Гусейнов А.А. Об идее абсолютной морали. 2003

// Вопросы философии, 2003. № 3.

________________________________________

В классической европейской этике, что, собственно говоря, и является одним из решающих признаков, в силу которого она может считаться классической, господствовало представление о морали как абсолютной точке отсчета, задающей координаты осмысленного человеческого поведения. Оно было додумано до конца и получило концептуальное завершение в учении Канта о моральном законе как законе чистого практического разума, обладающем абсолютной необходимостью - известные кантовские определения морали, отождествляющие ее с доброй волей, безусловным долгом, категорическим императивом, автономией воли, имеют аналитическую природу и являются развертыванием этой исходной, основополагающей идеи об абсолютном моральном законе. Отношение к моральному абсолютизму в решающей мере определяет идейный стержень этики после Канта на всем протяжении ХIХ и ХХ веков. Диапазон позиций в этом вопросе колеблется от радикального отрицания морального абсолютизма в разнообразных школах философского авангарда (наиболее в этом отношении показательны позиции марксизма, ницшеанства, прагматизма) до его респектабельно-академической апологии, которая сопровождается одновременно смягчением кантовского ригоризма, достигаемого за счет того, что мораль в одних случаях (как, например, в неокантианстве Г.Риккерта) включается в контекст культуры, в других (как, например, в феноменологии М.Шелера или в русской религиозной философии) помещается в теологическую перспективу, в третьих (в этике дискурса К.-О.Апеля и Ю.Хабермаса) сводится к коммуникативной рациональности. Противостояние абсолютизма и натурализма (в широком смысле, включая также историко-социологические теории морали), кантианства и антикантианства все еще остается основным водоразделом философско-этических дискуссий и на Западе и у нас в России. Более того, оно в настоящее время приобрело дополнительную остроту в связи с новым этапом общецивилизационного развития, который обозначается словом "глобализация".

Глобализация - слишком сложная тема, чтобы ее затрагивать мимоходом. Я бы хотел только обратить внимание на одно очевидное обстоятельство. Деятельность людей в тех жизненно важных аспектах, которые определяются уровнем развития науки и техники, становится системно организованной, единой в масштабе всего человечества. Но в той части, в какой деятельность людей зависит от их ценностного выбора, этико-культурной идентичности, человечество остается цивилизационно разделенным, расколотым. В качестве выхода из этого противоречия предлагаются два основных конкурирующих сценария: первый ориентирован на доминирование ценностей одной - западноевропейской культуры, второй предлагает равноправный диалог всех культур. Оба сценария имеют то общее, что они явно или неявно опираются на идею абсолютной морали. В случае с первым это бросается в глаза: отдать предпочтение одной системе ценностей перед другими - значит признать, что она имеет преимущество перед ними по некоему принятому за абсолют критерию или сама воплощает этот критерий. Но и диалог различных систем ценностей возможен только при предположении, что эти системы ценностей или считают себя равнозначными перед лицом некой возвышающейся над ними абсолютной моральной инстанции или каждая из них отождествляет себя с такой инстанцией и тогда соединение культур в диалоге выглядит как некое сообщество абсолютов наподобие встречи глав государств на генеральной ассамблее ООН.

Таковы общие соображения, в силу которых мне показалось уместным представить на компаративистском форуме доклад о том, как в современном плюралистическом мире возможна абсолютная мораль?

* * *

Среди возражений, направленных против идеи абсолютной морали, наиболее основательными, на мой взгляд, являются следующие три.

Первое. Абсолютная мораль не может быть эксплицирована, ибо это предполагало бы наличие абсолютного субъекта. Известен парадокс совершенства, в силу которого святой, считающий себя святым, святым не является. Поэтому, если даже предположить существование безусловного закона, то возникает вопрос: кто может нам сказать в чем он состоит и кто может обосновано предъявить его к исполнению?

