3. От импровизации к имитации

Объединенные осознанием своей зависимости, латиноамериканцы должны организационно объединиться для того, чтобы добиться независимости. Эту мысль высказывает Симон Боливар в своем "Письме с Ямайки", написанном-6 сентября 1815 г. в Кингстоне. Осознание своей зависимости естественным образом ведет к осознанию необходимости изменения данной ситуации, а овладев умами всех латиноамериканцев, оно приведет к их единению во имя достижения свободы. "Американцы в ныне существующей испанской системе,- говорится в "Письме",- действующей, возможно, более активно, чем когда бы то ни было, занимают место настоящих рабов, а в лучшем случае простых потребителей, но и здесь мы терпим уму непостижимые ограничения нашей деятельности. Нам, например, запрещено выращивать сельскохозяйственные культуры, производимые в Европе, изготовлять товары, относящиеся к монополии короны, строить фабрики, каких нет в самой Испании; нам не жалуют привилегий даже в торговле предметами первой необходимости, затруднено общение между американскими провинциями, дабы они не устанавливали никаких контактов, не имели общих интересов, не развивали бы торговлю". Иными словами, метрополия видела в своих американских колониях не более чем фактории, предмет эксплуатации. Это понятие включало в себя и местных жителей, какого бы происхождения они ни были: индейцев, метисов или креолов. Все эти люди, американцы, не могли что-либо сделать сами по себе, для самих себя ни в материальном, ни в моральном отношении: они выполняли роль рабов, обязанность которых состояла в том, чтобы заставить природу приносить плоды, необходимые их хозяевам. "Итак,- заключает Боливар,- хотите Вы знать, что остается на нашу долю? Производство индиго, зерновых, кофе, сахара, какао и хлопка; разведение скота на диких пастбищах, охота на хищников в девственных лесах, добыча золота в недрах земли, чтобы насыщать алчных испанцев. Мы находились в столь неблагоприятной ситуации, ничего похожего на которую нет и не было ни в одном цивилизованном обществе, если даже обратиться к прежним векам и к политическому положению любых других народов".

Те, кто самой природой были предназначены для рабского труда, получали и соответствующее воспитание. Если их в чем и наставляли, то только не в том, что могло бы послужить их личной пользе. Их обучали повиноваться или получать приказания. "Наше прошлое было столь неприглядным, что я не могу найти ничего подобного ни в одном из цивилизованных обществ". Вся история человечества не знала ничего подобного тому, что происходило с людьми, рожденными в нашей Америке - этой богатой стране, населенной людьми, которые могли бы обратить ее природные богатства на благо себе самим, хозяевам этой земли. "Можно ли терпеть, чтобы страна, созданная на счастье человечества, обширная, богатая и многолюдная, оставалась бы абсолютно бездеятельной? Разве это не грубое насилие над правами человеческими?" - восклицает Боливар. Оклеветанная бюффонами и депаувами с целью оправдания новых форм эксплуатации, наша Америка оставалась богатой как природными сокровищами, так и людьми, способными добыть эти сокровища. Но нашлись ученые - среди них Александр Гумбольдт,- сумевшие доказать и наличие в Америке ее богатств, и способность американцев их использовать.

Почему же тогда этого не произошло? Да потому, что единственное, что умели делать американцы,- это повиноваться. Они не были научены удовлетворять свои потребности, служить самим себе. Их готовили только к тому, чтобы служить своим господам и хозяевам. Боливар так говорил об этом: "Мы, как я показал выше, изолированы или, лучше сказать, отстранены от мирового опыта, приобретавшегося странами в науке администрирования и государственного управления. Мы никогда не были ни вице-королями, ни губернаторами, разве что в исключительных случаях; очень редко бывали архиепископами или епископами; никогда не были дипломатами; случалось, что были военными, но всегда на положении подчиненных; из нас выходили дворяне, но они не имели никаких привилегий, пожалованных королем, и, наконец, среди нас не найти ни магистратов, ни финансистов, за исключением некоторого числа коммерсантов. Все это было прямой дискриминацией наших институтов"^*.

^* (Боливар С. Ответ одного южноамериканца - кабальеро этого острова.- В:БоливарС. Цит. соч., с. 56.)

