пар.91-101.

§ 91. Перенос на предельно расширенную сферу интенционального

То, что выше излагалось нами с преимущественным вниманием к восприятию, в действительности значимо относительно всех видов интенциональных переживаний. После произведенной редукции мы обнаруживаем в воспоминании вспоминаемое как таковое, в ожидании ожидаемое как таковое, в воображающей фантазии воображаемое как таковое.

В каждом из этих переживаний „обитает" ноэматический смысл. И, сколь бы родствен ни был этот смысл различных переживаний, сколь бы существенно тождествен ни был он по своему основному составу, он, во всяком случае, различен в различных видах переживаний и даже возможное общее по меньшей мере получает иную характеристику, причем со всей необходимостью. Может случиться так, что всякий раз речь идет о цветущем дереве и что всякий раз оно является таким, чтобы адекватное описание являющегося необходимо пользовалось одними и теми же выражениями. Однако ноэматические корреляты восприятия, фантазии, образного вызывания в памяти, воспоминания тем не менее будут сущностно различны. В одном случае являющееся характеризуется как „живая действительность", в другом — как фикция, затем — как вызывание в памяти и т. д.

Таковы характеристики, которые мы обретаем как наличные в воспринимаемом, воображаемом, вспоминаемом и т.д. как таковые — как нечто, неотделимое от них — в самом смысле восприятия, в самом смысле фантазии, в самом смысле воспоминания, как необходимо принадлежащее в корреляции к соответствующим видам ноэтических переживаний.

Итак, если необходимо адекватно и полно описать интенциональные корреляты, мы должны учесть и зафиксировать в строгих понятиях все подобные характеристики, — те, которые не случайны, но упорядочены по сущностным законам.

Благодаря этому мы замечаем, что в пределах полной ноэмы мы должны на деле, как мы и предупреждали об этом уже заранее, разделять сущностно различные слои, группирующиеся вокруг центрального „ядра", чисто „предметного смысла", то есть вокруг того, что в наших примерах может описываться сплошь в одних и тех же выражениях, поскольку различные по виду, но параллельные друг другу переживания могут заключать в себе тождественное. Одновременно мы видим, что если мы вновь устраним скобки, в какие были помещены полагания, то параллельно, соответствуя различным понятиям смысла, должны различаться разные понятия не подвергшихся модификации объективностей, из которых „сам" предмет, то есть именно тождественное, которое один раз воспринимается, другой раз вызывается в памяти, третий раз образно представляется на живописном полотне и т. п., возвещает лишь одно центральное понятие. Пока нам достаточно этого указания.

Нам остается получше осмотреться в сфере сознания, чтобы попытаться ознакомиться с ноэтически-ноэматическими структурами на примере основных способов сознания. Действительно подтверждая их, мы одновременно удостоверимся, двигаясь шаг за шагом, в постоянной значимости фундаментальной корреляции между ноэсисом и ноэмой.

§ 92. Аттенциональные сдвиги в ноэтическом и ноэматическом аспекте

В подготовительных главах мы не раз уже говорили об особого рода сдвигах сознания, какие пересекаются со всеми прочими видами интенциональных событий и тем самым составляют совсем особую весьма всеобщую структуру сознания. Принято метафорически говорить о, „духовном взоре", о „луче взгляда" чистого Я, о том, куда обращается и от чего отворачивается этот луч. Соответствующие этому феномены выделились для нас как совершенно ясное и четкое единство. Они играют главную роль, когда речь заходит о „внимании", и их же, не размежевывая феноменологически с другими феноменами и смешивая с этими последними, именуют модусами внимания. Мы, с нашей стороны, намерены зафиксировать это выражение и, кроме того, говорить об аттенциональных сдвигах, имея в виду исключительно четко вычлененные нами события, равно как группы родственных феноменальных сдвигов, которые нам предстоит еще конкретнее описывать в дальнейшем.

Речь при этом идет о серии idealiter* возможных сдвигов; они уже предполагают существование ноэтического ядра и необходимо неотъемлемо характеризующих его моментов различного рода, сами по себе не переменяют относящиеся сюда ноэматические осуществления, но все же представляют собой изменения переживания в целом как по его ноэтической, так и по его ноэматической стороне. Лучи чистого „я" проходят то сквозь этот, то сквозь тот ноэтический слой, или же (как то бывает при воспоминаниях внутри воспоминаний, которые могут быть в свою очередь воспоминаниями второй и более высокой степени) лучи проникают внутрь заключенных друг в друге слоев, то двигаясь по прямой вперед, то возвращаясь назад, в рефлексии. В пределах данного совокупного поля потенциальных ноэс и соответствующих ноэтических объектов мы то бросаем взгляд на некое целое, например на дерево, перцептивно наличное, то на отдельные части и моменты его, то на какую-то находящуюся поблизости другую вещь, то на какую-то сложную взаимосвязь или происшествие. Вдруг мы обращаем свой „взор" на объект воспоминания, который внезапно „приходит нам в голову", — вместо того чтобы следовать ноэсе восприятия, которая в целостном, хотя и многообразно расчлененном континууме конституирует для нас непрестанно являющийся вещный мир. Наш „взор" через посредство ноэсы воспоминания переходит в мир воспоминаний, блуждает в нем или же переходит затем к воспоминаниям иных ступеней, в чисто фантастические миры и т.д.

Останемся ради простоты в одном интенциональном слое, в мире восприятия, который пребывает в бесхитростной достоверности. Зафиксируем в идее, по его ноэматическому наполнению, некую сознаваемую по мере восприятия вещь или же некий происходящий с вещами процесс, равно как зафиксируем, по его полной имманентной сущности, на соответствующем отрезке его феноменологической длительности, все целое конкретное сознание такой вещи или такого процесса. Тогда к такой идее будет непременно относиться и фиксация аттенционального луча с относящимся к нему определенным блужданием. Потому что и этот луч — тоже момент переживания. Тогда очевидно, что в идеале возможны такие способы изменения зафиксированного переживания, которые мы назовем так: „изменения просто в распределении внимания и его модусов". Ясно, что ноэматический состав переживания остается тождественным, так что мы можем сказать: одна и та же предметность характеризуется как постоянно живо телесно наличествующая и предстающая в тех же самых способах явления, с теми же ориентациями и с теми же признаками; такой-то и такой-то состав содержания этой предметности сознается в тех же модусах неопределенного намекания и лишенного наглядности соприсутствования. И изменение, говорим мы, выделяя и сопоставляя между собой параллельные ноэматические составы, состоит исключительно в том, что в одном привлекаемом для сравнения случае „предпочтение", как оказывается, отдается одному, в другом — другому предметному моменту или же что в одном случае один и тот же момент оказывается „напрямую и особо замеченным", в другом — „замеченным только наряду с другими", в третьем он остается „совершенно незамеченным", хотя он и продолжает оставаться являющимся. Есть различные такие модусы, которые в основном принадлежат вниманию. При этом группа модусов актуальности отделяется от модуса неактуальности и от того, что мы попросту называем невниманием, так сказать, модусом мертвой осознанности.

