I. Философия истории и Америка

1. Возникновение антропологии и истории

Принято считать, что мир обязан Европе, западному миру двумя чрезвычайной важности достижениями в области культуры: антропологией и историей. Эти достижения стали достоянием всего мира, благодаря чему человечество, населяющее остальную часть планеты, получило возможность увидеть свою сущность и суть своей истории. Это не означает, что до приобщения к мировой истории человек не обладал определенным представлением о самом себе, так же как и об истории, творцом которой он являлся. Все это существовало, как существовали и до своего открытия электричество и атомная энергия, которыми человек овладел только в XX в. Что же касается антропологии и истории, то и они, подобно электричеству и атомной энергии, оставались не осознанными человеком. Сегодня мы можем даже более или менее точно назвать время возникновения антропологии и истории как форм научного познания и форм сознания.

12 октября 1492 г., когда Христофор Колумб вступил на новую землю, был открыт новый мир. Правда, мир этот стал называться не именем его открывателя, а по воле картографа, изобразившего его,- Америкой. Однако именно его открытие было исходным моментом величайшей эпопеи - эпопеи экспансии европейского человека по всей планете. Оно стало исходной точкой все новых и все более потрясающих открытий, а с ними и невиданных ранее завоеваний и колонизаций, осуществляемых вдали от европейских морей и естественных границ того мира, который после открытия Америки стал называться западным. Все это произошло далеко за пределами знакомого в ту пору мира, превзойдя воображение Геродота. Экспансионистская эпопея развернулась в мире, затмевающем сказочную фантазию древнего историка, фантастический, но ограниченный мир которого отойдет отныне на второй план. Теперь другие историки будут писать об этом новом и еще более фантастическом мире, омываемом всеми морями и обнимающем все острова. В этот мир входят такие земли и континенты, которые не мог себе вообразить даже великий первопроходец Марко Поло. Далеко за пределами только что открытого мира, за его прекрасными городами высились другие, не менее сказочные города, увидеть которые предстояло новым первопроходцам.

Географическое открытие, открытие пространства стало в свою очередь открытием человека, предпринимавшего эти великие походы. Человек, совершивший великие географические открытия, открывает самого себя как человека,- человека, связанного с множеством других существ, так или иначе имеющих с ним много общего. И как следствие открытия своей человеческой сути, исходя из своих отношений с другими людьми и раздвигая старые тесные границы истории Европы, европеец встретился с другими историями. А встретившись с другими историями, он встретился и со своей собственной. Именно эта встреча привела к тому, что европеец - открыватель, завоеватель и колонизатор - определил конкретный смысл своей истории, столь же конкретный, как и сущность человека, осуществляющего уникальный процесс материальной и духовной экспансии. Отныне история перестала быть просто хроникой или рассказом и начала осмысливать самое себя. Но познание смысла истории возможно только с учетом иных хроник, рассказов и историй. Так возникает история как осознание, история как осмысление причинности в истории, история как философия истории. А вместе с наукой о событиях жизни человека наполняется конкретным смыслом и наука о самом человеке - антропология.

Открыватель, превратившийся в завоевателя и колонизатора, столкнулся с другими, подобными ему существами. Именно с существами, ибо первооткрыватель не был уверен, что имеет дело с себе подобными. Ведь, прежде чем говорить о возможной идентификации человеческой природы этих существ, необходимо было определить, в чем состоит эта человеческая природа, то есть выяснить, что есть человек. Но на какой опыт, на какое знание мог опереться тот, кто сам себя считал первооткрывателем? Единственное, чем он располагал, был он сам; поэтому первым шагом в этом направлении было осознание самого себя. Только определив, осознав самого себя, европеец мог решить, были ли людьми другие существа. Стремясь же понять, что есть другие существа, он спрашивал себя, что есть он сам. Признание или непризнание принадлежности этого другого к человеческому роду зависело от полноты его знаний о себе самом. Его представление о собственной конкретной человеческой реальности должно было стать архетипом и мерилом представлений о любой другой человеческой реальности.

Эпоха великих походов и открытий подарила европейцу встречу с существами, во многом похожими на него, но и во многом отличными. В числе прочих своих особенностей они обладали иным физическим обликом, но не столь отличным от европейского, чтобы на этом основании не причислять их к человеческому роду. Отличия в их морали и способе бытия не были столь разительными, чтобы не вписываться в привычное представление о человеке. Европеец и не отрицал полностью их человеческой природы, он просто не до конца понимал ее подлинность. Ведь для начала необходимо было узнать, что талое человек, поставив этот вопрос перед тем единственным человеком, который уже осознавал себя таковым. Получив ответ, следовало воспользоваться им как критерием при решении любых вопросов о сущности человека. Естественно, что мнения самих этих существ никто не собирался спрашивать, эти "мнения" просто соотносили с уже полученными ответами. Существовала только одна достоверная форма бытия человека, и эта форма была воплощена в тех, кто ставил вопросы.

Ввиду этого первооткрыватель был вынужден обратиться к самому себе. Ему предстояло совершить еще одно открытие, от которого теперь зависело и утверждение его самого как человека, и признание человеческой сущности тех, других. Ибо игнорирование их человеческой природы ставило под сомнение его собственную принадлежность к человеческому роду. Его собственная сущность - сущность европейца! - также как бы теряла свою абсолютность. Существование других существ поколебало его убеждение в непреложности своей собственной человеческой природы, которая прежде никем не оспаривалась. Собственно, представление европейца о том, что есть человеческое, в прошлом не раз менялось при разных обстоятельствах; единственным, что не менялось, была убежденность европейца в том, что он человек. И вот эта убежденность поколеблена. "Кто они, эти существа? - спрашивал он себя.- Могут ли они быть мне подобными? Они как будто даже обладают собственной историей. Но разве это есть и моя история? Да и история ли это вообще?" И действительно, то, что в данном случае можно было бы назвать историей, не совпадало с представлением европейца о собственной истории. Стало быть, это была совсем другая история. Но разве возможна какая-либо иная история? Итак, коль скоро история этих существ оказывалась под вопросом, становилась сомнительной и история тех, кто осмыслял ее, то есть самих европейцев. Кризис сознания всегда приводит человека к поискам смысла собственной истории. В данном случае от выяснения этого смысла зависела и история этих смутивших душу европейца существ.

С этого момента европеец создает в своей культуре круг осознанных представлений об антропологии и истории, которые надлежало усвоить тем, чье появление в поле зрения европейцев привело к вышеописанному перевороту в их сознании.

Эта антропология и эта история постепенно склонялись к признанию существования других людей и других историй, которые так или иначе исходили из представлений об универсальности европейского человека как человека по преимуществу и об универсальности его истории. Этим существам разрешили доказать свое право на звание человека или по крайней мере заслужить его. Соответственно их история, их "настоящая" история, отсчитывалась с момента их вовлечения в историю западного человека как субъекта становления единственно возможной всемирной истории.

В чем же в таком случае состоит вклад в мировую культуру, внесенный западным человеком в виде антропологии и истории? Ответ прост: в проекции западной, европейской сущности на других людей и другие народы,- проекции своего понимания человека и своей истории, оправдывающей в свою очередь свою экспансию по отношению к другим народам. Логическим выражением этой экспансии стал колониализм, по своим масштабам не имеющий прецедента в истории. Жертвы этой невиданной формы колониализма страдают не только от материального и физического угнетения, но и от угнетения в области культуры как результата самопроекции европейца на открытый им мир. В этой проекции есть место только истории завоевателя и колонизатора, воспринимавшейся как единственно возможная форма истории.

курсы по авторскому праву