XV АМЕРИКАНЦЫ

Разговор с интервьюером и речь, сказанная

автором во время его пребывания

в Северо-Американских Соединенных Штатах

в 1882 г.

РАЗГОВОР 20 ОКТЯБРЯ 1882 г.

- Отвечает ли то, что вы видели, вашим ожиданиям?

- Оно их далеко превзошло. Несмотря на все что я читал об Америке, я не

имел достаточно ясного представления о том колоссальном развитии

материальной культуры, которое мне пришлось здесь повсюду наблюдать.

Размеры, богатство и роскошь ваших городов и в особенности великолепие

Нью-Йорка просто поразили меня. Хотя я и не видел еще чудес вашего Запада,

вашего Чикаго, но некоторые из ваших не столь людных городов, как, например,

Кливленд, поразили меня как результат деятельности одного только поколения.

Обыкновенно, когда мне приходилось бывать в местах с несколькими десятками

тысяч жителей, где телефоны у каждого под рукой, мне становилось как будто

бы стыдно за отсутствие предприимчивости в наших городах, в которых часто

при 50 и более тысячах жителей телефоны совершенно отсутствуют.

- Вы усматриваете, я полагаю, в этих результатах великие преимущества

свободных учреждений?

- Вот теперь-то и выступает на сцену одна из неудобных сторон

интервьюирования. Я был в вашей стране менее двух месяцев, видел

относительно небольшую ее часть и сравнительно мало людей, и между тем вы

хотите, чтобы я высказал вам совершенно определенное мнение по такому

серьезному вопросу.

- Но вы согласитесь, может быть, отвечать с оговоркой, что вы передаете

только лишь свои первые впечатления?

- Ну хорошо, с этим условием я могу ответить, что хотя свободные

учреждения и были отчасти причиной вышеуказанного явления, но, во всяком

случае, причиной не главной, как мне кажется. Прежде всего, на долю

американцев выпало беспримерное счастье: у них громадные минеральные

богатства и обширные пространства девственной почвы, производящей все в

изобилии и притом при самых незначительных расходах на культуру. Само собою

разумеется, что одно уже это обстоятельство должно было значительно

способствовать достижению такого колоссального результата. Затем, они

выиграли также и в том отношении, что получили в наследство все искусства,

приспособления и методы, созданные другими, более древними, обществами,

оставляя в то же время в стороне существующие там неудобства Они имели

возможность выбирать из продуктов всего предшествующего опыта, присваивая

себе все, что хорошо, и отвергая все, что дурно. Затем, помимо этих

благодеяний фортуны, американцы располагают еще факторами, заключающимися в

них самих. В лицах американцев я замечаю всегда непреклонную решимость -

нечто вроде: "сделай или умри", - и эта черта характера, в соединении с

рабочей силой, превосходящей силу других народов, создает, понятно,

прогресс, беспримерный по быстроте развития. К тому присоединилась также и

их изобретательность, поддерживаемая необходимостью экономии труда и так

разумно поощряемая. У нас, в Англии, немало таких безрассудных людей,

которые, вполне признавая, что человек, работающий руками, имеет

справедливое право на продукты своего труда и если обладает особенным

умением, то может совершенно справедливо воспользоваться своим

преимуществом, в то же время полагают, что если человек работает головой,

может быть, многие годы и, соединяя талант с настойчивостью, создает

какое-либо ценное изобретение, то выгода от этого по справедливости

принадлежит не ему, а публике. Американцы были в этом отношении гораздо

дальновиднее. Громадный музей патентов, который я видел в Вашингтоне,

красноречиво свидетельствует об уважении к правам изобретателей, и нация

очень много выигрывает, признавая в этом направлении (хотя и не во всех

остальных) право собственности на продукты ума. Не подлежит сомнению, что в

области механических приспособлений американцы опередили все другие нации.

Если бы у вас параллельно с вашим материальным прогрессом развивался в такой

же мере и прогресс более высокого рода, вам ничего большего не оставалось бы

желать.

- Это несколько двусмысленное объяснение. Что вы хотите этим сказать?

- Вы поймете меня, когда я расскажу вам, о чем я думал на этих днях.

Когда я размышлял над всем, что я у вас видел: над вашими обширными

фабриками и торговыми заведениями, над кипучей торговлей на ваших уличных

тележках и возвышающихся над вашими головами железных дорогах, над вашими

гигантскими гостиницами и дворцами на Fifth Avenue, - мне вдруг пришли в

голову итальянские средневековые республики, мне вспомнилось при этом, что

по мере расширения их коммерческой деятельности, по мере развития искусства,

возбуждавшего зависть всей Европы, возведения княжеских чертогов, которые до

нашего времени не перестают удивлять путешественников, население их

постепенно утрачивало свободу.

- Вы хотите этим сказать, что мы находимся на том же самом пути?

- Мне думается, что так. Вы сохраняете свободные формы, но, насколько я

могу судить, вы утратили уже значительную долю самой сущности свободы.

