пар.134-144.

§ 134. Апофантическое учение о формах

Тут главная задача в том, чтобы дать очерк систематического „аналитического" учения о формах „логических" значений и, соответственно, предикативных предложений, „суждении" в смысле формальной логики, — такое учение принимает во внимание лишь формы аналитического или предикативного синтеза, оставляя в неопределенности все входящие в эти формы термины смысла. Хотя задача эта и специальная, она получает универсальную широту благодаря тому, что рубрика „предикативный синтез" обозначает класс всех возможных смысловых видов возможных операций; повсюду равно возможные операции экспликации и сопрягающего постижения эксплицированного: в качестве определения субъекта определения, в качестве части целого, в качестве релата его референта и т. д. С этим сплетаются операции коллекции, дизъюнкции, гипотетического сочетания. Все это — до всякого высказывания и до впервые выступающего вместе с таковым выражающего, или „понятийного" варианта, как выражение по мере значения льнущего ко всем формам и материям.

Это учение о форме, идеи которого мы уже не раз касались и которое, согласно нашим демонстрациям, составляет принципиально необходимую нижнюю ступень научной mathesis universalis, благодаря результатам настоящих исследований утрачивает свою изоляцию, она обретает свой кров в пределах замышляемого как идея всеобщего учения о формах смыслов вообще и место своего конечного истока — в ноэматической феноменологии.

Несколько приблизим это к себе.

Аналитически-синтактические операции — это, говорили мы, возможные операции для всех возможных смыслов и, соответственно, предложений, какое бы содержательное наполнение определениями ни заключал в себе соответствующий „не-эксплицированно" ноэматический смысл (каковой ведь есть не что иное, как „подразумеваемый" предмет как таковой, в соответствующем „как" своего содержательного наполнения определениями). Однако такой смысл всегда возможно эксплицировать, и всегда возможно осуществить какие-либо сущностно связанные с экспликацией („анализом") операции. Вырастающие таким путем синтетические формы (мы назвали их синтактическими по созвучию с „синтаксисами" грамматик) — вполне определены, принадлежны жесткой системе форм, их можно выделять и понятийно-выраженно постигать посредством абстракции. Так, например, с воспринятым в простом тезисе восприятия как таковым мы можем обращаться аналитически таким способом, какой проявится в выражения: „это черное; чернильница; эта черная чернильница — не белая; если белая, то не черная" и т. п. Тут мы с каждым шагом получаем новый смысл, вместо первоначально одночленного предложения — предложение синтетическое, которое можно привести к выражению и, соответственно, предикативному высказыванию согласно закону о выразимости всех предложений пра-доксы. В пределах почлененных предложений каждый член обладает своей синтаксической формой, берущей начало в аналитическом синтезе.

Допустим, что принадлежные к этим формам смыслов полагания суть доксические праполагания; тогда вырастают различные формы суждений в логическом смысле (апофантические предложения). Цель априорного определения всех этих форм, овладения, в систематической полноте, всеми бесконечно многообразными и все же закономерно ограниченными формообразованиями — эта цель отмечает для нас идею учения о формах апофантических предложений и, соответственно, синтаксисов.

Однако полагания, — в особенности же таково совокупное синтетическое полагание, — могут быть и доксическими модальностями: скажем, мы предполагаем и эксплицируем это в модусе „сознаваемое предположительно", или же нечто стоит для нас под вопросом, и мы эксплицируем стоящее под вопросом в вопрошающем сознании. Если мы выразим ноэматические корреляты таких модальностей („S, может быть, есть P", „S — это Р?" и т. п.) и если поступим точно так же и в отношении самого простого предикативного суждения, подобно тому, как выражаем утверждение и отрицание (к примеру: „S не есть P", „S все же есть P", „S есть безусловно, действительно Р"), то вместе с этим расширяется понятие формы и идея учения о формах предложений. Теперь[101][6] форма многократно определена — отчасти посредством собственно синтактических форм, отчасти посредством доксических модальностей. При этом всякий раз к совокупному предложению принадлежен совокупный тезис, в таковом же заключен доксический тезис. Одновременно с этим любое такое предложение с прямо приспособленным к нему понятийным „выражением" — путем экспликации смысла и предикации, преобразующей модальную характеристику в предикат, — можно переводить в предложение высказывания, в суждение, каковое судит о модальности такого-то содержания такой-то и такой-то формы (к примеру: „Это достоверно, это возможно; вероятно, S есть Р").

Точно так же, как с модальностями суждения, все обстоит и с фундируемыми тезисами и, соответственно, смыслами и предложениями сферы душевности и воли, со специфически принадлежными к ним синтезами и соответствующими способами выражения. Тогда легко определяется и цель новых учений о формах предложений и специально предложений синтетических.

При этом сразу же видно, что в подходящим образом расширяемом учении о формах доксических предложений — если только мы, подобно тому, как мы поступали с модальностями бытия, если аналогии тут допустимы, станем перенимать в материю суждения также и модальности долженствования, — отражается учение о формах всех предложений. Что значит перенимать, не требует долгих разъяснений, а в крайнем случае нуждается в иллюстрировании примерами: так, вместо „Пусть S будет Р" мы будем говорить: „Пусть будет так, что S будет Р", „Это желательно" (не: „желается"); вместо „S должно быть Р" — „Чтобы S было Р, это должно быть"; „Это — должное" и т. д.

Сама же феноменология видит свою задачу не в том, чтобы систематически строить такие учения о формах, в которых, как тому можно научиться на примере апофантического учения о формах, из первоначальных аксиоматических основополагающих образований дедуктивно выводятся систематические возможности всех дальнейших образований; поле феноменологии — это анализ раскрываемого в непосредственной интуиции априори, фиксаций непосредственно усмотримых сущностей и взаимосвязей таковых и их дескриптивное познание в системном союзе всех слоев в трансцендентально чистом сознании. То, что логик-теоретик изолирует в формальном учении о значениях, то, с чем он вследствие одностороннего направления своих интересов обращается как с чем-то для себя, не учитывая и не разумея ноэматических и ноэтических взаимосвязей, в какие вплетается все это, — то самое феноменолог берет во всей полноте взаимосвязей. Его большая задача — всесторонне исследовать все феноменологические сущностные сплетения. Любое простое аксиоматическое раскрытие одного из основных логических понятий становится особой рубрикой феноменологических исследований. Как только то самое, что, в наиширочайшей логической всеобщности, попросту выявляется как „предложение" (предложение суждения), как предложение категорическое или гипотетическое, как атрибутивное определение, как номинализованное прилагательное или как номинализованное относительное местоимение и т. п., помещается нами в соответствующие ноэматические взаимосвязи сущностей, из каких извлек их теоретизирующий взгляд, отсюда сразу же воспоследуют трудные и простирающиеся далеко группы проблем чистой феноменологии.