Система подчинения, созданная в Америке Испанской империей, превосходила все известные в истории формы имперской тирании. В знаменитой "Речи в Ангостуре" Боливар вновь возвращается к унизительному положению жителей Американского континента: "Наши проблемы, таким образом, крайне запутанны и необычайны. Более того, нашим уделом всегда оставалась пассивность, наше политическое бытие ни в чем не проявлялось, и мы встречаем на своем пути к Свободе столько трудностей, сколько не выпало бы на долю и простых рабов, ибо у пас украли не только Свободу, но даже право быть тиранами в стенах родного дома"^*. Иначе говоря, даже колониальная тирания не была "своей". Боливар говорит по этому поводу: "Сатрапы в Персии - это персы, паши в Турции - турки и татарские султаны - татары. Китай не бросался искать мандаринов на родине Чингисхана, завоевавшего китайские земли"^**. Все известные истории тираны были тиранами своего собственного народа, своих собственных земель. Америке отказано даже в нраве на собственную тиранию! "Америка,- продолжает он свою мысль,- все получала из Испании, которая практически лишила Америку возможности широко использовать активную тиранию, не позволяя нам прибегать к ней в наших внутренних делах и внутреннем управлении. Подобное самоограничение не давало нам возможности участвовать в ведении общественных дел, а также не позволяло поднимать личный престиж, которому власть придает в глазах масс особый блеск и который имеет немалое значение в великих Революциях"^***.

^* (Боливар С. Речь в Ангостуре.- В: Боливар С. Цит. соч., с. 79.)

^** (Там же.)

^*** (Там же.)

Америка страдала от тирании, но - от тирании отраженной, тирании, бессильной завоевать народ. В борьбе с известными истории грандиозными тираниями человек обретал самосознание, предъявляя свои права на опыт перенесенных страданий. Америка была лишена даже этого. Тем сильнее оказалось стремление покончить с позорным прошлым, выпавшим на долю Америки, а вернее, навязанным ей. Ничто в этом прошлом не было своим, разве только эксплуатация, угнетение, страдания. "На Американский Народ надели тройное ярмо - невежества, тирании и порока, и поэтому мы не могли приобрести ни знаний, ни умений, ни добродетелей"^*. Имперская система породила лишь слуг и рабов, неспособных осознать самодовлеющую ценность собственного существования. Детище этой системы, американцы, восприняли только ее пороки, научившись относиться к угнетению как к положительному фактору. "Нас держали в подчинении более обманом, чем силой, и укоренившиеся пороки нас растлевали более, чем суеверия"^**. Внедрять тиранию путем воспитания ее жертв оказалось более выгодным, чем насаждать ее силой. "Рабство - дитя мрака, невежественный Народ-слепое орудие собственной погибели, властолюбие и интриганство во вред используют легковерие и неискушенность, а также легко овладевают людьми, не имеющими никаких политических, экономических или юридических знаний"^***. Отсюда происходит смешение понятий, и, как следствие этою, вседозволенность и анархия принимаются за свободу, предательство - за патриотизм, а мстительность - за справедливость.

^* (Там же.)

^** (Там же.)

^*** (Там же.)

Достичь ясного понимания этой ситуации Боливар считал делом чрезвычайно важным. Только таким образом, полагал он, парод может избежать печальных последствий, ожидающих его в момент, когда, покончив с тиранией, он еще не будет знать, что же ему делать со свободой. Ибо мало уметь сказать "нет" тирании - надо уметь обращаться со свободой. В противном случае человек, сформировавшийся при тирании и оказавшийся неспособным заполнить "вакуум власти", поспешит заполнить его новой тиранией. "Если испорченный народ,-пишет Боливар,- добьется свободы, он очень скоро опять ее потеряет, ибо напрасны старания убедить его в том, что счастье - в добродетельных поступках; что господство законов гораздо сильнее, чем господство тиранов, ибо законы более устойчивы и все должно подчиняться их благотворной суровости; что добрые обычаи, а не сила суть столпы законов; что творить Справедливый суд - значит сотворять самое Свободу"^*. Именно на суровой почве собственной действительности американцам предстоит отправлять правосудие, осуществлять воспитание и руководство народом во имя достижения идеала, пока еще не существующего в наличной действительности. Повсеместное утверждение свободы осуществимо только при условии осознания собственной зависимости, осознания ситуации тирании - как навязанной, так и воспринятой добровольно. "Наши неподготовленные сограждане должны закалить свой дух намного раньше того, как они начнут вкушать благодатную Свободу. Их руки и ноги еще не исцелились от цепей, глаза еще плохо видят после мрака темниц, а их души отравлены ядом раболепия. Спросим себя: в состоянии ли они перенести это ослепительное сияние и вдохнуть полной грудью его чистейший воздух?"^** И все-таки они должны сделать это, ибо "если вы - я это особо подчеркиваю - не добьетесь успехов, то осуществленные нами преобразования приведут нас к рабству"^***. Придут другие хозяева, другие господа - и свобода останется пустым звуком. И "больше, чем правительства, повинны в том народы, которые сами возрождают тиранию. Привычка повиноваться оставляет их равнодушными к таким дивным понятиям, как честь и процветание государства. Они безучастно относятся к возможности жить в условиях Свободы, под покровительством законов, созданных по собственной воле"^****.

