с.120-153.

120_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

беспрестанно, т. е. пока это еще будет казаться необходимым, в то время как истинную негативную философию, которая, отдавая себе отчет в себе самой, завершается в благородной умеренности, не выходя за свои пределы, я счел за величайшее благодеяние, могущее, по меньшей мере, сначала быть оказанным человеческому духу; ибо при помощи подобной философии разум вступил и введен в свое законное, неотъемлемое право понять и представить сущность, в себе вещей. Таким образом успокоившись и найдя полное удовлетворение всем своим справедливым претензиям, разум уже не будет испытывать никакого искушения вторгнуться в область позитивного, которое, в свою очередь, раз и навсегда избавляет разум от постоянного вмешательства и посягательства со своей стороны. Со времен Канта в Германии не появлялось такой философии, против которой (но прежде всего против самого Канта) тотчас не выступали бы с обвинением в атеизме сторонники позитивного; философии же, которая честно и откровенно довольствуется выдвижением понятия Бога как последней, высшей и необходимой идеи разума, не притязая на то, чтобы доказать существование Бога, более не угрожает подобное вмешательство и посягательство позитивного, она может спокойно завершиться в себе самой.

Еще и сейчас часто происходит так, что осведомленные лишь наполовину считают, что прежнюю философию я объявил негативной для того, чтобы на ее место поставить позитивную. В этом случае, пожалуй, можно было бы говорить и о перемене взглядов. Однако если для чего-нибудь требуются два элемента — А и В, — а у меня сначала есть только один — А, то ведь из-за того, что к А прибавляется В, или того, что я теперь обладаю не только А, но А+В, А, собственно говоря, не изменяется; недопустимо лишь полагать, что с помощью А я уже могу обладать тем или достичь того, что возможно только благодаря присоединению В.

__________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________121

Именно так обстоит дело с негативной и позитивной философией. Если к первой добавляется вторая, то с первой не происходит никакого изменения, наоборот, благодаря этому она только и вводится в ее истинную сущность, дабы она больше не могла быть подвержена искушению отклоняться за свои границы, т. е. самой быть позитивной.

Уже вскоре после того, как кантовская «Критика чистого разума» проникла в умы, начали говорить о критической философии. Затем, однако, спросили себя, разве эта критическая философия составляет все, нет ли помимо нее еще какой-либо философии. Что касается меня, то позволю себе заметить, что вскоре после всестороннего изучения кантовской философии мне стало ясно, что невозможно, чтобы эта так называемая критическая философия являлась всей философией, я даже сомневался, может ли она быть собственно философией. Испытывая подобное чувство, я еще в 1795 году в «Письмах о догматизме и критицизме»7 утверждал (чем навлек на себя немедленное публичное возражение со стороны Фихте), что в противовес этому критицизму (так называлась критическая философия как система) когда-нибудь еще выступит догматизм совершенно иного рода, гораздо более смелый, чем ненастоящий, половинчатый догматизм прежней метафизики. Слово «догматизм», правда, уже начиная с Канта пользовалось дурной репутацией, но окончательно приобрело ее как следствие того логического догматизма, который позже лишь на абстрактном понятии стремился основать Гегель, — самого отвратительного из всех, ибо самого мелкого, по сравнению с которым догматизм старой метафизики все еще представляет из себя нечто грандиозное. Однако в отношении старой метафизики мы должны провести различие между догматической и догматизирующей философией; старая метафизика являлась догматизирующей и она безвозвратно разрушена Кантом. А собственно догматическую философию, т. е. ту, ко-

122_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

торая действительно бы ею была, а не только хотела бы быть, как старая метафизика, которую я на этом основании называю догматизирующей, кантовская критика не затрагивает. Старая метафизика полагала, что сумела рационально доказать существование Бога, что доказала это, постольку она была, по выражению Канта, рациональным догматизмом, или, если данное выражение перевернуть, как я хочу это сделать, позитивным рационализмом. Последний был так подорван Кантом, что впредь кажется невозможным, как и в наши дни даже те теологи, которые с удовольствием хватаются за любую опору, у старой метафизики более не ищут помощи. Но именно благодаря тому, что тот позитивный рационализм был подорван, открылась перспектива для чистого рационализма — чистого, который мы, однако, не будем называть негативным, ибо это предполагало бы в качестве возможного позитивный рационализм, тогда как не имеется никакого позитивного рационализма со времени Канта. Рационализм может быть лишь негативной философией, оба понятия совершенно равнозначны. По сути тот чистый рационализм содержался уже в кантовской критике. Кант оставляет разуму, как было сказано, лишь понятие Бога, и поскольку он отклоняет так называемый онтологический аргумент, с помощью которого намеревались, отправляясь от понятия Бога, заключить о его существовании, то даже для понятия Бога он не делает исключения из правила, что понятие вещи содержит в себе лишь ее чистое «что», но совершенно не включает в себя существование. Кант показывает в целом, насколько тщетно стремление разума при помощи заключений выйти за пределы самого себя к существованию (в этом устремлении разум, однако, есть не догматический, ведь он не достигает своей цели, но догматизирующий), -- значит, Кант не оставляет разуму вообще ничего, кроме науки, ограничивающейся чистым «что» вещей, и его ясно выраженное мнение состоит в том,

__________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________123

что данный чистый рационализм есть то единственное, что остается на месте старой метафизики. Правда, то, что он доказал лишь относительно разума, Кант распространяет на философию и молчаливо допускает, что никакой иной философии, кроме чисто рациональной, нет; однако последнее он никоим образом не показал; следовательно, сразу же должен был возникнуть вопрос: разве подрыв старой метафизики привел к совершенному уничтожению другого, позитивного элемента, не должно ли, напротив, позитивное, после того как негативное нашло свое выражение в чистом рационализме, только теперь свободно и независимо от него сформироваться в своей собственной науке? Но наука, однажды приведенная в состояние кризиса, прогрессирует не столь поспешно, ибо и в движениях науки господствует не голый случай, но чем они глубже, чем они более решающий, тем больше они подчиняются необходимости, не допускающей никакого скачка, настоятельно требующей, чтобы сначала было завершено ближайшее, разрешена непосредственно предлежащая задача, прежде чем очередь дойдет до более отдаленного. Тот чистый рационализм, который должен был быть необходимым результатом кантовской критики, содержался в ней лишь косвенно и был смешан с множеством случайного; следовательно, вначале было необходимо отделить его от этого, разработать саму кантовскую критику до форменной науки, до действительной философии. Те, кто были первыми призваны изложить тот чистый рационализм, должны были представлять его себе целью. Они должны были быть поглощены им настолько, что ничто не могли мыслить вне его: они должны были полагать, что все имеют в нем; пока они были заняты им, они не могли думать ни о чем выходящем за его пределы. В такой мере, разумеется, о позитивной философии речь еще не шла, и поэтому и негативная философия еще не была осознана и признана как таковая. Чтобы полностью отступить в пре-

