Часть 4.

несправедливо несправедлив поневоле?

Калликл. Пусть будет так, Сократ, лишь бы ты довел до конца свое рассуждение.

Сократ. Значит, по-видимому, и для этого нужны 510 какая-то сила и искусство - для того чтобы воздержи-ваться от несправедливости.

Калликл. Да.

Сократ. Что же это за искусство, которым надо овладеть, чтобы не испытывать ее вообще или, на ху-дой конец, в наименьшей степени? Посмотри, разде-лишь ли ты мое мнение. А оно вот какое: нужно либо самому стоять у власти в городе или даже сделаться тираном, либо быть сторонником существующего в госу-дарстве порядка.

Калликл. Видишь, Сократ, я всегда готов одобрить твои слова, если только ты говоришь дело! То, b что ты сейчас сказал, по-моему, совершенно правильно.

Сократ. Тогда смотри, не одобришь ли и того, что я хочу сказать дальше. Мне кажется, что самая тесная дружба, как о том судят древние мудрецы, бывает у сходных меж собою людей63. Тебе тоже так кажется?

Калликл. Да.

Сократ. Теперь допустим, что власть находится в руках тирана, свирепого и невежественного, а в том же городе живет человек намного лучший,- тиран, конечно, станет его бояться и никогда не сможет искренне с с ним подружиться?

Калликл. Конечно.

Сократ. И так же точно - с человеком, который намного хуже его. Такого человека тиран будет презирать и никогда не станет искать его дружбы.

Калликл. И это правда.

Сократ. Остается лишь один друг, которым тиран будет дорожить,- одинакового с ним нрава и одинаковых вкусов, а потому и с полной охотою подчиняющийся своему властителю. Он будет большою силой d в том городе, его никто не обидит безнаказанно. Не так ли?

Калликл. Так.

Сократ. И если бы кто из молодых в том же городе задался мыслью: «Каким образом мне войти в силу, чтобы ни от кого не терпеть обиды?» - ему, по-видимому, надо следовать той же дорогой: с молодых лет приучаться разделять все радости и печали госу-

555

даря, чтобы по возможности больше ему уподобиться. Не так ли?

К а л л и к л. Так.

Сократ. Он-то, значит, и достигнет своего - бу-

е дет недосягаем для несправедливости и, как это у вас зовется, станет большою силою в городе.

К а л л и к л. Несомненно.

Сократ. Но будет ли он свободен и от несправед-ливых поступков? Или об этом и думать нечего, раз он уподобится властителю, который сам несправедлив, и станет большою силою подле него? Да, все его уси-лия - я совершенно уверен - будут направлены на то, чтобы по возможности причинить как можно больше несправедливости людям и, чиня несправедливость, уходить от наказания. Разве не так?

К а л л и к л. Пожалуй.

511 Сократ. Значит, его постигнет величайшее зло - он развратится душою и станет мучителем, подражая своему всесильному господину.

К а л л и к л. Не пойму я, Сократ, как это ты ухитря-ешься вывернуть наизнанку любой довод! Разве тебе неизвестно, что этот человек, который подражает ти-рану, лишит и жизни, и имущества того, кто не под-ражает,- стоит ему только захотеть?

b Сократ. Известно, дорогой мой Калликл, ведь я не глухой и слышу это часто не только от тебя, но и от Пола и чуть ли не от каждого из афинян. Но и ты меня послушай: лишить-то он лишит, если захочет, однако ж негодяй останется негодяем, а его жертва - человеком достойным.

Калликл. Так разве это не возмутительно?

Сократ. Нет, по крайней мере для здравого ума, как показывает наше рассуждение. Или ты считаешь, что заботиться надо только о том, как бы прожить подольше и совершенствоваться лишь в тех искусствах,

с которые всегда вызволят нас из опасности, например, как ты мне советуешь, в красноречии, спасающем человека в судах?

Калликл. И клянусь Зевсом, это правильный совет!

Сократ. Скажи, мой любезный, а умение пла-вать - тоже дело важное, как по-твоему?

Калликл. По-моему, нет, клянусь Зевсом!

Сократ. Но ведь и оно спасает от смерти, когда попадаешь в такие обстоятельства, где потребно это

556

уменье. А если оно кажется тебе слишком ничтожным, я назову другое, более значительное - мастер- d ство кормчего, которое спасает от величайших опасно-стей не только наши души, но и наши тела, и наше имущество, совсем как красноречие. А между тем оно непритязательно и скромно, не важничает так, словно совершает что-то необычайное, но, сослуживши нам ту же самую службу, что судебное красноречие, например доставив нас целыми и невредимыми с Эгины сюда, зарабатывает на этом, если не ошибаюсь, всего два обола, а если едешь очень издалека - из Египта или из Понта, за великое это благодеяние, сохранивши e в целости, как я уже сказал, и человека, и его детей, и добро, и женщин, берет от силы две драхмы 64, когда судно причалит в гавани; а тот, кто владеет этим ма-стерством и кто исполнил все дело, сходит на сушу и скромно прогуливается по берегу подле своего ко-рабля. Вероятно, кормчий способен рассудить, что не-известно, кому из спутников, которым он не дал по-гибнуть в волнах, принес он пользу, а кому вред. Ведь 512 он знает, что высадил их на берег совершенно такими же, какими принял на борт,- ничуть не лучшими ни те-лом ни душою,- и потому говорит себе: нет, если кто, страдая тяжелыми и неисцелимыми телесными неду-гами, не потонул, так это его несчастье, что он не умер, и никакой пользы я ему не принес, но если кто скры-вает множество неисцелимых недугов в душе, которая драгоценнее тела, то разве стоит ему жить, разве пой- b дет ему на пользу спасение от морской пучины, от суда или от любой иной напасти - ведь негодяю лучше не жить, потому что жизнь его непременно будет и скверной, и несчастной.

Вот почему кормчий обычно не важничает и не бахвалится, хоть и спасает нас от смерти, и строитель военных машин - тоже, а между тем, мой почтенный, он не уступит не только кормчему, но и никому иному на свете, даже полководцу: целые города спасает он от гибели в иных случаях. Ты, конечно, не поставишь его в один ряд с судебным оратором? Если бы, однако, он захотел по вашему примеру, Калликл, произнести похвальное слово своему занятию, то засыпал бы вас c словами, призывая сделаться строителями машин, утверждая, что это необходимо и что всякое другое занятие ничего не стоит: доводов ему хватит. И тем не менее ты презираешь его и его ремесло, «строитель

557

машин» для тебя что-то вроде позорной клички, ты не захочешь отдать свою дочь за его сына и своему сыну не позволишь взять его дочь.

Но на каком же основании хвалишь ты собственное дело и по какому праву презираешь строителя машин

d и остальных, о ком я только что упоминал? Да, знаю, ты, верно, скажешь, что ты лучше их и произошел от лучших родителей. Но если «лучшее» - не то, что по-нимаю под ним я, если добродетель - в том, чтобы спасать себя и свое имущество, каков бы ты ни был сам, тогда смешно хулить и строителя машин, и врача, и все прочие искусства, созданные для спасения нашей жизни и нашего добра.

Но посмотри внимательно, мой милый, может быть, благородство и добро все же не в том, чтобы спасать

е и спасаться? Конечно, жить - сладко. Но человеку ис-тинно мужественному такие заботы не к лицу, не надо ему думать, как бы прожить подольше, не надо цеплять-ся за жизнь, но, положившись в этом на божество и по-верив женщинам, что от своей судьбы никому не уйти , надо искать способ провести дни и годы, которые ему предстоят, самым достойным образом; пусть решит,

513 следует ли приноровляться к государственному строю своего города, и если да, то ты, Калликл, должен сде-латься очень похож на афинский народ, чтобы приоб-рести его благосклонность и большую силу в городе. Только разочти, любезный, будет ли нам от этого прок, и тебе и мне, и не случится ли с нами того же, что бывает, как говорят, с фессалийскими ведьмами66, когда они сводят луну с неба: захват этой власти в городе может стоить нам самого дорогого на

b свете.

