II

Речь

Господин Президент и милостивые государи! Одновременно с вашей

благосклонностью меня постигла большая неблагосклонность судьбы: ибо именно

теперь, когда я нуждаюсь в полном обладании всем доступным мне красноречием,

расстроенное здоровье заставляет меня опасаться, что я окажусь далеко не на

высоте своей задачи. Я вынужден поэтому просить вас отнести хоть часть

недостатков моей речи на долю крайне расстроенной нервной системы.

Рассматривая вас как представителей всей американской нации, я понимаю, что

случай дает мне возможность выплатить вашей нации долг благодарности. Я

должен бы начать с того времени, когда, лет двадцать тому назад, мой

высоко-почтенный друг, профессор Юманс, стремясь к распространению в Америке

моих сочинений, заинтересовал ими гг. Апльтон, которые с тех пор оказывали

мне всегда так много уважения и любезности, и, наконец, я должен бы

перечислить все те доказательства сочувствия, которыми Америка поощряла меня

в борьбе, бывшей для меня долгое время очень тяжелой. Но, высказав таким

образом вкратце, как глубоко я обязан моим многочисленным и в большинстве

случаев неизвестным мне друзьям по эту сторону Атлантического океана, я

должен особенно помянуть все то внимание и гостеприимство, которое было ими

оказано во время моего последнего пребывания здесь или, и еще более, то

сочувствие и те добрые пожелания, для выражения которых многие из вас

совершили столь большой путь с значительным ущербом времени, которое так

дорого для американца. Я могу с уверенностью сказать, что улучшение

здоровья, которое вы мне с такою сердечностью желаете, будет действительно в

известной мере осуществлено благодаря этим пожеланиям, так как приятные

впечатления содействуют здоровью, а вы, конечно, не сомневаетесь, что

воспоминание об этом собрании останется для меня навсегда источником

приятных чувствований. Теперь высказав вам, хотя и в коротких словах, свою

искреннюю благодарность, я намереваюсь поспорить с вами. В немногих словах,

сказанных мною по поводу американских дел и американского характера, я

позволил себе несколько критических замечаний, которые были приняты гораздо

более добродушно, чем я мог, по справедливости, ожидать; поэтому может

показаться странным, что я опять собираюсь критиковать, тем более что

недостаток, о котором я намерен говорить, большинству вряд ли даже покажется

недостатком. Мне кажется, что в одном отношении американцы слишком далеко

ушли от дикарей. Я не хочу этим сказать, что они вообще слишком

цивилизованны: в обширных частях населения, даже в давно населенных

областях, не замечается избытка тех добродетелей, которые необходимы для

поддержания социальной гармонии; особенно на дальнем Западе действия людей

обнаруживают не слишком много той "мягкости и теплоты", которые, как

говорят, отличают культурного человека от дикаря. Тем не менее в одном

отношении мое утверждение все же справедливо. Вам известно, что первобытный

человек лишен способности применяться к обстоятельствам. Движимый голодом,

опасностью, местью, он способен к временному напряжению энергии, но не

надолго: его энергия имеет спазматический характер. Монотонный ежедневный

труд для него невозможен. Совсем другое - человек более цивилизованный.

Строгая дисциплина социальной жизни постепенно развила в нем способность к

постоянным занятиям, так что у нас и еще более у вас работа стала для многих

своего рода страстью. Этот контраст в характерах имеет еще и другую сторону.

Дикарь думает только об удовлетворении своих потребностей в настоящую минуту

и не заботится об удовлетворении их в будущем. Американец, наоборот:

страстно преследуя будущие блага, он не замечает того блага, которое

представляет ему сегодняшний день; и, когда это будущее благо достигнуто, он

пренебрегает им, устремляясь снова в погоню за другим, еще более отдаленным,

благом.