Второе. Абсолютная мораль, как и все абсолютное, обречена на то, чтобы оставаться в мире мысли, да и там она может находиться постольку, поскольку говоря словами Витгенштейна, она не умещается в пределы языка. В любом случае она не может воплотиться в адекватных поступках, так как поступок всегда привязан к конкретному индивиду и конкретным обстоятельствам, он не только единичен, он еще и единственен. Как ни важны в поступке лежащие в его основании общие правила, намного важнее частные обстоятельства, которые формируют его особенный вид. Моральная личность не ограничивается желанием быть моральной, она действенно обнаруживает это желание; ей мало знать, что есть долг вообще, долг перед человечеством, ей надо еще уметь определять, что есть ее долг и что есть ее долг в том месте, которое она занимает, по отношению к тем конкретным людям, которые находятся рядом с ней. Исключив из своего содержания поступки, абсолютная мораль оказывается отвлеченной, безжизненной, бессмысленной.

Третье. Так как абсолютная мораль не имеет адекватных форм обнаружения, то реальные формы, в которых она себя "обнаруживает", всегда оказываются неадекватными. Марксистская социология рассматривает практикуемые в опыте общественного сознания апелляции к абсолютной морали как способ сокрытия воли господствующего класса, ницшеанская психология - как бессильную злобу слабых, аналитическая гносеология - как неверифицируемые и потому безответственные суждения. Эту критику трудно назвать надуманной. Ее можно дополнить еще одним важным соображением. Анализ реальных ситуаций и контекстов общественной жизни, в которых всплывает идея абсолютной морали, показывает, что она является обязательным компонентом межчеловеческих отношений тогда, когда эти отношения приобретают характер непримиримого конфликта. Общее правило состоит в следующем: до того и для того, чтобы уничтожить оппонента или подчинить своей воле силой, его надо объявить врагом, дискредитировать с позиции абсолютных ценностей. Сегодня, как и в прошлом, линии военных противостояний, которые намечаются в генеральных штабах, удивительным образом совпадают с разделительными линиями в душах, которые проведены религиями и поддерживаются философиями. Здесь, может быть, уместно поделиться одним личным переживанием. Лет семь назад я побывал в Иерусалиме и был поражен тем, что между еврейской и арабской частями этого города нет никаких внешних преград и демаркаций, но они тем не менее отделены друг от друга непреодолимой пропастью взаимного человеческого отторжения. Невольно вспомнился другой город, Берлин, разделенный на две части огромной стеной, но живший тем не менее сознанием своего единства. Тогда я впервые остро пережил, психологически открыл для себя очень важную, хотя и давно известную мысль: невидимые стены, возведенные в головах людей, намного прочнее и опаснее видимых стен из камня, возведенных на бетонном фундаменте.

Таковы три основных и, надо признаться, очень сильных аргумента, которые выдвигаются против идеи абсолютной морали, многократно обыгрываются в направленных против нее философских учениях. Я попытаюсь в своем докладе ответить на них и показать, как можно снять выдвинутые против идеи абсолютной морали возражения без того, чтобы не отказываться от самой идеи. В качестве исходной, базовой будет взята кантовская версия абсолютной морали как самая последовательная.

* * *

Идея абсолютной морали связана с особым местом и ролью моральных мотивов в поведении. Моральные мотивы не находятся в одном ряду с прагматическими мотивами (мотивами благоразумия), проистекающими из природных потребностей индивида, его социального положения, обстоятельств жизни и т.д. Они находятся за ними, над ними, являются мотивами второго уровня, своего рода сверхмотивами. Они занимают в человеческом поведении то же самое место, которое занимали олимпийские боги в поведении гомеровских героев. Прагматические мотивы сами по себе вполне достаточны для того, чтобы понять, почему человек совершает те или иные действия; говоря по другому, все действия, которые он совершает, прагматически мотивированы. Моральные мотивы в этом смысле могут показаться мотивационным излишеством.

Более конкретно характеризуя место и функцию моральных мотивов по отношению ко всем другим мотивам, их можно было бы сравнить с отделом технического контроля (контроля качества) на производстве. Как отдел технического контроля проверяет уже готовую продукцию с точки зрения ее соответствия принятым стандартам, так и мораль осуществляет последний итоговый контроль над всеми прочими мотивами с точки зрения того, могут ли они сверх того, что они являются прагматически эффективными, считаться еще и морально достойными (добрыми, справедливыми и т.д.). Моральные мотивы сопровождают все другие мотивы (дополняют, усиливают, прикрывают их). Это доказывается, между прочим, такой важной особенностью человеческой психологии, согласно которой в своих сознательных намерениях и самооценках люди всегда ориентированы на добро. Сократ был прав: намеренное зло невозможно. Даже самый отъявленный преступник стремится выдать свое зло за добро. В тех редких случаях, когда человек смотрит на вещи открытыми глазами и признает, что он совершает зло, он находит себе утешение в мысли, что речь идет о меньшем зле. Словом, в субъективном плане индивид всегда подводит свои действия под абсолют добра.

