2. Соположенность и зависимость

Симон Боливар писал об этом явлении, столь характерном для нашей Америки: "Отделившись от испанской монархии, Америка стала походить на Римскую империю, когда эта огромная глыба распалась в древнем мире. Из ее осколков образовались независимые государства в соответствии с создавшимися условиями и интересами каждого из них"^*. Однако "отделение" испанской монархии обладает существенным отличием: оно не привело к образованию независимых государств, ибо не породило ни чувства национального, ни какой-либо новой формы общественного устройства, а все ее многочисленные составляющие остались разъединенными, не создав никакой консолидации. Правда, и сам Боливар видит отличие в том, что образовавшиеся после распада Римской империи части "снова восстанавливали свое прежнее внутреннее устройство. Мы же абсолютно ничего не сохранили от старых времен, ибо мы не европейцы и не индейцы, но нечто среднее между аборигенами и испанцами"^**. Испанец, родившийся в Америке,- это не испанец, но и не индеец. Для индейца он воплощает угнетение, хотя конечные плоды угнетения достаются лишь европейскому испанцу. Американский испанец является всего лишь представителем своего европейского соплеменника, ответственным за поддержание необходимого тому порядка, но никак не ровней ему. Поэтому он чужд коренным обитателям земель, насильственно захваченных конкистадорами.

^* ( Боливар С. Речь в Ангостуре.- В: Боливар С. Цит. соч., с. 78.)

^** (Там же.)

Подобной ситуации не знала Европа в связи с падением великой Римской империи. Напротив, контакт завоевателей с завоеванными привел к возникновению европейских наций, обладающих своим неповторимым обликом. В отличие от Рима, оказавшегося своеобразным тиглем рас и культур, в Испанской империи не произошло слияния социальных, культурных и этнических групп, входивших в ее состав. Испанец, родившийся в Америке, и метис, произошедший от союза испанца с индеанкой, оказались во вражде между собой и оба - с коренными обитателями своих земель. Огромным человеческим массам предстояло сделаться добычей победителей в военных коллизиях между разрозненными частями бывшей империи.

Боливар, американец по рождению, знает, что он чужак для коренных жителей, испытавших на себе долгий гнет колониального периода, чужак, которому придется предпринять огромные усилия для того, чтобы победить врожденное недоверие тех, кто видел в нем наследника завоевателя и угнетателя. Поэтому в своем письме к перуанскому поэту Хосе Хоакину Ольмедо^* он критически оценивает его произведение; хотя в нем и воспевается подвиг Боливара, но главное действующее лицо - Инка Уайна Капак^** - предстает в ложном виде: он говорит у поэта так, как если бы дело Боливара было его собственным. "Вы нарисовали слишком небольшую картину,- писал Боливар,- для того колосса, которого поместили в нее, так что он целиком занимает ее пространство и своей тенью затмевает все остальные персонажи. Похоже, что Инка Уайна Капак является главным персонажем поэмы"^***. И это бы еще ничего, но автор заставляет своего героя говорить так, словно индейцы начисто забыли трагедию конкисты и собственную в ней участь. Поэтому Боливар считает неестественным косвенное восхваление "той религии, которая привела к поражению, и уж тем более нелогичным кажется мне отказ Инки вернуть себе трон в пользу чужеземцев, которые хотя и мстят за его кровь, но все же являются потомками тех, кто уничтожил его империю"^****.

^* (Хосе Хоакин Олъмедо (1780 - 1847) - эквадорский поэт и политический деятель, автор поэмы "Победа при Хунине. Песнь Боливару" (1825).)

^** (У айна Капак (Вайпа Капак, 1493 - 1525) - правитель инкской империи в момент вступления испанских конкистадоров; в поэме Ольмедо он представлен как фигура символическая.)

^*** (Боливар С. Письмо Хоакину Ольмедо.- В: Боливар С. Цит. соч., с. 127.)

^**** (Там же.)

