Библиотека    Новые поступления    Словарь    Карта сайтов    Ссылки





назад содержание далее

пар.145-153.

§ 145. Критическое к феноменологии очевидности

Из проведенных рассуждений становится ясно, что феноменология разума, ноэтика в отчетливом смысле слова, какая намеревается подвергнуть интуитивному исследованию не сознание вообще, но сознание разумное, безусловно и исключительно предполагает существование общей феноменологии. То обстоятельство, что тетическое сознание любого рода — в царстве позициональности[108][13] — подчиняется нормам, само есть феноменологический факт; нормы — это не что иное, как сущностные законы, сопрягающиеся с известными ноэтическими и ноэматическими взаимосвязями, какие надлежит строго анализировать и описывать по виду и форме их. Естественно, что при этом следует всемерно учитывать, в качестве негативной противоположности разума, и „неразумие" — точь-в-точь подобно тому, как феноменология очевидности обнимает собою также и феноменологию противоположного таковой, абсурдности.[109][14] Общее сущностное учение об очевидности со всеми ее анализами, относящимися к всеобщим сущностным различениям, составляет относительно малый, однако фундаментальный отдел феноменологии разума. При этом подтверждается все то, что было заявлено в начале нашей книги[110][15] против неверных интерпретаций очевидности — и проведенных по сю пору рассуждений вполне достаточно для совершенного усмотрения этого.

И на деле, очевидность — это вовсе не какой-то индекс сознания, привешенный к суждению (а обычно ведь об очевидности говорят лишь в связи с суждениями), какой, словно мистический глас из лучших миров обращается к нам, восклицая: „Вот — истина!" — так, как если бы такому гласу было бы что сказать нам, вольным умам, и как если бы ему не надо было подтверждать свои правовые полномочия. Разбирать скептические возражения и всякие сомнения старого типа нам уже сейчас не приходится, — их не преодолеть никакой теории индекса и никакой эмоциональной теории очевидности, — не мог бы какой-нибудь Дух лжи (картезианская фикция) или же роковое изменение течения дел в этом мире привести к тому, чтобы как раз любое ложное суждение наделялось таким индексом, таким чувством мыслительной необходимости, трансцендентного долженствования и если перейти к изучению самих относящихся сюда феноменов, притом в рамках феноменологической редукции, то начинаешь понимать, с полнейшей ясностью, что речь тут идет о своеобразном модусе полагания (стало быть, ничуть не о содержании, как-то привешенном к акту, ничуть о какой-то прибавке к нему), какой принадлежен к эйдетически определенному сущностному конституированию ноэмы (так, например, модус „изначальная усматриваемость" принадлежен к ноэматической устроенности „'первозданно' дающее сущностное созерцание"). Далее же начинаешь понимать, что сопряжение позициональных актов, не обладающих такой отмеченной конституцией, с теми, какие ею обладают, вновь регулируется сущностными законами; что, к примеру, есть нечто такое, как сознание „ис-полнения интенции" — оправдания и укрепления, сопрягаемых с тетическими характерами, — подобно тому как имеются и противоположные, соответствующие первым, характеры лишения прав, лишения крепости-силы. Начинаешь в дальнейшем понимать, что логические принципы требуют своего глубокого феноменологического прояснения и что, к примеру, закон противоречия возвращает нас к сущностным взаимосвязям, в каких происходит возможное подтверждение и возможное лишение силы (и, соответственно, разумное перечеркивание).[111][16] Вообще начинаешь достигать усмотрения того, что тут везде речь идет не о случайных фактах, а об эйдетических событиях, пребывающих в своей эйдетической взаимосвязи, и что, следовательно, все, что имеет место в эйдосе, функционирует как абсолютно непреодолимая норма для факта. В этой главе феноменологии начинаешь понимать также и то, что не всякое позициональное переживание (к примеру, любое случайное переживание суждения) может становится очевидным одним и тем же образом, а специально — что не каждое может становится очевидным непосредственно; далее же, что все способы разумного полагания, все типы непосредственной или опосредуемой очевидности коренятся в феноменологических взаимосвязях, в каких ноэтически-ноэматически расходятся фундаментально различные регионы предметов.

В особенности же важно систематически, согласно с феноменологической конституцией, изучать во всех областях как непрерывно-континуальные сведения в тождественность единения, так и синтетические отождествления. Если на первых порах ты познакомился с внутренним строением интенциональных переживаний в соответствии со всеми общими структурами, — а это первое, в чем тут есть нужда, — с параллелизмом таких структур, с наслоениями ноэмы, как-то: смысл, субъект смысла, тетические характеры, полнота, то теперь во всех синтетических единениях необходимо довести до полной ясности то, что в них не просто имеют место сочетания актов, но сочетание в единство одного акта, в особенности же — каким образом возможны отождествляющие единения, каким образом определимое X тут и там совпадает, как при этом ведут себя смысловые определения и их пустые места, т. е. здесь, их моменты неопределенности, равным же образом и то, каким образом достигают ясности и аналитического усмотрения ис-полненности, а тем самым и формы подтверждения, оправдания, движущегося поступательными шагами познания на низкой и на более высокой ступени сознания.

Но только эти и все параллельные штудии разума проводятся в „трансцендентальной", феноменологической установке. Ни одно суждение, какое тут выносится, не есть суждение естественное, такое, какое предполагало бы в качестве своего заднего плана тезис естественной действительности, даже и тогда, когда тут занимаются феноменологией сознания действительности, познания природы, созерцанием и усмотрением ценностей, сопрягаемыми с природой. Повсюду мы исследуем формосложения ноэс и ноэм, мы набрасываем систематическую и эйдетическую морфологию, повсюду выделяем сущностные необходимости и сущностные возможности — последние же как возможности необходимые, т. е. как формы единения совместимого, предписываемые изнутри сущности и ограничиваемые сущностными законами. „Предмет" же для нас повсюду и везде — рубрика для сущностных взаимосвязей сознания; он первым делом выступает как ноэматическое X, как смысловой субъект различных сущностных типов смыслов и предложений. Далее же „предмет" выступает в качестве рубрики „действительный предмет", а тогда служит рубрикой для известных эйдетически рассматриваемых взаимосвязей разума, в каких единое в них, по мере смысла, X получает свое сообразное с разумом полагание.

