Часть 2.

по крайней мере полагал, что взаимное общение в беседе - это одно, а публичное выступление - совсем другое.

- Но видишь ли, Сократ,- сказал Каллий,- ка-

жется, Протагор прав, считая, что ему разрешается

разговаривать, как он хочет, а тебе - как ты хочешь.

Тут вмешался Алкивиад:

- Нехорошо ты говоришь, Каллий; Сократ ведь

признается, что не умеет вести длинные речи и усту-

пает в этом Протагору, что же касается ведения бесе-

с ды и умения задавать вопросы и отвечать на них, то я бы удивился, если бы он в этом хоть кому-нибудь уступил. Если бы и Протагор признал, что он слабее Сократа в уменье вести беседу, Сократу этого было бы довольно. Но раз Протагор этого не признает, пусть он беседует, спрашивая и отвечая, а не произносит в ответ на каждый вопрос длиннейшую речь, отрекаясь

d от своих утверждений, не желая их обосновывать и так распространяясь, что большинство слушателей за-бывает даже, в чем состоял вопрос. Впрочем, за Сок-рата я ручаюсь: он-то не забудет, это он шутя го-ворит, будто забывчив. Итак, мне кажется, Сок-рат прав: нужно, чтобы каждый показал, к чему он склонен.

После Алкивиада, сколько помнится, взял слово Кри-тий:

-Продик и Гиппий! Каллий, мне кажется, на

е стороне Протагора, Алкивиад же всегда стремится на-

стоять на своем. Нам не следует ни к кому примы-

кать - ни к Сократу, ни к Протагору, но сообща про-

сить обоих, чтобы они не прерывали беседу на сере-

дине.

337 На эти слова отвечал Продик:

- Прекрасно, по-моему, говоришь ты, Критий;

тем, кому случается присутствовать при таких обсуж-

дениях, нужно быть для обоих собеседников общими,

а не безразличными слушателями - ведь это не одно

и то же. Слушать следует их сообща, но оценивать

по-разному: более мудрого надо ценить больше,

а неумелого - меньше. Я тоже, Протагор и Сократ,

прошу вас уступить друг другу: можно спорить о та-

b ких вопросах, но не ссориться. Спорят ведь и друзья, которые хорошо относятся друг к другу, а ссорятся противники и враги. Так-то и вышла бы у нас вели-колепная беседа, и вы, собеседники, заслужили бы от

448

нас, слушателей, величайшее одобрение, но не восхваление: одобрение возникает в душах слушателей искренне, без лицемерия, словесное же восхваление часто бывает лживым и противоречит подлинному мнению людей; с другой стороны, и мы, слушатели, получили с бы, таким образом, величайшую радость, но не наслаждение: радоваться ведь свойственно познающему что-нибудь и приобщающемуся к разуму с помощью мысли, наслаждаться же - тому, кто что-нибудь ест или испытывает другое телесное удовольствие 4 .

Эти слова Продика были приняты многими с величайшим одобрением. После Продика выступил Гип-пий-мудрец:

- Мужи, собравшиеся здесь! - сказал он.- Я счи

таю, что вы все тут родственники, свойственники и

сограждане - по природе, а не по закону 46: ведь по- d

добное родственно подобному по природе, закон же -

тиран над людьми - принуждает ко многому, что

противно природе. Так стыдно было бы нам, ведающим

природу вещей, мудрейшим из эллинов, именно по

этому сошедшимся теперь здесь, в этом средоточии

эллинской мудрости, в величайшем и благополучней

шем доме этого города,- стыдно было бы нам не e

высказать ничего достойного такой чести, но спорить

друг с другом подобно самым никчемным людям.

Так вот я прошу вас и советую вам, Протагор и Со

крат, чтобы вы, приняв нас в посредники, сошлись

под нашим руководством на середине пути. Тебе, 338

Сократ, не надо, если это неприятно Протагору, стре

миться к такому виду беседы, который ограничен

чрезмерной краткостью: отпусти и ослабь поводья ре

чей, дабы они явились перед нами в великолепном и

благообразном обличье. Протагору же в свою очередь

не надо натягивать все канаты и пускаться с попут

ным ветром в открытое море слов, потеряв из виду

землю. Обоим вам надо держаться какой-то середины.

Так вы и сделайте. Послушайтесь меня: выберите

себе судью, распорядителя и председателя, который

наблюдал бы за соразмерностью ваших речей. b

Это понравилось присутствующим, и последовало всеобщее одобрение; Каллий заявил, что не отпустит меня, и все стали просить выбрать распорядителя. Тут я сказал, что стыдно было бы выбирать третейского судью для речей: если выбранный будет хуже нас, тогда не дело, чтобы худший руководил лучшими; если же он

449

одинаков с нами, это будет тоже неправильно, потому что одинаковый одинаково с нами будет и действовать,

с так что незачем и выбирать. Быть может, вы выберете лучшего, чем мы? По правде-то, я думаю, невозможно вам выбрать кого-нибудь мудрее вот его, Протагора. Если же выберете вы нисколько не лучшего, а только объявите его таким, то снова выйдет обидно для Протагора, что ему, словно человеку никчемному, выбираете вы наставника. Что касается меня, то мне все равно. Но вот как прошу вас сделать, чтобы наше об-

d щение и беседа состоялись, как вы этого желаете: если Протагор не хочет отвечать, пусть он спрашивает, а я буду отвечать и вместе с тем попытаюсь ему показать, как, по моему мнению, это следует делать. Когда же я отвечу на все вопросы, которые ему угодно будет задать, пусть он обещает мне отвечать подобным же образом. Если же он не расположен будет отвечать именно на заданный ему вопрос, тогда и я, и вы будем сообща его просить (как вы просили меня) не

е портить беседы. Ради этого вовсе не требуется особого руководителя - вы будете руководить сообща. Все решили, что так и следует сделать. А Протагор, несмотря на то что ему очень не хотелось, все-таки вынужден был согласиться задавать вопросы и, после того как он их довольно задаст, снова приводить для них основания, отвечая кратко и понемногу.

Принцип

смысловой

структуры

добродетели

Протагор начал спрашивать так:

Принцип - Думаю я, Сократ, что для че-

етр1Скт°Воы ловека в совершенстве образован-

добродетели ного очень важно знать толк в сти-

339 хах: это значит понимать сказан-

ное поэтами, судить, что правильно в их творениях, а что нет, и уметь разобрать это и дать объяснение, если кто спросит. Так вот и теперь вопрос будет о том самом, о чем мы только что говорили,- о добродетели, но мы перенесем его в область поэзии; только в этом одном и будет разница. Итак, Симонид говорит где-то, обращаясь к Скопасу 47, сыну Креонта фесса-лийца, что

b Трудно поистине стать человеком хорошим

Руки, и ноги, и ум чтобы стройными были, Весь же он не имел никакого изъяна.

Ты знаешь эту песню или привести тебе ее всю? А я в ответ:

450

Не нужно, я знаю эту песню, да и немало я с

ней повозился.

Хорошо,- сказал Протагор.- Так как тебе ка

жется: удачно это сказано и правильно или нет?

Вполне правильно.

Что же, по-твоему, хорошо, когда поэт сам себе

противоречит?

Нет, нехорошо.