Правда, те, которые вами управляют, не пользуются для этого людьми,

вооруженными кинжалами, они действуют посредством целой армии людей,

вооруженных избирательными бумажками и так же слепо повинующихся их команде,

как повиновались некогда своим повелителям слуги феодальных баронов; эта

армия дает своим вождям возможность так же успешно подчинять себе волю

большинства и предписывать обществу свои требования, как это делали и их

прототипы в старину. Не подлежит сомнению, конечно, что каждый из ваших

граждан подает голос за кандидата, которого желает избрать на ту или другую

должность до президента Штатов включительно, но им руководит при этом сила,

вне его лежащая и почти не оставляющая ему свободы выбора. "Пользуйтесь

вашими политическими правами, как мы вам указываем, или откажитесь от них",

- такова альтернатива, которая предлагается вашим гражданам. Политический

механизм, находящийся теперь в действии, весьма мало походит на тот, который

имелся в виду на заре вашей политической жизни. Тем, которые создавали вашу

конституцию, очевидно, и не снилось, что двадцать тысяч граждан пойдут к

избирательным урнам под предводительством "хозяина". На противоположном

конце социальной скалы Америка представляет явление, аналогичное тому,

которое имело место в различных деспотических странах. В Японии, как вы

знаете, перед последней революцией, божественный правитель, микадо,

номинально всемогущий, в действительности был марионеткой в руках своего

первого министра, шогуна. Мне представляется, что ваш "peuple souverain"

(самодержавный народ) стал почти такою же марионеткой, говорящей и

двигающейся по желанию того, кто держит в руках нити.

- Так что, республиканские учреждения, по-вашему, никуда не годятся?

- Вовсе нет; я далек от такого вывода. Лет тридцать тому назад мне

часто приходилось толковать о политике с одним приятелем, англичанином; я

тогда, как и теперь, всегда защищал республиканские учреждения. Когда мой

приятель в своих возражениях ссылался на их несостоятельность здесь, у вас,

я отвечал всегда, что Америка получила свою форму правления благодаря

счастливой случайности, а не в силу естественного процесса и что вам

придется вернуться назад для того, чтобы быть потом в состоянии идти вперед.

И все события последнего времени вполне, как мне кажется, подтвердили этот

взгляд, а то, что я вижу теперь, еще более меня укрепляет в нем. Америка

доказала в небывалом до сих пор масштабе, что "бумажные конституции" не

могут действовать так, как от них требуется. Истина, впервые выраженная

Макинтошем, что конституции не делаются, а развиваются, составляющая только

часть более обширной истины, что человеческие общества во всех частях своей

организации не создаются, а развиваются, совершенно разбивает старое

представление, что мы можем создать по своему желанию ту или другую систему

правления; ясно, что если ваш политический строй был сфабрикован, а не

явился как продукт естественного развития, естественного роста, то он должен

будет развиться в нечто совершенно отличное от того, что имелось в виду при

его создании, нечто согласное с характером граждан и с условиями жизни

данного общества. Так оно, очевидно, и было у вас. На почве ваших

конституционных форм выросла та организация профессиональных политиканов,

совершенно непредвиденная вначале, которая и сделалась в значительной мере

силой правящей.

- Но разве просвещение и распространение политических понятий не

подготовят людей, способных пользоваться свободными учреждениями?

- Нет. Это составляет главным образом вопрос характера и только в

слабой степени вопрос знания. Что же касается всеобщего заблуждения

относительно просвещения как панацеи против политических бед, то оно

прекрасно могло бы быть развеяно доказательствами, ежедневно появляющимися

на столбцах ваших газет. Разве все эти люди, которые управляют и

контролируют все ваши учреждения - муниципальные, федеральные,

государственные, которые орудуют на ваших предвыборных митингах и собраниях

и ведут ваши партизанские войны, разве все это не образованные люди? А разве

их образование удержало их от участия, или допущения, или, по крайней мере,

терпимости по отношению к подкупу, к шушуканью с депутатами в преддверии

вашего законодательного собрания, к другим бесчестным приемам, которые

опорочивают деятельность вашей администрации? Газеты преувеличивают, может

быть, все эти явления, но что сказать против свидетельства преобразователей

вашей администрации, людей, принадлежащих к различным партиям? Если я верно

понимаю, они восстают против системы - позорной и опасной, по их мнению,

которая выросла под сенью ваших свободных учреждений, и указывают на пороки,

для предупреждения которых образование оказалось бессильным?

- Понятно, что честолюбивые и бессовестные люди постараются захватить

для себя общественные должности и находят поддержку для своих эгоистических

целей в образовании. Но разве эти цели не будут расстроены или, вернее,

разве правительство не будет иметь лучших исполнителей, когда повысится

уровень знаний во всем народе?

- Очень мало. Ходячая теория утверждает, что если детям объясняют, что

то или другое дурно и почему дурно, то, выросши, они будут поступать хорошо.

Но если только принять в соображение деятельность учителей религии в течение

последних двух тысячелетий, то нам станет ясно, что вся история, как мне

кажется, противоречит этому выводу, так же точно как и поведение тех

образованных людей, на которых я указывал выше; и я, право, не знаю, почему

вы ожидаете лучших результатов от масс. Личные интересы будут направлять и

их туда же, куда они направляют теперь людей, выше их стоящих, и

образование, которое не заставляет теперь последних заботиться об общем

благе более, чем о частном, потом не заставит делать это и первых.

Проистекающая от политической честности выгода имеет такое общее и такое

отдаленное значение, а часть ее, выпадающая на долю каждого отдельного

гражданина, так неосязательна, что средний гражданин, как бы он ни был

образован, будет обязательно заниматься своими личными делами и не почтет

нужным бороться против всякого замеченного злоупотребления. Корень зла тут

заключается не в недостатках сведений, а в недостатках известного

нравственного чувства.

- Вы думаете, что люди не имеют достаточно ясного представления об

общественных обязанностях?