Точно такие же рубрики определенных, эйдетически ограничиваемых и подлежащих фиксации при изучении сущностей групп „телеологически"со-принадлежных образований сознания и выражения „возможный предмет", „вероятный", „сомнительный" и т. д. Взаимосвязи тут все снова и снова иные, подлежащие строгому описанию в своей инаковости, — так, к примеру, нетрудно усмотреть, что возможность так-то и так-то определяемого X подтверждается не просто первозданной данностью такого X в его смысловом составе, следовательно, обнаружением его действительности, но что могут взаимно усиливать друг друга и попросту репродуктивно фундируемые пред-чувствования, если они единогласно сливаются вместе, и точно так же что сомнительность подтверждается феноменами противоборствования различных педализированных созерцаний известной дескриптивной сложенности и т. д. Тем самым связываются те относящиеся к теории разума исследования, какие относятся к различению вещей, ценностей, практических предметностей, и те, какие изучают те сложения сознания, какие конституируются для выше названных. Так что феноменология действительно объемлет весь естественный мир и все те идеальные миры, какие она подвергает выключению; она объемлет их как „мировой смысл" — теми сущностными закономерностями, какие вообще соединяют между собой предметный смысл и ноэму — и замкнутую систему ноэс, специально же — теми относящимися к закону разума сущностными взаимосвязями, коррелятом которых служит „действительный предмет", какой, следовательно, со своей стороны представляет всякий раз соответствующий индекс для совершенно определенных систем телеологических единящихся образований сознания.

Глава третья. СТУПЕНИ ВСЕОБЩНОСТИ ПРОБЛЕМ ТЕОРИИ РАЗУМА

Наши касавшиеся проблематики феноменологии разума медитации держались до сей поры на такой высоте всеобщности, какая не позволяла выступить существенным разветвлениям проблем и связям таковых с формальными и региональными онтологиями. В этом аспекте мы должны подойти ближе к ним; только тогда и раскроются перед нами полный смысл феноменологической эйдетики разума и все богатство ее проблем.

§ 146. Наиболее общие проблемы

Вернемся к источникам проблематики разума и будем прослеживать их в их разветвлении, по возможности систематично.

Проблемная рубрика, объемлющая всю феноменологию в целом, называется интенциональностью. Эта рубрика выражает основополагающее свойство сознания, — все феноменологические проблемы, даже и гилетические, включаются в нее. Тем самым феноменология начинает с проблем интенциональности, однако поначалу во всеобщности и не вовлекая в свой круг вопросы бытия действительным (истинным) того, что сознается в сознании. Остается вне рассмотрения то, что позициональное сознание с его тетическими характерами может, в наиболее общем смысле, именоваться „подразумеванием" и что, как таковое, оно необходимо подчиняется заключенной в разуме противоположности значимости и незначимости. К этим проблемам мы могли теперь подойти в последних главах, с учетом тех главных структур сознания, какие между тем стали понятны нам. Поскольку речь тут идет о начатках эйдетического, мы, естественно, совершали свои анализы в наивозможной всеобщности. Во всех эйдетических сферах путь систематический ведет от всеобщности высшей — к низшей, хотя бы разыскивающий проблемы анализ и льнул к особенному. Мы говорили о разуме и о тезисе разума вообще, об очевидности первозданной и выведенной, адекватной и неадекватной, о сущностном усмотрении и об индивидуальной очевидности и т. п. Наши описания предполагали уже широкую феноменологическую базу, целый ряд трудных различений, полученных нами в тех главах, какие были посвящены наиболее общим структурам сознания. Ведь без понятий „смысл", „предложение", „ис-полненное предложение" (сущность по мере познания на языке „Логических исследований") вообще не приблизиться к радикальному формулированию какой бы то ни было проблемы теории разума. А эти понятия в свою очередь предполагали другие — с соответствующим таковым сущностным размежеванием — различия позициональности и нейтральности, тетических характеров и их материй, вычленение своеобразных сущностных модификаций какие не входят в эйдос „предложение", как-то модификации аттенциональные и т. д. Одновременно с этим мы подчеркнем — с тем, чтобы не недооценивался объем необходимых анализов в том наиболее общем слое теории разума, о котором говорим мы сейчас, — что сущностные дескрипции последней главы должны считаться только началами. Как и повсюду, мы и здесь лишь проводили свой методологический замысел, разрабатывая лишь ровно столько твердой почвы, сколько необходимо для того, чтобы удостовериться в каждом принципиально новом слое, какой должен быть обрисован как поле феноменологических разысканий, формулировать сопряженные с нею исходные и основополагающие проблемы и иметь возможность бросать свободный взгляд на окружающий ее проблемный горизонт.

§ 147. Разветвления проблем. Формальная логика, аксиология и практика

Если принять во внимание дальнейшие структурные различия, какие сказываются определяющими для характеров разума, — на различия по основным видам тезисов, на различия тезисов простых и фундируемых и на пересекающиеся с названными различия одночленных тезисов и синтезов, — то общая феноменология разума разветвляется. Главные группы проблем разума (проблем очевидности) сопрягаются с главными родами тезисов и теми материями полагания, какие, по мере сущности, требуются первыми. На первом месте, естественно, стоят пра-докса, доксические модальности с соответствующими им модальностями бытия.

Преследуя такие цели теории разума, необходимо достигаешь проблем прояснения формальной логики со стороны такой теории, а также и прояснения параллельных ей дисциплин, названных у меня формальной аксиологией и практикой.

Отошлем поначалу к прежним соображениям[112][17] касательно чистых учений о формах предложений и специально предложений синтетических в сопряженности таковых с предикативным доксическим синтезом, равно как с доксическими модальностями и далее — с принадлежными к актам душевного и волевого синтетическим формам. (Так, к примеру, к формам предпочитания, оценивания, желания „ради другого", к формам аксиологических „и" и „или"). В таких учениях о формах говорится — ноэматически — о синтетических предложениях по их чистой форме, причем вопрос о значимости и незначимости для разума не встает. Тем самым такие учения еще не принадлежат к тому слою, что учение о разуме.

Но как только мы поднимаем этот вопрос, причем для предложений вообще, поскольку они мыслится как определенные исключительно чистыми формами, мы обретаемся в пределах формальной логики и вышеназванных параллельных ей формальных дисциплин, какие по своей сущности возводятся на соответствующих учениях о формах как предварительных своих ступенях, В синтетических формах — как формы тезисов и, соответственно, предложений соответствующей категории предложений они, явно, предполагают весьма многое, оставляя притом это многое неопределенным по его обособлению, — заложены априорные условия возможной значимости, какие достигают своего выражения в сущностных законах дисциплин, сюда относящихся.

Специально же в чистых формах предикативного (аналитического) синтеза заключены априорные условия возможности доксической достоверности разума, — говоря же ноэматически, возможной истины. Объективное выявление таковых совершает формальная логика в самом узком смысле — формальная апофантика, (формальная логика „суждений"), обладающая своим фундаментом в учении о формах этих „суждений".

Подобное же значимо и для синтезов и ноэматических коррелятов таковых, принадлежных к сфере душевного и волевого, следовательно для относящихся к ним видов синтетических „предложений", систематическое учение о формах каковых вновь составляет подоснову для построения учений о формальной значимости. Дело в том, что в голых синтетических формах этих сфер (например, во взаимосвязях целей и средств) действительно заложены условия возможности аксиологической и практической „истины". При этом, в силу „объективации", какая, к примеру, совершается и в актах душевного, любая аксиологическая и практическая разумность оборачивается — способом, нам понятным, — разумностью доксической, ноэматически же — истиной, a предметно — действительностью: мы говорим об истинных или о действительных целях, средствах, совершенствах и т. д.

