Библиотека    Новые поступления    Словарь    Карта сайтов    Ссылки





назад содержание далее

пар.114-122.

§ 114. Дальнейшее о потенциальности тезиса и модификации нейтральности

Различие не-нейтрального и нейтрального сознания касается, согласно проведенным анализам, не только переживания сознания в аттенциональном модусе cogito, но также и в аттенциональной неактуальности. Это различие заявляет о себе двойным поведением „задних планов" сознания при аттенциональном переводе их в „передние планы", говоря же точнее, при их преобразовании в аттенциональные актуальности, вместе с которыми первоначальное переживание переходит в доксическое cogito и даже в пра-доксу. Само собой разумеется, что таковое возможно при всех обстоятельствах, ибо от сущности любого интенционального переживания неотделима возможность „взглядывать" на свои ноэсы и на сами ноэмы, на ноэматически конституируемые предметности и на предикаты таковых — схватывать их, полагая по способу прадоксы.

Положение, как могли бы мы тоже сказать, — таково, что модификация нейтральности — это не специальная модификация, какая примыкает к актуальным тезисам — единственно действительным тезисам, — но она затрагивает фундаментально-сущностную особенность любого сознания вообще, каковая выражается в отношении к актуальной полегаемости или неполагаемости по мере прадоксы. Отсюда необходимость раскрыть таковую именно в актуальных праполаганиях и, соответственно, в претерпеваемых таковыми модификациях.

Конкретнее же, речь идет о следующем:

Сознание вообще — какого бы вида и какой формы оно ни было — все целиком пронизано радикальным размежеванием: прежде всего, как мы знаем, от любого сознания, в каком чистое Я не с самого начала живет как „осуществляющее" таковое, т. е. не с самого начала обладающее формой „cogito", неотделима возможная, по самой сущности, модификация, переводящая сознание в эту форму. В способе же осуществления сознания в пределах модуса cogito имеются две основные возможности; или же, если выразить это иначе: К любому cogito принадлежит точно соответствующая ему противоположность — принадлежит так, что ноэма его обладает точно соответствующей ей противоноэмой в параллельном cogito.

Отношение параллельных „актов" состоит в том, что один из них — „действительный акт" и cogito его — „действительное", „действительно полагающее", между тем как другой акт — это „тень" акта, cogito не настоящее, в собственном смысле, не „действительно" полагающее. Один — действительно совершает, другой же — простое отражение совершения.

Соответствует тому и радикальное различие коррелятов: по одну сторону — конституируемое ноэматическое совершение с его характеристикой немодифицированного действительного совершения, по другую — „просто мысль" о точно соответствующем совершении. Действительное и модифицированное соответствуют друг другу в идеале абсолютно точно, и все же то и другое — не одной и той же сущности. Ибо модификация переносится и на сущности: первозданной, из первоисточника, сущности отвечает ее противосущность в качестве „тени" той же самой сущности.

Естественно, что в эту образную речь, где говорится о тенях, отражениях и образах, нельзя вносить чего-либо от простой кажимости, от обманчивого мнения, потому что вместе с этим были бы ведь даны действительные акты и, соответственно, позициональные корреляты. А что касается иной подмены, какая напрашивается сама, подмены той модификации, какая обсуждается сейчас: с модификацией фантазии, которая тоже создает противоположность любому переживанию — как настоящему переживания во внутреннем сознании времени,— а именно образ такового в фантазии, то против такой подмены уже не приходится и предупреждать.

Радикальное разделение интенциональных переживаний на два класса, соотносящихся как действительность и бессильное отражение ноэматического совершения, заявляет о себе для нас здесь (когда мы исходим из области доксы) следующими фундаментальными положениями:

Любое cogito в себе самом — это либо доксическое праполагание, либо же нет. Однако в силу определенного закона, вновь неотделимого от генеральной основополагающей сущности сознания вообще, любое cogito может переводиться в доксическое праполагание. Причем весьма многообразно, а в особенности так, что любая — в самом широком смысле — „тетическая характеристика", конституируемая в ноэме этого cogito в качестве коррелята принадлежащего к cogito ноэтического „тезиса" (соответственно в самом широком смысле), претерпевает преобразование в характеристику бытия, тем самым принимая форму модальности бытия в предельно широком смысле. Таким путем характеристика „вероятно" — ноэматический коррелят предположения, причем специфически „характера акта", „тезиса" предположения как такового, — преобразуется в бытие вероятным, равно как ноэматическая характеристика „под вопросом", — специфический коррелят тезиса вопросительности — преобразуется в формы бытия под вопросом, коррелят негации — в форму небытия — сплошь формы, которые, так сказать, приобрели отпечаток актуального доксического пра-тезиса. Однако все это продолжается и дальше. У нас найдутся основания для того, чтобы распространить понятие тезиса на все сферы актов и таким образом говорить о тезисах вкуса, желания, воли с их ноэматическими коррелятами „нравится", „желательно", „практически должно" и т. п. Эти корреляты благодаря априорно возможному переводу соответствующего акта в доксический пра-тезис тоже принимают модальности бытия в до предела распространенном смысле, — так „нравится", „желательно", „должно" и т. д. обретают возможность получать предикаты, потому что в актуальном полагании праверования осознаются, как — сущее нравящимся, сущее желательным и т. д.[77][43] Перевод же следует в этих случаях разуметь так, что в нем сохраняется по всей ее сущности ноэма изначального переживания — если отвлечься только от модуса данности, каковой закономерно изменяется вместе с переводом. Однако этот пункт еще нуждается в дополнении.[78][44]

Оба случаи радикально размежеваны благодаря тому, что соответствующая прадокса — либо действительная, так сказать, действительно веруемая вера, либо же ее бессильная противоположность, просто „думать-себе" (о бытии просто как таковом, бытии возможным и т. д.).

Что же даст — само по себе — доксическое преобразование соответствующего изначального переживания, — разворачивания ли его ноэматических составов в действительные доксические праполагания или же таковые разворачиваются исключительно в доксические нейтральности, — все это абсолютно твердо предопределено сущностью соответствующего интенционального переживания. Следовательно, с самого начала в сущности любого переживания сознания предначертана твердая сумма потенциальных полаганий бытия, причем, в зависимости от того, каким образом устроено с самого начала соответствующее сознание, — это либо поле возможных действительных полаганий или же возможных нейтральных „теневых полаганий".