Если же ты полагаешь, что хоть кто-нибудь может выучить тебя искусству, которое даст тебе большую силу в городе, меж тем как ты отличен от всего общества, его правил и порядков,- в лучшую ли сторону или в худшую, все равно,- ты, по-моему, заблуждаешься, Калликл. Да, потому что не подражать надо, а уро-диться таким же, как они, если хочешь достигнуть подлинной дружбы с афинянами,- впрочем, и с сыном Пирилампа тоже, клянусь Зевсом. Вот если кто сделает тебя точь-в-точь таким же, как они, тот и ис-

с полнит твое желание - выведет тебя в государст-венные мужи и в ораторы. Ведь каждый радуется, когда слышит речи себе по нраву, а когда не по нраву -

558

сердится. Или, может быть, ты хотел бы возразить, приятель? Что же именно, Калликл?

Калликл. Не знаю, чем это объяснить, Сократ, но мне кажется, что ты прав. Впрочем, я - как все люди: до конца ты меня не убедил.

Сократ. Это любовь к демосу, Калликл, засела у тебя в душе и борется со мною, но если мы разберем то же самое еще несколько раз и вдобавок более осно- d вательно, ты убедишься до конца. А пока вспомни, что мы различали два вида занятий, обращенных как на тело, так и на душу: одни служат удовольствию, дру-гие - высшему благу, которое отнюдь не уступчиво, напротив - упорно отстаивает свое. Так мы как будто определяли?

Калликл. Да, так.

Сократ. И те, которые служат удовольствию, суть не что иное, как низкое угодничество. Верно?

Калликл. Пусть будет так, если хочешь. e

Сократ. А другие направлены на то, чтобы пред-мет их заботы, будь то тело или душа, сделался как можно лучше?

Калликл. Да.

Сократ. А если мы проявляем заботу о своем городе и согражданах, не должны ли мы стремиться к тому же - чтобы сделать сограждан как можно лучше? Ведь без этого, как мы установили раньше, любая иная услуга окажется не впрок, если образ мыслей тех, кому 514 предстоит разбогатеть, или встать у власти, или вообще войти в силу, не будет честным и достойным. Согласен ты со мною?

Калликл. Конечно, если это тебе приятно.

Сократ. Теперь допустим, Калликл, что мы ре-шили принять участие в общественных, государственных делах и приглашаем друг друга заняться строительством оборонительных стен, корабельных верфей, храмов - одним словом, чего-то очень большого, не b надо ли нам испытать себя, выяснив прежде всего, знаем ли мы строительное искусство, и если знаем, то от кого выучились? Надо или нет?

Калликл. Разумеется.

Сократ. А во-вторых, случалось ли нам когда-ни-будь строить частным образом, для кого-то из друзей или для себя, и удались нам эти постройки или не уда-лись? И если б мы обнаружили, что учители у нас были знаменитые и хорошие и что мы много и удачно с

559

строили сперва вместе с ними, а потом и одни, без них, лишь тогда было бы оправданным и разумным при-ступать к общественному делу. Но если бы мы не могли ни назвать учителя, ни показать своих построек или же, наоборот, показали бы много построек и все ни-куда не годные, было бы безумием браться за обще-ственное дело и призывать к этому друг друга. Как мы

d рассудим - прав я или нет?

К а л л и к л. Совершенно прав.

Сократ. И так же во всех прочих случаях, напри-мер, если бы мы захотели пойти на государственную службу и призывали друг друга заняться врачебным делом. Прежде чем решить, что мы для этого годны, мы, конечно, испытали бы один другого, ты - меня, а я - тебя. «Во имя богов,- спросил бы ты,- а у самого Сократа как здоровье? И случалось ли ему лечить и вы-лечивать других людей, рабов или свободных?» Вероят-но, и я испытал бы тебя таким же образом. И если

е бы мы обнаружили, что никто не сделался здоровее с нашею помощью - ни из иноземцев, ни из сограж-дан, мужчин и женщин,- клянусь Зевсом, Кал-ликл, положение оказалось бы поистине смехотворным: люди дошли бы до такого безрассудства, что, не испро-бовав свои силы частным образом - вначале наудачу, а потом стараясь укрепиться в своем искусстве,- они брались бы за него, подобно гончару, начинающему, как говорят, «учиться гончарному делу с бочонка» 68, и не только сами пытались бы занять общественную должность, но и звали других таких же невежд, как и они! Разве это не безумие, как тебе кажется?

К а л л и к л. Мне кажется, да.

515 С о к р а т. А теперь, любезный мой, раз ты сам не-давно принялся за государственные дела и раз сты-дишь меня за то, что я к этим делам равнодушен, и зовешь последовать твоему примеру, не испытать ли нам друг друга? «Что, стал ли в прежние времена кто-нибудь из афинян лучше благодаря Калликлу? Есть ли хоть один человек, иноземец или афинский гражданин, раб или свободный, безразлично, который прежде был бы дурным - несправедливым, распущен-ным и безрассудным, а Калликл превратил бы его в че-

b ловека достойного?» Скажи мне, Калликл, если кто за-даст тебе такой вопрос, что ты ответишь? Кто стал лучше благодаря общению с тобою, кого ты назовешь? Отчего же ты молчишь - разве ты ничего не достиг

560

в частной жизни, прежде чем взяться за общественное дело?

Калликл. Ох, Сократ, какой же ты задиристый!

Сократ. Да не из задирчивости я тебя спраши-ваю, а потому что действительно хочу понять твой взгляд - каким образом, по-твоему, следует вести наши общественные дела? Была ли у тебя с самого начала какая-нибудь иная цель, или ты заботишься только с об одном - чтобы мы, твои сограждане, стали как можно лучше? Разве мы уже не признали, и вдобавок не один раз, что именно этим должен заниматься государственный человек? Признали или нет? Отве-чай! Ладно, я сам за тебя отвечу: да, признали. Но если в этом заключается служба, которою поря-дочный человек обязан своему городу, вспомни про тех мужей, что ты называл немного раньше,- про Пе- d рикла, Кимона, Мильтиада и Фемистокла - и скажи, по-прежнему ли ты считаешь их хорошими гражда-нами?

Калликл. Да, по-прежнему.

С о к р а т. А раз хорошими, ясно, что каждый из них делал сограждан лучше, чем они были раньше. Так или нет?

Калликл. Так.

Сократ. Стало быть, когда Перикл впервые высту-пал перед народом, афиняне были хуже, нежели в тот день, когда он выступал перед ними в последний раз?

Калликл. Возможно.

Сократ. Нет, не «возможно», мой милый, а «не-пременно», как явствует из всего, в чем мы с тобой согласились, - разумеется, если он и вправду был хоро-шим гражданином.

Калликл. Что ж с того? е

Сократ. Ничего. Но ответь мне, пожалуйста, еще вот на какой вопрос: как считается, афиняне благодаря Периклу стали лучше или же, наоборот, развратились по его вине? Я по крайней мере только и слышу, что Перикл, впервые установив и введя жалованье, превратил афинян в лодырей, трусов, пустомель и корыстолюбцев .

Калликл. От кого ты это слышишь, Сократ? От молодцев, уродующих наш слух 70!