Возникает вопрос: как действует в индивиде "отдел" морального контроля, как осуществляется этическая экспертиза всех прочих мотивов, готовых оформиться в решение, перейти в поступок? Это происходит в форме идеального (мысленного) эксперимента и не может происходить иначе, ибо речь идет об экспертизе конкретных мотивов на стадии принятия решения, т.е. еще до того, как они стали поступками. Осуществить эксперимент в реальном режиме означало бы совершить соответствующие поступки, но это равнозначно тому, что они совершаются без моральной экспертизы, как если бы готовую продукцию выпускали на рынок контрабандно, минуя отдел контроля качества.

Прекрасные, методически хорошо продуманные примеры мысленных экспериментов мы находим у Канта. Наиболее показательны среди них следующие два. Первый из них призван проверить максиму воли на общезначимость. Он касается торговца, который стоит перед дилеммой, взять ли ему деньги в депозит под обещание вернуть, хотя он знает, что вернуть их он не сможет. Речь идет о том, допустимо ли в данном случае с нравственной точки зрения давать ложные обещания. Чтобы ответить на него, кантовский торговец должен спросить себя, может ли ложное обещание, на которое его толкают соображения прагматической выгоды, стать всеобщим законом. Говоря более обобщенно: что случится, если все будут давать ложные обещания, решив, что обещания должны быть ложными? Тогда никто не будет верить обещаниям. Следовательно, не поверят и его, т.е. данного конкретного торговца, обещанию. Тем самым максима воли, помысленная в качестве общезначимой (возведенная во всеобщий закон), отрицает саму себя. Она не выдерживает моральной экспертизы. Второй пример задает модель мысленного эксперимента с целью выяснения того, может ли искомый поступок считаться поступком, совершаемым в силу морального долга. Для этого человек должен из мотивации предполагаемого поступка вычесть все прагматические мотивы и честно ответить себе на вопрос: совершил ли бы он данный поступок, если бы он не имел в нем интереса и выгоды? Так, купец ведущий свои дела честно и с выгодой, должен ответить себе на вопрос, продолжал бы он вести свои дела честно и в том случае, если бы они не приносили ему выгоды. Положительный ответ означал бы, что в поведении участвует также мотив долга. Суть эксперимента состоит в конструировании такой идеальной ситуации, где долг как мотив поступка противостоит склонностям.

Идеальный эксперимент как форма мотивирования поступков не является открытием Канта. Он присущ самому моральному сознанию, в частности, заложен в самом универсальном и транскультурном моральном требовании - золотом правиле нравственности. Золотое правило в евангельской формулировке гласит: "Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, поступайте и вы с ними". Это правило предписывает человеку поступать по таким нормам, которые он сам сформулировал бы в качестве норм нравственного поведения, если бы он был тем существом, которому дано формулировать такие нормы. Критерием таких норм считается готовность действующего индивида самому оказаться под их действием. Эксперимент состоит в том, что индивид прежде, чем он будет реально практиковать норму в отношении других, мысленно испытывает ее действие на самом себе. Это достигается путем мысленного переворачивания ситуации, в результате которого тот, кто действует, и тот, на кого направлено действие, меняются местами. Нравственной считается только такая норма, которая выдерживает сверхнагрузки золотого правила.

