XII ПОЛИТИЧЕСКИЙ ФЕТИШИЗМ

(Первоначально напечатано В "The Reader" от 10 июня 1865 г.)

Европейцу представляется чем-то поразительным, что индус, прежде чем

приняться за дневную работу, молится импровизированному богу, слепленному им

же самим в несколько минут из глины. Мы читаем с изумлением, почти с

недоверием, о молитвах, предполагаемая сила которых зависит от ветра,

приводящего в движение листки, где эти молитвы написаны. Когда нам говорят о

том, что иной житель Азии, недовольный своими деревянными божками,

опрокидывает и бьет их, это вызывает в нас смех и удивление.

Но чему же здесь удивляться? Того же рода предрассудки мы видим каждый

день и в тех людях, с, которыми мы живем; правда, предрассудки не столь

резкие, но по существу того же характера. Есть и такие идолопоклонники,

которые хотят и не мастерят объектов своего поклонения из мертвого вещества,

но которые, вместо этого, берут в качестве сырого материала живых людей,

которые укладывают известную массу их в некоторую особенную форму, и думают,

что после такой формовки у человечества появляются силы и свойства, каких до

того времени не было. И в том и в другом случае сырой материал насколько

возможно маскируется. При помощи прикрас декоративного характера дикарь

помогает своей уверенности, что перед ним нечто более чем простое дерево.

Точно так же и гражданин придает политическим учреждениям, созданию которых

он способствовал, столь внушительные внешние атрибуты и названия,

выразительно говорящие о власти, что его уверенность в ожидаемых от них

благодеяниях усугубляется. То же сияние "божественного величия", которым

окружены короли, хотя сияние и не столь яркое, окружает и всех

начальствующих лиц, до самых низких ступеней их, так что в глазах народа

даже простой полицейский, одетый в форменное платье, является облеченным

особою непостижимою властью. Даже более того, символы власти совершенно

отжившие тоже вызывают благоговение даже у тех, кто хорошо понимает, что они

уже отжили свое время. Людям кажется, что в формуле закона заключается

какая-то особая сила, которая обладает способностью связывать людей, и что

правительственный штемпель тоже не лишен такой сверхъестественной силы. Эти

два вида идолопоклонства походят один на другой еще вот в каком отношении: в

том и в другом случае вера, несмотря на вечные разочарования, держится в

душе очень упорно. Трудно понять, каким образом идолопоклонник, избив резное

изображение своего бога за неисполнение какого-нибудь желания, снова потом

поклоняется ему и испрашивает милостей от него. Мы можем успокаивать себя

тем, что, в свою очередь, и все идолы нашего политического пантеона терпят

наказания за то, что не оправдали возлагавшиеся на них надежды, и тем не

менее на них все же продолжают смотреть с полной надеждой, что в будущем

обращенные к ним молитвы будут услышаны. В любой почти газете то и дело

доказывается бестолковость, мешковатость, испорченность, бесчестность

официализма в том или ином его проявлении. По всей вероятности, в половине

передовых статей, какие пишутся, речь идет о какой-либо полнейшей

официальной ошибке, возмутительной проволочке, поразительной подкупности,

огромной несправедливости, невероятной расточительности в официальных

сферах. И, однако, за таким бичеванием, в котором постоянно находит исход

обманутое ожидание, следует непосредственно возобновление прежней веры: если

такие-то благодеяния еще не имели место, на них продолжают надеяться и

продолжают молить о новых. Что ни день, то новые доказательства, что старые

правительственные механизмы сами по себе инертны, и если, по-видимому, они

имеют силу, то обязаны ею общественному мнению, приводящему в движение их

части; тем не менее одновременно с этим, тоже каждый день, нам то и дело

предлагаются новые государственные механизмы, устроенные по шаблону старых.