С другой стороны, ясно и то, что все эти модификации относятся не только к переживанию в его ноэтическом составе, но что они затрагивают также и ноэмы переживания, что со стороны ноэмы они — невзирая на тождественность ноэматического ядра — представляют собою особый род характеристик. Обычно внимание сравнивают с ярким светом, который освещает пространство. То, что специфически замечается во внимании, находится в более или менее ярком световом пятне, но это замеченное может затем и зайти в полутень, и задвинуться в полнейшую тьму. Этот образ не способен охарактеризовать все модусы, какие зафиксирует со всеми различиями, существующими между ними, феноменология, однако он достаточно показателен, чтобы выявить происходящие со всем являющимся перемены. Изменения в степени освещенности не меняют являющееся в его собственном смысловом составе, однако свет и тьма модифицируют способ его явления, их следует находить и описывать в направлении взгляда на ноэматический объект.

При этом модификации внутри ноэмы, очевидно, не таковы, чтобы в идеальном пограничном случае к чему-то остающемуся тождественным привходили некие добавления извне, — нет, именно конкретные ноэмы претерпевают коренные изменения, речь идет о необходимых модусах способа данности тождественного.

При ближайшем рассмотрении все же оказывается, что положение не таково, чтобы все совокупное ноэматическое содержание, характеризующееся соответствующим модусом внимания, так сказать, аттенциональное ядро, сохранялось постоянно при всевозможных аттенциональных модификациях. Напротив, обнаруживается, если смотреть с ноэтической стороны, что известные ноэсы, то ли по необходимости, то ли по определенной их возможности, обусловливаются модусами внимания, а прежде всего — позитивной внимательностью в особо отмеченном смысле снова. Любое „совершение акта", например: „актуальное занятие позиции", „вынесение" решения в случае сомнения, акт отклонения и отвержения, акт полагания субъекта и акт дополнительной предикации, совершение оценивания, оценивания „за другого", акт выбора и т. д.— все это предполагает позитивное внимание или, вероятно, лучше сказать, заключает в себе позитивное внимание, обращаемое на то, в направлении чего занимает позицию „я". Однако сказанное отнюдь не меняет того, что функция блуждающего и в отношении охватываемого им пространства то расширяющегося, то сужающегося взгляда означает существование особого рода измерения коррелятивных ноэтических и ноэматических модификаций, систематическое исследование сущности которых относится к основным задачам общей феноменологии.

Аттенциональные конфигурации обладают в своих модусах актуальности в особо отмеченной степени характером субъективности, и такой характер приобретают затем и все те спонтанные, функции, которые именно модализируются этими модусами, то есть предполагают таковые по их устроенности. Луч внимания „дает себя" так, что он излучается чистым „я" и ограничивается предметным, — направляясь к последнему или отвлекаясь от него. Такой луч не расстается с „я", но он есть луч „я" и остается таковым. „Объект" задевается им, он может быть целью луча, но он все же лишь полагается в сопряженность с „я" (и полагается самим же „я"), а не становится сам „субъективным". То занятие позиции, какое несет в себе луч „я", есть вследствие этого акт самого же „я"; „я" действенно и страдательно, оно свободно или детерминировано. „Я", говорили мы выше, „живет" в таких актах. Эта „жизнь" означает не просто то, что какие-то „содержания" пребывают в некоем потоке содержаний, она означает многообразие доступных описанию способов того, как чистое „я", — эта „свободная сущность", каковая есть оно, — живет внутри известных интенциональных переживаний с общим для них модусом cogito. Выражение „свободная сущность" и означает не что иное, как именно такие жизненные модусы — модусы вольного исхождения из себя самого, возвращения в себя и к себе, спонтанной деятельности, страдания, возможности познавать нечто в объектах опытным путем и т. д. Все же то, что происходит в потоке переживаний помимо луча „я", помимо cogito, характеризуется существенным образом иначе, — все это лежит за пределами актуальности „я", однако, как замечали мы уже ранее, принадлежит „я" постольку, поскольку все это — поле потенциальности, на котором совершает свои свободные акты „я".

На этом завершим общую характеристику ноэтически-ноэматических тем, которые должны с систематической основательностью трактоваться феноменологией внимания.[65][31]

§ 93. Переход к ноэтически-ноэматическим структурам сферы высшего сознани

В дальнейшей серии рассуждений мы намерены обсудить структуры сферы „высшего сознания", где в единстве конкретного переживания многократно надстраиваются друг над другом ноэсы, в соответствии с чем фундируются и ноэматические корреляты. Ибо не бывает ноэтического момента без специфически принадлежащего ему ноэматического — гласит сущностный закон, находящий свое подтверждение на каждом шагу.

И при ноэсах высшей ступени, взятых конкретно полно, в ноэматическом составе выступает центральное ядро, которое по преимуществу выходит на первый план, — это „подразумеваемая объективность как таковая" (слово „объективность" в кавычках, как того и требует феноменологическая редукция). И здесь эту центральную ноэму следует брать в том ее подвергшемся модификации объективном составе, в каком она и есть именно ноэма, то есть сознаваемое как таковое. После чего можно видеть и здесь, что такая объективность — нового рода, — ибо объективное, что берется нами модифицированно, под именем „смысл", как это и происходит, например, в нашем научном исследовании, вновь становится чем-то объективным, однако отличающимся уже своим собственным достоинством, — что такая объективность обладает своими способами данности, своими „характеристиками", своими многообразными модусами, вместе с которыми она сознается в полной ноэме соответствующего ноэтического переживания, или же соответствующей разновидности переживания. Естественно, и здесь любым различениям внутри ноэмы должны соответствовать параллельные различения в не подвергшейся модификации объективности.

Дело дальнейшей феноменологической работы — установить, рассматривая ноэмы определенной разновидности (например, восприятия) с ее переменчивыми обособлениями, что по сущностному закону связано для нее именно самой разновидностью, а что — дифференцирующими обособлениями. Связь же проходит насквозь — в сфере сущностей не бывает случайного, всё соединено сущностными связями, и так в особенности ноэсис и ноэма.

§ 94. Ноэсис и ноэма в области суждени

Рассмотрим как пример из этой сферы фундируемых сущностей предицирующее суждение. Ноэма вынесения суждения, то есть конкретного переживания суждения, — это „то, что судится как таковое", но это есть не что иное или по меньшей мере в своем основном ядре есть не что иное, как то, что обыкновенно мы попросту называем суждением.

Чтобы была схвачена полная ноэма, суждение действительно должно быть взято в его полной ноэматической конкретности, в какой оно сознается в конкретном вынесении суждения. „То, что судится" нельзя смешивать с „тем, о чем выносится суждение". Если суждение строится на основе восприятия или какого-либо иного просто „полагающего" представления, то ноэма представления входит в полную конкретность вынесения суждения (как, равным образом, и представляющий ноэсис становится сущностной составной частью конкретного ноэсиса суждения) и принимает в суждении известные формы. Представляемое как таковое получает форму апофантического субъекта или объекта и т. п. Ради простоты мы абстрагируемся здесь от высшего слоя словесного „выражения". „Предметы, о которых" выносится суждение, — в особенности предметы, представляющие собой субъект суждения — суть присущее суждению „то, о чем". Сформированное из них целое, совокупное „что" суждения, причем взятое точно так, с той характеризацией, в том способе данности, в каком оно „сознается" в переживании, — это „что" составляет полный ноэматический коррелят, предельно широко понимаемый „смысл" переживания суждения. Говоря точнее, это „смысл в как его способа данности", насколько этот способ может быть обретен в нем как характеристика.