Идеальное (мысленное) экспериментирование как специфическая форма функционирования морали в мотивации поведения определяет своеобразие ее языка, выдержанного в модальности сослагательного наклонения. Исключительно важное замечание по этому вопросу мы находим в "Принципах этики" Дж.Мура: "Мы используем одни и те же слова, когда высказываем этическое суждение о предмете, существующем в действительности, и когда мы его высказываем о предмете, существование которого мы считаем только возможным. В этой языковой двузначности мы имеем, следовательно, возможный источник ошибочных точек зрения на соотношение истин, касающихся действительного существования чего-то, и истин, касающихся оценок". (1) Моральная оценка есть идеальная процедура, касающаяся не действительности, а возможности, не реальных мотивов, в силу которых совершаются поступки, а возможных мотивов, в силу которых они могли бы быть совершены. Дать моральную оценку чему-то - значит помыслить это как то, что может иметь место в идеальном царстве и она может получить адекватное языковое выражение только через сослагательное наклонение. Есть ли основания рассматривать нечто (тот или иной конкретный мотив поведения) как то, что могло бы иметь место в идеальном царстве - такова структура моральной оценки. В живом языке моральные оценки часто формулируются в изъявительном наклонении (почему это так происходит - предмет отдельного разговора), но тем не менее есть яркие примеры, когда они имеют адекватную форму сослагательного наклонения. Самый характерный из них - уже упоминавшееся золотое правило нравственности.

Обращаясь к индивиду, задумывающемуся над тем, является ли нравственным поступок, который ему предстоит совершить, золотое правило говорит, что для этого он должен ответить на другой вопрос: хотел ли бы он, чтобы с ним поступали люди таким же образом, т.е. рассмотреть этот поступок как возможный в идеальном мире. Следует также обратить внимание на то, что и язык этики Канта насыщен сослагательным наклонением, знаменитым "если бы" (als ob). Сослагательность является существенным элементом формулы категорического императива "поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом". "Можешь пожелать" в данном случае несомненно означает "желал бы". И буквально через предложение Кант уточняет: "Поступай так, как если бы…"; чуть дальше: "совершать каждый поступок не иначе как по такой максиме, которая могла бы служить всеобщим законом". В связи с понятиями умопостигаемого мира и царства целей, благодаря принадлежности к которым категорический императив оказывается возможным, следует разъяснение, однозначно свидетельствующее, что речь идет об идеальной, мысленно конструируемой принадлежности: "если бы я был только таким членом, все мои поступки всегда были бы …"(2).

Из всего сказанного вытекает, что абсолютная мораль приобретает субъектность только в голове (мысленно) и в сослагательной модальности; она обнаруживает свою абсолютность, категоричность только по отношению к тому индивиду, в голове которого она существует. Абсолютная мораль - не то, что один индивид может предписать или даже предъявить другому, она есть то, что индивид предписывает самому себе, чтобы стать моральным. Это - форма самообязывания и ничего иного она не означает. Говоря словами Канта, категорический императив тождествен автономии воли, он предписывает ни больше, ни меньше как эту автономию.

* * *

Так как мораль сама не яляется конкретным мотивом поведения, а представляет собой лишь контрольную инстанцию, призванную рассмотреть все прочие мотивы на их последней стадии, когда те готовы оформиться в окончательное решение и перейти в поступок, то она может только запретить (выбраковать) определенные поступки, наложить на них свое табу. Об этом же свидетельствует сослагательная модальность моральной оценки. За сослагательными предложениями скрываются отрицательные индикативные высказывания: когда, например, говорят "вы бы выиграли", "вы бы чувствовали себя хорошо", то имеется в виду, что вы на самом деле не выиграли и не чувствуете себя хорошо. Если абсолютность морального обязывания нельзя выразить иначе как в сослагательной форме, то это означает, что его фактический смысл, который можно передать как описание реальности, может заключаться только в отрицании. Мораль приобретает практически-регулятивную действенность в качестве отрицания, ограничения деятельности. Обращаясь опять к Канту, следует заметить, что хотя категорический императив с формально-языковой точки зрения является утвердительным суждением, тем не менее его реальный смысл в качестве регулятивного принципа состоит в том, чтобы ограничить максимы условием их общезначимости. Кант многократно подчеркивает, что мораль действенна как ограничение, что требование быть пригодным для всеобщего законодательства есть лишь негативный принцип (не противоречить закону).