- Можно, пожалуй, и так сказать, но тут есть и нечто другое, более

специальное. Вы, может быть, удивитесь, если я скажу вам, что американцы, по

моему мнению, не имеют достаточно живого сознания своих собственных прав и в

то же самое время, как естественное последствие этого, и достаточно живого

сознания чужих прав, так как эти две черты органически между собою связаны.

Я заметил, что они терпеливо сносят различные мелкие вмешательства и

предписания властей, которым англичане, напротив, очень склонны противиться.

Я слышал, что живущие здесь англичане известны своею наклонностью роптать в

подобных случаях, и я в этом не сомневаюсь.

- Разве вы полагаете, что человеку стоит ссориться из-за всякого

пустого посягательства на его права? Мы, американцы, находим, что это

отнимает слишком много времени, портит кровь и вообще не стоит труда.

- Вот именно это-то я и понимаю под словом характер. Эта-то легкая

готовность подчиняться мелким обидам, потому что восставать против них

скучно, безвыгодно или непопулярно, и ведет к привычке переносить

несправедливости и к падению свободных учреждений. Свободные учреждения

могут существовать только при поддержке граждан, и потому каждый из них

обязан неукоснительно протестовать против всякого незаконного действия,

всякой попытки к присвоению верховенства, всякому превышению власти со

стороны должностных лиц, как бы ничтожно оно ни казалось. Как говорит

Гамлет, иногда "благородно спорить и из-за соломинки ", когда эта соломинка

олицетворяет собою принцип. Если американец, как вы говорите, в таких

случаях ставит себе прежде вопрос, может ли он пожертвовать столько-то

времени и труда и стоит ли ими жертвовать, - путь для испорченности

несомненно открыт. Все эти уклонения от более высоких к более низким формам

начинаются с пустяков, и только непрерывная бдительность может их

предупредить. Как сказал один из ваших старинных государственных людей:

"Свобода покупается ценою постоянной бдительности", - и эта бдительность

требуется гораздо менее по отношению к внешним покушениям на национальную

свободу, чем по отношению к незаметному росту домашних вмешательств в

область личной свободы. Участвуя в некоторых частных администрациях, я

всегда настаивал на том, что совершенно неправильно считать, что все обстоит

благополучно, раз нет доказательств противного, - наоборот, следовало бы

считать, что дело обстоит плохо, пока не будет доказано противное. Вы можете

видеть всегда и везде, что частные корпорации, акционерные банки, например,

страдают от несоблюдения этого принципа, и то, что относится к этим

маленьким и несложным частным предприятиям, имеет еще более важное значение

для больших и сложных общественных администраций. Людям внушают, и они

этому, я думаю, верят, что "сердце человеческое в высшей степени обманчиво и

безнадежно испорчено", и, веря этому, они, однако, как это ни странно,

возлагают неограниченное доверие на тех, которым вверяют те или другие

функции. Я не такого дурного мнения о человеческой природе, но, с другой

стороны, и не такого хорошего, чтобы верить в то, что она и без надзора

будет идти прямым путем.

- Вы раньше намекнули, что американцы, не отстаивая в достаточной мере

в мелких вещах своей индивидуальности, не питают зато и достаточного

уважения в индивидуальности чужой.

- Разве я это сказал? Вот вам и второе неудобство интервьюирования. Я

должен был оставить это мнение про себя, раз вы меня о нем не спрашивали;

теперь же мне приходится или сказать то, чего не думаю, что для меня

невозможно, или отказаться отвечать, зная, что моему молчанию будет придано

более значения, чем оно на самом деле имеет, или, наконец, войти в

подробности, которые могут даже показаться обидными. Выбираю последнее, как

наименьшее из всех этих зол Черта, о которой я говорю, проявляется различным

образом и в важных, и в мелких обстоятельствах жизни. Она проявляется в той

бесцеремонности, с какой ваши газеты обращаются с личностью граждан, - в

расклеивании афиш с сенсационными заголовками, касающихся ваших общественных

деятелей, в обсуждении деятельности частных лиц и самих их в печати. У вас

существует, кажется, представление, что общество имеет право вторгаться в

частную жизнь граждан сколько хочет, а это, по-моему, есть своего рода

нравственное воровство. Затем, в более широких размерах, эта черта

проявляется в безвозмездном присвоении чужой собственности вашими железными

дорогами, она же обнаруживается и в действиях ваших железнодорожных

автократов, не только в захвате ими прав пайщиков, но и господстве их над

вашими судами и над государственным управлением. Дело в том, что свободные

учреждения могут сохранять свой истинный характер только там, где каждый

гражданин ревниво оберегает свои права и с такою же ревностною симпатией

относится и к чужим правам, - не посягает на права других, будь то в крупных

или мелких вещах, но и другим не позволит посягать на свои права.

Республиканская форма правления есть наивысшая его форма, но именно

потому-то она и требует для своего осуществления наивысшего типа

человеческой природы, - типа, пока еще нигде не существующего. Мы не доросли

еще до него, да и вы также.

- Но мы думали, что вы, м-р Спенсер, приверженец свободного правления в

смысле упразднения стеснений и предоставления людей и вещей самим себе, т.

е. того, что называется laisser faire?

- Это составляет предмет вечного недоразумения со стороны моих

оппонентов. Высказывая порицание вмешательству государства в различные

сферы, в которых частная деятельность людей должна быть совершенно свободна,

я, однако же, всюду и везде высказывал убеждение, что в своей специальной

сфере, в поддержании справедливых отношений между гражданами, деятельность

государства должна быть развита и тщательно организована.