При этом нельзя, однако, забывать о феноменологической редукции, которая требует от нас заключить в „скобки" вынесение суждения, если только мы хотим обрести в чистом виде ноэму нашего переживания, переживания суждения. Если мы произведем редукцию, тогда окажется, что друг другу во всей феноменологической чистоте противостоят полная конкретная сущность переживания суждения, или, как выразимся мы теперь, ноэсис суждения, конкретно схваченный как сущность, и принадлежащая ему и необходимо единая с ним ноэма суждения, то есть „вынесенное суждение" как эйдос, в свою очередь во всей феноменологической чистоте.

Психологистов все тут будет раздражать, потому что они не склонны различать суждение как эмпирическое переживание и суждение как „идею", как сущность. Для нас же такое различение уже не нуждается в обосновании. Однако тот, кто примет его, будет смущен. Потому что это потребует от него признания того, что различения такого не довольно, что после него требуется фиксировать целый ряд идей, заключенных в сущности интенциональности суждения и расходящихся в две разные стороны. Прежде же всего необходимо понять, что в суждении, как и в любых интенциональных переживаниях, следует принципиально различать две стороны — ноэсис и ноэму.

Критически заметим по этому поводу, что установленные в „Логических исследованиях" понятия „интенциональной" сущности и сущности „по мере познания",[66][32] правда, корректны, однако допускают еще и второго рода истолкование, а именно они могут принципиально пониматься как выражения не только ноэтической, но и ноэматической сущности, и что ноэтическое понимание, односторонне проведенное в „Логических исследованиях", как раз и не есть то понимание, какого требует концепция чисто логического понятия суждения (то есть понятия, в каком нуждается чистая логика в противоположность ноэтическому понятию суждения в нормативной логической ноэтике). Вероятно, в верную сторону указывает уже и то различение, которое утверждает себя в обыденной речи, а именно различение вынесения суждения и вынесенного суждения, — оно указывает на то, что переживанию суждения коррелятивно принадлежит само суждение как ноэма.

Вот это последнее и следовало бы тогда понять как „суждение", то есть предложение в чисто логическом смысле, — только что логика не интересуется ноэмой в ее полном составе, а интересуется лишь суждением в его исключительной определенности, более узкой сущностью, к более конкретному определению которой и был указан путь „Логическими исследованиями", тем упомянутым выше опытом разграничения, какой содержался в них. Если же мы, исходя из определенного переживания суждения, намерены обрести полную ноэму, то, как говорилось выше, мы должны брать „это" суждение точно таким, каким сознается оно в этом переживании, между тем как при формально-логическом рассмотрении тождественность „этого" суждения простирается куда дальше. Очевидное суждение „S есть Р" и „то же самое" суждение, вынесенное вслепую, ноэматически различны, однако ядро их смысла тождественно, и как раз только оно и играет решающую роль в формально-логическом рассмотрении. Это различие подобно тому, какое мы рассматривали выше, — различию между ноэмой восприятия и ноэмой параллельного вызывания в памяти, где один и тот же предмет представляется с одним и тем же содержательным наполнением, с одной и той же характеристикой (как „достоверно сущий", как „сомнительный" и т. п.). Виды актов различны, и вообще остается еще весьма широкий простор для феноменологических различении, — однако ноэматическое „что" тождественно. Прибавим еще к этому, что только что охарактеризованной идее суждения, составляющей основное понятие формальной логики (относящейся к предикативным значениям дисциплине mathesis universalis), коррелятивно противостоит ноэтическая идея — „суждение" во втором смысле, а именно суждение, понятое как вынесение суждения вообще, в его эйдетической и только формой определенной всеобщности. Это фундаментальное понятие формального ноэтического учения о суждении.[67][33]

Все вышеизложенное значимо и для всех прочих ноэтических переживаний, например, само собой разумеющимся образом для всех тех, что сущностно родственны суждениям как предикативным достоверностям, — таковы допущения, предположения, сомнения, отвержения, — причем сходство может заходить настолько далеко, что в ноэме будет выступать одно и то же смысловое наполнение, но только снабжаемое различными „характеристиками". Одно и то же „S есть Р" в качестве ноэматического ядра может выступать как „содержание" некой уверенности, некоторого возможного предположения или допущения и т. д. В ноэме это самое „S есть Р" присутствует не в одиночку, — как содержание, которое мыслится, оно есть нечто несамостоятельное; оно всегда сознается в пределах переменчивых характеристик, без которых никак не может обойтись ноэма в ее полноте; оно осознается под знаком „вероятного" или „возможного", „достоверного", „немыслимого" и т. п. — все это характеристики, которые уместно ставить в модифицирующие кавычки, и которые как корреляты специально придаются таким ноэтическим моментам переживания, как признание возможным, вероятным, немыслимым и т.п.

Вместе с тем видно, что здесь начинают вырисовываться два фундаментальных понятия „содержания суждения", а также и содержания предположения, вопрошания и т.д. Логики нередко говорят о содержании суждения так, что очевидно (хотя без столь необходимых различений) подразумевается ноэтическое или же ноэматически-логическое понятия суждения, то есть те два понятия, которые мы охарактеризовали выше. Параллельно этим двум понятиям, впрочем, естественно, никогда не совпадая ни с ними, ни друг с другом, идут соответствующие пары понятий, относящиеся к предположениям, вопрошаниям, сомнениям и т. д. Но здесь мы получаем второй смысл понятия „содержание суждения" — это то „содержание", которое может быть общим у суждения с предположением (предполаганием), с вопросом (вопрошанием) и иными ноэмами актов или же с ноэсами.

§ 95. Аналогичные различения в сфере души и воли

Как нетрудно убедиться, аналогичные рассуждения значимы и для сферы души и воли, для переживаний удовольствия и неудовольствия, оценивания во всех смыслах слова, желания, решения, действия, — все это переживания, содержащие неоднократные и нередко весьма многократные напластования — ноэтические и соответственно также ноэматические.

При этом напластования в общем и целом таковы, что самые верхние слои совокупного феномена могут „отпасть", отнюдь не мешая всему прочему быть конкретно полным интенциональным переживанием (впрочем, это вызывает модификацию несмотря на всю тождественность), и что, наоборот, конкретное переживание может принять новый ноэтический совокупный слой, — так бывает, например, когда на конкретное представление „наслаивается" несамостоятельный момент „оценивания" или же когда он, напротив, „отпадает". Однако вместе с его отпадением происходят и известные феноменологические модификации нижних слоев.

