Переводы и публикации

Марк Блок. Коллективная память, традиция и обычай касательно недавно вышедшей в свет книги

(Морис Хальбвакс, Социальные рамки памяти, 1 том в 8 издании, Париж (Алкан), 1925 (Работы социологического года).)

Block М. Memoire collective, tradition et coutume a propos d'un livre recent //Revue de synthese historique. 1925. T. 40. P. 73-83.

Статья М. Блока "Коллективная память, традиция и обычай касательно недавно вышедшей в свет книги" в "Журнале (обзоре) исторического синтеза" является его первой реакцией на публикацию книги М. Хальбвакса "Социальные рамки памяти" (1925).

(Нумерация страниц французского издания статьи М. Блока выделена квадратными скобками в начале соответствующего фрагмента. Ссылки М. Блока на французское издание книги М. Хальбвакса выделены круглыми скобками).

[Р. 73] Необычайно богатое и яркое произведение, которое я представляю читателям la Revue de Synthèse, вероятно, возникло на основании наблюдения, в первую очередь выполненное автором по отношению к себе, и которое он затем подтвердил путём изучения литературы о сновидении. Вот она, такая, краткое изложение которой мы находим на страницах 48 и 49: "Мы не можем повторно пережить нашу мысль во время сновидения;...если наши сны успешно используют картинки, которые полностью имеют вид воспоминаний, это - состояние фрагментов, отдельных элементов реально пережитых сцен; [...] никогда ни одна целая сцена, пережитая ранее, снова не появится перед глазами сознания во время сна". Если М. Хальбвакс (можно было бы это предположить, основываясь на этой исходной точке) находился на территории индивидуальной психологии, историк, который пишет данные строки, ограничил бы свои амбиции только прочтением книги и, конечно, не набрался бы смелости отдать себе в этом отчет. Но М. Хальбвакс является социологом по профессии и по складу ума. Содержательный журнал, который я только что упомянул, привел его к созданию всей теории памяти, рассматриваемой с точки зрения коллективной психологии - теории, которая, что можно было предугадать, имеет "двойное лицо": с одной стороны, автор стремится выделить "всё, что вносится социального в индивидуальные воспоминания" (р. 199); с другой стороны, он изучает коллективную память в прямом смысле этого слова, что значит сохранение общих воспоминаний для всей группы людей и их влияние на жизнь обществ; путём применения естественного спуска (pente naturelle), [P. 74] упомянутое последнее исследование объединяет проведенные ранее М. Хальбваксом опросы, в известных работах, касательно понятия социального класса.^* Очевидно, что вторая часть (главы V-VII) почти аналогична вопросам, которые будут рассматриваться в настоящем очерке. Однако я должен начать с краткого изложения заключений четырех первых глав; хотелось бы, чтобы Вы меня извинили, если этот достаточно скупой анализ приведет только к возникновению незаконченной мысли об очень тонко выраженных развитиях.

^* (Рабочий класс и уровни жизни, Париж 1912; Замечания касательно социологической проблемы классов в Revue de métaphysique et de morale (Журнал метафизики и морали).)

Отмечая, что видеть сны - никогда не означает вспоминать, М. Хальбвакс не мог пропустить и не догадываться, что излагаемый таким образом факт находился в полном противоречии с бергсоновской психологией. Если это в действительности правда, как утверждает М. Бергсон, что "истинная память" - отличается от памяти-привычки - "сохраняет и выстраивает по очередности одни после других все наши состояния по мере их появления", и если также допустить, что наше прошлое не находится в нас в обычных условиях почти полностью спрятанное, и что ввиду того, что оно "подавлено необходимостями настоящего действия", каким образом понять, что во время сна, то есть в тот момент, когда мы совершенно теряем интерес к выполнению эффективного действия"^*, память делает нас полностью бездейственными? В общем понимании вся теория, которая рассматривает память как функцию, являющуюся в основном индивидуальной, не сможет никогда объяснить, что дверь в сны не откроется для воспоминаний.

