Часть 2.

Сократ. Если и неизвестен, то я о нем слышал.

Пол. Так он, по-твоему, счастливый или несчаст-ный?

Сократ. Не знаю, Пол, ведь я никогда с ним не встречался.

e Пол. Что же, если б вы встретились, так ты бы узнал, а без этого, издали, тебе никак невдомек, что он счастлив?

Сократ. Нет, клянусь Зевсом.

Пол. Ясное дело, Сократ, ты и про Великого царя 20 скажешь, что не знаешь, счастлив он или нет!

Сократ. И скажу правду. Ведь я не знаю ни как он воспитан и образован, ни насколько он справед-лив.

Пол. Что же, все счастие только в этом?

Сократ. По моему мнению, да, Пол. Людей до-стойных и честных - и мужчин, и женщин - я зову счастливыми, несправедливых и дурных - несчаст-ными.

471 Пол. Значит, этот самый Архелай, по твоему разу-мению, несчастен?

Сократ. Да, мой друг, если он несправедлив.

Пол. Какое уж тут «справедлив»! Он не имел ни малейших прав на власть, коей ныне владеет, по-тому что родился от рабыни Алкета, брата Пердикки, и, рассуждая по справедливости, сам был Алкетовым рабом, а если бы пожелал соблюдать справедливость, то и поныне оставался бы в рабстве у Алкета и был бы счастлив - по твоему разумению. Но вместо того он дошел до последних пределов несчастья, ибо учинил

b чудовищные несправедливости. Начал он с того, что пригласил к себе господина своего и дядю, пообещав вернуть ему власть, которой того лишил Пердикка, и, напоив гостей допьяна - и самого Алкета, и сына его Александра, своего двоюродного брата и почти ровес-ника,- взвалил обоих на телегу, вывез среди ночи в поле и зарезал, а трупы исчезли бесследно. Совершив такую несправедливость, он даже не заметил, что стал несчастнейшим из людей, и никакого раскаяния не

с испытывал, а немного спустя не пожелал стать счастливым, потому что не воспитал в согласии со справедливостью своего брата, мальчика лет семи, законного сына Пердикки, и не передал ему власть, которая тому принадлежала по справедливости, но утопил ребенка в колодце, матери же его, Клеопатре, объявил, что тот

506

гонялся за гусем, упал в воду и захлебнулся. И вот теперь, самый заклятый враг справедливости в Македонии, он, разумеется, и самый несчастный из македонян, а вовсе не самый счастливый, и, вероятно, в Афинах найдутся люди, и ты между ними первый, Сократ, d которые предпочтут поменяться местами с кем угодно из македонян, только не с Архелаем!

Сократ. Еще в начале нашего разговора, Пол, я похвалил тебя за хорошую, на мой взгляд, выучку в красноречии, но заметил, что искусство вести беседу ты оставил без должного внимания. Вот и теперь: это, стало быть, довод, которым меня мог бы изобличить и ребенок, и ты полагаешь, будто с его помощью надежно опроверг мое утверждение, что несправедливый не бывает счастлив? С чего бы это, добрейший мой? На-оборот, ни в одном слове я с тобой не согласен!

П о л. Просто не хочешь согласиться, а думаешь е так же, как я.

Сократ. Милый мой, ты пытаешься опровергать меня по-ораторски, по образцу тех, кто держит речи в судах. Ведь и там одна сторона считает, что одолела другую, если в подтверждение своих слов представила многих и вдобавок почтенных свидетелей, а противник - одного какого-нибудь или же вовсе никого. Но для выяснения истины такое опровержение не дает ровно ничего, бывает даже, что невинный становится 472 жертвою лжесвидетельства многих и как будто бы не последних людей 21. Так и в нашем случае - чуть ли не все афиняне и чужеземцы поддержат тебя, если ты по-желаешь выставить против меня свидетелей, и скажут, что я не прав. В свидетели к тебе пойдет, если по-желаешь, Никий, сын Никерата, с братьями - это их треножники стоят один подле другого в святилище Диониса,- пойдет, если пожелаешь, Аристократ, сын b Скеллия 22, чей прославленный дар красуется в святилище Аполлона Пифийского, пойдет весь дом Перикла или иной здешний род, какой пожелаешь выбрать.

Но я хоть и в одиночестве, а с тобою не соглашусь, потому что доводы твои нисколько меня не убеждают, а просто, выставив против меня толпу лжесвидетелей, ты стараешься вытеснить меня из моих владений - из истины. Я же, пока не представлю одного единственного свидетеля, подтверждающего мои слова,- тебя с самого - считаю, что не достиг в нашей беседе почти

507

никакого успеха. Но я думаю, что и ты ничего не до-стигнешь, если не получишь свидетельства от меня од-ного; всех же прочих свидетелей можешь спокойно от-пустить.

Стало быть, вот какой существует способ опровер-жения, который признаешь ты и многие кроме тебя; но существует и другой, который признаю я. Давай их сравним и посмотрим, чем они друг от друга отли-чаются. Ведь то, о чем мы спорим, отнюдь не пустяк, скорее можно сказать, что это такой предмет, знание которого прекраснее всего, а незнание всего позорнее: по существу речь идет о том, знать или не знать, какой человек счастлив, а какой нет.

d Итак, скорее вернемся к предмету нашей беседы. Ты полагаешь, что человек несправедливый и преступ-ный может быть счастлив, раз, по твоему мнению, Ар-хелай счастлив, хотя и несправедлив. Так мы должны тебя понимать или как-нибудь иначе?

Пол. Именно так.

Сократ. Ая не считаю такое возможным. Это пер-вое наше разногласие. Ну хорошо, а когда придет воз-мездие и кара, несправедливый и тогда будет счастлив?

Пол. Конечно, нет! Тогда он будет самым несчаст-ным на свете.

е Сократ. Но если кара несправедливого не постиг-нет, он, по-твоему, будет счастлив?

Пол. Да.

Сократ. А по моему мнению, Пол, человек не-справедливый и преступный несчастлив при всех об-стоятельствах, но он особенно несчастлив, если уходит от возмездия и остается безнаказанным, и не так не-счастлив, если понесет наказание и узнает возмездие богов и людей.

473 Пол. Но это нелепость, Сократ!

Сократ. Я постараюсь разубедить тебя, приятель, чтобы и ты разделил мое суждение; потому что ты мне друг, так я считаю. Стало быть, мы расходимся вот в чем (следи за мною внимательно): я утверждал раньше, что поступать несправедливо хуже, чем терпеть неспра-ведливость.

Пол. Именно так.

Сократ. А ты - что хуже ее терпеть.

П о л. Да.

Сократ. И еще я говорил, что несправедливые несчастны, а ты это отверг.

508

Пол. Да, клянусь Зевсом!

Сократ. Таково твое суждение, Пол. b

Пол. И правильное суждение.

Сократ. Скорее всего, ты сказал также, что несправедливые счастливы, если остаются безнаказан-ными.

Пол. Совершенно верно.

Сократ. А я утверждаю, что они самые несчаст-ные и что те, кто понесет наказание, менее несчастны. Ты и это намерен опровергать?

Пол. Ну, это опровергнуть потруднее прежнего, Сократ!

Сократ. Нет, Пол, не труднее, а невозможно: истину вообще нельзя опровергнуть.

Пол. Что ты говоришь?! Если человек замыслил несправедливость, например стать тираном, а его схва- с тят и, схвативши, растянут на дыбе, оскопят, выжгут глаза, истерзают всевозможными, самыми разнообраз-ными и самыми мучительными пытками да еще заставят смотреть, как пытают его детей и жену, а в конце концов распнут или сожгут на медленном огне 23-в этом случае он будет счастливее, чем если бы ему уда-лось спастись и сделаться тираном и править городом до конца своих дней, поступая как вздумается, возбуж-дая зависть и слывя счастливцем и меж согражданами, и среди чужеземцев? Это ли, по-твоему, невозможно d опровергнуть?

Сократ. Раньше ты взывал к свидетелям, почтеннейший Пол, а теперь запугиваешь меня, но опять-таки не опровергаешь. Впрочем, напомни мне, пожалуйста, одну подробность. «Если несправедливо замыслит стать тираном» - так ты выразился?

П о л. Так.