Если восприятие, фантазирование, суждение и т. п. фундируют таким путем совершенно перекрывающий их слой оценивания, то в этом фундируемом целом, по своей высшей ступени обозначаемом как конкретное переживание оценивания, перед нами различные ноэмы, или же, соответственно, смыслы. Воспринимаемое как таковое, как смысл, специально относится к восприятию, однако оно тоже входит в смысл конкретного оценивания, фундируя его смысл. Соответственно мы должны различать, с одной стороны, предметы, вещи, обстоятельства, положения дел, которые пребывают в оценивании как ценности, или же, соответственно, как ноэмы представления, суждения и т. п., фундирующие сознание ценности; с другой стороны, сами ценные предметы, сами отношения ценностей или, соответственно, отвечающие им ноэматические модификации, и затем принадлежащие конкретному ценностному сознанию полные ноэмы.

Для того чтобы пояснить сказанное, заметим прежде всего, что ради большей отчетливости мы поступим разумно, если введем здесь (как и во всех аналогичных случаях) различающие относительные термины, чтобы лучше разграничить ценный и ценностный предмет, ценное и ценностное положение дел, ценное и ценностное свойство. Мы говорим о „вещи", которая ценна, которая имеет характер ценности, ценностность и, напротив, о конкретной ценности, даже о ценностной объектности. Мы параллельно говорим о простом положении дел, или о простом положении вещей, и о ценностном положении дел, или о ценностном положении вещей — там, где оценивание в качестве фундирующей его основы располагает сознанием положения дел. Ценностная объектность имплицирует свой предмет, в качестве нового объективного слоя она вносит сюда ценностность. Ценностное положение дел заключает в себе относящееся к нему „простое" положение дел, ценностное свойство — свойство вещи и сверх того — ценностность.

Далее, и здесь тоже необходимо различать между „самой" ценной объектностью и ценной объектностью в кавычках, заключающейся в ноэме. Подобно тому как восприятию противостоит воспринимаемое как таковое в таком смысле, который исключает вопрос о том, правда ли, что это воспринятое есть на деле, так и оцениванию — оцениваемое как таковое, и вновь так, что не ставится вопрос о бытии ценности (бытии оцениваемой вещи и его поистине ценностного бытия). Любые актуальные полагания необходимо выключить для постижения ноэмы. И необходимо вновь хорошо помнить о том, что к полноте „смысла" оценивания вновь принадлежит „что" оценивания во всей его полноте, в какой сознается оно в соответствующем ценностном переживании, и что ценная объектность в кавычках не есть заведомо то же самое, что полная ноэма.

Точно так же проводятся такие различения и в сфере воли.

С одной стороны, перед нами то решение или „решание", какое мы всякий раз осуществляем, со всеми переживаниями, в каких нуждается оно как в основе и какие оно заключает в себе, взятое в своей конкретности. Сюда относится и немало ноэтических моментов. В основе полаганий воли лежат оценивающие, вещные полагания и т. п. С другой стороны, мы находим решение как вид специфически относящейся к области воли объектности, а эта объектность, очевидно, фундирована в иных, подобных же ноэматических объектностях. Если мы как феноменологи выключим все наши полагания, то за феноменом воли как феноменологически чистым интенциональным переживанием вновь останется его „валимое как таковое" как присущая волению ноэма, — подразумеваемое волей, причем точно так, как „подразумевается", „разумеется", „мнится" оно в этом волении (в его полной сущности), со всем тем, что здесь волится и „ради чего" это волится.

Мы только что упомянули „мнение". Слово это повсюду напрашивается здесь — подобно словам „смысл" и „значение". Мнению или подразумеванию соответствует „мнение", приданию значения соответствует значение. Между тем все эти слова несут в себе вследствие перевода и переноса, возможность столь многих эквивокаций — они в немалой степени происходят от соскальзывания в коррелятивные слои, научное размежевание которых должно проводиться со всей должной строгостью, — что в отношении их уместна величайшая осторожность. Наши рассуждения движутся сейчас в предельно широком объеме сущностного рода „интенциональное переживание". Речь же о „мнении"-„подразумевании" нормальным образом ограничивается более узкими сферами — теми, что одновременно функционируют как нижние слои феноменов более широких сфер. Поэтому как термин это слово (все родственные ему выражения тоже) заслуживает внимания лишь в отношении более узких сфер. Что же касается общих положений, то наши новые термины с приданными им показательными анализами, несомненно, послужат нам гораздо лучше.

§ 96. Переход к последующим главам. Заключительные замечани

Мы потому положили столь тщательный труд на общую разработку того различия, какое существует между ноэсисом (то есть конкретным полным интенциональным переживанием, получающим наименование, подчеркивающим ноэтические компоненты его) и ноэмой, что постижение этого различия и овладение им чрезвычайно значительны для феноменологии и даже выступают как решающие факторы ее подлинного обоснования. В первый момент кажется, что речь идет о чем-то разумеющемся само собою, — любое сознание есть сознание чего-либо, а способы сознания весьма различны. При ближайшем подходе мы ощутили, однако, огромные трудности. Они касаются уразумения способа бытия ноэмы, того, как ноэма заключается, „лежит" в переживании, как она „сознается" в нем. Они в совсем особой степени касаются аккуратного разграничения того, что по способу реальной составной части относится к самому переживанию и что к ноэме, что может быть причислено к ноэме в качестве ее собственности. А после этого значительные трудности доставляет и правильное членение параллельных строений ноэсиса и ноэмы. Даже при условии, что мы уже успешно произвели, в основном и главном, относящиеся сюда различения на анализе представлений и суждений, где они впервые предстают перед нами, для чего логика дает нам ценные, однако далеко не достаточные предварительные разработки, все еще требуется особый труд и все еще приходится бороться с самим собой для того, чтобы не просто постулировать параллельные различения в отношении душевных актов, не просто заявлять об их существовании, но для того, чтобы действительно довести их до ясной данности.

Здесь, в контексте наших медитаций, ведущих ввысь, задача наша не может состоять в том, чтобы систематически разрабатывать отдельные части феноменологии. Конечно, наши цели требуют того, чтобы мы глубже прежнего входили в суть дела и схематически набрасывали начала подобных исследований. Это необходимо, поскольку нужно прояснять ноэтически-ноэматические структуры настолько, чтобы стало понятным значение их для проблематики и методики феноменологии. Содержательное представление о плодотворности феноменологии, о значительности ее проблем, о характере ее процедур может быть получено нами лишь тогда, когда мы на деле вступаем в одну область за другой, когда зримой становится широта проблем, открывающаяся в каждой из них. Однако мы вступаем в каждую из них, ощущая их как твердую почву, на какой развернется наш труд, лишь после того, как произведем феноменологические исключения и прояснения, в связи с чем впервые становится понятным и смысл тех проблем, которые решаются здесь. И в дальнейшем, как это отчасти было уже и раньше, мы, анализируя, обнаруживая и подтверждая существование проблем, будем строго придерживаться такого стиля работы. Сколь бы многоликими ни представлялись новичку материи, о которых мы трактовали, мы пребываем в ограниченных пределах. Естественно, мы отдаем предпочтение тому, что располагается относительно недалеко от входов в феноменологию и что безусловно необходимо для того, чтобы прослеживать основные систематические линии. Трудно все, все требует мучительной концентрации на данностях специфически феноменологического сущностного созерцания. В феноменологию, а значит, и в философию не ведет „царский путь". Есть только один путь — тот, что предначертан их собственной сущностью.