^* (Материя и память, 20 издание, стр. 164 и 167. (Бергсон А. Материя и память //Бергсон А. Собр. соч. в 4-х т. М., 1993. Т. 1.).)

Не рассматривая природу памяти, перейдем наоборот к точному анализу природы сновидения. Невозможно отрицать, что "именно в сновидении разум наиболее удален от общества" (р. 52). Не является ли это точной причиной, почему он исключает воспоминание? Гипотеза полностью правдивая, но для данной простой гипотезы; мы будем стремиться подвергнуть её испытанию опытом, изучая способ существования прошлого в сознании. Однако отметим, что "работа памяти" включает в себя раскрытие великой духовной деятельности; вспоминать - это не значит присутствовать в [р. 75] качестве пассивного зрителя при появлении картинок, которые, сохраненные в скрытых зонах, снова бы поднялись к более яркой поверхности; это, в сущности, является восстановлением прошлого. Данная работа по восстановлению возможна только потому, что рассудок обладает для её выполнения средствами действия, которые для него подготовлены другими рассудками. "Все воспоминание, если бы он было личным, соотносится со всей совокупностью понятий, которые являются большей частью других, которыми мы владеем, с людьми, группами, местами, датами, словами и формами языка, а также с рассуждениями и идеями. Это значит - со всей материальной и моральной жизнью обществ, которые мы составляем или частью которых мы являемся" (р. 51-52). Эти категории социального происхождения позволяют нам локализовать картинки прошлого во времени и в пространстве, назвать и понять их. Является ли это - только в качестве примера - функцией в высшей степени более социальной, чем язык? И, кроме того, которая видит только память, в значительной степени находится в зависимости от внутреннего слова? Этих вспомогательных коллективных средств - памяти нам никогда в действительности не хватает; даже во сне некоторые из них ещё находятся там, потому что в сновидении "контакт между обществом и нами не совсем отменен; мы произносим слова, мы понимаем их смысл" (р. 376); но они существуют только в небольшом количестве и несовершенным способом; вот почему в снах картинки прошлого появляются только фрагментарно, недостаточно связанными между собой и с остатком прошлого, чтобы быть признанными как воспоминания. Факты, которые мы вспомним, могут быть очень личными; рамки памяти, без которых воспоминания не существуют в качестве таковых, всегда пополняются обществом. Индивидуальная память находит необходимую для себя точку поддержки в коллективной памяти; в некотором смысле можно сказать, что она является только "частью и только аспектом памяти группы" (p. 196)^*.

^* (Следует добавить, что данные заключения основываются не только на изучении сновидения, а также на изучении афазии; "ограничение" области памяти у страдающих афазией приближен и отличается от аналогичного ограничения у спящего человека, в обсуждении которых сами некомпетентные люди, все, заявляя неспособными сформировать мнение касательно деликатной точки зрения, могут только любоваться тонкостью и изобретательностью. (Глава II).)

[Р. 76] Но индивидуум принадлежит только к одной группе; каждый из нас входит в более или менее значительные общества, большие или малые, от которых мы зависим, как это очевидно, в наших ментальных действиях на вид самых интимных. Однако теперь следует - и это, как упоминалось, является предметом второй части книги - перейти к анализу различных видов коллективной памяти. М. Хальбвакс приложил усилие в своем исследовании касательно трёх из них - семейная память, память религиозной группы, память класса. Само собой разумеется, что выполняя данное исследование, он абсолютно не претендовал исчерпать все возможные формы социального воспоминания; различные изученные "памяти" были выбраны в качестве примеров особенно инструктивных. Но с этой точки зрения можно сожалеть, что юридическая память, "обычай" могли быть оставлены в стороне. У нас будет возможность вернуться к данному пропуску далее.