124_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

делы негативного, лишь логического и признать себя негативной, эта философия должна была решительно исключить позитивное, а это могло случиться двояким способом: тем, что она полагала его вне себя, или тем, что она совершенно отрекалась, полностью отказывалась от него или его упраздняла. Последнее было чрезмерным требованием, ведь даже Кант полностью элиминированное им из теоретической философии позитивное вновь ввел через «заднюю дверь» практической. К такому средству та в любом случае стоявшая на более высокой ступени учености философия прибегнуть не могла. А чтобы она исключила из себя позитивное другим образом, чтобы она положила его вне себя как предмет иной науки, безусловно, должна была быть изобретена позитивная философия. Однако последнего как раз и не было сделано, для нее Кантом не было указано решительно никакой возможности. Кант направил философию по пути окончания и завершения в качестве негативной, или чисто рациональной; для позитивной же философии он не дал совершенно никаких средств. Но вот в природе, к примеру в органической, мы видим, что какое-то предшествующее решается признать себя причастным негативному или негативным лишь в тот момент, когда ему дается позитивное вне его. Значит, было невозможно, чтобы та философия решалась на чистую негативность, которая от нее требовалась, прежде чем была открыта и действительно имелась позитивная философия. К тому же данная философия развивалась в остальном в очень позитивное время, громко и определенно требовавшее познания; на его фоне отказ от всякого положительного познания был, пожалуй, отречением, которое с большим трудом давалось пылким умам. Эта философия противостояла в том числе и тем, кто находился только на точке зрения позитивного и кто, отвергая всякую научную философию, в то же время словно для того, чтобы вознаградить себя за это унижение, лишь с

__________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________125

тем большими претензиями хотел основать все высшие убеждения на слепом чувстве, на вере или напрямую на одном только откровении. Одним из них был Якоби, выдвинувший в качестве основоположения, что всякая научная философия ведет к атеизму. Он не боялся трактовать кантовское положение, что разум не в силах доказать бытие Бога, как всецело тождественное со своим собственным, хотя между ними колоссальная разница. А так как Кант ни о слепой вере, ни о голом чувстве и слышать ничего не хотел в философии, то отрицательный результат его философии по сравнению с выводами Якоби показался чуть ли не атеизмом, и Якоби едва сдержался, чтобы не высказать это. Помимо этих людей, для которых дело заключалось лишь в том, чтобы отыскивать подтверждения своему положению, что всякая научная философия ведет к атеизму, и которые поэтому видели атеизм везде — и там, где он был, и там, где его не было, — сильное воздействие все еще оказывал Спиноза, первым внесший в философию эту путаницу позитивного и негативного, превратив необходимо существующее в принцип (начало), однако выводя из него действительные вещи лишь логически.

Естественно, что именно в тот момент, когда негативное и позитивное должны были навсегда разделиться, стало быть, в момент возникновения чисто негативной философии, позитивное лишь тем мощнее должно было выступить и дать о себе знать. А я еще заблаговременно имел ясное предчувствие того, что по ту сторону критицизма, разрушившего догматизирующую философию, должна зародиться другая, притом не затрагиваемая им догматическая философия, поэтому можно вообразить, как после того, как та подготовленная Кантом рациональная система теперь стояла у меня перед глазами в виде чистой, доведенной до очевидности, освобожденной от всего случайного действительной системы, то же самое ощущение, только с большей

126_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

тяжестью, должно было давить мне на сердце. Чем чище было выставлено негативное, тем сильнее должно было возвыситься по отношению к нему позитивное, и, казалось, не сделано ничего до тех пор, пока последнее хотя бы не найдено. Пожалуй, этим можно объяснить, отчего почти непосредственно после первого изложения той образованной из критицизма системы данная философия ее автором была как бы оставлена, до поры до времени предоставлена любому, кто был готов ею овладеть и, говоря словами Платона, привлеченный блеском освободившегося места, с жадностью устремиться занять его. Для меня та философия в действительности была лишь переходом; по правде говоря, в ней я испробовал именно лишь ближайшее возможное после Канта и был внутренне далек (никто не сможет указать на противоположное этому высказывание) от того, чтобы принимать ее за всю философию в том смысле, в котором это произошло впоследствии; и если о позитивной философии, даже после того как она была открыта, я заставлял догадываться не более как при помощи намеков, в том числе посредством известных парадоксов полемической работы против Якоби,8 то, как полагаю, эту сдержанность нужно было также скорее хвалить, чем порицать, ибо тем самым я предоставил достаточно времени развиться и высказаться направлению, с которым я не желал иметь ничего общего, так что теперь уже никто не может пребывать в сомнении ни на счет его самого, ни на счет моего отношения к нему, в то время как в противном случае я, должно быть, никогда бы не избавился от него. Все, что я предпринял против того течения, — это предоставил его самому себе, причем я был совершенно убежден в том, что оно быстрыми шагами пойдет навстречу своей гибели.

Истинным исправлением, которое могло бы выпасть на долю моей философии, было бы именно ограничение ее только логическим значением. Однако Гегель выдвинул

__________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________127

претензии, что и позитивное он понял гораздо более определенно, чем его предшественник. Об отношении того и другого вообще в большинстве случаев составили себе совершенно неверные понятия. Полагают, что первый якобы обиделся на второго за то, что тот пошел дальше него. Однако дело обстоит с точностью до наоборот. Первый, который должен был преодолеть еще очень многое, о чем ныне уже ничего не знают, и осилить весь материал, найденный вторым уже подчиненным понятию, вполне мог мириться с тем, что второй поправлял его. И если от меня, конечно, не могли укрыться враждебные в особенности всему остроумному и гениальному элементы в манере Гегеля в целом, то, с другой стороны, я видел, что он с силой и послужившей истинному благу основательностью образа мыслей и науки выступал против многого псевдогениального, действительно слабого, даже ребяческого, вводившего в заблуждение мнимой привлекательностью, что он встречал у современников, и в то время как другие почти исключительно блуждали, он, по крайней мере, вообще твердо придерживался метода, а энергия, с которой он излагал хотя и ложную, но все же какую-то систему, будучи направлена в нужное русло, могла бы принести неоценимую пользу науке. Именно эта сторона преимущественно и обеспечивает ему влияние, как и я видел, что наиболее ревностно восхвалявшие его, за исключением отдельных ключевых положений и слов, мало говорили о частностях, однако всегда подчеркивали, что его философия есть система и притом завершенная. С одной стороны, в этом безусловном требовании системы находит выражение та высота, на которую вознесена философская наука в наше время; все убеждены, что ничто более нельзя знать по отдельности, но все можно знать только во взаимосвязи и в качестве звена великого, всеобнимающего целого. С другой стороны, находятся многие, которые, как они говорят, готовы любой ценой примкнуть к какой-либо

128_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

системе и этим придать себе больше важности, чувствуя себя по-детски счастливыми, хотя это по преимуществу скверно, когда появляются или вновь набирают силу партии или секты. Ибо мне представлялся случай наблюдать иного, который сам по себе не значил ничего, но, когда он называл себя либералом или человеком, настроенным монархически, самому себе и другим он действительно казался чем-то. Впрочем, поэтому не каждый призван к тому, чтобы быть творцом системы. Нужно иметь художественное чутье, чтобы стремлением к завершению не увлечься к бессмысленному или причудливому и оставаться в границах естественного. Гегель, столь проницательный в отдельных вещах, ничем так сильно не был обойден, как художественным, в особенности направленным на целое, чутьем, в противном случае он должен был бы ощутить ту заминку в движении, которая происходит у него между логикой и натурфилософией, и уже из одного того способа, каким последняя прибавлена к первой, заключить, что он находится не на верном пути. Я не принадлежу к тем, которые вообще ищут источник философии в чувстве, однако для философского мышления и творчества, как и для поэтического или художественного, чутье должно быть голосом, предостерегающим от неестественного и неочевидного, и тот, кто слушается его, избавлен от иного ложного пути исключительно благодаря тому, что его чувство страшится уже сделанного, достижимого лишь посредством тягостного и неясного образования. Тот, кто действительно стремится к завершенной системе, должен смотреть вдаль, в перспективу, а не только на отдельное и ближайшее, как близорукий.