Сократ. Тогда счастливее ни тот ни другой из них не будет - ни тот, кто захватит тираническую власть вопреки справедливости, ни тот, кто понесет наказание: из двух несчастных ни один не может называться «более счастливым». Но более несчастным будет тот, e кто спасется и станет тираном. Что это, Пол? Ты смеешься? Это, видно, еще один способ опровержения: если тебе что скажут, в ответ насмехаться, а не возражать?

Пол. Не кажется ли тебе, Сократ, что ты уже полностью опровергнут, раз говоришь такое, чего ни один человек не скажет? Спроси любого из тех, кто здесь.

Сократ. Пол, я к государственным людям не при-

509

надлежу, и, когда в прошлом году мне выпал жреоий заседать в Совете и наша фила24 председательство-

474 вала, а мне досталось собирать голоса, я вызвал об-щий смех, потому что не знал, как это делается. Вот и теперь не заставляй меня собирать мнения присут-ствующих, но, если возражений посильнее прежних у тебя нет, тогда, как я уже сказал, уступи, соблюдая очередь, место мне и познакомься с возражением, которое мне кажется важным. Ведь я, о чем бы ни говорил, могу выставить лишь одного свидетеля - собеседника, с которым веду разговор, а свидетельства большинства в расчет не принимаю и о мнении могу справиться лишь

b у одного, со многими же не стану беседовать. Гляди те-перь, готов ли ты в свою очередь подвергнуться испы-танию, отвечая на мои вопросы.

По моему суждению, и я, и ты, и остальные люди - все мы считаем, что хуже творить несправедливость, чем ее терпеть 25, и оставаться безнаказанным, чем нести наказание.

Пол. А по-моему, ни я и никто из людей этого не считает. Ты-то сам разве предпочел бы терпеть неспра-ведливость, а не причинять ее другому?

Сократ. Да и ты тоже, и все остальные.

Пол. Ничего подобного: ни я, ни ты и вообще ни-кто!

c Сократ. Не хочешь ли ответить на вопрос?

Пол. Очень хочу! Любопытно, что ты теперь ста-нешь говорить.

Сократ. Сейчас узнаешь, только для этого отве-чай так, как если бы мы всё начали сначала. Как тебе кажется, Пол, что хуже - причинять несправедливость или терпеть?

Пол. По-моему, терпеть.

Сократ. А постыднее что? Причинять несправед-ливость или терпеть? Отвечай.

Пол. Причинять несправедливость.

Сократ. Но значит, и хуже, если постыднее?

Пол. Никоим образом!

d Сократ. Понимаю. По-видимому, прекрасное26 для тебя не то же, что доброе, и дурное не то же, что безобразное и постыдное.

Пол. Нет, конечно!

Сократ. Тогда такой вопрос: все прекрасное, будь то тела, цвета, очертания, звуки, нравы, ты называешь в каждом отдельном случае прекрасным, ни на что

510

не оглядываясь? Начнем, к примеру, с прекрасных тел; ты ведь зовешь их прекрасными либо сообразно пользе, смотря по тому, на что каждое из них пригодно, либо сообразно некоему удовольствию, если тело доставляет радость, когда на него смотрят? Есть у тебя, что к этому прибавить насчет красоты тела?

Пол. Нет.

Сократ. Но и все прочее также - и формы, и цвета e ты называешь прекрасными в согласии либо с пользою, либо с удовольствием, либо с тем и другим вместе?

Пол. Верно.

Сократ. И звуки, и все, что относится к музы-ке,- тоже так?

Пол. Да.

Сократ. А в законах и нравах прекрасное обна-руживается иным каким-либо образом или тем же са-мым - через полезное, либо приятное, либо то и дру-гое вместе?

Пол. Тем же самым, мне кажется. 475

Сократ. И с красотою наук обстоит не иначе?

Пол. Нет, именно так! Вот теперь ты даешь пре-красное определение, Сократ, определяя прекрасное через удовольствие и добро.

Сократ. Значит, безобразное определим через про-тивоположное - через страдание и зло?

Пол. Обязательно!

Сократ. Стало быть, если из двух прекрасных вещей одна более прекрасна, она прекраснее оттого, что превосходит вторую либо тем, либо другим, либо тем и другим вместе - удовольствием, пользой или удовольствием и пользой одновременно?

Пол. Конечно.

Сократ. А если из двух безобразных вещей одна более безобразна, она окажется безобразнее потому, что b превосходит другую страданием либо злом? Или это не обязательно?

Пол. Обязательно.

Сократ. Давай-ка теперь вспомним, что говорилось недавно о несправедливости, которую терпишь или причиняешь сам. Не говорил ли ты, что терпеть несправедливость хуже, а причинять - постыднее?

Пол. Говорил.

Сократ. Стало быть, если причинять несправедливость безобразнее, чем ее терпеть, то первое либо мучительнее и тогда безобразнее оттого, что превосходит

511

второе страданием, либо оно превосходит его злом, либо тем и другим. Это тоже обязательно или нет?

Пол. А как же иначе!

с Сократ. Разберем сперва, действительно ли пер-вое превосходит второе страданием и больше ли стра-дают те, кто чинит несправедливость, чем те, кто ее переносит.

П о л. Это уж ни в коем случае, Сократ!

Сократ. Страданием, стало быть, первое не пре-восходит второе?

Пол. Нет, конечно.

Сократ. Значит, если не страданием, то и не злом и страданием вместе.

Пол. Кажется, так.

Сократ. Остается, значит, третье.

Пол. Да.

Сократ. То есть зло.

Пол. Похоже, что так,

Сократ. Но если причинять несправедливость - большее зло, чем переносить, значит, первое хуже вто-рого.

П о л. Очевидно, да.

d Сократ. Не согласился ли ты недавно с общим мнением, что творить несправедливость постыднее, чем испытывать ее на себе?

Пол. Согласился.

Сократ. А теперь выяснилось, что это и хуже.

П о л. Похоже, что так.

Сократ. А большее зло и большее безобразие ты предпочел бы меньшему? Отвечай смело, Пол, не бой-ся - ты ничем себе не повредишь. Спокойно доверься разуму, словно врачу, и отвечай на мой вопрос «да» или «нет».

е Пол. Нет, не предпочел бы, Сократ.

Сократ. А другой какой-нибудь человек?

Пол. Думаю, что нет, по крайней мере после та-кого рассуждения.

Сократ. Стало быть, я верно говорил, что ни я, ни ты и вообще никто из людей не предпочел бы чинить несправедливость тому, чтобы ее терпеть, ибо чинить ее - хуже.

Пол. Видимо, так.

Сократ. Теперь ты убедился, Пол, сравнив два способа опровержения, что они нисколько друг с дру-гом не схожи: с тобою соглашаются все, кроме

512

меня, а мне достаточно, чтобы ты один со мной со- 476 гласился и подал голос в мою пользу, тебя одного я зову в свидетели, остальные же мне вовсе не нужны.

Но об этом достаточно. Обратимся теперь ко вто-рому нашему разногласию: самое ли большое зло для преступившего справедливость, если он понесет нака-зание (так считаешь ты), или еще большее зло - остаться безнаказанным (так я считаю). Давай начнем вот каким образом. Понести наказание и принять спра-ведливую кару за преступление - одно и то же, как по-твоему?

П о л. По-моему, да.

Сократ. Будешь ли ты тогда отрицать, что спра- b ведливое всегда прекрасно, поскольку оно справедливо? Подумай как следует, прежде чем отвечать.

Пол. Нет, Сократ, мне представляется, так оно и есть.

Сократ. Теперь разбери вот что. Если кто совер-шает какое-нибудь действие, обязательно ли должен существовать предмет, который на себе это действие испытывает?

Пол. Мне кажется, да.

Сократ. Испытывать же он будет то, что делает действующий, и такое именно действие, какое тот со-вершает? Я приведу тебе пример. Если кто наносит удары, они обязательно на что-нибудь падают?

Пол. Обязательно.

Сократ. И если он наносит удары сильно или часто, так же точно воспринимает их и предмет, по которому ударяют?

Пол. Да. c

Сократ. Стало быть, то, что испытывает предмет, на который падают удары, полностью соответствует действиям того, кто их наносит?

Пол. Совершенно верно.

Сократ. Значит, и если кто делает прижигание, обязательно существует тело, которое прижигают?

Пол. Как же иначе!