§ 135. Предмет и сознание. Переход к феноменологии разума

Если любое интенциональное переживание обладает ноэмой, а внутри таковой — неким смыслом, посредством какового сопрягается с предметом, то и, наоборот, все, что называем мы предметом, все, о чем говорим, что имеем перед своими глазами в качестве действительности, что считаем возможным или вероятным, что мыслим хотя бы даже и крайне неопределенно, — все это тем самым уже есть предмет сознания, и это означает, что — что бы ни было миром и что бы ни именовалось действительностью — должно репрезентироваться соответствующими смыслами, наполненными более или менее наглядным содержанием, и, соответственно, предложениями. Поэтому если феноменология совершает „выключения", если она вводит в скобки, как трансцендентальное, всякое актуальное полагание реальностей и осуществляет, как описывали мы это ранее, все прочие заключения в скобки, то теперь мы с более глубоким основанием уразумеваем смысл и правильность прежнего тезиса: все феноменологически выключенное все же, с известной переменой индекса, принадлежит к пределам феноменологии.[102][7] А именно, те реальные и идеальные действительности, какие подлежат выключению, репрезентируются в сферу феноменологии соответствующими им совокупными многообразиями смыслов и предложений.

Итак, если обратиться к примеру, любая действительная вещь природы репрезентируется всеми теми смыслами и меняющими свое наполнение предложениями, в каких она, как так-то и так-то определенная и в дальнейшем еще определяющаяся вещь, есть коррелят возможных интенциональных переживаний, следовательно, репрезентируется многообразиями „полных ядер", или, что означает то же самое, всех возможных „субъективных способов явления", в каких она может ноэматически конструироваться как тождественная. Конституированность же сопрягается в первую очередь с сущностно возможным индивидуальным сознанием, затем с возможным общим сознанием, т. е. с некоторой сущностно возможной множественностью находящихся между собой в „общении" Я-сознаний и потоками сознания, для которых интерсубъективно возможно давать и отождествлять какую-либо вещь как то же самое действительное. Необходимо постоянно принимать во внимание, что все наши мысли следует понимать в смысле феноменологических редукций и в эйдетической всеобщности.

С другой стороны, каждой вещи, в конце концов и всему вещному миру с одним и тем же пространством и с одним и тем же временем соответствуют многообразия возможных ноэтических событий, возможных сопрягающихся с ними переживаний отдельных и собирательных индивидов, переживания, которые, будучи параллелями рассмотренным выше ноэматическим многообразиям, в самой своей сущности обладают свойством сопрягаться, согласно смыслу и предложению, с этим вещным миром. В них встречаются, следовательно, соответствующие многообразия гилетических данных с принадлежными им „постижениями", характерами тетических актов и т. д., которое в своем взаимосвязном единстве и составляют то, что называем мы опытным сознанием такой вещности. Единству вещи противостоит бесконечное идеальное многообразие ноэтических переживаний совершенно определенного и, несмотря на бесконечность, обозримого сущностного содержательного наполнения, — все эти переживания сходятся в том, что они суть сознание „того же самого". И само это схождение достигает данности в сфере сознания — в переживаниях, какие со своей стороны опять же со-принадлежат к группе, которую мы сейчас отграничили.

Ибо ограничение опытно постигающим сознанием разумелось у нас лишь в смысле показательного примера, точно так же, как и ограничение „вещами мира". Все и каждое — сколь бы широко ни простирали мы наши рамки и на какой бы ступени всеобщности и обособления ни вращались, спускаясь даже до самых низших конкреций, — предначертано по мере сущности. Сфера переживаний столь же строго закономерна в своем трансцендентальном сущностном строении, любое возможное сущностное образование столь же жестко определено в ней по ноэсису и ноэме, как определена сущностью пространства любая возможная вписанная в него фигура — согласно закономерностям, значащим безусловно. Итак, все то, что именуется тут — по одну и другую сторону — возможностью (эйдетической экзистенцией), есть абсолютно необходимая возможность, есть абсолютно твердое звено в абсолютно жестком построении эйдетической системы. Цель же — научное познание последней, т. е. теоретическое отпечатление таковой и овладение ею в целой системе понятий и высказываний — высказываний законов, проистекающих из чистой интуиции сущностей. Все фундаментальные размежевания, какие производит формальная онтология и примыкающее к таковой учение о категориях — как учение о разграничении регионов бытия, так и учение о конституировании адекватных им содержательных онтологии, — все эти фундаментальные размежевания суть основные рубрики феноменологических исследований, что в дальнейшем продвижении вперед мы еще сможем уразуметь до самых деталей. Главным же рубрикам исследований необходимо соответствуют ноэтически-ноэматические сущностные взаимосвязи, какие надлежит систематически описать, определив согласно возможности и необходимости.

Если точнее поразмыслить над тем, что означают или что должны были означать охарактеризованные в предшествующем рассуждении сущностные взаимосвязи между предметом и сознанием, мы ощутим некую двусмысленность, а, прослеживая ее, мы заметим, что нам в наших исследованиях предстоит совершить огромный поворот. Предмету мы соопределяем многообразия „предложений" и, соответственно, переживаний с известным ноэматическим смысловым наполнением, причем так, что благодаря нему становятся возможными априорные синтезы отождествления, в силу которых предмет может и должен пребывать здесь как тот же самый. В различных актах и, соответственно, в ноэмах таковых, наделенных различным „содержательным наполнением определениями", X необходимо сознается как то же самое. Но действительно ли это X — тоже самое? И „действителен" ли сам предмет? Не могло ли быть так, что он был недействительным, в то время как протекали бы, по мере сознания, многообразные внутренне непротиворечивые и даже исполненные созерцания предложения — все равно какого сущностного наполнения?

Нас интересуют не фактичности сознания в его протекании, а сущностные проблемы, которые следовало бы формулировать здесь. Сознание и, соответственно, сам субъект сознания судят о действительности, спрашивают о ней, предполагают ее, сомневаются в ней, решают свои сомнения, а притом осуществляют „правосудие разума". Не должно ли быть так, что в сущностной взаимосвязи трансцендентального сознания, следовательно, чисто феноменологически, могла бы достигать ясности сущность такого права и, коррелятивно, сущность „действительности" — в сопряжении их со всеми разновидностями предметов и согласно всем формальным и региональным категориям?

Итак, в наших словах о ноэтически-ноэматическом „конституировании" предметностей, например, вещных предметностей, была заложена двусмысленность. Во всяком случае под предметностью мы мыслили по преимуществу „действительные" предметы, вещи „действительного мира" или, по меньшей мере „такого-то одного" действительного мира вообще. Однако что означает „действительно" для предметов, какие, по мере сознания, даны лишь посредством смыслов и предложений? Что означает это для самих этих предложений, для сущностного склада ноэм и, соответственно, параллельных им ноэс? Что означает это для особых способов их строения, по форме и наполнению? Как особится такое строение согласно особенным регионам предметов? Следовательно, вопрос таков: как, пребывая в пределах феноменологической научности, описывать — ноэтически и, соответственно, ноэматически — все те взаимосвязи сознания, какие делают необходимым, именно в его действительности, предмет просто как таковой (что по смыслу обычной речи всегда и означает действительный предмет). В дальнейшем же смысле предмет — „все равно, действительный или нет" — „конституируется" в известных взаимосвязях сознания, заключающих в себе единство, доступное усмотрению, — постольку, поскольку они, по мере сущности, влекут за собой сознание тождественного X.