И вновь — сознание вообще устроено так, что оно отличается двойственностью типа: праобраз и тень, позициональное сознание и — нейтральное. Одно характеризуется тем, что его доксическая потенциальность приводит к действительно полагающим доксическим актам, другое же — тем, что оно дает выйти из себя лишь теням таковых, лишь модификациям нейтральности, однако, я полагаю, что в его ноэматическом составе вообще нет ничего доксически схватываемого, или же, что равнозначно, что оно содержит не „действительную" ноэму, а лишь противоположность таковой. И за нейтральными переживаниями остается лишь одна доксическая возможность полагания — та, что принадлежит к ним как данным имманентного сознания времени и определяет их именно как модифицированное сознание модифицированной ноэмы.

Отныне переживания „позиционально" и „нейтрально" послужат нам в качестве терминов. Любое переживание — имеет ли оно форму cogito, есть ли оно в каком-то особенном смысле акт или нет — подпадает под эту противоположность. Итак, позициональность означает не наличие или осуществление действительной позиции, этим выражается лишь известная потенциальность совершения актуально полагающих доксических актов. Однако случай, когда переживание с самого начала есть осуществленная позиция, мы введем в понятие потенциального переживания, что тем не менее предосудительно, что согласно закону сущности ко всякому осуществленному полаганию принадлежит множественность потенциальных полаганий.

Как и подтвердилось, различие позициональности и нейтральности вовсе не выражает какое-либо своеобразие, которое просто сопрягалось бы с полаганиями верования, какой-либо вид модификаций верования, вроде предполагания, вопросительности и т. п. или, в иных направлениях, принятия, отрицании, аффирмирования, стало быть, не интенциональные сдвиги прамодуса, сдвиги верования в отчетливом смысле. Такое различие и на деле, как мы это и предсказывали, есть универсальное различие сознания, различие, которое, однако, в ходе наших анализов с полным основанием является в качестве примыкающего к (специально выявленному в узкой сфере доксического cogito) различению позиционального (т. е. актуального, действительного) верования и его нейтральной противоположности (простого „думать-себе"). Тут и выступили в высшей степени примечательные и глубоко заложенные сущностные сплетения верования как характера акта и всех иных видов характеров акта, а тем самым и всех видов сознания вообще.

§ 115. Применения. Расширенное понятие акта. Совершения и копошения акта

Важно еще учесть некоторые высказывавшиеся ранее замечания.[79][45] Вообще cogito — это эксплицитная интенциональность. Вообще понятие интенционального переживания уже предполагает противоположность потенциальности и актуальности, причем в общем значении, — в той мере, в какой мы лишь на переходе к эксплицитному cogito и в рефлексии не эксплицированного переживания и его ноэтически-ноэматических составов в состоянии распознавать, что такое переживание таит в себе интенциональности и, соответственно, ноэмы, какие ему присущи. Так, к примеру, обстоит дело касательно сознания оставляемого без внимания, однако задним числом доступного вниманию заднего плана — в восприятии, воспоминании и т. д. Эксплицитное интенциональное переживание — это „совершаемое", „осуществляемое" „Я мыслю". Но и последнее может переходить в „несовершаемое", „неосуществляемое" путем аттенциональных сдвигов. Переживание осуществляемого восприятия, осуществляемого суждения, чувства, воления не исчезает, когда внимание „с исключительностью" обращается к чему-то новому, — от чего и зависит, что Я „живет" исключительно в новом cogito. Прежнее cogito „замирает", оно опускается во „тьму", однако его существование здесь все еще продолжается, пусть и модифицировано. Равным образом на заднем плане переживания стремятся выйти на поверхность cogitationes — то по мере воспоминания или в нейтрально модифицированном виде, а то и немодифицировано. Вот, к примеру, вера, действительная вера — она „копошится"; мы веруем — „еще прежде чем знаем". Точно также при случае живы — еще раньше, чем мы „в" них „живем", полагания того, что нравится, того, что не нравится, всяческих желаний и вожделений, даже и решений — раньше, чем мы совершим настоящее, в собственном смысле, cogito, раньше, чем Я станет „деятельным" — вынося суждения, желая, воля, решая, что нравится, а что — нет.

Итак, cogito означает на деле (таким мы это понятие с самого начала и вводили) настоящий, в собственном смысле, акт восприятия, суждения, удовольствия, и т. д. С другой же стороны, тогда, когда переживание лишено такой актуальности, все строение переживания, со всеми его тезисами и ноэматическими характерами, остается тем же, что в описанных случаях. Таким образом, более отчетливо мы различаем акты совершаемые и не совершаемые; последние — это либо „выпавшие из своего совершения" акты, либо же копошения актов. Последнее слово мы вполне можем применять и вообще для обозначения не совершаемых актов. Копошения актов переживаются вместе со всеми их интенциональностями, однако Я живет в них не как „совершающий", „осуществляющий субъект". Тем самым понятие акта расширяется в определенном смысле — без какого нам и не обойтись. Совершаемые же акты, или, как в известном аспекте (именно в том, что тут речь идет о процессах) лучше сказать, совершения, осуществления, актов составляют "занятия позиции" в самом широком смысле слова, в то время как речь о занятии позиции в отчетливом смысле указывает на фундируемые акты — так, как это конкретнее еще будет обсуждаться у нас, — к примеру, на занятие позиции ненависти, или, соответственно, на занятие позиции ненавидящим в отношении ненавистного, что со своей стороны уже конституировалось для сознания в ноэсах низшей ступени в качестве существующей личности или вещи; равным образом сюда же будут относиться и занятия позиции негации или аффирмации в отношении притязаний на бытие и т.п.

Теперь ясно, что акты в более широком смысле точно также, как и специфические cogitationes, несут в себе различения нейтральности и позициональности, что они еще и до своего преобразования в cogitationes — уже тетически совершающие, только что мы их совершения способны рассмотреть лишь благодаря актам в более узком смысле, благодаря cogitationes. Полагания и, соответственно, полагания в модусе „как бы" в этих актах более широкого смысла действительно наличны с полными ноэсами, к каким принадлежат такие полагания, — предполагая возможность идеального случая, когда вместе с преобразованием сами акты интенционально не обогащаются и вообще не изменяются каким-либо образом. Однако в любом случае мы способны исключать такие изменения (в особенности, те интенциональные обогащения и новообразования, которые наступают в потоке переживания после преобразования).

Во всех наших обсуждениях, относящихся к рубрике „нейтральность", преимущество отдавалось доксическим полаганиям. Индекс нейтральности заключался в потенциальности. Все основывалось на том, что тетический по своему характеру любой акт вообще (любая „интенция" акта, например, интенция удовольствия, интенция оценивающая, волящая, специфический характер полагания удовольствия, воли) таит в своей сущности такой характер рода „доксический тезис", какой в известных способах „покрывается" с ним. В зависимости от того, какова соответствующая интенция акта, — не нейтрализованная или нейтрализованная, таковой и заключающийся в ней доксический тезис, — каковой мыслился у нас как пра-тезис.