Так обстоит дело с испанцами, рожденными в Америке, чувствующими себя чужаками на собственной земле и несущими в себе определенную долю вины своих предшественников, тех, кто грабил, истреблял и порабощал народы той же Америки. Что же до этих покоренных народов, то они не в силах принять религию, благословлявшую преступления, жертвами которых они оказались, как не могут считать своей культуру, отвергавшую их бытие и отводившую им место, якобы соответствующее их "природе". Автохтонные народы не согласны уступить чужакам, пусть даже и рожденным на их земле, права, искони принадлежащие племенам, покоренным предшественниками местных испанцев. Именно поэтому весь колониальный период отмечен знаком соположенности культур, а не их ассимиляции. Эта незаживающая язва будет препятствовать созданию наций, подобных европейским, из которых возникли впоследствии могущественные империи, предпринявшие новое завоевание мира. Но европейская экспансия на остальную часть мира, в частности на индейскую Америку, не привела к формированию из отдельных ее ветвей самостоятельных побегов, подобных европейским. Европа не стала воспроизводить себя путем смешения с другими народами. Когда смешение, метисация все же произошла, юна была воспринята как ошибка, как грех, как нечто постыдное, что подлежит сокрытию. Это и есть причина появления слабосильных наций,- наций, не имеющих собственных корней, наций, которые не признаны самими их создателями.

Боливар, вдумываясь в прошлое и настоящее Америки, наследником которой он себя чувствовал, продолжает свою мысль: "Следует вспомнить, что наш Народ не является ни европейским, ни североамериканским; он скорее являет собою смешение африканцев и американцев, нежели потомство европейцев, ибо даже сама Испания перестает относиться к Европе по своей африканской крови, по своим учреждениям и по своему характеру. Невозможно с точностью указать, к какой семье человеческой мы принадлежим. Большая часть индейского населения уничтожена, европейцы смешались с американцами и африканцами, а последние - с индейцами и европейцами"^*. Что же может быть общего у всех этих народов, столь различных между собой? И Боливар отвечает: только родство по материнской линии, но никак не по отцовской, где пролегают все эти различия, а вместе с ними - и ощущение незаконнорожденности. Последнее несет с собой непризнанность со стороны общества, созданного конкистадорами в собственных интересах и в интересах метрополии, во имя и от имени которой они действовали. "Рожденные в лоне единой матери, но разные по крови и происхождению, наши отцы,- пишет Боливар,- иностранцы, люди с разным цветом кожи. Это различие чревато важными последствиями"^**.

^* (Боливар С. Речь в Ангостуре.- В: Боливар С. Цит. соч., с. 83.)

^** (Там же.)

Разнообразие рас, культур и людей, не представлявшее в Европе препятствия в процессах образования культур и наций, оказалось препятствием в Латинской Америке. И причиной тому стала особая форма, в которой Европа осуществляла здесь завоевание и колонизацию. То самое разнообразие, которое в самой Европе сплачивало воедино силы и объединяло национальные особенности, в Америке породило лишь еще большее разъединение, а вместе с ним и бесконечные внутренние войны. В результате молодые американские народы становятся легкой добычей для чужеземной алчности и благодатной почвой для все новых форм господства и угнетения. И эту проблему не разрешить простым применением регламентаций и законов, которые могут вполне подходить для Европы, но отнюдь не обязательно должны годиться для Америки. Дело здесь не в том или ином законодательстве, не в абстрактном праве, не в конституции, устанавливающей несуществующее равенство,- прежде всего надлежит принять во внимание реальное бытие человека, ради которого составляются все эти законы и конституции и кому предлагается равноправие. "Мы отдали должное справедливости и гуманности, теперь надо выполнить свой долг в отношении политики и общества и устранить трудности, присущие семье, такой простой, естественной, но такой слабой, что при столкновении с малейшим препятствием она может надломиться и погибнуть. Чтобы сгладить разницу в происхождении, требуется чрезвычайно твердая опора, чрезвычайно деликатный стиль управления таким неоднородным обществом, чья многослойная структура распадается, расчленяется, разъединяется при малейшем потрясении"^*. Боливар согласен с декларацией, провозглашающей равноправие, но при этом призывает учитывать саму действительность, на которую декларация опиралась лишь формально и которую создатели подобных деклараций использовали обычна только как оправдание нового неравноправия. Неравноправие, неравенство, различия - вот что является для нашей Америки самым важным фактором, даже более важным, чем все проповеди равенства, поскольку в данном случае и законодательная и административная системы должны создаваться с учетом наличной действительности,, а не абстрактных схем.

^* (Там же, с. 84.)

"Большинство ученых мудрецов подтвердило, что все люди рождаются с равным правом занимать любое общественное положенне, поскольку все должны обладать добродетелями, но не все таковыми обладают; все должны быть смелыми, но не все смелы; все должны иметь таланты, но их имеют далеко не все"^*. Вот на таком реальном неравенстве и основываются не менее реальные формы господства и угнетения, все проявления колониализма и имперских притязаний. Все не реальные, действительные различия, существующие даже при самых свободных принципах общественного устройства.