В заключение да будет позволено следующее замечание. В нашем изложении феноменология предстает как наука, которая теперь только начинается. Лишь будущее покажет, что из итогов тех анализов, на какие мы решались, окажется окончательным. Конечно, многое из того, что мы описывали, sub specie aeterni должно описываться иначе. Однако к одному мы вправе и должны стремиться — к тому, чтобы, делая новый шаг, верно описывать то, что мы действительно видим с нашей точки зрения даже и после самого серьезного изучения. Мы поступаем так, как поступает путешественник в неведомой части света, — он тщательно описывает все, что повстречается ему на неторных путях, которые не всегда бывают самыми короткими. Он может спокойно сознавать — он высказывает именно то, что надо было высказать при сложившихся обстоятельствах времени и места; все это как верное выражение увиденного навсегда сохранит свою ценность, даже если новые исследования и потребуют новых, значительно усовершенствованных описаний. Станем и мы придерживаться такого взгляда и будем выступать в дальнейшем верными излагателями феноменологических образований, в прочем же храня позицию внутренней свободы даже и в отношении своих собственных описаний.

Глава четвертая. К ПРОБЛЕМАТИКЕ НОЭТИЧЕСКИ-НОЭМАТИЧЕСКИХ СТРУКТУР

§ 97. Гилетические и ноэтические моменты в качестве реальных, ноэматические — в качестве нереальных моментов переживани

Вводя различение ноэтического и ноэматического, мы в предыдущей главе пользовались выражениями „реальный" и „интенциональный анализ". С этого и продолжим. Есть реальные компоненты феноменологически чистого переживания. Ради простоты ограничимся ноэтическими переживаниями самой низкой ступени, стало быть, такими, какие не стали в своей интенциональности комплексными благодаря многократно надстраивающимся друг над другом ноэтическим слоям, как то констатировали мы для мыслительных актов, для актов душевной сферы и воли.

Примером пусть нам послужит какое-нибудь чувственное восприятие, простое восприятие дерева, — таковое мы, вот в это мгновение выглядывая в сад, и обретаем, когда мы в единстве сознания рассматриваем это дерево вон там: вот оно стоит недвижно, вот ветер колышет его ветки, и дерево еще и потому представляется нам в весьма различных способах явления, что мы, непрестанно рассматривая его, меняем свое пространственное положение относительно его, скажем, то подходя к окну, то меняя положение головы, то — положение глаз, и в тоже самое время то напрягая, то ослабляя аккомодацию и т. д. Единство одного восприятия может в таком роде обнимать громадное многообразие модификаций, каковые мы, как наблюдатели с естественной установкой, то приписываем действительному объекту в качестве изменения такового, то реальному и действительному отношению к нашей реальной психофизической субъективности, то, наконец, этой последней. Теперь же мы должны описать, что из всего этого пребудет в качестве феноменологического остатка после редукции к „чистой имманентности" и что при этом сможет считаться реальной составной чистого переживания, а что — нет. И тут все дело в одном — в том, чтобы вполне прояснить для себя, что хотя к сущности переживания восприятия в нем самом и принадлежит „воспринятое дерево как таковое", или же, иначе, полная ноэма, которая отнюдь не затрагивается тем, что действительность самого дерева и вообще всего мира выключена нами, но что, с другой стороны, эта ноэма с ее „деревом" в кавычках точно также не содержится в восприятии, как и само действительное дерево.

Что же реально найдем мы в восприятии как чистом переживании, что реально содержится в нем, — подобно тому, как в целом содержатся его части, его фрагменты и нефрагментируемые моменты? Мы уже иной раз вычленяли такие подлинные, реальные составные, именуя их составными материальными и ноэтическими. Сопоставим таковые как контраст ноэматическому составу.

Цвет ствола дерева, сознаваемый исключительно по мере восприятия, — это точь-в-точь тот цвет, какой, до феноменологической редукции, мы принимали за цвет ствола действительного дерева (по крайней мере, поступая как „естественные" люди и до вмешательства сюда знания физики). Вот этот цвет, введенный в скобки, принадлежит теперь ноэме. Но он теперь уже не принадлежит, как реальная составная, к переживанию восприятия, хотя мы и продолжаем обнаруживать в нем „нечто подобное цвету", а именно „ощущаемый цвет", гилетический момент конкретного переживания, в каком „нюансируется" ноэматический и, соответственно, „объективный" цвет.

При этом этот — один и тот же — ноэматический цвет, каковой в непрерывном единстве изменчивого сознания восприятия сознается как тождественный и неизменный в себе, нюансируется в непрерывной множественности ощущаемых цветов. Мы видим дерево, цвет которого — цвет его, дерева, — не изменяется, между тем как поворот глаз, наша ориентация относительно дерева многократно меняется, наш взгляд непрестанно бродит по стволу и ветвям по мере того, как мы подходим ближе к дереву, таким путем, самыми разными способами, придавая подвижность переживанию восприятия. Если совершать теперь рефлексию ощущения, скажем рефлексию нюансирований, то мы будем схватывать их как очевидные данности, и с такой же совершенной очевидностью, сменяя установку и направление внимания, можем также приводить в сопряженность и нюансирования и соответствующие предметные моменты, распознавая таковые как соответствующие им и при этом также видя, без каких-либо дополнительных усилий, что, к примеру, какой-либо фиксированный цвет вещи и принадлежные к нему нюансируемые цвета соотносятся как „единство" и непрерывное „многообразие".

И мы, совершая феноменологическую редукцию, может обретать даже и генеральное сущностное усмотрение того, что этот предмет „дерево" может является в восприятии вообще как объективно определенный именно так, как он является, лишь тогда, когда гилетические моменты (или же в случае непрерывного континуума целого ряда восприятий — лишь когда непрерывные гилетические сдвиги) — именно такие, а не иные. Вот в чем, выходит, и заключено то, что любое изменение гилетического наполнения восприятия, если только таковое не прерывает сознание восприятия вообще, по меньшей мере приводит к тому, что являющееся становится объективно „иным" — все равно, в себе ли самом, в принадлежном его явлению способу ориентации относительно его и т. п.

Вместе со всем этим становится совершенно несомненным, что „единство" и „многообразие" принадлежат тут совершенно различным измерениям, а именно, все гилетическое принадлежит к конкретному переживанию в качестве реальной составной, между тем как все „репрезентирующееся" и „нюансирующееся" в нем в качестве многообразия принадлежит к ноэме.

Материалы же — так говорили мы уже и раньше — „одушевляются" ноэтическими моментами, они — в то время как Я обращено не к ним, но к предмету, — претерпевают „постижения", „наделения смыслом", каковые мы в рефлексии схватываем именно в этих материалах и вместе с ними. Откуда относительно всего этого немедленно следует: не только гилетические моменты (ощущаемые цвета, звуки и т. д.), но и одушевляющие их постижения, — следственно, и то и другое в одном, — включая сюда и явление цвета, звука и вообще любого качества предмета — все это принадлежит к „реальному" составу переживания.