Сократ. И если прижигание сильное или болез-ненное, тело так и прижигается - сильно или болез-ненно?

Пол. Совершенно верно.

Сократ. Значит, и если кто делает разрез - то же самое? Должно ведь существовать тело, которое режут.

513

Пол. Да.

Сократ. И если разрез длинный, или глубокий,

d или болезненный, тело получает такой именно разрез, какой наносит режущий?

Пол. Видимо, так.

Сократ. Теперь смотри, согласен ли ты с тем, о чем я сейчас говорил, в целом: всегда, какое действие совер-шается, такое же в точности и испытывается?

Пол. Согласен.

Сократ. Раз в этом мы с тобой согласились, ска-жи: нести кару - значит что-то испытывать или же

действовать?

Пол. Непременно испытывать, Сократ.

Сократ. Но испытывать под чьим-то воздействием?

Пол. А как же иначе? Под воздействием того, кто

карает.

е Сократ. А кто карает по заслугам, карает спра-ведливо?

Пол. Да.

Сократ. Справедливость он гворит или несправед-ливость?

Пол. Справедливость.

Сократ. Значит, тот, кого карают, страдает по справедливости, неся свое наказание?

Пол. Видимо, так.

Сократ. Но мы, кажется, согласились с тобою, что

все справедливое прекрасно?

Пол. Да, конечно.

Сократ. Стало быть, один из них совершает пре-красное действие, а другой испытывает на себе - тот, кого наказывают.

Пол. Да.

477 С о к р а т. А раз действие это прекрасное - значит, оно и благое? Ведь прекрасное либо приятно, либо

полезно.

Пол. Непременно.

Сократ. Стало быть, наказание - благо для того,

кто его несет.

Пол. Похоже, что так.

Сократ. И оно ему на пользу? Пол. Да.

Сократ. Но одинаково ли мы понимаем эту поль-зу? Я имею в виду, что человек становится лучше душою, если его наказывают по справедливости. Пол. Естественно!

514

Сократ. Значит, неся наказание, он избавляется от испорченности, омрачающей души?

Пол. Да.

Сократ. Так не от величайшего ли из зол он избавляется? Рассуди сам. В делах имущественных b усматриваешь ли ты для человека какое-нибудь иное зло, кроме бедности?

Пол. Нет, одну только бедность.

Сократ. Ав том, что касается тела? Ты, вероятно, назовешь злом слабость, болезнь, безобразие и прочее тому подобное?

Пол. Разумеется.

Сократ. А ты допускаешь, что и в душе может быть испорченность?

Пол. Конечно, допускаю!

Сократ. И зовешь ее несправедливостью, невe-жеством, трусостью 27 и прочими подобными именами?

Пол. Совершенно верно.

Сократ. Стало быть, для трех этих вещей - иму- с щества, тела и души - ты признал три вида испорчен-ности: бедность, болезнь и несправедливость?

Пол. Да.

Сократ. Какая же из них самая постыдная? Верно, несправедливость и вообще испорченность ду-ши?

Пол. Так оно и есть.

Сократ. А раз самая постыдная, то и самая пло-хая?

П о л. Как это, Сократ? Не понимаю.

Сократ. А вот как. Самое постыдное всегда причиняет либо самое большое страдание, либо самый боль-шой вред, либо, наконец, то и другое сразу, потому-то оно и есть самое безобразное, как мы с тобой уже согласились раньше.

Пол. Совершенно верно.

Сократ. А не согласились ли мы сейчас только, что безобразнее всего несправедливость и вообще ис-порченность души?

Пол. Согласились.

Сократ. Стало быть, она мучительнее всего, и d тогда потому самая безобразная, что именно этим пре-восходит прочие виды испорченности, либо она превос-ходит их вредом, или тем и другим вместе?

Пол. Непременно.

Сократ. А быть несправедливым, невоздержным,

515

трусливым, невежественным больнее, чем страдать от бедности или недуга?

Пол. Мне кажется, нет, Сократ. По крайней мере из нашего рассуждения это не следует.

Сократ. Однако, если среди всех испорченно-

е стей самая безобразная - это испорченность души, она безмерно, чудовищно превосходит остальные вредом и злом: ведь не болью же - боль ты исключил.

Пол. Видимо, так.

Сократ. Но то, что приносит самый большой вред, должно быть самым большим на свете злом.

Пол. Да.

Сократ. Стало быть, несправедливость, невоз-держность и вообще всякая испорченность души - ве-личайшее на свете зло?

Пол. Видимо, так.

Сократ. Теперь скажи, какое искусство избавляет от бедности? Не искусство ли наживы?

Пол. Да.

С о к р а т. А от болезни? Не врачебное ли искусство?

478 Пол. Непременно.

Сократ. Какое же - от испорченности и неспра-ведливости? Если вопрос тебя затрудняет, поставим его так: куда и к кому приводим мы больных телом?

Пол. К врачам, Сократ.

Сократ. А несправедливых и невоздержных - куда?

Пол. Ты хочешь сказать: к судьям?

Сократ. Не для того ли, чтобы они понесли спра-ведливое наказание?

Пол. Да, для этого.

Сократ. А те, кто их карает, не обращаются ли к правосудию, если карают по заслугам?

П о л. А как же иначе!

Сократ. Значит, искусство наживы избавляет от

b бедности, врачебное искусство - от болезни, а правый суд - от невоздержности и несправедливости.

Пол. Видимо, так.

Сократ. Какая же среди этих вещей самая пре-красная?

Пол. О чем ты говоришь?

Сократ. Об искусстве наживы, о врачевании и пра-восудии.

Пол. Правосудие намного выше всего остального, Сократ.

516

Сократ. Значит, опять-таки если оно всего пре-краснее, то либо доставляет наибольшее удовольствие, либо наибольшую пользу, либо то и другое вместе? Пол. Да.

Сократ. А лечиться - приятно, лечение приносит удовольствие?

Пол. Мне кажется, нет.

Сократ. Но уж во всяком случае оно полезно. Как по-твоему? Пол. Да.

Сократ. Ведь оно избавляет от большого зла - c чтобы вернуть здоровье, стоит вытерпеть боль. Пол. Еще бы!

Сократ. Но тогда ли человек счастливее всего телом, когда лечится, или когда вовсе не болеет? Пол. Ясно, что когда не болеет. Сократ. Да, счастье, видимо, не в том, чтобы изба-виться от зла, а в том, чтобы вообще его не знать. Пол. Это верно.

Сократ. Пойдем дальше. Если есть двое боль- d ных - телом или душою, все равно,- который из них несчастнее: тот, что лечится и избавляется от зла, или другой, который не лечится и все оставляет как было?

Пол. По моему мнению, тот, что не лечится. Сократ. Не ясно ли нам, что наказание освобож-дает от величайшего зла - от испорченности? Пол. Ясно.

Сократ. Возмездие вразумляет и делает более справедливым, оно владеет целебною силой против ис-порченности.

Пол. Да. e

Сократ. Стало быть, самый счастливый тот, у кого душа вообще не затронута злом, раз уже выяснилось, что именно в этом самое большое зло. Пол. Бесспорно.

Сократ. Вторым же, верно, будет тот, кто избав-ляется от зла.

Пол. Похоже, что так.

Сократ. А это такой человек, который выслуши-вает внушения, терпит брань и несет наказание Пол. Да.

Сократ. И стало быть, хуже всех живет тот, кто остается несправедливым и не избавляется от этого зла. Пол. Видимо, так.

517

Сократ. А это как раз тот человек, что творит ве-личайшие преступления и величайшую несправедли-

479 вость и, однако ж, успешно избегает и внушений, и воз-мездия, и заслуженной кары, как, по твоим словам, удается Архелаю, да и остальным тиранам тоже, и ора-торам, и властителям. Так?

Пол. Похоже, что да.

Сократ. Но они, мой милейший, достигают примерно того же, чего достиг бы больной, если он одержим самыми злыми болезнями, но ответа за свои телесные изъяны перед врачами не держит - не лечится, страшась, словно малый ребенок, боли, которую

b причиняют огонь и нож. Или ты думаешь по другому?

Пол. Нет, я тоже так думаю.