Присмотрись внимательнее. с

Да я, дорогой мой, уже достаточно смотрел.

Значит, ты знаешь, что дальше в той же песне

он говорит:

Вовсе неладным сдается мне слово Питтака,

Хоть его рек и мудрец: «добрым (га'&Хоо,) быть нелегко».

Замечаешь, что тот же самый поэт говорит и это, и то, что раньше?

Знаю.

Как тебе кажется, это и то - в согласии между

собой?

Мне-то кажется именно так,- отвечал я, но

признаюсь, я побаивался в то же время, не скажет ли

Протагор еще что-нибудь.- Ну а по-твоему, это не так?

Как может казаться согласным с самим собою d

тот, кто высказал оба этих суждения, кто сперва

сам признал, что поистине трудно человеку стать хоро

шим, а немного спустя в том же стихотворении забыва

ет это и порицает Питтака 48, утверждающего так же,

как он, что человеку трудно быть хорошим. Симонид

отказывается принять утверждение Питтака, который

говорит то же самое, что и он. Раз он порицает того,

кто говорит одно с ним, ясно, что он и себя самого по

рицает, так что либо первое, либо второе его утверж

дение неверно.

Эти слова Протагора вызвали у многих слушателей громкую похвалу. А у меня сперва, когда он это про- е изнес, а прочие зашумели, закружилась голова и потемнело в глазах, точно ударил меня здоровенный кулачный боец; потом я,- по правде говоря, чтобы выиграть время и обдумать, что, собственно, утверждает поэт,- обращаюсь к Продику и взываю к нему:

- Продик! Ведь Симонид - твой земляк; ты обязан 340

помогать ему. Я, кажется, призываю тебя так, как, по

словам Гомера, Скамандр, теснимый Ахиллом, призы

вал Симоэнта, говоря:

451

Брат мой, воздвигайся! Мужа сего совокупно с тобою Мощь обуздаем 49.

Вот и я тебя призываю, дабы Протагор не разнес нам Симонида. Чтобы вызволить Симонида, требуется твое уменье, посредством которого ты различаешь сло-

b ва «хотеть» и «желать» (что не одно и то же) и которое помогло тебе сегодня сказать так много прекрасного. А теперь посмотри, не кажется ли тебе то же, что и мне. Я ведь не думаю, чтобы Симонид противоречил сам себе. Ты, Продик, выскажи сперва свое мнение вот о чем: считаешь ли ты, что «стать» и «быть» - одно и то же, или это не одно и то же?

- Клянусь Зевсом, не одно и то же,- сказал

Продик.

Не выразил ли в первых стихах сам Симонид

с мнение, что трудно человеку поистине стать хорошим?

Ты прав,- сказал Продик.

- А Питтака он порицает не за такое же высказы

вание, как думает Протагор, а за другое. Ведь Питтак

сказал, что трудно не «стать добрым», а «быть» им,

а это, Протагор, не одно и то же50, как подтверж

дает и Продик. Поскольку «быть» и «стать» не одно и

то же, Симонид не противоречит сам себе. И может

d быть, Продик сказал бы - и вместе с ним многие другие,- что, согласно Гесиоду, хотя и трудно стать хорошим,-

Ведь добродетель от нас отделили бессмертные боги Тягостным потом,

но, если кто достигнет вершины,

Легкой и ровною станет дорога, тяжкая прежде51,-

дорога приобретения добродетели.

Продик, выслушав это, похвалил меня, Протагор же сказал:

- В твоей поправке, Сократ, еще больше погреш

ностей, чем в том, что ты хочешь ею исправить.

е - Плохо, как видно, мое дело, Протагор, и я - как потешный лекарь: врачуя, только усугубляю болезнь.

Да, так оно и есть.

Но почему же, однако?

Велико было бы невежество поэта, если бы он

объявил таким пустяком приобретение добродетели -

дело самое трудное, как признается всеми людьми.

452

А я сказал:

Клянусь Зевсом, кстати случился Продик при

наших рассуждениях. Мудрость Продика, Протагор, .341

есть, пожалуй, нечто издревле божественное, пошла ли

она от Симонида или от еще более древних времен. А

ты, опытный во многом другом, в ней оказываешься

неопытным, не то что я, у меня именно в ней есть

опыт, так как я ученик вот этого Продика 52. Мне

кажется, ты сейчас не понимаешь, что слово «трудно»

Симонид, возможно, берет не в том значении, в каком

берешь его ты. Это вроде того, как по поводу слова

«страшный» тот же самый Продик делает мне внуше

ние всякий раз, когда я, хваля тебя (или кого друго

го), говорю, например: «Протагор - человек страшно

мудрый». Тут Продик спрашивает меня обычно, не b

стыдно ли мне называть хорошее страшным. Потому

что страшное, говорит он, это дурное. Никто ведь не

говорит: «страшное богатство», «страшное перемирие»,

«страшное здоровье», но говорят о страшной болезни,

войне, бедности, так как страшное - это зло. Так вот,

может быть, и под словом «трудно» кеосцы и Симонид

тоже подразумевают либо зло, либо что-нибудь другое,

тебе непонятное. Поэтому спросим Продика - ведь о

языке Симонида 53 надо спрашивать именно его: что

же разумел Симонид под «трудным», Продик? с

Зло.

За это, Продик, и порицает Симонид Питтака,

который сказал, что «трудно быть добрым». Это все

равно как услышать от Питтака, что «дурно быть доб

рым».

А что же еще,- сказал Продик,- как не это,

разумел, по-твоему, Симонид, браня Питтака? Тот не

умел правильно различать слова, как лесбосец, воспи

танный на варварском наречии.

5 - Слышишь, Протагор, что говорит Продик: мо- d жешь ты что-нибудь на это возразить?

Ну, это далеко не так, Продик,- сказал Прота

гор,- я отлично знаю, что Симонид трудным называл,

как и все мы, не дурное, а то, что не легко и дается

лишь после больших усилий.

Да ведь и я думаю, Протагор, что Симонид так

понимает, да и Продику это известно; он шутит и,

по-видимому, хочет убедиться, способен ли ты отстоять

свое мнение. А что Симонид не считает «трудное» «дур

ным», тому сильное доказательство в изречении, кото- е

453

рое прямо затем следует: ведь он говорит, что Богу лишь одному дан этот дар.

А ведь если бы он считал, что «дурно быть хорошим», то не стал бы говорить, что одному лишь богу это дано, не стал бы ему одному уделять этот дар; тогда Проди-ку пришлось бы признать, что Симонид какой-то наглец, а вовсе не кеосец 54. Но каков, по-моему, смысл этой песни Симонида, я охотно тебе скажу, если ты хочешь проверить, хорошо ли я, как ты выражаешься,

342 разбираюсь в поэзии. А хочешь, я, наоборот, послушаю тебя.

Протагор на эти мои слова молвил:

- Пожалуйста, скажи, Сократ, сам.

Продик и Гиппий тоже очень настаивали, да и все остальные.