Эта неисчерпаемая доверчивость наблюдается и среди людей самой широкой

политической опытности. Лорд Пальмерстон, который, вероятно, знает свою

публику лучше, нежели кто-либо иной, между прочим, сказал, отвечая на запрос

в палате: "Я вполне убежден, что ни одно лицо, принадлежащее к правительству

все равно, - в высшем или в низшем управлении, - не позволило бы себе

нарушить доверие в каком-либо деле, ему порученном". Утверждать подобную

вещь перед лицом бесконечного числа обличительных фактов лорд Пальмерстон

мог лишь потому, что ему было прекрасно известно, до какой степени вера

людей в официализм могущественнее, чем противоречащая ей действительность. В

каких же случаях оправдываются надежды, возлагаемые на деятельность

государства? Можно было бы подумать, что основные интересы людей побудят их

воспользоваться вездесущим государственным аппаратом, например, в целях

правосудия; но на деле выходит не так. С одной стороны, мы видим

несправедливо осужденных, невиновность которых позднее доказывается и

которым "прощают" преступление, им не совершенное; и это - их утешение после

незаслуженного страдания. С другой стороны, лорд-канцлер смотрит на тяжкие

проступки иных сквозь пальцы, если ущерб, причиненный этими проступками,

частью возмещен: более того, лорд-канцлер хлопочет о назначении преступнику

пенсии. Один человек, действительно провинившийся, вознаграждается, тогда

как другому, чья невиновность доказана, не возмещают ни перенесенных им

страданий, ни имущественных убытков! Если эта удивительная несообразность и

не очень часто проявляется в делах официального правосудия в форме такого

резкого контраста, то частями она обнаруживается в бесконечном ряде случаев.

Мальчишка крадет на два пенса плодов - его ждет тюремное заключение;

тысячи фунтов стерлингов переходят из государственных касс в карман частного

лица - за это оно не несет никакого наказания. Но ведь это аномалия? В

том-то и дело, что нет! Это - узаконенная форма для массы судебных решений.

Теоретически государство - защитник прав своих подданных; на практике же оно

постоянно действует как нападающая сторона. По общепризнанному принципу

правосудия, всякий истец, начавший несправедливое судебное преследование,

обязан возместить судебные издержки ответчика: государство же по сие время

упорно отказывается покрывать судебные издержи граждан, несправедливо

привлеченных им к судебной ответственности. Больше того: оно сплошь и рядом

пыталось добиваться обвинения с помощью преступных средств. Некоторые из

наших современников, вероятно, еще помнят, как в процессах, преследующих

акцизные нарушения, государство подкупало присяжных: когда выносился

приговор в пользу государства, присяжные получали двойное вознаграждение, -

это вошло в обычай; а чаще всего дело кончалось лишь тогда, когда адвокат

ответчика, в свою очередь, тоже давал обещание вдвойне вознаградить

присяжных, если их вердикт будет в пользу его клиента!

И не в одних только высших сферах судебной администрации зло

официального отношения к делу всегда и во все времена так явно бросалось в

глаза, что даже вошло в поговорку; оно проявлялось не только в судебной

волоките, способной отравить жизнь человека; не только в разорительных

судебных издержках, благодаря которым самое слово "канцелярия" стало

каким-то пугалом; не только в процессах коммерческих судов, - процессах,

которые всегда вели за собой такие чудовищные издержки, что кредиторы бегали

от судей хуже чем от чумы; проявлялось не только в сомнительном характере

самих тяжб, благодаря которому лучше согласишься вынести грубейшую

несправедливость, лишь бы избежать еще худшей несправедливости во имя

закона, так как последний результат, столь же вероятен, как и первый, - но

проявлялось всюду, в самых низших сферах судебной администрации, где

ежедневно можно наблюдать множество промахов и нелепостей. Кому не известны

ходячие насмешки, сочиненные на полицию? Что могут нам возразить на это? Что

в такой массе людей, несомненно, должны быть и нечестные, и неспособные? Да,

но в таком случае, по крайней мере, те распоряжения, которые идут к этим

людям сверху, должны быть справедливы и обдуманны. Однако одного взгляда

достаточно, чтобы убедиться, что на деле это вовсе не так. Возьмем, для

примера, хорошо всем знакомую историю с телеграммой, отправленной по крайне

важному и безотлагательному делу одним ирландским административным

учреждением; ничтожный расход на эту телеграмму был занесен в отчет, который

представляется в главное управление в Лондоне; там это вызвало возражение;