Мораль в качестве абсолютной ценности не может сказать, что следует делать (об этом говорят другие формы человеческого знания и практики - медицина, социология, механика, диетология и т.д.), но она может сказать и говорит о том, чего ни при каких условиях делать нельзя. Она приобретает действенность при том не просто внутреннюю, духовную, а внешнюю, предметную действенность в негативных (отрицательных) поступках. Отрицательное действие не тождественно отсутствию поступка, бездействию: оно представляет собой - а) активное блокирование индивидом своего действия из числа тех, которые ему хочется совершить и для совершения которых у него имеются достаточные прагматические основания; б) такое блокирование действия осуществляется по той единственной причине, что оно является нравственно неприемлемым. Особенно важно отличать отрицательное действие от порочного бездействия, когда индивид не делает то, что он по им же принятым моральным критериям должен был бы делать. Не делать то, что должно делать и не делать то, что не должно делать - принципиально разные недеяния. В первом случае мы не совершаем действие в силу своей порочности, во втором случае не совершаем порочных действий.

Негативное действие может быть категорическим, безусловным по той причине, что речь идет о действии в том пункте перехода мотива в решение, который полностью подвластен сознательной воле человека. Дж.Мур в статье "Природа моральной философии" обратил внимание на то, что, когда речь идет о моральной обязательности следует различать правила, которые относятся к действиям, от правил, которые относятся к мыслям, чувствам, желаниям. Первые он назвал правилами долга, вторые - идеальными правилами. Такое различение необходимо делать по той причине, что действия находятся под нашим контролем в значительно большей мере, чем наши желания. Так, например, человек может не прелюбодействовать, как это предусмотрено седьмой заповедью Декалога. Но он, вопреки требованию десятой заповеди того же Декалога, не может сделать так, чтобы у него не возникало даже такого желания. Негативное действие означает, что индивид блокирует, закрывает переход определенных желаний в действие. И это полностью зависит от его сознательной воли. Человек не может сделать так, чтобы он непременно чего-то захотел. Но он всегда может отказаться от того, что он хочет. Это - тот случай, который полностью подходит под известную формулу Канта: должен - значит можешь.

Негативное действие может быть не только категорическим, безусловным, но и общезначимым. Более того, только оно и может быть общезначимым, имея в виду общезначимость, задаваемую универсальным разумом. Позитивные поступки всегда конкретны, индивидуальны, замкнуты на частные обстоятельства. Они по определению также бесконечно многообразны, как бесконечно многообразны индивиды в их жизненных ситуациях. Поэтому не то, что невозможно фактически, но невозможно даже представить, чтобы все люди совершали одинаковые поступки. Это невозможно именно по этой причине, что поступки берут начало в психике индивидов и обстоятельствах их жизни. Другое дело - негативные действия. Поскольку они являются результатом разумно обоснованного и сознательного запрета, то они могут быть столь же общезначимыми, сколь общезначим разум и сознательная воля. Поэтому вполне реально представить картину, когда все люди могут не совершать поступки, относительно которых они пришли к всеобщему пониманию и согласию, что они не должны их совершать Если в поступке выделить его всеобщий принцип (задаваемый разумом канон) и конкретную, каждый раз частную материю, то в позитивном поступке представлены оба момента. Негативный поступок представляет собой урезанный поступок в том смысле, что он ограничивается всеобщим принципом. Здесь принцип (разумная основа, закон) поступка и сам поступок в своей непосредственности, индивидуализированности полностью совпадают. Следовательно, одного принципа достаточно для того, чтобы он состоялся.

Негативный поступок не только может быть общезначим, он еще способен достичь той степени однозначности, которая исключает возможность морализирующего самообмана. Для понимания нравственного качества позитивного поступка очень важны мотивы, по которым он совершен. Однако разобраться в них, в частности, отделить моральные мотивы от прагматических мотивов и ответить на вопрос о том, в какой мере поступок был совершен в силу долга, а в какой мере его максимой было стремление к выгоде - крайне сложно. Сложно в том числе и даже в первую очередь для самого действующего индивида. Фрейд и его школа рассказали нам, что человек может обманывать сам себя не менее изощренно, чем других. В случае негативного поступка, не совершаемого в силу запрета, психологические основания для морального самообмана, для того, чтобы зло выдавать за добро, отсутствуют. Здесь моральный мотив поступка совпадает с самим его фактом. Те мотивы, которые толкают к морально запрещенному поступку уже в силу того, что они к нему толкают, признаются в качестве неморальных. Моральный же мотив морально запрещенного поступка состоит в том, что этот поступок не состоялся. А в вопросе о том, состоялся ли запрещенный поступок или нет, обмануться невозможно. Пифагорейцу не надо было ломать голову над тем, скушал он бобы или нет, точно также как и христианину - прелюбодействовал он или нет, а стороннику ненасилия - совершил он убийство или нет. Если индивид, искренне желая быть до конца честным перед самим собой и даже пользуясь для этого предлагаемыми учеными инструментарием наподобие категорического императива Канта, не всегда может дать себе отчет в том, почему он сделал тот или иной поступок, говоря точнее, какую роль в нем играли моральные мотивы, то ему не составляет труда узнать, почему он не сделал того или иного запрещенного поступка в тех случаях, когда у него было желание, соблазн или возможности сделать их. Совершенно ясно, что в этом случае мотивом несовершения запретного поступка является сам запрет.