Не будем следовать за М. Хальбваксом во всех деталях его опросника, состоящего их трёх частей, изобилующего всякого рода замечаниями и размышлениями, чтобы позволить себе сократиться в пределах нескольких строк. Выделяется основная мысль, и она доминирует. Вся социальная группа берет своё духовное единство одновременно от традиций, которые составляют сам материал коллективной памяти и от "идей или условностей, которые являются результатом знания настоящего". Но между данными двумя видами коллективных представлений не существует противоречия в том, что некоторые авторы хотели открыть; на самом деле они существуют одна от другой; общество интерпретирует или даже знает прошлое только через настоящее, и к тому же настоящее имеет для него конкретный смысл и эмоциональную ценность только потому, что после него просматривается некоторое продолжение. Возьмем, например, религиозное христианское общество: почитание приверженцев "питается" одновременно от постоянно обновляемых обрядов и от воспоминаний, в частности от тех, которые касаются жизни Спасителя; но большая часть обрядов являлась бы только пустыми формами, если бы они не ознаменовали или не символизировали путь Бога или, дополнительно, его святых; и к тому же историческое богатство или легендарное христианства передаётся от поколения к поколению посредством обрядов. В целом, можно сказать (возможно, немного преувеличивая мысль М. Хальбвакса), что месса является социальным актом преимущественно ввиду того, что она неразрывно объединяет характер памятной церемонии тайной вечери с характером реального жертвоприношения и действительно эффективного.

[Р. 77] Также, семейное чувство существует только в некоторой степени абстрактном понятии существующих связей родства - таковым является мой отец, мой брат и т.д. - и в воспоминаниях, которые позволяют каждому из нас видеть за этими именами папы или брата реальности плоти. Также, ещё весь социальный класс черпает в настоящем осознание своего существования одновременно в виде технической общей деятельности, для всех своих членов и в концепциях или чувствах, подпитываемых знанием, более или менее спутанным или воображаемым, прошлого группы. Как к тому же удивляться, что в коллективном менталитете переход идей, рожденных от восприятия настоящих условий, к воспоминаниям выполняется, можно сказать, почти незаметно? Коллективная память, как и индивидуальная память, не сохраняет прошлое в точности; она его находит, или непрерывно восстанавливает, исходя из настоящего. Вся память - это усилие.

Легко будет признать всё то, что этот общий вид имеет в изобилии. В частности, читатели, которые ещё представляют в уме красивую работу, в которой ранее М. Хальбвакс пытался определить рабочий класс, найдут в его новой книге счастливое распространение его мысли, которая развивается без противоречий. Если он продолжает считать - без сомнения, имея на это полное основание, - что "в городских обществах то, что отличает рабочий класс от других групп - это тот факт, что рабочим индустрии представлены условия их работы в контакте с вещами, а не с людьми" (р. 331), сегодня он бы, вероятно, засомневался в изучении данного класса, как и любой другой, абстрагируясь у своих членов группы от всего представления традиционного порядка. Кроме того, это примирение, если мы можем так говорить, традиции с настоящим может восприниматься как включающее в себя определенные заключения практичного и политического порядка, что будет достаточно указать одним словом, не настаивая на этом, ввиду этого, видимо, М. Хальбвакс отказался быть вовлеченным на эту территорию. Очевидно, потому что взгляд очень общий, взгляд такого рода будет обсуждаться только при проверке применения в частных случаях. Нам будет позволено в данном Revue рассмотреть его, в первую очередь, как ведущую гипотезу для предложения историкам, [р. 78] особенно тем, кто осмелится взяться за изучение, до сегодняшнего момента слишком небрежного, социальных классов. Я могу только представить несколько замечаний, не пытаясь их выстроить в определенном порядке.

