История и социальная память в дискуссиях последнего десятилетия

Конец XX - начало XXI вв. столетия дискуссии об отношении истории и памяти не стали менее острыми. Акцент в этих дискуссиях продолжает охватывать широкий круг вопросов. Отметим наиболее востребованные позиции.

1) Рюзен Й. Утрачивая последовательность истории^* (Rusen J. Lo(o)sing the order of history, 1999) (некоторые аспекты исторической науки на перекрестке модернизма, постмодернизма и дискуссии о памяти).

^* (Рюзен Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 8-25.)

Включение в дискуссии историков в качестве значимого объекта памяти, по мнению Й. Рюзена, создаёт ситуацию, когда ослабевает внимание к познавательным процедурам, строгой рациональности; история всё больше интересуется символическими представлениями. Сама историческая наука теряет своё доминирующее положение в анализе прошлого. Влияние исторической памяти в определении человеческой идентичности и направлении человеческой деятельности, согласно Й. Рюзену, очевидно. Однако автор выражает вполне понятное сомнение: может ли анализ исторической памяти быть эвристичным в исторической науке, не используется ли сама отрасль исторического знания в качестве орудия борьбы за власть, в роли "служанки" идеологии с целью искусственного конструирования коллективной идентичности? Угрозу для исторической науки, согласно многим исследователям, представляет "метаисторический дискурс". Последний понимается многими как внешнее вторжение в профессиональные выводы историков людей, не имеющих к академичной дисциплине никакого отношения. Кроме того, "это очевидно, когда [дело] касается институализации многочисленных факультетов культурологии, на которых дисциплинарные границы предметов оказываются под угрозой исчезновения (по крайней мере в той мере, в какой это затрагивает междисциплинарную компетенцию студентов)"^*. (Это вполне понятное опасение многих авторов невольно придаёт вполне точному понятийному статусу методологически оправданного термина "метаистория" (история исторических исследований - историография) негативный смысл, коренящийся в этимологии: "то, что после истории", "выходящего за рамки истории", "внешнего для истории влияния", в котором этот термин будет некритически использован многими исследователями. Термин "метаистория" не искусственно подменяет термин историография, а указывает его логико-семантический статус).

^* (Рюзен Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 10.)

Й. Рюзен использует термин "метаистория" как "традицию саморефлексии, выработки направляющей ее работу по сохранению в памяти, воспроизведению и изображению прошлого метатеории, которая старше ее статуса академической дисциплины^*. Такого рода рефлексия уже имела место в традиции риторики в историографии. Она сыграла важную роль в оформлении и легитимации исторической науки как академической дисциплины со специальными требованиями к научной рациональности и соответствующей обоснованности ее интерпретаций"^**. В Германии "метаистория как саморефлексия исторической науки является традицией в развитии дисциплины^***"^****. Историография Германии стала научной дициплиной, согласно Й. Рюзену, не на эмпирическом, а на метаисторическом уровне обоснования принципов исторической науки (Historik). Пересмотру следует подвергнуть не метаисторическую саморефлексию, а "пост-модернистскую критику модернистского способа историописания".

^* (См.: Blanke H.W., Fleischer D., Rusen J. Theory of History in Historical Lectures: The German Tradition of Historik. 1750-1900 //History and Theory. 1984. Vol.23. P.331-356.)

^** (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 11.)

^*** (Классическим текстом в немецкой традиции является: Droysen J.G. Historik, historisch-kritische Ausgabe. Bd. 1. Stuttgart-Bad Cannstatt, 1977.)

^**** (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 11.)

Главной целью дискуссий об исторической памяти автор видит в том, что "историческое мышление обретает свое место в сфере памяти и подчиняется ее ментальным процедурам, посредством которых воспроизведение и изображение (репрезентация) прошлого служат культурной ориентации человеческой жизни в настоящем. Воспроизведение прошлого является необходимым условием обеспечения человеческой жизни культурной рамкой ориентации, которая открывает будущую перспективу, основываясь на опыте прошлого^*"^**. Из этого однако не следует, согласно Й. Рюзену, что история и историческое мышление "следуют лишь за культурными потребностями практической жизни людей... они имеют также свою собственную "логику", которая характеризуется, главным образом, методической рациональностью в трактовке эмпирических свидетельств прошлого. Обе стороны - отношение к практическим потребностям и функциям и рациональность методического познания - следует рассматривать вместе"^***. Й. Рюзен выделяет 5 принципов исторического мышления, "дисциплинарной матрицы" (Т. Кун) исторической науки. "Этими пятью принципами являются: (1) познавательные интересы, порождаемые потребностями в ориентации во временном изменении современного мира; (2) концепты значимости и перспективы временного изменения, в рамках которых прошлое приобретает свой особый облик как "история"; (3) методические правила эмпирического исследования; (4) формы репрезентации, в которых свидетельство прошлого, включенное в результате интерпретации в концепты значимости, представляется в форме повествования (нарратива); (5) и, наконец, функции культурной ориентации в виде временного направления человеческой деятельности и концепций исторической идентичности"^****. Единство этих 5 принципов "достаточны для утверждения исторического мышления в качестве рационально выработанной формы исторической памяти". Принципы могут изменяться, но их системная связь остаётся постоянной благодаря смыслу "(sensй-critйrium$), определяющему отношение прошлого и настоящего, в рамках которого прошлое приобретает свое значение как "история""^*****. При этом автор обращает внимание, что память можно понимать как историческую "только, если память выходит за пределы жизненного пространства личности или группы, к которым она относится... "Историческая" обозначает определенный элемент временной дистанции между прошлым и настоящим, которая делает сложное опосредование обоих необходимым"^******.