Сократ. Он, видимо, просто не знает, что такое здоровье и крепость тела. Но если не забывать, в чем мы с тобою нынче пришли к согласию, Пол, тогда, пожалуй, и с теми, кто уклоняется от наказания, дело обстоит примерно так же: боль, причиняемую наказа-нием, они видят, а к пользе слепы и даже не догады-ваются, насколько более жалкая доля - постоянная связь с недужной душою, испорченной, несправедли-

с вой, нечестивой, чем с недужным телом, а потому и делают все, чтобы не держать ответа и не избавляться от самого страшного из зол: копят богатства, приобре-тают друзей, учатся говорить как можно убедительнее. И если то, в чем мы с тобою согласились, верно, Пол, ты понимаешь, что следует из нашего рассуждения? Или подытожим сказанное?

Пол. Что ж, раз ты уже все равно так решил.

Сократ. Можно ли сделать вывод, что самое страш-ное зло - это быть несправедливым и поступать неспра-ведливо? d Пол. По-видимому, да.

Сократ. Избавление же от этого зла, как выясни-лось, состоит в том, чтобы понести наказание?

Пол. Пожалуй.

Сократ. А безнаказанность укореняет зло?

Пол. Да.

Сократ. Значит, поступать несправедливо - вто-рое по размеру зло, а совершить несправедливость и остаться безнаказанным - из всех зол самое великое и самое первое.

Пол. Похоже, что так.

Сократ. На чем же, друг мой, мы с тобою разо-

518

шлись? Ты утверждал, что Архелай счастлив, хотя и совершает величайшие несправедливости, ибо остается e при этом совершенно безнаказанным, я же говорил, что, наоборот, будь то Архелай или любой другой из людей, если он совершит несправедливость, а наказания не по-несет он самый несчастный человек на свете и что во всех случаях, кто чинит несправедливость, несчаст-нее того, кто ее терпит, и кто остается безнаказанньш _ несчастнее несущего свое наказание. Так я го-ворил?

Пол. Да.

Сократ. И теперь уж доказано, что говорил пра-вильно?

Пол. По-видимому.

Сократ. Вот и хорошо. Но раз это правильно, Пол, 480 есть ли тогда большая польза от красноречия? Судя по тому, на чем мы нынче согласились, нужно, чтобы каждый всего больше остерегался, как бы самому не совершить какую-нибудь несправедливость, зная, что это причинит ему достаточно много зла. Не так ли?

Пол. Да, так.

Сократ. А если все же совершит неправое дело - он ли сам или кто-нибудь из тех, кто ему дорог,- нужно по доброй воле идти скорее туда, где нас ждет наказание: к судье, все равно как к врачу, нужно спешить, чтобы b болезнь несправедливости, застарев, не растлила душу окончательно и безнадежно. Можем ли мы решить по-иному, Пол, если прежние наши слова сохраняют силу? Не единственный ли это вывод, который будет зву-чать с ними в лад?

Пол. Так как же мы решим, Сократ?

Сократ. Стало быть, для того чтобы оправдывать собственную несправедливость или несправедливость родителей, друзей, детей, отечества, красноречие нам совершенно ни к чему, Пол. Вот разве что кто-нибудь обратится к нему с противоположными намерениями, c чтобы обвинить прежде всего самого себя, а затем и любого из родичей и друзей, кто бы ни совершил несправедливость, и не скрывать проступка, а выставлять на свет - пусть провинившийся понесет наказа-ние и выздоровеет; чтобы упорно убеждать и себя са-мого, и остальных не страшиться, но, крепко зажмурив-шись, сохранять мужество,- как в те мгновения, когда ложишься под нож или раскаленное железо врача,- и устремляться к благому и прекрасному, о боли же не

519

думать вовсе; и если проступок твой заслуживает пле-

d тей, пусть тебя бичуют, если оков - пусть заковывают, если денежной пени - плати, если изгнания - уходи в изгнание, если смерти - умирай, и сам будь первым своим обвинителем, и своим, и своих близких, и на это употребляй красноречие, чтобы преступления были до конца изобличены, а виновные избавились от вели-чайшего зла - несправедливости. Так мы рассудим, Пол, или не так?

е Пол. Мне, Сократ, это кажется нелепым, но с тем, что говорилось раньше, у тебя, по-видимому, все согла-суется.

Сократ. Стало быть, либо и от прежнего необхо-димо отказаться, либо и это признать?

Пол. Да, стало быть, так.

Сократ. Ас другой стороны, если надо поступить наоборот - причинить кому-нибудь зло, врагу или кому-то еще,- если только не в ответ на обиду, ко-торую сам потерпел от врага (ведь этого следует осте-регаться), но если твой враг несправедливо обидел дру-

481 гого человека, нужно всеми средствами - и словом, и делом добиваться, чтобы он остался безнаказанным и к судье не попал. А коли все-таки попадет, надо подстроить так, чтобы враг твой благополучно избегнул наказания, и если награбил много золота, ничего бы не возвратил, а несправедливо, нечестиво растратил на себя и на своих, если же совершил преступление, заслу-живающее смертной казни, то чтобы не умер, лучше всего - никогда (пусть живет вечно, оставаясь него-дяем!) или во всяком случае прожил как можно дольше, ни в чем не изменившись.

b Вот для таких целей, Пол, красноречие, на мой взгляд, полезно, хотя для того, кто не собирается посту-пать несправедливо, польза от него, мне кажется, не-велика, если, разумеется, вообще от него может быть какая-то польза; по крайней мере до сих пор наша бе-седа ее не обнаружила.

К а л л и к л. Скажи мне, пожалуйста, Херефонт, это Сократ всерьез говорит или шутит?

Херефонт. На мой взгляд, Калликл, очень даже всерьез. Но лучше спросить его самого.

Калликл. Да, клянусь богами, это я и хочу сде-

с лать! Скажи мне, Сократ, как нам считать - всерьез ты теперь говоришь или шутишь? Ведь если ты серьe-зен и все это правда, разве не оказалось бы, что чело-

520

веческая наша жизнь перевернута вверх дном и что мы во всем поступаем не как надо, а наоборот?

Сократ. Калликл, если б одно и то же состояние разные люди испытывали по-разному - те так, другие этак а иной и вовсе ни с кем не схоже,- было бы не-легко объяснить другому собственное ощущение. Я го- d ворю это, принявши в расчет, что мы с тобой ныне испытываем одно и то же - мы оба влюблены, и каж-дый - в двоих сразу: я - в Алкивиада, сына Клиния, и в философию, ты - в афинский демос и в [Демоса], сына Пирилампа 28.

И вот я вижу, хотя ты и замечательный человек, а всякий раз, что бы ни сказали твои любимцы, какое бы мнение ни выразили, ты не в силах им возражать, но бросаешься из одной крайности в другую. В Собра- e нии, если ты что предложишь, а народ афинский окажется другого мнения, ты мигом повертываешься вслед и предлагаешь что желательно афинянам, и так же точно выходит у тебя с этим красивым юношей, сыном Пирилампа. Да, ты не можешь противиться ни замыслам, ни словам своих любимцев, и если бы кто стал дивиться твоим речам, которые ты всякий раз произносишь им в угоду, и сказал бы, что это странно, ты, вероятно, возразил бы ему - когда бы захотел открыть правду,- что если никто не помешает твоим любимцам и впредь 482 вести такие речи, какие они ведут, то и ты никогда не изменишь своей привычке.

Вот и от меня тебе приходится слышать нечто по-добное, пойми это и, чем дивиться моим речам, заставь лучше умолкнуть мою любовь - философию 29. Да, по-тому что без умолку, дорогой друг, твердит она то, что ты теперь слышишь из моих уст, и она далеко не так ветрена, как моя другая любовь: сын Клиния сегодня говорит одно, завтра - другое, а философия всегда одно и то же - то, чему ты теперь дивишься, хотя и слу- b шаешь с самого начала.

А стало быть, повторяю еще раз, либо опровергни ее и докажи, что творить несправедливость, и вдоба-вок безнаказанно, не величайшее на свете зло, либо, если ты оставишь это неопровергнутым, клянусь собакой, египетским богом, Калликл не согласится с Кал-ликлом и всю жизнь будет петь не в лад с самим собою. А между тем, как мне представляется, милей-ший ты мой, пусть лучше лира у меня скверно на-строена и звучит не в лад, пусть нестройно поет хор,

521

с который я снаряжу, пусть большинство людей со мной не соглашается и спорит, лишь бы только не вступить в разногласие и в спор с одним человеком - с собою самим.