- Так я попытаюсь,- сказал я,- изложить вам

мое понимание этой песни. Раньше и больше всего фи

лософия у эллинов была распространена на Крите и в

b Лакедемоне 55, и самое большое на Земле число софистов было там же; ко критяне и лаконцы подобно тем софистам, о которых говорил Протагор, отрицают это и делают вид, будто они невежественны, чтобы не обнаружилось, что они превосходят мудростью всех эллинов; они хотят, чтобы их считали самыми лучшими воинами и мужественными людьми, думая, что, если узнают, в чем именно их превосходство, все станут упражняться в том же, то есть в мудрости. Теперь же, скрывши настоящее, они обманули тех, кто подражает лаконцам в других государствах, уродуя подобно им

с уши56, обматывая руки ремнями, усердствуя в гимнастике и нося короткие плащи, как будто именно благодаря этому лаконцы властвуют над эллинами. А когда лаконцам надоедает тайно общаться со своими софистами и они хотят это делать открыто, они изгоняют чужеземцев - как подражающих им, так и всех остальных - и тогда свободно общаются с софистами втайне от чу-

d жих. Они, как и критяне, не позволяют своим юношам отправляться в другие земли, чтобы те не разучились тому, чему они учат их сами. И в этих двух государствах не только мужчины гордятся воспитанием, но и женщины.

А что я говорю правду и лаконцы действительно отлично воспитаны в философии и искусстве слова,

454

это вы можете узнать вот из чего: если бы кто захотел e сблизиться с самым никчемным из лаконцев, то на первый взгляд нашел бы его довольно слабым в речах; но вдруг, в любом месте речи, метнет он, словно могучий стрелок, какое-нибудь точное изречение, краткое и сжатое, и собеседник кажется перед ним малым ребенком. Вот поэтому-то кое-кто из нынешних, да и из древних догадались, что подражать лаконцам - это значит гораздо более любить мудрость, чем телесные упражнения; они поняли, что уменье произносить такие изречения свойственно человеку в совершенстве образованному. К таким людям принадлежали и Фалес 343 Милетский, и Питтак Митиленский, и Биант из Приены, и наш Солон, и Клеобул Л индский, и Мисон Хенейский, а седьмым между ними считается лаконец Хилон 5Т. Все они были ревнителями, любителями и последователями лаконского воспитания; и всякий может усвоить их мудрость, раз она такова, что выражена каждым из них в кратких и достопамятных изречениях. Сойдясь вместе, они посвятили их как начаток мудрости Апол- b лону, в его храме, в Дельфах, написавши то, что все прославляют: «Познай самого себя» и «Ничего сверх меры».

Но ради чего я это говорю? А ради того, что таков был у древних способ философствовать: лаконское немногословие 58. Между некоторыми лаконцами имело хождение и это восхваляемое мудрецами изречение Питтака: «Трудно быть добрым (eoftXbc,)». Симонид, с честолюбиво стремившийся к мудрости, понял, что, сокрушив это изречение, словно знаменитого атлета, и превзойдя его, он и сам прославится среди современников. Вот по такому-то побуждению - стремясь принизить это изречение - сочинил он, как мне кажется, всю эту песню.

Рассмотрим же все сообща, правду ли я говорю. Ведь прямо с начала песни обнаружилась бы нелепость, если бы, желая сказать, что трудно стать хорошим, он в конце подставил бы частицу ведь (jnev). d Она была бы вставлена без малейшего разумного основания, если только мы не предположим, что Симонид как бы спорит против изречения Питтака: Питтак утверждает, что «трудно быть хорошим»; противореча этому, Симонид говорит: «Нет, Питтак, трудно и стать-го хорошим»,- поистине трудно, а не поистине хорошим. Не в том смысле говорит он об истине, будто одни е

455

бывают поистине хорошими, а другие хотя и хорошими, но не поистине, ведь это было бы явно простовато и не по-симонидовски. Надо полагать, что в песне слово «поистине» переставлено 59, причем подра-зумевается изречение Питтака. как если бы это сам

344 Питтак говорил, а Симонид ему отвечал. «Трудно, о лю-ди,- говорит Питтак,- быть хорошим», а Симонид отвечает: «Неправду ты говоришь, Питтак: не быть, а и стать человеком хорошим, руки, и ноги, и ум чтобы стройными были, весь же он не имел никакого изъяна, поистине трудно». Таким образом, и частица ведь окажется вставленною со смыслом, и слово «поистине» правильно станет на самом конце. И последующее все подтверждает, что именно так было сказано. Много бы

b нашлось, и в любых местах этой песни, такого, на чем можно было бы показать, как она хорошо сочинена; она ведь отличается и изяществом, и тщательностью отделки. Но долго было бы разбирать ее всю таким образом; возьмем лишь ее общий смысл и убедимся, что главным намерением Симонида на протяжении всей песни было опровергнуть изречение Питтака.

Продолжение у Симонида звучит так, будто он высказывает следующее утверждение: «Стать-то хорошим человеком поистине трудно, однако все же возможно,

с хотя бы на некоторое время, но, ставши таким, пребывать в этом состоянии, то есть быть, как ты, Питтак, говоришь, хорошим человеком,- это уж невозможно и не свойственно человеку, и разве лишь бог один владеет таким преимуществом»:

Нет возможности зла избежать человеку В тяжкой беде, злобной, необоримой.

Кого подавляет необоримая беда, например, при управлении кораблем? Ясно, что незаурядного человека, заурядный человек и без того всегда подавлен. Не лежачего мог бы свалить кто-нибудь, а того, кто стоит - чтобы он упал: ведь не того же, кто уже ле-

d жит. Точно так же необоримая беда может подавить того, кто борется, но не того, кто никогда не был способен к борьбе. Налетевшая буря может побороть кормчего, внезапное ненастье - земледельца. То же самое и с врачом. Хорошему человеку возможно стать дурным, как засвидетельствовано и другим поэтом, сказавшим:

456

Но и доблестный муж то дурным, то хорошим бывает 60.

А дурному человеку невозможно становиться дур- е ным: он неизбежно всегда будет таким; между тем тому, кто борется, кто мудр и хорош, если его подавит необоримая беда, «нет возможности зла избежать [не быть дурным]». Ты, Питтак, утверждаешь, что трудно быть хорошим, на самом же деле трудно становиться таким, хотя это и возможно, но быть хорошим - невозможно:

Добрый поступок свершая, всякий будет хорошим, Зло свершая, будет дурным.

Что значит, например, «хорошо поступать» при ов- 345 ладении чтением и письмом? Что делает человека хорошим в этом деле? Ясно, что изучение чтения и письма. А какие хорошие поступки создают хорошего врача? Ясно, что изучение того, как лечить больных. «Зло свершая, будет дурным»: значит, кто бы мог стать дурным врачом? Ясно, что тот, кто, во-первых, уже врач, а затем еще и хороший врач, он-то и мог бы стать дурным врачом; а мы, невежды в искусстве врачевания, не стали бы, как бы дурно мы ни действовали, ни врачами, ни плотниками и ничем в этом роде; а кто, по- b ступая дурно, не станет врачом, ясное дело, тот не станет и дурным врачом. Таким же образом и хороший человек становится иногда дурным - от времени ли, от напряжения, от болезни или по какой-нибудь несчастной случайности; это самое и есть единственное дурное дело - лишиться знания, а дурной человек не может стать когда-либо дурным, раз он всегда дурен: чтобы стать дурным, он должен сперва стать хорошим.