^* (Rusen J. Die Zukunft der Vergangenheit //idem. Zerbrechende Zeit. Uber den Sinn der Geschichte. Cologne, 2001.)

^** (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 12-13.)

^*** (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 13.)

^**** (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 13.)

^***** (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 14.)

^****** (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 13.)

История как наука почти всегда претендовала на рациональность, истину и объективность и в этом качестве утверждала свою практическую значимость. "Некогнитивные" элементы применялись фрагментарно и получили полноценную познавательную легитимность только после "лингвистического поворота". Кроме познавательной стратегии существенными для истории как коллективной памяти стали эстетическая (подробности культурной жизни и ориентации) и политическая ("обоснования и развенчания всех форм господства и управления") проекции. Этот синтез проекций делает историю, согласно автору, интегральной частью культуры. Таким образом, согласно автору, история может выступать и как самостоятельная наука, и как связующий компонент культуры. Эти два аспекта истории позволяют объяснить и её преемственность (как науки) и её постоянное "переписывание" в соответствии с социальным заказом. Тем самым смягчается противоречие между "модернизмом" и "постмодернизмом" в истории^*. То же самое можно отнести к противопоставлению истории и памяти. Просто историю иногда односторонне понимают как только познавательную процедуру, игнорируя её прагматическую сторону. Устранению этого одностороннего взгляда и посвящена статья Й. Рюзена.

^* (См.: Rusen J. Studies in Metahistory. R 221-239; idem. Historical Studies between Modernity and Postmodemity //South African Journal of Philosophy. 1994. №13. P. 183-189.)

Опыт прошлого существенно отличается от опыта эмпирического исследования. Опыт прошлого "играет важную роль в оформлении этих интересов и потребностей". К опыту прошлого относится традиция, увлечение изменением, "даже забвение, которое, тем не менее, придает жизненность прошлому, замалчивая его". До середины XVIII в. вместо тотальной истории были локальные повествования. "Идеи всеобъемлющей внутренней связи, которую называют "история" (the history). История как тотальность изменения человека и мира во времени определяется категориями "прогресс" и "развитие". Новый подход выражается в категориях рациональных средств познания, которое позволяет историку раскрыть силы изменения мира людей во времени и которое утверждает единство и тотальность истории... Развитие исторической науки можно описать как развитие концептуализации этого единства, называемого историей"^*. Академическая дисциплина понимает под этим, пользуясь известным выражением Ранке, "как это действительно было"^**. Историцизм озабочен исторической интерпретацией, критикой источников, преобразуя эмпирическое свидетельство в историю^***. Последним методологическим шагом, согласно автору, стало теоретическое обобщение^****: скрытое ("Анналы") или явное (марксизм). Постмодернизм отверг идею развития, генетическую связь между прошлым и настоящим, сравнивая прошлое со своенравием, упрямством ребенка (Eigensinn)^*****; историю - с "моментальным прыжком тигра" (В. Беджамин). Повествование (narration) здесь противопоставляется объяснению^******, микроистория противостоит макроистории, отдельный человек - обществу^*******, несколько дней - столетию, "плотное описание" (thick description) (К. Гиртц) - конструированию теории^********, герменевтика - априоризму, устная история - историографии^*********. Историческая память (commemoration) благоволит ранее "низшим" группам, гендерный облик истории обретает женское лицо, история становится склонна к эстетизму. Воображение и политика с помощью памяти превращаются "в одну из движущих духовных сил сегодняшней жизни"^**********, погруженной в сугубо практические, политические задачи использования истории. "Таким образом, понимая память как источник для надежного обоснования критерия смысла, историческая наука может принять постмодернистский акцент на эстетику и риторику как необходимый вклад в свое метатеоретическое самосознание... Однако не существует памяти, абсолютно не претендующей на правдоподобие, и эта претензия основывается на двух элементах: внесубъективном (trassubjective) элементе опыта и интерсубъективном элементе согласия. Память по сути относится к опыту. Только односторонность постмодернистской критики не позволяет увидеть эту суть. Поэтому в метаисторическом дискурсе последних десятилетий память могла приводиться как сильный аргумент в пользу безграничного субъективизма, выражавшегося в категории, обозначаемой термином "вымысел" (fiction). Этот термин должен был характеризовать онтологический статус истории как порождения памяти и репрезентации. Подчеркивая существенную связь между памятью и опытом, метаистория, тем самым, может вновь обосновать методические правила исторического исследования как особого вида изучения опыта... Порядок истории, создаваемый творческими силами человеческой мысли в процессе воспроизведения и изображения истории, возвращает историческим знаниям надежность, обоснованную опытом... Но ее правдоподобие зависит не только от ее отношения к опыту. Оно зависит так же от ее отношения к нормам и ценностям как элементам исторического смысла, разделяемым сообществом, которому она (история) адресована. В этом отношении метаистория должна отражать правила дискурса, которые создают интерсубъективное согласие, как методические элементы исторического познания. Это будет вести ее назад к модернизму, потому что модернизм можно определить как особый вид обращения к нормам и ценностям... При этом история приобретает нормативный характер, лишь с помощью которого она может выполнять свою культурную функцию"^***********. Автор, выступая за единство методологических, системных установок истории, предлагает учитывать ошибки модернизма и критику постмодерна и не скатываться к идеологическому поглощению всей истории одной единственной онтологической историей. Согласно Й. Рюзену нужно не единство истории, а "нам нужна идея единства исторического опыта"^************, чтобы не впасть в релятивизм, "мы все еще нуждаемся в исторических категориях по логическим причинам; без них мы не сможем мыслить исторически"^{*************}. Выход автор видит в том, чтобы "в рамках разнообразия исторических перспектив единство истории может быть достигнуто лить универсальностью ценностей в методическом процессе исторической интерпретации. Дело в том, что нам нужна ведущая система ценностей, универсальная система ценностей, которая утверждает различие культур... ценность, которая одновременно является как универсальной, так и обосновывающей разнонаправленность и различие. Я думаю о нормативном принципе взаимной признательности и признания различий в культуре. Это принцип можно развить в познавательную структуру, которая усилит герменевтический элемент исторического метода, и эта структура позволит реализовать новый подход к историческому опыту, который синтезирует единство человечества и временное развитие, с одной стороны, и различие и многообразие культур - с другой"^{**************}.