На деле изложенное затрагивает не просто действительности в некоем отчетливом смысле. Вопросы действительности заложены в любом познании как таковом, в том числе и в нашем феноменологическом познании, сопрягаемом с возможным конституированием предметов: ведь любое познание обладает, в качестве своего коррелята, „предметами", какие подразумеваются как „действительно сущие". Когда же — так можно вопрошать всегда и везде — ноэматически „подразумеваемая" тождественность X есть „действительная тождественность" вместо „просто" подразумеваемой и что бы такое означала такое „просто подразумеваемое"?

Итак, мы должны посвятить новые размышления проблемам действительности и проблемам коррелятивным таковым — проблемам сознания разума, сознания, их в себе выявляющего.

Глава вторая. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ РАЗУМА

Когда говорят о предметах попросту, то нормальным образом подразумевают действительные, истинно сущие предметы соответственной категории бытия. Что бы тогда ни говорили о предметах, — если только говорят разумно, — то как подразумеваемое, так и высказываемое должно при этом „обосновываться", „подтверждаться", давать себя прямо „видеть" или опосредованно „усматривать". В принципе в сфере логической, т. е. в сфере высказываний, „истинно" или „действительно" быть и „быть разумно подтверждаемым" обретаются в корреляции, — так это для всех доксических модальностей бытия и, соответственно, полагания. Само собой разумеется, что обсуждаемая сейчас возможность разумного подтверждения понимается у нас не как эмпирическая, но как „идеальная", как возможность сущностная.

§ 136. Первая из основных форм сознания разума: первозданно дающее «видение»

Если спросить теперь, что же такое разумное подтверждение, т. е. в чем состоит сознание разума, то интуитивное припоминание примеров и самое начало совершаемого сущностного анализа таковых тотчас же предоставляет нам несколько различий:

Прежде всего различие между позициональными переживаниями, в каких полагаемое достигает первозданной данности, и такими, в каких таковое этой данности не достигает, — стало быть, между „воспринимающими", „видящими" актами — актами в предельно широком смысле — и актами не „воспринимающими".

Так, сознание воспоминания, скажем, пейзажа, — не первозданно: пейзаж не воспринят, как если бы мы действительно видели его. Мы не хотим сказать этим, что такое сознание лишено своего собственно права, но вот именно „видящим" оно не является. Аналог выступающей здесь противоположности феноменология раскрывает для всех видов позициональных переживаний, — так, мы можем „слепо" предицировать, что 2 + 1 = 1 + 2, однако это же самое суждение мы можем осуществлять и способом усмотрения. Тогда положение дел, предметность, соответствующая синтезу суждения, дана первозданно, из самого источника и постигнута первозданным образом. После же того, как живое усмотрение совершено, оно испытывает затемнение, переходя в модификацию ретенции. Пусть последняя и имеет преимущество разумности по сравнению с каким-либо еще темным или запутанным сознанием того же самого ноэматического смысла, например, по сравнению с „бездумным" воспроизведением когда-то давно выученного и, может быть, даже усмотренного, — но первозданно дающим сознанием она уже не является.

Все такие различия никак не задевают голый смысл и, соответственно, голое предложение, потому что предложение — тождественно во всех членах двух противоположных примеров, и по мере сознания оно тоже в любой миг усмотримо как тождественное. Различие касается способа, каким простой смысл и, соответственно, просто предложение суть смысл и предложение исполненные или не исполненные, — будучи просто абстрактами, они в конкреции ноэмы сознания требуют некоторых дополнительных моментов.

Одной полноты смысла мало, тут дело и в том, как ис-полнения. Один способ переживания смысла — „интуитивный", когда „подразумеваемый как таковой предмет" наглядно сознается, а при этом особо отмеченный случай — это тот, когда способ созерцания именно — первозданно, из самого источника, дающий. Когда пейзаж воспринимается, смысл перцептивно ис-полнен, воспринимаемый предмет — с его цветом, формами и т. д. (постольку, поскольку таковые оказываются в восприятии) — сознается по способу „физически-живого". Подобного рода отмеченность мы обнаруживаем и во всех сферах актов. Само же положение дел вновь, в духе параллелизма, — двойственное: ноэтическое и ноэматическое. В установке на ноэму мы обретаем характеристику живо-физического (первозданную ис-полненность) в ее слитости с голым смыслом, а смысл, наделенный такой характеристикой, функционирует как подоснова ноэматического характера полагания, или, что в данном случае то же самое, характера бытия. Параллельное же значимо в установку на ноэсу.

Специфический же характер разума свойствен характеру полагания в качестве отмеченности, каковая, по мере сущности, подобает ему тогда и только тогда, когда он есть полагание на основе ис-полненного, первозданно дающего смысла — не вообще какого-то.

Сейчас, как и во всех видах сознания разума, особое значение приобретает разговор о принадлежании. Вот пример: ко всякому явлению вещи в живо-телесном принадлежно полагание, и таковое не просто вообще едино с этим явлением (скажем, как попросту всеобщий факт, — что сейчас не относится к делу), оно едино с ним весьма своеобразно — оно „мотивировано" явлением, и однако и в этом случае тоже не попросту вообще, но „мотивировано разумно". Это означает: полагание обладает своим изначальным правовым основанием в этой первозданной данности. В иных способах данности правовое основание вовсе не отсутствует, однако отсутствует преимущество изначального основания, каковое при относительном расценивании правовых оснований играет свою особо отмеченную роль.

Равным образом полагание сущности или же некоторого сущностного положения дел, данных „первозданно" в сущностном видении, принадлежно не к чему-либо, но именно к его „материи полагания", к „смыслу" по его способу данности. Тогда полагание — разумное, а как достоверность верования, — изначально мотивированное; оно обладает специфическим характером полагания „усматривающего". Если же полагание — слепое и если значения слов совершаются на основе темной и сознаваемой путано подосновы акта, то тут необходимо недостает разумного характера усмотрения, — подобный характер по мере сущности несовместим с таким способом данности (если еще угодно употреблять это последнее слово) положения дел и, соответственно, с таким оснащением смыслового ядра. С другой же стороны, это не исключает вторичного характера разума, как показывает пример несовершенной реактуализации в воспоминании сущностных познаний.