Само собой разумеется, со всеми этими взаимосвязями сопрягаются особые и в высшей степени важные феноменологические исследования. Уже сам вид только что данной формальным дисциплинам характеристики феноменологичен, и он предполагает многое из проведенных нами анализов. В чистой логике, разрабатываемой „догматически", исследователь схватывает, абстрагируя, апофантические формы („предложение вообще", или „суждение", суждение категорическое, гипотетическое, конъюнктивное, дизъюнктивное и т. д.) и фиксирует для них аксиомы формальной истины. Такой исследователь не знает ровным счетом ничего об аналитическом синтезе, о ноэтически-ноэматических сущностных сопряжениях, о включении вычлененных и понятийно зафиксированных им сущностей в сущностные комплексы чистого сознания; он, изолируя, изучает то самое, что свое полное разумение может находить лишь в полноте сущностных взаимосвязей. Лишь феноменология, возвращаясь к источникам интуиции в трансцендентально очищенном сознании, проясняет для нас, в чем тут, собственно, дело, если мы говорим то о формальных условиях истины, то о формальных условиях познания. В общем виде феноменология просвещает нас относительно сущности и сущностных отношений, принадлежных понятиям познания, очевидности, истины, бытия (предмет, положение дел и т. д.); она учит нас уразумевать построения как вынесения суждения, так и самого суждения, тот способ, каким структура поэмы оказывается определяющей для познания, то, каким образом „предложение" играет при этом свою особую роль, а затем и различные возможности его „полноты" по мере познания. Феноменология показывает, какие способы ис-полнения служат сущностными условиями разумного характера очевидности, о каких видах очевидности всякий раз спрашивается и т. д. В особенности же феноменология позволяет нам уразуметь то, что, когда мы говорим об априорных истинах логики, речь идет о сущностных взаимосвязях между возможностью интуитивного исполнения предложения (благодаря чему соответствующее положение дел достигает синтетического созерцания) и чисто синтетической формой предложения (формой чисто логической) и что одновременно первая возможность есть условие возможной значимости предложения.

Феноменология показывает также, что, если точно всмотреться, здесь необходимо различать двоякое — в соответствии с коррелятивностью ноэсиса и ноэмы. В формальной апофантике (к примеру, в учении о силлогизмах) речь ведется о суждениях как ноэматических предложениях и их „формальной истине". Установка тут исключительно ноэматическая. С другой стороны, в формальной ноэтике апофансиса установка — ноэтическая; тут говорится о разумности, правильности вынесения суждения; тут высказываются нормы такой правильности, причем в сопряженности с формой предложений. Так, к примеру, противоречие нельзя считать „истинным"; кто выносит суждение, сообразуясь с формами предпосылок значимых модусов умозаключения, „обязан" выводить следствия соответствующих форм и т. д. Такие параллели без лишних объяснений понятны в феноменологической взаимосвязи. События, затрагивающие вынесение суждения, ноэсу, равно как соответствующие, по мере, сущности, в ноэме, в апофансисе, исследуются тут именно в своей необходимой взаимосопряженности и в своей полной сплетенности в сознании.

Естественно, что то же самое значимо и для всех остальных формальных дисциплин, касательно параллелизма ноэтических и ноэматических установлений.

§ 148. Проблемы формальной онтологии, относящиеся к теории разума

Поворот ведет нас от этих дисциплин к соответствующим им антологиям. Феноменологически взаимосвязь дана уже вообще возможными поворотами взгляда, которые могут совершаться в пределах любого акта, причем те составы, какие доставляются этими поворотами взгляду, сплетены между собою разного рода сущностными законами. Первичная установка — это установка на предметное, ноэматическая рефлексия ведет к составам ноэматическим, ноэтическая — к ноэтическим. Интересующие нас сейчас дисциплины путем абстракции изымают из этих составов чистые формы, а именно: формальная апофантика — ноэматические, параллельная ей ноэтика — ноэтические формы. Формы ноэматические и ноэтические скреплены друг с другом, а те и другие скреплены с онтическими формами, какие схватываемы путем поворота взгляда назад — к онтическим составам.

Любой формально-логический закон можно обратить, путем поворота, в закон формально онтологический. Тогда мы судим: вместо суждений — о положениях дел, вместо членов суждения (например, именных значений) — о предметах, вместо значений предиката — о признаках и т. д. И речь уже не идет об истине, о значимости предложений суждения, но о составе положений дел, о бытии предметов и т. д.

Само собою разумеется, что и феноменологическое содержательное наполнение поворота допускает свое прояснение путем возвращения к содержательному наполнению соответствующих понятий.

Впрочем, формальная онтология выходит очень далеко за пределы сферы таких простых обращений формальных апофантических истин. К ней прирастают обширные дисциплины — путем тех „номинализаций", о каких мы уже говорили прежде.[113][18] В суждениях во множественном числе множественное выступает как тезис множественности. Путем обращения в имя это множественное число становится предметом „множество", и так возникает основополагающее понятие учения о множествах. В таковом выносят суждения о множествах как предметах, обладающих своеобразными видами свойств, отношений и т. д. Это же значимо и для понятий „отношения", „количественное число" и т. д. — как основополагающих понятий математических дисциплин. Вновь, как и тогда, когда мы говорили о простых учениях о предложении, мы должны сказать, что задача феноменологии — не в том, чтобы развивать эти дисциплины, т. е. не в том, чтобы заниматься математикой, учением о силлогизмах и т. п. Феноменологию интересуют лишь аксиомы и понятийный состав таковых, задающий рубрики для феноменологических анализов.

Сказанное само собою переносится на формальную аксиологию и практику, равно как на те формальные онтологии ценностей (в весьма расширительном смысле), благ, каковые, как теоретические дезидераты, следует присовокупить к первым, — короче говоря, на формальные онтологии всех онтических сфер — коррелятов сознания душевного и волевого.

Конечно, заметно, что понятие „формальной онтологии" в наших рассуждениях расширилось. Ценности, практические предметности, — таковые входят в формальную рубрику „предмет", „вообще нечто". Так что с позиции универсальной аналитической онтологии — это материально определенные предметы, а принадлежные им „формальные" онтологии ценностей и практических предметностей — материальные дисциплины. С другой стороны аналогии, основывающиеся внутри параллелизма тетических родов (верование и, соответственно, модальность верования, оценивание, желание) и специфически соотносимых с таковыми синтезов и синтактических формований, — эти аналогии тоже обладают силой, причем столь действенной, что Кант отношение между желанием цели и желанием средств прямо называет отношением „аналитическим"[114][19], правда, смешивая при этом аналогию с тождественностью. Собственно аналитическое — принадлежное к предикативному синтезу доксы — никак не должно смешиваться с его формальным аналогом, сопрягаемым с синтезами тезисов — тезисов душевного и волевого. Глубокие и важные проблемы феноменологии разума примыкают к радикальному прояснению этих аналогий и параллелей.