$ ^* (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 16-17.; Rosen J. Der Teil des Ganzen - Über historische Kategorien //Idem. His torische Orientierung. Über die Arbeit des GeschichtsbewuЯtseins, sich in der Zeit zurechtzufinden, Cologne, 1994. S.159-167.)

$ ^** (Ссылка по Рюзен Й. Ranke L Geschichten der romanischen und germanischen Vцlker von 1494 bis 1514, 2 Aufl. (Sдmtliche Werke 33/34). Leipzig, 1874. S.VII.)

$ ^*** (Ссылка по Рюзен Й. Jaeger F., Rusen J. Geschichte des Historismus. Eine Einfьhrung. Munich, 1992.)

$ ^**** (Rusen J. Theorie der Geschichte //Idem. Historische Orientierung. Über die. Arbeit des GeschichtsbewuЯtseins, sich in der Zeit zurechtzufinden. Cologne, 1994.)

$ ^***** (Ranke L Über die Epochen der neueren Geschichte (Aus Werk und NасhlаЯ. Bd. 2). Munich, 1971. S.59.; Benjamin W. Ьber den Begriff der Geschichte //Gesammelte Schriften. Bd.l, 2. Frankfurt am Main, 1991. S.691-704; Lьdtke A. Eigen-Sinn. Fabricalltag. Arbeitserfahrungen und Politik vom Kaiserreich bis in den Faschismus. Hamburg, 1993.)

^****** (Ссылка по Рюзен Й. Stone L The Revival of Narrative: Reflection on a New Old History //Past and Present. 1979. No.85. P.3-24.)

$ ^******* (Ссылка по Рюзен Й. Ginzburg С. Der Kдse und die Wьrmer. Die Welt eines Mьllers um 1600. Frankfurt am Main, 1983.)

^******** (Ссылка по Рюзен Й. Geertz С. Thick Description: Toward an Interpretative Theory of Culture //Idem. The Interpretation of Cultures. Selected Essays. New York, 1973. P. 3-30.)

$ ^********* (Ссылка по Рюзен Й. Niethammer L Fragen - Antworten - Fragen. Methodische Erfahrungen und Erwдgungen zur Oral History //"Wir kriegen jetzt andere Zeiten". Auf der Suche nach der Erfahrung des Volkes in nachfaschistischen Lдndem (Lebensgeschichte und Sozialstructur im Ruhrgebiet 1930-1960. Bd. 3). Berlin, 1985. S.392-445.)

^********** (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 22.)

^*********** (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 23-24.)

^************ (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 23-24.)

$ ^{*************} (Rusеn J . Der Teil des Ganzen. Über historische Karegorien //Idem. Historische Orientierung. Über die Arbeit des GeschichtsbewuЯtseins, sich in der Zeit zurechtzufinden. Cologne, 1994. S. 150-167.)

^{**************} (Pюзeн Й. Утрачивая последовательность истории //Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001, 392 с. - С. 25.)