Все, что я видел и слышал во время моего пребывания среди вас, убеждает

меня в том, что этот медленный переход от обычной инертности к постоянной

деятельности достиг крайней своей точки, с которой должно начаться обратное

движение - реакция. Повсюду меня поражал вид лиц, на которых написано

глубокими чертами, сколько тяжелого им пришлось перенести. Меня поразил

также значительный процент людей с седыми волосами, и мои расспросы

подтвердили для меня тот факт, что у вас волосы седеют лет на десять ранее,

чем у нас. Кроме того, в различных кругах мне приходилось встречать людей,

которые или сами страдали нервным расстройством, вызванным переутомлением,

или могли назвать знакомых, умерших от переутомления или расстроивших свое

здоровье - некоторые навсегда, другие временно, причем они должны были

потратить продолжительное время в попытках восстановить его. Я только

повторяю мнение всех наблюдательных людей, с которыми мне приходилось

беседовать по этому вопросу, и утверждаю, что эта жизнь под высоким

давлением принесла населению громадный вред, систематически подтачивая его

организм. Тонкий мыслитель и поэт, которого вам пришлось так недавно

оплакивать, Эмерсон, в своем опыте о джентльмене говорит, что первое

требование, которое предъявляется к джентльмену, - это чтобы он был хорошим

животным. И это требование всеобщее - оно распространяется на человека, на

отца, на гражданина. Нам достаточно толкуют о "презренном теле", и эти фразы

побуждают многих преступать законы здоровья. Но Природа спокойно устраняет

тех, которые так пренебрежительно относятся к одному из прекраснейших ее

произведений и предоставляет населять мир потомками тех, которые не были так

безумны.

Помимо этого непосредственного вреда, это явление влечет за собой еще

другое косвенное зло. Исключительная преданность труду приводит к тому, что

развлечения перестают нравиться, и, когда отдых становится наконец

необходимым, жизнь кажется скучною вследствие отсутствия в ней единственного

интереса - интереса к работе. Ходячее мнение в Англии, что для американца,

когда он путешествует; главное заключается в том, чтобы в возможно

кратчайшее время увидеть возможно больше видов природы, оказывается

распространенным и здесь: признано, что удовлетворение, доставляемое ему

самим передвижением, поглощает почти всякое другое удовлетворение. Когда я

был недавно на Ниагаре, где мы с наслаждением провели целую неделю, я узнал

от хозяина гостиницы, что большинство американцев приезжает туда на один

только день. Фруассар, сказавший о современных ему англичанах, "что они

наслаждаются грустно, по своему обыкновению", если бы дожил до наших дней,

несомненно, сказал бы об американцах, что они наслаждаются поспешно, по

своему обыкновению. У вас, еще более, чем у нас, отсутствует то увлечение

минутой, которое необходимо для полного наслаждения, и этому увлечению

мешает вечно присущее сознание многосложной ответственности. Таким образом,

помимо серьезного физического вреда, причиняемого переутомлением, оно

создает еще и другое зло, понижая ту ценность, которую в противном случае

представляла бы часть жизни, посвященная досугу.

Но этим не исчерпывается еще все зло. Ко всему прочему присоединяется

еще вред, причиняемый всем этим потомству. Поврежденное здоровье отражается

на детях, и вред, причиняемый им таким образом, далеко превосходит то благо,

которое вносит в их жизнь большое состояние. Когда наука сделает нашу жизнь

в должной мере рациональною, люди поймут, что из всех обязанностей человека

забота о здоровье одна из наиболее важных, и не только в интересах личного

благополучия, но также и в интересах потомства. Здоровье человека будет

рассматриваться как унаследованное достояние, которое он обязан передать

потомству если и не улучшенным, то, во всяком случае, не умаленным; люди

поймут тогда, что оставленные в наследство миллионы не могут вознаградить за

слабое здоровье и пониженную способность наслаждаться жизнью. Затем нужно

упомянуть также и о вреде, причиняемом своим согражданам несправедливым

отношением к конкурентам. Я слышал, что один ваш крупный торговец прямо

старается давить всякого, кто конкурирует с ним; естественно, что человек,

становясь рабом своей страсти к накоплению, захватывает чрезмерную долю

торговли или вообще профессии, которою занимается, затрудняет жизнь всем

остальным, занимающимся ею, и исключает из нее многих таких, которые могли

бы заработать себе, благодаря ей, необходимые средства к жизни. Вот,

следовательно, помимо эгоистического мотива, еще два альтруистических,

которые должны бы удерживать от чрезмерного труда.