Предшествовавшая философия не могла выставить себя безусловной системой в том смысле, в каком это сделала гегелевская, однако ее нельзя было на этом основании упрекнуть в том, что она вообще не являлась системой. Она совершенно не нуждалась в систематизации, она была при-

___________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________129

рожденной системой; ее своеобразие состояло именно в том, чтобы быть системой. Проводилось внешнее изложение более или менее школьно, не играло никакой роли, система заключалась в сути, и тот, кто владел сутью, тем самым обладал и системой; но как абсолютная, ничего вне себя не оставляющая система она замкнуться не могла, хотя до тех пор, пока не была изобретена позитивная философия, она столь же мало могла помешать в случае, если бы кто-нибудь другой выставлял ее философией как таковой. Гегель, как казалось, в начале осознавал чисто логическую природу той науки. Но если с чисто логическим значением дело обстояло у него всерьез, то логика не должна была быть для него частью. Вся эта философия, также и воспринятая от предшественника натурфилософия и философия духа, должна была быть для него логической, стало быть, логикой, а то, что он в особенности выдвинул в качестве логики, не должно было быть столь ошибочным, как это у него получилось. Вместо того, чтобы взять за основу истинную и действительную логику, отправляясь от которой и осуществлялось бы продвижение вперед, он гипостазирует понятие, намереваясь придать логическому движению, которое, как бы независимо его ни брали от всего субъективного, все же всегда может иметь место лишь в мысли, значение объективного движения, даже процесса. Он столь мало освободился от реального, мешавшего его предшественнику, что, стоя на своей точке зрения, даже аффектирует его, заимствуя у предшественника выражения, созданные отнюдь не для нее. При переходе в натурфилософию, который в выдерживающей себя чисто негативной философии может происходить лишь гипотетически (благодаря чему и природу получают лишь в возможности, не предпринимают попытки объяснить ее как действительность, право на что должно быть оставлено за совершенно другой стороной философии), Гегель пользуется такими выраже-

5 Ф. В. И. Шеллинг, т. 1

130_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

ниями (например, идея решается; природа есть отпадение от идеи (Abfall von der Idee)), которые либо ни о чем не говорят, либо, по его замыслу, должны являться объясняющими, следовательно, включают в себя нечто реальное, некое действительное происшествие, некое событие. И поэтому если ошибкой первого изложения было то, что оно не положило позитивное вне себя, то последующее (гегелевское) изложение превзошло его, однако лишь усовершенствованием этой ошибки.

Я возвращаюсь к мнению, которое усвоили себе некоторые, издалека услышавшие о позитивной философии, состоящему именно в том, что она якобы должна полностью занять место негативной, стало быть, вытеснить ее и упразднить. Ни о чем таком я никогда не помышлял, и так легко изобретение, подобное той философии, которая тем временем предназначила себя мне в качестве негативной, не сдается. Эта философия возникла в прекрасную эпоху, когда благодаря Канту и Фихте человеческий дух сбросил с себя оковы, обретя действительную свободу в отношении всего бытия, и счел себя вправе спросить не «что есть?», а «что может быть?», когда вместе с тем Гете служил высоким образцом художественного совершенства. Между тем позитивная философия не могла быть открыта, не могла быть развиваема без соответствующих успехов в негативной, которую сейчас можно изложить совсем иначе, чем 40 лет тому назад, и хотя я знаю, что эта простая, легкая и все ж таки грандиозная архитектоника, непосредственно в первых мыслях перемещавшаяся в природу и, таким образом, исходя из широчайшего базиса, находившая свое завершение на устремленной к небу вершине, что эта архитектоника в совершенной разработке, особенно бесчисленных частностей, на которые она способна, даже которые она требует, сравнимая в этом только с произведениями старой немецкой архитектуры, не может быть созданием

__________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________131

одного человека, отдельного индивидуума, и даже одной эпохи, между тем как ведь и готический собор, не завершенный предками, достраивался потомками сообразно с его принципом; зная это, я все же надеюсь не уйти из жизни, не укрепив на ее истинных основах и не выстроив, насколько это возможно сейчас и насколько это в моих силах, и систему негативной философии.

Из сказанного одновременно явствует, сколь излишним было намерение защитить от меня или взять под свое покровительство рациональную, или негативную, философию, словно я о философии чистого разума и слышать более ничего не желаю. Впрочем, те, которые полагали себя призванными к этому и в особенности считали своим долгом в этой связи взять на себя защиту от меня гегелевской философии, делали это, по крайней мере отчасти, вовсе не для того, чтобы оказать сопротивление позитивной философии, напротив, они сами также стремились к чему-то вроде того, только они придерживались мнения, что эта позитивная философия должна быть построена на основе гегелевской системы и не может основываться ни на чем другом; гегелевской системе не хватает-де лишь того, чтобы они распространили ее на позитивное, что, как они возомнили, может совершиться при неизменном продолжении, без прерывания и без всякого обращения. Этим они доказали, во-первых, что они никогда не располагали верным понятием о предшествовавшей философии, иначе они должны были знать, что эта философия являлась замкнутой, полностью законченной в себе системой, целым, имевшим настоящий конец, т. е. не такой, за который можно вновь выйти в зависимости от обстоятельств или по усмотрению, но который должен оставаться концом; во-вторых, что они не были в курсе дела даже относительно той философии, которую стремились улучшить и расширить, т. е. гегелевской, поскольку данная философия менее всего нуждаетс

132_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

быть расширенной ими до позитивной, скорее, она сама уже сделала это, ее ошибка как раз и заключалась в желании быть тем, чем она по своей природе, по своему происхождению совершенно не могла быть, а именно в то же время догматической философией. В частности, их мнение (должно быть, почерпнутое с чужих слов) состояло в том, что позитивная философия исходит из личного Бога, и именно его они думали обрести благодаря продолжению гегелевской философии как необходимое содержание разума. Стало быть, им было неведомо, что Кант, равно как и произошедшая от него философия, уже имел Бога как необходимое содержание разума; об этом никто не спорил, на этот счет никто не сомневался, о содержании речь больше не шла. Что касается Гегеля, то ведь он похвалялся тем, что Бог в конце философии был у него абсолютным духом. Можно ли помыслить абсолютный дух, который не был бы одновременно абсолютной личностью, абсолютно сознающим себя самого? Быть может, они считали, что этот абсолютный дух не есть свободно поступающая личность, свободный творец мира и т. д.; конечно, дух, который появляется лишь в конце, post festum,9 после того как все сделано, и которому нечем заняться, кроме как подбирать под себя все имеющиеся до и независимо от него моменты процесса, не мог быть таковым. Но это же в конце концов почувствовал и Гегель и в позднейших дополнениях указал, что данный абсолютный дух свободно решается на творение мира, свободно овнешняет себя в мир. Так что и в этом отношении они опоздали. Они не могли сказать, что немыслимо, чтобы гегелевская философия сотворила мир, ведь как раз этого они и стремились достичь при помощи именно этой философии. Их мнимое улучшение гегелевской философии, таким образом, было поистине, как говорится, moutar-de apres diner,10 и теперь скорее имели бы основание вступиться за Гегеля и оградить его от этих его учеников, как дол-

_________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________133

жны были испытывать не меньшую склонность защитить его от позора, которым он был покрыт, когда другие его ученики при помощи душераздирающих, т. е. у всякого глубокого мыслителя могущих вызвать лишь отвращение сентиментально-пиетистических/ фраз рассчитывали возвеличить в глазах части публики его философию, стремились заимствованные из другого источника идеи вместить в узкий сосуд, который все снова и снова выталкивает их назад.