Сократ. Но вот что я уже не от других слышу, а знаю точно и ты тоже знаешь, что сперва Перикл пользовался доброю славой и афиняне не присуждали

561

его ни к какому позорному наказанию, пока сами были хуже, когда же заслугами Перикла сделались

516 честны и благородны - к концу его жизни,- то осу-дили его за воровство и чуть было смертного приговора не вынесли, считая его, видно, скверным граждани-ном.

К а л л и к л. Ну и что же? Признать по этой при-чине Перикла дурным?

Сократ. Ну во всяком случае, скотник, присмат-ривающий за ослами, лошадьми или быками, оказался бы дурным при таких обстоятельствах - если бы он принял животных смирными, и они не лягали бы его, и не бодались, и не кусались, а потом, под его присмот-

b ром, вдруг одичали. Или же тебе не кажется дурным скотник - кто бы он ни был и за каким бы скотом ни ходил,- у которого смирные животные дичают? Да или нет?

К а л л и к л. Да, да - только бы тебе угодить!

Сократ. Тогда угоди мне еще раз и скажи: чело-век - тоже одно из животных?

К а л л и к л. Как же иначе!

Сократ. Стало быть, Перикл присматривал за людьми?

К а л л и к л. Да.

Сократ. Что же получается? Не следовало ли им, как мы с тобою только что установили, сделаться под его присмотром справедливее, если он действительно

с хорош и искусен в государственном управлении?

К а л л и к л. Непременно.

Сократ. Но справедливые смирны, как говорит Гомер71. А ты что скажешь? Так же, как Гомер?

К а л л и к л. Да.

Сократ. Но у Перикла они одичали и вдобавок накинулись на него самого, чего он уже никак не ожидал.

К а л л и к л. Ты хочешь, чтобы я согласился с тобою?

Сократ. Да, если находишь, что я прав.

К а л л и к л. Будь по-твоему.

Сократ. А если они одичали, значит, сделались не-справедливее и хуже?

d К а л л и к л. Пусть будет так.

Сократ. Выходит, Перикл не был искусен в госу-дарственном управлении.

К а л л и к л. Да, не был, если верить тебе.

562

Сократ. Нет, клянусь Зевсом, и тебе тоже, раз ты не отказываешься от того, с чем раньше соглашался. А теперь поговорим о Кимоне. Разве те, кого он вы-хаживал, не подвергли его остракизму, чтобы десять лет не слышать его голоса? 72 И с Фемистоклом 7й поступили точно так же, приговорив его к изгнанию, верно? А Мильтиада 74, победителя при Марафоне, постановили сбросить в пропасть, и сбросили бы, если бы не вме- e шалея притан. Будь они, однако ж, все четверо людь-ми дельными и достойными, как ты утверждаешь, ни-когда бы с ними не случилось ничего подобного. Так не бывает, чтобы хорошие колесничие сперва не падали с колесницы, а потом, когда выходят коней и сами ста-нут опытнее, тогда бы вдруг начали падать. Не бывает так ни в управлении колесницей, ни в любом ином деле. Или ты другого мнения?

К а л л и к л. Нет.

Сократ. По-видимому, правильно мы говорили раньше, что не знаем ни одного человека в нашем горо- 517 де, который оказался бы хорош и искусен в государственном управлении. А ты подтверждал, что в нынешние времена так оно и есть, но только не в минувшие, и выбрал для примера этих четверых. Выяснилось, однако ж, что они ничем не лучше нынешних и если и были ораторами, то не владели ни истинным красноречием - в таком случае они не потерпели бы крушения,- ни даже льстивым.

К а л л и к л. А все же, Сократ, нынешним до них далеко, никто из нынешних не способен на такие дела, какие совершил любой из тех четверых.

Сократ. Дорогой мой, если говорить о том, как b они служили городу, я их тоже не хулю, напротив, мне кажется, они были расторопнее, чем нынешние, и лучше умели исполнять все желания нашего города. Но в том, чтобы не потакать желаниям, а давать им иное направ-ление - когда убеждением, а когда и силой, так, чтобы граждане становились лучше,- тут у прежних нет, можно сказать, ни малейшего преимущества. А в этом с одном и заключается долг хорошего гражданина! Что же до кораблей, оборонительных стен, судовых верфей и многого иного тому подобного, я с тобою согласен - прежние были ловчее нынешних.

Видишь ли, в течение всей нашей с тобою беседы происходит забавное недоразумение - мы все время топчемся на одном месте, оттого что не понимаем друг

563

друга. Мне кажется, ты уже несколько раз согласился

d и признал, что забота о душе, как и о теле, бывает двух родов. Одна - служанка, она может доставить телу пищу, если оно голодно, питье - если испытывает жажду, платье, покрывала, обувь - если зябнет, и все остальное, какое бы желание ни возникло у нашего тела (я нарочно пользуюсь одними и теми же сравнениями, чтобы легче было меня понять). А раз ты способен раздобыть эти вещи, раз ты трактирщик,

е купец или ремесленник - пекарь, повар, ткач, сапожник, кожевник,- ничего удивительного, если сам ты, занимаясь своими делами, и другие, глядя на тебя, полагаете, будто ты как раз и ухаживаешь за телом. Так считает любой, кому невдомек, что помимо всех этих занятий существуют еще гимнастическое и врачебное искусства, которые и составляют истинный уход за телом и которым принадлежит главенство над теми занятиями и право распоряжаться их плодами, потому

518 что они одни знают, какие из кушаний и напитков на пользу телу и какие во вред, а все остальные ничего в этом не смыслят. Вот почему прочие занятия мы считаем низменными, рабскими, недостойными свободного человека, а врачебное и гимнастическое искусства по справедливости признаем владыками над ними.

Когда я говорю, что то же самое верно и для души, ты, как мне кажется, меня понимаешь и соглашаешься, словно бы убедившись, что я говорю дело, но спустя

b немного вдруг заявляешь, что были честные и достойные граждане в Афинах, а когда я спрашиваю, кто же они, и ты называешь людей весьма сведущих, по твоему мнению, в государственных делах, это, мне кажется, звучит так же, как если бы я спрашивал про гимнастику - кто из мастеров ухода за телом хорош или был хорош в прежние времена,- а ты бы, нисколько не шутя, отвечал: «Пекарь Теарион, Митек, тот, что написал книгу о сицилийской кухне, и трактирщик Са-рамб 75, все - удивительные мастера ухаживать за те-

с лом: у одного дивный хлеб, у другого - приправы, у третьего - вино».

Пожалуй, ты рассердился бы, если бы я тебе на это сказал: «Милый мой, да ты совершенный невежда в гимнастике! Ты говоришь мне о прислужниках, которые исполняют наши желания, но понятия не имеют, какие из них прекрасны и благородны, и при случае раскормят людей до тучности и будут осыпаны за это

564

похвалами, но в конце концов сгонят с костей и то мясо, что было на них сначала. А жертвы их забот - d тоже по невежеству - не тех примут за виновников своих недугов и истощения, кто их потчевал, а тех, кто случится рядом и подаст какой-нибудь совет, когда прежняя полнота, приобретенная в ущерб здоровью, долгое время спустя обернется болезнью; вот кого они будут и винить, и хулить, и даже расправятся с ними, если смогут, а тех, других, истинных виновников своих бедствий, будут прославлять».