Дело в том, что мы нуждаемся в новом жизненном идеале. Оглянитесь на

прошлое или вглядитесь хорошенько в настоящее, и вы убедитесь, что идеал

жизни изменяется в зависимости от социальных условий. Всякому известно, что

быть искусным воином составляло высшую цель у всех более значительных

народов древности, как оно составляет теперь у большинства диких народов.

Если мы припомним, что, по древнескандинавским представлениям, время на

небесах проводится в ежедневных войнах, причем полученные раны магически

исцеляются, мы увидим, как глубоко может укорениться представление, что

война есть единственное соответствующее человеку занятие, все же остальное,

вся промышленная деятельность, годится только для рабов и низшего класса

людей. Т. е., другими словами, когда хроническая борьба между различными

расами вызывает постоянные войны, является жизненный идеал, соответствующий

потребностям этой борьбы. В современных культурных обществах, особенно в

Англии, еще более в Америке, все это радикально изменилось. Вместе с

ослаблением милитаристской деятельности и с развитием деятельности

промышленной, занятия, считавшиеся прежде постыдными, стали пользоваться

почетом. Обязанность воевать сменила обязанность трудиться, и как в одном,

так и в другом случае жизненный идеал так прочно установился, что вряд ли

кому приходит в голову подвергнуть его пересмотру. Промышленная

деятельность, как цель существования, практически заменила в этом отношении

войну.

Суждено ли этому современному идеалу удержаться в будущем? Не думаю.

Раз все остальное подвержено постоянному изменению, невозможно, чтобы один

только идеал оставался неизменным. Древний идеал соответствовал эпохе

покорения человека человеком и расцвету сильнейших рас. Современный идеал

соответствует эпохе, господствующею целью которой является покорение сил

природы и подчинение их человеку. Но когда обе эти цели в существенном будут

достигнуты, тогда сложится идеал, который будет, вероятно, в значительной

степени отличаться от нынешнего. Возможно ли предвидеть характер этого

различия? Я думаю, что да. Лет двадцать тому назад большой мой друг, а также

и ваш, хотя вы его никогда не видели, Джон Стюарт Милль, прочел

вступительную речь в колледже st.-Andrew по случаю своего назначения на

должность ректора его; эта речь заключала в себе много замечательного, как

все, что исходило из-под его пера, но в ней сквозило молчаливое признание

того, что цель жизни - учиться и работать Мне хотелось тогда выдвинуть

противоположный тезис. Я охотно постоял бы за то, что жить нужно не для

того, чтобы учиться или работать, а наоборот: учиться и работать нужно для

того, чтобы жить. Знание должно прежде всего служить для направления нашего

поведения при всевозможных обстоятельствах жизни в таком духе, чтобы сделать

наше существование полным. Всякое другое употребление знания имеет побочное

значение. Вряд ли нужно говорить, что первая цель работы - доставление

материала и средств для полного существования и что все другие цели работы

имеют только подчиненное значение. Между тем в представлении людей

подчиненное в значительной степени завладело местом главного. Апостол

культуры, как ее обыкновенно понимают, Мэтью Арнолд, не придает почти

никакого значения тому факту, что первейшее назначение знания есть

правильное регулирование всех действий; а Карлейль, прекрасный представитель

ходячих мнений о труде, настаивает на его достоинствах, исходя из совершенно

других оснований, а отнюдь не из того, что он поддерживает существование. Во

всех человеческих действиях можно проследить тенденцию превращать средства в

цели. Всякий может убедиться в этом на примере скупца, который, находя

удовлетворение исключительно в накоплении денег, забывает, что ценность их

заключается единственно в том, что они доставляют возможность удовлетворения

наших желаний. Еще менее распространено понятие, что то же самое относится и

к труду, посредством которого накопляются деньги, что промышленность, в

смысле ли физической работы или умственного труда, есть только средство и

что так же неразумно отдаваться ей до отказа от той полноты жизни, которой

она должна служить, как и неразумно со стороны скупца копить деньги и не

пользоваться ими. Поэтому я думаю, что, когда настоящая эпоха активного

материального прогресса сослужит человечеству свою службу, наступит более

разумное распределение труда и наслаждения. Одно из оснований для этого

мнения заключается в том, что процесс эволюции во всем органическом мир

вообще дает возрастающий запас энергии, не поглощенной удовлетворением

материальных потребностей, и обещает еще больший запас в будущем. Я имею

также и другие основания, на которых здесь не останавливаюсь. Говоря

коротко, я могу сказать, что нам уже достаточно проповедовали "евангелие

труда", пора уже проповедовать евангелие досуга (relaxation).