И теперь значимо вообще: восприятие в себе самом есть восприятие его предмета, а всякому компоненту, какой вычленяет в предмете „объективно" направленное описание, соответствует реальный компонент восприятия: однако — на это следует обратить особое внимание — лишь постольку, поскольку описание твердо держится предмета, как сам он „пребывает" вот в этом восприятии. Все такие ноэтические компоненты и называть мы можем, лишь возвращаясь к ноэматическому объекту и моментам такового, и, следовательно, мы можем говорить: сознание, конкретнее же — сознание восприятия вот такого-то ствола дерева, вот такого-то цвета ствола дерева и т. д.

С другой же стороны, наше рассуждение показало и то, что единство переживаний гилетических и ноэтических составных — совершенно иное, нежели „сознаваемое в нем" единство составных ноэмы, и, далее, в свою очередь иное, нежели то единство, какое объединяет весь реальный состав переживания с тем, что, в качестве ноэмы, осознается благодаря нему и в них. Все „трансцендентально конституируемое" „через посредство" ноэтических функций „на основании" материальных переживаний — это, конечно, нечто „данное", причем — если верно и точно описывать переживание и ноэматически сознаваемое в нем в чистом интуировании — с очевидностью данное; однако это данное принадлежит к переживанию в совершенно ином смысле, нежели реальные, а тем самым настоящие, в собственном смысле, конституенты такового.

Если мы феноменологическую редукцию, а равным образом и чистую сферу переживания называем „трансцендентальными", то такое именование основывается как раз на том, что мы в такой редукции обретаем некую абсолютную сферу материалов и ноэтических форм, к определенным образом устроенным сплетениям каковых и принадлежит как раз, согласно имманентной сущностной необходимости, сама эта чудесная осознанность некоего даваемого так-то и так-то определенного или же определимого, каковое для самого сознания есть нечто противолежащее, принципиально иное, ирреальное, трансцендентное, и что здесь — праисточник единственно мыслимого разрешения глубочайших познавательных проблем, касающихся сущности и возможности объективно значимого познания всего трансцендентного. „Трансцендентальная" редукция совершает ????? касательно реальности, — однако к тому, что сохраняет она от действительности, принадлежат ноэмы с заключенным в них ноэматическим единством, а тем самым и тот способ, каким именно сознается и в специфическом смысле дается реальное в сознании. Осознание того обстоятельства, что тут речь идет исключительно об эйдетических, следовательно, безусловно необходимых взаимосвязях, открывает широкое поле перед исследованием — поле сущностных сопряженностей ноэтического и ноэматического, переживания сознания и коррелята сознания. Последняя же из названных сущностных рубрик включает в себя и следующее: предметность сознания как таковую, а одновременно и все формы ноэматического „как" подразумеваемости или же, соответственно, данности. Если оставаться в кругу нашего примера, то тут первым делом появляется всеобщая очевидность того, что восприятие есть не пустая актуализация предмета в настоящем, но что к собственной сущности восприятия („априорно") принадлежит то, что у него есть „свой" предмет, каким восприятие к тому же всегда обладает как единством определенного ноэматического состава, каковой для других восприятий „того же самого" предмета непременно будет иным, хотя и всякий раз предначертанным по мере сущности, или же, иначе, что к сущности такого-то, объективно определенного так-то и так-то предмета принадлежит то, что лишь в восприятиях подобной дескриптивной устроенности он бывает ноэматическим, только в них может быть таковым и т. д.

§ 98. Способ бытия ноэмы. Учение о формах ноэс. Учение о формах ноэм

Однако есть еще нужда в важных дополнениях. Прежде всего надо обратить внимание на то, что любой переход от феномена к рефлексии, каковая сама реально анализирует таковой, или же к совершенно иначе устроенной рефлексии, какая подвергает расчленению его ноэму, порождает новые феномены, и что мы впали бы в заблуждение, если бы стали смешивать новые феномены, которые в известной мере являются преобразованиями прежних, с прежними и все заключенное — реально или ноэматически — в новых приписали бы прежним. Так, например, отнюдь не подразумевается, что материальные содержания, скажем нюансируемые содержания цвета, точно так же наличествуют в переживании восприятия, как наличествуют они в анализируемом переживании. В первом из них, — чтобы указать лишь на одно обстоятельство, — они содержались как реальные моменты, однако не воспринимались, не схватывались предметно. В анализируемом же переживании они предметны, они здесь — цели ноэтических функций, каковые прежде не наличествовали. А сами материалы хотя и по-прежнему нагружены своими репрезентативными функциями тем не менее уже испытали существенное изменение (правда, изменение в ином измерении). Все это мы еще обсудим в дальнейшем. Очевидно, что такое различение должно существенно учитываться в феноменологическом методе.

После такого замечания все свое внимание уделим следующим относящимся к нашей особенной теме пунктам. Прежде всего: любое переживание устроено так, что существует принципиальная возможность обращать на него и на его реальные компоненты наш взгляд, равно как и — в направлении обратном — обращать его на ноэму, скажем, на дерево, которое мы видим, как таковое. Конечно, все данное в такой позиции взгляда, — тоже, говоря логически, есть предмет, однако предмет целиком и полностью несамостоятельный. Его esse состоит исключительно в его „percipi" — только что такое положение никоим образом не значимо здесь в берклиевском смысле, коль скоро ведь percipi не содержит здесь esse как свою реальную составную.

Все это, естественно, переносится в эйдетический способ рассмотрения: эйдос ноэмы указывает на эйдос ноэтического сознания, тот и другой эйдетически сопринадлежны друг другу. Интенциональное как таковое есть то, что оно есть, — как интенциональное так-то и так-то сложенного сознания, каковое есть сознание этого интенционального.

Несмотря на эту несамостоятельность ноэма, рассматриваемая сама по себе, может сравниваться с другими ноэмами, исследоваться в своих возможных модификациях и т. д. Можно набрасывать всеобщее и чистое учение о формах ноэм, учение, которому коррелятивно противостояло бы всеобщее и не менее чистое учение о формах конкретных ноэтических переживаний с их гилетическими и специфическим ноэтическим компонентами. Естественно, то и другое учение никоим образом не стали бы соотноситься друг с другом как зеркальные отражения, переходя друг в друга путем простой перемены индекса, скажем так, что мы любой ноэме N субституировали „сознание-чего" — сознание N. Это вытекает уже и из излагавшегося выше относительно сопринадлежности единых качеств в вещной ноэме и их гилетических нюансируемых многообразий в возможных восприятиях вещи.