- Но, возвращаясь к вашим разнообразным критическим замечаниям, должен

ли я прийти к выводу, что вы не питаете особенных надежд относительно нашего

будущего? - Относительно вашего будущего пока возможны только самые

неопределенные и общие заключения. Факторы, находящиеся в действии, слишком

многочисленны, слишком крупны, слишком превосходят всякую меру, как в смысле

количества, так и в смысле интенсивности. До сего времени мир никогда не

видел таких социальных явлений, какие могли бы идти в сравнение с теми,

которые представляют Соединенные Штаты. Общество, занимающее колоссальное

пространство, сохраняя при этом свою политическую целость, - это факт до сих

пор небывалый Это прогрессивное присоединение к государственному организму

обширных групп поселенцев различной крови, и при том в таких размерах, нигде

еще не имели места. В прежние времена обширные империи, составленные из

различных народностей, образовались путем завоевания и присоединения. Теперь

же ваше обширное сплетение железных дорог и телеграфов стремится сплотить

этот обширный агрегат штатов таким путем, которым никогда до сих пор

подобные агрегаты не сплачивались. Кроме того, существуют и другие, менее

крупные, кооперирующие факторы, совершенно непохожие на все те, которые были

известны ранее, и невозможно сказать, что из всего этого выйдет. Что все это

приведет впоследствии к разного рода затруднениям, даже и очень серьезным,

кажется мне в высшей степени вероятным; но каждая нация имела и будет иметь

свои затруднения. Вы преодолели уже одно большое затруднение и имеете право

надеяться, что справитесь и с другими. Справедливо, как мне кажется,

предположить, что американская нация как по своей многочисленности, так и

вследствие разнородности своего состава будет еще долгое время вырабатывать

свою окончательную форму, но эта окончательная форма будет по своему

достоинству очень высока. Один громадной важности результат, мне кажется, и

теперь уже достаточно очевиден. Мы можем заключить, основываясь на данных

биологии, что случайное смешение родственных разновидностей арийской расы,

составляющей население ваших Штатов, создаст в будущем более высокий тип

человека, нежели существовавший до сих пор, - тип человека более гибкого,

лучше приспособляющегося, более способного подвергнуться тем видоизменениям,

которые необходимы для создания совершенной социальной жизни. Я думаю, что,

каковы бы ни были те затруднения, которые им предстоит побороть, каковы бы

ни были те треволнения, которые им придется пережить, американцы могут

спокойно ждать того времени, когда они создадут цивилизацию более высокую,

чем все те, какие когда-либо существовали.

II

Речь

Господин Президент и милостивые государи! Одновременно с вашей

благосклонностью меня постигла большая неблагосклонность судьбы: ибо именно

теперь, когда я нуждаюсь в полном обладании всем доступным мне красноречием,

расстроенное здоровье заставляет меня опасаться, что я окажусь далеко не на

высоте своей задачи. Я вынужден поэтому просить вас отнести хоть часть

недостатков моей речи на долю крайне расстроенной нервной системы.

Рассматривая вас как представителей всей американской нации, я понимаю, что

случай дает мне возможность выплатить вашей нации долг благодарности. Я

должен бы начать с того времени, когда, лет двадцать тому назад, мой

высоко-почтенный друг, профессор Юманс, стремясь к распространению в Америке

моих сочинений, заинтересовал ими гг. Апльтон, которые с тех пор оказывали

мне всегда так много уважения и любезности, и, наконец, я должен бы

перечислить все те доказательства сочувствия, которыми Америка поощряла меня

в борьбе, бывшей для меня долгое время очень тяжелой. Но, высказав таким

образом вкратце, как глубоко я обязан моим многочисленным и в большинстве

случаев неизвестным мне друзьям по эту сторону Атлантического океана, я

должен особенно помянуть все то внимание и гостеприимство, которое было ими

оказано во время моего последнего пребывания здесь или, и еще более, то

сочувствие и те добрые пожелания, для выражения которых многие из вас

совершили столь большой путь с значительным ущербом времени, которое так

дорого для американца. Я могу с уверенностью сказать, что улучшение

здоровья, которое вы мне с такою сердечностью желаете, будет действительно в

известной мере осуществлено благодаря этим пожеланиям, так как приятные

впечатления содействуют здоровью, а вы, конечно, не сомневаетесь, что

воспоминание об этом собрании останется для меня навсегда источником

приятных чувствований. Теперь высказав вам, хотя и в коротких словах, свою

искреннюю благодарность, я намереваюсь поспорить с вами. В немногих словах,

сказанных мною по поводу американских дел и американского характера, я

позволил себе несколько критических замечаний, которые были приняты гораздо

более добродушно, чем я мог, по справедливости, ожидать; поэтому может

показаться странным, что я опять собираюсь критиковать, тем более что

недостаток, о котором я намерен говорить, большинству вряд ли даже покажется

недостатком. Мне кажется, что в одном отношении американцы слишком далеко

ушли от дикарей. Я не хочу этим сказать, что они вообще слишком

цивилизованны: в обширных частях населения, даже в давно населенных

областях, не замечается избытка тех добродетелей, которые необходимы для

поддержания социальной гармонии; особенно на дальнем Западе действия людей

обнаруживают не слишком много той "мягкости и теплоты", которые, как

говорят, отличают культурного человека от дикаря. Тем не менее в одном

отношении мое утверждение все же справедливо. Вам известно, что первобытный

человек лишен способности применяться к обстоятельствам. Движимый голодом,

опасностью, местью, он способен к временному напряжению энергии, но не

надолго: его энергия имеет спазматический характер. Монотонный ежедневный

труд для него невозможен. Совсем другое - человек более цивилизованный.