Калликл. Сократ, мне кажется, ты озорничаешь в речах, совсем как завзятый оратор. Вот и теперь ты так разглагольствовал, и с Полом произошло то же са-мое, что, как он говорил, по твоей милости случилось с Горгием: когда ты спрашивал Горгия, что будет, если к нему придет человек, который хочет изучить красно-

d речие, но что такое справедливость, не знает,- объяс-нит ли ему это Горгий,- тот застыдился и, подчинив-шись людскому обычаю, отвечал, что да, потому что люди возмутились бы, если бы кто отвечал иначе; а, признав это, он потом оказался вынужден противоре-чить самому себе, а ты и радовался. Так что, мне ка-жется, Пол был прав, когда насмехался над тобою.

А теперь он на себе испытал то же самое, и за что я порицаю Пола, так это за то, что он согласился с тобою, будто чинить несправедливость постыднее, чем тер-

е петь. Уступив в этом, он в свою очередь оказался стреножен и взнуздан и умолк, застыдившись открыть то, что у него на уме. И ведь верно, Сократ, под пред-логом поисков истины ты на самом деле утомляешь нам слух трескучими и давно избитыми словами о том, что прекрасно совсем не по природе, но только по уста-новившемуся обычаю.

Большею частью они противоречат Критика теории друг другу, природа и обычай 30, и

483 естественного потому тот, кто стыдится и не ре-

права как основы

софистической шается говорить что думает, неиз-

риторики бежно впадает в противоречие. Ты это

приметил и используешь, коварно

играя словами: если с тобою говорят, имея в виду обы-

чай, ты ставишь вопросы в согласии с природой, если со-

беседник рассуждает в согласии с природой, ты спраши-

ваешь, исходя из обычая. Так было и только что, когда

вы говорили о несправедливости, которую причиняют и

терпят, и Пол толковал о том, что более постыдно по обы-

чаю, ты же упорно опровергал его доводы, подменяя обы-

чай природой. По природе все, что хуже, то и постыднее,

безобразнее, например терпеть несправедливость, но,

по установившемуся обычаю, безобразнее поступать

b несправедливо. Ежели ты доподлинно муж, то не ста-

нешь терпеть страдание, переносить несправедливость -

522

это дело раба31, которому лучше умереть, чем жить, который терпит несправедливости и поношения потому, что не в силах защитить ни себя самого, ни того, кто ему дорог. Но по-моему, законы как раз и устанавли-вают слабосильные32, а их большинство. Ради себя и собственной выгоды устанавливают они законы, расто-чая и похвалы, и порицания. Стараясь запугать более с сильных, тех, кто способен над ними возвыситься, страшась этого возвышения, они утверждают, что быть выше других постыдно и несправедливо, что в этом как раз и состоит несправедливость - в стремлении подняться выше прочих. Сами же они по своей ничтож-ности охотно, я думаю, довольствовались бы долею, равною для всех.

Вот почему обычай объявляет несправедливым и постыдным стремление подняться над толпою, и это зовется у людей несправедливостью. Но сама природа, я думаю, провозглашает, что это справедливо - когда лучший выше худшего и сильный выше слабого. Что d это так, видно во всем и повсюду и у животных, и у людей - если взглянуть на города и народы в целом,- видно, что признак справедливости таков: сильный повелевает слабым и стоит выше слабого. По какому праву Ксеркс двинулся походом на Грецию, а его отец - на скифов33? (Таких примеров можно привести без числа!) е Подобные люди, думаю я, действуют в согласии с са-мою природою права и - клянусь Зевсом! - в согласии с законом самой природы, хотя он может и не совпдать с тем законом, какой устанавливаем мы и по какому стараемся вылепить самых лучших и решительных среди нас. Мы берем их в детстве, словно львят, и приручаем заклинаниями и ворожбою, внушая, что 484 все должны быть равны и что именно это прекрасно и справедливо. Но если появится человек, достаточно одаренный природою, чтобы разбить и стряхнуть с себя все оковы, я уверен: он освободится, он втопчет в грязь наши писания, и волшебство, и чародейство, и все противные природе законы и, воспрянув, явится перед нами владыкою бывший наш раб - вот тогда-то и про- b сияет справедливость природы 34!

Мне кажется, что и Пиндар 35 высказывает те же мысли в песне, где говорит:

Закон надо всеми владыка,

Над смертными и бессмертными.

И дальше:

523

Творит насилье рукою могучею,

Прав он всегда.

В том мне свидетель Геракл: некупленных... когда...

Как-то так у него говорится в этом стихотворении - точно я не помню,- что, дескать, Герион коров и не

с продавал, и не дарил, а Геракл все-таки их угнал, счи-тая это природным своим правом, потому что и коровы, и прочее добро слабейшего и худшего должно принад-лежать лучшему и сильнейшему.

Такова истина, Сократ, и ты в этом убедишься, если бросишь наконец философию и приступишь к делам поважнее. Да, разумеется, есть своя прелесть и у фило-софии, если заниматься ею умеренно и в молодом воз-расте; но стоит задержаться на ней дольше, чем сле-дует, и она погибель для человека! Если даже ты очень

d даровит, но посвящаешь философии более зрелые свои годы, ты неизбежно останешься без того опыта, какой нужен, чтобы стать человеком достойным и уважае-мым. Ты останешься несведущ в законах своего города, в том, как вести с людьми деловые беседы - частные ли или государственного значения, безразлично,- в радостях и желаниях - одним словом, совершенно несведущ в человеческих нравах. И к чему бы ты тогда ни приступил, чем бы ни занялся - своим ли делом,

e или государственным, ты будешь смешон так же, ве-роятно, как будет смешон государственный муж, если вмешается в ваши философские рассуждения и беседы. Тут выходит как раз по Еврипиду: горд каждый тем бывает и к тому стремится,

«День щедро тратя свой, забыв о времени, В чем сам себя легко способен превзойти» 36.

485 Ив чем он слаб, того избегает и то бранит, а иное хвалит - из добрых чувств к самому себе, полагая, что таким образом хвалит и себя.

Самое правильное, по-моему, не чуждаться ни того, ни другого. Знакомство с философией прекрасно в той мере, в какой с ней знакомятся ради образования, и нет ничего постыдного, если философией занимается юно-ша. Но если он продолжает свои занятия и возмужав,

b это уже смешно, Сократ, и, глядя на таких философов, я испытываю то же чувство, что при виде взрослых людей, которые по-детски лепечут или резвятся. Когда я смотрю на ребенка, которому еще к лицу и лепетать,

524

и резвиться во время беседы, мне бывает приятно, я на-хожу это прелестным и подобающим детскому возрасту свободного человека, когда же слышу малыша, выражающегося вполне внятно и правильно, по-моему, это отвратительно - мне это режет слух и кажется чем-то рабским. Но когда слышишь, как лепечет взрослый, и с видишь, как он по-детски резвится, это кажется смехотворным, недостойным мужчины и заслуживающим кнута.

Совершенно так же отношусь я и к приверженцам философии. Видя увлечение ею у безусого юноши, я очень доволен, мне это представляется уместным, я считаю это признаком благородного образа мыслей; того же, кто совсем чужд философии, считаю человеком низменным, который сам никогда не сочтет себя пригодным ни на что прекрасное и благородное. Но когда d я вижу человека в летах, который все еще углублен в философию и не думает с ней расставаться, тут уже, Сократ, по-моему, требуется кнут! Как бы ни был, повторяю я, даровит такой человек, он наверняка теряет мужественность, держась вдали от средины города, его площадей и собраний, где прославляются мужи, по слову поэта 37; он прозябает до конца жизни в неизвестности, шепчась по углам с тремя или четырьмя e мальчишками, и никогда не слетит с его губ свободное, громкое и дерзновенное слово.