^* (Там же, с. 83.)

"Если принцип политического равенства признается всеми,- пишет Боливар,- то так же обстоит дело и с физическим, и с моральным неравенством. Природа награждает людей неодинаково, если иметь в виду ум, темперамент, силу и характер"^*. Декларированное законом равенство остается фиктивным, пока оно не обретет подлинную силу, при том условии, что так распорядится сам человек, сам человек потребует уважать суверенность каждой отдельной личности. Таким образом, ложность наличных абстрактных понятий о равенстве зиждется на условности общественного договора, без которого условность равноправия оставалась бы чистой фикцией. Установление такой правовой системы, в которой учитывались бы реальные неравенства, означало бы снятие соположенности и оправдание господства и угнетения. Последние были навязаны действительному разнообразию, свойственному народам нашей Америки и ее не менее разнообразным общественным формам, находящимся в отношении соположенности.

^* (Там же.)

Между тем все эти формы неравенства интегрируются в систему эксплуатации, подчинения и колониальной зависимости. Индейцы, негры, креолы и метисы - все они являются всего лишь различными частями одной системы - системы эксплуатации. Естественные различия оборачиваются орудием единства системы эксплуатации. Все население нашей Америки, при всех неизбежных различиях, является частью могущественной системы, созданной западным миром в результате его экспансии в мировом масштабе. Что же касается этнокультурных различий, то они оказались нивелированными в рамках законов, подавляемыми колониальным чиновничеством и игнорируемыми местной администрацией. Поэтому новое общество, свободное и независимое, должное быть воздвигнуто именно на основе этого угнетения, должно исходить из этого неравенства и этой действительности.

Но возможно ли вообще какое-либо единство, интеграция в рамках свободы? Видимо, да, поскольку оно было возможным и в условиях зависимости. Иное дело, что формы единства при достижении свободы будут иными, чем те, что подразумеваются системой эксплуатации и зависимости. Это будут действительно новые проявления единства, не имеющие ничего общего с формами единства, свойственного колониальному владычеству. "Любовь к Родине, любовь к законности, любовь к магистратам,- пишет Боливар,- вот те благородные страсти, которые должны полностью овладеть душой Республиканца"^*. Однако при всем отношении к родине как к святыне латиноамериканцы не научились уважать законы, ибо в законах они видели вред и источник своих бедствий: "Если же нет священного уважения к Родине, к законам и к властям, то общество являет собой хаос, ад, где человек приходит в столкновение с человеком, учреждение враждует с учреждением"^**. Следовательно, речь идет о том, чтобы осуществить новое единство, но на иных началах: новое единство должно зиждиться на воле тех, кто, испытав угнетение, хочет жить свободно. И это, как говорит Боливар, есть единственно возможный способ, который позволит вырвать Америку из хаоса, как только будут разорваны цепи зависимости и колониального ига.

^* (Там же, с. 91.)

^** (Там же.)

"Наша рождающаяся Республика со всеми ее моральными ценностями,- пишет Боливар,- будет не в силах покончить с этим хаосом, если мы не сплотим народ в единое целое, не создадим целостной формы правления и целостного законодательства, не добьемся единства национального духа. Единство, Единство, Единство - вот наш девиз"^*. Все противоречия и различия должны быть ассимилированы, абсорбированы, а на их месте создано единство, которое обеспечило бы победу над общим врагом, общим угнетателем. Латиноамериканцы различны между собой? Так уничтожим эти различия! "В жилах наших Граждан течет разная кровь, так смешаем же ее, чтобы объединить; наша Конституция разделила власти - так примирим же их, чтобы объединить. Наши законы суть жалкие остатки всякого рода деспотизма, старого и нового,- так пусть же это мрачное здание рухнет, рассыплется, а на его обломках мы возведем храм Справедливости"^**. Ставя перед собой подобные задачи, следует исходить из опыта всего человечества, при условии что он будет адаптирован с учетом собственной конкретной реальности. Боливар не признает опыта, чуждого американской реальности,- столь трудной и столь своеобычной американской реальности, что преобразование ее возможно исключительно на ее собственной основе. Только так можно заменить зависимость на свободу.

^* (Там же, с. 92.)

^** (Там же.)