Значит, и это место песни подтверждает, что быть с человеку хорошим, то есть постоянно хорошим, невозможно, стать же хорошим можно; но тот же самый человек способен стать и дурным, а всего дольше и всех более хороши те, которых любят боги.

Все это сказано против Питтака, а дальше в песне это еще яснее. Ведь Симонид говорит:

Жизнь, что судьба мне дала, потому я не трачу впустую Ради надежды тщетной найти средь людей совершенство: Сколько б ни было нас, плодами сытых земными, Нет человека такого; а если б нашел я - сказал бы,

457

d С такой же силой Симонид выступает против изре-чения Питтака на протяжении всей своей песни:

Всех и хвалю и люблю я также охотно,

Злого кто не свершил. А с судьбой не воюют и боги.

И это сказано против того же самого изречения, Симонид не был до такой степени необразован, чтобы заявлять, что он хвалит тех, кто с охотою не делает ничего дурного, как будто бывают такие, что охотно

e делают дурное. Я по крайней мере думаю: никто из мудрых людей не считает, что какой-нибудь человек может охотно заблуждаться или охотно творить по-стыдные и злые дела; они хорошо знают, что все де-лающие постыдное и злое делают это невольно. И Си-монид не объявляет себя хвалителем тех, кто будто бы добровольно не делает дурного, он к себе самому от-носит это слово «охотно». Он полагает, что достойный

346 человек часто принуждает себя относиться к кому-ни-будь дружелюбно и хвалить его, как это нередко слу-чается, например, когда дело идет о заслуживающих осуждения отце, матери, отечестве или о чем-нибудь еще в этом роде. Плохие-то люди, когда с теми что-нибудь такое случится, смотрят на это чуть ли не с удоволь-ствием, они все замечают за ними и порицают и винят за негодность родителей или отечество; чтобы другие не обвиняли их самих и не бранили за нерадение, они даже усугубляют порицания и к своей вынужденной враждебности прибавляют еще и добровольную. Меж-ду тем хорошие люди, напротив, многое прячут в себе

b и принуждают себя к похвалам, если же гневаются за обиду на родителей или отечество, то сами себя уни-мают и мирятся с этим, заставляя себя относиться к ним дружелюбно и даже хвалить их, потому что это - свое. Я думаю, что и Симонид нередко считал нужным - не по своей воле, а по необходимости - хвалить и про-славлять тирана или ему подобных. Об этом он и Пит-

с таку говорит: мол, я тебя порицаю не потому, что склонен к порицанию,

Мне довольно того, чтобы не был дурным он [человек],

Вовсе негодным, но знал бы правду и пользу

Города, здравый ум бы имел - такого не осужу я.

Я не любитель корить: глупцов ведь бесчисленно племя -

так что, если кому доставляет удовольствие порицать, тот может делать это досыта.

458

Все прекрасно, в чем примеси нету дурного.

Это Симонид говорит не в том смысле, что, к при- d меру, все бело, к чему не примешалось черное,- это было' бы совсем смешно,- а в том смысле, что он и среднее принимает без порицания. «И не ищу я,- го-ворит он,- средъ людей совершенства: сколько б ни было нас, плодами сытых земными, нет человека та-кого; а если б нашел я - сказал бы. Так что за это я никого не буду хвалить, а довольно с меня того, чтобы че-ловек был средним и ничего плохого не делал, вот тог-да всех и люблю и хвалю я». Здесь поэт и наречие употребляет митиленское, как бы обращая именно к е Питтаку эти слова: «Всех и хвалю и люблю я также охотно (тут произносящему надо отделить слово «охотно» от дальнейшего), злого кто не свершил, а бывает, что я и поневоле хвалю и люблю кого-нибудь. И тебя, Питтак, если бы ты сказал нечто хоть в какой- 347 то мере подобающее и верное, я бы не порицал. Те-перь же, так как ты, высказав явную ложь, и при-том об очень важном предмете, считаешь, будто сказал правду, я тебя порицаю».

Вот, Продик и Протагор, какой, мне кажется, смысл вложил Симонид в эту песню.

А Гиппий сказал на это:

- Хотя, мне кажется, и ты, Сократ, хорошо разо-

брал эту песню, есть, однако, и у меня хорошо состав- b

ленная речь на этот предмет, и я произнесу вам ее,

если хотите.

Но Алкивиад молвил:

- Да, Гиппий, только после; а теперь должны вы

полнить свой уговор Протагор и Сократ; если Протагор

еще хочет задавать вопросы, пусть отвечает Сократ, а

если, напротив, он хочет отвечать Сократу, пусть тот

спрашивает.

А я сказал:

- Я предоставляю Протагору выбрать, что ему

приятнее. Если ему угодно, прекратим говорить о пес

нях и стихотворениях, а вот то, о чем я тебя, Прота

гор, вначале спрашивал, я с удовольствием довел бы с

до конца, обсуждая это вместе с тобой.

Потому что, мне кажется, разговоры о поэзии всего более похожи на пирушки невзыскательных людей с улицы. Они ведь не способны по своей необразованности общаться за вином друг с другом своими силами, с помощью собственного голоса и своей собствен-

459

d ной речи, и потому ценят флейтисток01, дорого опла-чивая заемный голос флейт, и общаются друг с дру-гом с помощью их голосов. Но где за вином сойдутся люди достойные и образованные, там не увидишь ни флейтисток, ни танцовщиц, ни арфисток,- там об-щаются, довольствуясь самими собой, без этих пустя-ков и ребячеств, беседуя собственным голосом, по оче-реди говоря и слушая, и все это благопристойно, даже

е если и очень много пили они вина. И собрания, подобные нашему, когда сходятся такие люди, какими признает себя большинство из нас, ничуть не нуждаются в чужом голосе, ни даже в поэтах, которых к тому же невозмож-но спросить, что они, собственно, разумеют. Люди из толпы ссылаются на них в своих речах, но одни ут-верждают, что поэт хотел сказать одно, а другие - со-всем другое. Так они рассуждают о предмете, который не в состоянии разъяснить. Люди же образованные отказываются от таких бесед и общаются друг с дру-

348 гом собственными силами, своими, а не чужими сло-вами испытывают друг друга и подвергаются испыта-нию. Подобным людям, кажется мне, должны больше подражать и мы с тобою и, отложивши поэтов в сто-рону, сами собственными нашими силами вести беседу друг с другом, проверяя истину, да и себя самих. Если ты хочешь продолжить вопросы, я готов тебе отвечать, а если хочешь, отвечай мне ты, чтобы закончить то, что мы прервали на середине.

b Так и в этом роде я говорил, но Протагор ничем не обнаружил своего выбора.

Тогда Алкивиад сказал, взглянув на Каллия:

- Как, по-твоему, Каллий, Протагор и теперь хо-

рошо поступает, не желая объявить, будет ли отве-

чать или нет? По-моему, совсем нехорошо. Пусть он

или продолжает беседу, или скажет, что не хочет бесе-

довать, чтобы и мы это знали; тогда и Сократ, и всякий

желающий станут беседовать с кем-нибудь другим.