Основной аргумент тех защитников Гегеля, которые одновременно хотят улучшить его, таков: рациональная философия есть нечто само по себе необходимое, но в особенности она незаменима для обоснования позитивной философии. На это можно возразить, что для свершения философии необходима как негативная, так и позитивная философия, однако последняя обосновывается первой не в том смысле, в каком они это допускают, а именно не таким образом, что она является лишь продолжением негативной, так как в позитивной философии имеет место, скорее, совершенно другой modus progrediendi,11 чем в негативной, •виду того что и форма развития здесь полностью оборачивается. Обоснование позитивной философии посредством негативной требовалось бы лишь в том случае, если бы негативная философия передавала позитивной ее предмет как уже познанный, с которым она лишь теперь могла бы начинать свои операции. Но дело обстоит не так. То, что становится собственным предметом позитивной философии, в предшествующей остается как более не познаваемое, ибо в ней все познаваемо лишь постольку, поскольку оно имеет prius, у этого же последнего предмета нет никакого prius в том смысле, как у всего остального, но здесь происходит переворачивание: что в чисто рациональной философии было prius, тут превращается в posterius.12 B своем конце негативная философия сама содержит требование позитив-

134_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

ной, и, разумеется, отдающая себе отчет в себе самой, вполне саму себя понимающая негативная философия имеет потребность положить позитивную вне себя; в этом смысле можно было бы сказать, что негативная философия со своей стороны обосновывает позитивную, но не наоборот, что позитивная философия, как и потребность в ней, должна быть обоснована негативной. Обоснование, которое мы, конечно, признаем со стороны негативной (но не позитивной) философии, нельзя понимать таким образом, будто бы конец негативной философии есть начало позитивной. Это не так. Негативная философия передает позитивной свое последнее (Letztes) только как задачу, а не как принцип. Скажут, однако, что, следовательно, она все ж таки обоснована негативной в той мере, в какой получает от нее задачу. Совершенно верно, но средства для разрешения задачи позитивная философия должна добыть себе исключительно самостоятельно. Если первая доходит до требования второй, то это происходит только в ее собственных интересах, с тем, чтобы она завершилась, а не потому, будто бы позитивной нужно было получить от нее задачу или быть обоснованной ею; позитивная философия может начаться совершенно сама по себе, даже, например, с простого высказывания: я хочу того, что находится над бытием, что есть не только лишь сущее, но больше, чем это, Господь бытия. Ибо начать с воления она вправе уже как философия, т. е. как наука, которая сама себе свободно определяет свой предмет, как философия, которая уже сама по себе и по имени своему есть воление. Свою задачу, стало быть, она может получить и лишь от самой себя, и уж тем более может дать сама себе свое действительное начало; ибо оно такого рода, что не нуждается ни в каком обосновании, оно есть благодаря самому себе достоверное и абсолютное начало.

Шестая лекци

Основным возражением против различения негативной И позитивной философии, пожалуй, является следующее: философия должна быть единой, не может быть двух родов философии. Прежде чем выдвигать это возражение, следовало бы знать, действительно ли негативная и позитивная философия являются двумя различными философиями или, быть может, они суть только две стороны одной и той же философии, суть одна философия в двух различных, но необходимо составляющих единое целое науках. Это решит последующее рассмотрение. Предварительно следует заметить лишь то, что противоположность, лежащая в основе данного различения, имелась с давних пор, и притом в самих рациональных системах, пытавшихся соединить несоединимое. Мы не только, стало быть, не создали эту противоположность, наше намерение как раз-таки обратное: навсегда уничтожить ее посредством строгого разделения.

Откуда бы, если не от этих двух сторон, вероятно, все же единой философии, пошло то, что издавна находили столь Трудным и даже невозможным дать удовлетворительную дефиницию философии, такую, которая одновременно выражала бы ее метод, modus ргосеdendi?1,Если ее толкуют, к примеру, как науку, которая уходит в чистое, т. е. здесь же одновременно необходимое, мышление, то это вполне допустимая дефиниция негативной философии; но если ее Принять за абсолютную, что с необходимостью последует

136_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

отсюда? Так как философия, в общем, все-таки не может уклониться от ответа также и относительно действительного существования природы и мира вообще, от занятии не одной только сущностью вещей, то, если быть последовательным, следствием этого допущения будет необходимость утверждать, что и в действительности все взаимосвязано исключительно логически, а свобода и деяние — лишь пустые слова, против чего, однако, нелогическая природа существования восстает столь решительно, что даже тот, кто последовательно при помощи своих понятий объясняет мир также и в его существовании как исключительно логическое следствие какой-то изначальной необходимости, не сознается в этом, но, оставляя точку зрения чистого мышления, скорее прибегает к выражениям, которые на его точке зрения совершенно недопустимы, даже невозможны.

Значит, дело, в сущности, состоит в следующем. Требуется и то и другое: наука, понимающая сущность вещей, содержание всего бытия, и наука, объясняющая действительное существование вещей. Эта противоположность налицо, ее нельзя обойти, к примеру, посредством замалчивания одной из двух задач или при помощи того, что обе задачи смешиваются, из-за чего могут возникнуть лишь путаница и противоречие. Следовательно, не остается ничего иного, кроме как допустить, что каждая из этих двух задач должна выдвигаться и рассматриваться сама по себе, т. е. в особой науке, что, однако, не препятствует тому, чтобы отстаивать взаимосвязь и даже, возможно, единство обеих. Может ли нас дальше удивлять, если обнаруживаются две подобные стороны философии, когда (и это центральный пункт, на котором я намереваюсь остановиться более подробно) можно показать, что с давних пор обе линии в философии всегда наличествовали рядом друг с другом, а если и вступали в конфликт, одна все же беспрестанно удерживалась рядом с другой?

_________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________137

Если начать с древности, то Аристотель, сочинения которого являются основным источником по античной философии, не раз говорил о классе философов, называвшихся им теологами. Хотя мы теперь и предполагаем, что под ними он разумел прежде всего тех философов античности, которые еще вдохновлялись мифологией или которые помимо фактов природы и деятельности человеческого рассудка принимали во внимание также и религиозные факты, главным образом мифологические предания, как так называемые орфики2 или авторы тех рблбйюн льгщн,3 что иногда упоминаются у Платона, все же в одном месте «Метафизики»* Аристотель говорил и о философах своего времени, обозначавшихся им тем же именем (речь идет о иепльгщн фщн нхн фйуй4), и под ними не могли подразумеваться никакие другие, кроме тех, которые сводили мир к Богу, таким образом, догматические философы; от них тогда другие могли отличаться лишь тем, что всё старались объяснить естественно, или из разума. К числу последних, бесспорно, принадлежали прежде всего ионийские физики,5 в особенности Гераклит,6 учение которого о том, что ничто никогда не есть, что ничто не пребывает, но все всегда лишь течет или движется подобно реке: фб пнфЬ ЯЭнбй фе рЬнфб кбЯ мЭнейн пхдЭн,7 как выражает это учение Платон, или: пфй рЬнфб чщсеЯ,8 что все уступает или снова и снова дает место, по существу, описывает только науку разума, которая, конечно, также не остается с ничто, но то, что только что было определено как субъект, в следующий момент обратилось в объект, следовательно, оно в самом деле уступает и освобождает дорогу другому, которому в свою очередь предназначено не оставаться, а уступать следующему, более высокому, пока не будет достигнуто то, что ни к чему боль-

* Lib. XIII, р. 300 (ed. Brandis).

