III. Иберийский колонизаторский проект

1. Присоединение и отторжение

На протяжении всей человеческой истории у всех народов и во всяких человеческих группах существовали отношения зависимости. Знала их и европейская история. О них говорят Гегель, Маркс, Энгельс и все философы истории. Однако отношения зависимости, возникающие между Европой, западным миром и остальной частью земного шара, не тождественны тем отношениям, что имели место в самом Старом Свете. Попытаемся это объяснить.

В процессе становления Европы, ее культуры, становления всего так называемого западного мира, включающего и Соединенные Штаты Америки, встречи различных народов и человеческих общностей порождали такие ситуации зависимости, которые впоследствии приводили к расовым и культурным смешениям, т. е. человеческой и культурной метисации. Таким образом, помимо новых политических и социальных форм, ситуации зависимости порождали новые культурные явления. В результате грандиозной человеческой метисации разнообразнейшие культурные, политические и социальные ценности отдельных групп людей образовали общий для всех народов Старого Света фундамент материального и духовного опыта, общую культуру. Достаточно вспомнить римский пантеон богов, в котором отразилось смешение собственных богов древних римлян с богами народов, подвластных Риму. Точно так же происходило становление культуры, называемой сегодня западной, европейской. В этом процессе ничто не оказывалось чуждым, лишним, ничто не отвергалось, все было ассимилировано, все подвергалось метисации. Культура, столь горделиво возвышающаяся над остальной частью мира как образец для подражания, как архетип, в действительности обязана своими ценностями всеобщему культурному достоянию.

Философия этой истории и интересовала Гегеля. Она представала перед его взором как диалектическая история, состоящая из утверждений и отрицаний, порождающих новое утверждение, которое в свою очередь есть синтез предыдущих отрицаний и утверждений. Двигателем истории, направленной к полному осуществлению человека или духа, понимаемого как свобода, является диалектический принцип, запечатленный в гегелевском понятии диалектического снятия. Ничто в этом процессе не пребывает в неподвижности, ничто не повторяется, история, как и гегелевский мировой дух, беспрестанно обогащается. Завоеватель, что бы он собой ни представлял, ассимилирует культуру покоренного народа, одновременно обогащая ее своей собственной. Древние греки, без всяких колебаний обращавшие в рабство покоренные народы, столь же уверенно присваивали и завоеванную культуру. Эллинизация культур покоренных народов подразумевала и их обогащение. Александр Македонский, стремясь к метисации негреческих народов, создал могущественную империю, в результате чего оказались эллинизированными египетская, персидская и все другие культуры, с которыми встречались греки. То же самое происходило и с Римской империей, которая ассимилировала варварские народы, подвергая их латинизации. Так же вели себя и нормандские завоеватели, которые вступили в Англию и смешались с побежденными саксами, дав начало английской нации и английской культуре. Наконец, Испания: там насильственный контакт христианской и арабской культур привел к их смешению, породившему необычайный взлет испанской культуры Золотого века. Для европейского мира, как показал Гегель, отрицание не означает устранения, отторжения, маргинации, но - сохранение, ассимиляцию. Поэтому в исторической перспективе прошлое выступает с положительным знаком, являя собой нечто уже свершившееся. Следовательно, в настоящем оно уже не может быть ничем иным, кроме как опытом, необходимым для продолжения иного бытия. Иначе говоря, то-что-было ассимилируется тем-что-есть, с ориентацией на то-что-будет.

Но именно этого-то и недоставало в той встрече, что состоялась между Европой, западным миром и остальным миром. Этой встрече недоставало гегелевского отрицания, понимаемого как снятие, как приятие отрицаемого. Если даже оно и имело место, то осталось не осознанным и завоевателем, и покоренным народом. И тот и другой предстали как два изолированных полюса, недоступных для синтеза. Однако синтез все же произошел, хотя осознание его пришло много позже, спустя целые века непрестанного противоборства. Впервые в истории человечества завоеватель не принимал ни ассимиляции другой культуры. ни своей интеграции в нее. Он стремился только к безусловному диктату, к навязыванию своей собственной неизменной и неприкосновенной сущности, не допуская возможности отождествления самого себя с покоренными людьми и народами. Он, европеец, был убежден в превосходстве своего человеческого склада и своей культуры и, соответственно, в неполноценности, неспособности покоренных народов к ассимиляции культуры своих завоевателей.

Правда, при первой волне иберийской экспансии еще? делалась попытка навязать испанскую и португальскую культуру покоренному индейцу. Хотя речь шла, собственно, больше об обращении их в христианство, без всякого-стремления к ассимиляции автохтонной культуры, ибо не допускалось и мысли о том, чтобы высшие формы культуры смешивать с низшими. Туземная, индейская культура оставалась чуждой культуре христианской, принесенной в Америку испанцами и португальцами, настолько чуждой, что в некоторых случаях воспринималась как дьявольская, сатанинская. Отсюда и многочисленные попытки уничтожить с корнем индейскую культуру, а вместо нее навязать иберийскую культуру, принесенную конкистадорами. И если иберийский миссионер шел на сохранение тех или иных сторон индейской культуры, то делал это по той простой причине, что видел в них какое-то соответствие христианской культуре, столь истово насаждаемой. Колонизаторские планы иберийской конкисты предусматривали полное поглощение индейца, растворение его в насаждаемой культуре и одновременно предание забвению его собственной. Важно было уберечь чистоту христианской культуры, избежать ее заражения индейской.