с Протагор, пристыженный, как мне показалось, сло-вами Алкивиада и просьбами Каллия и почти всех при-сутствующих, наконец согласился беседовать и велел, чтобы его спрашивали, а он будет отвечать. Вот я и сказал:

- Не думай, Протагор, чтобы, разговаривая с то-

бой, имел я какое-нибудь иное намерение, кроме од-

ного: рассмотреть то, что каждый раз вызывает у меня

недоумение. Я полагаю, что полон смысла стих Гомера:

460

Ежели двое идут, то придумать старается каждый,- d

потому что все мы, люди, вместе как-то способнее ко всякому делу, слову и мысли. «Один же, хотя бы и мыслил» 62, сейчас же озирается в поисках, кому бы сообщить свою мысль и у кого бы найти ей поддержку. Я тоже из-за этого охотнее беседую с тобой, чем с лю-бым другим, полагая, что ты всех лучше можешь исследовать как вообще все то, что надлежит исследовать порядочному человеку, так особенно и вопрос о добро- е детели. Кто же другой, как не ты? Ведь ты не только считаешь себя человеком безукоризненным и действи-тельно являешься достойным, но думаешь, что можешь сделать хорошими и других, не в пример некоторым иным людям, которые сами по себе порядочны, однако не способны сделать других такими же. И ты до такой степени уверен в себе, что, в то время как другие скры-вают это свое уменье, открыто возвестил о нем перед всеми эллинами и, назвав себя софистом, объявил себя наставником образованности и добродетели и первым 349 признал себя достойным взимать за это плату. Так как же не привлечь тебя к рассмотрению этого вопроса, не спрашивать тебя и не советоваться с тобою? Никак без этого невозможно.

Вот и теперь я очень хочу, чтобы ты мне снова на-помнил кое-что из того, о чем я сперва спрашивал 63, а кое-что мы бы рассмотрели вместе. Вопрос, по-моему, состоял в следующем: мудрость, рассудительность, му- b жество, справедливость, благочестие - пять ли это обо-значений одной и той же вещи, или, напротив, под каж-дым из этих обозначений кроется некая особая сущ-ность и вещь, имеющая свое особое свойство, так что они не совпадают друг с другом? Ты сказал, что это не обозначения одного и того же, но каждое из этих обозначений принадлежит особой вещи, однако они с все-таки части добродетели - не так, как части золота, похожие друг на друга и на то целое, которое они составляют, а как части лица: они не похожи ни на то целое, которое составляют, ни друг на друга и имеют каждая свое особое свойство. Если ты об этом думаешь еще и теперь, как тогда, скажи; если же как-ни-будь иначе, дай этому определение. Я вовсе не поставлю тебе в вину, если ты теперь будешь утверждать иное: для меня не будет ничего удивительного, если окажется, что тогда ты говорил так, чтобы меня испытать. d

461

- Но я,- отвечал Протагор,- повторяю тебе, Со-

крат, что все это - части добродетели и четыре из

них действительно близки между собой, мужество же

сильно отличается от них всех. А что я прав, ты пой-

мешь вот из чего: можно найти много людей самых

несправедливых, нечестивых, необузданных и неве-

жественных, а вместе с тем чрезвычайно мужествен-

ных.

е - Постой,- сказал я,- твое утверждение стоит рассмотреть. Называешь ли ты мужественных смелы-ми или как-нибудь иначе?

Да, они отваживаются на то, к чему большин-

ство боится и приступиться,- сказал Протагор.

Пусть так. А добродетель ты признаешь чем-то

прекрасным и предлагаешь себя именно как учителя

этого прекрасного?

Самого что ни на есть прекрасного, если только

я не сошел с ума.

Что же, в ней кое-что безобразно, а кое-что пре-

красно или все целиком прекрасно?

Целиком прекрасно, насколько возможно.

350 - Ну а известно ли тебе, кто смело погружается в водоемы?

Разумеется, водолазы.

Потому ли, что они люди умелые, или по дру-

гой причине?

Потому, что умеют.

А кто смел в конной схватке - всадники или пе-

шие?

Всадники.

Ас легкими щитами кто смелее: пельтасты64

или прочие воины?

Пельтасты. И во всем остальном это так, если

ты того доискиваешься: сведущие смелее несведущих

b и даже смелее, чем сами были до того, как обучились.

А видел ли ты таких, кто вовсе не сведущ ни в

чем этом, однако ж бывает смел в любом деле?

Да, видел, и притом даже чересчур смелых.

Значит, эти смельчаки мужественны?

Такое мужество было бы, однако, безобразным,

потому что это люди исступленные.

А разве ты не назвал смелых мужественными?

Я это утверждаю и сейчас.

с - И все же эти смельчаки оказываются не муже-ственными, а исступленными? А немного раньше было

462

сказано, что всего смелее самые сведущие, а раз они самые смелые - они и наиболее мужественные. На этом основании вышло бы, что мужество - это знание?

Ты неверно припоминаешь, Сократ, что я гово-

рил и отвечал тебе. Ты спросил меня, смелы ли муже-

ственные; я признал, что это так. Но ты не спраши-

вал, мужественны ли смелые; если бы ты тогда задал

такой вопрос, я сказал бы, что не все. Ты ничуть не d

доказал, будто я говорил тогда неправильно, что муже-

ственные не смелы. Далее ты указываешь, что люди

умелые смелее неумелых и смелее, чем были сами

до обученья, и отсюда ты выводишь, что мужество и

знание - одно и то же. Применяя такой способ, ты

мог бы вывести, что и крепость тела - это тоже зна-

ние. Ведь сперва по этому твоему способу ты задал бы

мне вопрос: сильны ли крепкие люди? Я сказал бы,

что да. Затем ты спросил бы: сильнее ли опытные в борь- e

бе, нежели не умеющие бороться, и нежели были они

сами до того, как научились? Я ответил бы, что

да. После того как я это признал, ты мог бы, поль-

зуясь точно такими же доводами, сказать, что, со-

гласно моему утверждению, знание есть телесная кре-

пость. Между тем я ни здесь, ни вообще нигде не при-

знаю, будто сильные люди - крепки. Зато крепкие -

сильны, это ведь не одно и то же - сила и крепость: 351

первое, то есть сила, возникает и от знания, и от не-

истовства и страсти, крепость же - от природы и пра-

вильного питания тела. Точно так же и в том случае:

смелость и мужество - не одно и то же, поэтому муже-

ственные бывают смелыми, однако не все смелые муже-

ственны, ведь смелость возникает у людей и от мастер- b

ства, и от страсти и неистовства, как и сила, мужество

же - от природы и воспитания души.

Считаешь ли ты, Протагор, что одним людям

живется хорошо, а другим плохо? - сказал я.

Да, считаю.

Хорошо ли, по-твоему, живется человеку, если

жизнь его полна огорчений и страданий?

Конечно, нет.

А если он окончил жизнь, прожив ее приятно,

не кажется ли тебе, что, таким образом, он хорошо ее

прожил?

Разумеется.

Значит, жить приятно - благо, а жить непри- с

ятно - зло 65.

463

Да, если человек живет, наслаждаясь прекрас-

ным.

Что же дальше, Протагор? Называешь ли и ты

вслед за большинством некоторые удовольствия злом,

а некоторые страдания благом? Я вот что хочу ска-

зать: разве все приятное не благо только потому, что

оно приятно, а не потому, что может повлечь за со-

бой другие последствия? И то же самое с тягостным:

ты думаешь, будто оно не зло только потому, что оно

тягостно?