возникла длинная переписка, прежде чем последовало разрешение на отпуск

требуемой суммы, и то с оговоркой, что впредь таких утверждений даваться не

будет, если на подобный расход предварительно не будет испрошено согласия

главного управления в Лондоне. Мы не отвечаем за достоверность факта, но вот

вам другой, за достоверность которого мы можем поручиться, а он, в свою

очередь, подтвердит возможность и вышеприведенной истории. Один из моих

друзей, заметив, что его обворовал повар, бежит в полицейское бюро, излагает

там свое дело, дает самые точные указания о дороге, по какой должен был, по

его мнению, скрыться вор, и просит полицию распорядиться по телеграфу о его

задержании во время пути. На это ему отвечают, что без разрешения сделать

этого нельзя; на получение же разрешения потребовалось довольно много

времени. В результате вор, прибывший в город в тот самый час, какой был

указан моим другом, ускользнул: следов его так и не нашли. Перейдем к другой

области полицейской деятельности: к упорядочению уличного движения.

Ежедневно на улицах Лондона десятки тысяч легких экипажей с седоками,

спешащими по крайне нужным делам, задерживаются какими-нибудь четырьмя

телегами и столькими же ломовыми фурами, которые там и сям ползут медленным

шагом. Эти телеги и фуры - ничтожное меньшинство в общем движении: ускорив

их движение или приурочив его к утренним и вечерним часам, полиция

значительно уменьшила бы неудобство. Но вместо того, чтобы заняться

устранением препятствий, действительно затрудняющих уличное движение,

полиция занимается совсем другим: она следит за всем тем, что вовсе уже не

является такой помехой этому движению. Так, недавно еще продавцам афиш

запрещалось ходить по улицам под тем предлогом, что они будто бы мешают

движению толпы: многие из них, неспособные к другой работе, лишились

благодаря этому ежедневного заработка в размере одного шиллинга и были таким

образом как бы поставлены в ряды нищих и воров. Есть примеры похуже этого.

Несколько лет тому назад между полицией и маленькими продавщицами апельсинов

возникла настоящая война: их гнали отовсюду, говоря, что они мешают

прохожим. А между тем ежедневно на самых людных пунктах неподвижно торчат

субъекты с игрушками, надувающие детей и родителей, чтобы продать эти

игрушки: они сами издают разные звуки и уверяют покупателей, что так кричит

игрушка, а рядом стоит полисмен и с отеческим видом наблюдает, как

сколачивается деньга путем обмана и надувательства; и, если вы его спросите,

почему он не находит нужным вмешаться, он вам ответит, что он не получал на

это приказаний. Неправда ли, милый контраст! Если вы недобросовестный

торговец, то вы можете смело собрать вокруг себя на тротуаре небольшую

толпу, не опасаясь, что вы получите выговор за задержку движения. Если вы

честны, вас оттолкнут далеко от края тротуара, как докучную помеху;

оттолкнут куда? - на нечестную дорогу.

Такая беспомощность официальной машины в тех случаях, когда дело идет о

нашей защите от несправедливости, по-видимому, должна была бы заставить нас

относиться скептически к другим ее предначертаниям. Уж если в деле судебной

защиты и полицейской охраны, в котором свои же неотложные интересы должны

побуждать граждан требовать от официальной машины правильного

функционирования; уж если здесь эта машина, в теории являющаяся защитником

гражданина, становится так часто его врагом; если слова "прибегать к закону"

звучат для нас равносильно фразе "обеднеть" и, может быть, даже "разориться

окончательно", - то, разумеется, в других делах, где наши интересы,

поставленные на карту, менее настоятельны, никак уж нельзя ждать, чтобы

официальная машина оказалась на высоте своего положения. Но такова сила

политического фетишизма! Ни упомянутый ряд опытов, ни другие, им подобные,

которыми нас дарит каждое административное учреждение, не могут поколебать

всеобщей веры. Несколько лет тому назад обществу были предъявлены факты

относительно употребления капитала Гринвичского госпиталя: оказалось, что

только одна треть этого капитала шла на призреваемых моряков-инвалидов, две

же остальные уходили на издержки по администрации: но ни этот факт, ни

другие, ему подобные, не помешают нам создавать все новые административные

учреждения. Притча о людях, которые фильтровали воду, чтоб удалить из нее

едва заметную мошкару, и в то же время не замечали, как глотали в ней целых

верблюдов, как нельзя более подходит к действиям официальной машины.