138___________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_______________

ше не относится как не-сущее, стало быть, уже не может уступать.

Но в высшей степени к числу этих рациональных философов относились элеаты,9 которых Аристотель порицает главным образом за то, что они, в то время как их наука является лишь логикой, тем не менее с ее помощью хотят одновременно объяснять. В этой связи он говорит, что философия элеатов вызывает лишь головокружение и не оказывает никакой помощи; ибо одно только движение в мысли исключает всякое действительное событие; если это чисто логическое движение все-таки хочет проявить себя как объясняющее, то оно при этом предстает как топчущееся на месте (так как логическое не может быть действительным разворачиванием событий, но все происходит в мышлении, то в том случае, если логическое принимается за действительное объяснение, данное объяснение предстает как топчущееся на месте) и именно этим вызывает головокружение, как всякое вращательное, кружащееся движение.* Еще Сократ направлял чрезвычайно развитую им диалектику, которая, не будучи ничем позитивным, ничего не знача сама по себе, имела для него значение лишь орудия разрушения, отнюдь не только против софистов,10 т. е. против субъективно-логического мнимого знания, но столь же и против выдвигавшего претензию на объективность рационального мнимого знания элеатов, и лишь тот правильно понял Платона, кто осознает, сколь близки и внутренне родственны друг другу у Сократа софисты и элеаты; его диалектика точно так же затрагивала легкость и поверхностность софистов, как и напыщенность элеатов, в связи с чем Плутарх11 говорит о Сократе, что ту напыщенность, ту спесь (фацпн12), которая являлась чем-то вроде дыма в филосо-

* Пифагорейцев мы не можем причислить ни к теологам, ни к рационалистам в особенности, но вынуждены допустить, что они пытались объединить то и другое, хотя нелегко сказать, каким образом они это делали.

ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________139

фии (южрес фйнЬ кбрньн цйлпупцЯбт13), он сбил со своих противников. Средством для этого ему служили вопросы, которые нам кажутся детскими, порой скучными, но которые имели цель того, кто чванился мнимым знанием софистов или напыщенностью элеатов, при помощи этой диеты сперва сделать вновь восприимчивым к истинному знанию, как и толковый врач, собирающийся воздействовать на больное тело сильными средствами, сначала применяет очищающие средства, с тем чтобы не оказать воздействие вместо сохраняющего и восстанавливающего принципа организма, напротив, на саму причину болезни и, увеличив ее действие, таким образом усилить недуг, вместо того чтобы ослабить его. Главным образом против этого мнимого знания обращает Сократ свои слова о том, что разница между ним и другими заключается в том, что хотя последние также ничего не знают, однако мнят, что что-то знают; он же-де в этом отношении лучше, поскольку знает, что ничего не знает. Относительно этих знаменитых слов надо прежде всего отметить, что Сократ отказывает себе не во всем знании, а именно в том, которым похвалялись другие и с помощью которого они, как им казалось, действительно знали, его он приписывает также и себе, только, как он прибавляет, осознает, что данное знание не есть действительное знание. Следовательно, эти слова уже с самого начала имеют иной вес, чем у некоторых, которые в Новое время стремились подделаться под сократовское неведение и начинали сразу с признания неведения, хотели в самом начале успокоить себя незнанием. Сократовскому незнанию должно предшествовать значительное, даже выдающееся знание, знание, относительно которого стоит труда сказать, что оно не есть знание или что с его помощью ничего не познано. Незнание должно быть docta ignorantia, ignorance savante,14 как выразился еще Паскаль.15 Без предшествующего серьезного знания заявление, что ничего не знаешь, просто смеш-

140_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

но; ибо если действительно несведущий уверяет в том, что он ничего не знает, что же в этом примечательного? Было бы примечательным, скорее, если бы он что-нибудь знал; что он ничего не знает, известно и так, насчет этого ему не нужно беспокоиться. У юристов имеет силу изречение: qui-libet praesumitur bonus, donee probetur contrarium.16 У ученых наоборот: nemo praesumitur doctus etc.17 Но если знающий говорит, что он ничего не знает, то это имеет совершенно другой смысл, да и звучит по-иному.

Стало быть, заявляя о незнании, Сократ предполагает какое-то знание. Вопрос теперь таков: что это за знание, которое он приписывает себе, равно как и другим философам, но которое для него является незнающим, таким, с помощью которого он ничего не может знать? Давайте вначале попробуем это негативное определение незнающего знания превратить в позитивное. Мышление — это еще ни в коем случае не знание, постольку незнающее знание мы сможем назвать мыслящим знанием, незнающую науку -наукой мышления; такой, к примеру, является геометрия, которую, бесспорно, поэтому Платон в знаменитой генеалогии наук (Republ. VI)18 относит не к ерйуфЮмз,19 а только к дйЬнпйб;20 и, таким образом, знание, которое у Сократа, по его словам, общее с другими, но которое он почитает за незнание, возможно, есть именно наука чистого разума, каковую он знал так же хорошо, даже лучше, чем элеаты, но отличался от них именно тем, что они хотели превратить логическое знание в знающее знание, тогда как оно, по мнению Сократа, может считаться лишь незнающим. Сделаем же теперь еще один шаг. Объявляя науку, содержащуюся только в мышлении, незнающей, Сократ вместе с тем полагает вне ее — по крайней мере, должен положить вне ее как идею — знающую, т. е. позитивную, науку, и только здесь его признание в неведении получает позитивное значение. Ведь можно признавать себя незнающим либо по отноше-

_________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________141

иию к действительно существующей науке, о которой говоришь лишь, что она на самом-то деле не есть знание, либо по отношению к науке, которой еще не обладаешь, которая нас как бы еще ожидает. Очевидно, что у Сократа имеет место и то и другое. В первом смысле он высказывается, имея в виду чисто логическое знание, однако вместе с тем он предполагает другое знание, и если в отношении этого другого знания он признает себя незнающим, то данное незнание опять-таки имеет совершенно иное значение, чем обычно себе представляют. Ибо иное дело быть несведущим или незнающим по недостатку науки, чем быть незнающим из-за безмерности должного быть познанным. Также и в последнем смысле был вправе гордиться незнанием такой человек как Сократ; ясно, однако, что не каждому подобает подражать ему в этом. Сократ явно предполагал знание, к которому наука одного только разума относилась лишь как незнание. Здесь, правда, неуместно подробно раскрывать истинное намерение этого единственного в своем роде человека, который недаром навлек на себя ненависть и вызвал антипатию софистов всех времен вплоть до современности. Его внутреннее величие еще окутано пеленой, которая полностью не снята, но кое-что уже налицо, из чего можно заключить, что его дух парил именно на границе чисто логического и позитивного. Одним из указаний на это, которыми нельзя пренебречь, служит мифический, т. е. исторический, поворот, который Сократ, как водится, дает всему, что является у него учением или заслуживает имени учения (например, продолжение существования после смерти); не расположенный к обычной мифологии, он искал вместо нее более высокую историческую связь, как будто бы только в ней и заключалось действительное знание.* Но больше всего в пользу этого свидетельствует то, что

* Ср.: Philosophie der Mythologie. S. 284. (Примеч. К. Ф. А. Шеллинга.)