2) Лоран Вирт, профессор кафедры истории и географии в Академии Шампань-Арденн, выступил в ноябре 2000 г. у знаменитого окончания "исторической оси" - мемориала - куба в Париже, известного под именем Большая Арка Дефанс (Arche de la Défense), посвященного человечеству и идеям гуманизма. В своём докладе "История и память"^* он продолжил традицию (П. Нора, П. Рикёра) различения между историей и памятью, а также существующих между ними взаимоотношений. Трагические события и геноцид в истории XX в. всякий раз призывают обращать внимание на память поколений. Термин "память" рассматривается автором в широком смысле, как "совокупностью воспоминаний, которые "подпитывают" представления, обеспечивают сплочённость индивидов в группе или в обществе, и могут определять их настоящие действия".

^* (Wirt Laurent Histoire et mémoire //Bulletin de Liaison des Professeurs d'Histoire-Géographie de l'Académie de Reims. №26, 2002.)

Функция социальной памяти здесь равноценна биологическому инстинкту самосохранения общества как такового и его механизмов деятельности. П. Нора в своей известной книге констатировал, что "места памяти" приходят на замену социальной памяти. Но согласно его же выводам, в конце XX века во Франции произошло возвращение, появляется истинная момент-память.

Это выражается в том, что "средства массовой информации, политики и правосудие опережают историков... Вовлечение в реальность обеспечивает преимущество над взглядом историка, который отходит на второй план... настоящее опережает прошлое... Сегодня прошлое ознаменовывается настолько только для того, чтобы лучше отпраздновать или осудить настоящее". Традиционная память предполагала порядок и иерархию, идею нации; нынешняя становится всё более локальной памятью групп. Память по своей природе избирательна, "удерживать только то, что её укрепляет". Отсюда, группы хотят помнить только то, что им выгодно. В этом предпосылка конфликта. В отношении к такой палитре избирательных воспоминаний различных групп, в противоположность к ним, история, согласно Л. Вирту, оправданно позиционируется как "процедура истины" (Hérodote).

И хотя, согласно П. Норе, "история - это проблематичное и неполное восстановление того, чего больше нет", история всегда к истине стремится. История опирается на то, что было объективно пережито людьми и при всём субъективизме историков существенно объективна. При этом, история может быть пересмотрена, если опирается на анализ и аргументированную критику. Кроме того, "память разделена, "разорвана" между группами, история принадлежит всем и никому... В этом смысле память вызывает подозрение у истории, что не означает её игнорирование". История и память, согласно автору, "поддерживают диалектическую связь и "питают" друг друга". Взаимодействие между ними существует в двух значениях: а) "память свидетелей событий является самым красивым материалом истории... Как понять всю жестокость концентрационных лагерей без доказательств уцелевших?" (мысль в унисон Жаку Ле Гоффу "История и память", 1988). Т.е. очевидно, что память "питает" историю. В свою очередь историки уже десятилетия изучают память, историю памяти ("les lieux de mémoire" и др). б) Кроме того, верно и обратное: история "питает" память, "профессора истории не довольствовались применением памяти как источника, они содействовали созданию этой памяти... история может быть иногда превращена в инструмент, более или менее осознанно, при тревоге, относящейся к памяти". Однако точнее всего, история придаёт законную силу национальной памяти.

Такое гармоничное сотрудничество между историей и памятью можно только приветствовать, но оно складывается не всегда. Университетская история, образцом которой является традиция "Анналов", глобальная история, согласно Л. Вирту, не подходит для интеграции в национальную память. Разрушает единство истории и национальной памяти и использование их в милитаристских целях, когда после Второй мировой войны (движение деколонизации) история служила для оправдания завоеваний и господства. Невозможно единство истории и памяти "в тоталитарных государствах, когда речь идёт о систематическом манипулировании коллективной памятью и подчинении историков с целью служения идеологии, убивая, кстати говоря, память и историю". Возвращение интереса к национальной памяти начало происходить только в конце XX в. Л. Вирт задаётся вопросом, связано ли это с потерей традиционных ориентиров, проблемой идентичности (Ф. Бродель "Идентичность Франции"^*) или утерей непоколебимости государственной нации и подъёмом регионов? Согласно автору, "проблема состоит в том, что память может приостановить историков", как в своё время "синдром Виши" парализовал французских историков (сходная проблема освещения "сталинизма" в России). Когда же "блокада" с исторических исследований режима Виши была снята, политика, СМИ, право стали делать выводы раньше историков. "Дебаты касательно пыток, применимых полицией и французской армией в Алжире, повторяют аналогичный процесс". "Целью памяти становится опережение истории". Автор заканчивает доклад призывом не сваливаться в крайности: "Мы много говорим о долге памяти. Не хотели ли вы лучше поговорить о долге истории и праве на память? Не лучший ли это способ пропагандировать процедуру правды, чем история?"

^* (Вraudеl F. L'ldentite de la France (3 vol.). Paris: Arthaud, 1986; русский перевод: Бродель Ф. Что такое Франция? М., 1994. Т. 1-2.)

3) Деннис Коллин, доктор философии, выступил с докладом "История или память?" (Denis Collin Histoire ou mémoire, 2001) на открытии симпозиума "Какая история для какой памяти?", проходившего 31 марта 2001 г. в Шатору^*.