Полюбуйтесь, с какой тщательностью здесь относятся к мелочам бюджета, как

все сортируется, раскладывается по небольшим пакетам, перевязанным красной

лентой, и в то же время по какой-то необъяснимой безалаберности целый

департамент, и притом такой, как департамент по выдаче патентов и

привилегий, оставляется совершенно без контроля. Разумеется, это ничуть не

мешает раздаваться голосам, предлагающим ввести в торговых компаниях

отчетность наподобие правительственной. Общество узнает, нисколько, однако,

не теряя от этого своей веры, такие невероятные нелепости, которых, казалось

бы, не могло создать даже и самое больное воображение! Возьмем, например,

практикующийся в правительственных учреждениях, как обнаружилось недавно,

порядок поощрения служащих: чиновник одного из отделений департамента

занимает по смерти своего начальника его место; новый пост, конечно,

налагает на него новые, более сложные обязанности, но жалованья ему не

прибавляют; в то же время в другом отделении чиновник, ответственность

которого ничуть не увеличилась, получает прибавку содержания из

образовавшихся таким путем остатков.

Мы никогда не кончили бы, если б вздумали перечислять все такие промахи

и нелепости: это наследство, переходящее от поколения к поколению; ни

комиссии, ни отчеты, ни дебаты ничего с этим поделать не могут. И в то же

время каждый год приносит новую жатву проектов в области административных

начинаний, и с каждым новым проектом общество снова и снова рассчитывает

получить наконец-то, чего оно от этого проекта ждет. А возьмем между тем

армию - в ней царит система производства, которую нельзя назвать иначе, как

организованным торжеством невежества, но которая тем не менее продолжает

действовать вопреки постоянным нападкам; возьмем адмиралтейство - ни для

кого не тайна, что его организация никуда не годна и что все его поступки

способны только вызывать смех; возьмем церковь - она цепляется за давно

отжившие формы, вопреки общественному мнению, которое их отвергает, - и,

несмотря на все это, с каждым новым днем все настоятельнее и настоятельнее

раздаются требования о необходимости распространять законодательные

определения на новые области. Что нужды, что наши строительные законы повели

лишь к постройке менее прочных домов, чем прежде; что нужды, что инспекция

каменноугольных копей бессильна предупредить взрывы рудничного газа; что

нужды, что введение инспекции на железных дорогах, лишь увеличило число

катастроф на этих дорогах; среди нас, будто на смех всем таким неудачам и

многим другим, свидетелями которых мы постоянно бываем, царит и продолжает

царить то, что Гизо так удачно называет "грубым обольщением, верою в

верховное могущество политического механизма".

Великую услугу оказал бы обществу тот, кто взял бы на себя труд

проанализировать законы, изданные... ну хотя бы за последние 50 лет; кто

сравнил бы результаты, ожидавшиеся от этих законов, с результатами,

действительно полученными. Для того чтоб написать такую полную откровений и

в высшей степени поучительную книгу, достаточно было бы привести мотивы,

вызвавшие то или другое законодательное определение, и показать, сколько

зла, подлежащего теперь устранению, было порождено предыдущими

мероприятиями. При этом для исследователя было бы всего труднее, разумеется,

удержаться в должных рамках при повествовании, которое легко может сделаться

бесконечным, о розовых надеждах, всегда кончавшихся неожиданными крушениями.

В заключение было бы очень полезно указать, насколько выигрывал тот

воздержанный законодатель, который после ряда убедительных уроков решился

наконец раз навсегда прекратить свои законодательные попытки.

Не думайте, однако, чтобы и подобная сводка фактов, при всем богатства

и поучительности содержания, могла хоть сколько-нибудь повлиять на изменение

среднего уровня умов. Политический фетишизм будет жить, доколе люди будут

лишены научного образования, доколе они будут считаться лишь с ближайшими

причинами, не ведая о причинах более отдаленных и более общих, которые

двигают первыми. И пока то, что теперь называют образованием, не будет

свергнуто настоящим образованием, цель которого объяснить человеку сущность

мира, в котором он живет, до тех пор новые политические иллюзии будут

расцветать на иллюзиях погибших. Но и теперь уже есть избранные умы - и ряды

их все пополняются, - умы, для которых вышеупомянутая книга не прошла бы

бесследно; для них-то и стоило бы ее написать.