142_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

наиболее одухотворенный из его учеников, Платон, весь ряд остальных произведений которого насквозь диалектичен, в «Тимее», являющемся их вершиной и точкой просветления, - - по крайней мере таковым считает его Шлейермахер,21 — или, быть может, этот диалог есть произведение, к которому философа-поэта увлекла юношеская горячность? — как бы то ни было, в «Тимее» Платон становится историчным и прорывается, правда лишь насильно, в позитивное, а именно таким образом, что след научного перехода вряд ли или с большим трудом можно обнаружить — это скорее обрывание предыдущего (т. е. диалектического), чем переход к позитивному. Оба, Сократ и Платон, относятся к этому позитивному только как к будущему, относятся к нему пророчески. Лишь у Аристотеля философия очистилась от всего профетического и мифического, однако же именно благодаря тому, что Аристотель отворачивается от одного лишь логического и всецело обращается к доступному для него позитивному, эмпирическому в широчайшем смысле слова, тому, у чего «существует» (что оно существует) есть первое, а «что» (что оно есть) — только второе и вторичное, он выступает как их ученик.

Аристотель отворачивается от логического, поскольку оно желает быть объясняющим, стало быть, позитивным: лпгйкют, дйблекфйкют и кенют22 — для него здесь равнозначные выражения, он порицает всех тех, кто, находясь лишь в логическом (ен фпйт льгпйт), тем не менее хочет понять действительность; он распространяет это даже на платоновского «Тимея» и на особое учение о мЭиеойт, т. е. причастности, вещей идеям, которое раскрывает свой настоящий смысл, если понимается логически, т. е. только лишь таким образом, что нечто красивое, нечто благое, например (что встречается только в опыте), есть не само благо и не сама красота, а есть красивое и благое только благодаря причастности самой красоте и самому благу; но если

__________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________143

мЭиеойт превращается в объяснение становления, действительного возникновения вещей либо рассматривается или используется как достаточная для этого причина, в таком случае, разумеется, возникает та ошибка, что при помощи имеющего лишь логическое значение делают попытку дать реальное объяснение. В этом смысле Аристотель прав, упрекая Платона, что тот не может сказать ничего вразумительного насчет того, каким образом идеи сообщились конкретным вещам. Только в отношении объяснения, которое было задумано осуществить с его помощью, и неспособности к тому Аристотель называет все это платоновское учение о мЭиеойт пустым, применительно к нему он даже употребляет слово кенплпгеАн.23 Вообще же логически философствующему он противопоставляет то, что между логической необходимостью и действительностью пролегает непроходимая пропасть. Именно ему он бросает упрек в путанице, возникающей тогда, когда логический порядок смешивается с порядком бытия, и далее неизбежно действительные причины бытия перепутываются с формальными принципами науки. Но как раз поэтому мы должны признать, что каким бы отличным путь Аристотеля не был от пути негативной философии, все же по существу результата ничто столь сильно не соответствует верно понимаемой негативной философии, как именно дух Аристотеля. Как это возможно, выяснится благодаря рассмотрению обоих методов, которое не преминет отразить в новом свете и уже пройденное до сих пор.

Таким образом, я отмечаю, что тот рационализм или негативная философия, какой бы чисто априорной она в самом деле ни была, столь же не является логической в том смысле, который придает этому слову Аристотель. Ибо априорное не является, как понял это Гегель, пустым логическим, мышлением, имеющим содержанием опять-таки лишь мышление, вместе с чем, однако, действительное

144_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

мышление прекращается, как вместе с поэзией о поэзии прекращается поэзия. Истинное логическое, логическое в действительном мышлении, имеет в себе необходимое отношение к бытию, оно становится содержанием бытия и необходимо переходит в эмпирическое. А поэтому негативная философия как априорная не есть лишь логическая философия в том смысле, что она исключала бы бытие. Бытие, правда, только в качестве потенции, есть содержание чистого мышления. А то, что есть потенция, по своей природе как бы собирается [перейти] в бытие. Стало быть, самой природой своего содержания мышление выводится из себя самого, так как перешедшее в бытие уже не есть содержание голого мышления — оно превратилось в предмет превосходящего голое мышление (эмпирического) познания. Мышление в каждом моменте доходит до совпадения с имеющимся в опыте. Соответственно этому, в каждом моменте перешедшее в бытие покидается мышлением; оно лишь послужило мышлению ступенью к более высокому. С последним происходит то же самое, оно вновь оставляется мышлением (которое, разумеется, овладевает его содержанием, понимает его), понятое, оно оставляется мышлением и вверяется иному познанию, эмпирическому, так что во всем этом движении мышление, собственно говоря, ничего не имеет для себя, но все предоставляет стороннему познанию, опыту, пока не приходит к тому самому, что уже не может быть вне мышления, что остается в нем, одновременно с чем мышление, следовательно, приходит к себе самому, т. е. становится осознающим себя свободным, миновавшим необходимое движение мышлением, с чего теперь именно поэтому начинается наука свободного мышления, более не предающегося необходимому движению, как в негативной философии. Следовательно, рациональная философия по сути столь мало противоположна опыту, что, напротив (как Кант учил о разуме), не выходит за пределы

ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________145

опыта, и там, где заканчивается опыт, она признает и свою собственную границу, оставляя то последнее (Letzte) как непознаваемое. Рациональная философия также есть по материи эмпиризм, она есть лишь априорный эмпиризм.

Но сколь мало, как мы видели, априорное исключает эмпирическое, к которому оно, напротив, имеет необходимое отношение, столь же мало и эмпирическое свободно от априорного, но очень много априорного имеет в себе и даже, я бы сказал, одной ногой полностью стоит в априорном, и не только в той мере, в какой во всем эмпирическом есть всеобщие и необходимые, т. е. именно априорные, формы, но также и в той, что сущность, подлинное «что» всякой вещи есть априорное, и только как действительно существующая она принадлежит эмпирическому. Сущность вещи должна быть понята a priori в завершенной науке; только то, что она существует, надлежит постичь эмпирически, лишь а posteriori.