Каким образом коллективные воспоминания переходят от поколения к поколению в одной группе? Решение, вероятно, зависит от рассматриваемой группы; но вопрос очень серьезный, чтобы им пренебречь. На мой взгляд, М. Хальбвакс ничего не сделал, кроме как слегка его затронул, чаще всего ограничиваясь формулами финализма вместо ответа, и если я посмею сказать о немного неясном антропоморфизме: "общество стремится устранить от своей памяти все, что могло бы разъединить индивидуумов..." (р. 392); в некоторых моментах общество "должно привязаться к новым ценностям, это означает, что лучше опираться на другие традиции в связи со своими необходимостями и текущими тенденциями" (р. 358). Подобный пропуск у автора, также разбирающимся в социальной жизни, настоятельно подмечает, что делаются попытки искать объяснение вне его рамок, в некоторых привычках метода и языка; я бы попытался об этом узнать, чтобы отвечать за словарь Дюркгейма, характеризуемый применением, с эпитетом "коллективный", терминов, заимствованных из индивидуальной психологии. Не потому что я с моей стороны не вижу никого серьезного возражения говорить о "коллективной памяти" как о коллективных "представлениях" или о "сознании". Эти слова являются экспрессивными и простыми, и их употребление мне кажется намного более обоснованным. Однако при условии: то, что мы не предполагаем под названием коллективной памяти, например, именно такие аналогичные реалии под названием индивидуальной памяти. Каким образом индивидуум сохраняет или находит свои воспоминания? Каким образом общество сохраняет или находит свои? Античная психология без затруднений рассматривала первую из этих двух проблем как полностью независимую от второй; М. Хальбвакс - напротив, с великолепной ясностью показывает, что идея индивидуальной памяти, абсолютно отделенной от социальной памяти, представляет собой чистую абстракцию, почти лишенную смысла; его книга сочетается, таким образом, со всей серией других работ, которые в течение последних лет нас приучили к поиску части "социального" в "индивидууме"; сегодня, вероятно, влияние Дюркгейма должно развиваться особенно интенсивно, основываясь на истинно психологических изучениях. [Р. 79] Но, чтобы быть тесно связанными, вышеизложенные две проблемы не являются в некотором смысле менее различными; и их данные различны. Для того, чтобы социальная группа, продолжительность которой превышает жизнь человека, "вспоминала", недостаточно того, чтобы различные члены, входящие в её состав, в определенный момент сохраняли в своих умах представления касательно прошлого группы; также необходимо, чтобы самые старые члены не отказывались передавать эти представления более молодым. Мы свободно произносим слово "коллективная память", но не следует забывать, что как минимум одна часть феноменов, которые мы обозначаем таким образом, являются просто фактами общения между индивидуумами.

Важность примера, на мой взгляд, будет эффективнее представлена, если он будет связан с изучением данных передач. Что касается "семейной памяти", М. Хальбвакс в порядке исключения посвятил несколько слов связи этого порядка. Речь идёт о бабушке и дедушке. "Именно фрагментами - говорит он - и через промежутки времени данной семьи, они передают младшим детям свои воспоминания" (р. 233-234). Я бы охотно подумал, что в большинстве случаев роль бабушки и дедушки, безусловно, более важная и более интересная. Рассмотрим, например, сельские общества. Очень часто случается, что в течение дня, в то время как папа и мама заняты в полях или выполняют работы по дому, младшие дети остаются под присмотром "старших" и от них, в равной или даже большей степени, чем от самих родителей, они получают наследие всякого рода обычаев и традиций. Необходимо задать себе вопрос, в древних сельских обществах до журнала, начальная школа и военная служба, образование более молодого поколения более старшим поколением, не способствует ли это в значительной степени поддержке явно традиционного склада ума? В городах условия профессиональной и домашней жизни, без сомнения, в одинаковой степени определяют это беспрерывное вторжение среднего поколения; атмосфера интеллектуального обновления в некотором роде определяется как более благоприятная.