^* (Прим. пер. - Шатору (Châteauroux) - административный центр департамента Эндр в центральной Франции.)

Интерес к национальной памяти, ставшей сегодня, согласно автору, "истинным категорическим императивом" ("никогда больше"), связывается с ожиданиями появления или возрождение "общей культуры", общих ценностей, патриотизма и интереса к национальной идентичности. "Долгом памяти" считается удержание в сознании поколений "живых" образов ужасов и преступлений прошлого. Однако стало общим местом противопоставление истории и памяти, которые на самом деле должны быть гармоничными, взаимодополняющими. История возрождает то, что утеряно коллективной памятью. Это противопоставление "долга памяти" имеет скорее политическую мотивацию и должно отдельно исследоваться как политическая роль памяти.

О своём прошлом нам известно благодаря памяти, из памяти черпают материал и историки. Уже согласно Геродоту, история не только стремится сохранить от забвения события, но и стремится выяснить их причины (например, войны), т.е. преследует цели науки. При этом, "если бы мы хотели продолжить аналогию между судьбой индивидуума и судьбой человеческого общества, историю нужно было бы сравнивать не с памятью, а с психологией!"^*. Наука анализирует, т.е. разделяет память.

^* (Collin D. Histoire ou mémoire?, 2001 //Philosophie et politique, Site personnel de Denis COLLIN. 2005.)

Д. Коллин выделяет аргументы, на основании которых противопоставляются история и память. Память - субъективна (касается меня), условием существования памяти является забывание, память позволяет сохранять единство личности, сохраняет только практически используемое, всегда телеологична, всегда знает свой финал, временно соединяет картинки; история - стремится к объективности (касается других), возвращает забытое, её финал всегда интерпретируем, интересуется единством, причинной связью (вопреки П. Рикёру), законами, рациональным пониманием.

Противопоставление истории и памяти П. Нора имеет определённую коннотацию. Согласно Д. Коллину, история не уничтожает прошлое, сохраненное в памяти, как это считает П. Нора, а рационализирует его. Не существует и метапамяти (памяти памяти), а вот метаистория (история исторической науки) существует. Но это не означает "деидентификации с памятью", а говорит о зрелости истории, "когда она может составить свою собственную критику, определить условия действительности своих собственных рассуждений"^*.

^* (Collin D. Histoire ou mémoire?, 2001 //Philosophie et politique, Site personnel de Denis COLLIN. 2005.)

П. Нора точно сформулировал проблему: "является ли история или нет, выступая как дисциплина, элементом политической национальной идентичности"? Автор считает, что у К. Маркса уже были частичные ответы. Историк, согласно К. Марксу, должен стремиться понять внутреннюю логику исторических фактов, история должна изучать не только политику и идеи, но все отношения человека и природы, нужно отказаться от поисков смысла и целей истории и может быть даже "уроков истории", т.е. история не должна быть идеологией или романтической историей национального духа ("Volksgeist"). История по К. Марксу не обладает онтологическим статусом, это номинальное понятие, за которым лишь стоит смена поколений людей, действующих во времени.

Отношение между историей и памятью предполагает существование "коллективной памяти" (М. Хальбвакс, П. Рикёр). Национальное своеобразие не начинается ни с какого события, Франция не начинается с династии Капетингов или франкского завоевания, "если быть кратким - она не прекращает начинаться!" Политики часто считают, "что память является средством против разрушения социальной связи, с которым мы сталкиваемся". "Для "гражданского" формирования ученика, не является ли намного важнее научиться "смещать центр" за горизонт, расположенный близко к "общественному мнению", чтобы наконец научиться размышлять... развивать критическую рациональность?"^* Автор предлагает не "дорисовывать" и без того страшный образ фашизма, а подумать о немецкой революции 1918-1919 г. и основаниях её перевоплощения через полтора десятилетия в нацизм, как жестокий опыт Первой мировой войны превратил XX век в "век лагерей". "Мы хотим воспитать граждан. Но мы только приучаем школьников к добрым чувствам, неглубоким, в то время как в силу привычки к объективности формируется свободная мысль, а значит - критическая мысль... Если обучение истории имеет смысл и является в высшей степени создающим, то только при условии радикального избавления от социальных требований коллективной памяти и "современных" опасений. Что означает - отказ от желания придумывать коллективную память. Лучший способ стать гражданином - изучать правление Луи XIV или мидийские войны, чем снова рассматривать ужасы века... Сегодня повсюду спрашивают об изучении истории религий (хотя религии обычно включены в программу истории) - не находимся ли мы на пути восстановления памяти, используемой от имени "общей культуры", не находимся ли мы на пути подготовки настоящей бомбы против исторической науки?"^**.

^* (Collin D. Histoire ou mémoire?, 2001 //Philosophie et politique, Site personnel de Denis COLLIN. 2005.)

^** (Collin D. Histoire ou mémoire?, 2001 //Philosophie et politique, Site personnel de Denis COLLIN. 2005.)