Итак, усмотрение и вообще очевидность есть событие исключительной отмеченности; по своему „ядру" очевидность есть единство разумного полагания со всем мотивирующим ее по мере сущности, причем все такое положение дел может разуметься ноэтически, а также и ноэматически. По преимуществу же слова относительно мотивации подходят к сопряженности полагания — ноэтического и ноэматической положенности по его способу ис-полненности. Выражение „очевидное предложение" непосредственно вразумительно в его ноэматическом значении.

Двусмысленность слова „очевидность", применяемого то к ноэтиче-ским характеристикам, и, соответственно полным актам (к примеру: очевидность с какой выносится суждение), то к ноэматическим предложениям (к примеру: очевидное логическое суждение, очевидное предложение высказывания), — это один из случаев всеобщей и необходимой двузначности всех выражений, сопрягаемых с моментами корреляции между ноэсисом и ноэмой. Феноменологическое обнаружение истока такой двузначности лишает ее какой-либо вредности и даже позволяет понять ее необходимость.

Остается отметить, что слово „ис-полнение" обладает и расположенной в совсем ином направлении двусмысленностью: „ис-полнение" — это и „исполнение интенции", т. е. характеристика, обретаемая актуальным тезисом вследствие особенного модуса смысла, и сама же особенность модуса или же особенность соответствующего смысла, скрывающая в себе разумно мотивирующую „полноту".

§ 137. Очевидность и усмотрение. „Первозданная" и „чистая", ассерторическая и аподиктическая очевидность

Двойные примеры, какими мы воспользовались выше, одновременно иллюстрируют и второе и третье важные различия. То, что мы обычно называем очевидностью и усмотрением (или усматриванием) — это позициональное доксическое — притом адекватно дающее сознание, исключающее какое-либо „инобытие"; тезис же благодаря адекватной данности мотивирован совершенно исключительным образом, он есть в высшей степени акт „разума". Это показывает нам пример из арифметики. В примере же с пейзажем у нас есть, правда, видение, но только не очевидность в обычном отчетливом смысле слова, не „усмотрение". Если же мы рассмотрим примеры точнее, то в их контрастности заметим двойное различение: в одном примере все дело — в сущностях, в другом — в индивидуальном; во-вторых же первозданная данность в эйдетическом примере — адекватная, в примере же из сферы опыта — неадекватная. Оба различения могут еще, при обстоятельствах, и пересекаться, и они позднее окажутся весьма значительными, что касается вида очевидности.

Что до первого различения, то феноменологически следует констатировать, что, так сказать, „ассерторическое" видение чего-то индивидуального, например, когда мы „замечаем" вещь или индивидуальное положение дел, сущностно отличается в своем разумном характере от видения „аподиктического", от усмотрения сущности или сущностного положения дел, однако также и от такой модификации усмотрения, какая может совершаться путем смешения одного и другого, как когда мы применяем усмотрение к чему-либо ассерторически увиденному или же вообще познаем необходимость бытия таким для такого-то отдельного.

Слова „очевидность" и „усмотрение" понимают как равнозначные в обычном отчетливом смысле — понимают их как аподиктическое усмотрение. Мы же терминологически разделим оба слова. И нам безусловно необходимо более общее слово, какое охватывало бы своим значением ассерторическое видение и аподиктическое усмотрение. Следует рассматривать как феноменологический вывод огромной важности то, что и то, и другое действительно относится к одному роду сущностей и что — постигая это еще более общо — разумное сознание означает вообще высший род тетических модальностей, внутри которого как раз „видение" (в расширенном до крайности смысле), сопрягаемое с первозданной данностью, составляет видовое образование со своими четкими границами. Теперь, чтобы наименовать высший род, у нас есть выбор — либо мы расширим (как делали вот только что, но заходя в этом еще куда дальше) значение слова „видение", либо значение слов „усмотрение", „очевидность". Для наиболее общего понятия самым подходящим будет выбрать слово „очевидность", — тогда для любого тезиса разума, характеризующегося мотивационной сопряженностью с первозданностью данного, само собою представиться выражение „первозданная очевидность". Далее, следовало бы различать ассерторическую и аподиктическую очевидность, оставляя за словом „усмотрение" лишь обозначение „аподиктичности". В дальнейшем надлежало бы противопоставлять чистое и нечистое усмотрение (например, усмотрение необходимости того фактического, бытию какого не приходится даже и быть очевидным), и точно так же — столь же общо — чистую и нечистую очевидность.

Если же продолжать изыскания в глубину, то выступят и дальнейшие различения — различения среди мотивирующих подоснов, задевающих характер очевидности. К примеру, различение чисто формальной („аналитической", „логической") и материальной (синтетически-априорной) очевидности. Однако пока мы не в праве выходить за рамки самых первых начертаний.

§ 138. Адекватная и неадекватная очевидность

Примем теперь во внимание второе из указанных выше различений очевидности — различение, взаимосвязанное с различием адекватной и неадекватной данности; оно в то же самое время даст нам повод описать особо отмеченный тип „нечистой" очевидности. Хотя полагание на основе живого, телесного явления вещи есть полагание и разумное, однако явление всегда — лишь одностороннее, „несовершенное"; не только „собственно" являющееся — вещь предстоит как живо-телесное — как сознаваемое так, но и попросту сама вот эта самая вещь, само целое — сообразно совокупному, хотя лишь односторонне наглядному, а притом и многообразно неопределенному смыслу. Притом „собственно" являющиеся вещи никак не отделить в качестве особой вещи для себя, — ее смысловой коррелят составляет лишь несамостоятельную часть во всей полноте вещного смысла, а такая часть может обладать смысловым единством и смысловой самостоятельностью в таком целом, какое необходимо скрывает в себе пустые и неопределенные компоненты.

В принципе нечто вещно-реальное, некое бытие с таким смыслом в качестве такого замкнутого явления может являться лишь „неадекватно". С этим, по мере сущности, взаимосвязано то, что ни одно полагание разума, покоящееся на такой неадекватно дающем явлении, не может быть „окончательным", ни одно не может быть „непревозмогаемым", и то, что ни одно полагание в своем индивидуальном обособлении не равнозначно безусловному — „Вот эта вещь действительна", — а равнозначно лишь — „Вот это действительно", — последнее в предположении, что дальнейший ход опыта не принесет с собой „более сильных мотивов разума", благодаря каким первоначальное полагание выступило бы в дальнейшей взаимосвязи как подлежащее „перечеркиванию". При этом разумно мотивированно полагание лишь явлением в себе и для себя, — несовершенно ис-полненным смыслом восприятия, — рассматривая таковое в его индивидуальном обособлении.