Не знаю, Сократ, должен ли и я ответить так же

просто, как ты спрашиваешь: все вообще приятное -

d хорошо, а все тягостное - плохо. Мне кажется, что не только для ответа сейчас, но и для дальнейшей моей жизни надежнее мне сказать, что бывают и такие удовольствия, которые не хороши, и в свою очередь такие тяготы, которые не плохи, но бывает и наоборот. Третий же случай - ни то ни другое, ни зло ни добро.

e - Не называешь ли ты приятным то, что прича-стно удовольствию или его доставляет?

Совершенно верно.

Так вот об этом я и говорю: поскольку удоволь

ствия приятны, не есть ли они что-то нехорошее? Я

имею в виду, не есть ли что-то нехорошее удовольст

вие само по себе?

Давай, Сократ, рассмотрим и этот вопрос так,

как ты всегда требуешь, и, если наше исследование бу

дет признано основательным и окажется, что приятное

и хорошее - это одно и то же, допустим это; если же

нет, будем это оспаривать.

Хочешь ли ты дать направление исследованию,

или мне его вести?

Право вести его принадлежит тебе - ведь ты за

чинщик этого обсуждения.

352 - Не станет ли дело для нас яснее на примере? Если кому надо определить по наружному виду чело века, здоров ли тот, или еще зачем-то осмотреть его тело, но видит он только лицо и кисти рук, то он говорит: «Ну-ка, открой и покажи мне грудь и спину, чтобы я мог лучше все рассмотреть. Того же и я желаю для нашего рассмотрения. Увидев из твоих слов, как ты относишься к хорошему и приятному, я хотел бы ска-

b зать примерно так: «Ну-ка, Протагор, открой мне вот какую свою мысль: как относишься ты к знанию? Думаешь ли ты об этом так же, как большинство людей,

464

или иначе? Большинство считает, что знание не обладает силой и не может руководить и начальствовать, потому-то о нем и не размышляет. Несмотря на то что человеку нередко присуще знание, они полагают, что не знание им управляет, а что-либо другое: иногда страсть, иногда удовольствие, иногда скорбь, иной раз любовь, а чаще - страх. О знании они думают прямо с как о невольнике: каждый тащит его в свою сторону 66. Таково ли примерно и твое мнение о знании, или ты полагаешь, что знание прекрасно и способно управлять человеком, так что того, кто познал хорошее и плохое, ничто уже не заставит поступать иначе, чем велит знание, и разум достаточно силен, чтобы помочь человеку? »

Кажется,- сказал Протагор,- дело обстоит так, d

как ты говоришь, и притом кому другому, а уж мне-то

стыдно было бы не ставить мудрость и знание превыше

всех человеческих дел.

Прекрасны твои слова и истинны,- сказал

я,- но знаешь, люди большею частью нас с тобою

не слушают и утверждают, будто многие, зная, что

лучше всего, не хотят так поступать, хотя бы у них и

была к тому возможность, а поступают иначе; и, сколь

ких я ни спрашивал, что же этому причиной, все ут

верждают, что делают так потому, что уступают силе

удовольствия или страдания или чему-нибудь из того,

о чем я сейчас говорил.

Да ведь я думаю, Сократ, что и многое другое e

люди утверждают неправильно.

Так давай вместе с тобой попытаемся убедить

людей и разъяснить им, что же с ними происходит, ко

гда они, по их словам, уступают удовольствиям и не 353

поступают наилучшим образом, хотя и знают, что

такое высшее благо. Может быть, если мы им ска

жем: «Люди, вы не правы, вы обманываетесь»,-

они нам ответят: «А если, Протагор и Сократ, дело

тут не в том, что мы уступаем удовольствиям, то

в чем же оно и что об этом думаете вы - скажите нам ».

К чему, Сократ, нам обязательно рассматривать

мнение людской толпы, говорящей что попало?

Думаю, что это как-то поможет нам понять от- b

ношение мужества к прочим частям добродетели. Если

ты согласен соблюдать принятое нами только что ус

ловие - чтобы я руководил,- следуй за мной в том

465

направлении, на котором, по-моему, всего лучше выяс-нится дело; а не хочешь, так я, пожалуй, оставлю это.

- Нет,- сказал Протагор,- ты правильно гово-

ришь; продолжай, как начал.

с - Итак, если бы они снова спросили нас: «Что же, по-вашему, есть то, о чем мы говорили, будто это - ус-тупка удовольствиям»,- я бы отвечал им: «Слушайте же, вот мы с Протагором попробуем вам это растолко-вать. Ведь вы, люди, разумеете под этим только одно: нередко бывает, что пища, питье и любовные утехи, будучи приятными, заставляют и тех, кто знает, что это дурно, все-таки им предаваться». Они сказали бы, что это так. А мы с тобой разве не спросили бы их сно-

d ва: «А что же тут, по-вашему, дурного? То, что в пер-вый миг получаешь удовольствие и каждое из этих действий приятно, или же то, что в будущем они ведут к болезням и бедности и приносят с собой еще многое в этом роде? Или даже в том случае, если удовольст-вия ничем не грозят впоследствии и только приятны, они все-таки дурны именно потому, что заставляют того, кто их познает, наслаждаться чем попало?» Так неужели же мы подумаем, Протагор, будто они

e не ответят, что не из-за минутного действия самого удовольствия дурны эти состояния, а из-за их послед-ствий, то есть болезней и прочего?

Думаю,- сказал Протагор,- что большинство

ответит так.

«Но то, что вызывает болезни, вызывает в свою

очередь страдания, и то, что ведет к бедности, также

ведет к страданиям». С этим они согласились бы, я по-

лагаю.

Протагор подтвердил.

- «Так разве вам не кажется, люди, что эти удо-

вольствия, как и утверждаем мы с Протагором, дурны

только тем, что они заканчиваются страданиями и ли-

354 шают нас других удовольствий?» Ведь они согласи-лись бы?

Да, и мы уже оба признали, что это так.

А если бы мы снова задали им вопрос, но уже

противоположный: «Вы, люди, считающие страдания

чем-то хорошим, не имеете ли вы в виду такие вещи,

как телесные упражнения, военные походы, лечебные

прижигания, разрезы, прием лекарств и голодание,-

все то, что хотя и хорошо, однако мучительно?» Под-

твердили бы они это?

466

Протагор согласился.

- «Так потому ли вы это называете благом, что в b

настоящем оно вызывает резкую боль и страдания, или

потому, что в последующее время оно принесет здо-

ровье, крепость тела, пользу для государства, владыче-

ство над другими и обогащение?» Они подтвердили бы

второе, я думаю.

Протагор согласился.

«И все это не потому разве благо, что кончается

удовольствием, прекращением и предотвращением стра-

даний? Или вы могли бы указать другое какое-нибудь

следствие помимо удовольствия и страдания, из-за ко- с

торого вы называете что-либо благом?» Они, я ду-

маю, не смогли бы.

И мне так кажется,- сказал Протагор.

«Так не гоняетесь ли вы за удовольствием,

как за благом, и не избегаете ли страдания, как

зла?»

Протагор подтвердил.