§ 149. Проблемы региональных онтологии, относящиеся к теории разума. Проблемы феноменологического конституировани

После обсуждения проблем теории разума, поставляющих нам формальные дисциплины, можно осуществить переход к дисциплинам материальным, и прежде всего к региональным антологиям.

Каждый предметный регион конституируется по мере сознания. Определенный своим региональным родом предмет обладает, как таковой, коль скоро он — предмет действительный, своими заранее предначертанными способами — способами быть воспринимаемым, вообще — ясно или темно — представимым, мыслимым, обнаружимым и подтверждаемым. Итак, что касается фундирующего разумность, то мы вновь возвращаемся назад — к смыслам, предложениям, сообразным познанию сущностям, но только теперь не просто к формам, а, поскольку мы имеем в виду материальную всеобщность региональной и категориальной сущности, — к предложениям, содержательное наполнение которых определениями заимствуется в региональной определенности такой сущности. Любой регион предоставляет руководящую нить для особой, замкнутой группы исследований.

Возьмем, к примеру, в качестве такой руководящей нити регион „материальная вещь". Коль скоро мы верно разумеем суть такого руководства, мы вместе с тем одновременно схватываем и всеобщую проблему, задающую меру целой обширной и относительно замкнутой феноменологической дисциплине, — проблему всеобщего „конституирования" предметностей региона „вещь" в трансцендентальном сознании, или же, выражая это короче, феноменологического конституирования вещи вообще. А не отрываясь от этого, мы узнаем и соопределенный такой руководящей проблеме метод исследования. То же самое значимо для каждого региона и для каждой дисциплины, сопряженной с феноменологическим конституированием региона.

Вот о чем идет тут речь. Идея вещи — чтобы уж остаться в этом регионе — репрезентируется, по мере сознания, когда мы говорим о ней сейчас, понятийной мыслью „вещь" известного ноэматического состава. Каждой ноэме соответствует, по мере сущности, идеально замкнутая группа возможных ноэм, обладающих своим единством благодаря своей способности к синтетическому унифицированию через наложение. Если ноэма, как сейчас, внутренне согласная, то в группе обнаруживаются и наглядные и, в особенности, первозданно дающие ноэмы, в каких находят свое ис-полнение, путем отождествляющего наложения, все входящие в группу ноэмы иного вида, какие, в случае позициональности, почерпают в первых свое подтверждение, полноту своей разумной силы.

Итак, мы исходим из словесного, возможно, что и целиком темного представления „вещь" — из того самого, какое у нас только, вот сейчас, имеется. Свободно и независимо мы порождаем наглядные представления такой „вещи" -вообще и уясняем себе расплывчатый смысл слова. Поскольку же речь идет о „всеобщем представлении", то мы должны действовать, опираясь на пример. Мы порождаем произвольные созерцания фантазии вещей — пусть то будут вольные созерцания крылатых коней, белых ворон, златых гор и т. п.; и все это тоже были бы вещи, и представления таковых служат целям экземплификации не хуже вещей действительного опыта. На таких примерах, совершая идеацию, мы с интуитивной ясностью схватываем сущность „вещь" — субъект всеобще ограничиваемых ноэматических определений.

Теперь надо принять во внимание (вспоминая уже констатированное ранее[115][20]) то, что хотя при этом сущность „вещь" и дается первозданно, однако данность ее в принципе не может быть адекватной. Ноэму или же смысл вещи мы еще можем привести к адекватной данности, однако многообразные смыслы вещей, даже и взятые в их полноте, не содержат в качестве имманентного им первозданно наглядного состава, региональную сущность „вещь", как и многообразные, сопрягаемые с одной и той же индивидуальной вещью чувства не содержат индивидуальную сущность вот этой вещи. Иными словами, идет ли речь о сущности индивидуальной вещи или о региональной сущности „вещь вообще", отдельного созерцания вещи, или конечной замкнутой континуальной непрерывности, или коллекции вещных созерцаний никоим образом не достаточно для того, чтобы обрести желаемую сущность во всей полноте ее сущностных определений адекватным образом. Для неадекватного же узрения сущности достаточно и одного, и другого, и третьего, — в сравнении с пустым схватыванием сущности, какая устанавливается на показательной подоснове темного представления, неадекватное узрение в любом случае обладает великим преимуществом — оно дает сущность первозданно.

Это значимо для всех ступеней сущностной всеобщности, от сущности индивидуальной и до региона „вещь".

Однако генеральное сущностное усмотрение заключается в том, что любая несовершенная данность (любая неадекватно дающая ноэма) таит в себе правило идеальной возможности ее усовершенствования. От сущности явления кентавра — явления, лишь „односторонне" дающего сущность кентавра, —неотъемлемо то, что я могу следовать за разными сторонами вещи, могу, вольно фантазируя, все остававшееся поначалу неопределенным и открытым, сделать определенным и наглядным. Мы в значительной мере свободны в ходе такого процесса фантазии, какой делает для нас вещь все более совершенно наглядной и определяет ее все конкретнее; ведь мы можем наглядно, по собственному произволу, примерять фантазируемому кентавру конкретно определенные свойства и изменения таковых; однако мы не совершенно свободны, поскольку ведь должны поступательно двигаться в смысле взаимосогласного хода созерцания, в каком получающий определения субъект остается тождественным себе тем же и постоянно может оставаться таким взаимосогласно определимым. К примеру, мы связаны рамками закономерного пространства, какие жестко предписывает нам идея возможной вещи вообще. Сколь бы произвольно ни деформировали мы фантазируемое нами, все равно пространственные фигуры переходят вновь в пространственные фигуры.

Что же феноменологически означают эти слова о правиле, или законе? Что же заключено в том, что неадекватно даваемый регион „вещь" предписывает правила ходу возможных созерцаний, — и это ведь явно значит то же, что многих восприятий?