Итак, феноменологии разума надлежит изучать в сфере тех видов бытия (трансценденций в смысле реальностей), что в принципе могут даваться лишь неадекватно, различные, априорно предначертанные в этой сфере события. Ей надлежит довести до ясности, в каком отношении ко всем новым и новым, непрерывно переходящим друг в друга явлениям с одним и тем же определимым X находится неадекватное сознание данности, одностороннее явление, пребывающее в непрерывном поступательном движении, какие сущностные возможности вытекают отсюда в результате; каким образом возможен тут, с одной стороны, поступательный ход опыта, непрестанно разумно мотивируемый непрерывно-континуально предшествующими полаганиями разума, — именно тот самый ход опыта, в каком заполняются пустоты предшествующих явлений, конкретнее определяются неопределенности — и так все непрестанно, по способу последовательно согласующего ис-полнения с его постоянно все нарастающей силой разума. С другой же стороны, нужно прояснить возможности противоположного — случаи слияний или политетических тезисов несогласицы, „определения в качестве иного" постоянно сознаваемого тем же самым X — определения его иначе, нежели то соответствовало первоначальному придаванию смысла. При этом надо показать, как компоненты полагания из ранее протекавшего восприятия вместе с их смыслом претерпевают перечеркивание, как, при известных обстоятельствах, все восприятие, так сказать, взрывается, распадаясь на „противоборствующие вещные постижения", подступы к вещным полаганиям, как снимают себя тезисы таких подступов, своеобразно модифицируясь в таком своем снятии, или как известный тезис, оставаясь немодифицированным, „обуславливает" перечеркивание „противо-тезиса", — и какие бы подобные события ни встретились еще тут.

Ближайшим образом следует изучать и своеобразные модификации, претерпеваемые первоначальными полаганиями разума вследствие того, что в поступательном ходе согласующего ис-полнения они испытывают позитивное феноменологическое возрастание, что касается их мотивирующей „силы , что их вес" непрестанно увеличивается, так что они хотя и постоянно и сущностно содержат в себе вес - однако вес, различный в своей градации. Далее, следует анализировать и другие возможности - в аспекте того, каким образом вес полаганий страдает от своих „противомотивов", каким образом они в сомнительных случаях „удерживают друг друга в равно-весии", каким образом одно полагание, конкурируя с другим, может быть „пере-вешано" более тяжелым - „более сильным" весом и тогда „отброшено" и т. д.

Для всего этого, естественно, необходимо подвергать всеобъемлющему сущностному анализу те происходящие в самом смысле события (как сопринадлежной материи полагания), какие определяют, по мере сущности, изменения характера полагания (к примеру, события „противоборствования , или же „состязания" явлений). Ибо здесь, как и повсюду в феноменологической сфере, нет случайностей, нет фактичностей - все определенно мотивировано по мере сущности.

Равным образом следовало бы - во взаимосвязи общей феноменологии ноэтических и ноэматических данностей - проводить сущностное исследование всех видов непосредственных актов разума.

Любому региону и любой категории заявляющих о себе предметов феноменологически соответствует не только некий основополагающий вид смыслов и соответственно, предложений, но и основополагающий вид первозданно дающего сознания таких смыслов, а также принадлежный такому виду осново-полагающий тип первозданной очевидности, какая мотивирована, по мере сущности, так устроенным видом первозданной данности.

Любая такая очевидность - разумея слово в нашем расширенном смысле - это либо адекватная очевидность, какую в принципе невозможно ни подкрепить", ни „лишить силы" и какая, следовательно, обходится без градаций веса, либо неадекватная и тем самым способная к возрастанию и убыванию. Возможен ли в такой сфере тот или этот вид очевидности, зависит от типа этой сферы, к какому она принадлежит по своему роду; итак вид очевидности априорно пред-образован, и было бы противосмысленно требовать совершенства, принадлежащего к очевидности в одной сфере (например, в сфере сущностных сопряжений), требовать в иных сферах, которые по мере сущности исключают подобное совершенство.

Надо отметить еще, что мы вправе переносить изначальное, сопряженное со способом данности, значение понятий „адекватно" и „неадекватно на фундируемое ими сущностное своеобразие самих же полаганий разума, причем именно в силу такой взаимосвязи, - одна из тех неизбежных подстановок через перенос, какие безвредны, как только поняты как таковые, при вполне сознательном различении изначального и выводимого.

§ 139. Сплетенности всех видов разума. Истина —теоретическая, аксиологическая и практическа

Согласно излагавшемуся до сих пор полагание все равно какого качества обладает, как полагание своего смысла, своим правом, если полагание разумно; именно сам же характер разума и есть характер правоты, какой „подобает" последней по мере сущности, стало быть, не как случайный факт в случайных обстоятельствах какого-либо полагающего фактичность Я. Коррелятивно и предложение тоже именуется оправданным: в сознании разума оно пребывает, будучи наделенным ноэматическим характером правоты, каковой далее вновь принадлежит по мере сущности к предложению как так-то и так-то квалифицируемому ноэматическому тезису и вот такой материи смысла. Говоря точнее, к предложению „принадлежит" так-то и так-то устроенная полнота, которая со своей стороны обосновывает отмеченность тезиса разумом.

Тут предложение само по себе обладает правом. Однако может быть и так, что „что-либо говорит в пользу такого-то предложения"; и не будучи „само" разумным, предложение все же может быть причастным к разуму. Чтобы остаться в доксической сфере, вспомним о своеобразной взаимосвязи, в какой доксические модальности обретаются с пра-доксой;[103][8] все они указывают назад — на нее. Если, с другой стороны, мы рассмотрим принадлежные к этим модальностям характеристики разума, то сама собою напрашивается мысль, что все они, столь различные по материи и мотивационному статусу, так сказать, указывают назад на единый характер пра-разума, принадлежный к домену пра-верования — на случай очевидности первозданной и в конце концов совершенной. Становится заметно, что между этими двумя видами указывания назад существуют глубоко заложенные сущностные взаимосвязи.

Чтобы отметить лишь следующее: допущение может характеризоваться в себе как разумное. Если мы последуем за заложенным в нем указанием назад — на соответствующее пра-верование и усвоим себе таковое в форме некоего „приступа к полаганию", то „нечто говорит в пользу верования". Не само верование, просто как таковое, характеризуется как разумное, хотя оно и причастно к разуму. Мы видим: здесь необходимы дальнейшие, относящиеся к теории разума, размежевания и соответствующие таковым разыскания. Начинают выступать сущностные взаимосвязи между различными качествами со свойственными им характерами разума, причем взаимосвязи обоюдные; а в конце концов все линии сбегаются назад к пра-верованию и его пра-разуму — и, соответственно, к „истине".