Вот и теперь, Калликл, ты поступаешь в точности е так же. Ты хвалишь людей, которые кормили афинян, доставляя им то, чего они желали. Говорят, будто они возвеличили наш город, а что из-за этих прежних правителей он раздулся в гнойную опухоль, того не замечают. 519 А между тем они, прежние, набили город гаванями, верфями, стенами, податными взносами и прочим вздором, забыв о воздержности и справедливости. И когда наконец приступ бессилия все-таки разразится, винить афиняне будут советчиков, которые в ту пору случатся рядом, а Фемистокла, Кимона, Перикла - виновников своих бедствий - будут хвалить. Потеряв вместе с новыми приобретениями и старое состояние, они, может быть, напустятся на тебя, если ты не остережешься, и на моего друга Алкивиада, хоть вы и не настоящие винов- b ники, а самое большее соучастники вины.

Обрати внимание, какая нелепость совершается у нас на глазах, да, говорят, бывала и раньше. Я вижу, что, когда город обходится с кем-нибудь из своих государственных мужей как с преступником, обвиняемые негодуют и сетуют на незаслуженную обиду. «Мы оказали городу столько благодеяний, а теперь несправедливо из-за него гибнем!» - так они говорят. Но это ложь от начала до конца! Ни один глава государства не может незаслуженно погибнуть от с руки того города, который он возглавляет. Этих мнимых государственных мужей постигает примерно та же беда, что софистов. Софисты - учители мудрости - в остальном действительно мудры, но в одном случае поступают нелепо: они называют себя наставниками добродетели, но часто жалуются на учеников, которые их обижают, отказывая в вознаграждении и других знаках благодарности за науку и доброе обхождение. Это же d верх бессмыслицы! Могут ли люди, которые сделались честны и справедливы, избавившись с помощью

565

учителя от несправедливости и ооретя справедливость, все же совершать несправедливые поступки по несправедливости, которой в них больше нет?! Ты согласен со мною, друг, что это нелепо?

Видишь, Калликл, не желая отвечать, ты и правда заставил меня произнести целую речь.

К а л л и к л. А без моих или еще чьих-нибудь ответов ты говорить не можешь?

е Сократ. Похоже, что могу. Как бы то ни было, а теперь я объясняюсь так пространно потому, что ты не хочешь отвечать. Но скажи во имя бога дружбы 76, мой дорогой, тебе не кажется ли бессмыслицей утверждать, что ты сделал другого человека хорошим (он, дескать, благодаря этому воздействию и стал хорош и остается хорошим) и вместе с тем бранить его негодяем?

Калликл. Да, кажется.

Сократ. Но не такие ли речи слышишь ты от людей, которые утверждают, будто учат добродетели?

520 Калликл. Да, слышу. Но стоит ли вообще говорить об этих ничтожных людишках?

Сократ. А что скажешь о тех, кто утверждает, будто стоит во главе государства и старается сделать его как можно лучше, а потом, когда обстоятельства переменятся, обвиняет его во всех пороках? По-твоему, они сколько-нибудь отличаются от софистов? Нет, милый ты мой, между оратором и софистом разницы нет вовсе, а если и есть, то самая незаметная, как я уже

b говорил Полу. А ты по неведению одно считаешь чем-то в высшей степени прекрасным - красноречие то есть, а другое презираешь. На самом деле софистика прекраснее красноречия в такой же точно мере, в какой искусство законодателя прекраснее правосудия и гимнастика - искусства врачевания. Одним только ораторам и софистам, на мой взгляд, не пристало бранить своих воспитанников, обвиняя их в неблагодарности, ибо тем самым они обвиняют и самих себя - в том, что не принесли пользы, которую обещали. Не правда ли?

с Калликл. Истинная правда.

Сократ. Похоже, что и оказывать услуги безвозмездно пристало только им одним, если бы их обещания не были ложью. Когда принимаешь любую иную услугу, например выучиваешься, упражняясь, быстро бегать, и учитель не связывает тебя обещанием, не уговаривается о вознаграждении и не берет деньги

566

сразу же, как только сообщит тебе легкость в беге, ты, может статься, и лишишь его своей благодарности: ведь, сколько я понимаю, причина несправедливых d поступков не медлительность, а несправедливость. Верно?

Калликл. Да.

Сократ. Но раз учитель истребляет эту причину - несправедливость, ему уже нечего опасаться несправедливого обращения со стороны ученика, наоборот, лишь такие услуги и можно оказывать, не уславливаясь о вознаграждении, если только ты действительно способен делать людей лучше. Не так ли?

Калликл. Так.

Сократ. Отсюда следует, по-видимому, что в остальных случаях, например если речь идет о строительстве или еще каком-нибудь мастерстве, брать деньги за свои советы нисколько не позорно.

Калликл. По-видимому, да. е

Сократ. А насчет того, о чем мы сейчас толкуем,- как жить самым достойным образом, как лучше всего управлять своим домом или своим городом,- насчет этого отказать в совете, если не рассчитываешь на плату, повсюду считается позорным. Верно?

Калликл. Да.

Сократ. Причина понятна: среди всех услуг одна лишь эта внушает желание ответить добром на добро, и нужно считать хорошим знаком, если сделавший это доброе дело получает затем доброе воздаяние, если же не получает - наоборот. Так или нет?

Калликл. Так. 521

Сократ. К какой же заботе о нашем городе ты меня призываешь, определи точно. Чтобы я боролся с афинянами, стараясь сделать нж как можно лучше и здоровее как врач или же как прислужник во всем им уступая? Скажи мне правду, Калликл. Ты начал так откровенно, говори же и до конца все, что думаешь, это будет только справедливо. Отвечай мне честно и без страха.

Калликл. Что ж, я скажу: надо прислуживать.

Сократ. Выходит, мой благородный друг, ты при- b зываешъ меня льстить и угодничать?

К а л л и к л. Да, если тебе угодно называть мисийца мисийцем 77; Сократ. А в противном случае...

Сократ. Не повторяй в который раз того же самого - что меня погубит любой, кому вздумается!

567

Потому что я тебе снова отвечу: «Негодяй погубит достойного человека». И не говори, что у меня отнимут имущество, чтобы мне не возразить тебе снова: «Пусть отнимут, а распорядиться отобранным

с не смогут, потому что как несправедливо отнимут, так и распорядятся несправедливо, а если несправедливо - значит, постыдно, а если постыдно - значит, плохо».

К а л л и к л. Как ты твердо, по-видимому, убежден, Сократ, что ни одно из этих зол тебя не коснется,- словно бы живешь вдалеке отсюда и не можешь очутиться перед судом по доносу какого-нибудь отъявленного негодяя!

Сократ. Я был бы и в самом деле безумцем, Кал-ликл, если бы сомневался, что в нашем городе каждого может постигнуть какая угодно участь. Но одно я

d знаю твердо: если я когда-нибудь предстану перед судом и мне будет грозить одна из опасностей, о которых ты говоришь, обвинителем моим и правда будет негодяй - ведь ни один порядочный человек не привлечет невинного к суду,- и я не удивлюсь, услышав смертный приговор 78. Объяснить тебе почему?

К а л л и к л. Конечно!

Сократ. Мне думается, что я в числе немногих афинян (чтобы не сказать - единственный) подлинно занимаюсь искусством государственного управления 79 и единственный среди нынешних граждан применяю это искусство к жизни. И раз я никогда не веду разговоров ради того, чтобы угодить собеседнику, но всегда,

е о чем бы ни говорил,- ради высшего блага, а не ради особого удовольствия,- раз я не хочу следовать твоему совету и прибегать к хитрым уловкам, мне невозможно будет защищаться в суде. Снова приходят мне на ум слова, которые я сказал Полу: судить меня будут так, как дети судили бы врача, которого обвинил перед ними повар. Подумай сам, как защищаться такому человеку перед таким судом, если обвинитель заявит: «Дети, этот человек и вам самим причинил много зла, и портит младенцев, пуская в ход нож и раскаленное

522 железо, изнуряет вас, душит и одурманивает, назначая горькие-прегорькие лекарства, морит голодом и томит жаждой - не то что я, который закармливает вас всевозможными лакомствами!» Что, по-твоему, мог бы ответить врач, застигнутый такою бедой? Ведь если бы он ответил правду: «Все это делалось ради вашего

568

здоровья, дети»,- представляешь себе, какой крик подняли бы эти судьи? Оглушительный!