Наш ответ гласит: от сущности подобной вещной ноэмы неотделимы — и это абсолютно усмотримо — идеальные возможности „безграничности поступательного движения"[116][21] согласованных созерцаний, причем по определению предначертанным типам направлений (стало быть, есть и параллельные безграничности в континуально-непрерывных рядоположениях соответствующих ноэс). Вспомним, как выше излагалось обретение через усмотрение всеобщей „идеи" „вещь вообще", — все это остается значимым для любой из низших ступеней всеобщности вплоть до самой низкой конкреции индивидуально определяемой вещи. Трансцендентность вещи выражается в этих самых безграничностях в поступательном движении созерцания этой вещи. Все снова и снова возможно переводить созерцания в континуальные непрерывности созерцания и расширять предзаданные непрерывности. Ни одно восприятие вещи не бывает последним и заключительным, всегда остается пространство для новых восприятий, какие конкретнее определяют неопределенности и ис-полнят неисполненности. С каждым поступательным шагом обогащается содержательное наполнение вещной ноэмы, какая плавно и постоянно принадлежит к той же самой вещи X, определениями. Сущностное усмотрение таково: любое восприятие, любое многообразие восприятий способны к расширению, процесс, следовательно, бесконечен; сообразно с этим никакое интуитивное схватывание вещной сущности не может быть столь полным, чтобы дальнейшее восприятие не могло присоединить к нему ноэматически новое.

С другой стороны, мы все же с очевидностью и адекватно схватываем „идею" „вещь". Мы схватываем ее в вольном процессе пробегания, в сознании безграничности поступательного хода внутренне согласных созерцаний. Поначалу и первым делом мы схватываем неис-полненную идею вещи, вот этой индивидуальной вещи, как чего-то такого, что дано ровно „настолько", насколько „простирается" само согласованное созерцание, но что остается при этом определимым „in infinitum". „И т. д." — вот усмотримый и абсолютно необходимый момент вещной ноэмы.

На основе экземплифицированного сознания такой безграничности мы, далее, схватываем „идею" определенных бесконечных направлений, причем для каждого из направлений наглядного протекания, каким мы пробегаем. Вновь мы схватываем региональную „идею" вещи вообще — как того тождественного, что выстаивает в так-то и так-то устроенных определенных бесконечностях протекания и изъявляется в принадлежных, определеннее устроенных рядах бесконечности ноэм.

Как вещь, так затем и всякая принадлежная своему сущностному содержательному наполнению устроенность, и прежде всего любая конститутивная „форма" — это идея, и это значимо от региональной всеобщности и до самой низкой обособленности. В более конкретном изложении:

Вещь в своей идеальной сущности дает себя как res temporalis, в необходимой „форме" времени. Интуитивная „идеация" (как узревание „идеи" таковая совершенно особо достойна тут такого именования) учит нас тому, что вещь есть вещь необходимо длящаяся, в принципе бесконечно распространимая в аспекте своего дления. В „чистом созерцании" (ибо такая идеация — это феноменологически проясненное понятие Кантова чистого созерцания) мы схватываем „идею" временности и всех заключенных в ней сущностных моментов.

Далее же, вещь по своей идее есть res extenso, так, к примеру, она в пространственном аспекте способна на бесконечно многообразные превращения формы и, при твердо удерживаемых в тождественности фигуре и изменениях таковой, на бесконечно многообразные изменения положения; вещь in infinitum „подвижна". Мы схватываем „идею" пространства и включенные в нее идеи.

Наконец, вещь есть res materialis, это субстанциональное единство и, как таковое, единство причинностей, — согласно возможности, бесконечно многообразных. И вместе с такими специфически реальными свойствами мы тоже наталкиваемся на идеи. Так что все компоненты вещной идеи в свою очередь суть идеи, и каждый имплицирует свое „и так далее" „бесконечных" возможностей.

То, что излагаем мы сейчас, — это не „теория", не „метафизика". Речь идет о сущностных необходимостях — таковые заключены в вещной ноэме и, коррелятивно таковой, и в дающем вещь сознании и неустранимы, неснимаемы, их возможно постигать посредством усмотрения и систематически исследовать.

§ 150. Продолжение. Регион „вещь" как трансцендентальная руководящая нить

После того как сделали теперь понятными — в самом что ни на есть общем виде — бесконечности, что таит в себе созерцание вещи как таковое (по ноэсису и ноэме), или же, как тоже можно сказать, после того как мы сделали понятными идею вещи и все измерения бесконечности, какие только таит она в себе, — мы сможем вскоре понять и то, насколько регион „вещь" может послужить феноменологическим исследованиям в качестве руководящей нити.

Созерцая индивидуальную вещь и следя в созерцании за тем, как она движется, приближается и удаляется, крутится и вертится, как изменяется ее форма и качество, каким способом ставит она себя причинно, мы совершаем плавные непрерывности созерцания, таковые же покрываются так-то и так-то, сливаются в сознания единства, — взгляд направляется при этом на тождественное, на X смысла (и, соответственно, позиционального или нейтрализованного предложения), на одно и то же — изменяющееся, крутящееся и т.д. Так и тогда, когда мы в вольном созерцании следим бесконечно возможные модификации по различным основополагающим направлениям, в сознании безграничности в поступательном движении такого процесса созерцания. И вновь все точно так, когда мы переходим к установке идеации и, скажем, доводим до ясности региональную идею вещи, — при этом поступая подобно геометру в свободе и чистоте его геометрического созерцания.

И однако, вместе со всем этим, мы ничего не знаем еще о процессах самого созерцания, о принадлежных таковому сущностях и сущностных бесконечностях, ничего не знаем о его материалах и ноэтических моментах, о его ноэматических составах, о слоях его — двусторонне различимых и схватываемых эйдетически. То, что мы актуально переживаем (и, соответственно, сознаем — помимо рефлексии — в модификации фантазии), — этого мы не видим. Итак, необходимо изменение установки, необходимы различные — гилетические, ноэтические, ноэматические — „рефлексии" (все по праву называемые так, поскольку они суть отвлечения от первоначальной, „прямой", направленности взгляда на X). Эти рефлексии и открывают для нас обширное и внутренне связное поле исследований и, соответственно, обширную, подчиненную идее „регион вещь", проблематику.

Тут встает именно такой вопрос:

Как систематически описывать принадлежные к единству наглядно представляющего сознания ноэсы и ноэмы?

Если придерживаться сферы ноэматической, то тогда вопрос гласит:

Как выглядят многообразные полагающие созерцания, „предложения созерцания", в каких достигает своей данности „действительная" вещь, обнаруживая и подтверждая, по мере созерцания, в изначальном „опыте", свою действительность?

Как выглядят, чтобы абстрагироваться от доксического тезиса, просто ноэматически разумеемые явления, какие „доставляют к явлению" одну и ту же, всякий раз вполне определенную вещь, принадлежную, в качестве необходимого коррелята, к такому многообразию созерцания и, соответственно, явления? Феноменология в принципе не застревает на расплывчатых речах, на темных всеобщностях, она требует систематически определяемого, внедряющегося в сущностные взаимосвязи — вплоть до самых последних достижимых обособлений таковых — прояснения, анализа и описания: феноменология требует работы, какая доводит дело до конца.