Отдававшееся доксическим пра-тезисам предпочтение будет ограничено в дальнейших анализах. Станет понятным, что выработанная нами сущностная закономерность требует своего более точного определения как только прежде „доксических тезисов", должны будут обретать свою значимость, заступая их место, доксические модальности (в специфическом смысле, объемлющем также и допущения). А затем уже, в рамках этого общего преимущества, получаемого доксическими модальностями вообще, доксический пра-тезис, достоверность верования, пользуется тем совершенно особенным преимуществом, что все модальности сами преобразуются в тезисы верования, так что всякая нейтральность обладает своим индексом — в особо отмеченном, сопрягаемым с npa-тезисом смысле — в доксической потенциальности. При этом более конкретное определение свое получит и тот способ, каким тетическое вообще „покрывается" доксическим.

Теперь же положения, сразу же выставленные (пусть и с некоторой неполнотой) во всей своей широчайшей всеобщности, однако доведенные до усмотрения лишь в специальных сферах актов, нуждаются в более широкой базе своего обоснования. Параллелизм ноэсиса и ноэмы мы еще не обсуждали подробно во всех интенциональных областях. И вот именно эта главная тема нашего раздела сама по себе и заставляет нас расширить границы анализа. Пока же такое расширение будет осуществляться, общие положения, выдвинутые нами относительно модификации нейтральности, будут одновременно и подтверждаться и дополняться.

§ 116. Переход к новым анализам. Фундируемые ноэсы и их ноэматические корреляты

До сей поры мы изучали, в широких, и, однако, очень ограниченных рамках, ряд всеобще происходящего в строении ноэс и ноэм, — правда, изучали в скромных масштабах, лишь постольку, поскольку требовало того определенное выделение каждого и руководившая нами цель — доставить себе общее, но притом содержательное представление о тех проблемных группах, какие ведет с собой двойная, универсальная тема, ноэсис и ноэма. Наши штудии, сколь многообразные усложнения ни вовлекали они сюда, относились только к нижнему слою потока переживаний, к которому принадлежат все еще относительно просто сложенные интенциональности. Мы — если только отвлекаться от последних, заглядывавших вперед рассуждений — предпочитали чувственные созерцания, в особенности созерцания являющихся реальностей, а равным образом и чувственные представления — те, что исходят из созерцаний посредством затемнения таковых и, само собой разумеется, объединяются с ними в одну родовую общность. Выражение „представление" одновременно и обозначало этот род. Правда, мы включали в свое рассмотрение все существенно принадлежные к ним феномены, как-то: рефлективные созерцания и представления вообще — те, предметы которых — уже не чувственные вещи.[80][46] Как только мы начинаем расширять рамки своего исследования, общезначимость наших результатов начинает — при том способе, каким вели мы свои изыскания, всякий раз давая почувствовать второстепенность, побочность всего того, что могло бы привязывать нас к области низшего, — напрашивается сама собою. Тут мы и видим, что все различия между центральным смысловым ядром (таковой, впрочем, еще нуждается в дальнейшем анализе) и группирующимися вокруг его тетическими характерами — повторяются, как, равным образом, повторяются и все модификации — например модификации актуализация, внимания, нейтрализации, которые задевают своими собственными способами и смысловое ядро, оставляя ему, несмотря ни на что, его „тождественное".

Теперь мы можем идти дальше по двум различным направлениям, одинаково ведущим к интенциональностям, фундируемым в представлениях, — либо в направлении ноэтических синтезов, либо же в направлении, выводящем нас наверх к нового вида „полаганиям", притом фундируемым.

Если двигаться в последнем направлении, то мы натолкнемся тут на чувствующие, вожделеющие, валящие ноэсы (поначалу наивозможно простые, т. е. свободные от синтезов на низшей или высшей ступени), — таковые фундированы в „представлениях", в восприятиях, воспоминаниях, знаковых представления и т. д. и в своем строении являют очевидные различия поступенного фундирования. Теперь для актов, какие берутся в их совокупности, мы будем повсюду предпочитать позициональные формы (отчего, однако, вовсе не обязаны исключать низшие, относительно их, нейтральные ступени), и поскольку все, что можно сказать о них, переводится — при условии подходящей модификации — в соответствующие нейтрализации. Так, для примера, эстетическое удовольствие фундируется в сознании нейтральности с перцептивным или репродуктивным содержательным наполнением, радость или скорбь — в веровании (не нейтрализованном) или же в одной из модальностей верования, воления и противоволение — как и предыдущее, но только в сопряжении с тем, что оценивается как приятное, прекрасное и т. п.

Что же интересует сейчас нас, еще до всякого вхождения в разновидности подобного строения, так это то, что вместе с новыми ноэтическими моментами и в коррелятах начинают выступать новые ноэматические моменты. С одной стороны, это новые характеристики, аналогичные модусам верования и однако, в то же самое время, сами же обладающие при своем новом содержательном наполнении доксологической положимостью; с другой же стороны, с нового типа моментами сочетаются и нового типа „постижения", конституируется новый смысл, фундируемый в смысле лежащей ниже его ноэсы и одновременно объемлющий таковой. Новый смысл вносит совершенно новое измерение смысла, вместе с ним не конституируются какие-либо новые, новоопределяемые куски просто „вещей", но конструируются ценности вещей, ценностности, и, соответственно, конкретные ценностные объективности: красота и безобразность, благость и скверность; объект пользования, художественное произведение, машина, книга, поступок, действие и т. д.

В остальном же любое полное переживание высшей ступени являет в своем полном корреляте строение подобное тому, какое мы усматривали на самой низшей ступени ноэс. В ноэме высшей ступени, скажем, оцениваемое есть, как таковое, смысловое ядро, окруженное новыми тетическими характеристиками. „Ценно", „приятно", „радостно", и т. д. — все это функционирует подобно „возможно", „предположительно" или же „ничтожно" или „да, как действительно", — хотя и нелепо было бы включать первые в ряды этих последних.