Строгая дисциплина социальной жизни постепенно развила в нем способность к

постоянным занятиям, так что у нас и еще более у вас работа стала для многих

своего рода страстью. Этот контраст в характерах имеет еще и другую сторону.

Дикарь думает только об удовлетворении своих потребностей в настоящую минуту

и не заботится об удовлетворении их в будущем. Американец, наоборот:

страстно преследуя будущие блага, он не замечает того блага, которое

представляет ему сегодняшний день; и, когда это будущее благо достигнуто, он

пренебрегает им, устремляясь снова в погоню за другим, еще более отдаленным,

благом.

Все, что я видел и слышал во время моего пребывания среди вас, убеждает

меня в том, что этот медленный переход от обычной инертности к постоянной

деятельности достиг крайней своей точки, с которой должно начаться обратное

движение - реакция. Повсюду меня поражал вид лиц, на которых написано

глубокими чертами, сколько тяжелого им пришлось перенести. Меня поразил

также значительный процент людей с седыми волосами, и мои расспросы

подтвердили для меня тот факт, что у вас волосы седеют лет на десять ранее,

чем у нас. Кроме того, в различных кругах мне приходилось встречать людей,

которые или сами страдали нервным расстройством, вызванным переутомлением,

или могли назвать знакомых, умерших от переутомления или расстроивших свое

здоровье - некоторые навсегда, другие временно, причем они должны были

потратить продолжительное время в попытках восстановить его. Я только

повторяю мнение всех наблюдательных людей, с которыми мне приходилось

беседовать по этому вопросу, и утверждаю, что эта жизнь под высоким

давлением принесла населению громадный вред, систематически подтачивая его

организм. Тонкий мыслитель и поэт, которого вам пришлось так недавно

оплакивать, Эмерсон, в своем опыте о джентльмене говорит, что первое

требование, которое предъявляется к джентльмену, - это чтобы он был хорошим

животным. И это требование всеобщее - оно распространяется на человека, на

отца, на гражданина. Нам достаточно толкуют о "презренном теле", и эти фразы

побуждают многих преступать законы здоровья. Но Природа спокойно устраняет

тех, которые так пренебрежительно относятся к одному из прекраснейших ее

произведений и предоставляет населять мир потомками тех, которые не были так

безумны.

Помимо этого непосредственного вреда, это явление влечет за собой еще

другое косвенное зло. Исключительная преданность труду приводит к тому, что

развлечения перестают нравиться, и, когда отдых становится наконец

необходимым, жизнь кажется скучною вследствие отсутствия в ней единственного

интереса - интереса к работе. Ходячее мнение в Англии, что для американца,

когда он путешествует; главное заключается в том, чтобы в возможно

кратчайшее время увидеть возможно больше видов природы, оказывается

распространенным и здесь: признано, что удовлетворение, доставляемое ему

самим передвижением, поглощает почти всякое другое удовлетворение. Когда я

был недавно на Ниагаре, где мы с наслаждением провели целую неделю, я узнал

от хозяина гостиницы, что большинство американцев приезжает туда на один

только день. Фруассар, сказавший о современных ему англичанах, "что они

наслаждаются грустно, по своему обыкновению", если бы дожил до наших дней,

несомненно, сказал бы об американцах, что они наслаждаются поспешно, по

своему обыкновению. У вас, еще более, чем у нас, отсутствует то увлечение

минутой, которое необходимо для полного наслаждения, и этому увлечению

мешает вечно присущее сознание многосложной ответственности. Таким образом,

помимо серьезного физического вреда, причиняемого переутомлением, оно

создает еще и другое зло, понижая ту ценность, которую в противном случае

представляла бы часть жизни, посвященная досугу.

Но этим не исчерпывается еще все зло. Ко всему прочему присоединяется

еще вред, причиняемый всем этим потомству. Поврежденное здоровье отражается

на детях, и вред, причиняемый им таким образом, далеко превосходит то благо,

которое вносит в их жизнь большое состояние. Когда наука сделает нашу жизнь

в должной мере рациональною, люди поймут, что из всех обязанностей человека

забота о здоровье одна из наиболее важных, и не только в интересах личного

благополучия, но также и в интересах потомства. Здоровье человека будет

рассматриваться как унаследованное достояние, которое он обязан передать

потомству если и не улучшенным, то, во всяком случае, не умаленным; люди

поймут тогда, что оставленные в наследство миллионы не могут вознаградить за

слабое здоровье и пониженную способность наслаждаться жизнью. Затем нужно

упомянуть также и о вреде, причиняемом своим согражданам несправедливым

отношением к конкурентам. Я слышал, что один ваш крупный торговец прямо

старается давить всякого, кто конкурирует с ним; естественно, что человек,

становясь рабом своей страсти к накоплению, захватывает чрезмерную долю

торговли или вообще профессии, которою занимается, затрудняет жизнь всем

остальным, занимающимся ею, и исключает из нее многих таких, которые могли

бы заработать себе, благодаря ей, необходимые средства к жизни. Вот,

следовательно, помимо эгоистического мотива, еще два альтруистических,

которые должны бы удерживать от чрезмерного труда.

Дело в том, что мы нуждаемся в новом жизненном идеале. Оглянитесь на

прошлое или вглядитесь хорошенько в настоящее, и вы убедитесь, что идеал

жизни изменяется в зависимости от социальных условий. Всякому известно, что

быть искусным воином составляло высшую цель у всех более значительных

народов древности, как оно составляет теперь у большинства диких народов.