[Р. 80] Изучая коллективную религиозную память, М. Хальбвакс написал следующее (р. 296): "Изначально, без сомнения, обряды отвечали необходимости ознаменовать религиозное воспоминание, например у евреев, пасхальный праздник и у христиан, религиозную общность. Верно ли это? Несомненно, с давних пор и в наши дни, набожный израильтянин, который ест пасхального ягнёнка, не намеревается праздновать воспоминание предков, которые спасались бегством перед Фараоном, или католик, который был немного знаком с тайнами своей религии, видя священника, поднимающего жертву, не думает о евангельском обещании: "Берите, это - моё тело; это - моя кровь". Такова, несомненно, настоящая интерпретация этих обрядов, традиционная на сегодняшний день; но не смешивается ли она в действительности с их первоначальным значением? Немногие историки религий согласны с ней. Необходимо напомнить, что идея божественной общности ничего не имеет специально христианского; в первом веке нашей эры она составляла часть общего достояния, на берегах Средиземного моря, для очень большого количества людей; она не берет своё начало от рассказа о Тайное вечери; напротив, это рассказ не объясняется ею. Однако пасхальное празднование могло быть связано только вторично с красивой сказкой, которая теперь служит доказательством; конечно, необходимо признать, что "стык" достаточно неуместен. М. Хальбвакс, не изучил ли бы он однажды ошибки коллективной памяти^*?

^* (Так как мы занимаемся религиозной историей, мне позволено сказать, что я абсолютно не поражён "буддистским" характером францисканского движения и что аскетизм святого Франциска напротив мне кажется полностью соответствующим привычным нормам христианской аскетической жизни (р. 285). С другой стороны, я абсолютно не верю влиянию Альбигойцев - или лучше, так как этот французский термин здесь является направляющим, Катарцев - касательно францисканизма. Действие жителей кантона Во касательно разума Франциска, очевидно - к тому же, сложное действие: уважение, открыто выраженное и заявленное, poverello (итал. бедненький) к священникам (Завещание (Testament), (р. 3) и небольшой рассказ, переданный Этиенном де Бурбон, Анекдоты (Anecdotes) §316 и 347) может рассматриваться как желаемая реакция на антисвященнический характер лжеучения жителей кантона Во. Я совсем у него не наблюдаю следов учения катаров. Как раз наоборот; так как в самом деле существует, например, только духовная песня Солнца; представим один из этих "прекрасных", для которого весь материал был произведением Плохого, называющего воду своей сестрой, или землю своей матерью? Но, если однажды необходимо было оказать это влияние, которое до настоящего момента казалось мне только показанным, достаточным доказательством, не было бы, по мнению М. Хальбвакса (р. 294), никакой трудности его объяснить; северная Италия, в действительности, в начале XIII века, была заселена Катарами.)

Несомненно, его нужно было вынудить это сделать, даже силой вещей, если бы он, как я уже упоминал, не считал, что должен пренебречь предвзятым изучением юридического обычая: упущение тем более досадное ввиду того, что с этой точки зрения, в отличие от большинства других, [р. 81] полезные исторические работы ему пролагали путь.^* Средневековые общества могут представить хорошие примеры для социологов. В западной Европе в течение многих веков правовая жизнь не имела другого основания, кроме как обычай; правило права рассматривалось как действительное, платеж - как легитимный, они были только для этой одной, также далеко, насколько простиралась память человека. Обязательства, которые историки сегодня обычно называют господскими или феодальными правами, не имели, однако, в обычном языке это имя даже обычаев, очень значительное основание, чтобы его признавали. Несколько лет тому назад английское право, верный наследник в этой области, как и в других средневекового права, определял наследственного арендатора помещичьей земли: "Держатель по воле господина и в соответствии с обычаем имения". Тогда как добросовестный судья, святой Луи, например, искал юридическую правду, его первым средством было повернуться к прошлому и спросить себя: что было сделано до меня? В этих условиях с первого взгляда казалось бы, что право должно было, во время долгого периода времени, остаться почти неизмененным; или, конечно, напротив сильно развилось во время рассматриваемых веков, что в большинстве случаев происходит достаточно быстро. Множество новостей проникали под названием старинного обычая. Не в этом ли любопытный феномен, очень достойный, чтобы удерживать внимание психолога, занятого изучением коллективной души? Тем более, что ему находили, возможно, в эту же эпоху, другие параллели вне юридической области на религиозной земле, например: христианство, между Примирением Церкви и Реформой, более глубоко изменилось, мне кажется, что М. Хальбвакс не представлял^** это себе. Главным образом традиционалисты, общества средних веков сделали мечту жить с их памятью; но эта память была, при большом уважении, только неверным зеркалом.