При этом сознание вновь позиционально относительно такой новой характеристики: „ценно" — это доксическая полагаемость, „ценно сущее". Принадлежное к „ценно" в качестве его характеристики „сущее" может, далее, мыслиться и модализированно, подобно любому „сущему" или „достоверному": в таком случае сознание есть сознание возможной ценности, „вещь" в таком случае лишь предположительно ценна, или же — такое тоже возможно — она сознается как вероятно ценная, как не-ценная (что, однако, не означает „лишенная ценности" подобно дурному, безобразному и т. д., — в „не-ценном" выражается лишь перечеркивание „ценного", и не более того). Все подобные модификации задевают ценностное сознание, ноэсы оценивания не только внешне, но и внутреннее, равно как соответственно задевают и ноэмы. И вновь, как следствие, образуется многообразие глубоко заходящих изменений в форме аттенциональных модификаций, в зависимости от того, как внимающий взгляд проходит сквозь различные интенциональные слои к самой „вещи" и к вещным моментам, — в результате образуется сопринадлежная система модификаций, уже известная нам в качестве ступени нижней, а затем и к ценностным, к конституируемым определенностям высшей ступени, сквозь конституирующие ее постижения; а также и к ноэмам как таковым, к их характеристикам или же, в иного рода рефлексии, к ноэсам, — и все это во всех различных специфических модусах замечающего внимания, замечания между прочим, не-замечания и т. п.

Необходимо проводить чрезвычайно трудные разыскания, чтобы аккуратно размежевывать все эти сложные структуры, доводя их до полной ясности, — как, например, соотносятся „ценностные постижения" с вещными постижениями, новые ноэматические характеристики („хорошо", „красиво" и т. д.) — с модальностями верования, как они систематически упорядочиваются в ряды и виды, и т. д. и т. д.

§ 117. Фундируемые тезисы и завершение учения о модификации нейтрализации. Общее понятие тезиса

Теперь же мы еще поразмыслим над отношением новых ноэтических и ноэматических слоев сознания к нейтрализации. Эту последнюю модификацию мы сопрягали с доксической позициональностью. В чем легко убедиться, доксическая позициональность на деле играет в тех слоях, что вычленены теперь нами, ту самую роль, какую уделили мы ей наперед в самой широкой сфере актов, обсудив таковую специально в сфере модальностей суждения. В сознании предполагания позиционально „заключено" „предположительно", „вероятно", как — точно так же — в сознании удовольствия „приятно", в сознании радости — „радостно" и т. д. „Заключено" — это значит доступно доксическому полаганию, а потому может получать предикаты. Согласно этому всякое сознание душевного с его нового типа фундируемыми ноэсами подпадает под понятие позиционального сознания, каким обработали мы для себя это понятие — в сопряженности его с доксическими потенциальностями, а напоследок и с позициональными достоверностями.

Однако, присмотревшись пристальнее, мы должны будем признать, что сопрягание модификации нейтральности с доксической потенциальностью, сколь бы важные усмотрения ни лежали в основе ее, известным образом все же представляет собою окольный путь.

Давайте уясним себе поначалу, что акты удовольствия — все равно, „осуществляемые" или нет, — равно как акты душевного и акты воли любого типа — это именно „акты", „интенциональные переживания" и что от них неотделима „intentio", „занятие позиции", или же, выражая это иначе, все это в предельно широком смысле слова „полагания", но только именно не доксические. Выше мы как-то на ходу вполне корректно говорили о том, что характеристики актов — это вообще „тезисы", — тезисы в расширенном смысле, которые лишь в особенных случаях бывают тезисами верования или модальностями таковых. Очевидна сущностная аналогия специфических ноэс удовольствия с полаганиями верования, равно как аналогия ноэс желания, ноэм желания и т. д. И в оценивании, желании, волении нечто „полагается" — отвлекаясь от той доксической позициональности, какая во всем этом „заключена". Ведь и это — тоже источник любых параллелей, проводимых между различными видами сознания и различными классификациями — классифицировали всегда, собственно говоря, виды полагания. К сущности любого интенционального переживания, что бы ни обреталось в его конкретном составе, принадлежит обладание по меньшей мере одним, как правило же, несколькими, связываемыми по способу фундирования, „характеристиками полагания", „тезисами" — в такой множественности затем с необходимостью одна из них, — так сказать, архонтическая, что объединяет всех их в себе и правит в них.

Наивысшее единство рода, связующее все эти специфические „характеры актов", „полаганий", не исключает сущностных и родовых различений. Так все полагания душевного как полагания родственные полаганиям доксическим, однако далеко не столь тесно, как любые модальности верования. Вместе с родовой сущностной общностью всех характеристик полагания дана родовая сущностная общность всех их ноэматических коррелятов полагания („тетических характеристик в ноэматическом смысле"), и если брать последние вместе с их далее следующими ноэматическими подосновами, тогда ео ipso дана сущностная общность всех „положенностей" вообще. А в этой последней в конечном счете основываются всегда ощущавшиеся аналогии всеобщей логики, всеобщего учения о ценностях и этики, — таковые, прослеживаемые до своих предельных глубин, ведут к конституированию всеобщих параллельных дисциплин формального свойства — формальной логики, формальной аксиологии и практики. [81][47]

Итак, мы снова подводимся к обобщенной рубрике „тезис", и теперь мы сопрягаем с ней следующее положение:

Любое сознание — „тетично": либо актуально, либо потенциально. Прежнее понятие „актуального полагания", а вместе с ним и понятие позициональности претерпевает соответствующее свое расширение. В этом же заключено: наше учение о нейтрализации и сопряженности таковой с позициональностью переносится на расширенное понятие тезиса. Итак, тетическому сознанию вообще — все равно, осуществленному или нет, принадлежит всеобщая модификация, какую назовем нейтрализующей, причем принадлежит она ему прямо, следующим образом. С одной стороны, мы характеризовали позициональные тезисы так — они либо тезисы актуальные, либо же переводимые в таковые, в согласии с чем они действительно обладают ноэмами, какие дозволяют свое „действительное" полагание — они актуально положимы в расширенном смысле. Им противостоят ненастоящие, в несобственном смысле, „как 6ы"-тезисы, бессильные отражения, не способные вбирать в себя какие бы то ни было относящиеся к их — к их именно нейтрализованным ноэмам актуально-тетические совершения. Различие нейтральности и позициональности — это различие параллельное: ноэтическое и ноэматическое, оно прямо, как это и понимается сейчас, касается всех разновидностей тетических характеристик — прямо, без всякого обходного пути через „позиции" в узком и единственно употребимом смысле доксических праполаганий, — т. е., через то, где различие только и может выявить себя.

Но это говорит о том, что у предпочтения, отдаваемого таким специальным доксическим полаганиям, — глубокий фундамент в самих вещах. Согласно нашим анализам как раз доксические модальности, а среди таковых в особенности доксический пра-тезис — пра-тезис достоверности верования, — обладает единственным в своем роде преимуществом, — его позициональная потенциальность объемлет всю сферу сознания. По закону сущности любой тезис, к какому бы роду он ни относился, может, в силу доксических характеристик, неотменимым, неснимаемым образом принадлежных к нему, преобразовываться в актуальное доксическое полагание. Позициональный акт полагает, однако, в каком бы качестве он ни полагал, он полагает и доксически: что бы ни полагалось им в иных модусах, вместе с тем положено и как сущее — но только не актуально. Актуальность же может быть порождена по мере сущности способом принципиально возможной „операции". Любое „предложение", например, любое предложение пожелания может быть преобразовано в доксическое предложение, а тогда оно двояко в одном — одновременно и доксическое предложение и предложение пожелания.