Очевидно, истина — это коррелят совершенного характера разума, присущего пра-доксе, достоверности верования. Выражения „Предложение пра-доксы, например, предложение высказывания, истинно" и „Соответствующему верованию, вынесению суждения подобает совершенный характер разума" — это эквивалентные корреляты. Естественно, у нас нет речи о факте переживания и о выносящем суждение, хотя эйдетически само собой разумеется, что истина может быть актуально дана лишь в актуальном сознании очевидности, а следовательно, и истина самого этого само собою разумеющегося тоже, истина выше отмеченной эквивалентности тоже. Если же у нас нет пра-доксической очевидности, нет присущей таковой достоверности верования, то, говорим мы, вместо смыслового содержательного наполнения таковой — „S есть Р", может быть очевидной одна из доксических модальностей, например, предположение — „S, может быть, есть Р". Такая модальная очевидность явно эквивалентна некой пра-доксической очевидности с измененным смыслом и необходимо соединена с таковой, а именно с очевидностью — и, соответственно, истиной — „Что S есть Р, предположительно (вероятно)"; с другой же стороны, и с истиной „В пользу того, что S есть Р, говорит нечто"; и далее — „В пользу того, что S истинно есть Р, говорит нечто" и т. д. Вместе со всем этим начинают выступать сущностные взаимосвязи, нуждающиеся в феноменологических исследованиях происхождения.

„Очевидность" же — никоим образом не просто рубрика всех подобных событий разума в сфере верований (или, тем более, только в сфере предикативного суждения), но это рубрика для всех тетических сфер, а в особенности для значительных протекающих между ними сопряжений разума.

Это, следовательно, касается в высшей степени трудных и широкоохватных групп проблем разума в сфере тезисов душевного и волевого,[104][9] равно как и переплетений последних с „теоретическим", т. е. доксическим разумом. „Истина теоретическая", или „доксологическая", и, соответственно, очевидность получает в качестве параллели себе „истину аксиологическую и практическую и, соответственно, очевидность", причем „истины" рубрик, названных последними, достигают своего выражения и познания в истинах доксологических, а именно специфически логических (апофантических).[105][10] Не приходится говорить о том, что для разработки подобных проблем основополагающими должны стать исследования в духе тех, к каким пытались приступать мы выше, — исследования, касающиеся сущностных сопряжений, соединяющих доксические тезисы со всеми иными видами полагания, с полаганиями душевного и волевого, а также сущностных сопряжений, возводящих доксические модальности назад к пра-доксе. Именно посредством всего этого можно сделать вразумительным — на самых последних основаниях — то, почему достоверность верования и, в полном соответствии с этим, истина играют столь преобладающую роль во всяком разуме — роль, которая, кстати говоря, сейчас же обращает в нечто само собою разумеющееся то, что проблемы разума в доксической сфере, что касается разрешения их, должны предшествовать проблемам разума аксиологического и практического.

§ 140. Подтверждение. Оправдание помимо очевидности. Эквивалентность позиционального и нейтрального усмотрени

Нужны дальнейшие штудии проблем, какие преподносят нам те связи взаимного „перекрывания", какие (чтобы только назвать особо отмеченный случай) необходимо устанавливать, по их сущности, между актами того же самого смысла и того же самого предложения, однако различной ценности по разуму. Так, к примеру, могут перекрывать друг друга акт очевидный и акт неочевидный, причем при переходе от последнего к первому первый принимает характер обосновывающего, последний — обосновывающегося. Полагающее усмотрение одного функционирует как „подтверждающее" для неусматривающего полагания другого. „Предложение" „подтверждается", или „оправдывается", несовершенный способ данности преобразуется в совершенный. Как выглядит, как может выглядеть подобный процесс, предначертано сущностью соответствующих видов полагания и, соответственно, сущностью соответствующих предложений в их совершенной ис-полненности. Для любого рода предложений должны быть феноменологически прояснены формы принципиально возможного их оправдания.

Если полагание не неразумно, то из его сущности необходимо извлекать мотивированные возможности того, что оно может — и как оно может — быть переведено в оправдывающее его актуальное разумное полагание. Можно усматривать, что не всякая несовершенная очевидность предписывает при этом такой путь ис-полнения, какой непременно завершится соответствующей первозданной очевидностью, очевидностью того же самого смысла, — напротив, известные виды очевидности в принципе исключают подобное первозданное оправдание. Это так для воспоминания о былом, в известной мере для всякого воспоминания вообще, а также, по мере сущности, и для вчувствования, каковой мы в следующей книге соотнесем известный основополагающий вид очевидности (и какую мы будем конкретнее исследовать там). Во всяком случае сейчас нами отмечены весьма важные феноменологические темы.

Следует еще принять во внимание и то, что та мотивированная возможность, о которой шла речь выше, решительно отличается от пустой возможности;[106][11] она определенно мотивирована тем, что заключает в себе предложение — в той своей ис-полненности, в какой оно дано. Вот что такое пустая возможность — это, например, возможность того, чтобы вот этот письменный стол имел — с той нижней своей стороны, какая вот сейчас не видна, — десять ножек, вместо четырех, какие имеет он в действительности. А для определенного восприятия, какое я осуществляю именно сейчас, такая четверка есть, напротив, мотивированная возможность. Для всякого восприятия вообще мотивировано то, что „обстоятельства" восприятия могут известным образом изменяться, что „вследствие" этого восприятия, следуя известным способам, может переходить в ряды восприятия — в определенным образом устроенные ряды, какие предначертаны смыслом моего восприятия и какие ис-полняют мое восприятие, подтверждая полагание такового.

В остальном же, относительно „пустых" или „простых" возможностей подтверждения, вновь следует различать два случая: либо возможность покрывается действительностью, а именно так, что усмотрение возможности ео ipso влечет за собою первозданное сознание данности и сознание разума, либо же это не так. Последнее значимо в только что использованном нами примере. Действительный опыт, а не просто пробегание „возможных" восприятий в их реактуализации — вот что дает нам действительное подтверждение полаганий, восходящих к реальному, скажем, полаганий существований природных процессов. Напротив того в случае полагания сущности и, соответственно, в случае сущностной положенности наглядная реактуализация ее совершенного ис-полнения равнозначна самому ис-полнению, подобно тому как наглядная реактуализация и даже простое фантазирование сущностной взаимосвязи и усмотрение таковой — „равнозначны", т. е. одна переходит в другое путем простого изменения установки, и возможность такого обоюдного перехода — не случайна, но сущностно необходима.

§ 141. Непосредственное и опосредованное полагание разума. Опосредованная очевидность

Как известно, любое опосредованное обоснование восходит назад — к непосредственному. Праисточник всего права — что касается всех областей предметов и сопрягаемых с ними полаганий — заключен в непосредственной и, если поставить еще более узкие границы, — первозданной очевидности. Косвенно же черпать из этого источника можно различными способами; из него можно выводить, а если полагание — непосредственно, то им можно подтверждать и укреплять разумную ценность такого полагания, какое в себе самом отнюдь не обладает очевидностью.

Рассмотрим последний случай. Укажем на примере те трудные проблемы, какие касаются сопряженности неочевидных непосредственных полаганий разума с первозданной очевидностью (в нашем смысле, сопрягаемом с первозданностью данного).