^* (Работы английских историков и юристов, в которых часто изучался "обычай имения", являются в этой связи крайне богатыми на интересные предположения. Могу ли я воспользоваться случаем, чтобы довести до сведения, насколько, к сожалению, произведение данного великого разума, которым являлся Ф.В. Мэйтланд (F.W. Maitland), было слишком мало прочитано во Франции? В особенности, социологи могли бы найти в нём большое количество проницательных наблюдений и глубоких взглядов.)

^** (стр. 260: "Не в этом правда, что основное догмы и обряда было зафиксировано с первых веков христианской эры". R.S.H. - Т. LX, № 118-120.)

[Р. 82] Глава, которую М. Хальбвакс посвятил социальным классам, явно пострадала от чрезмерного недостатка исторической литературы по этой теме. Я не знаю, в достаточной ли мере он давал себе отчет об относительно современном характере - если смеют применять это слово в XII-XIII веках - появления одного истинно дворянского класса. С другой стороны, я не считаю правильным объяснять правило - также позднее - в соответствии с которым дворянин не может заниматься некоторыми профессиями, не унижая себя, принимая во внимание концепцию, что "удача, источники которой слишком видимы... теряет часть своей престижности" (р. 339).; так как для дворянских удач всегда есть источник, рассматриваемый как совершенно легитимный, даже когда он был совершенно открытым: это была война; и если М. Хальбвакс сомневался, что война могла быть описана рыцарем открыто и, если можно выразиться, цинично как источник выгоды, было бы достаточно её передать, например, стихами Бертрана де Борн. Кроме того, мысль о том, что должность влечет за собой дворянство, на мой взгляд, появилась намного раньше, чем М. Хальбвакс предполагает (р. 325); средневековое дворянство имеет своё происхождение, по крайней мере частично, от каролингских должностных лиц... Но все эти вопросы являются сложными, и было бы абсурдно пытаться их затронуть в данном очерке, только вскользь. У нас нет красивой истории дворянства; в день её появления М. Хальбвакс будет, конечно, первым желающим изменить некоторые из её развитий. С другой стороны, историк, изучающий дворянство, если он сможет проявить себя, не преминул бы прочитать М. Хальбвакса и извлечь большую пользу от этого чтения. Благодаря интеллектуальным обменам такого рода мы можем надеяться увидеть прогресс наук. Для них нет худшей опасности, чем догматическая изолированность, которая привела бы "социологов" и "историков" к взаимному игнорированию или пренебрежению. Ввиду этого я надеюсь, что создал полезное произведение, подписываясь ниже, и обсуждая эту замечательную книгу. Независимо от собственно философского значения, которое я, безусловно, не мог оценить по достоинству (не следует забывать, что одна из метафизических доктрин того времени казалось достигнутой им в одном из его ярких произведений), независимо от всего богатства проницательных наблюдений, нам оказывается ценная услуга в том, что никто лучше историка, очень часто закрытого необходимостями даже [р. 83] профессии, в незначительных работах по эрудиции, не смог бы оценить со всей истинной ценностью: он нас заставляет размышлять о самих условиях исторического развития человечества: каковым будет это развитие без "коллективной памяти"?