Однако именно поэтому, как есть путь от логического к эмпирическому, имеется также и путь, по которому, отправляясь от эмпирического, можно достичь логического, врожденного и присущего природе. По этому пути, и притом весьма широкому для своего времени, пошел Аристотель; так можно сказать потому, что он в качестве предметов своего аналитического исследования рассматривал не только всю природу, насколько она была ему доступна, не только нравственные и политические отношения человеческого рода и своей эпохи, но точно так же и всеобщие, постоянно употребляющиеся категории и понятия, причем не в их абстрактном восприятии, а именно в их употреблении — в действительной деятельности рассудка, затем не в меньшей степени всю историю философии вплоть до своего времени и так постепенно поднимался к конечной цели первой науки, рсюфз ерйуфЮмз,24 или первой философии. Но как раз на этом пути, особенно в его конечном пункте, Аристотель должен сой-

146_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

тись с негативной философией. Если проследить, что есть то глубочайшее, из которого он исходит, то окажется, что свою восходящую прогрессию Аристотель начинает с потенции (соответствие начала), в которой всякая противоположность еще свернута; эта прогрессия заканчивается в акте, который находится над всякой противоположностью и поэтому также над всякой потенцией, который есть чистая энтелехия; ибо энтелехией для него является то, что для нас есть акт, противоположность дэнбмйт.25 Из лона неопределенности и бесконечности потенции, возможного природа постепенно восходит к цели, которой она, как говорит Аристотель, притягивается. Во всяком последующем, как он выражается, предыдущее есть еще только в качестве потенции, не-сущего, как и в натурфилософии, к примеру, материя по отношению к свету есть всего только объект, а то и другое относится к органическому принципу в свою очередь как не-сущее. Как утверждает Аристотель, предшествующее всегда заключается в последующем потенциально или как потенция — беЯ гбс ен фц ецеоЮт хрЬсчей дхнЬмей фп рсьфеспн.26 Каждая точка, любая граница ряда является целью предшествующего ряда, всякий член ряда на своем месте точно так же есть целевая причина, как последний член есть целевая причина всего, ибо ряд не может потеряться в бесконечности, восходящее движение природы не может раствориться в пустоте, должна быть конечная цель пути, направленного a potentia ad actum, а именно также и в том смысле, что начало есть чистая потенция, конец — столь же чистый акт. По мере приближения к концу бытие господствует над небытием, акт — над потенцией; всякая алз27 (равнозначная потенции) последовательно устраняется, последнее (Letzte) есть уже не потенция, но фп енесгеЯб цv,28 потенция, полностью положенная как акт. Это последнее само не есть вновь член ряда, как все остальное, но есть над всем рядом независимо и само по себе сущее. У Аристо-

_________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________147

теля оно, правда, есть действительно существующее (а не как в негативной философии — только идея), — здесь, стало быть, различие, но лишь потому у Аристотеля последнее есть действительно существующее, что у него вся его наука основана на опыте. Следовательно, у Аристотеля весь этот мир, который в рациональной философии имеется в мысли, есть существующий, но важно все-таки не существование, оно есть как бы случайное в нем и имеет для Аристотеля ценность, лишь в какой мере является тем, из чего он извлекает «что» вещей, оно есть для него лишь предпосылка, подлинная цель его есть сущность, «что» вещей, существование — это только исходный пункт, и, таким образом, у Аристотеля последнее — хотя между прочим оно есть действительно существующее — по своей природе (и она-то, собственно, только и важна) есть чистый акт, а как раз это, т. е. сущее, которое по своей природе есть акт, составляет последнее рациональной, или негативной, философии. Поэтому Аристотель также не использует последнее — Бога — как действительно существующее, но недвусмысленно отвергает это, всегда определяя его только как целевую причину (как бЯфйпн фелйкьн, а не рпйзфй-кьн29), так что он совершенно не пытается на том основании, раз он обладает этим последним как действительно существующим, превратить его в действующее начало; оно остается для него концом, он не помышляет о том, чтобы сделать его вновь началом, принципом объяснения. Все движение становления есть лишь движение к этому концу, не исходя из него как начала, и если тем последним ОН пользуется как основанием объяснения действительности, например, движения неба, то данное движение он объясняет не при помощи толчка или воздействия того енесгеЯб цv, а посредством влечения, стремления к наивысшему, псеойт,30 которое испытывает подчиненная природа, небесные тела. Если Бог для него в общем и целом

148_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

на самом деле является причиной движения, то он все же есть для него таковая причина только щт фЭлпт,31 бхфьт бкЯнзфпт,32 так что он сам при этом недвижим. Это «бхфьт бкЯнзфпт» вплоть до недавнего времени понималось лишь таким образом, что Бог сам в свою очередь не приводится в движение чем-то другим. Но имеется в виду не это, а то, что и сам он не движется, не поступает, что он, даже будучи действующим, тем не менее остается неподвижным; он действует, не приходя в движение, потому что он действует только как целевая причина, как тот, к которому все стремится. Бог при этом выступает в роли предмета желания, щт (столь определенно выражается Аристотель) Эсщ-менпн,33 как вожделеемое нами, чего мы держимся или за что мы ухватываемся, что движет нас, не приходя в движение само. Урезанный (abgeschnitten), каким у Аристотеля является этот недвижимый Бог, не способный ни к какому воздействию вовне (Ьрсбкфпт фЬт Эощ рсЬоейт34), он может беспрестанно только мыслить и только самого себя, он есть ебхфьн нпюн.35 Для Аристотеля последнее (Letzte) настолько есть акт, что Бог у него, по сути дела, более не есть нпхт,36 отделенный от ньзуйт37 (действительного мышления), более не есть одна только потенция мышления. Он есть у него чистый, беспрерывный actus™ мышления (но только не мышления без содержания). Так как ему, как говорит Аристотель, затруднительно сказать, что он мыслит (ибо, по его словам, даже для нас, людей, недопустимо мыслить иное, как для нас лучше иное не видеть, чем видеть, вЭлфйпн енйб мз ьсЬн39), то еще больше это имеет место в отношении Бога. На этом основании Аристотель решается утверждать, что Бог беспрестанно мыслит только самого себя; т. е. тем самым, по-видимому, выражено лишь, что этот акт есть бесконечный акт, что в нем вплоть до бесконечности нет ничего ему чуждого (никакого ограничивающего его предмета). По этой причине он говорит о

__________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________149

нпЮуещт ньзуйт,40 которое есть лишь содержание для самого себя.*

Философия Аристотеля есть логическая философия, однако исходящая из предпосланного существующего и постольку из опыта. Ее начало — опыт, конец — чистое мышление, логическое в наивысшем смысле слова, а в целом она

* Едва ли можно согласиться с тем, что блаженство Бога состоит-де, согласно Аристотелю, в том, чтобы беспрестанно философствовать на гегелевский манер. В середине прошлого столетия, после того как явились Лессинг и Клопшток,41 немцы обрадовались тому, что у них теперь тоже есть собственная литература, тем более что вскоре к ним присоединился целый ряд критиков и поэтов различных жанров, а затем появились и общепризнанные историографические и философские труды (ибо в узком смысле литература народа включает в себя прежде всего поэзию и ее критику, историографию и, наконец, философию). В этих условиях началось сравнивание, и очень скоро немцы уже не испытывали недостатка в своем Гомере,42 Тиртее,43 Феокрите,44 в немецком Фукидиде45 и, в конце концов, в нескольких Платонах (то Гердер,46 то Якоби был для публики немецким Платоном). Где же тогда немецкий Пифагор, немецкий Гераклит (разве только что первый — это Лейбниц, а второй — Я. Бёме47), немецкий Аристотель? Никто не имел больших прав на последний титул, чем Кант. Между тем одна позднейшая философия оставила за собой право называться аристотелевской. Эта философия вела речь о некоем круговороте божественной жизни, а именно о том, что Бог постоянно опускается до самого низкого, самого бессознательного бытия; хотя он и тут якобы есть абсолют, однако всего лишь устричное, т. е. слепое и глухое, абсолютное; но Бог беспрестанно опускается вниз только для того, чтобы столь же беспрерывно подниматься, минуя все более высокие ступени, к человеческому сознанию, где он, отрабатывая свою субъективность, становится абсолютным духом, т. е. впервые собственно Богом. Признаюсь, что среди всех обративших на себя внимание философий та, которая утверждала подобный круговорот божественной жизни, кажется мне наиболее антиаристотелевской, и в такой же мере сомневаюсь, чтобы кто-либо обладающий разумом мог усмотреть, что в подобном учении было достигнуто последнее слово немецкой философии наподобие того, как в лице Аристотеля, без сомнения, была достигнута вершина античной философии, завершившейся этим весьма своеобразным соединением логического с действительным.