Мой послеобеденный спич вышел совсем не по форме. Особенно странным

покажется то, что, намереваясь высказать свою благодарность, я говорю нечто

сильно напоминающее проповедь. Но мне казалось, что я не могу лучше доказать

свою благодарность, как посредством выражения симпатии к вам, которая и

внушает мне мои опасения. Если, как я предвижу, неумеренность в работе

принесет вред главным образом англо-американской части населения; если в

результате ее получится подначивание организма не только у взрослых, но и у

детей, на которых, как я вижу из ваших ежедневных газет, эта чрезмерная

работа также очень дурно влияет; если конечным следствием всего этого будет

исчезновение тех из вас, которые являются наследниками свободных учреждений

и наиболее к ним подготовлены, - тогда выступит на сцену новая помеха в

процессе выработки того великого будущего, которое предстоит американской

нации. Этим тревожным мыслям я прошу вас приписать необычный характер моей

речи.

Затем мне остается только проститься с вами. Отплывая в субботу на

germanic'e, я увезу с собою приятные воспоминания о сношениях со многими

американцами вместе с сожалением о том, что плохое состояние моего здоровья

помешало мне войти в соприкосновение с большим числом ваших сограждан.

Postscriptum. Здесь не лишнее будет прибавить несколько слов

относительно причин этой чрезмерной активности американской жизни, - причин,

которые могут быть отождествлены с теми, которые в последнее время

действовали отчасти и у нас и вызвали аналогичные, хотя и менее крупные

результаты. Генезис этого чрезмерного поглощения энергии тем более

заслуживает внимания, что он прекрасно иллюстрирует одну общую истину,

которая должна бы всегда присутствовать в сознании законодателей и

политиков, а именно, что косвенные и не предусмотренные результаты

какого-либо действующего в жизни общества фактора бывают часто, если и не

всегда, обширнее и важнее, чем непосредственные и предвиденные результаты.

Это высокое давление, тяготеющее над американцами и наиболее

интенсивное в местах, подобных Чикаго, где благосостояние и развитие

достигли высших пределов, является, как это признают также и многие

интеллигентные американцы, косвенным результатом их свободных учреждений, а

также отсутствие того классового различия, которое существует в более старых

обществах. Общество, в котором люди, умирающие миллионерами, так часто

начинали жизнь с бедности и где (перефразируя французскую поговорку о

солдате) всякий мальчишка-газетчик носит в своей сумке президентскую печать,

есть, по необходимости, общество, в котором все подвержены погоне за

богатством и почестями, - погоне гораздо более интенсивной, чем та, которая

может существовать в обществе, где все почти вынуждены оставаться в рамках и

том сословии, в котором родились и имеют только очень слабую возможность

приобрести состояние. В тех европейских обществах, которые в значительной

мере сохранили старый тип устройства (как, например, у нас, в Англии, вплоть

до того момента, когда сильное развитие индустриализма стало открывать все

новые поприща для производящих и распределяющих классов), так мало шансов к

преодолению препятствий и сколько-нибудь значительному повышению в

общественном положении или в приобретении богатства, что почти всем

приходится удовлетворяться своим положением ввиду слабой уверенности в

возможности подняться. Замечательно сопутствующее этому явление: исполняя с

некоторой успешностью, как того требует умеренная конкуренция, свою

ежедневную, сообразную его положению задачу большинство привыкает

довольствоваться теми удовольствиями, которые доступны в их положении, и то

только в пределах предоставленного им досуга. Иначе дело обстоит там, где

громадное развитие промышленности значительно увеличивает шансы на успех, и

еще более там, где классовые ограничения ослаблены или совершенно

отсутствуют. Не только потому, что время, занятое ежедневной работой,

поглощает более энергии и мысли, но также и потому, что сам досуг отнимается

посредством прямого сокращения свободного времени или заботами о своем деле.