^* (Там же.)

^** (Там же, с. 79 - 80.)

^*** (Там же, с. 80.)

^**** (Там же.)

Такая обесцененная свобода при неспособности его воспользоваться подобна обоюдоострому оружию, которое оборачивается против своего же неопытного владельца, порождая анархию и новую тиранию. "Вам надлежит решить проблему: как, разбив оковы и освободившись от долгого гнета, мы сможем сотворить чудо и не допустить, чтобы остатки наших кандалов превратились в оружие, направленное против свободы. Следы испанского господства сохранятся еще долгое время, прежде чем мы сможем стереть их; зараза деспотизма отравила нашу атмосферу, и ни огонь войны, ни особенности наших благотворных законов не очистили воздух, которым мы дышим. Наши руки уже свободны, но наши души еще не оправились от недугов рабства"^*. В этом наследии прошлого видит Боливар причину неравенства народов Америки с другими народами мира. Действительно, философы провозглашали равное право всех людей и народов на свободу, но, к сожалению, не всем довелось воспользоваться своей свободой. Явление неравенства, таким образом, обусловлено историческими причинами. В случае с нашей Америкой одна из этих причин состоит в том, что ее народы оказались вовлечены в чужую для себя историю, да еще под знаменем зависимости; другая причина - это последовательное формирование наших народов в духе рабского подчинения, а не в духе свободолюбия. Поэтому достижение свободы в таких условиях оказывается делом сложнейшим, хотя и вполне осуществимым. Человек может все, но в данном случае он должен учитывать свое собственное прошлое, исходить из реальных - навязанных ему - условий. Ибо добиться успеха, добиться чаемой свободы человек сможет лишь в том случае, если предварительно изменит сами существующие условия.

^* (Там же. с. 84.)

Но как быть, пока условия не изменены? Как перевоспитать себя американцу, мечтающему в условиях тирании о свободе? Именно в этот исторический момент для латиноамериканцев открылась перспектива, связанная с вторжением в испанскую метрополию наполеоновских войск. Она, разумеется, сама по себе еще не несла свободу в Америку, представляя всего лишь возможность, которую следовало использовать. Однако как можно стать по-настоящему свободным, не умея быть таковым? Как создать собственный, аутентичный порядок, если люди здесь умеют только подчиняться? Ответ прост: надо импровизировать, учиться на ходу. Конечно, то был не лучший выход, но он был единственным. "Америка не была готова к тому, чтобы отпасть от метрополии, как это внезапно произошло". Но свершившееся стало фактом, и оставалось лишь принимать его. В результате, пишет Боливар в "Письме с Ямайки", "американцы восстали внезапно, без какой-либо предварительной подготовки, и что самое печальное, не имея никакого опыта в управлении государством, не будучи представляемыми на мировой арене знаменитыми и уважаемыми законодателями, магистратами, финансистами, дипломатами, генералами и другими деятелями высшего и низшего ранга, составляющими иерархию нормально функционирующего государства"^*. Поскольку сама Испания в результате наполеоновского вторжения лишилась своего правительства, то и народы Америки, подчинявшиеся Испании и оставшиеся без своей высшей власти, почувствовали себя осиротевшими. В этом-то и заключалась возможность вступить на путь, ведущий к свободе, хотя до самой свободы было еще далеко. Поэтому приходилось во всем импровизировать, начинать с нуля. Ибо разве не равнялось нулю все, что было унаследовано в деле управления от единственной власти - испанского колониализма?