Кал лик л. Пожалуй.

Сократ. Значит, и по-твоему, ему было бы до крайности трудно собраться с мыслями и отвечать?

Кал лик л. Разумеется. b

Сократ. В таком же самом положении, нисколько не сомневаюсь, очутился бы и я, если бы попал под суд. Я не смогу назвать ни одного удовольствия, которое бы я им доставил, а ведь именно в этом, на их взгляд, заключаются услуги и благодеяния, тогда как я не хвалю тех, кто их оказывает, и не завидую тем, кто их принимает. И если кто скажет про меня, что я порчу и одурманиваю молодых или оскорбляю злословием старых - в частных ли беседах или в собраниях,- я не смогу ответить ни по правде - что, дескать, все слова мои и поступки согласны со справедливо- с стью и вашим желанием, граждане судьи,- ни каким-либо иным образом. Да уж, видимо, какая бы участь ни выпала, а придется терпеть.

Калликл. И по-твоему, это прекрасно, Сократ, когда человек так беззащитен в своем городе и не в силах себе помочь?

Сократ. Да, Калликл, если он располагает тем единственным средством защиты, которое ты за ним признал, и даже не один раз,- если он защитил себя тем, что никогда и ни в чем не был несправедлив - ни перед людьми, ни перед богами, ни на словах, d ни на деле; и мы с тобою не раз согласились, что эта помощь - самая лучшая, какую человек способен себе оказать. Вот если бы кто-нибудь меня уличил, что я не могу доставить себе и другим такой помощи, мне было бы стыдно, где бы меня ни уличили - в большом ли собрании или в малом или даже с глазу на глаз,- и если бы умирать приходилось из-за этого бессилия, я бы негодовал. Но если бы причиною моей гибели оказалась неискушенность в льстивом красноречии, можешь быть уверен, я бы встретил смерть легко и спокойно. Ведь сама по себе смерть никого не e страшит, разве что человека совсем безрассудного и трусливого, страшит совершённая несправедливость, потому что величайшее из всех зол - это когда душа приходит в Аид обремененной множеством несправедливых поступков. Если хочешь в этом убедиться, послушай, что я тебе расскажу.

569

К а л л и к л. Что ж, если со всем прочим ты уже по-кончил, рассказывай.

523 Сократ. Тогда внемли, как говорится, прекрасному преданию 80, которое ты, верно, сочтешь сказкою, а я полагаю истиной, а потому и рассказывать буду так, как рассказывают про истинные события.

Гомер сообщает, что Зевс, Посейдон и Плутон 8l по-делили власть, которую приняли в наследство от отца. А при Кроне был закон - он сохраняется у богов и до сего дня,- чтобы тот из людей, кто проживет жизнь

b в справедливости и благочестии, удалялся после смерти на Острова блаженных и там обитал, неизменно счаст-ливый, вдали от всех зол, а кто жил несправедливо и безбожно, чтобы уходил в место кары и возмездия, в темницу, которую называют Тартаром 82. Во времена Крона и в начале царства Зевса суд вершили живые над живыми, разбирая дело в тот самый день, когда подсудимому предстояло скончаться. Плохо выносились эти приговоры, и вот Плутон и правители с Островов блаженных пришли и пожаловались Зевсу, что и в

с Тартар, и на их Острова являются люди, которым там не место. А Зевс им отвечает: «Я решительно это прекращу! Сейчас,- говорит он,- приговоры выносят плохо, но отчего? Оттого, что подсудимых судят оде-тыми. Оттого, что их судят живыми. Многие сквер-ны душой, но одеты в красивое тело, в благородство происхождения, в богатство, и, когда открывается суд, вокруг них толпятся многочисленные свиде-тели, заверяя, что они жили в согласии со справед-

d ливостью. Судей это приводит в смущение, да вдобавок и они одеты - душа их заслонена глазами, ушами и вообще телом от головы до пят. Все это для них по-меха - и собственные одежды, и одежды тех, кого они судят. Первым делом,- продолжает Зевс,- люди не должны больше знать дня своей смерти наперед, как теперь. Это надо прекратить, и Прометею 83 уже

е сказано, чтобы он лишил их дара предвидения. За-тем надо, чтобы всех их судили нагими, а для этого пусть их судят после смерти. И судья пусть бу-дет нагой, и мертвый, и пусть одною лишь душою взирает на душу - только на душу! - неожиданно умершего, который разом лишился всех родичей и оста-вил на земле все блестящее свое убранство - лишь тогда суд будет справедлив.

Я знал это раньше вашего и потому уже назначил

570

судьями собственных сыновей: двоих от Азии - Ми-носа и Радаманта, и одного от Европы - Эака 84. Когда 524 они умрут, то будут вершить суд на лугу, у распутья, от которого уходят две дороги: одна - к Островам бла-женных, другая - в Тартар. Умерших из Азии будет судить Радамант, из Европы - Эак, а Миносу я дам почетное право быть третейским судьею, когда те не смогут решить сами, и приговор, каким путем следовать каждому из умерших, будет безупречно справедливым».

Вот рассказ, который я сам слышал, Калликл, и я верю, что это правда. И вот примерно какой еле- b дует из него вывод. Смерть, на мой взгляд, не что иное, как разделение двух вещей - души и тела, и когда они таким образом разделятся, каждая сохра-няет почти то же состояние, какое было при жизни человека. Тело сохраняет и природные свойства, и все следы лечения и недугов: например, если кто при с жизни был крупный - от природы ли, или от обильной пищи, или от того и другого вместе,- его тело и после смерти останется крупным, если тучный - останется тучным и так дальше. Если кто носил длинные волосы, они будут длинными и у трупа, а если был негодяем и его драли плетьми, и тело было мечено следами ударов - рубцами от бича или иных какихнибудь ран, их можно увидеть и на трупе, эти метки. И если человек при жизни сломал или вывихнул руку или ногу, это заметно и на мертвом теле. Одним словом, все или d почти все признаки, какие тело приобрело при жизни, заметны некоторое время и после смерти. То же самое, как мне кажется, происходит и с душою, Калликл. Когда душа освободится от тела и обнажится, делаются заметны все природные ее свойства и все следы, которые оставило в душе человека каждое из его дел.

И вот умершие приходят к судье, те, что из Азии,- к Радаманту, и Радамант останавливает их и e рассматривает душу каждого, не зная, кто перед ним, и часто, глядя на Великого царя или иного какого-нибудь царя или властителя, обнаруживает, что нет здорового места в этой душе, что вся она иссечена би-чом и покрыта рубцами от ложных клятв и несправед- 525 ливых поступков,- рубцами, которые всякий раз от-печатывало на ней поведение этого человека,- вся искривлена ложью и бахвальством, и нет в ней ничего прямого, потому что она никогда не знала истины. Он видит, что своеволие, роскошь, высокомерие и невоз-

571

держность в поступках наполнили душу беспорядком и безобразием, и, убедившись в этом, с позором отсы-

b лает ее прямо в темницу, где ее ожидают муки, кото-рых она заслуживает.

