Введение

Ставший едва ли не модой, исследовательский интерес к памяти в обществоведческих дисциплинах за последние 15 лет устойчиво растёт за счёт расширения междисциплинарного проблемного поля^*. К ставшими классическими исследованиям "коллективной памяти" (Halbwachs, 1950), "мест памяти" (Nora, 1989) прибавились известные работы по "культурной памяти" (Ваl, 1999), "социальной памяти" (Fentress, Wickham, 1992; Misztal, 2003), память начинает рассматриваться в этическом контексте (свидетельство и архив, забывание и прощение, идеология - кто решает, какие события будут запомнены и каким образом) (Ricoeur, 2004, Margalit, 2002, Rossington и Whitehead, 2007). Общим в этих исследовательских аспектах остаётся разве что соотнесение проблематики памяти с проблемами идентичности, тождества (Kansteiner, 2002).

^* (Материалы международной конференции "Память с учётом трансдисциплинарных перспектив: Действие, Практики и Размышления" в Эстонии. Тарту, 2007; конференция в Нью-Йорке, США в 2008 г. носила название "Возможно ли изучить трансдисциплинарную область изучений памяти?" и др.)

Между тем, теоретически обоснованный прогресс в рамках ранее обозначенной проблематики исследований социальной памяти не столь очевиден. По-прежнему проблемными являются как само понятие памяти, так и эвристическая перспектива её исследования: "является ли память предметом изучения, единицей исследования или она является теоретической перспективой, позволяющей исследовать другие явления?

Чем отличаются следующие понятия: память и история, или память и традиция? В каких аспектах процессы индивидуальной и коллективной памяти связаны между собой, и в каких они различаются? Насколько мы можем расширить такие связанные с памятью понятия, как запоминание, забывание или травма? Каким образом можно противопоставить запоминание индивидуумов и структуру социальной памяти? Какую роль играют язык и артефакты в создании памяти, в отражении опыта восприятии времени? Какие виды памяти - индивидуальная или коллективная, культурная или политическая, приведены в описаниях памяти с учетом последовательности во времени?"^*. В исследованиях имеет место неразличенность того, рассматривается авторами память как предмет или как метод исследования. Приобрела популярность позиция, согласно которой "память означает различные вещи в различное время (Рэдстоун, 2000), следовательно, наше понимание данного явления также должно быть диахроническим и динамическим"^**. Hoskins в 2008 г. сформулировал тезис, согласно которому "область изучений памяти зависит от проблемы или темы, а не отдельного метода или традиции"^***. Наконец очевидным фактом является, что рост интереса к проблематике памяти имеет существенные временные и географические различия. В США, Европе, Австралии проблематика памяти очевидно носила разное содержательное наполнение и возникала в разное время.

^* (Koresaar Е., Vosu Е, Kuutma К. Mediation of memory: towards transdisciplinary perspectives in current memory studies //"Trames" 2008, Vol. 12(3)62/57. P.243. Memory from Transdisciplinary Perspectives: Agency, Practices, and Mediations //Research Centre of Culture and Communication. - University of Tartu, Estonia January 11-14, 2007. P.243. Посредничество памяти: трансдисциплинарные перспективы в современных изучениях памяти. С. 243.)

^** (Koresaar Е., Vosu Е, Kuutma К. Mediation of memory: towards transdisciplinary perspectives in current memory studies //"Trames" 2008, Vol. 12(3)62/57. P.243. Memory from Transdisciplinary Perspectives: Agency, Practices, and Mediations //Research Centre of Culture and Communication. - University of Tartu, Estonia January 11-14, 2007. P.243. Посредничество памяти: трансдисциплинарные перспективы в современных изучениях памяти. С. 243.)

^*** (Koresaar Е., Vosu Е, Kuutma К. Mediation of memory: towards transdisciplinary perspectives in current memory studies //"Trames" 2008, Vol. 12(3)62/57. P.247. Memory from Transdisciplinary Perspectives: Agency, Practices, and Mediations //Research Centre of Culture and Communication. - University of Tartu, Estonia January 11-14, 2007. P.247. Посредничество памяти: трансдисциплинарные перспективы в современных изучениях памяти. С. 247.)