- «Значит, злом вы считаете страдание, а бла-

гом - удовольствие, так как вы только тогда называете

приятное злом, когда оно лишает вас больших удоволь-

ствий, чем те, что в нем заключаются, или готовит

страдания более сильные, чем удовольствия; потому d

что если бы вы по какой-либо другой причине и имея

в виду какое-нибудь иное следствие называли прият-ное само по себе злом, то вы могли бы и нам это ска-зать, однако вы не сможете».

И мне кажется, что не смогут,- сказал Прота-

гор.

«Опять-таки, если говорить о страдании самом

по себе, разве мы придем к чему-нибудь иному? Вы

ведь тогда называете страдание само по себе благом,

когда оно либо устраняет большие страдания, чем те,

что в нем заключены, либо подготавливает удовольст

вия большие, чем эти страдания. Если вы, называя

страдания благом, имели бы в виду какое-то иное

следствие, чем то, о котором я говорю, то вам было бы е

что сказать. Но сказать-то вам нечего!»

Ты прав,- молвил Протагор.

И опять-таки,- сказал я,- если бы вы, люди,

меня спросили: «Чего же ради ты об этом так много го

воришь, рассматривая это с разных сторон?» «Извините

уж меня,- ответил бы я,- во-первых, ведь совсем не

легко показать, что именно вы называете уступкой удо-

467

вольствиям; а затем как раз в этом состоят все дока-зательства. Но еще и теперь у вас есть возможность

355 отступиться, если вы можете каким-либо образом ут-верждать, что благо - нечто иное, нежели удовольствие, и зло - нечто иное, нежели страдание. Или для вас до-статочно прожить свою жизнь приятно и без скорбей? Если этого вам достаточно и вы не можете утверждать, что благо или зло нечто иное и ведет к иным следст-виям, то слушайте дальше. Я заявляю вам: если это так, то смешно ваше утверждение, будто нередко чело-век, зная, что зло есть зло, и имея возможность его

b не совершать, все-таки совершает его, влекомый и сби-тый с толку удовольствиями, и будто он, ведая благо, не хочет творить его, пересиленный мимолетными удовольствиями.

А что это смешно, будет вполне ясно, если мы не станем употреблять всевозможные названия - «при-ятное», «тягостное», «благо», «зло», но так как дело сводится к двум вещам, то и будем обозначать их дву-мя названиями - «благом» и «злом», а уже во вторую

с очередь - «приятным» и «тягостным». Условившись таким образом, мы скажем: «Человек, зная, что зло есть зло, все-таки его совершает». А если кто нас спросит: «Почему же?» - мы ответим: «Потому что он побеж-ден». «Чем?» - спросят нас. А нам уже нельзя ска-зать, что удовольствием, потому что вместо удовольст-вия мы приняли другое название - «благо». Но, отве-чая, мы все-таки скажем, что он был побежден... «Да чем же?» - спросят. «Благом, клянусь Зевсом!» - ска-жем мы». И если случится, что вопросы задавал чело-

d век надменный, он рассмеется и скажет: «Право, смешное это дело: вы говорите, будто тот, кто делает зло, зная, что это зло и что не следует ему этого делать, побежден благом! Каким же благом? - спросит он.- Таким, которое хоть и побеждает в вас зло, однако не-равноценно ему, или же таким, которое равноценно?» Ясно, что мы скажем в ответ: таким благом, которое неравноценно, потому что иначе не ошибся бы тот, про кого мы говорим, что он побежден удовольст-виями.

«В каком же отношении,- пожалуй, зададут нам вопрос,- благо бывает неравноценно злу или зло нерав-

е ноценно благу: в том, что одно из них больше, а дру-гое меньше, или в том, что одного из них много, а друго-го мало? Или еще в каком-нибудь?» И нечего нам будет

468

сказать, пришлось бы подтвердить все это. «Значит, яс-но,- скажут нам,- что «быть побежденным» у вас означает вместо меньшего блага брать большее зло. Вот как здесь обстоит дело.

Теперь переменим обозначения того же самого, взяв слова «приятное» и «тягостное», и скажем, что че-ловек делает тягостное (тогда мы говорили «зло», те-перь же скажем так), зная, что оно тягостно, но при этом он побежден удовольствиями, понятно, такими, 356 которым не должно побеждать. Да и как можно срав-нить и оценить удовольствия и страдания, как не по большей или меньшей их величине? Ведь они бывают больше или меньше друг друга, обильнее или скуднее, сильнее или слабее. Потому что, если бы кто сказал: «Однако, Сократ, большая разница между приятным сейчас и тем, что в будущем будет то ли приятным, то ли тягостным»,- я бы отвечал: «Неужели здесь раз-ница не в том же самом - не в удовольствии и страдании, а в чем-нибудь еще? Ведь другое какое-либо раз-личие невозможно. Ты, как человек, умеющий хорошо b взвешивать, сложи все приятное и сложи все тягост-ное, как ближайшее, так и отдаленное, и, положив на весы, скажи, чего больше? Если же ты сравниваешь между собою разные удовольствия, избирай для себя всегда более значительное и обильное, а сравни-вая разные страдания - незначительное и небольшое. Когда же ты сравниваешь удовольствие со страданием, если приятное перевешивает тягостное,- ближай-шее ли перевешивает отдаленное или наоборот,- нужно совершать то, что содержит в себе приятное; если с же, наоборот, тягостное перевесит приятное, его не следует совершать. Разве иначе обстоит дело, люди?» - сказал бы я им. Знаю, что они не могли бы мне возра-зить.

С этим согласился и Протагор.

- «Раз все это так,- скажу я далее,- то ответьте мне вот на что: одно и то же по величине кажется вам на вид вблизи больше, а вдали меньше, не так ли?» Они подтвердят. «И точно так же по толщине и числен-ности? И звуки, одинаково сильные, вблизи сильнее, а вдали слабее?» Они подтвердили бы. «Так если наше d благополучие заключается в том, чтобы и создавать» и получать большее, а мелочей избегать и не созда-вать, то что полезнее нам в жизни: искусство измерять или влияние видимости? Последняя разве не вводила

469

бы нас в заблуждение, не заставляла бы нередко одно и то же ставить то выше, то ниже, ошибаться и в на-ших действиях, и при выборе большого и малого? Ис-кусство измерять лишило бы значения эту видимость

е и, выяснив истину, давало бы покой душе, пребывающей в этой истине, и оберегало бы жизнь». Так разве не согласились бы с нами люди, что искусство изме-рять благотворно, или они указали бы на какое-нибудь другое искусство?

Нет, именно на искусство измерять,- подтвер

дил Протагор.

«А если бы благополучие нашей жизни зави-

село от правильного выбора между четным и нечет-

ным 67 - от того, что один раз правильно будет вы

брать большее, а другой - меньшее независимо от того,

больше оно само по себе или по сравнению с чем-ни-

будь другим, вблизи ли оно находится или вдали,- то

357 что сберегло бы нам жизнь? Не знание ли? И не ис-кусство ли определять, что больше, что меньше? А так как дело идет о нечетных и четных числах, то это не что иное, как арифметика». Согласились ли бы с нами люди или нет?

Протагор решил, что согласились бы.

- «Пусть так, люди! Раз у нас выходит, что благо-

получие нашей жизни зависит от правильного выбора

между удовольствием и страданием, между великим

b и незначительным, большим и меньшим, далеким и близким, то не выступает ли тут на первое место изме-рение 68, поскольку оно рассматривает, что больше, что меньше, а что между собою равно?»