4) Франсуа Артог в книге "Типы исторического мышления (режимы историчности): презентизм и формы восприятия времени", 2003 (Régimes d'historicite. Presentisme et Experiences du temps)^* (Реферативный обзор книги Ф. Артог представлен В. Мильчиной^**) пытается объяснить "увлечение историков памятью", возникшее на волне глобализации, специфическим отношением ко времени, возникшим в последней четверти XX в., которое он называет "презентизмом". Презентизм (культ настоящего, конец XX в.), как форма восприятия времени и тип исторического мышления, рассматривается им в отношении к футуризму (культ будущего, XVII - начало XX в.) и пассеизму (культ мифологического прошлого, античные "общества без истории" К. Лефор, "героическая история" М. Салинз^***, к которой относится концепция истории-наставницы, ценится не единичное, а образцовое). Если принять такое различие в восприятии времени, то противоречивыми оказываются попытки вернуть "героическое" время прошлого с идеей "истории-наставницы", в эпоху устремленности к будущему или настоящему. Выходом из этого противоречия могло стать нахождение нормативного образа не в прошлом, а в будущем (политическая система США как прообраз будущего всей Европы у А. де Токвиля). Оптимистический прогрессизм стратегии будущего сменился пессимизмом, разочарованием в идеалах и утверждением презентизма.

^* (Hartоg Fr. Régimes d'historicite. Presentisme et Experiences du temps. Paris: Seuil, 2003.)

^** (Мильчина В. Ф. Артог Типы исторического мышления: презентизм и формы восприятия времени //Отечественные записки. № 5 (19). 2004.)

^*** (Салинз М. Острова, где живет история (Islands of history, 1985).)

Интерес к памяти, согласно Ф. Артог, вовсе не говорит о возвращении ориентиров прошлого. Скорее, это защитная реакция общества, которому угрожает полная потеря ориентиров идентичности. Основной темпоральной стратегией презентизма становится настоящее, для которого прошлое и будущее выступают как средства. (Ориентация на настоящее в средние века рассматривается автором лишь как внешне сходный аналог. "Время христианина - это время ожидания, это настоящее, наполненное чаянием конца"). "Понятия "память", "наследие" и "юбилейные торжества" (commemoration) становятся в 80-е годы ключевыми. С их помощью нация, исповедующая презентизм, пытается освятить собственную сегодняшнюю идентичность"^*. "Создатели новых течений в историографии XX века, таких как история ментальностей или историческая антропология, также предпочитали иметь дело с явлениями, удаленными от них самих не только в пространстве, но и во времени. Сближению истории и памяти способствовало воскрешение Пьером Нора и его единомышленниками понятия "коллективная память", введенного в 1920-е годы Морисом Хальбваксом... Нора, напротив, задумал примирить память и историю, он решил превратить изучение коллективной памяти в своеобразный аналог истории ментальностей, предназначенный для исследования Новейшего времени. Нора предложил изучать топографические, монументальные, символические, функциональные "места", с которыми общество связывает свои воспоминания, и создавать историю этих своеобразных "мемориалов"... "места", о которых говорит Нора, данностью не являются, они конструируются и постоянно реконструируются по мере того, как развивается общество, и порождают самые разнообразные реакции, которые также подлежат изучению. "Памятные места", собственно говоря, достойны исследования только в том случае, когда они по-прежнему живы и действенны... Формой реакции на доминировавшие в XIX веке национальные истории стало рождение в XX веке историй социальных (в своей первой лекции в Страсбургском университете в 1919 году Люсьен Февр специально подчеркнул, что не желает становиться "миссионером национального Евангелия"). Национальные истории писались с точки зрения и во имя будущего. Социальные истории их дополняли и опровергали. Наконец, в исторических исследованиях конца XX века национальные истории сами сделались предметом исторического исследования. В "Памятных местах" Пьера Нора и его единомышленников рассказ о создании этих историй, а также о формировании других национальных символов ведется с точки зрения и в интересах настоящего, ведется ради того, чтобы лучше понять и объяснить это настоящее... совсем молодые города, которые не успели нажить никакого наследия, создают его специально, обустраивают площади и площадки, призванные придать городу индивидуальность, обеспечить его "идентичностью". Кроме того, идет активный процесс превращения памятника в место памяти, в мемориал, в котором память должна оживать. Музеи, которые можно только осматривать, превращаются в музеи, где можно жить, вступая с их экспонатами в непосредственный и активный контакт. Это и есть тот процесс, который Артог называет "презентистским использованием прошлого"... Современный презентизм предполагает, что настоящее должно быть детерминировано только им самим и что настоящее определяет, детерминирует как прошлое (что именно мы вспоминаем и сохраняем), так и будущее (что именно мы строим и какую участь готовим человечеству). Таков, заключает Артог, сегодняшний презентизм - восприятие времени людьми, ответственными за прошлое и будущее"^**.

^* (Мильчина В. Ф. Артог Типы исторического мышления: презентизм и формы восприятия времени //Отечественные записки. № 5 (19). 2004.)

^** (Мильчина В. Ф. Артог Типы исторического мышления: презентизм и формы восприятия времени //Отечественные записки. № 5(19). 2004.)