Теперь может показаться, что то же самое должно быть непременно значимо и относительно специфически ноэтических моментов. В особенности можно было бы указывать на те моменты, благодаря которым определенное комплексное многообразие гилетических данных, например данных цвета, вкуса и т. д., обретает функцию многообразного нюансирования одной и той же объективной вещи. Достаточно ведь только напомнить о том, что в самих материалах, по сущности таковых, сопряженность с объективными единством предначертана не однозначно, и один и тот же материальный комплекс может напротив того испытывать многократные постижения, дискретные и переходящие-перескакивающие одно в другое, — по мере таковых будут сознаваться различные предметности. Не ясно ли уже в связи с этим, что в самих же одушевляющих постижениях как моментах переживания уже заключены существенные различия, так что эти постижения расходятся с нюансированием, каким они следуют и через одушевление которых они конституируют „смысл"? Вследствие чего и хотелось бы сделать следующий вывод: между ноэсисом и ноэмой хотя и наличествует параллелизм, однако наличествует он так, что все образования должны описываться на каждой из сторон — в их со-ответствовании друг другу по мере сущности. Ноэматическое пусть будет полем единств, ноэтическое — полем „конституирующих" многообразий. Сознание же, „функционально" единящее многообразие и одновременно с тем конституирующее единство, на деле никогда не являет тождества там, где в ноэматическом корреляте дано тождество „предмета". Так, если, к примеру, различные отрезки длительного, конституирующего вещное единство восприятия являют тождественное, а именно вот это одно, неизменное в смысле такого восприятия дерево, — оно дается то в такой, то в этакой ориентации, сейчас с передней, потом с задней стороны, cейчас нечетко и неопределенно в отношении визуально схватываемых свойств такого-то места, потом отчетливо и определенно и т. п., — то тогда наличный в ноэме предмет сознается как тождественный в буквальном смысле, однако сознание такового на различных отрезках его имманентного дления — не тождественное, лишь связное, непрерывно-единое.

Сколь бы много верного ни содержалось во всем сказанном сейчас, все же выводы не вполне корректны, — вообще в таких трудных вопросах уместна величайшая осторожность. Существующие здесь параллелизмы — а их несколько, и их очень уж легко спутывать, — отягощены большими трудностями, какие еще нуждаются в прояснении. Мы должны тщательно сохранять во взгляде различие между конкретными ноэтическими переживаниями, переживаниями вкупе с их гилетическими моментами и чистыми ноэсами как простыми комплексами ноэтических моментов. А далее мы должны точно также соблюдать различие между полной ноэмой и, например, в случае восприятия, „являющимся предметом как таковым". Если мы возьмем теперь этот „предмет" и все его предметные „предикаты" — ноэматические модификации предикатов воспринимаемой вещи, какие в нормальном восприятии полагаются попросту как действительные, — то, конечно, и этот предмет и его предикаты — все это единства в сравнении с многообразиями конституирующих переживаний сознания (конкретных ноэс). Однако они же и единства ноэматических многообразий. Мы поймем это сразу, как только включим в круг своего внимания ноэматические характеристики ноэматиче-ского „предмета" (и его „предикатов"), которыми мы до сих пор страшно пренебрегали. Так что несомненно, к примеру, что являющийся цвет — это единство в сравнении с ноэтическими многообразиями, а в особенности в сравнении с многообразиями характерных черт ноэтического постижения. Однако, ближайшее рассмотрение показывает, что любым сдвигам таких характерных черт соответствуют ноэматические параллели если не в самом „цвете", каковой ведь является беспрестанно, то в переменчивых „способах данности" такового. Так что в ноэматических „характеристиках" вообще отражаются ноэтические.

Каким образом это так, и притом не только в сфере восприятия, какой в качестве показательной отдано здесь у нас предпочтение, — это должно стать темой всеобъемлющих анализов. Мы будем анализировать различные виды сознания с их многообразными ноэтическими характеристиками по порядку, старательно разыскивая в них ноэтически-ноэматические параллели.

Однако уже и наперед мы обязаны твердо запомнить, что параллелизм единства предмета, так-то и так-то „подразумеваемого" ноэтически, — предмета в „смысле" — и конституирующих образований сознания („ordo et connexio rerum — ordo et connexio idearum")* не может смешиваться с параллелизмом ноэсиса и ноэмы, в особенности же если таковой разуметь как параллелизм ноэтических и соответствующих ноэматических характерных черт.

Последнему посвящены ниже следующие размышления.

§ 99. Ноэматическое ядро и его характеристики в сфере актуализаций и реактуализации

Итак, наша задача — в том, чтобы значительно расширить круг обнаруженного в параллельных рядах ноэтических и ноэматических событий, — дабы достигнуть полной ноэмы и полной ноэсы. Все, что по преимуществу имели мы до них пор в виду, правда, еще без всякого предощущения заключенных здесь великих проблем, — это именно только центральное ядро, притом еще даже и не однозначно ограниченное.

Вспомним прежде всего о том „предметном смысле", какой раскрылся для нас выше[68][34] благодаря сопоставлению ноэм различно устроенных представлений, восприятий, образных представлений и т. п., — раскрылся как нечто доступное описанию в сплошь объективных выражениях, а в особо благоприятно выбранном пограничном случае даже и попеременно с тождественными им, — такой случай предоставляет совершенно одинаковый, одинаково ориентированный, во всех отношениях одинаково постигаемый предмет, — например, дерево, — репрезентирующий себя по мере восприятия, по мере воспоминания, по мере образа и т. д. В противоположность тождественному „являющемуся дереву как таковому" с его тождественными „объективными" „как" его явления все различия, меняющиеся от одного вида созерцания к другому, меняющиеся и вообще с видами представления, остаются различиями по способу данности.

Тождественное сознается сейчас „первозданно", из самого источника, в другой раз — „по мере воспоминания", затем — „по мере образа" и т. д. Однако всеми такими выражениями обозначаются характеристики „являющегося дерева как такового", обнаружимые в направленности взгляда на ноэматический коррелят, а не на переживание и его реальный состав. В них выражаются не „способы сознания" в смысле ноэтических моментов, но те способы, какими дает себя сознаваемое и как таковое. Характеристики, так сказать, идеального, они и сами „идеальны", а не реальны.

При более точном анализе замечаешь, что названные для примера характеристики не все принадлежат одному ряду.

С одной стороны, перед нами простая репродуктивная модификация, попросту реактуализация, которая — это достаточно примечательно — в своей же собственной сущности дает себя как модификация иного. Реактуализация в настоящем указывает назад — на восприятие в его собственной феноменологической сущности: так, к примеру, что отмечали мы уже и раньше, воспоминание о прошедшем имплицирует „воспринятость", так что известным образом „соответствующее" восприятие (восприятие того же самого смыслового ядра) сознается в воспоминании, хотя в действительности и не содержится в нем. Воспоминание же именно по своему собственному существу есть „модификация" восприятия. Коррелятивно же охарактеризованное как прошедшее даст себя в себе самом как „бывшее в настоящем", следовательно как модификацию „настоящего, актуального", того самого, что в своем немодифицированном виде есть именно „первозданное", т. е. „живо-телесное актуальное" восприятия.

С другой же стороны, переводящая в образ модификация принадлежит иному ряду модификаций. Она реактуализует „в" „образе". Однако образ может быть первозданно-являющимся, например, „написанным красками" образом (отнюдь не вещью „картина", т. е. тем, о чем говорится, что оно висит на стене[69][35]), какой мы перцептивно схватываем. Но образ может быть и репродуктивно-являющимся, как, например, мы в воспоминании или в вольной фантазии имеем представления образов.