Что до меня, Сократ, я отношусь к тебе вполне дружески; я бы даже сказал, что испытываю к тебе то же чувство, какое было у Еврипидова Зета - я его только что вспоминал - к Амфиону 38. И мне хочется сказать тебе примерно так, как Зет говорил брату: «Сократ, ты невнимателен к тому, что требует внимания; одаренный таким благородством души, ты ребячеством 486 только прославил себя, ты в судейском совете не можешь разумного мненья подать, никогда не промолвишь ты веского слова, никогда не возвысишься дерзким замыслом над другим» 39. А между тем, друг Сократ (не сердись на меня, я говорю это только потому, что желаю тебе добра), разве ты сам не видишь, как постыдно положение, в котором, на мой взгляд, находишься и ты, и все остальные безудержные философы? Ведь если бы сегодня тебя схватили - тебя или кого-нибудь из таких же, как ты,- и бросили в тюрьму, обвиняя в преступлении, которого ты никогда не совершал, ты же знаешь - ты оказался бы совершенно беззащитен, го- b

525

лова у тебя пошла бы кругом, и ты бы так и застыл с открытым ртом, не в силах ничего вымолвить, а по-том предстал бы перед судом, лицом к лицу с обвини-телем, отъявленным мерзавцем и негодяем, и умер бы, если бы тому вздумалось потребовать для тебя смерт-ного приговора.

Но какая же в этом мудрость, Сократ, если, «при-няв в ученье мужа даровитого, его искусство пор-тит» 40, делает неспособным ни помочь самому себе, ни вызволить из самой страшной опасности себя или дру-

с гого, мешает сопротивляться врагам, которые грабят его до нитки, и обрекает на полное бесчестье в родном городе? Такого человека, прости меня за грубость, мож-но совершенно безнаказанно отхлестать по щекам.

Послушайся меня, дорогой мой Сократ, «прекрати свои изобличения, обратись к благозвучию дел», обратись к тому, что принесет тебе славу здравомыслия, «оставь другим уловки эти тонкие» - не знаю, как их называть, вздором или пустословием,- поверь, «они твой дом опустошат вконец» 4I. He с тех бери пример, кто копается в мелочах, опровергая друг друга, но с

d тех, кто владеет богатством, славою и многими иными благами.

Сократ. Будь душа у меня золотая, Калликл, об-радовался бы я или нет, как по-твоему, если б нашел один из тех камней, которыми берут пробу золота 42,- самый лучший среди таких камней,- а потом прило-жил бы к нему свою душу, и, если бы он подтвердил, что душа ухожена хорошо, мог бы я знать это навер-ное и другого пробного камня уже не искать?

e Калликл. К чему ты клонишь, Сократ?

Сократ. Сейчас объясню. Мне кажется, что такую именно счастливую находку я и сделал, встретившись с тобой.

Калликл. Как так?

Сократ. Я знаю точно, что, если только ты под-твердишь мнения, кои высказывает моя душа, зна-

487 чит, это уже истинная правда. Я полагаю, чтобы на-дежно испытать душу в том, правильно она живет или нет, надо непременно обладать знанием, доброжелательством и прямотой, и ты обладаешь всеми тремя. Я часто встречаю людей, которые не могут меня испытывать по той причине, что не умны - в отличие от тебя. Другие умны, но не хотят говорить правду, потому что равно-душны ко мне - в отличие от тебя. А эти двое чуже

526

земцев, Горгий и Пол, оба умны, оба мои друзья, но им b недостает прямоты, они стыдливы сверх меры. Разве это не ясно? Стыдливость их так велика, что сперва один, а потом другой, застыдившись, не стыдятся противоре-чить сами себе - и это на глазах у множества людей и в деле самом что ни на есть важном.

Ты обладаешь всем, чего недостает остальным. Ты достаточно образован, как, вероятно, подтвердило бы большинство афинян, и желаешь мне добра. Какие у с меня доказательства? А вот какие. Я знаю, Калликл, что вы занимались философией вчетвером: ты, Тисандр из Афидны, Андрон, сын Андротиона, и Навсикид из Холарга 43. Однажды, как я слышал, вы держали совет, до каких пределов следует продолжать занятия философией, и, сколько мне известно, верх взяло мнение, что особой глубины и обстоятельности искать не надо, и наоборот, вы призывали друг друга d к осторожности: как бы незаметно себе не повредить чрезмерною мудростью. И когда теперь я слышу, как ты даешь мне тот же совет, что самым близким своим друзьям, для меня это достаточное доказательство твоей искренности и доброго расположения. Что же касается умения говорить прямо, ничего не стыдясь, ты об этом объявил сам, да и речь, которую ты только что произнес, свидетельствует о том же.

Итак, ясно, что дело обстоит теперь следующим образом: с чем в моих рассуждениях ты согласишься, e то уже будет испытано надежно нами обоими и в новой пробе нуждаться не будет. Вполне понятно: твое согла-сие не может быть вызвано ни недостатком мудрости, ни избытком стыдливости, и, уж конечно, ты не станешь делать мне ложных уступок - ведь ты мне друг, это твои собственные слова. Стало быть, действительно наше с тобой согласие будет вершиною истины.

Ты поставил мне в укор, Калликл, предмет моих разысканий, но допытываться, каким должен быть че-ловек, и каким делом должно ему заниматься, и до 488 каких пределов и в старости и в молодые годы,- не самое ли это прекрасное из разысканий? А если в моем образе жизни и не все верно, то, можешь не сомне-ваться, я заблуждаюсь не умышленно, но лишь по неведению. И раз уже ты взялся меня вразумлять, не отступайся, но как следует объясни мне, что это за занятие, которому я должен себя посвятить, и как мне им овладеть, и если нынче я с тобою соглашусь, а после b

527

ты уличишь меня в том, что я поступаю вопреки на-шему с тобою уговору, считай меня полным тупицею и впредь уж никогда больше меня не вразумляй, раз я человек ничтожный.

Но повтори мне, пожалуйста, еще раз. Как вы с Пиндаром понимаете природную справедливость? Это когда сильный грабит имущество слабого, лучший власт-вует над худшим и могущественный стоит выше немощного? Верно я запомнил, или же ты толкуешь справедливость как-нибудь по иному?

К а л л и к л. Нет, именно так я говорил прежде, та говорю и теперь.

Сократ. Но как ты полагаешь, «лучший» и «силь-

с ный» - это одно и то же? Видишь ли, я не сумел сразу уловить, что ты имеешь в виду: зовешь ли ты силь-ными более могущественных и должны ли слабые повиноваться сильным (мне кажется, ты как раз на это намекал, когда говорил, что большие города нападают на малые в согласии с природного справедливостью, ибо они сильнее и могущественнее, точно желал сказать, что сильное, могущественное и лучшее - это одно и то же), или же возможно быть лучшим, но слабым и не-

d мощным и, наоборот, сильным, но скверным? Или слова «лучший» и «сильный» имеют одинаковое значение? Вот это ты мне ясно определи: одно и то же сильное, лучшее и могущественное или не одно и то же?

К а л л и к л. Говорю тебе совершенно ясно: одно и то же.

Сократ. Так, а большинство по природе сильнее одного? То самое большинство, которое издает законы против одного, как ты только что говорил.

К а л л и к л. Да, конечно.

Сократ. Значит, установления большинства - это установления сильных.

К а л л и к л. Истинная правда.

e Сократ. Но стало быть, и лучших? Ведь сильные, по твоему разумению,- это лучшие, не так ли?

К а л л и к л. Да.

Сократ. Стало быть, их установления прекрасны по природе, раз это установления сильных?

К а л л и к л. Да.

Сократ. А разве большинство не держится того мнения (как ты сам недавно говорил.), что справед-ливость - это равенство и что постыднее творить не-

489 справедливость, чем терпеть ее? Так или нет? Только

528

будь осторожен, чтобы и тебе не попасться в силки стыдливости! Считает или не считает большинство, что справедливость - это равенство, а не превосходство и что постыднее творить несправедливость, чем ее терпеть? Прошу тебя, Калликл, не оставляй мой вопрос без ответа, потому что, если ты со мной согласишься, я впредь буду чувствовать себя уверенно, получив поддержку человека, способного распознать истину.

Калликл. Да, большинство так считает.

Сократ. Значит, не только iio обычаю и закону творить несправедливость постыднее, чем терпеть, и b справедливость - это соблюдение равенства, но и по природе тоже. Выходит, пожалуй, что раньше ты говорил неверно и обвинял меня незаслуженно, утверждая, будто обычай противоположен природе и будто я хорошо это знаю и коварно использую, играя словами: если собеседник рассуждает в согласии с природой, я, дескать, все свожу на обычай, а если в согласии с обычаем - то на природу.