При этом сущностная закономерность, как уже указывали мы и выше, первым делом состоит в том, что преимущество доксического, собственно говоря, всеобщим образом касается доксических модальностей. Ибо любое переживание душевного, любое оценивание, желание, воление в себе самом характеризуется либо как достоверность, либо как предположительность, либо как предполагающее и сомневающееся оценивание, желание, воление. При этом, к примеру, ценность, если наша установка не направлена на доксические модальности полагания, отнюдь не полагается в своем доксическом характере. Ценность сознается в оценивании, приятное в приятствовании, радостное в радовании, однако иной раз, что мы, оценивая, бываем не вполне „уверены", или же так, что вещь либо предполагается ценной, либо она вероятно ценна — так что, оценивая, мы еще не готовы стать на ее сторону. Живя в подобных модификациях оценивающего сознания, мы не нуждаемся в том, чтобы установка наша направлялась на доксическое. Однако мы можем в том нуждаться — так, если мы живем в тезисе предположенности и потом перейдем к соответствующему тезису верования, каковой получит тогда, предикативно постигнутую, такую форму: „Эта вещь, должно быть, ценная" — или же, при обращении к ноэтической стороне и к оценивающему Я: „Вещь представляется мне ценной (быть может, и ценной)". Это же значимо и для других модальностей.

Таким путем во всех тетических характерах скрываются доксические, а если модус — достоверность, то и доксические пра-тезисы: все они по своему ноэматическому смыслу покрываются тетическими характерами. Поскольку, однако, таковое значимо и для доксических сдвигов, то в каждом акте — но только уже без совпадения в ноэматическом — заложены доксические пра-тезисы.

Мы можем, стало быть, сказать и так: любой акт и, соответственно, любой коррелят акта таят в себе „логическое" — эксплицитно или имплицитно. Акт всегда возможно логически эксплицировать — именно в силу той всеобщности (по мере сущности), с какой ноэтический слой „акт выражения" льнет ко всему ноэтическому (и, соответственно, слой выражения — ко всему ноэматическому). При этом очевидно, что с переходом в модификацию нейтральности нейтрализуется как само выражение, так и его выраженное как таковое.

Из всего этого следует, как итог, что все акты вообще — тоже и акты душевного, и акты воли — суть акты „объективирующие", изначально „конституирующие" свои предметы, — необходимые источники различных регионов бытия, а тем самым и принадлежащих к таковым онтологии. Пример: оценивающее сознание конституирует новую — по сравнению с прошлым миром вещей — „аксиологическую" предметность, нечто „сущее" и нового региона, — постольку, поскольку именно через посредство оценивающего сознания вообще предначертываются, в качестве идеальных возможностей, актуальные доксические темы, каковые вычленяют — как „разумеемые" оценивающим сознанием — нового содержательного наполнения предметности — ценности. В акте душевного таковые разумеются по мере душевности и посредством актуализации доксического наполнения этих актов они обретают свою доксическую, а в дальнейшем и логически эксплицированную подразумеваемость.

Любое сознание акта, осуществляемое недоксически, таким образом есть сознание потенциально объективирующее; только доксическое cogito совершает актуальную объективацию.

Вот где глубочайший из источников, какие способны просветить нас относительно универсальности логического, наконец же и предикативного суждения (куда присоединим и конкретнее еще не обсуждавшийся у нас слой выражения по мере значения), и отсюда понятно и самое последнее основания универсальности господства самой логики. В дальнейшем же понятна и возможность, даже и необходимость сущностно сопрягающихся с интенциональностью душевного и волевого формальных и материальных ноэтических и, соответственно, ноэматических и онтологических дисциплин. Позже мы подхватим эту тему, дабы удостовериться в некоторых дополнительных выводах.[82][48]

§ 118. Синтезы сознания. Синтактические формы

Если же мы направим теперь свое внимание на второе из указанных выше направлений, на формы синетического сознания, то в наш горизонт вступят многообразные способы образования переживаний путем интенциональных сцеплений, способы, которые, как сущностные возможности, отчасти принадлежат ко всем интенциональным переживаниям вообще, отчасти же к своеобразию особенных родов таковых. Сознание и сознание не просто связываются между собой, но они связываются между собой в одно сознание, коррелят которого — одна ноэма, в свою очередь фундируемая в ноэмах связанных между собою ноэс.

Сейчас мы направили свой взор не на единство имманентного сознания времени — хотя должно вспомнить и о таковом как о всеобъемлющем единстве всех переживаний в одном потоке переживания, причем как о единстве сознания, что связывает сознание и сознание. Если мы возьмем какое-либо отдельное переживание, то таковое конституируется как простершееся в феноменологическом времени единство в пределах непрерывного „изначального" сознания времени. При подходящей рефлективной установке мы можем направлять внимание на способ данности (по мере сознания) отрезков переживания, принадлежащих к известным отрезкам длительности переживания, а после этого говорить, что все сознание в целом, непрерывно-континуально конституирующее из отрезков все это единство длящегося, непрерывно-континуально компонуется из отрезков, в каких конституируются отрезки длительности переживания, и что тем самым ноэ-сы не только соединяются, но и конституируют одну ноэсу с одной поэмой (исполненной длительностью переживания), каковая фундированна в ноэмах соединенных между собою ноэс. Значимое для отдельного переживания значимо и для всего потока переживания. Сколь бы чужды одно другому ни были переживания в сущности, они в своей совокупности конституируются как один поток времени, как звенья одного феноменологического времени.

Между тем мы ведь в явном виде исключили выше такой прасинтез изначального сознания времени (его не следует мыслить как активный и дискретный синтез) вместе со всей принадлежной сюда проблематикой. Поэтому сейчас мы намерены говорить о синтезах не в рамках такого сознания времени, но в рамках самого времени — конкретно исполняемого феноменологического времени или, что то же самое, о синтезах переживаний попросту вообще, взятых так, как брали мы их до сих пор, — как длящиеся единства, как протекающие события в потоке переживаний, в потоке, который и сам есть не что иное, как исполненное феноменологическое время. С другой же стороны, мы вовсе не будем входить в разбирательство безусловно чрезвычайно важных непрерывных синтезов, каковые, например, сущностно принадлежат к любому сознанию, что конституирует пространственную вещность. Позднее у нас будет достаточно возможностей для того, чтобы ближе узнать такие синтезы. А сейчас мы свой интерес обратим, напротив, к почлененным синтезам, т. е. к тем своеобразным способам, какими дискретные, отделенные друг от друга акты связываются в почлененное единство, в единство синтетического акта высшей ступени. Мы не говорим об „акте высшего порядка"[83][49] в применение к континуально-непрерывному синтезу, а единство (как ноэтически, так и ноэматически и предметно) принадлежит к той же ступени порядка, что и объединяемое. В остальном же легко можно видеть, что многое из того общего, что будет изложено у нас в дальнейшем, равным образом верно и для континуально-непрерывных, как и для почлененных — политетических — синтезов.