Региональная идея вещи, тождественное X таковой с определяющим смысловым содержательным наполнением, положенное как сущее, — предписывает правила многообразиям явлений. Сказанное значит: это — не вообще многообразия, случайно сошедшиеся, что проистекает ведь уже и из того, что сами в себе, исключительно по мере сущности, они сопряжены с вещью, с определенной вещью. Идея региона предписывает совершенно определенные, определенным образом упорядоченные, поступательно продолжающиеся in infinitum, взятые же в качестве идеальных совокупностей строго замкнутые ряды явления, определенную внутреннюю организацию протекания таковых — организацию, какая, по мере сущности и доступно для исследования, связана с частичными идеями, что начертаны в региональной идее вещи в качестве ее компонентов. Так, к примеру, обнаруживается, что единство простой res extensa мыслимо помимо того единства, что формирует идею res materialis, хотя не мыслима ни одна res materialis, которая не была бы res extensa. А именно, выясняется (все это — в эйдетически-феноменологическом интуировании), что любое явление вещи необходимо таит в себе слой, который назовем вещной схемой, — это всего лишь исполненная „чувственных" качеств пространственная фигура — помимо какой бы то ни было определенности „субстанциональности" и „каузальности" (в кавычках, ибо в ноэматически модифицированном разумении). Уже и принадлежная сюда идея простой res extensa — это рубрика для настоящего изобилия феноменологических проблем.

Все, что мы в феноменологической наивности своей принимаем за голые факты, — то, что пространственная вещь всегда является „нам, людям" в известной „ориентации", к примеру, в визуальном поле зрения ориентированной по верху и низу, по праву и леву, по близи и дали; что мы можем видеть вещь лишь в известной „глуби", на известном „удалении"; что все эти переменные удаления, на каких можно видеть вещь, сопрягаются с незримым, однако прекрасно известным нам в качестве идеальной точки границы центром любых ориентации по глубине, с центром, какой „локализуется" нами в голове, — все эти мнимые фактичности, стало быть, случайности пространственного созерцания, чуждые „истинному", „объективному" пространству, оказываются — за вычетом незначительных эмпирических особенностей — сущностными необходимостями. При этом оказывается, что нечто подобное пространственно-вещному доступно созерцанию — притом не только для нас, людей, но и для бога, — лишь посредством явлений, в каких это самое пространственно-вещное дается — и должно даваться не иначе, как именно так, — лишь „перспективно", со сменой многообразных, однако определенных способов явления, и притом в сменных „ориентациях".

Теперь важно не просто обосновать сказанное как общий тезис, но проследить его во всех единичных сложениях. Проблема „происхождения представления о пространстве", глубочайший феноменологический смысл которой никогда не был постигнут, сводится к феноменологически-сущностному анализу всех ноэматических (и, естественно, ноэтических) феноменов, в каких наглядно репрезентируется пространство и в каких „конституируется" как единство явлений, дескриптивных способов репрезентации, пространственное.

Проблема конституирования вполне недвусмысленно означает при этом не что иное, как то, что все ряды явления, упорядоченные и необходимо со-принадлежные к единству такого-то являющегося, могут интуитивно обозреваться и теоретически постигаться, несмотря на все свои (как раз однозначно овладеваемые в определенности своего „и так далее") бесконечности, что они в своей эйдетической особливости вполне доступны анализу и описанию и что закономерное достижение и производство корреляции между таким-то являющимся как единством и определенным бесконечным многообразием явлений может быть вполне усмотрено, и тем самым с него могут быть совлечены все его загадки.

Это значимо и для единства, заключающегося в res extensa (и в res temporalis), но не менее того и для высших единств, для единств фундируемых, о каких объявляет выражение „материальная вещь", т. е. вещь субстанциально-каузальная. Все такие единства конституируются на ступени опытно постигающего созерцания в „многообразиях", и везде и повсюду должны полностью, во всех слоях своих, проясняться обоюдосторонние сущностные взаимосвязи — по смыслу и смысловой полноте, по тетическим функциям и т. д. 6 конец концов должно возникать совершенное усмотрение того, что в феноменологически чистом сознании репрезентирует идея действительной вещи, каким образом вещь есть необходимый коррелят структурно исследуемой и по мере сущности описываемой ноэтически-ноэматической взаимосвязи.

§ 151. Слои трансцендентального конструирования вещи. Дополнени

Наши исследовании существенно определены различными ступенями и слоями конституирования вещи в рамках сознания, первозданно постигающего в опыте. Каждая ступень и каждый слой ступени характеризуется тем, что они конституируют особое единство, какое со своей стороны есть необходимое посредующее звено полного конституирования вещи.

Если мы возьмем, скажем, ступень просто перцептивного конституирования вещи, коррелятом какого служит снабженная чувственными качествами чувственная вещь, то мы сопрягаемся с одним единственным потоком сознания, с возможными восприятиями одного-единственного воспринимающего Я-субъекта. Тут мы обнаруживаем немало слоев единства, сенсуальных схем, „видимых вещей" высшего и низшего порядка, какие должны совершенно выявляться в этом своем порядке и изучаться по своей ноэтически-ноэматической конституции, как отдельно, так и во взаимосвязи. Выше всего среди слоев этой ступени стоит субстанциально-каузальная вещь — уже реальность в специфическом смысле, однако все еще конститутивно связанная с одним постигающим в опыте субъектом и его идеальными многообразиями восприятия.

На ступень выше стоит затем интерсубъективно тождественная вещь — конститутивное единство высшего порядка. Конституирование таковой сопряжено с открытой множественностью субъектов, находящихся в отношении „взаимосогласия"). Интерсубъективный мир — вот коррелят интерсубъективного, т. е. опосредуемого „вчувствованием" опыта. Тем самым мы отсылаемся к многообразным единствам чувственной вещи, уже индивидуально сконструированным многими субъектами, далее — к соответствующим, многообразиям восприятия, принадлежным к различным Я-субъектам и потокам сознания, но прежде всего — к тому новому, что вносит вчувствование, и к вопросу о том, каким образом оно играет конституирующую роль в „объективном" опыте, придавая единство раздельным многообразиям.