Одновременно мы наблюдаем, что характеристики этого нового ряда не только сопряжены с характеристиками первого, но что они предполагают и усложнения. Последнее — если иметь в виду ноэматически принадлежное сущности сознания различение „образа" и „отображенного". Тут становится видно и то, что ноэма содержит здесь по паре указывающих друг на друга, хотя и принадлежных, как таковые, к различным объектам представления характеристик.

И, наконец, представления знаков с аналогичным противоположением знаков и означенного предоставляют нам родственный и тем не менее новый тип модифицируемых ноэматических характеров, причем и тут вновь выступают комплексы представлений, а в качестве коррелятов их специфического единства как представлений знаков — вновь пары ноэматически сопринадлежных характеристик пар ноэматических объектов.

Можно заметить также и то, что подобно тому как „образ" в себе, по мере его смысла как образа, дает себя как модификацию чего-либо — того, что, не будь этой модификации, пребывало бы перед нами как живо-телесное или реактуализованное „само", так и „знак", но только последний своим способом, — и знак тоже есть модификация чего-либо.

§ 100. Шкала представлений в ноэсисе и ноэме согласно закону сущности

Все обсуждавшиеся у нас до сей поры модификации представлений доступны для образования все новых и новых ступеней, так что даже и интенциональности в ноэсисе и ноэме постепенно надстраиваются друг над другом или же, скорее, единственным в своем роде способом вставляются друг в друга.

Есть простые реактуализации, простые модификации восприятий. Но есть и реактуализация второй, третьей и — по мере сущности — любой ступени. Примером могут служить воспоминания „в" воспоминаниях. Живя в воспоминании, мы „совершаем" взаимосвязь переживания в модусе реактуализации. В этом мы можем убеждаться благодаря тому, что мы рефлектируем „в" воспоминании (такая рефлексия есть со своей стороны реактуализующая модификация первозданного рефлектирования), а тогда мы обнаруживаем, что взаимосвязь переживания охарактеризована как „бывшее пережитым" по мере воспоминания. Среди характеризуемых таким образом переживаний, рефлектируем мы их или нет, могут вновь выступать воспоминания, характеризующиеся как „бывшие пережитыми воспоминания", и взгляд может быть направлен сквозь них на вспоминаемое второй ступени. В такой вторично модифицированной взаимосвязи переживания вновь могут выступать воспоминания — и так в идеале до бесконечности.

Простая замена индекса (особенности таковой нам еще предстоит понять) переводит все эти события в тип „вольная фантазия", а отсюда вытекают фантазии внутри фантазий, и так до любой ступени вставленности одного в другое.

Равным образом и смешения. Мало того, что любая реактуализация по своей сущности скрывает в себе модификации реактуализации восприятий относительно любой последующей ступени, — тогда такие восприятия, реактуализуемые в настоящем, вступают благодаря чудесной рефлексии в схватывающий их взгляд, но в единстве феномена реактулиазиации мы наряду с реактуализацией восприятий можем обнаруживать и реактуализации воспоминаний, ожиданий, фантазий и т. д., причем соответствующие реактуализации могут относиться к любому из этих типов. И все это — на различных ступенях.

Все это значимо и для комплексных типов „отраженное представление" и „представление знака". Вот пример крайне запутанных, но при этом и легко понятных образований представлений из представлений высшей ступени. Произносят какое-то имя, и оно напоминает нам о Дрезденской галерее и нашем последнем посещении ее, — мы бродим по залам и останавливаемся перед картиной Тенирса, изображающей картинную галерею.

Если бы — прибавим к этому — картины, изображенные на картине, в свою очередь изображали картины, да еще так, чтобы можно было прочитать подписи под ними, то без труда можно измерить, какой же строй вложенностей и какие опосредованности действительно можно создавать, что касается схватываемых предметностей. Однако в качестве показательного примера сущностных усмотрений, в особенности же в качестве примера для усмотрения идеальной возможности произвольно продолжать подобное вкладывание одного в другое нам и не требуются столь сложные случаи.

§ 101. Характеристики ступеней. Разного рода „рефлексии"

Во всех ступенчатых построениях подобного рода, содержащих в своей почлененности повторные модификации реактуализации, очевидно, конституируются ноэмы соответствующей ступени образования. В сознании отражения второй ступени „образ" сам по себе есть образ второй степени, характеризуемый как образ образа. Если мы вспомним сейчас, как вчера мы вспоминали переживания своей юности, то уже ноэма „переживания юности" сама по себе характеризуется как вспоминаемое второй ступени. И так повсюду:

Любой ноэматической ступени принадлежна характеристика ступени, своего рода индекс, каким любое характеризуемое изъявляет свою принадлежность к своей ступени, будь то первичный или же расположенный в каком-либо рефлективном направлении взгляда объект. Ибо ведь к любой ступени принадлежат возможные рефлексии в ее пределах, — так, относительно вещей, вспоминаемых на второй ступени воспоминания, возможны рефлексии относящихся к этой же ступени (следовательно, реактуализуемых на этой второй ступени) восприятий именно этих же самых вещей.

Далее: любая ноэматическая ступень есть „представление-чего" — представление данностей ступени последующей. „Представление", однако, не означает здесь переживания представления, а „чего" не выражает здесь сопряженности сознания и объекта сознания. Тут как бы ноэматическая интенциональность в сравнении с ноэтической. Последняя несет в себе первую как коррелят сознания, а ее интенциональность известным образом пересекает линию интенциональности ноэматической.

Все это становится яснее, если мы примечающий взгляд Я направим на предметность сознания. Тогда такой взгляд пройдет через ноэмы всей последовательности ступеней — насквозь, вплоть до объекта самой последней из них, сквозь которую он не проходит и которую он фиксирует. Однако взгляд может и переходить со ступени на ступень и, вместо того чтобы проходить через все насквозь, может направляться на данности каждой из них, их фиксируя, причем и это последнее либо в „прямой" направленности взгляда, либо в рефлектирующей.

Вот в примере, какой был дан выше: взгляд может остаться на ступени „Дрезденская галерея" — тогда мы „в воспоминании" гуляем по Дрездену и его галерее. Затем мы можем, вновь оставаясь в пределах воспоминаний, жить созерцанием картин, а тогда будем находиться в мирах этих образов. Затем, обратившись в сознании образов второй ступени, к написанной красками галерее, мы созерцаем ее картины, написанные маслом; или же, переходя со ступени на ступень, мы рефлектируем их ноэсы и т. д.

Такое многообразие возможных направлений взгляда сущностно принадлежит к многообразию сопрягаемых друг с другом и фундируемых друг в друге интенциональностей, и если мы где-то обнаруживаем аналогичные фундирования — впоследствии нам предстоит еще познакомиться со многими устроенными совсем иначе — объявляются аналогичные возможности переменчивой рефлексии.

Не нужно даже и говорить о том, в какой степени подобные отношения нуждаются в научном, тщательном исследовании сущности.