В переведенной главе "Порядок времени, режимы историчности"^* из книги Ф. Артог "Типы исторического мышления (режимы историчности): презентизм и формы восприятия времени", 2003 (Régimes d'historicite. Presentisme et Experiences du temps) автор относит разрыв в восприятии времени, "щели между прошлым и будущим", "где мы осознаем интервал во времени, полностью определенный тем, чего уже нет, и тем, чего еще нет" (Арендт)^**, "утрату связи времён" к периоду между Первой и Второй мировыми войнами. Историк вынужден в этой ситуации "объяснить "миру мир", ответить на вопросы, которые задает себе современный человек... Тон разговора о прошлом задает настоящее... История является способом организации прошлого с целью помешать ему слишком сильно давить на плечи людей[...] Организовать прошлое в зависимости от настоящего - вот что можно было бы назвать социальной функцией истории"^***. Эту ситуацию, когда общества потребления распространяются вместе со значимостью категории настоящего времени, Ф. Артог назвал "презентизмом". Пьер Нора поставил диагноз такому французскому обществу - "места памяти" - присутствие прошлого в настоящем.

^* (Артог Ф. Порядок времени, режимы историчности //"Неприкосновенный запас" 2008, № 3 (59).)

^** (Arendt H. La Crise de la culture. Paris: Gallimard, 1972. P.20.)

^*** (Apтог Ф. Порядок времени, режимы историчности //"Неприкосновенный запас" 2008, № 3 (59); Idem. "Vers une autre histoire" //Ibid. P. 437, 438.)

Начало дискуссии об истории и памяти Ф. Артог связывает и с публикацией в 1982 г. книги "Захор" американского историка Й. Йерушалми. Артог ставит проблему: "Почему в то время как иудаизм из века в век всегда в сильнейшей степени был пропитан духом истории, сама историография играет у евреев в лучшем случае вспомогательную роль, а чаще всего - совсем никакой? В переживании испытаний, которые выпали на долю евреев, всегда основополагающей была память о прошлом, но почему ее первыми хранителями никогда не были историки?"^*. Дискуссия очень быстро охватила все регионы и социальные группы, кроме Израиля. "Память, во всяком случае, стала самым емким термином - метаисторической, иногда религиозной категорией. Возникла даже определенная претензия памяти на доминирование при разговоре о прошлом: в поединке между памятью и историей преимущество было отдано первой и ее свидетелю, ставшему центральным действующим лицом на нашей общественной сцене^**. Мы стали размышлять о забвении, сформулировали понятие "долг памяти", стали активно к нему апеллировать, клеймя "злоупотребления памятью" или невнимание к культурному наследию^***"^****.

^* (Yerushalmi Y.H. Zakhor. Histoire juive et mémoire juive. Paris: La Découverte, 1984. P. 12; Goldberg S.A. La Clepsydre. Essai sur la pluralité des temps dans le judaisme. Paris: Albin Michel, 2000. P.52-55.)

^** (Dulong R. Le Témoin oculaire. Les condition sociales de l'attestation personnelle. Paris: l'Ecole des hautes étude en sciences sociales, 1998; Wieviorka A. L'Ere du témoin. Paris: Plon, 1998; Hartog Fr. Lé témoin et l'historien //Gradhiva. 2000. № 27. P. 1-14.)

^*** (Klein K.L. On the Emergence of Memory in Historical Discourse //Representations. 2000. № 69. P. 127-150. По поводу историка, одновременно "замутняющего" и "проясняющего" память, см.: Laborit P. Les Français des années troubles. Paris: Desclée de Brower, 2001. P. 53-71; Dobin R.La Mémoire saturée. Paris: Stock, 2003.)

^**** (Apтог Ф. Порядок времени, режимы историчности //"Неприкосновенный запас" 2008, № 3 (59).)

Ф. Артог не пытается предложить универсальный способ объяснения современных исторических явлений. "Исторические феномены я пытаюсь обойти с фланга, рассматривая темпоральности, которые структурируют и задают их. Какой порядок времени их поддерживает? Носителями или симптомами какого порядка они являются? Признаками какого "кризиса" времени?"^*. Эту процедуру автор назвал "историей истории". Используя в качестве рабочей категории термин "режимы историчности" или, как его часто переводят, "типы исторического мышления". Это понятие одинаково применимо в диалоге между антропологией и историей (М. Салинз и Р. Козеллек), начатом ещё в 1949 году К. Леви-Строссом. ""Режим историчности"... в узком смысле, это способ, с помощью которого общество трактует свое прошлое и рассуждает о нем. В широком смысле, режим историчности служит для обозначения "модальности авторефлексии человеческого сообщества""^**. Режимы историчности, согласно Ф. Артогу, - это "разнообразие форм согласования прошлого, будущего и настоящего". Эта тема интересовала всех, задавались ли они целью научиться понимать историю, управлять ею, предвидеть, приближаться к объективному совершенству или субъективно усовершенствовать. Философии истории сменились пессимизмом в отношении цивилизаций, поисками новых (длительностей) темпоральностей (Ф. Бродель). "Историческая наука представляется "диалектикой длительности". Образ прогрессивного вектора истории заменил образ игрока, делающего множество ставок. Отсюда и итоговой тезис: "Главное - это дифференциал культур. В этом и заключается их "настоящий культурный вклад" в тысячелетнюю историю человечества"^***. Понятие "режима историчности", с точки зрения автора, и дает знание о множественности режимов социального времени, открывателем которых был Ф. Бродель. Наиболее эффективно это понятие в периоды кризисов, когда вскрывается "разрыв" между прошлым, настоящим и будущим. Ф. Артог предполагает, что это понятие позволит зафиксировать выход за пределы метафизической установки нового времени. "С режимом историчности мы, таким образом, касаемся одного из условий возможности производства историй: в зависимости от взаимоотношений настоящего, прошлого и будущего, некоторые типы историй возможны, а другие - нет"^****. В целом концепция Ф. Артог и есть попытка взглянуть на философскую метафизическую установку через отношение к истории.