Примеры синтетических актов высшей ступени дают нам — в сфере воли сопрягающее воление „ради иного", в кругу актов чувствования — сопрягающее удовольствие, радование „с учетом...", или же, как мы тоже говорим, „ради иного". И все прочее подобным же образом происходящее в актах различных родов акта. Очевидно, и акты предпочтения тоже принадлежат сюда же.

Ближайшему рассмотрению подвергнем и другую, в известном виде универсальную группу синтезов. Таковая объемлет синтезы — коллигирующие (собирающие), дизъюнгирующие (направленные на „это или то"), эксплицирующие, сопрягающие, — вообще говоря, целый ряд синтезов, каковые определяют формально-онтологические формы согласно чистым формам конституирующихся в них синетических предметностей, с другой же стороны, что касается строения ноэматических образований, отражаются в апофантических формах значения формальной логики (логики предложений, сориентированной исключительно ноэматически).

Сопряженность с формальными онтологией и логикой уже показывает нам, что речь идет тут о сущностно замкнутой группе синтезов, каким подобает безусловная всеобщность возможного применения, что касается видов связываемых переживаний, какие со своей стороны тоже, следовательно, могут быть сколь угодно комплексными ноэтическими единствами.

§ 119. Преобразование актов политетических в монотетические

Для всех видов почлененных синтезов, политетических актов первым делом следует принимать во внимание следующее:

Любое синтетически-единое сознание, сколь бы много особенных тезисов и синтезов ни было включено в него, обладает принадлежным ему как синтетически-единому сознанию совокупным предметом. Совокупным же таковой именуется в противоположность предметам, какие интенционально принадлежат к синтетическим звеньям более низкой или более высокой ступени — постольку, поскольку и таковые вносят свой вклад в него по способу фундировния и включаются в его порядок. Любая своеобразная, отграничивающаяся ноэса, пусть даже и не самостоятельная, вносит свое в конституирование совокупного предмета, — так, например, момент оценивания — несамостоятельный, поскольку необходимо фундированный сознанием вещи, — конституирует предметный слой ценности — слой „ценностности".

Такие же новые слои — и специфически синтетические из общего числа названных выше наиболее универсальных синтезов сознания, т. е. все те формы, происходящие из синтетического сознания как такового, стало быть, формы связывания и синтетические формы, какие держатся самих членов, звеньев (коль скоро таковые включены в синтез).

В синтетическом сознании, говорили мы, конституируется синтетический совокупный предмет. Однако „предметен" он в таком сознании в совсем ином смысле, нежели конституируемое простого тезиса. Синтетическое сознание и, соответственно, чистое Я „в" таковом направляются на свое предметное многими лучами, просто тетическое сознание — одним лучом. Так, синтетическое коллигирование — это сознание „плюральное": берется вместе одно, и еще одно, и еще одно. Равным образом сопряжение в первоначально сопрягающем сознании конституируется в двойном полагании. Подобно этому и повсюду.

К любой из таких конституируемых многими лучами (политетических) синтетических предметностей — по их сущности они „изначально" могут сознаваться лишь синтетически — принадлежит сущностно-закономерная возможность превращать сознаваемое под многими лучами в просто сознаваемое в одном луче, синтетически конституируемое в первом — „опредмечивать", в специфическом смысле, в „монотетическом" акте.

Так становится предметной в особо отмеченном смысле синтетически конструируемая коллекция, она становится предметом простого доксического тезиса посредством обратного сопряжения простого тезиса с вот только что изначально конституируемой коллекцией — становится путем своеобразного ноэтического примыкания какого-либо тезиса к синтезу. Иными словами: плюральное сознание может переводиться, по мере сущности, в сознание сингулярное, каковое изымает из первого множественность — как один предмет, как отдельное; такая множественность может теперь в свою очередь сочетаться с другими множественностями и прочими предметами, может полагаться в сопряжение с таковыми и т. д.

Очевидно, что все обстоит точно так же и для построенного совершенно аналогично сознанию коллигирующему сознания дизъюнгирующего и его онтических и, соответственно, ноэматических коррелятов. Точно также путем примыкающего простого тезиса из сопрягающего сознания может изыматься синтетически-изначально конституируемая сопряженность, делаемая тогда предметом в отмеченном смысле, — таковая может затем сравниваться с другими сопряженностями, вообще применяться в качестве субъекта предикатов.

Но при этом необходимо доводить до полной очевидности то, что просто опредмечиваемое и синтетически единое — это действительно одно и то же и что последующий тезис и, соответственно, изымание не припишут ничего лишнего синтетическому сознанию, а будут схватывать то, что оно даст. Правда, столь же очевиден и существенно отличный способ данности. В логике такая закономерность заявляет о себе законом „номинализации", согласно которому любому предложению и любой различимой в таковом частной форме соответствует нечто номинальное: самому предложению, — пусть то будет „S есть Р", — номинальное предложение-что, например, место субъекта в новых предложениях вместо „есть Р" занимает быть-Р, место отношения „сходно" занимает сходность, место множественного числа — множественность и т. д.[84][50]

Проистекающие из „номинализации" понятия, мыслимые как исключительно определяемые чистыми формами, составляют формально-категориальные сдвиги претворения идеи предметности вообще и поставляют фундаментальный понятийный материал для формальной онтологии, и — заключенные в нем — все формально-математические дисциплины. Это положение — решающей важности для уразумения отношения между формальной логикой как логикой апофансиса и универсальной формальной онтологией.

§ 120. Позициональность и нейтральность в сфере синтезов

Все настоящие, в собственном смысле, синтезы, — а таковые мы постоянно сохраняли во взгляде, — надстраиваются над простыми тезисами, если слово это разуметь в зафиксированном выше общем смысле, охватывающем все интенции, все „характеры акта"; сами же синтезы — они суть тезисы, тезисы высшей ступени.[85][51] В согласии с этим все наши констатации относительно актуальности и неактуальности, нейтральности и позициональности переносятся — это не требует пояснений — на синтезы.