На неоправданно расширительное употребление понятия памяти в социальном контексте указывали Berliner, 2005, Klein, 2000, Fabian, 1999. На смешение антропологических и социальных параметров рассмотрения памяти обращал внимание J. Fabian, 1999. Метадисциплинарный, "метаисторический" (K.L. Klein, 2000) характер рассмотрения категории памяти, между тем, чаще постулируется, в то время как за основу принимаются атрибутивные характеристики индивидуальной человеческой памяти. На отсутствие методологической базы исследований коллективной памяти, которая была бы отлична от преимущественно эмпирических исследований памяти индивида, указывает W. Kansteiner, 2002. В ряде случаев историками (J. Winter, 2000), антропологами (D. Berliner, 2005) фиксируется прямая подмена понятием памяти, взятом в его анторопологическом измерении, понятий культуры, истории, традиции, наследия. Однако и в этом субстанциальном антропологическом значении понятие памяти в отличие от более ранних исследований в современном употреблении сужено до "субъективности" и "пережитого опыта" (Misztal, 2003). Таким образом, общий объект исследовательского интереса "память" в действительности распадается на множество малосвязанных предметов научных изысканий (Roediger, 2008; Wertsch, 2008; Misztal, 2003). В связи с чем, "трансдисциплинарность изучений памяти" в большинстве исследователи считают скорее недостатком, нежели вселяющим оптимистические перспективы (S. Radstone, 2008).

Наиболее часто память в социально-историческом контексте рассматривается как "канал передачи информации" между поколениями (А. Ассманн, 1999, Ю. Лотман, 2000). В таком контексте память выступает объектом, выполняющим разные посреднические функции: информативности, сохранения, креатива. Функционализм памяти распадается в таких исследованиях на множество связанных операций: механизмы запоминания, избирательность запоминания, детерминанты запоминания, сохранение и способы определения и повышения его эффективности; воспроизведение и связанные с ним обстоятельства; интерпретация и её культурные основания; неосознанная трансформация образов памяти под воздействием индивидуальных склонностей, социокультурных стереотипов, создаваемых СМИ и формами визуально воспринимаемого искусства (кинематография) и даже под воздействием самой траектории запоминания и воспроизведения (Olick, 1999); повествование и напоминание другим (весь арсенал классических и современных технологий). Последние формируют как индивидуальную (Понятие личной культурной памяти, введенной Жозе Ван Диджеком (José van Dijck, 2004.), так и коллективную парадигму интерпретации прошлого исторической памятью тех, кто не был участником прошедших событий (Коллективная память здесь отличается как субъектом действий, так и отличной от индивидуальной связью между "сохранением и трансформацией в организации коллективной памяти"). Художественные средства, которые используются для активации символических "мест памяти" рассмотрены исследователями S. McLean, Rohdewald, A. Saro, Jameson, Grainge. Активную позицию по вопросу актуализации исторической памяти занимают музеи, которые в отличие от архивов открыты для широкой публики и уже не только сохраняют память культуры (J. Assmann, 1999), но и транслируют её, сами стремятся к потребителю и новым технологиям (Erll, 2004). Тезис П. Нора об угасании коллективной памяти и сведении её к индивидуальному телу почти не находит сторонников в современных исследованиях. Опредмечиванию памяти ведущая роль принадлежит технологиям создания промежуточных объектов (José van Dijck). Ведущим лейтмотивом изучения истории памяти чаще всего является идея создания новой перспективы написания культурной истории как истории памяти (Tai, 2001, Leith, 1999, Winter, 1997).

Разработанность проблемы отношения истории и памяти представляет собой по сути внешнее соединение различных исследовательских траекторий. Тревогу по поводу состояния исторической памяти выражали многие исследователи: Р. Барнет, Дж. Визнер, Г. Гендерсон, П. Гудмен, Д. Дьюдни, Л. Колдуэлл, Дж. Мейси, Дж. Нейсбитт, Т. Стивенсон, Р. Фолк, М. Фергюсон, О. Флехтгейм, К. Роджерс, С. Хофман.

Компаративистские и обзорные исследования представлены в работах П. Хаттона, Б.Г. Капустина, А.С. Панарина, В.М. Межуева, с. С. Неретиной, B.C. Добряинова, И.Т. Фролова, И.В. Бестужева-Лады, В.В. Кузина, А.К. Уледова, Н.С. Розова, М.А. Чешкова, И.М. Савельевой, А.В. Полетаева, В.В. Ильина, Н.П. Цымбаева, М.К. Горшкова, В.Э. Шляпентох, В.А. Ядова, В.И. Добренькова, Г.В. Осипова, Л.Г. Ионина, В.И. Курбатова, А.Г. Здравомыслова, Ю.Г. Волкова, Ю.А. Левады, Т. Парсонса, Р. Дарендорфа, Л. Козера, П. Бергера, Э. Гидденса, Дж. Хомане, Р. Арон, У. Томас, Ю. Хабермаса, Р. Мертона, Г. Блумера, Н. Лумана, Н. Элиаса, У. Бека. Главным недостатком исследований исторической памяти представляется простая редукция социальной памяти к ее антропологическому прообразу^*. В этом случае теряется смысл в самом термине "история", так как индивидуальная память и оказывается историей индивида и его впечатлений. Соответственно и механизмы видят одни и те же. Носителем и исторической, и индивидуальной памяти видят того же человека, поэтому и ментальные структуры в обеих измерениях совпадают. То есть фактически речь идёт о том, что исследование исторической памяти напрямую связано с изначальной установкой на холистское или атомистически-номиналистское понимание общества. Уже отсюда признаётся различная или одинаковая природа общественного и индивидуального сознания и как следствие исторической памяти как её атрибута.