На первый взгляд может показаться, что сведением абсолютной морали к негативности поведения мы снижаем ее с орбиты высокой духовности до уровня элементарной дисциплины. Но это не так. Негативный поступок есть запрещенный поступок, который не совершается единственно в силу того, что он запрещен. Он не совершается не потому, что не было случая или нужды в нем, а по сознательному (часто мучительному, трудному) решению не делать этого, хотя нужда и случай того требовали. Запрещенный (негативный) поступок - сугубо духовный акт, он требует даже большей внутренней концентрации и личностного напряжения, чем позитивный поступок. Ибо, если позитивный поступок даже в том случае, когда он является высоко добродетельным, всегда мотивирован психологически, представляет собой выражение и продолжение желаний индивида, то мотивация поступка, поскольку она направлена на сдерживание определенных психологических импульсов, является сугубо духовной, идет от разума, понимания. По крайней мере не вызывает сомнений, что автономия человеческого духа обнаруживает себя в негативном поступке более явно и активно, чем в позитивном.

Таким образом, мораль в своих абсолютных притязаниях приобретает практическую действенность через запреты и запрещенные (негативные) поступки. Этот вывод подтверждается не только логическими соображениями, как я старался показать. Он имеет также высокую степень исторической достоверности. Запреты были и остаются основной и самой действенной формой реально практиковавшихся в истории категорических моральных требований. Иллюстрацией и доказательством этого может служить кодекс Моисея с его "не убий", "не кради", "не лжесвидетельствуй", "не прелюбодействуй", являющийся основой нравственной жизни культурных миров иудаизма, христианства, ислама. И не только он. Этическим ядром жизнеучения Будды является ахимса (невреждение, ненасилие). Конфуций на вопрос ученика о слове, которым можно было бы руководствоваться всю жизнь, ответил: "Не делай другим того, чего не пожелаешь себе". Этот ряд мне хотелось бы завершить упоминанием имен двух людей, которые олицетворяли и защищали идею абсолютной морали в ХХ веке, когда делать это было особенно трудно - Льва Николаевича Толстого и Махатмы Ганди. Они оба придерживались мнения, что существующие в мире религии едины в своих основах, но различны во внешних проявлениях. Единство основ религий и оплодотворенных ими культур они видели в принципе ненасилия и ставили перед собой цель найти адекватное эпохе внешнее выражение этого принципа. Ненасилие, понимаемое в прямом смысле как отрицание насилия, есть, на мой взгляд, та конкретная негативность поведения, которая может считаться категорическим императивом нашего времени. Это задает такое духовное и физическое ограничение человеческой деятельности, которое обозначает пространство созидательного взаимодействия различных культур и которое при этом является органичным для каждой из них.

* * *

Обращаясь к последнему возражению, следует признать, что встречающиеся в реальном опыте общественной жизни апелляции к абсолютной морали, попытки говорить от ее имени, как правило (за редкими исключениями, которые требуют особого исследования), являются двусмысленными, демагогическими. Но вряд ли можно возлагать вину за это на идею абсолютной морали. Скорее, наоборот. Бертран Рассел, как известно, был противником морализирования и предпочитал воздерживаться от этических оценок. Один журналист, смущенный такой позицией философа, спросил его: "Согласны ли Вы хотя бы с тем, что некоторые поступки безнравственны?" Рассел ответил: "Я не хотел бы использовать это слово". Такая сдержанность вытекает не только из этического скептицизма. Она следует также из этического абсолютизма. Из признания абсолютной морали неизбежно вытекает, что любые утверждения о морали уже хотя бы потому, что они облечены в конкретную материю языка, не говоря уже обо всех остальных аспектах, являются относительными.

