключению более и более сложному и отвлеченному,

т. е. более и более отдаленному от ощущения. Параллельный же ряд ступеней

идет и в развитии чувств: простое ощущение, несколько ощущений, сочетающихся

между собой; ощущения, сочетающиеся с воспроизведенными ощущениями;

воспроизведенные ощущения, организовавшиеся в группы, в которых отдельные

признаки их стушевываются в значительной степени; наконец, воспроизведения

этих групп, в которых первоначальные элементы чувствования становятся еще

более смутными. В обоих случаях прогресс по необходимости идет от простого и

конкретного к сложному и абстрактному: это-то и должно быть основанием

классификации как познавании, так и чувствований.

Место, занятое здесь разбором сочинения м-ра Бэна, мы могли бы

наполнить изложением содержания этого сочинения и похвалами ему, если бы

считали это более важным. И хотя мы откровенно указали то, что признаем

недостатками этого труда, но из этого отнюдь не следует, чтобы мы не

признавали несомненных его достоинств. Повторяем, что, как изложение

естественной истории духа, это сочинение, по нашему мнению, лучше всех,

написанных до настоящего времени. Оно представляет собой весьма ценное

собрание тщательно обработанных материалов. Быть может, мы не в состоянии

лучше выразить своего мнения о достоинстве этого произведения, как сказав,

что книга м-ра Бэна необходима для всякого, кто захотел бы сообщить этой

ветви психологии вполне научную организацию.