(Ср. с последними рассуждениями насчет теологии Аристотеля: Einleitung in die Philosophie der Mythologie. S.559. Anm. Примеч. К.Ф.А. Шеллинга)

150_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

есть дух, полученный из горнила совершеннейшего анализа, извлеченный из всех элементов природы и человеческого духа.

Только неоплатоники, относящиеся уже, однако, к переходному в новую эпоху периоду и возбужденные либо наступающим, либо уже наличным христианством, пытались вновь вызвать те порывы позитивной философии, которые имели место особенно у Платона, но которые были подавлены Аристотелем. Аристотель не мог допустить позитивной философии, которая у Платона была только лишь антиципацией и к которой у него также не было найдено научного перехода. Даже и сейчас еще можно было бы идти путем Аристотеля — от эмпирического, данного в опыте, постольку существующего, к логическому, к содержанию бытия, — единственным путем, на котором можно без позитивной философии достичь действительно существующего Бога, однако если бы мы захотели удовольствоваться по-аристотелевски найденным Богом, то мы должны были бы также выказать способность к аристотелевскому отречению и остановиться на Боге как конце, не стремясь иметь в нем производящую причину; однако такой Бог не соответствовал бы требованиям нашего сознания, перед которым расстилается мир, неведомый Аристотелю. Я имею в виду не одно только христианство, ибо и мифологическая религия имела для Аристотеля значение лишь незаконченного явления; он не мог видеть в мифологии ничего изначального и того, что было бы достойно его рассмотрения либо могло считаться для него источником познания.*

Еще раньше время от времени поднимался вопрос, почему Карл Великий48 согласился или соизволил, чтобы в учрежденных им академиях были введены и положены в осно-

* См.: Einleitung in die Philosophie der Mythologie. S. 256. (Примеч. К. Ф. А. Шеллинга.)

__________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА 151

ву обучения книги Аристотеля, т. е. книги философа, которого ведь можно считать не более чем атеистом, — в каком смысле это можно было утверждать, явствует из сказанного мной ранее: Аристотель не ведал, разумеется, такого Бога, которого можно было бы использовать как принцип, чтобы исходя из него объяснить мир; его Бог мог быть, самое большее, идеальным творцом, тем, в которого все превратилось, но не благодаря которому все стало; также и провидение в аристотелевской системе имеет место лишь настолько, насколько все нацелено к концу и не может произойти ничто, что не было бы определено этой конечной целью движения и постольку, без сомнения, Богом как целевой причиной, — тогда как платоновская философия, гораздо более родственная христианству, была исключена? Один автор XVII века дает наивный ответ на этот вопрос: теологам-де только того и надобно, чтобы они находили в философии недостатки, заслуживающие порицания; ибо если бы удалось добиться полного соответствия между учениями христианства и философии, то кое-кто, поддавшись дьявольскому искушению, мог бы додуматься до того, что само христианство есть не что иное, как человеческое изобретение, творение либо мыслящего, либо хитрого разума. На самом же деле в христианских школах преподавалась совсем не чисто аристотелевская философия. Христианская теология и, стало быть, также и христианские школы нуждались в Боге, которым можно было что-то начать, которого можно было мыслить как создателя мира и в особенности автора откровения. А поэтому, как негативная философия не могла бы вобрать в себя христианство, по крайней мере, всецело не изменив себя, так и чисто аристотелевская философия не могла сохраняться в христианских школах. И потому ее место заняла схоластическая метафизика, которая уже была охарактеризована, поскольку была названа рациональным догматизмом, или позитивным рационализмом. Уже из са-

152_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

мого способа, каким эта философия взялась за то, чтобы рациональным путем добраться до позитивного результата, в особенности до существующего Бога (главным средством для этого, как мы видели раньше, был силлогизм, заключение, в основе которого лежали, с одной стороны, данное в опыте, с другой, кпйнбЯ Эннпйбй,49 всеобщие и одновременно представляющиеся необходимыми понятия и принципы), уже из самого способа, каким эта философия, положив в основу опыт и прирожденные понятия рассудка, пыталась заключить о бытии Бога, можно видеть, что в той философии рационализм обладал лишь формальной функцией. Материал, положенный в основу заключений, например, целесообразное устройство природы в частном и целом и т. д., был взят из опыта, другую, рациональную составную часть этих заключений метафизики образовывали всеобщие принципы, к примеру, причины и действия, и более определенно, что причина и действие должны быть пропорциональны, целесообразное целое предполагает разумную причину; применение этих принципов к опыту должно было сделать возможным заключение о том, что находится над опытом. Вследствие данной связи элементов, стало быть, в той метафизике ни рационализм, ни эмпиризм не могли выступить чисто и свободно. Это искусственное соединение уже в силу своей искусственности не могло быть долговечным; по существу, лишь диктат церкви удерживал его столь долго. После Реформации и вследствие ее оно не могло долее держаться, возникло то движение в философии, которое в конце концов должно было вызвать ранее описанное разложение этого догматического рационализма. А из данного разложения мог произойти, с одной стороны, только чистый рационализм, с другой, чистый эмпиризм.

Если мы рассмотрим эмпиризм пока еще в общем в его отношении к чистому рационализму, то окажется, что чистый рационализм, будучи понимаем правильно, все же

_________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ПЕРВАЯ КНИГА________153

не может желать ничего иного, кроме того, чтобы в итоге согласоваться с действительностью, как она дана в опыте; с другой стороны, даже самый ограниченный эмпиризм не может признавать никакой иной цели своих усилий, кроме следующей: во всяком отдельном явлении, равно как и во взаимосвязи всех явлений, находить разум — обнаруживать и выявлять этот разум, предполагаемый как в отдельных явлениях, так и в сфере явления в целом. Эмпиризм, который отказался бы от этой цели, был бы вынужден признать самого себя неразумием. Следовательно, эмпиризм не столько противоположен верно понимаемому рационализму (а именно в каком виде он сформировался начиная с Канта), сколько, напротив, есть параллельное ему явление, и этот эмпиризм имеет совершенно иное отношение к догматизирующему рационализму прежней метафизики, чем к чистому рационализму, возникшему благодаря разложению того догматизирующего рационализма и являющемуся и поныне нашей немецкой философией. Если восходишь к началу, источнику (Бэкону Веру-ламскому) этого эмпиризма, которому как единственно истинному методу в философии в течение определенного времени предается вся Европа за исключением Германии,* прослеживаешь в обратную сторону его путь и видишь, в каком объеме, зачем и как он развивался, то необходимо убеждаешься, что в его основе лежит нечто другое, чем может показаться на первый взгляд, и менее всего голое собирание фактов. Тот, кто рассмотрит это рвение по отысканию чистых фактов в особенности в естествознании, не сможет не распознать в нем все ж таки чего-то высшего, хотя бы лишь инстинктивно действующего, находящуюся на заднем плане мысль, выходящее за преде-

* В любом случае стоит отметить, что это поголовное рвение к эмпирическим, или опытным, исследованиям сначала разгорелось благодаря изменению философии, следовательно, пошло от самой философии,