Абсолютная ценность по определению не может быть описана, она не может быть никем заявлена и предъявлена. Те, кто говорят и делают нечто от имени абсолютной морали, говорят и делают не то, о чем они говорят и делают. Но не существует никакой нужды, чтобы говорить и действовать от имени абсолютной ценности. Напротив, есть нужда не делать этого.

Считается, что добрые дела следует совершать скрытно - скрытно и от других и от самого себя. Доброе дело теряет в своей нравственной красоте, если о нем начинают кричать на всех углах, или если даже сам совершивший его человек упивается им, преисполняется собственной значимостью из-за того, что он совершил это дело. Милостыню, учит Иисус, надо творить тайно, так, чтобы левая рука не знала, что творит правая. Здесь мы имеем дело с очевидным парадоксом: добро - категория человеческой практики, т.е. должно деятельно утверждать себя, быть явным, и в то же время оно должно быть невидимым, скрытным. Этот парадокс получает разрешение в рамках взгляда, связывающего деятельную сущность морального добра с запретами и отрицательными поступками. Отрицательный поступок есть поступок, который не совершен в силу сознательного решения, по той причине, что он является нравственно запрещенным. Можно сказать так: он совершен в качестве несовершенного поступка. Он позитивен в своей отрицательности, ибо деятельно задает определенную направленностью отношений индивида к другим людям, и в то же время он скрыт от окружающих ибо ценность данного поступка в том, что он не состоялся. Вместе с тем негативный поступок в своем нравственном качестве скрыт и от самого индивида, который является его автором, поскольку не дает последнему никаких оснований для самообольщения. Поступок, который был запрещен и не состоялся, есть недостойный поступок (именно по причине недостойности он и был запрещен). Человек, оставаясь в логике морального сознания, не может гордиться тем, что он не сделал чего-то плохого, недостойного, что он чего-то не украл, кого-то не убил, не совершил подлости и т.д. Хотя тот факт, что он в итоге ничего такого не сделал, в известном смысле говорит в его пользу, тем не менее то обстоятельство, что у него было искушение сделать, поступить недостойно (украсть, убить, сподличать и т.д.) и ему нужно было бороться с этим искушением, свидетельствует против него. Словом, мораль в ее абсолютных притязаниях - не то, о чем говорят и что выставляют напоказ; это - то, о чем молчат и что скрывают. Через деятельное следование моральным запретам, через соответствующие им негативные поступки мы можем молчать так, чтобы это было молчанием о морали.

* * *

Таким образом, идея абсолютной морали представляет собой а) идеальную точку отсчета, которая задается индивидом самому себе для моральной квалификации своего поведения, и существует в модальности сослагательного наклонения; б) приобретает действенность через категорические запреты и соответствующие им негативные поступки; в) искажается, трансформируясь в свою противоположность в случаях публичных апелляций к ней. При таком уточнении, на мой взгляд, снимаются возражения против идеи абсолютной морали, которые были высказаны в ходе ее исторической и теоретической критики, и она приобретает вполне современный вид, становится работающей идеей.

Может возникнуть сомнение: "А зачем вообще держаться за идею абсолютной морали и, раз уж она закачалась, то не лучше ли подтолкнуть ее, чтобы навсегда освободить себя от этого фатума?" Может быть, было бы и лучше сделать так, если бы это было возможно. Отказ от идеи абсолютной морали чреват тем, что за абсолютную может быть выдана любая относительная ценность. Именно это мы имеем в современном мире, где те или иные люди и группы свои частные позиции, цели и интересы выдают за единственно истинные и безупречные, партии говорят от имени истории, конфессии говорят от имени Бога, одни государства и народы присваивают себе право вершить суд над другими, где материальные блага подменили духовные ценности, деньги стали кумиром, которому приносится больше жертв, чем всем идолам прошлого.

Я бы сказал так: правильно понятая идея абсолютной морали не только не противоречит культурно-конфессиональному и политическому плюрализму, она является его необходимой предпосылкой.

________________________________________

(1) Мур Дж. Принципы этики.//Природа моральной философии. М., 199 . С. 135.

(2) Кант И. Основоположение к метафизике нравов. М., 1965.