Но уничтожить, вырвать с корнем целую культуру, даже разрушив храмы, повергнув в прах богов и растоптав святыни, оказалось невозможным. Поэтому было решено подвергнуть индейцев насильственной христианизации. На развалинах индейских святилищ воздвигли христианские храмы, водрузили кресты, а вместо поклонения прежним идолам было дозволено поклоняться христианским святым. Таким образом, ассимиляция все же происходила, но настолько скрыто, что осталась неосознанной теми, кто был объектом завоевания и колонизации. Эти последние были вынуждены относиться к своим исконным, аутентичным ценностям как к ложным, неаутентичным, сатанинским и считать истинными, аутентичными ценности, навязываемые колонизатором. Но и эти ценности он не мог воспринимать как собственные, ибо с самого начала был приучен к мысли, что сам он являлся незаконным наследником чужой культуры, незаконнорожденным отпрыском, происшедшим от встречи туземной и иберийской культур. Отпрыск завоевателя и силой взятой индеанки, метис ощущал себя чужим по отношению к ним обоим: перед первым он ощущал свою неполноценность, будучи сыном индеанки, а перед второй чувствовал собственное превосходство, являясь сыном иберийца. Иначе говоря, метиса принижало в собственных глазах то, что шло от его собственной аутентичности, и возвышало то, что было ему чуждым, что было связано с сущностью его отца. Парадокс в том, что именно расовая и культурная метисация дала возможность Европе ощущать свое превосходство над другими культурами.

XVII век придал совершенно новый смысл западноевропейской колонизации, осуществляемой англичанами, французами и голландцами, которые встали на место испанцев и португальцев. Эта новая волна завоеваний и колонизаций также проходила под знаком превосходства европейской, колонизаторской культуры над культурой покоряемых туземных народов, с которыми сталкивался европеец. Именно сталкивался, поскольку в его планы входило только материальное завоевание этих земель с их флорой и фауной, включающей и самих жителей. Новый колонизатор в отличие от иберийца не ставил себе целью навязать свою культуру. Проект его не связан ни с культурой, ни с религией - это сугубо эксплуататорский проект. Он искал сырье и дешевый труд, а также новые рынки, которые обеспечивали бы сбыт его продукции. Его не интересовали ни верования, ни мысли, пи желания туземца. Культуры, с которыми встречался новый колонизатор, могли сколько угодно пребывать в первобытном или анахроничном состоянии, важно лишь, чтобы не было помех извлечению прибыли. Культура колонизатора была, безусловно, выше культуры туземца, так же как сам колонизатор в человеческом плане превосходил создателей туземной культуры. Поэтому колонизатор не считал нужным ни ассимилировать, ни уничтожать автохтонную культуру, ни тем более пытаться насаждать среди туземцев культуру, превосходящую их по уровню. Западная культура вообще рассматривалась как высшая, как культура по преимуществу. Поэтому ее носители полностью отстранялись от других культур. Всякая прочая культура могла вызвать интерес лишь в той степени, в какой она помогала управлять ее создателями. При этом опять-таки не имело значения, останутся или нет эти культуры на прежнем первобытном или анахроничном уровне. Более того, перемены в этом отношении вообще были нежелательны, ибо все равно над ними будет господствовать западная культура и ее носители. В силу своего превосходства она всегда будет чуждой для тех, кто не имел отношения к ее созданию. И вообще, к ней не может быть иного отношения, кроме подчинения и покорности. То же отношение зависимости распространилось и на иберийскую культуру ввиду анахроничности факта метисации, которую породило ее господство.

Всемирная западноевропейская экспансия, растекаясь по всей планете, подмяла под себя и прежние испано-португальские владения, захватывая то, что считала "вакуумом власти", приписывая отсталость этих владений несостоятельности самой сути иберийского колониализма. Иберийская колонизация с этой точки зрения провалилась, ибо в результате метисации покоренным народам было разрешено включиться в культуру завоевателя. Именно таким и был иберийский проект, предусматривавший массовое обращение в христианство. Подобной ошибки не совершила западноевропейская колонизация. На этот раз превосходство культуры осталось в неприкосновенности: коль скоро эта культура основана на отношениях конкуренции и выживания сильнейшего, она не допустит существования какого-либо соперника. В результате к одной форме угнетения народов Америки, завоеванных и колонизированных испано-португальцами, прибавилась другая.

Латиноамериканец, страдавший от своей чужеродности как по отношению к миру завоевателя-иберийца, так и по отношению к миру коренного населения, увидел в западной культуре (породившей сильные нации и отодвинувшей в прошлое иберийско-христианскую культуру) разрешение своих проблем и захотел ее ассимилировать. Это желание было продиктовано также стремлением подключиться к прогрессу, который несла с собой западная культура. Однако он встретил отпор со стороны ее представителей, ибо они не желали подобного "покушения" на свое наследие. В пределах западного мира и в присутствии создателя и владельца западной культуры незападный мир не мог рассчитывать ни на какую иную роль, кроме как на роль орудия. И в качестве такового он должен был оставаться отчужденным от культуры и идеалов своего хозяина. Ни о каком поглощении, ни о каком диалектическом отрицании не могло быть и речи. Нет ничего, кроме чистого диктата, осуществляемого рядом одних народов над остальными народами мира.