^* (Артог Ф. Порядок времени, режимы историчности //"Неприкосновенный запас" 2008, № 3 (59).)

^** (Цит. по Артог Ф. Порядок времени, режимы историчности //"Неприкосновенный запас" 2008, № 3 (59): L'Etat des lieux en science sociales. Institut français de Bucarest. Paris: L'Harmattan, 1993.P.29 (см. Описание обзора в: Detienne M. Comparer l'incomparable. Paris: Seuil, 2000. P. 61-80).)

^*** (Артог Ф. Порядок времени, режимы историчности //"Неприкосновенный запас" 2008, № 3 (59).)

^**** (Артог Ф. Порядок времени, режимы историчности //"Неприкосновенный запас" 2008, № 3 (59).)

5) Харальд Вельцер (Harald Welzer), директор немецкого Центра междисциплинарного исследования памяти в г. Эссен в статье "История, память и современность прошлого"^* (2004) рассматривает память как арену политической борьбы, как внутренней, так и внешней. Нарративы памяти (Холокост) выходят за рамки национальных, создаваемые официальной школой образы памяти расходятся с личными воспоминаниями участников событий в приоритетах и оценках. Личные "воспоминания о важнейших исторических событиях представляют собой своего рода коллажи, которые формируются из множества источников, подвергаются изменениям при коммуникации, но сохраняют свою эмоциональную значимость"^**, существенное значение имеет и возрастная психология личного запоминания. История и память, согласно автору, непосредственно не связаны, "две совершенно разные вещи... Если историография ориентирована на факты и на истину, вырабатывает изощренные техники интерпретации источников, то память всегда связана с конкретной идентичностью: человек вспоминает то, что важно ему самому, что помогает ему справляться с сегодняшней жизнью"^***. Память функциональна, служит опыту с целью выживания и потому безразлична к "истине" или "лжи" воспоминаний, связана не столько с прошлым, сколько с настоящим, "память абсолютно оппортунистична: она берет то, что ей полезно, и отбрасывает то, что представляется ей лишним или неприятным... у рассказов о злодеях нет будущего, потому что, как выясняется со временем, они слишком сильно подрывают представления коллективов и индивидов о самих себе... не в последнюю очередь именно пример Холокоста показывает: для того чтобы пострадавшие общества могли восстановиться, им может быть полезнее сперва забыть катастрофическое событие, а только потом, после длительной фазы консолидации (которая обычно занимает, видимо, около тридцати лет), снова сделать его предметом воспоминания и поминовения"^****.

^* (Вельцер X. История, память и современность прошлого //Неприкосновенный запас, 2005, №2-3 (40-41).)

^** (Вельцер X. История, память и современность прошлого //Неприкосновенный запас, 2005, №2-3 (40-41).)

^*** (Вельцер X. История, память и современность прошлого //Неприкосновенный запас, 2005, №2-3 (40-41).)

^**** (Вельцер X. История, память и современность прошлого //Неприкосновенный запас, 2005, №2-3 (40-41).)

"Воспоминания об исторических катастрофах привязаны не к объективным историческим фактам, а к конкретным идентичностям. Поэтому для формирования идентичностей исторические события порой извлекаются из нафталина, а то и просто выдумываются"^*. Воспоминания, согласно X. Вельцеру, не диктуются обществу, а выбираются им как имеющие смысл для настоящего. Ни одна наука не сможет предсказать, на какой период времени растянется влияние опыта исторического события на сознание общества. "Оно продолжает жить на уровне чувств, на уровне самосознания, на уровне политических ориентаций, только не как история с ее фактичностью, а как продукт интерпретаций, наделяющих его смыслами... Поэтому в прошлом на самом деле меньше прошедшего, чем многим кажется. И только этим обстоятельством объясняется то, что по поводу того или иного прошлого происходит столько конкурентной борьбы, конфликтов и боев. Если бы прошлое было всего лишь историей, оно было бы заморожено"^**.

^* (Вельцер X. История, память и современность прошлого //Неприкосновенный запас, 2005, №2-3 (40-41).)

^** (Вельцер X. История, память и современность прошлого //Неприкосновенный запас, 2005, №2-3 (40-41).)