Напротив того более конкретное исследование было бы необходимо сейчас для того, чтобы мы могли констатировать, какими — различными — способами позициональность и нейтральность фундирующих тезисов относится к фундируемым тезисам.

Вообще говоря, ясно, что не только в отношении лишь специальных фундируемых актов, какие мы называем синтезами, нельзя просто так сказать — позициональный тезис высшей ступени предполагает сплошь позициональные тезисы низших ступеней. Вот ведь актуальное узрение сущности — это акт позициональный, а не нейтрализованный, он фундирован в каком-нибудь экземплярно созерцающем сознании, которое со своей стороны вполне может быть и сознанием нейтральным, и сознанием фантазии. Подобное значимо и относительно эстетического удовольствия, что касается являющегося объекта удовольствия, и относительно позиционального сознания отображения, что касается отображающего „образа".

Если же мы теперь станем рассматривать интересующую нас группу синтезов, то мы сейчас же поймем, что в ней любой синтез зависим по своему позициональному характеру от характера фундирующих ноэс, точнее же — что он позиционален (и только и может быть такой), когда позициональны все ее низшие тезисы, и нейтрален, когда таковые не позициональны.

Так, например, коллигирование — либо действительно таково, либо же таково в модусе „как бы", оно действительно или же нейтрализованно тетично. В первом случае все сопрягаемые с отдельными звеньями коллекции акты суть действительные тезисы, во втором — нет. Точно так дело обстоит и со всеми прочими синтезами отражающегося в логических синтаксисах класса. Чистая же нейтральность никогда не может функционировать вместо позициональных синтезов, она должна по меньшей мере испытать преобразование в „пред-положенности", скажем, в гипотетические продосисы или аподосисы, в гипотетически пред-полагаемые номинальные формы типа „Псевдо-Дионисий" и т. п.

§ 121. Доксические синтаксисы в сфере душевного и волевого

Если спросить теперь, каким же образом синтезы этой группы способны выражаться в синтактических формах высказываний — тех, какие систематически разворачивает логическое учение о форме предложений, — то ответ не вызывает никаких сомнений. Ведь все это — так можно будет сказать — как раз не что иное, как доксические синтезы, или же, как можно даже говорить, вспоминая те логико-грамматические синтезы, в каких они запечатлеваются, — доксические синтаксисы. От специфической сущности доксических актов неотделимы такие синтаксисы с „и" и, соответственно, формами множественного числа и синтаксисы с „или", синтаксисы сопрягающего полагания какого-либо предиката на основе полагания субъекта и т. д. Никто не станет сомневаться в том, что „верование" и „суждение" в логическом смысле близки и сопринадлежны (если только не угодно их отождествлять), что синтезы верования находят свое выражение в формах высказываний. И это верно, однако нужно усмотреть и то, что описанное постижение не схватывает всей истины. Такие синтезы — синтезы „и", „или", „если" или же „потому что" и „так", — короче говоря, все синтезы, дающие себя первым делом доксически, — они не только, не просто доксические.

Фундаментальный факт[86][52] — такие синтезы принадлежат и к собственной сущности недоксических тезисов, притом в следующем смысле.

Несомненно имеется нечто подобное коллективной радости, коллективному удовольствию, коллективному волению и т. д. Или, как я обычно это выражаю, наряду с „и" доксическим (логическим) существует „и" аксиологическое и практическое. Это же значимо относительно „или" и всех относящихся сюда синтезов. Пример: мать, с любовью взирающая на окружающих ее детей, обнимает единым актом любви каждое дитя по отдельности и всех их вместе. Единство коллективного акта любви — это не любовь плюс коллективное представление, пусть даже последнее и причислялось бы к любви в качестве необходимой подосновы. Нет, сама такая любовь коллективна, она точно так же — со многими лучами, как и „под-лежащее" представление и, при возможных обстоятельствах, плюральное суждение. Можно прямо говорить о плюральной любви, точно в том самом смысле, как говорят о плюральном представлении и, соответственно, суждении. Синтактические формы входят в самую сущность актов душевного, а именно в специфически присущий им тетический слой. Сейчас это невозможно провести относительно всех синтезов, так что данного примера довольно в качестве указания.

Теперь же припомним исследованное выше сущностное сродство тезисов доксических и тезисов вообще. В любом тезисе вообще — в согласии с тем, что совершает он, скажем, в качестве вот этой интенции любви, — скрыт параллельный логический тезис. Очевидно, параллелизм принадлежных к сфере доксических тезисов синтаксисов и синтаксисов иных, принадлежных к другим тезисам, — параллелизм логического „и", „или" и т. д. и ценностного, волевого — это особенный случай того же самого сущностного сродства. Ибо синтетические акты душевного, а именно акты синтетические относительно обсуждаемых сейчас синтактических форм, конституируют синтетические предметы душевного, каковые через посредство соответствующих доксических актов достигают своей эксплицитной объективации. Стайка любимых детей в качестве объекта любви — это коллективум; сказанное означает, если перенести изъясненное выше на коррелятив, — не вещный коллективум плюс любовь, а коллективум любви. Подобно тому как в ноэтическом аспекте луч любви, исходящий от Я, разделяется на пучок лучей, из которых каждый направляется к отдельному объекту, так на коллективум любви распределяется ровно столько ноэматических характеров любви, сколько коллигировано тут предметов, и тут ровно столько же позициональных характеров, сколько синтетически связывается в ноэматическое единство одного позиционального характера.

Мы видим, что все эти синтактические формы — формы параллельные, т. е. что они могут принадлежать как самим актам душевного с их специфическими компонентами душевного и синтезами такового, так и параллельным первым, сущностно единым с ними доксическим позициональностям, каковые можно извлекать из них путем подходящего обращения взгляда на соответствующие нижние и верхние ступени. Естественно, все с ноэтической переносится на ноэматическую сферу. Аксиологическое „и" сущностно таит в себе „и" доксическое, любая аксиологическая синтактическая форма рассмотренной сейчас группы — форму логическую, — точь-в-точь так, как любой простой ноэматический коррелят заключает в себе либо „сущее", либо какую-либо иную модальность бытия, а в качестве своего субстрата — форму „нечто" и иные принадлежные модальности формы. Сложить из акта душевности, в каком мы, так сказать, лишь душевно живем, стало быть не актуализуем доксические потенциальности, акт новый, в каком предметность душевного, поначалу лишь потенциональная, преобразуется в актуальную, доксически, а при обстоятельствах, возможно, и в явной форме эксплицированную, — это всякий раз дело особенных, возможных по мере сущности поворотов взгляда и заключенных в таковых тетических и тетически-доксических процедур. При этом возможно, а в эмпирической жизни это и вполне обычно, что мы, к примеру, смотрим сразу же на несколько наглядных предметов, доксически их полагая, что мы одновременно с этим совершаем синтетический акт душевного, — скажем, осуществляем единство коллективного удовольствия, или осуществляющего выбор акта душевного, акта удовольствия, осуществляющего предпочтение, акта неудовольствия, нечто отодвигающего вглубь — при этом мы вовсе даже и не переходим к тому, чтобы доксически поворачивать весь феномен в целом. Зато это последнее мы делаем — тогда, когда делаем определенное высказывание, к примеру, выражая свое удовольствие некоей множественности, или чем-то одним из такой множественности, или предпочтительностью одного по сравнению с другим и т. д. Не приходится подчеркивать, сколь важно тщательное проведение таких анализов для познания сущности аксиологических и практических предметностей, значений и способов сознания, следовательно для проблем „истока" этических, эстетических и иных сущностно-родственных им понятий и выводов.