Если мы припомним, что, по древнескандинавским представлениям, время на

небесах проводится в ежедневных войнах, причем полученные раны магически

исцеляются, мы увидим, как глубоко может укорениться представление, что

война есть единственное соответствующее человеку занятие, все же остальное,

вся промышленная деятельность, годится только для рабов и низшего класса

людей. Т. е., другими словами, когда хроническая борьба между различными

расами вызывает постоянные войны, является жизненный идеал, соответствующий

потребностям этой борьбы. В современных культурных обществах, особенно в

Англии, еще более в Америке, все это радикально изменилось. Вместе с

ослаблением милитаристской деятельности и с развитием деятельности

промышленной, занятия, считавшиеся прежде постыдными, стали пользоваться

почетом. Обязанность воевать сменила обязанность трудиться, и как в одном,

так и в другом случае жизненный идеал так прочно установился, что вряд ли

кому приходит в голову подвергнуть его пересмотру. Промышленная

деятельность, как цель существования, практически заменила в этом отношении

войну.

Суждено ли этому современному идеалу удержаться в будущем? Не думаю.

Раз все остальное подвержено постоянному изменению, невозможно, чтобы один

только идеал оставался неизменным. Древний идеал соответствовал эпохе

покорения человека человеком и расцвету сильнейших рас. Современный идеал

соответствует эпохе, господствующею целью которой является покорение сил

природы и подчинение их человеку. Но когда обе эти цели в существенном будут

достигнуты, тогда сложится идеал, который будет, вероятно, в значительной

степени отличаться от нынешнего. Возможно ли предвидеть характер этого

различия? Я думаю, что да. Лет двадцать тому назад большой мой друг, а также

и ваш, хотя вы его никогда не видели, Джон Стюарт Милль, прочел

вступительную речь в колледже st.-Andrew по случаю своего назначения на

должность ректора его; эта речь заключала в себе много замечательного, как

все, что исходило из-под его пера, но в ней сквозило молчаливое признание

того, что цель жизни - учиться и работать Мне хотелось тогда выдвинуть

противоположный тезис. Я охотно постоял бы за то, что жить нужно не для

того, чтобы учиться или работать, а наоборот: учиться и работать нужно для

того, чтобы жить. Знание должно прежде всего служить для направления нашего

поведения при всевозможных обстоятельствах жизни в таком духе, чтобы сделать

наше существование полным. Всякое другое употребление знания имеет побочное

значение. Вряд ли нужно говорить, что первая цель работы - доставление

материала и средств для полного существования и что все другие цели работы

имеют только подчиненное значение. Между тем в представлении людей

подчиненное в значительной степени завладело местом главного. Апостол

культуры, как ее обыкновенно понимают, Мэтью Арнолд, не придает почти

никакого значения тому факту, что первейшее назначение знания есть

правильное регулирование всех действий; а Карлейль, прекрасный представитель

ходячих мнений о труде, настаивает на его достоинствах, исходя из совершенно

других оснований, а отнюдь не из того, что он поддерживает существование. Во

всех человеческих действиях можно проследить тенденцию превращать средства в

цели. Всякий может убедиться в этом на примере скупца, который, находя

удовлетворение исключительно в накоплении денег, забывает, что ценность их

заключается единственно в том, что они доставляют возможность удовлетворения

наших желаний. Еще менее распространено понятие, что то же самое относится и

к труду, посредством которого накопляются деньги, что промышленность, в

смысле ли физической работы или умственного труда, есть только средство и

что так же неразумно отдаваться ей до отказа от той полноты жизни, которой

она должна служить, как и неразумно со стороны скупца копить деньги и не

пользоваться ими. Поэтому я думаю, что, когда настоящая эпоха активного

материального прогресса сослужит человечеству свою службу, наступит более

разумное распределение труда и наслаждения. Одно из оснований для этого

мнения заключается в том, что процесс эволюции во всем органическом мир

вообще дает возрастающий запас энергии, не поглощенной удовлетворением

материальных потребностей, и обещает еще больший запас в будущем. Я имею

также и другие основания, на которых здесь не останавливаюсь. Говоря

коротко, я могу сказать, что нам уже достаточно проповедовали "евангелие

труда", пора уже проповедовать евангелие досуга (relaxation).

Мой послеобеденный спич вышел совсем не по форме. Особенно странным

покажется то, что, намереваясь высказать свою благодарность, я говорю нечто

сильно напоминающее проповедь. Но мне казалось, что я не могу лучше доказать

свою благодарность, как посредством выражения симпатии к вам, которая и

внушает мне мои опасения. Если, как я предвижу, неумеренность в работе

принесет вред главным образом англо-американской части населения; если в

результате ее получится подначивание организма не только у взрослых, но и у

детей, на которых, как я вижу из ваших ежедневных газет, эта чрезмерная

работа также очень дурно влияет; если конечным следствием всего этого будет

исчезновение тех из вас, которые являются наследниками свободных учреждений

и наиболее к ним подготовлены, - тогда выступит на сцену новая помеха в

процессе выработки того великого будущего, которое предстоит американской

нации. Этим тревожным мыслям я прошу вас приписать необычный характер моей

речи.

Затем мне остается только проститься с вами. Отплывая в субботу на

germanic'e, я увезу с собою приятные воспоминания о сношениях со многими

американцами вместе с сожалением о том, что плохое состояние моего здоровья

помешало мне войти в соприкосновение с большим числом ваших сограждан.