Любое ясное воспоминание обладает — известным образом — своим изначальным непосредственным правом: рассмотрение в себе и для себя, оно что-то „весит" — все равно, много ли, мало ли, — у него есть свой „вес". Однако право его относительно и несовершенно. Что касается всего, что реактуализирует воспоминание, — скажем, прошлое, — то в воспоминании заложена сопряженность с актуально настоящим. Оно полагает прошлое и вместе с тем необходимо со-полагает известный горизонт — пусть даже и неопределенным, темным, расплывчатым образом; будь последний доведен до ясности и тетической отчетливости, он допускал бы свою экспликацию в виду целой взаимосвязи тетически осуществленных воспоминаний, каковая завершалась бы актуальными восприятиями, актуальным hic et nunc. То же самое значимо для любого рода воспоминания в нашем предельно широком, сопрягающимся с любыми модусами временного смысле.

Вне всякого сомнения, в таких предложениях высказываются сущностные усмотрения. Последние указывают на такие сущностные взаимосвязи, вместе с раскрытием которых прояснился бы смысл и вид оправдания, на какие способно и в каких „нуждается" любое воспоминание. Воспоминание подтверждается всяким шагом от воспоминаний к воспоминанию — всяким шагом, уводящим внутрь проясняющей взаимосвязи воспоминания, самый последний конец каковой простирается в само настоящее восприятий. Подтверждение до известной степени и взаимное, вес всякого вспоминаемого функционально зависит от веса всего прочего вспоминаемого, воспоминание во взаимосвязи обладает силой, возрастающей по мере расширения связи, силой большей, нежели та, какой обладало бы оно в узкой связи или в своей индивидуальной обособленности. Если же эксплицирование доведено до актуального „теперь", то на весь ряд воспоминаний проливается нечто подобное свету восприятия и его очевидности.

Можно было бы даже сказать: разумность и правовой характер воспоминания тайно проистекает из силы восприятия, что действенна во всей смутности и темноте, находись она даже и „вне совершения".

Однако во всяком случае есть нужда в таком оправдании — с тем чтобы ясно выступало наружу, что же туг, собственно, несет на себе опосредованный отблеск восприятия с его правом. Воспоминанию присущ свои вид неадекватности — в том, что с „действительно вспоминаемым" может смешиваться невспоминаемое, или же в том, что различные воспоминания могут проникать друг другу, выдавая себя за единство одного воспоминания, между тем как при актуализующем разворачивании его горизонта принадлежные сюда ряды воспоминаний расстанутся друг с другом, причем так, что единый образ воспоминания „взорвется", разойдясь в множественность несовместимых друг с другом созерцаний, — тут пришлось бы описывать происходящие события, похожие на те, какие при случае указывали мы (способом, явно допускающим значительную степень обобщения) для восприятий.[107][12]

Все сказанное пусть послужит нам в качестве указания на примерах больших и важных групп проблем — проблем „подтверждения" и „оправдания" непосредственных полаганий разума (равно как и в качестве иллюстрации разделения полаганий разума на чистые и нечистые, несмешанные и смешанные); прежде же всего тут можно постигнуть тот смысл, в каком значимо положение о том, что всякое опосредованное разумное полагание, а в дальнейшем и всякое предикативное и понятийное познание ведет назад — к очевидности. Разумеется, лишь первозданная очевидность есть „изначальный" источник права, а, для примера, разумное полагание воспоминания и точно так же всех репродуктивных актов, в том числе и вчувствования, не изначально и „выведено" согласно известным видам полагания.

Однако из источника первозданной данности можно черпать и в совершенно иных формах.

Одна из таких форм уже неоднократно указывалась при случае — это ослабление разумных ценностей в сплошном переходе от живой очевидности к неочевидности. Сейчас же укажем и на сущностно иную группу случаев, когда известное предложение опосредованно сопрягается с непосредственно очевидными основаниями в синтетической взаимосвязи, очевидной во всех своих шагах. Вместе с этим перед нами встает новый общий тип полаганий разума, феноменологически иного характера разума, нежели непосредственная очевидность. Так что и тут мы получаем разновидность выводимой, „опосредованной очевидности" — ту самую, на какую обыкновенным образом исключительно и нацеливаются, когда пользуются этим выражением. Однако по своей сущности такой выведенный характер очевидности может выступать лишь в качестве последнего звена такой взаимосвязи полагания, какая исходит из непосредственных очевидностей, протекает в различных формах и во всех своих дальнейших шагах опирается на очевидности, причем эти последние — отчасти непосредственные, отчасти уже выведенные, отчасти усмотримые, отчасти неусмотримые, первозданные и непервозданные. Тем самым обозначено новое поле феноменологического учения о разуме. Здесь задача — и в ноэтическом, и в ноэматическом аспекте — изучать сущностные события разума, как генеральные, так и специальные, в непосредственном обосновании, обнаружении любых видов и форм и во всех тетических сферах, возводить к их феноменологическим истокам, делая их „вразумительными" на основании таковых с учетом всех соучаствующих феноменологических слоев, различные „принципы" такого обнаружения-обоснования, которые, к примеру, бывают существенно иными, идет ли речь о предметностях имманентных или трансцендентных, дающихся адекватно и неадекватно.

§ 142. Тезис разума и бытие

Вместе со всеобщими сущностными уразумениями разума, что и есть цель указанных выше групп исследований, — разума же в наиширочайшем, простирающемся на все виды полагания, в том числе и на аксиологические и практические, смысле, — непременно ео ipso должно быть обретено прояснение сущностных корреляций, связующих идею истинно бытия с идеями „истина", „разум", „сознание".

Тут очень скоро наступает генеральное усмотрение, а именно усмотрение того, что эквивалентные корреляты — это не только „истинно сущий предмет" и „разумно полагаемый предмет", но и „истинно сущий" и полагаемый в изначальном совершенном тезисе разума предмет. Такому тезису разума предмет давался бы не неполностью, не просто „односторонне". Подлежащий ей в качестве материи смысл ни с какой предначертанной по мере постижения стороны не оставлял бы ничего „открытого" в отношении определимого X, — тут не было бы определимости, не ставшей определенностью, не было бы смысла, не ставшего полностью определенным, завершенным. А коль скоро тезис разума — не какой-нибудь, но изначальный, то он своим разумным основанием должен обладать в первозданной данности определившегося в полноте смысла: X не просто подразумевается в полной определенности, но первозданно дан не в какой-либо, но именно в таковой. Указанная эквивалентность гласит теперь:

В принципе (в априори безусловной сущностной всеобщности) любому „истинно сущему" предмету соответствует идея возможного сознания, в каком сам предмет схватываем первозданно, а притом совершенно адекватно. Наоборот: если такая возможность обеспечена, предмет ео ipso — истинно сущий.

Особым значением отличается здесь еще и следующее: в сущности любой категории постижения (коррелята любой предметной категории) определенно предначертано, какие образования конкретных, совершенных или несовершенных постижений предметов такой-то категории вообще возможны. И наоборот: для всякого несовершенного постижения предначертано, по мере сущности, как его усовершенствовать, как дополнять до целого его смысл, как ис-полнять его созерцанием и как в дальнейшем обогащать созерцание.