Каждому, кто несет наказание, предстоит, если он наказан правильно, либо сделаться лучшим и таким об-разом извлечь для себя пользу, либо стать примером для остальных, чтобы лучшими сделались они, видя его муки и исполнившись страха. Кара от богов и от людей оказывается на благо тем, кто совершает про-ступки, которые можно искупить, но и здесь, и в Аиде они должны пройти через боль и страдания: иным способом невозможно очистить себя от несправедливо-

с сти. Кто же повинен в самых тяжелых и по этой при-чине неискупимых злодействах, те служат примером и предупреждением: сами они никакой пользы из этого не извлекают (ведь они неисцелимы!), зато другие извлекают, видя величайшие, самые горькие и ужасные муки, которые вечно терпят за свои проступки злодеи - настоящие пугала, выставленные в подземной темнице на обозрение и в назидание всем вновь прибывающим.

d Среди них, поверь мне, будет и Архелай, если Пол рассказывает правду, и любой другой схожий с ним ти-ран. Я думаю, что и вообще это главным образом быв-шие тираны, цари, властители, правители городов: власть толкает их на самые тяжкие и нечестивые про-ступки. Свидетель тому - сам Гомер. Царей и власти-

е телей он изображает несущими в Аиде вечное наказа-ние: тут и Тантал, и Сисиф, и Титий 85. А Терсита 86 и других мерзавцев из простого звания ни один поэт не изобразил в таком виде - неисправимым злодеем, в жестоких муках - потому, мне думается, что у Тер-сита не было власти, вот он и оказался счастливее тех,

526 у кого она была. Да, Калликл, худшие преступники выходят из числа сильных и могущественных, но, разумеется, и среди них могут появиться достойные люди, и тогда они заслуживают особого восхищения. Ибо это трудно, Калликл, и потому особенно похваль-но - прожить всю жизнь справедливо, обладая полной свободою творить несправедливость. Таких людей немного, но они были и, я надеюсь, будут и впредь и здесь, и в иных краях - честные и достойные люди,

b чья добродетель в том, чтобы справедливо вершить дело, которое им доверено; а один прославился больше остальных, и не только в Афинах, но повсюду среди

572

греков - это Аристид, сын Лисимаха 87. И все же, дорогой мой, большинство властителей злы и порочны. И вот, как я уже сказал, когда Радамант увидит перед собой такого умершего, он не знает о нем ни-чего, ни имени его, ни рода, лишь одно ему видно - что это негодяй; и Радамант отправляет его в Тартар, пометив, исцелимым или безнадежным кажется ему этот умерший. Придя в Тартар, виновный терпит то, чего заслужил. Иногда, однако ж, судья видит иную с душу, которая жила благочестиво и в согласии с правдой,- душу простого мужа или еще какого-нибудь человека, но чаще всего, поверь мне, Калликл, это бывает душа философа, который всю свою жизнь зани-мался собственными делами, не мешаясь попусту в чужие. Радамант отдает ему дань восхищения и посы-лает на Острова блаженных. Так же судит и Эак, и оба держат в руке жезл. А Минос сидит один, над-зирая над ними, и в руке у него золотой скипетр, как рассказывает у Гомера Одиссей, который его ли- d цезрел:

Скипетр в деснице держа золотой, там умерших судил он88.

Меня эти рассказы убеждают, Калликл, и я озабочен тем, чтобы душа моя предстала перед судьею как можно более здравой. Равнодушный к тому, что ценит большинство людей,- к почестям и наградам,- я ищу только истину и стараюсь действительно стать как можно лучше, чтобы так жить, а когда придет смерть, так умереть. Я призываю и всех прочих, насколько е хватает сил, и тебя, Калликл,- в ответ на твой при-зыв - к этой жизни и к этому состязанию (в моих глазах оно выше всех состязаний на свете) и корю тебя за то, что ты не сумеешь защититься, когда настанет для тебя час суда и возмездия, о котором я только что говорил, но, очутившись перед славным судьею, сыном Эгины 89, и ощутив на себе его руку, 527 застынешь с открытым ртом, голова у тебя пойдет кругом, точь-в-точь как у меня здесь, на земле, а возможно, и по щекам будешь бит с позором и вообще испытаешь всяческие унижения.

Но пожалуй, мой рассказ кажется тебе баснею вроде тех, что плетут старухи, и ты слушаешь его с презрением. В этом не было бы ничего удивительного, если бы наши разыскания привели к иным выводам, луч-

573

шим и более истинным. Но теперь ты видишь сам, что,

b хоть вас и трое и хотя мудрее вас - тебя, Пола и Гор-гия - нет никого в целой Греции, вы не в состоянии доказать, что надо жить какою-то иной жизнью, неже-ли та, о которой я говорил и которая, надо надеяться, будет полезна для нас и в Аиде. Наоборот, как много было доводов, а все опрокинуты, и только один стоит твердо - что чинить несправедливость опаснее, чем терпеть, и что не казаться хорошим должно человеку, но быть хорошим и в частных делах, и в общественных, и это главная в жизни забота. Если же кто-нибудь по какой-то причине сделается плохим, он должен понес-ти наказание, и если первое благо - быть справедли-

с вым, то второе - становиться им, искупая вину наказа-нием. А всякого угодничества и лести - и самому себе, и другим людям, немногим или же многим - должно остерегаться; и красноречие должно употреблять соот-ветственно - дабы оно всегда служило справедливости, как, впрочем, и любое иное занятие.

Итак, поверь мне и следуй за мною к цели, до-стигнув которой ты будешь счастлив и при жизни, и после смерти, как показывает наша беседа. И пусть другие презирают тебя, считая глупцом, пусть оскорб-ляют, если вздумается, пусть даже бьют, клянусь Зев-

d сом, переноси спокойно и позор, и побои: с тобою ни-чего не случится дурного, если ты поистине достойный человек и предан добродетели.

А потом, когда мы оба достаточно в ней утвердимся, тогда лишь, если сочтем нужным, примемся за государ-ственные дела или подадим свой совет в ином деле, какое бы нас ни привлекло. Тогда мы будем лучшими советчи-ками, чем ныне, ибо стыдно по-мальчишески хвастаться и важничать, когда без конца меняем свои суждения,

е и притом о вещах самых важных. Вот до какого невеже-ства мы дошли!

Давай же изберем в наставники то суждение, кото-рое открылось нам сегодня и которое показывает, что этот путь в жизни - наилучший; давай и жить, и уми-рать, утверждаясь в справедливости и во всякой иной добродетели. Последуем сами призыву этого наставника и позовем за собою других, но не станем прислуши-ваться к мнению, к которому склонился ты сам и склоняешь меня: оно ничего не стоит, Калликл.

574

ПРИМЕЧАНИЯ

ГОРГИЙ

ИДЕЯ КАК ПРИНЦИП СТРУКТУРНОСТИ ЖИЗНИ

Диалоги «Горгий» и «Менон» обычно относят к переходному периоду в творчестве Платона, т. е. к периоду между чисто сократическим вопросо-ответным исканием решения проблем и созданием положительного уче-ния об идеях. Вероятно, так оно и есть. Оба диалога, следовательно, надо относить уже к 80-м годам IV в. При этом, однако, анализ «Горгия» очень ярко свидетельствует о том, что диалог этот гораздо ближе к сократиче-скому периоду и скорее может считаться вместе с «Протагором» концом сократического периода и как бы его крайней границей, в то время как в «Меноне» Платон уже явно стоит на позициях объективного идеализма (правда, пока еще в начальном состоянии).