Калликл. Никогда этому человеку не развязаться с пустословием! Скажи мне, Сократ, неужели не стыдно тебе в твои годы гоняться за словами и, если кто запутается в речи, полагать это счастливою находкой? c Неужели ты действительно думаешь, что я делаю хоть какое-то различие между сильными и лучшими? Разве я тебе уже давно не сказал, что лучшее для меня - то же самое, что сильное? Или ты воображаешь, что, когда соберутся рабы и всякий прочий сброд, не годный ни на что, кроме как разве напрягать мышцы,- соберутся и что-то там изрекут,- это будет законным установле-нием?

Сократ. Прекрасно, премудрый мой Калликл! Это твое мнение?

Калликл. Да, это, и никакое иное!

Сократ. Но я, мой милый, и сам уже давно дога- d дываюсь, что примерно ты понимаешь под словом «сильный», и если задаю вопрос за вопросом, так только потому, что очень хочу узнать это точно. Ведь, конечно же, ты не считаешь, что двое лучше одного или что твои рабы лучше тебя по той причине, что крепче те-лом. Давай начнем сначала и скажи мне, что такое лучшие, по-твоему, раз это не то же, что более крепкие? И пожалуйста, чудак ты этакий, наставляй меня по-мягче, а не то как бы я от тебя не сбежал.

Калликл. Насмехаешься, Сократ? e

529

Сократ. Нисколько, Калликл, клянусь Зетом, с помощью которого ты только что вдоволь насмеялся надо мною. Итак, скажи, кого все-таки ты называешь лучшими?

Калликл. Я лучшими называю самых достойных.

Сократ. Теперь ты видишь, что сам играешь сло-вами, а толком ничего не объясняешь? Не скажешь ли, под лучшими и сильными ты понимаешь самых ра-зумных или кого-нибудь еще?

Калликл. Да, клянусь Зевсом, разумных, совер-шенно верно!

490 Сократ. Значит, по твоему разумению, нередко один разумный сильнее многих тысяч безрассудных, и ему надлежит править, а им повиноваться, и власти-тель должен стоять выше своих подвластных. Вот что, мне кажется, ты имеешь в виду - заметь, я не приди-раюсь к словам! - если один сильнее многих тысяч.

Калликл. Да, именно это самое! Это я и считаю справедливым по природе - когда лучший и наиболее разумный властвует и возвышается над худшими.

b Сократ. Здесь давай задержимся. Что, собственно, ты теперь утверждаешь? Допустим, что нас собралось в одном месте много народу, вот как сейчас, еды и питья у нас вдосталь на всех, а люди самые разные, одни крепкие, другие слабые, и один из нас оказался бы врачом, а значит, особенно разумным в таких делах, но, как и следовало бы ожидать, по сравнению с одними был бы крепче, а с другими - слабее; не очевидно ли, что, как самый разумный среди всех, он будет и лучшим, и самым сильным в том деле, которое нам предстоит?

Калликл. Вполне очевидно.

с С о к р а т. А должен ли он по праву лучшего полу-чить из этой еды больше нашего, или же по долгу вла-стителя пусть все поделит он, но в расходовании и упо-треблении пищи на собственные нужды пусть никакими преимуществами не пользуется, если только не хочет за это поплатиться? По сравнению с одними пусть полу-чит больше, с другими - меньше, но если случайно окажется слабее всех, ему меньше всех и достанется, хотя он и самый лучший. Так ли, мой дорогой?

Калликл. Ты все про кушанья, про напитки, про

d врачей, про всякий вздор! А я не про это говорю.

Сократ. Разве ты не говоришь, что самый разум-ный это и есть лучший? Так или нет? Калликл. Так.

530

Сократ. А лучший разве не должен пользоваться преимуществами?

Калликл. Да, но не в еде и питье!

Сократ. Понимаю, тогда, видимо, в платье: и самый лучший ткач пусть носит самое просторное платье и разгуливает одетый богаче и красивее всех остальных?

Калликл. При чем тут платье!

Сократ. Ну а что касается обуви, ясно, что и здесь преимуществом должен пользоваться самый разумный е и самый лучший, и, стало быть, сапожник пусть рас-хаживает в самых громадных башмаках, и пусть их у него будет больше, чем у всех остальных.

Калликл. Какие еще башмаки?! Ты все пусто-словишь!

Сократ. Ну если ты не это имеешь в виду, тогда, может быть, вот что: возьмем, к примеру, земледельца, разумного, дельного и честного хозяина земли; ви-димо, он должен пользоваться преимуществом в семе-нах и засевать свое поле особенно густо?

Калликл. Вечно ты твердишь одно и то же, Сократ!

Сократ. Только добавь, Калликл: по одному и тому же поводу.

Калликл. Клянусь богами, без умолку, без пере- 491 дышки ты толкуешь о поварах и лекарях, о башмач-никах и сукновалах - как будто про них идет у нас беседа!

Сократ. Тогда сам скажи, про кого. Каким пре-имуществом должен по справедливости обладать наиболее сильный и разумный? Или же ты и мне не дашь высказаться, и сам ничего не скажешь?

Калликл. Да я только и делаю, что говорю! И прежде всего, когда я говорю о сильных, я имею в виду не сапожников и не поваров, а тех, кто разумен b в государственных делах - знает, как управлять горо-дом,- и не только разумен, но и мужествен: что заду-мает, способен исполнить и не останавливается на полпути из-за душевной расслабленности.

Сократ. Вот видишь, дорогой Калликл, как не-схожи наши с тобою взаимные обвинения? Ты коришь меня, что я постоянно твержу одно и то же, а я тебя - наоборот, что ты никогда не говоришь об одном и том же одинаково, но сперва определяешь лучших и силь- c ных как самых крепких, после - как самых разумных, а теперь предлагаешь еще третье определение: оказы-

531

вается, что сильные и лучшие - это какие-то самые мужественные. Но, милый мой, давай покончим с этим, скажи твердо, кого ты называешь лучшими и сильными и в чем они лучше и сильнее остальных?

К а л л и к л. Но я уже сказал - разумных в делах

d государства и мужественных. Им-то и должна принадлежать власть в городе, и справедливость требует, чтобы они возвышались над остальными - властители над подвластными.

Сократ. А сами над собою, друг, будут они вла-стителями или подвластными?

К а л л и к л. О чем ты говоришь?

Сократ. О том, насколько каждый из них будет властвовать над самим собою. Или же этого не нужно вовсе - властвовать над собою, нужно только над дру-гими?

К а л л и к л. Как же ты ее понимаешь, власть над собой?

Сократ. Очень просто, как многие: это воздерж-

е ность, умение владеть собою, быть хозяином своих на-слаждений и желаний.

К а л л и к л. Ах ты, простак! Да ведь ты зовешь воздержными глупцов!

Сократ. Как это? Всякий признает, что глупцы тут ни при чем.

К а л л и к л. Еще как при чем, Сократ! Может ли в самом деле быть счастлив человек, если он раб и кому-то повинуется? Нет! Что такое прекрасное и спра-ведливое по природе, я скажу тебе сейчас со всей откровенностью: кто хочет прожить жизнь правильно, должен давать полнейшую волю своим желаниям, а не

492 подавлять их, и как бы ни были они необузданны, должен найти в себе способность им служить (вот на что ему и мужество, и разум!), должен исполнять лю-бое свое желание.

Но конечно, большинству это недоступно, и потому толпа, стыдясь своей немощи и скрывая ее, поносит таких людей и объявляет своеволие позором и, как я уже говорил раньше, старается поработить лучших по при-роде; бессильная утолить собственную жажду наслаж-

b дений, она восхваляет воздержность и справедли-вость - потому, что не знает мужества. Но если кому выпало родиться сыном царя или с самого начала полу-чить от природы достаточно силы, чтобы достигнуть власти - тирании или другого какого-нибудь вида гос-

532

подства, что поистине может оыть для такого человека постыднее и хуже, чем воздержность? Он может невозбранно и беспрепятственно наслаждаться всеми благами, а между тем сам ставит над собою владыку - законы, решения и поношения толпы! И как не сделаться ему несчастным по милости этого «блага» - справедли- с вости и воздержности, если он, властвуя в своем городе, не может оделять друзей щедрее, чем врагов?