^* (Боливар С. Ответ одного южноамериканца...- В: Боливар С. Цит. соч., с. 57.)

Как же избежать импровизации? Идти по пути подражания? Действительно, разве не существует народов, находящихся в сходной ситуации, но уже завоевавших свободу? Их опыт мог бы оказаться полезным для латиноамериканских народов. Но Боливар считает иначе. Он убежден, что если импровизация есть зло, то еще большим лом является подражание. Подражать, считает Боливар,- значит надевать на себя новые цепи. Эту мысль Освободителя, не услышанную теми народами, которым он принес свободу, воспримут те, кто выработает новое сознание и поймет опасность новых цепей, цепей безудержного подражания, подражания без разбора. Но начинать приходилось тем не менее с того, что имелось, сколь бы ничтожным оно ни казалось, ибо только так мог возникнуть опыт, единственно возможный опыт. Причем в будущем, не допуская повторения и этого нового опыта, следовало учитывать его как основу, как исходный пункт для формирования нового порядка. Ибо перестать быть рабом можно, только осознав себя в рабстве. С этой точки зрения всякое подражание означало бы наложение на себя новых цепей, ибо подражание предполагает превосходство объекта подражания. Подражательная мысль признает превосходство образа жизни, законов, конституций, созданных другими народами. Но ведь созданное другими чуждо тем, кто не имеет отношения к его созданию. Этот факт таит в тебе большую опасность, и Боливар гениально провидел ее. Касаясь Федеральной конституции Венесуэлы, которая, как и многие другие латиноамериканские конституции, была копией североамериканской, он говорил: "Я не перестаю восхищаться Федеральной конституцией Венесуэлы, но все более убеждаюсь в невозможности ее применения в нашем государстве. И мне представляется чудом, что подобная Конституция столь успешно действует в Северной Америке и не оказывается несостоятельной перед лицом первых же неудач и опасностей"^*. Это образец уникальный, созданный народом, взращенным в лоне свободы и питающимся чистой свободой. Но ведь и народ этот уникален, он - "единственный в своем роде". Так может ли этот образец быть воспринят народами, которым не дано было ни родиться в лоне свободы, ни быть воспитанными, вскормленными ею? Боливар сомневается, удастся ли привить Венесуэле и другим латиноамериканским странам законы, чуждые им, которые не найдут опоры в национальных традициях. Вслед за Монтескьё Боливар говорит, что законы "должны быть рождены тем Народом, который им подчиняется". Иначе говоря, они должны решать проблемы определенных людей в определенных обстоятельствах. "Вот каким кодексом нам следует руководствоваться, а не Кодексом Вашингтона!"^**

^* (Боливар С. Речь в Ангостуре.- В: Боливар С. Цит. соч., с. 81.)

^** (Там же, с. 82.)

Народам Латинской Америки надлежит прежде всего воспринять, усвоить сам дух свободы и привить его, сообразуясь с собственной реальностью. Невозможен скачок от зависимости к свободе, если народ не подготовлен к новому своему состоянию. Поэтому мало перенять конституцию, законы, обычаи и традиции, но надо еще обрести соответствующие им качества. Как пишет Боливар в "Письме с Ямайки", "пока наши соотечественники не приобретут политических навыков, что отличает наших собратьев на Севере, я боюсь, что полное народовластие не послужит нам на пользу, а, напротив, принесет погибель"^*. Это не означает, конечно, что он отказывает народам Латинской Америки в такой системе, он только опасается, что, не являясь ее создателями и носителями, латиноамериканцы не сумеют воплотить ее на практике, если не подготовят себя предварительно надлежащим образом.

^* (Боливар С. Ответ одного южноамериканца...- В: Боливар С. Цит. соч., с. 59.)