При этом все исследования должны проводиться в той полноте и всесторонности, какие требуются сущностью самого дела. Так, выше, сообразно с целью введения, мы постигали во взоре лишь самую первую — лежащую в основе систему конституирующих многообразий явления, а именно ту, в какой одна и та же вещь постоянно является внутренне-согласно. Восприятия по всем систематическим линиям в безграничном поступательном движении покрываются без остатка, тезисы беспрестанно получают подтверждение. Имеет место лишь более конкретное определение, и никогда не бывает определения в качестве иного. Ни одна достигшая своего полагания вследствие протекания предшествующего опыта вещь (в пределах такой идеально замкнутой системы) не претерпевает „перечеркивания" и „замены" другими определениями той же самой категории устроенности, нормально предначертанными сущностью региона. Согласованность не бывает нарушаема, и не бывает событий, выравнивающих нарушенное, не говоря уж о тех „взрывах" согласности, когда целиком и полностью перечеркивается положенная вещь. Но ведь однако и эти случаи противоположного следует учитывать феноменологически, поскольку и они играют или могут играть свою роль во взаимосвязи возможного конституирования опытной действительности. Путь как фактического, так и идеально возможного познания ведет через заблуждения, причем так уже и на самой низшей ступени познании, на ступени созерцающего схватывания действительности. Итак, надлежит систематически характеризовать, по их ноэтическим и ноэматическим составам, такие протекания восприятия, когда возникают частичные нарушения согласности и последняя достигается лишь путем поправок, „корректур": изменения постижения, своеобразные тетические события, переоценивания, отъятия ценности у прежде постигнутого в опыте как „кажимости", „иллюзии", переход в невыравниваемое на каком-то протяжении „противоборствование" и т. д. Отличные от непрерывно-континуального синтеза согласности синтезы противоборствования, перетолкования и определения иным и как бы они еще ни именовались должны получить положенное им по праву, — для феноменологии „истинной действительности" совершенно неизбежна также и феноменология „ничтожной кажимости".

§ 152. Перенос проблемы трансцендентального конституирования на другие регионы

Тут без всяких лишних слов ясно, что все сказанное выше относительно конституирования выбранной в качестве показательного примера материальной вещи — а притом в аспекте конституирования в системе многообразий опыта, пред-шествующего всякому „мышлению" — должно переноситься на все регионы предметов, по самой проблеме и по методу. Что касается „чувственных восприятий", то тут, естественно, вступают соопределяемые соответствующим регионам, по мере сущности, виды первозданно, из самого источника, дающих актов, какие до этого должен выявить и изучить феноменологический анализ.

Весьма сложные проблемы связаны со сплетенностью различных регионов. Они обусловливают сплетения в конституирующих образованиях сознания. Как то уже было заметно по данным выше намекам на интерсубъективную конституцию „объективного" вещного мира, вещь по отношению к постигающему в опыте субъекту вовсе не есть нечто изолированное. Теперь же и сам этот постигающий в опыте субъект конституируется в опыте как реальное, как человек или животное, равно как конституируются и интерсубьективные общности как общности живых существ.

Такие общности, пусть они и сущностно фундируются в психических реальностях, в свою очередь фундируемых в реальностях физических, оказываются нового вида предметностями высшего порядка. Вообще обнаруживается, что имеются всякого вида предметности, упрямо противостоящие любым своим психологистическим и натуралистическим перетолкованиям. Таковы все виды ценностных и практических объектов, все конкретные культурные сложения, определяющие нашу актуальную жизнь в качестве жестких действительностей, — таковы, к примеру, государство, право, обычай, церковь и т. д. Все такие объектности должны описываться такими, какими достигают они своей данности, согласно основополагающим видам их и в их порядке ступеней, и в отношении их должны ставиться и решаться проблемы конституирования.

Само собой разумеется, что их конституирование возвращает также и назад — к конституированию пространственных вещностей и психических субъектов: первые и фундируются именно в такого рода реальностях. А в качестве самой низшей ступени в конце концов в основе всех иных реальностей лежит материальная реальность, а тем самым феноменологии материальной природы принадлежит особо отмеченное положение. Однако, если смотреть непредвзято и все феноменологически возводить к истокам, то фундируемые единства — это именно не что иное, как фундируемые и новообразные единства: то новое, что конституируется вместе с ними, как показывает сущностное интуирование, никогда и ни при каких условиях не может быть сводимо к простым суммам иных реальностей. Так что на деле любой своеобразный тип таких действительностей ведет с собой свою особую конститутивную феноменологию, а тем самым и новое конкретное учение о разуме. Всюду задача с ее принципиальной стороны одна и та же: все дело — в познании полной системы образований сознания, конституирующих первозданную данность всех таких объектностей, по всем ступеням и слоям их, а тем самым в уразумении эквивалента соответствующего вида „действительность" существующего в сознании. И все то, что можно тут сказать сообразно с истиной, дабы исключить многие напрашивающиеся само собой недоразумения, относящиеся к корреляции бытия и сознания (например, что любая действительность „разрешается в психическое"), может быть сказано лишь на основе сущностных взаимосвязей конститутивных групп постигнутых в феноменологической установке и в свете интуирования.

§ 153. Полная протяженность трансцендентальной проблемы. Членение исследований

Выдержанное в столь общих чертах обсуждение только что постигнутых в качестве возможных и требуемых исследований, какое было возможно для нас до сих пор, конечно же не способно создать сколько-нибудь удовлетворительного представления о колоссальной пространности таковых. Для этого, по крайней мере в отношении главных типов действительностей, необходимы были бы отделы излагающих исследований, т. е. того самого метода, какому следовали мы, излагая проблематику всеобщих структур сознания. Между тем, в следующей книге у нас будет повод, обсуждая столь занимающие нашу современность спорные вопросы взаимоотношений между тремя обширными группами наук, обозначаемых рубриками „естествознание", „психология" и „наука о духе", в особенности в их отношении к феноменологии, приблизить к себе и сделать более осязаемыми также и проблемы конституирования. Пока же, должно быть, ясно стало, что тут речь действительно идет о серьезных проблемах и что тут открываются области исследования, затрагивающие все подлинно принципиальное каждой содержательной науки. „Принципиальное" — это ведь нечто иное, как то, что группируется, согласно основополагающим понятиям и основополагающим познаниям, вокруг идеи каждого региона и находит — или же должна находить — свое систематическое разворачивание в соответствующей региональной онтологии.

Сказанное о содержательной переносится на формальную сферу и присваиваемые ей онтологические дисциплины, следовательно, на все принципы и на все науки о принципах вообще, если только мы подходящим образом расширим идею конституирования. При этом, правда, и рамки конститутивных исследований расширяются настолько, что они в конце концов способны объять всю феноменологию. Все это само собою выступит, если только поразмыслить, дополнительно, о следующем:

В первую очередь проблемы конституирования предмета сопряжены многообразиями возможного первозданно, из самого источника, дающего сознания. Так, например, что касается вещей, — то со всей совокупностью возможных опытных постижений и даже восприятия одной и той же вещи. К этому примыкает дополняющий учет репродуктивных позициональных видов сознания и исследование свершений конститутивного для них разума, или же, что по существу то же самое, их свершений для просто созерцающего познания, а равным образом и учет темно представляющего (однако простого) сознания и сопрягающихся с последним проблем разума и действительности. Короче, мы на первых порах вращаемся в сфере просто „представления".