Ты уверяешь, Сократ, что ищешь истину, так вот тебе истина: роскошь, своеволие, свобода - в них и добродетель, и счастье (разумеется, если обстоятельства благоприятствуют), а все прочее, все ваши красные слова и противные природе условности,- никчемный вздор.

Сократ. Да, Калликл, ты нападаешь и отважно, а и откровенно. То, что ты теперь высказываешь напрямик, думают и другие, но только держат про себя. И я прошу тебя - ни в коем случае не отступайся, чтобы действительно, по-настоящему выяснилось, как нужно жить. Скажи мне: ты утверждаешь, что желания нельзя подавлять, если человек хочет быть таким, каким должен быть, что надо давать им полную волю и всячески, всеми средствами им угождать и что это е как раз и есть добродетель?

Калликл. Да, утверждаю.

Сократ. Значит, тех, кто ни в чем не испытывает нужды, неправильно называют счастливыми?

Калликл. В таком случае самыми счастливыми были бы камни и мертвецы.

Сократ. Да, но и та жизнь, о которой ты говоришь, совсем не хороша. Я бы не изумился, если бы Эврипид оказался прав, говоря:

Кто скажет, кто решит, не смерть ли наша жизнь, Не жизнь ли - смерть 44?

Может быть, на самом деле мы мертвые? И правда, 493 как-то раз я слышал от одного мудрого человека, что теперь мы мертвы, и что тело - наша могила 45, и что та часть души, где заключены желания, легковерна и переменчива. Некий хитроумный слагатель притч, вероятно сицилиец или италик, эту часть души, в своей доверчивости очень уж неразборчивую, играя созвучиями, назвал пустой бочкой, а людей, не просвещенных b разумом,- непосвященными, а про ту часть души этих непосвященных, в которой живут желания, сказал, что

533

она - дырявая бочка, намекая на ее разнузданность и ненадежность, а стало быть, и ненасытную алчность. В противоположность тебе, Калликл, он доказывает, что меж обитателями Аида - он имеет в виду незри-мый мир - самые несчастные они, непосвященные, и

с что они таскают в дырявую бочку воду другим дырявым сосудом - решетом. Под решетом он понимает душу (так объяснял мне тот хмудрец); душу тех, кто не просвещен разумом, он сравнил с решетом потому, что она дырява - не способна ничего удержать по не-верности своей и забывчивости.

Вообще говоря, все это звучит несколько необычно, но дает понять, о чем я толкую, надеясь по мере моих сил переубедить тебя, чтобы жизни ненасытной и не-воздержной ты предпочел скромную, всегда доволь-ствующуюся тем, что есть, и ничего не требующую.

d Ну как, убедил я тебя хоть немного, склоняешься ты к мысли, что скромные счастливее разнузданных? Или же тебя и тысячею таких притч нисколько не поколеблешь?

Калликл. Вот это вернее, Сократ.

Сократ. Тогда приведу тебе другое сравнение, хотя и того же толка. Погляди, не сходны ли, на твой взгляд, два этих образа жизни, воздержный и разнуз-данный, с двумя людьми, у каждого из которых по мно-

е гу сосудов, и у одного сосуды крепкие и пол-ные - какой вином, какой медом, какой молоком и так дальше,- а сами жидкости редкие, дорогие, и раз-добыть их стоит многих и тяжелых трудов. Допустим, что этот человек уже наполнил свои сосуды, теперь ему незачем ни доливать их, ни вообще как-то о них тре-вожиться: никаких беспокойств они впредь не доставят. Другой, как и первый, тоже может раздобыть эти жид-кости, хотя и с трудом, но сосуды у него дырявые и

494 гнилые, так что он вынужден беспрерывно, днем и ночью, их наполнять, а если перестает, то терпит самые жестокие муки. Вот они каковы, два этих образа жизни. Будешь ли ты и дальше утверждать, что жизнь невоз-держного человека счастливее жизни скромного? Убеждает тебя сколько-нибудь мое сравнение, что скромная жизнь лучше невоздержной, или не убеж-дает?

Калликл. Не убеждает, Сократ. Тому, кто уже наполнил свои сосуды, не остается на свете никакой радости, это как раз тот случай, о котором я недавно

534

говорил,- каменная получается жизнь, раз сосуды полны и уж ничему не радуешься и ничем не мучишь- b ся. Нет, в том лишь и состоит радость жизни, чтобы подлипать еще и еще!

Сократ. Но чтобы все время подливать, надо, чтоб и утекало без перерыва, и, стало быть, дыры должны быть побольше?

Калликл. Конечно.

Сократ. Стало быть, то, о чем ты говоришь,- это жизнь не трупа и не камня, а птички-ржанки 46. Но объясни мне, что примерно ты имеешь в виду: скажем, голод и утоление голода пищей?

Калликл. Да.

Сократ. Или жажду и утоление жажды питьем? с

Калликл. Да, и все прочие желания, которые ис-пытывает человек; если он может их исполнить и ра-дуется этому, то он живет счастливо.

Сократ. Прекрасно, мой любезнейший! Продол-жай, как начал, да смотри не смущайся. Впрочем, похо-же, что и мне нельзя смущаться. Так вот, прежде всего скажи мне, если кто страдает чесоткой и испытывает зуд, а чесаться может сколько угодно и на самом деле только и делает, что чешется, он живет счастливо?

Калликл. Что за нелепость, Сократ! Можно поду- d мать, что ты ораторствуешь перед толпою!

Сократ. Как раз так, Калликл, я сбил с толку и привел в смущение Пола и Горгия, но ты, конечно, не собьешься и не смутишься - ты ведь человек муже-ственный. Отвечай же.

Калликл. Хорошо. Я утверждаю, что и тот, кто чешется, ведет приятную жизнь.

Сократ. А раз приятную, значит, и счастливую?

Калликл. Совершенно верно.

Сократ. Тогда ли только, если зудит в голове е или... или можно дальше не спрашивать? Подумай, Калликл, что бы ты отвечал, если бы тебя стали спра-шивать и про остальное, про все подряд? И в конце концов про жизнь распутников, не чудовищна ли она, не постыдна ли, не жалка? Или ты отважишься утверждать, что и распутники счастливы, раз у них вдосталь того, что им нужно?

Калликл. Неужели тебе не совестно, Сократ, сво-дить нашу беседу к таким низостям?

Сократ. Разве я ее к этому привел, мой почтен-ный, а не тот, кто напрямик, без оговорок объявляет

535

495 счастливцем всякого радующегося, чему бы тот ни радовался, и не делает различия меж удовольствиями, какие хороши, какие дурны? Впрочем, и теперь не поздно высказаться, считаешь ли ты приятное тем же самым, что благое, или среди приятных вещей есть иные, которые к благу не причислишь.

К а л л и к л. Я войду в противоречие с самим собой, если признаю, что они не одно и то же, стало быть - они одно и то же.

Сократ. Ты нарушаешь, Калликл, прежний наш уговор и больше не годишься исследовать существо дела вместе со мною, если впредь станешь говорить вопреки собственному мнению,

b Калликл. Но и ты тоже, Сократ.

Сократ. А разве я так поступаю? Тогда я тоже виноват, одинаково с тобою. Но вдумайся внимательно, мой дорогой, может быть, не всякая радость - то же, что благо? Ведь в противном случае неизбежны, по-видимому, и все те постыдные выводы, на которые я только что намекнул, и еще многие другие.

Калликл. Это ты так думаешь, Сократ.

Сократ. И ты действительно на этом настаиваешь, Калликл?

Калликл. Да, настаиваю.

с Сократ. Значит, мы приступим к обсуждению исходя из того, что ты нисколько не шутишь?

Калликл. Какие уж тут шутки!

Сократ. Тогда, раз ты так решил, объясни мне, будь любезен: ты признаешь, что существует знание?

К а л л и к л. Признаю.

Сократ. А не утверждал ли ты совсем недавно, что существует и мужество - наряду со знанием?

Калликл. Да, утверждал.

Сократ. Мужество - это не то, что знание, это две разные вещи, так ты полагал?

Калликл. Да, совсем разные.

Сократ. Пойдем далее. Удовольствие и знание - одно и то же или нет?

d Калликл. Нет, конечно, премудрый мой.

Сократ. И мужество, разумеется,- не то же, что удовольствие?

Калликл. Еще бы!

Сократ. Давай же как следует это запомним: Калликл ахарнянин 47 считает, что приятное и благое -

536