Понятно, что, чем больше число людей, приобретших при таких условиях

богатство или более высокое общественное положение, тем сильнее подстрекает

это остальных; устанавливается повышенный уровень деятельности, который

постоянно продолжает повышаться. Общественное одобрение, сопровождающее

успех и становящееся в такого рода обществах наиболее обычным видом

одобрения, все более усиливает стимул к деятельности Борьба становится все

более и более упорною; является постоянно возрастающий страх банкротства,

страх быть "оставленным" (left), как говорят американцы, многозначительное

слово, характеризующее расу, в которой какой-нибудь сильный человек бежит, а

другие сильные стараются поспеть за ним, - слово, говорящее о той страстной

поспешности, с какой каждый переходит от только что достигнутого успеха к

преследованию нового дальнейшего успеха. По контрасту между англичанами

нашего времени и тем, чем они были лет сто тому назад, мы можем судить о

том, как аналогичные причины вызвали здесь, и даже в значительной степени,

аналогичные результаты.

И даже те. которых эта интенсивная борьба из-за богатства и почестей

непосредственно не подстрекает, подвергаются косвенному ее влиянию. Ибо один

из ее результатов заключается в повышении уровня жизни вообще и,

следовательно, в повышении среднего размера общих расходов. Частью для

личного удовольствия, но еще более для того, чтобы вызвать удивление других,

добившиеся богатства ведут роскошный образ жизни. Чем более увеличивается их

число, тем острее становится их соревнование в приобретении того внимания,

которое общество посвящает людям, отличающимся расточительностью.

Соревнование распространяется все шире и шире книзу, и, наконец, для того

чтобы считаться "респектабельными", люди с относительно небольшими

средствами чувствуют себя обязанными увеличить расходы на квартиру,

меблировку, платье, стол и должны больше работать, чтобы добыть потребные

для этого средства; этот процесс достаточно ясно проявляется у нас; еще

яснее он обнаруживается в Америке, где расточительность еще значительнее,

чем у нас. Таким образом, оказывается, что, хотя на первый взгляд и

представляется несомненным, что упразднение всех политических и социальных

преград и открытые для всех поприща деятельности должны приносить одну

только выгоду, из этой выгоды подлежит сделать большой вычет. Между людьми,

добившимися в более старых обществах трудовой жизнью известного положения,

найдутся многие, которые конфиденциально готовы признаться, "что игра не

стоит свеч", и которые, видя, как другие готовятся идти по их стопам, качают

головой и говорят: "Если бы они только знали...". Не принимая во всем объеме

такой пессимистической оценки успеха, мы должны все же сказать, что

обыкновенно стоимость-то свечей и поглощает значительную долю выигрыша в

игре. И то, что в таких исключительных случаях происходит у нас, в Англии,

проявляется еще чаще в Америке. Доведенная до крайней степени интенсивности

жизнь, которая может быть изображена как сумма из трех слагаемых - большого

труда, большого барыша, большого расхода, - сопровождается таким быстрым

изнашиванием, которое в значительной степени уменьшает в одном направлении

то, что приобретается в другом. Все вместе взятое: ежедневное напряжение в

течение многих часов тревоги, наполняющие многие другие часы; сознание,

занятое чувствованиями безразличными или неприятными, оставляющими

сравнительно мало времени для занятия его приятными впечатлениями, -

стремятся понизить уровень жизни более, чем он повышается тем

удовлетворением, которое вносится успехом и сопряженными с ним выгодами. Так

что может случиться, как оно часто и бывает, что счастье постепенно

понижается по мере возрастания благосостояния. Несомненно, что пока ничто не

нарушает порядка, это отсутствие каких бы то ни было политических и

социальных ограничений, открывающее свободный простор борьбе за богатство и

почести, значительно содействует материальному прогрессу общества -

развивает промышленные искусства, расширяет и улучшает организацию

промышленности, увеличивает благосостояние, но из этого отнюдь не следует,

что оно увеличивает ценность индивидуальной жизни, как она выражается в

среднем состоянии ее самочувствия. Что это будет так в будущем - это не

подлежит сомнению, но относительно настоящего времени оно, по меньшей мере,

очень сомнительно.