А со всем этим связаны и соответствующие разыскания, сопрягаемые со свершениями сферы высшей, в более узком смысле так называемой сферы „рассудка" или „разума" с ее эксплицирующими, сопрягающими и прочими „логическими" (а затем, стало быть, и аксиологическими и практическими) синтезами, с их „понятийными" операциями, их высказываниями и новыми, опосредующими формами обоснования. Итак, выходит, что предметности, поначалу данные в монотетических актах, скажем, в простых опытных постижениях (или же мыслимые как данные в идее), можно подвергнуть игре синтетических операций, конституируя посредством их предметности все более и более высокой ступени, какие в единстве совокупного тезиса будут содержать многократные тезисы, а в единстве своей совокупной материи — многообразные, членящиеся материи. Можно коллигировать, можно „образовывать" коллективы (множества) различных ступеней (множества множеств), можно „выделять" или „вычленять" „части" „целого", свойства, предикаты субъекта, можно „полагать в сопряжение" предметы, по своему усмотрению один делать референтом, другой — релатом и т. д. Можно осуществлять такие синтезы „действительно", „в собственном смысле", т. е. в синтетической первозданности, — тогда синтетическая предметность будет по своей синтетической форме обладать характером первозданно данной (к примеру, действительно данной коллекции, субъекции, сопряженности и т. д.), и она будет обладать полным характером первозданности, если обладают таковым тезисы, т. е. если характеры тетического акта мотивированы первозданно как разумные. Можно и привлекать сюда вольные фантазии, можно сопрягать между собой первозданно данное и как бы данное или же совершать синтезы исключительно модифицированно, сознаваемое таким образом превращать в „приступ к полаганию", „образовывать" гипотезы, „выводить следствия" из них; или же можно осуществлять сравнения и различения, данные в таковых равенства и различия в свою очередь вновь подвергать операции синтезирования, связывать их со всеми идеациями, сущностными полаганиями или пред-полаганиями, и так in infinitum.

При этом в основе таких операций лежат отчасти наглядные, отчасти же не наглядные или, при обстоятельствах, даже совершенно путанные акты более низкой или более высокой ступени объективации. В случае темноты или спутанности можно стремиться к тому, чтобы прояснять синтетические „образования", поднимать вопрос об их возможности, о выполнении таковых „синтетическим созерцанием", или же также к тому, чтобы ставить вопрос об их „действительности", об их выполнимости эксплицитными и первозданно дающими синтетическими актами или же, при обстоятельствах, на путях опосредующих „умозаключений" или „доказательств". Феноменологически все эти типы синтезов в их корреляции с „конституируемыми" в них синтетическими предметностями надлежит подвергать исследованию с тем, чтобы прояснить различные модусы данности и значение таковых для „действительного бытия" таких предметностей или для их истинного бытия возможными, для их действительного бытия вероятными, и так — согласно всем вопросам разума и истины и, соответственно, действительности. Так что и тут у нас есть „проблемы конституирования".

Далее же, логические синтезы хотя и основываются на самых низших тезисах с простыми материями (чувствами), однако основываются они таким способом, что сущностные закономерности синтетической ступени и, в особенности, законы разума — в крайне широкой, со всей определенностью ограничиваемой сфере — независимы от особенных материй синтезируемых звеньев, членов. Именно благодаря этому и возможна ведь общая и формальная логика — таковая абстрагируется от „материи" логического познания и мыслит себе таковую в неопределенной свободно вариативной всеобщности (в качестве „чего-нибудь"). Сообразно этому сопрягающиеся с конституированием исследования разделяются на такие, какие примыкают к формальным основным понятиям, только таковые и избирая в качестве „руководящих нитей" для проблем разума и, соответственно, проблем действительности и истины; с другой же стороны, на такие, какие были описаны выше, а именно такие, какие примыкают к основным понятиям регионов, прежде же всего к самому понятию региона, притом задаваясь вопросом, каким же образом достигает данности нечто индивидуальное такого региона. Вместе с региональными категориями и исследованиями, предначертываемыми таковыми, получает положенное ей по праву то особое определение, какое получает благодаря региональной материи синтетическая форма, а равным образом положенное ему по праву получает и то влияние, какое оказывают на действительность региона особые связанности (те, что находят свое выражение в аксиомах региона).

Изложенное у нас явно переносится на все сферы актов и предметов, следовательно, и на те предметности, конституирование каковых априорно обязаны брать на себя акты душевного с их специфическими тезисами и материями — и таким способом, прояснить какой по форме и материальной особости вновь есть огромная, почти не ощущаемая — не говоря уж о том, чтобы быть предпринятой, — задача соответствующей конститутивной феноменологии.

Тем самым очевидной становится и глубинная сопряженность конститутивной феноменологии с априорными онтологиями и наконец со всеми эйдетическими дисциплинами (саму феноменологию мы в этом случае исключаем). Порядок ступеней, на каких располагаются формальные и материальные учения о сущности известным образом предначертывает порядок ступеней, на каких располагаются конститутивные феноменологии, определяет ступени их обобщенности и, в виде онтологических и материально эйдетических основных понятий и принципов, дает им в руки „руководящие нити". Так, к примеру, основные понятия онтологии природы, как-то время, пространство, материя и ближайшие их производные — это все индексы слоев конституирующего сознания материальной вещности, равно как принадлежные сюда принципы — это индексы сущностных взаимосвязей в этих слоях и между этими слоями. Феноменологическое прояснение всего чисто логического делает затем понятным и то, что — и почему — все опосредованные положения чистого учения о времени, геометрии и вообще всех онтологических дисциплин тоже суть индексы сущностных закономерностей трансцендентального сознания и его конституирующих многообразий.

Однако необходимо заметить и подчеркнуть, что во всех взаимосвязях конститутивных феноменологии и соответствующих формальных и материальных онтологии нет ничего похожего на то, чтобы первые обосновывались последними. Когда феноменолог признает онтологическое понятие или онтологическое положение индексом конститутивных сущностных взаимосвязей, видит в таковом руководящую нить для своих интуитивных обнаружений, какие свое право и свою значимость содержат исключительно в себе самих, то феноменолог не выносит свои суждения онтологически. Эта общая констатация еще подтвердится позднее благодаря более основательным рассуждениям, какие, ввиду важности этого положения дел, безусловно необходимы.

Всестороннее решение проблем конституирования, в равной мере учитывающее и ноэтические, и ноэматические слои сознания, было бы явно равнозначно полной феноменологии разума согласно всем ее формальным и материальным образованиям — одновременно как аномальным (негативно-разумным), так и нормальным (позитивно разумным). Далее же, напрашивается и то, что столь полная феноменология разума совпала бы с феноменологией вообще, что систематическое проведение всех дескрипций сознания, что требуется совокупной рубрикой „конституирование предмета", должно было бы объять собой вообще все дескрипции сознания.

назад содержание далее



ПОИСК:




© FILOSOF.HISTORIC.RU 2001–2023
Все права на тексты книг принадлежат их авторам!

При копировании страниц проекта обязательно ставить ссылку:
'Электронная библиотека по философии - http://filosof.historic.ru'