И тут же Боливар добавляет: "Лично я больше, чем кто бы то ни было, желал бы создать в Америке великую нацию, которая славилась бы не столько своими размерами и богатствами, сколько свободой и доблестью"^*. Эта мысль составляет его самое сокровенное желание, и на осуществление его направлены все усилия Освободителя и его соратников. И все же это только желание, только проект, "...хотя я и мечтаю о самой совершенной форме правления для моей родины, я не в силах уверить себя, что Новый Свет мог бы стать в настоящий момент единой большой республикой". Прежде всего следует подготовить к этому народы Америки. "Американские государства нуждаются в заботах патерналистских правительств, которые залечили бы язвы и раны деспотизма и войны"^**. Боливар понимает, каковы причины, движущие южноамериканцами в их стремлении перенять формы государственного устройства, успешно проявившие себя в других местах. Но он считает более важным осуществить новые государственные институты, которые учитывали бы конкретную ситуацию, переживаемую Латинской Америкой, "...пример процветающих Соединенных Штатов был слишком заманчив, чтобы оставить его без внимания"^***. Да и кто мог устоять перед примером успехов и побед, достигнутых этой страной, не попытавшись пойти ее путем? И все же наши народы пока еще не были готовы к тому, чтобы взять па вооружение опыт, не испытанный в собственной жизни. "Мы пытаемся подражать Соединенным Штатам,- писал Боливар генералу Гутьерресу де ла Фуэнте,- не принимая в расчет нашу стихию, наших людей, пашу действительность. Поверьте, генерал, мы устроены совершенно иным образом... Наше собственное бытие мыслимо только как союз"^****.

^* (Там же.)

^** (Там же.)

^*** (Боливар С. Речь в Ангостуре.- В: Боливар С. Цит. соч., с. 82.)

^**** (Bolivar S. Carta al general Antonio Gutierrez de la Fuente. Caracas, 16 января 1827 г.- In: Bolivar S. Op. cit, II, p. 18 - 19.)

Очень жаль, замечает он в письме полковнику Белфорду Хинтону Вильсону, что мы не сможем достичь счастья с помощью "североамериканских законов и традиций. Вы знаете, что это столь же невозможно, как невозможно Испании стать похожей на Англию". Он же пишет Даниэлю Ф. О'Лири: "Я думаю, что Америке лучше объявить о своей приверженности Корану, чем принять устройство, существующее в Соединенных Штатах, будь оно даже лучшим в мире"^*. В самом деле, никакой другой народ не сделает за и для латиноамериканцев того, что надлежит сделать им самим. Следует признать, говорит Освободитель, что ничего и не было сделано могущественной нацией североамериканцев во имя утверждения свободы в Южной Америке, "...наши северные братья остаются равнодушными созерцателями битвы, которая по сути своей является самой справедливой и по своим целям самой благородной"^**. И если завоеванию независимости латиноамериканцами во многом помогла Англия, то сделала она это, по убеждению Боливара, во имя собственных интересов. Кто же тогда призван спасти Америку и решить ее кардинальные проблемы? Никто, отвечает на свой же вопрос Боливар; никто, кроме самих американцев. Более того, все, что они ни сделают, может встретить негативную реакцию со стороны "образцовых" государств в случае, если эти действия не отвечают их интересам. Боливар говорит по этому поводу: "Разве этому так же не станут противостоять все молодые американские государства и Соединенные Штаты, которые, похоже, само Провидение предназначило для того, чтобы обрушить на нашу Америку напасти, прикрываясь именем свободы!"^*** Боливар совершает первый великий шаг (в пределах, обусловленных обстоятельствами),- шаг по пути политического освобождения значительной части Латинской Америки, которое совпало с освободительными процессами в других районах Америки. Вторым шагом стали поиски для только что освободившейся Америки собственной организации. Это должен быть порядок, исключающий рабство, оставшееся в наследство от колониального режима, но и не следующий образцу такой свободы, которая чужда реальности и возможностям Латинской Америки. Первый шаг был осуществлен латиноамериканцами, которых объединила общая цель. Второй же остался прекрасной утопией, как того опасался сам Боливар, все же сделав попытку ее осуществить. Его гению обязана наша Америка первым великим проектом освобождения, но сама ее действительность давала Освободителю все основания для сомнений в его осуществимости.

^* (Боливар С. Письмо генералу Даниэлю Ф. О'Лири. Гуаякиль, 13.9.1829.- В: Боливар С. Цит. соч., с 171.)

^** (Боливар С. Ответ одного южноамериканца...- В: Боливар С. Цит. соч., с. 53.)

^*** (Боливар С. Письмо полковнику Патрику Кэмпбеллу. Гуаякиль, 5.8.1829.- В: Боливар С. Цит. соч., с. 169.)