Дело в том, что общество и его члены находятся в таком состоянии

взаимодействия, что, в то время как, с одной стороны, характер общества

определяется характерами составляющих его членов, с другой - деятельность

его членов (и вместе с теми и их характеры) находится в зависимости от

изменяющихся потребностей общества, - перемена в одном влечет за собой

изменение другого. Что общественная жизнь в значительной мере воздействует

на волю членов общества, направляя ее сообразно своим целям, - это факт, не

подлежащий сомнению. То, что существует в воинствующую стадию жизни, когда

социальный агрегат вынуждает входящие в его состав единицы к совместным

действиям для общей обороны и жертвует жизнью многих из них для охраны

целого, то же самое, только в другой форме, происходит, как нам теперь

известно, и в течение промышленной стадии. Хотя кооперация граждан перестала

теперь быть принудительной и сделалась добровольной, но социальные силы

заставляют их осуществлять социальные цели в то время, как они сами,

по-видимому, стремятся только к достижению личных целей. Человек, работающий

над новым изобретением и думающий только об обеспечении своего личного

благосостояния, в гораздо большей мере служит благосостоянию общества; для

примера приведем контраст между состоянием, приобретенным Уаттом, и тем

благом, которое доставила человечеству паровая машина. Тот, кто вводит в

употребление новый материал, улучшает какое-нибудь производство или

совершенствует какую-нибудь отрасль промышленности, делает это с целью

опередить своих конкурентов, но его личный выигрыш при этом ничтожен по

сравнению с тем, что выигрывает общество вследствие облегчения жизни его

членов. Без их ведома или даже вопреки им, Природа заставляет людей из чисто

личных мотивов осуществлять ее общие цели, - Природа в смысле одного из

наших обозначений конечной причины вещей, и цель, отдаленная, если не

непосредственная, в смысле высшей формы человеческой жизни.

Тем не менее никакой аргумент, как бы он ни был убедителен, не может

рассчитывать на значительный успех, - разве только повлияет на одного,

другого. Как в стадию напряженной милитаристской деятельности невозможно

убедить людей, что существует добродетель более высокая, чем избиение

врагов, так в эпоху быстрого материального роста, требующего безграничного

простора для деятельности каждого члена общества, трудно убедить, что жизнь

имеет более высокое назначение, чем работа и накопление богатства. До тех

пор, пока одним из наиболее сильных чувств является стремление к одобрению

общества и страх перед его осуществлением, пока страстная погоня за

общественным положением, путем победы над врагами или устранения

конкурентов, продолжает быть господствующим явлением и, наконец, пока страх

перед общественным осуждением сильнее страха перед Божественным правосудием

(что доказывается существованием в христианских обществах обычая дуэли), -

этот чрезмерный труд, одерживаемый честолюбием, будет, по-видимому,

продолжаться с незначительными только изменениями. Страстное преследование

почестей, сопряженных с успехом, первоначально на войне, в более позднее

время в промышленности, было необходимо для населения Земли более высокими

типами людей и для покорения ее поверхности и ее сил потребностям человека

Когда выработка этих потребностей приведет к концу и когда, следовательно,

уменьшится простор для удовлетворения честолюбия, это последнее займет,

вероятно, со временем менее заметное место среди других мотивов человеческих

действий. Те, которые извлекают из учения об эволюции ее очевидные выводы и

которые верят, что процесс модификации, приведший жизнь к ее настоящей

высоте, должен продолжать вести все выше и выше, легко могут предвидеть что

"последний дефект благородного ума" в ближайшем будущем будет постепенно

уменьшаться. Так как сфера стремлений сузится, то и стремление к одобрению

потеряет свой преобладающий характер. Одновременно может взять верх более

высокий идеал жизни. Когда представление о том, что нравственная красота

выше умственной силы, достигнет всеобщего признания, когда желание внушать

почтение будет в значительной мере заменено желанием внушать любовь,

свойственная нашему тезису цивилизации погоня за почестями будет значительно

ослаблена. Рядом с остальными преимуществами может тогда явиться и

рациональное распределение труда и отдыха, и тогда установится и надлежащее

равновесие между относительными правами сегодняшнего и завтрашнего дня.

Конец третьего и последнего тома Опытов