Да, это неизбежно.

А раз здесь есть измерение, то неизбежно будет

также искусство и знание.

С этим все согласятся,- сказал Протагор.

«Каково это искусство и знание, мы рассмотрим

в другой раз. А теперь хватит: ведь для доказательст-

с ва, которое мы с Протагором должны вам представить, чтобы ответить на ваш вопрос, достаточно признать, что тут во всяком случае речь идет о знании. Помните, о чем вы спрашивали? Мы с ним согласились, что нет ничего сильнее знания, оно всегда и во всем пересили-вает и удовольствия, и все прочее; по вашим же сло-вам, удовольствие нередко одолевает и знающего чело-века; и после того как мы с вами не согласились, вы спросили нас: «А если, Протагор и Сократ, дело тут не

470

в том, что мы уступаем удовольствиям, то в чем же оно и что об этом думаете вы? Скажите нам».

Если бы мы тогда вам прямо сказали, что дело тут d в неведении, вы бы над нами посмеялись; теперь же, если вы станете смеяться над нами, вы посмеетесь лишь над собой. Вы ведь сами согласились, что те, кто ошибается в выборе между удовольствием и страданием, то есть между благом и злом, ошибаются по недостатку знания, и не только знания вообще, но, как вы еще раньше согласились, знания измеритель-ного искусства. А ошибочное действие без знания, вы е сами понимаете, совершается по неведению, так что уступка удовольствию есть не что иное, как величай-шее неведение. Вот Протагор и заявляет, что он изле-чивает от него; то же самое и Продик, и Гиппий. Вы же, полагая, что тут нечто другое, чем просто неведе-ние, и сами не идете, и детей своих не шлете к учителям этого дела, вот к этим софистам,- как будто этому нельзя научить; заботясь о деньгах и не отдавая их таким учителям, вы плохо поступаете и как частные лица, и как граждане».

Вот что ответили бы мы людям. К вам же, Гиппий 358 и Продик, я обращаюсь теперь вместе с Протагором (пусть это обсуждение будет у нас общим): как, по-ва-шему, прав я или заблуждаюсь?

Все нашли, что сказанное совершенно верно.

- Значит, вы соглашаетесь,- спросил я,- что при-

ятное есть благо, а тягостное - зло? Различение на

именований, которое делает Продик, я прошу тут оста

вить в стороне. Назовешь ли ты это «приятным», «ми

лым» или «желанным» - ты ведь любишь, добрейший b

мой Продик, давать всевозможные названия и откуда

только их ни берешь,- отвечай мне именно в этом

смысле на мой вопрос.

Продик со смехом согласился, а также все остальные.

- Так что же, друзья мои, дальше? Все действия,

направленные на то, чтобы жить беспечально и прият

но, разве не прекрасны? А осуществление прекрасного

разве не благо и польза?

Все согласились.

- Раз приятное есть благо, то никто - если он

знает или предполагает, что нечто иное, и притом вы- с

полнимое, лучше, чем то, что он совершает,- не ста

нет делать того же, что раньше, коль скоро возможно

нечто лучшее. Быть ниже самого себя - это не что

471

иное, как невежество, а быть выше самого себя - не что иное, как мудрость. Все согласились с этим,

- Так как же? Значит, вы считаете невежеством

иметь ложное мнение и обманываться, когда дело идет

об очень важных предметах?

И с этим все согласились.

- А разве не так обстоит дело,- сказал я,- что

никто не стремится добровольно к злу или к тому, что

d он считает злом? По-видимому, не в природе человека по собственной воле идти вместо блага на то, что счи-таешь злом; когда же люди вынуждены выбирать из двух зол, никто, очевидно, не выберет большего, если есть возможность выбрать меньшее. Со всем этим мы все согласились.

- Далее,- сказал я,- ведь есть нечто такое, что

вы называете боязнью и страхом? Разве не то же самое,

что и я? (Это к тебе относится, Продик.) Я имею в ви-

ду некое ожидание зла, как бы вы его ни называли:

страхом или боязнью.

Протагор и Гиппий согласились, что это и боязнь,

е и страх, Продик же отвечал, что это боязнь, но не страх.

- Это, Продик, неважно,- сказал я,- а вот что

важно: если верно сказанное раньше, то захочет ли

кто-нибудь из людей пойти на то, чего он боится, когда

он волен выбрать то, что не страшно? Или это невоз-

можно на основании того, в чем мы согласились? Ведь

нами признано, что человек считает злом то, чего он

боится, а того, что считается злом, никто и не делает

и не принимает добровольно.

359 И с этим все согласились.

- Раз все это,- сказал я,- положено у нас в ос-

нову, Продик и Гиппий, то пусть Протагор защищает

перед нами правильность своих прежних ответов - ао

не самых первых: тогда ведь он утверждал, что из

пяти частей добродетели ни одна не подобна другой,

но каждая имеет свое собственное значение. Я сейчас

говорю не об этом, а о том, что он высказал позже, ко-

гда стал утверждать, что четыре из них довольно близ-

b ки друг другу, а одна - именно мужество - очень силь-но отличается от других, в чем я будто бы могу убе-диться посредством следующего доказательства: «Ты встретишь, Сократ, людей, чрезвычайно нечестивых, несправедливых, необузданных и невежественных, од-нако же очень мужественных, из чего ты убедишься,

472

что мужество очень сильно отличается от других частей добродетели».

Я и тогда очень удивился этому ответу, а еще боль-ше после того, как мы с вами все разобрали. Вот я его и спросил: считает ли он мужественных смелыми? А он ответил: «Да, и отважными». Помнишь, Протагор, та- с кой свой ответ?

Протагор подтвердил.

Так скажи нам, на что отваживаются мужест-

венные: на то же, на что и робкие?

Нет.

Значит, на другое?

-Да.

Не идут ли робкие на то, что безопасно, а му-

жественные - на то, что страшно?

Люди говорят, что так, Сократ.

Ты прав,- сказал я,- но не об этом я спраши- d

ваю. Как, по-твоему, на что с отвагою идут мужествен-

ные: на то ли страшное, что они считают страшным,

или на то, что таковым не считают?

Но первое невозможно, как было доказано толь-

ко что в твоих рассуждениях.

И в этом ты прав. Так что, если это правильно

было доказано, никто не идет на то, что считает страш-

ным, ведь мы нашли, что быть ниже самого себя - это

невежество.

Протагор согласился.

С другой стороны, когда люди осмеливаются на

что-нибудь, то идут все - и робкие, и мужественные, е

и, таким образом, и робкие, и мужественные идут на

одно и то же.

Но все-таки, Сократ, совершенно противополож-

но то, на что идут робкие, и то, на что идут мужествен-

ные. Вот хоть на войну - одни желают идти, а другие

не желают.

! - Идти на войну - это прекрасно или безобразно?

Прекрасно.

А ведь если прекрасно, то и хорошо, по преж-

нему нашему условию: мы ведь согласились, что все

прекрасные действия хороши.

Ты прав, таково и мое всегдашнее мнение.

И правильно. Но кто же из них, как ты утверж- 360

даешь, не хочет идти на войну, хотя это прекрасно и

хорошо?

Робкие.

473