Так же как и «Протагор», «Горгий» представляет большие трудности для анализа, причем трудности эти обусловлены скорее композицией этого диалога, чем его содержанием, потому что «Горгий» по своим раз-мерам весьма обширен, содержит в себе массу всякого рода то более, то менее значительных идей и различных интермедий, мешающих развер-тыванию основной идеи. «Горгий», кроме того, чрезвычайно многословен, Платон в нем постоянно возвращается к одной и той же теме и уклоня-ется в разные стороны. Но то, что делает этот диалог действительно пере-ходным в творчестве Платона,- это очень широкая постановка основного вопроса и наличие множества положительных утверждений, почти отсут-ствующих в прежних диалогах.

Все это создает немало затруднений и для читателя «Горгия», и для его комментатора; и, хотя композиция «Горгия» проще, чем композиция «Протагора», диалог этот все же заставляет очень много думать о его конструктивной схеме и потому понимается в науке по-разному. Наш ана-лиз диалога сводится к следующему.

КОМПОЗИЦИЯ ДИАЛОГА

I. Вступление (447а - 448е)

На площади встречаются Сократ и его ученик Херефонт, с одной сто-роны, а с другой - софист Калликл, в доме которого остановились извест-ный софист Горгий Леонтинский и его ученик Пол. Калликл приглашает всех к себе в дом для беседы с Горгием о предмете риторики.

II. Определение софистической риторики, как оно давалось самими софистами (449а - 461а)

В беседе, возникшей затем между разными лицами, т. е. между Со-кратом и Горгием вместе с их учениками, дается ряд определений рито-рики, начиная с более широкого и кончая более узким.

Риторика есть наука о составлении речей: Сократ тут же опровер-

гает это тем, что всякая наука также занимается речами (449а - 451с).

Риторику нельзя определить исходя из того, что она занимается

речами о великих и важных делах, потому что великое и важное, по

Сократу, каждый понимает по-своему (451d - 452d).

Риторика не есть искусство убеждать судей и народ в том, что

797

нравится оратору, ибо, по Сократу, и всякая наука вообще всегда стара-ется убедить в том, чему она учит (452е - 454Ь).

Утверждается, что специфика риторического убеждения состоит

в том, чтобы внушать судьям и народу, что справедливо и что несправед-

ливо (454Ьс). Однако а) Сократ, строго различающий знание, которое

всегда истинно, и веру, которая может быть и истинной, и ложной, застав-

ляет Горгия признать, что убеждать риторически - значит вызывать не

знание без веры, но веру без знания (454с - 455а). б) Горгий не только

убежден в этом, но и приводит многие исторические примеры, а также

примеры из обыденной жизни, когда простое внушение или совет, даже

людей незнающих, имели огромное значение (455Ь - 456с), хотя в) это

не значит, что справедливый оратор отвечает за несправедливое употреб-

ление риторики его учениками (456d - 457с). г) После небольшого

отступления (457d - 458e) Сократ доказывает, что д) существует проти-

воречие между пониманием риторики как науки о внушении людям чув-

ства справедливости и фактическим злоупотреблением ораторами этой

риторикой для совершения несправедливых и дурных дел (458е - 461а),

Небольшая интермедия (461Ь - 462а).

III. Критика софистической риторики в том виде, как ее понимает Сократ (462Ь - 482е)

Определение, соответствующее этой риторике: риторика есть не

искусство, а только сноровка (ецлецна), с помощью которой что-либо

представляется привлекательным и доставляется удовольствие людям

(462с).

Критика Сократа заключается прежде всего в том, что сноровка -

это вообще не искусство, что не все привлекательное и доставляющее

удовольствие есть прекрасное, что такая сноровка нужна и в поварском

деле и все подобного рода сноровки суть разновидности угодничества

низменным страстям (462d - 463с). А поскольку из искусств к телу отно-

сятся медицина и гимнастика, к душе же - законодательство и суд, то

угодничество, разделившись на четыре вида, укрывается за каждым из

этих подлинных четырех искусств; при этом риторическое угодничество

укрывается за судебным делом, и оратор, таким образом, оказывается как

бы поваром для души (463d - 466а).

Ораторы в городах, хотя и обладают силой наподобие тиранов, на

самом деле бессильны: ведь то, что они чинят, часто только кажется им

справедливым, а на самом деле это зло, а причинение зла другому оказы-

вается результатом собственного бессилия (466Ь - 468а). Прекраснее

самому подвергнуться несправедливости, чем совершить ее по отноше-

нию к другому (469а - 479е). Это и есть настоящая норма для риторики.

Но такая норма никогда не осуществляется (480а - 481Ь).

Небольшая интермедия (481с - 482е).

IV. Критика софистической риторики, основанной на теории естественного права (483а - 506Ь)

1. Калликл говорит о несовместимости природы, для которой что сильнее, то и лучше, и закона, установленного бессильными людьми для прикрытия своего бессилия псевдоморальными нормами (483а - 484с). Далее следует новая интермедия, в которой Калликл в самой беспощадной и грубой форме квалифицирует Сократа как защитника противоестест-венного бессилия и говорит, что заниматься пустословием и философией

798

в возрасте Сократа смехотворно. Последний иронически защищается (484с - 488Ь).

Ответ Сократа: если лучшее есть не что иное, как сильное, то

мораль, установленная многими людьми, сильнее, а потому и лучше раз-

нузданного индивидуализма (488Ь - 489с). Это заставляет Калликла

отойти от первоначального, грубо физического понимания силы и придать

новое значение этому термину («достоинство», «рассудительность»),

а поскольку подобная квалификация имела бы мало значения, если отно-

сить ее только к отдельным профессиям и ремеслам, то Калликл объяв-

ляет, что «сильный», с его точки зрения, значит разумный и достаточно

мужественный в государственных делах, чтобы управлять всеми другими

(489d - 491b).

Новое возражение Сократа: а управлять самим собой нужно или

не нужно? На это Калликл откровенно и нагло отвечает: совершенно не

нужно; а рассудительность и мужество заключаются только в полной сво-

боде наслаждений и во всяческом своеволии (491с - 492с). В таком слу-

чае, отвечает Сократ, жизнь превращается в дырявый сосуд, т. е. в полную

и всегдашнюю ненасытимость, которую Калликл тут же предпочитает

отсутствию наслаждений или, как он говорит, «каменной жизни» (492d-

494е). Сократ предлагает различать хорошие и дурные наслаждения, но

Калликл отвергает такое различение (495ab), после чего Сократ при

помощи многочисленных примеров доказывает коренное различие между

удовольствием и благом (495с - 497а) и то, что не благо следует подчи-

нять удовольствиям, а, наоборот, удовольствия благу (497е - 500а).

Отсюда делаются выводы как для искусства вообще (музыка,

поэзия, театр), так, в частности, и для риторики, которая, очевидно,

не может быть просто сноровкой и угодничеством ради доставления удо-

вольствий, а должна быть сознательно проводимым искусством насажде-

ния благих чувств (500b - 502d). Из этого вытекает, что риторика вместе

с прочими искусствами, основываясь на определенном образце (503е)

для достижения «высшего блага» (Pe^xiaxov), должна создавать в душе

«строй и порядок» (xa?is xai ибоцод, 504аЬ) и приводить ее из состояния

раздробленности в состояние цельности, на котором основывается и то ее

совершенство, которое Сократ называет законностью и законом (vomixov

xai vojiog, 504d), а это и приводит к изгнанию из души стремления к дур-

ным удовольствиям и несправедливости, как из тела - всяких болезней

(504Ь - 505Ь).

V. Выводы общефилософского характера (506с - 527е)

Последняя мысль предыдущего раздела многословно повторяется

на разные лады в целях ее универсального применения к отношениям

между людьми в государственной жизни, ко всему космосу и к богам

(506с - 508а).

Особенно много говорится о необходимости воздержания, борьбы

с несправедливостью, о порочности своеволия и т. д. в государственной

жизни (508Ь - 522е).