Postscriptum. Здесь не лишнее будет прибавить несколько слов

относительно причин этой чрезмерной активности американской жизни, - причин,

которые могут быть отождествлены с теми, которые в последнее время

действовали отчасти и у нас и вызвали аналогичные, хотя и менее крупные

результаты. Генезис этого чрезмерного поглощения энергии тем более

заслуживает внимания, что он прекрасно иллюстрирует одну общую истину,

которая должна бы всегда присутствовать в сознании законодателей и

политиков, а именно, что косвенные и не предусмотренные результаты

какого-либо действующего в жизни общества фактора бывают часто, если и не

всегда, обширнее и важнее, чем непосредственные и предвиденные результаты.

Это высокое давление, тяготеющее над американцами и наиболее

интенсивное в местах, подобных Чикаго, где благосостояние и развитие

достигли высших пределов, является, как это признают также и многие

интеллигентные американцы, косвенным результатом их свободных учреждений, а

также отсутствие того классового различия, которое существует в более старых

обществах. Общество, в котором люди, умирающие миллионерами, так часто

начинали жизнь с бедности и где (перефразируя французскую поговорку о

солдате) всякий мальчишка-газетчик носит в своей сумке президентскую печать,

есть, по необходимости, общество, в котором все подвержены погоне за

богатством и почестями, - погоне гораздо более интенсивной, чем та, которая

может существовать в обществе, где все почти вынуждены оставаться в рамках и

том сословии, в котором родились и имеют только очень слабую возможность

приобрести состояние. В тех европейских обществах, которые в значительной

мере сохранили старый тип устройства (как, например, у нас, в Англии, вплоть

до того момента, когда сильное развитие индустриализма стало открывать все

новые поприща для производящих и распределяющих классов), так мало шансов к

преодолению препятствий и сколько-нибудь значительному повышению в

общественном положении или в приобретении богатства, что почти всем

приходится удовлетворяться своим положением ввиду слабой уверенности в

возможности подняться. Замечательно сопутствующее этому явление: исполняя с

некоторой успешностью, как того требует умеренная конкуренция, свою

ежедневную, сообразную его положению задачу большинство привыкает

довольствоваться теми удовольствиями, которые доступны в их положении, и то

только в пределах предоставленного им досуга. Иначе дело обстоит там, где

громадное развитие промышленности значительно увеличивает шансы на успех, и

еще более там, где классовые ограничения ослаблены или совершенно

отсутствуют. Не только потому, что время, занятое ежедневной работой,

поглощает более энергии и мысли, но также и потому, что сам досуг отнимается

посредством прямого сокращения свободного времени или заботами о своем деле.

Понятно, что, чем больше число людей, приобретших при таких условиях

богатство или более высокое общественное положение, тем сильнее подстрекает

это остальных; устанавливается повышенный уровень деятельности, который

постоянно продолжает повышаться. Общественное одобрение, сопровождающее

успех и становящееся в такого рода обществах наиболее обычным видом

одобрения, все более усиливает стимул к деятельности Борьба становится все

более и более упорною; является постоянно возрастающий страх банкротства,

страх быть "оставленным" (left), как говорят американцы, многозначительное

слово, характеризующее расу, в которой какой-нибудь сильный человек бежит, а

другие сильные стараются поспеть за ним, - слово, говорящее о той страстной

поспешности, с какой каждый переходит от только что достигнутого успеха к

преследованию нового дальнейшего успеха. По контрасту между англичанами

нашего времени и тем, чем они были лет сто тому назад, мы можем судить о

том, как аналогичные причины вызвали здесь, и даже в значительной степени,

аналогичные результаты.

И даже те. которых эта интенсивная борьба из-за богатства и почестей

непосредственно не подстрекает, подвергаются косвенному ее влиянию. Ибо один

из ее результатов заключается в повышении уровня жизни вообще и,

следовательно, в повышении среднего размера общих расходов. Частью для

личного удовольствия, но еще более для того, чтобы вызвать удивление других,

добившиеся богатства ведут роскошный образ жизни. Чем более увеличивается их

число, тем острее становится их соревнование в приобретении того внимания,

которое общество посвящает людям, отличающимся расточительностью.