Поскольку же сейчас наша задача, собственно, вовсе не в том, чтобы решать феноменологические проблемы, а в том, чтобы научно вычленять главные проблемы феноменологии и, соответственно, предначертывать взаимозависящие с таковыми направления исследований, то для нас сейчас довольно того, чтобы мы довели все вещи до этого места.

§ 122. Модусы совершения артикулируемых синтезов. „Тема"

К царству тезисов и синтезов принадлежит важная группа общих модификаций, краткое обсуждение которых, с общими указаниями, лучше всего поместить сразу же сюда.

Синтез может совершаться шаг за шагом — он становится, он возникает в изначальном продуцировании. Такая первозданность становления в потоке сознания весьма своеобразна. Тезис и синтез становятся — в то время как чистое Я делает свой шаг, и в то время как оно актуально делает каждый свой шаг; само же Я живет в своем шаге — оно „вы-ступает" вместе с каждым таковым. Полагать, предполагать, сополагать и располагать — все это вольная спонтанность, активность чистого Я; в своих тезисах Я живет не как пассивное внутри-бытие, — нет, тезисы — это излучения изнутри его как праисточника порождений. Любой тезис начинается с точки включения — с точечного полагания истока — так тезис первый, так и любой последующий. Подобное „полагающее включение" именно неотъемлемо от тезиса как такового — примечательный модус изначальной актуальности. Оно — словно полагающая точка включения воления и действования.

Однако общее нельзя смешивать с особенным. Спонтанная решимость, волевое, приводящее в исполнение, действование — это акт среди актов, один акт наряду с другими, его синтезы — особенные среди других. Однако любой акт, все равно какого вида, может возникать в этом модусе спонтанности, так сказать, творческого зачина, в каком чистое Я обладает своим выходом — выступлением в качестве субъекта спонтанности.

Такой модус включающегося полагания немедленно, причем согласно сущностной необходимости, переходит в иной модус. Так, например, воспринимающее схватывание-постижение немедленно и без запинки претворяется в „схваченность" того, что у нас в руках.

Сюда же примыкает еще и иное модальное изменение — тогда, когда тезис был лишь шагом к синтезу, а чистое Я осуществляет новый шаг и теперь, в сплошном единстве синтетического сознания, продолжает „еще" „держать в руках" то, что оно вот только что „схватило", — оно схватывает и новый тематический объект или, лучше сказать, схватывает в качестве первичной темы новое звено совокупной темы, однако не расстается и со звеном, схваченным прежде того, коль скоро таковое тоже принадлежно к этой самой совокупной теме. Пример: коллигируя, я не отпускаю от себя вот только схваченное в восприятии, хотя и обращаю свой схватывающий взгляд к новому объекту. Осуществляя доказательство, я шаг за шагом пробегаю все предварительные допущения, не отказываюсь ни от одного синтетического шага, не выпускаю из рук уже полученного много, — однако с совершением новой тематической праактуальности модус актуальности уже существенно переменился.

Тут речь идет в том числе и о затемнениях, однако отнюдь не только о них. Напротив, те различия, какие мы только что пытались описывать, представляют собою совершенно новое измерение по сравнению с различиями ясности и неясности, хотя и одни, и другие тесно переплетаются друг с другом.

Далее, нам следует обратить внимание на то, что новые различения в не меньшей мере, нежели различия по ясности и все прочие интенциональные различия, подчиняются закону корреляции ноэсиса и ноэмы. Итак, вновь ноэтическим модификациям актуальности принадлежного сюда вида соответствуют модификации ноэматические. Т. е. способ данности „подразумеваемого как такового" изменяется со сдвигами тезиса и, соответственно, с шагами синтезирования, и такие изменения можно, раскрывать на соответствующем ноэматическом содержательном наполнении, вычленяя их в нем в качестве особенного слоя.

Если же модус актуальности (говоря ноэматически — модус данности) необходимо сдвигается, проходя — если отвлечься от гладко-непрерывных изменений — известными дискретными типами, то все равно всегда сквозь все сдвиги проходит и нечто сущностно общее. Ноэматически — в качестве тождественного смысла сохраняется некое „что"; на стороне же ноэтической — коррелят такого смысла, и помимо этого и вся форма артикуляции по тезисам и синтезам.

А тогда получается новая сущностная модификация. Чистое Я может полностью выйти из своих тезисов, оно выпускает из „рук" тетические корреляты и „обращается к другой теме". То самое, что вот только было его темой (теоретической, аксиологической и т. д.) — вместе со всеми пусть и более или менее затемненными артикуляциями, теперь не исчезло из сознания, все еще сознается, однако уже не в тематическом схватывании.

Это значимо и для отдельных тезисов и для звеньев синтезов. Вот я размышляю о только что написанном, и тут свист с улицы на мгновение отвлекает меня от моей темы (в этом случае — мыслительной темы). Мгновение обращенности к звуку, но вскоре же возврат к прежней теме. Схватывание звука не стерлось, свист — в модифицированном виде — еще сознается, но только уже не в его схватывании духом. Он не относится к теме — не относится и к параллельной теме. Всякий тут заметит, что подобная возможность одновременных тем и тематических синтезов — по обстоятельствам они могут пролагать себе путь и вторгаться как помехи — указывает еще и на возможность дальнейшей модификации, отчего рубрика „тема", сопрягаемая со всеми фундаментальными видами актов и синтезов таковых, составляет важную тему феноменологических анализов.

назад содержание далее



ПОИСК:




© FILOSOF.HISTORIC.RU 2001–2023
Все права на тексты книг принадлежат их авторам!

При копировании страниц проекта обязательно ставить ссылку:
'Электронная библиотека по философии - http://filosof.historic.ru'