Любая предметная категория (и, соответственно, любой регион и любая категория в нашем суженном, отчетливом смысле) — это всеобщая сущность, какую и саму можно в принципе доводить до адекватной данности. В своей же адекватной данности категория предписывает усмотримое генеральное правило — предписывает любому особенному, осознаваемому в многообразиях конкретных переживаний предмету (переживания здесь, естественно, берутся не как индивидуальные единичности, но как сущности, как конкретности низшего вида). Предметная категория предписывает правило для того способа, каким подчиненный ей предмет можно было бы, по смыслу и способу данности, приводить к полной определенности, к адекватной первозданной данности, какими отъединенными или же непрерывно протекающими взаимосвязями сознания, каким конкретным наделением сущностью этих взаимосвязей. Сколь много заключено в этих коротких предложениях станет понятно благодаря более конкретному изложению заключительной главы (начиная с § 149). Пока же довольно для примера и одного намека на видимые нами определенности такой-то вещи — это, как и все вещные определенности вообще, мы знаем с аподиктической очевидностью — это необходимо пространственные определенности, и это дает сообразное с закономерностью правило для всех возможных способов пространственного восполнения незримых сторон являющейся вещи — правило, какое в своей полной развернутости именуется чистой геометрией. Дальнейшие же вещные определенности суть определенности временные, суть определенности материальные: от них неотделимы новые правила возможных (следовательно, не произвольных) дополнений смысла, а далее и возможных тетических созерцаний и, соответственно, явлений. Априорно предначертано и то, какого сущностного содержательного наполнения могут быть эти последние, каким нормам подчиняются их материалы, их возможные ноэматические и, соответственно, ноэтические характеры постижения.

§ 143. Адекватная данность вещи как идея в кантовском смысле

Однако прежде чем мы станем исходить отсюда, нам необходимо одно дополнение, призванное устранить видимость противоречия с нашим прежним изложением. Тогда мы говорили, что в принципе имеются лишь неадекватно являющиеся (следовательно, лишь неадекватно воспринимаемые) предметы. Однако не следует упускать из виду прибавляемое далее ограничение. Мы говорили так: доступные неадекватному восприятию в своем завершенном явлении. Бывают такие предметы — к ним принадлежат все трансцендентные предметы, все „реальности", обнимаемые рубриками „природа" или „мир", какие не могут быть даны ни в каком завершенном сознании в полной своей определенности и в столь же полной своей наглядности.

Однако как „идея" (в кантовском смысле) полная данность все равно предначертана — как система (по своему сущностному типу абсолютно определенная) бесконечных процессов непрерывно-континуального явления и, соответственно, как априорно определенный, в качестве поля таких процессов, континуум явлений с различными, однако определенными измерениями, — континуум, насквозь пронизанный твердой сущностной закономерностью.

Конкретнее такой континуум определяется как бесконечный во все стороны, во всех своих фазах состоящий из явлений того же самого доступного определению X, причем в такой связной упорядоченности и определенности своим сущностным содержательным наполнением, что любая произвольно выбранная линия такого континуума дает в своем гладком пробегании внутренне согласную взаимосвязь явления (таковую в свою очередь должно определить как единство подвижного явления), в каком одно и то же постоянно даваемое X при своей конкретизации определяется континуально-согласно — и никогда не определяется „инаково".

Коль скоро же завершенное и замкнутое единство пробегания, следовательно конечный и только что подвижный акт — не мыслим (в силу бесконечности — во все стороны — такого континуума), — в противном случае возникала бы противосмысленная конечная бесконечность, — то идея такого континуума и идея преобразуемой таковым совершенной данности лежит перед нами как доступная усмотрению — усмотримая, как вообще может быть усмотримой „идея", своей сущностью отмечающая особый тип усмотрения.

Идея мотивированной по мере сущности бесконечности сама — вовсе не бесконечность; то усмотрение, что такая бесконечность в принципе не может быть дана, не исключает идеи такой бесконечности, а, напротив, требует усмотримой данности таковой.

§ 144. Действительность и первозданно дающее сознание: заключительные определени

Итак, все остается при том, что эйдос „истинно быть" коррелятивно равнозначен эйдосу „быть адекватно данным" и „быть с очевидностью положимым", причем либо в смысле конечной данности, либо в смысле данности в форме идеи. В одном случае бытие — „имманентное": бытие как завершенное переживание или ноэматический коррелят переживания; в другом случае бытие — трансцендентно, т. е. „трансценденция" его заключена именно в бесконечности ноэматического коррелята, какого бытие требует в качестве своей „материи".

Однако так, где дающее созерцание адекватно и имманентно, там хотя и не совпадают смысл и предмет, зато совпадает первозданно ис-полненный, смысл и предмет. Предмет и есть именно то самое, что в адекватном созерцании схватывается, полагается как первозданное „самое", — в силу первозданности с усмотрением, в силу смысловой полноты состава и полной по составу первозданной смысловой ис-полненности — с усмотрением абсолютным.

Там же, где дающее созерцание — трансцендирующее, там предметное не может постигать своей адекватной данности, — даваться может лишь идея такого предметного и, соответственно, его смысла, его „сущности по мере познания", а тем самым известное априорное правило для — не каких-либо, но именно сообразных закону — бесконечностей неадекватного опыта.

Правда, на основе как конкретно осуществленного опыта, так и такого правила (или же многообразной системы правил, им охватываемой) невозможно однозначно установить, как сложится дальнейшее протекание опыта. Напротив, остаются открытыми бесконечное множество возможностей, которые однако по типу своему предобразованы весьма содержательной априорной системой правил. Система правил геометрии абсолютно жестко определяет все возможные фигуры движения, какие могли бы восполнить фрагмент движения, наблюдаемого сейчас и здесь, однако она особо не выделяет ни одно из действительных протеканий движения чего-то, что действительно движется. Каким образом тут помогает продвинуться вперед эмпирическое мышление, основанное на опыте, каким образом становится возможным нечто подобное научному определению вещностей как полагаемых по мере опыта единств, притом что таковые обнимают бесконечные многозначности, каким образом в рамках тезиса природы может достигаться цель однозначного определения в соответствии с идеей объекта природы, природного события и т. д. (с идеей, которая, будучи идеей чего-то индивидуально единственного, получает свое полное определение), — все это относится к новому слою исследований, к феноменологии специфически-опытного разума, специально же разума физического, психологического, вообще естественнонаучного, к феноменологии, каковая ведет назад, к феноменологическим истокам, все онтологические и ноэтические правила, принадлежные к опытной науке как таковой. Но это означает, что такая феноменология устанавливает и эйдетически исследует те феноменологические слои, как ноэтические, так и ноэматические, в русле каких протекает содержание этих правил.