Соревнование распространяется все шире и шире книзу, и, наконец, для того

чтобы считаться "респектабельными", люди с относительно небольшими

средствами чувствуют себя обязанными увеличить расходы на квартиру,

меблировку, платье, стол и должны больше работать, чтобы добыть потребные

для этого средства; этот процесс достаточно ясно проявляется у нас; еще

яснее он обнаруживается в Америке, где расточительность еще значительнее,

чем у нас. Таким образом, оказывается, что, хотя на первый взгляд и

представляется несомненным, что упразднение всех политических и социальных

преград и открытые для всех поприща деятельности должны приносить одну

только выгоду, из этой выгоды подлежит сделать большой вычет. Между людьми,

добившимися в более старых обществах трудовой жизнью известного положения,

найдутся многие, которые конфиденциально готовы признаться, "что игра не

стоит свеч", и которые, видя, как другие готовятся идти по их стопам, качают

головой и говорят: "Если бы они только знали...". Не принимая во всем объеме

такой пессимистической оценки успеха, мы должны все же сказать, что

обыкновенно стоимость-то свечей и поглощает значительную долю выигрыша в

игре. И то, что в таких исключительных случаях происходит у нас, в Англии,

проявляется еще чаще в Америке. Доведенная до крайней степени интенсивности

жизнь, которая может быть изображена как сумма из трех слагаемых - большого

труда, большого барыша, большого расхода, - сопровождается таким быстрым

изнашиванием, которое в значительной степени уменьшает в одном направлении

то, что приобретается в другом. Все вместе взятое: ежедневное напряжение в

течение многих часов тревоги, наполняющие многие другие часы; сознание,

занятое чувствованиями безразличными или неприятными, оставляющими

сравнительно мало времени для занятия его приятными впечатлениями, -

стремятся понизить уровень жизни более, чем он повышается тем

удовлетворением, которое вносится успехом и сопряженными с ним выгодами. Так

что может случиться, как оно часто и бывает, что счастье постепенно

понижается по мере возрастания благосостояния. Несомненно, что пока ничто не

нарушает порядка, это отсутствие каких бы то ни было политических и

социальных ограничений, открывающее свободный простор борьбе за богатство и

почести, значительно содействует материальному прогрессу общества -

развивает промышленные искусства, расширяет и улучшает организацию

промышленности, увеличивает благосостояние, но из этого отнюдь не следует,

что оно увеличивает ценность индивидуальной жизни, как она выражается в

среднем состоянии ее самочувствия. Что это будет так в будущем - это не

подлежит сомнению, но относительно настоящего времени оно, по меньшей мере,

очень сомнительно.

Дело в том, что общество и его члены находятся в таком состоянии

взаимодействия, что, в то время как, с одной стороны, характер общества

определяется характерами составляющих его членов, с другой - деятельность

его членов (и вместе с теми и их характеры) находится в зависимости от

изменяющихся потребностей общества, - перемена в одном влечет за собой

изменение другого. Что общественная жизнь в значительной мере воздействует

на волю членов общества, направляя ее сообразно своим целям, - это факт, не

подлежащий сомнению. То, что существует в воинствующую стадию жизни, когда

социальный агрегат вынуждает входящие в его состав единицы к совместным

действиям для общей обороны и жертвует жизнью многих из них для охраны

целого, то же самое, только в другой форме, происходит, как нам теперь

известно, и в течение промышленной стадии. Хотя кооперация граждан перестала

теперь быть принудительной и сделалась добровольной, но социальные силы

заставляют их осуществлять социальные цели в то время, как они сами,

по-видимому, стремятся только к достижению личных целей. Человек, работающий

над новым изобретением и думающий только об обеспечении своего личного

благосостояния, в гораздо большей мере служит благосостоянию общества; для

примера приведем контраст между состоянием, приобретенным Уаттом, и тем

благом, которое доставила человечеству паровая машина. Тот, кто вводит в

употребление новый материал, улучшает какое-нибудь производство или

совершенствует какую-нибудь отрасль промышленности, делает это с целью

опередить своих конкурентов, но его личный выигрыш при этом ничтожен по

сравнению с тем, что выигрывает общество вследствие облегчения жизни его

членов. Без их ведома или даже вопреки им, Природа заставляет людей из чисто

личных мотивов осуществлять ее общие цели, - Природа в смысле одного из

наших обозначений конечной причины вещей, и цель, отдаленная, если не

непосредственная, в смысле высшей формы человеческой жизни.

Тем не менее никакой аргумент, как бы он ни был убедителен, не может

рассчитывать на значительный успех, - разве только повлияет на одного,

другого. Как в стадию напряженной милитаристской деятельности невозможно

убедить людей, что существует добродетель более высокая, чем избиение

врагов, так в эпоху быстрого материального роста, требующего безграничного

простора для деятельности каждого члена общества, трудно убедить, что жизнь

имеет более высокое назначение, чем работа и накопление богатства. До тех

пор, пока одним из наиболее сильных чувств является стремление к одобрению

общества и страх перед его осуществлением, пока страстная погоня за

общественным положением, путем победы над врагами или устранения

конкурентов, продолжает быть господствующим явлением и, наконец, пока страх

перед общественным осуждением сильнее страха перед Божественным правосудием

(что доказывается существованием в христианских обществах обычая дуэли), -

этот чрезмерный труд, одерживаемый честолюбием, будет, по-видимому,

продолжаться с незначительными только изменениями. Страстное преследование

почестей, сопряженных с успехом, первоначально на войне, в более позднее

время в промышленности, было необходимо для населения Земли более высокими

типами людей и для покорения ее поверхности и ее сил потребностям человека

Когда выработка этих потребностей приведет к концу и когда, следовательно,

уменьшится простор для удовлетворения честолюбия, это последнее займет,

вероятно, со временем менее заметное место среди других мотивов человеческих

действий. Те, которые извлекают из учения об эволюции ее очевидные выводы и

которые верят, что процесс модификации, приведший жизнь к ее настоящей

высоте, должен продолжать вести все выше и выше, легко могут предвидеть что

"последний дефект благородного ума" в ближайшем будущем будет постепенно

уменьшаться. Так как сфера стремлений сузится, то и стремление к одобрению

потеряет свой преобладающий характер. Одновременно может взять верх более

высокий идеал жизни. Когда представление о том, что нравственная красота

выше умственной силы, достигнет всеобщего признания, когда желание внушать

почтение будет в значительной мере заменено желанием внушать любовь,

свойственная нашему тезису цивилизации погоня за почестями будет значительно

ослаблена. Рядом с остальными преимуществами может тогда явиться и

рациональное распределение труда и отдыха, и тогда установится и надлежащее

равновесие между относительными правами сегодняшнего и завтрашнего дня.

Конец третьего и последнего тома Опытов