^* (Синицина Н.А. Историческая память как регулятив современной культуры: социологический анализ. Автореф. дисС. на соиск. уч. степени канд. социолог. наук. Майкоп, 2008. 19 с.)

"История памяти" является тем лингвистическим конструктом, который привлекает к себе интерес всё большего числа исследователей как философских, так и специализированных обществоведческих дисциплин. Предполагая, что столь широкий спектр исследовательских предпочтений, целей и практик не может случайным образом сходиться в одном проблемном поле, представляется необходимым попытаться выявить основания этого совпадения. Кроме того, отмечается наиболее устойчивое обращение к проблематике "истории памяти" специалистов историографии, социологии и философской антропологии. В связи с чем, эволюция интереса к этой проблематике представителей названных отраслей знания должна быть исследована в приоритетном порядке.

Начнем с кочующих из статьи в статью (без принципиальной предметной привязки) конвенций. Начальный этап обсуждения проблематики "истории памяти" относят к первой четверти XX века. Сопутствующими обстоятельствами этого интереса называют, во-первых, внимание к исследованию времени в отношении ментальных процессов в философии, благодаря А. Бергсону и М. Хайдеггеру, в социологии, благодаря Э. Дюркгейму и его сторонникам (Э. Дюркгейм, М. Мосса "Примитивная классификация" (1903), "Элементарные формы религиозной жизни" (1915); Дж. Г. Мид "Природа прошлого" (1929), "Философия настоящего").

Во-вторых, проблематика "истории памяти" возникла в атмосфере повышения интереса к исследованию коллективных представлений. Рубежным этапом этого процесса стала вышедшая в 1925г. теоретическая монография французского социолога Мориса Хальбвакса^*. В этой работе, начатой автором пятью годами раньше серией исследований по коллективной памяти, автор синтезировал анализ коллективных представлений Э. Дюркгейма с философией времени А. Бергсона.

^* (Хальбвакс М. Коллективная и историческая память //Социальные рамки памяти /Пер. с фр. и вступ. статья С. Н. Зенкина. М.: Новое издательство, 2007.; Хальбвакс М. Коллективная и историческая память //Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа: сборник. 2-е, испр. и расшир. изд. - М. : Новое лит. обозрение, 2005. - 780 с.)

В-третьих, исследовательское поле "истории памяти" с самого начала его возникновения, пересекалось или проходило параллельно с проблемным полем "истории ментальностей".

В четвёртых, особенности авторской интерпретации проблем, связанных с проектом "истории памяти", существенно зависели от содержательного наполнения, вкладываемого авторами в понятие исторического сознания.

Пятым аспектом, влияющим на интерпретацию рассматриваемой проблематики, отмечаемым исследователями, является отношение к пониманию социкультурной значимости исторической науки и историографической методологии.

Содержательный материал, на основании которого исследователи традиционно пытаются вывести различные перспективы эволюции проблематики "истории памяти", и является первичным объектом анализа.

Прежде чем попытаться получить положительные выводы о том, какую эвристическую перспективу открывает исследование памяти индивидуальной и социальной в её отношении к истории предполагается необходимым провести анализ границ и возможностей памяти в отношении истории, какими эти границы предстали в исследовательских традициях современности. Этот известный кантовский мотив критической пропедевтики если и упоминается исследователями, то всё же тонет в порыве построения собственной феноменологической или герменевтической модели интерпретации памяти и истории. Границы же познавательных возможностей историографической способности наиболее отчётливо проявляются в самих этих позитивных концепциях, которые и предполагается рассмотреть.

В самом названии исследования может таиться двусмысленность: во-первых, "история памяти" как ещё одного предмета исторического исследования (в контексте истории ментальностей); во-вторых, место и роль памяти индивидуальной и социальной в отношении к истории как объекту исследования. Память как один из самостоятельных объектов истории, компонент "истории истории" (Ж. Лe Гофф, История и память), наряду с праздником, бытом, досугом, в проводимом анализе не рассматривается. Однако именно в этом контексте "истории памяти набирает силу искушение лишить память ее функции матрицы истории" (К. Помиан, 1998). Чаще всего здесь идёт речь о культуре памяти в исторической проекции, "войне памятей", "кризисах памяти", а не необходимом диалектическом отношении между историей и индивидуальной и коллективной памятью. Возможность злоупотребления появляется и у истории как эпистемологической процедуры и у памяти, как способности. Проекции в которых рассматривается проблема: история и память в контексте индивидуального и общественного сознания; история и память как эвристически значимые концепты в историографической методологии; история и память в контексте проблемы идентификации.