Все это учение об общественной и личной справедливости под-

тверждается мифом о загробном суде с его наградами и наказаниями

(523а - 527с).

Сократ призывает беспринципно настроенного Калликла переме-

нить свою жизнь и свои воззрения на постоянную и неизменную практику

в духе учения об абсолютной справедливости (527de).

799

КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ К ДИАЛОГУ

Анализ диалога «Горгий» проведен нами достаточно подробно и тре-бует лишь небольших пояснений.

Если «Апология Сократа» и «Критон» были посвящены исключи-

тельно проблемам общественной и личной морали, а «Ион» и «Гиппий

больший» - проблемам по преимуществу эстетическим, то в «Протагоре»

и «Горгий» Платон явно стремится объединить те и другие проблемы,

выдвигая такие категории, которые могли бы их превратить в нечто целое,

Но если в «Протагоре» такая целостная категория - это добро-

детель, то в «Горгий» - искусство, которое рассматривается здесь при

помощи анализа разных пониманий риторики.

Риторика и вообще всякое подлинное искусство, по мысли Пла-

тона, есть творческая деятельность, которая воплощает высшую справед-

ливость в человеческом обществе при помощи последовательного приве-

дения всех низших страстей в стройное и упорядоченное состояние (что

Платон и называет законом). Эта деятельность не преследует никаких

целей чистого и автономного искусства, но лишь реально-жизненные

цели. Риторика и искусство есть та сила, которая призвана усовершен-

ствовать человеческую жизнь и создать для нее максимально справедли-

вые формы. В этом и состоит сила искусства (Strva^uc; xai xe^vn, 509e),

В связи с этим в «Горгий» резко критикуются софистические

взгляды в области риторики и искусства. Искусство выступает тут не

просто как сноровка и умение культивировать в людях низшие инстинкты,

но как чистое знание, содержащее в себе единственную цель - преобра-

зование общества. Таким образом, прекрасное здесь не просто «сущ-

ность», «идея», «структура» или «измерительное искусство», как это

было в предыдущих диалогах, но сама человеческая жизнь, преобразуе-

мая по принципам высшего блага. Красота неодушевленных предметов, одушевленных существ, человеческого тела и души, «порядок», «строй», правила искусства охватывают теперь всю жизнь и управляют ею (506d - е), а Сократ, носитель всех этих благ, оказывается чуть ли не единственным человеком в Афинах, применяющим искусство государст-венного управления к жизни (521d).

5. Но даже и в «Горгий» абсолютная действительность все еще

мыслится мифологически (523а - 527с). Сила искусства мыслится здесь

пока еще в чисто человеческом плане. «Сущность», «идея», «смысл»,

«структура» все еще не превращены в самостоятельную действитель-

ность; и потому даже и здесь, строго говоря, все еще отсутствует методи-

чески проводимый объективный идеализм как чисто философская си-

стема. Можно только сказать, что учение о душевном теле, которое

представляет собой, правда, лишь один из моментов платоновского учения

об идеях, представлено в «Горгий» в виде описания душ-тел, оказываю-

щихся на подземном суде после смерти тела (524е - 525а). Как мы потом

увидим, в разных диалогах Платона сверхчувственная идея связывается

с идеальным телом. Для этого, однако, нужно было осуществить гипо-

стазирование идей, которое мы находим в «Меноне». Между прочим,

в «Горгий» видны следы орфико-пифагорейского учения о том, что тело

есть могила души (493а), из чего следует, что диалог был написан,

по-видимому, после знакомства Платона с учением пифагорейцев во

время его первого путешествия в Италию и Сицилию около 389 -

387 гг.

А. Ф. Лосев

800

Диалог назван по имени Горгия Леонтинского (см.: Апология Сократа, прим. 9). К нему, «как к отцу, восходит искусство софистов» (Филострат. Жизнь софистов I 9). Как сообщает словарь Суды, Горгий был учеником Эмпедокла, а среди своих учеников имел Пола Агригент-ского (действует в диалоге «Горгий»), Перикла, оратора Исократа. По преданию, он жил более ста лет и до глубокой старости сохранил силы и свежесть чувств. Большую часть жизни прожил на севере Греции, в Фессалии. Жизнь Горгия была на удивление счастлива. Он был очень богатым человеком, ходил в пурпурных одеждах (см.: Элиан. Пестрые рассказы XII 32).

Будучи учеником Эмпедокла, Горгий через его посредство усвоил важнейшие принципы элеатов, а именно Парменида - учителя Эмпе-докла. Горгий признает парменидовское неизменное бытие, отличное от вечно изменяемого чувственного мира. Однако о бытии этом, по Парме-виду, мы ничего не можем знать, так как наше мышление вечно меняется и не относится к сфере неизменного бытия. Поэтому в рассуждении и мысли нет ничего твердого, надежного, познавательного, что и ведет Горгия к своеобразному нигилизму. Риторика же, ничего не зная о пред-мете речи (по Горгию, она и не может о нем знать), становится искусством словесной игры, остроумной, блестящей и призрачной. Однако риторикой можно пользоваться в чисто практических целях (чему и учили со-фисты); вот почему Горгий (Филеб 58а) утверждал, что «искусство убеждать людей много выше всех искусств, так как оно делает всех своими рабами по доброй воле, а не по принуждению».

0 Горгий см.: Брентано Т. Указ. соч. С. 61 - 69; Gomperz H. Op. cit.

S. 1-34; Bonitz H. Platonische studien. 3. Aufl. Berlin, 1886. S. 1-46.

Все материалы о Горгий и фрагменты его сочинений помещены у

Дильса (Bd II. Кар. 82. Русск. пер.: Маковелъский А. Софисты. Вып. I.

Гл. IV). В этом диалоге Платона Сократ и его ученик Херефонт (см.:

Апология Сократа, прим. 15), опоздав на выступление Горгия и, видимо,

отклонив приглашение Калликла встретиться с Горгием у него в доме,

начинают беседу прямо здесь же, в гимнасии, где только что выступал

Горгий. В этой беседе Сократу и Херефонту противостоят Горгий и его

ученик Пол Агригентский. Интересна фигура Калликла, молодого аристо-

крата, богача, стремящегося к государственной карьере, умного, прони-

цательного, но жестокого и эгоистичного, так называемого сильного чело-

века. Калликл. возможно, блестящий вымысел Платона. Действие диалога

можно датировать только приблизительно (405 г.), так как здесь доволь-

но много хронологических несообразностей.

Непосредственная проблема диалога: как жить? А в связи с этим: какова суть и цель риторики?

1 В этих словах Херефонта - намек на героя трагедии Еврипида

Телефа, раненного копьем Ахилла и им же исцеленного.- 477.

2 Искусство, о котором говорит Херефонт,- медицина, так как брат

Горгия Геродик - врач (см.: Протагор, прим. 2). Медицина считалась

искусством (или наукой - te%vk\) в отличие от занятий, основанных

на чисто практической сноровке. Так, Сократ (462Ьс) вообще не счи-

тает риторику искусством, но лишь сноровкой и опытностью (449d). - 478.

3 Аглаофонт и его сыновья Аристофонт и Полиглот - известные

живописцы. Особенно знаменит последний (см.: Ион, прим. 9).- 478.

4 Слова Пола, видимо, представляют парафразу из его сочинения,

До нас не дошедшего, Аристотель (Метафизика I 1, 981а 4-5) приводит,

со ссылкой на Пола, почти те же слова. Вполне возможно, однако, что он

знает их из платоновского «Горгия», а не из сочинений самого Пола -

478.

5 Имеется в виду гомеровский оборот, когда вместо «я называюсь»

26 Платон, т. 1 801