Но центральным пунктом греческой идеи логоса является собственно платоновская философия. К представлению Платона клонится гераклитовское учение, на его понимание логоса опираются в своем учении стоики, ибо нельзя представить мировой процесс и тем более творящие мировые силы без мировой идеи. Платоновское представление первообразного мира заключает в себе и человеческий первообраз как умопостигаемое основание и цель нашего существования. В отношении к этому первообразу наше земное бытие, наше воплощение в чувственном мире мы можем понять только как падение души, в котором виноваты страсти. Наше возвращение к первообразу возможно только через очищение, совсем искореняющее в нас плотское начало. Если такова цель человека, то не должно ли освобождение человека от мира быть целью самого мира? В этом пункте платоновская философия является в своем религиозном значении, этим она мотивирует и этим освещает то религиозное настроение, те чувства и образ мыслей, которыми проникнута греческая философия последних веков. Отныне логос является искупляющим мировым принципом, божественной мыслью об освобождении мира, в которой заключена тайна, то есть внутренняя цель творения; логос — мотив творения, он есть созидающее слово Бога. Слово исполняется в том человеке, который умеет побороть в себе мир и таким образом восстановить в себе чистый первообраз человека.
Наступил момент, когда греческая и иудейская проблемы искупления должны были столкнуться и обнаружить во многих родственных представлениях свою религиозную общность. Первая опирается на понятие логоса, вторая на представление мессии: логос есть обобщенный космологический принцип, стремящийся к воплощению в личности; мессия — личностно понятый народный идеал, который еще должен обобщиться. Оба направления стремятся дополнить друг друга. К такому самовосполнению в особенности стремится иудейская сторона. Ввести платонизм в иудейство значит усмотреть в представлении о мессии идею о логосе. Эту задачу, подготовленную уже в иудейско-александрийской книге мудрости, разрешает Филон, сделавший логос-мессию центральным пунктом своей философии; логос-мессия у него посредник и искупитель мира.
Проблема искупления требует личного освобождения. Искупление должно наступить с того момента, когда появится человек, действительно поборовший в себе мир в глубочайшем значении этого слова, свободный от мира человек, в котором все человечество усматривает свой первообраз и в которого поэтому оно начнет верить как в искупителя мира. Для разрешения религиозно-мировой проблемы такая форма представляется единственно возможной. Должна явиться такая личность, которая освободит себя от мира, а через веру в себя искупит и мир, такая личность, о которой нужно будет сказать, что в ней свершилось искупление, проявилась идея, в ней логос стал телом, а Бог человеком. Только верой в такую личность может быть удовлетворена потребность человека в искуплении.
С точки зрения идеи логоса, как она представлялась в понимании греческой философии, такого человека нельзя найти, потому что идея не содержит в себе указания на определенного индивидуума, на существующего человека, идея не дает вере, которую она наполняет собой, никакого направления, ведущего к личности. Между логосом и человеком лежит
непроходимая пропасть, которая не заполнится от того, что она будет все более и более наполняться все новыми разрядами богов. Идея логоса могла бы найти свое воплощение в личности, но естественная человеческая жизнь ни в чем не походит на идею и не соответствует ей. Мысль об освобождении стоит в противоречии с человеческой природой; она остается по ту сторону действительности, чем-то общим, нежизненным, и, таким образом, на основании такого представления потребность искупления остается без будущего, без перспективы и без надежды.
Напротив, потребность в искуплении у иудеев преисполнена чаяний и надежд; у них народный идеал сложился в образе мессии; они ожидают этого грядущего спасителя, избавителя народа, того народа, который Бог избрал и который хранит для господства над миром; этот повелитель мира, мессия, которого предвидели в будущем пророки Израиля, составляет предмет высочайших упований и веры иудейского народа. Когда явится будущий мессия-искупитель, который и явится не так, как ожидает его иудейская религия, но как стремится видеть его идея логоса, то есть в качестве искупителя мира, тогда исполнятся все условия, в которых религиозная мировая проблема найдет свое всемирно-историческое разрешение. Исходный пункт этого лежит в иудейском народе. Мессианская идея дает личностное направление, недостающее идее логоса. Поэтому потребность искупления должна примкнуть к этому направлению, чтобы при помощи мессианской веры достигнуть своей цели, через которую утверждается вера в воплощение логоса, в вочеловечение Бога как в историческое событие. Для веры нет пути от логоса к человеку, но есть путь от человека к мессии и от этого мессии, искупителя не в иудейско-народном смысле, к логосу. Историческая эволюция идет этим путем; путь этот окольный, но кратчайший, потому что он ведет к цели, а еще Лессинг сказал в «Воспитании человеческого рода»: «Неправда, что прямая линия всегда кратчайший путь».
Глава треть
ХРИСТИАНСТВО И ХРИСТИАНСКАЯ ЦЕРКОВЬ
1. ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ХРИСТИАНСТВО
Личность Иисуса удовлетворяет потребности искупления человечества, ощущаемого им самым глубоким, самым чистым и, что всегда пленяет и поражает, самым простым образом. В нем одухотворяется и проясняется иудейский мессианский идеал, так как он прежде всего проникнут новым духом, который стремится уже не к возвышению народа, не к господству над миром, но к изменению и возрождению внутреннего мира человека. В нем разрешается глубочайшая и самая трудная из всех мировых проблем, проблема освобождения человека от мира. Сам Иисус есть личное разрешение этой проблемы, и потому появление его создает такой же решительный поворотный пункт в развитии человечества, какой однажды появление Сократа создало в развитии греческого сознания. Это сравнение показывает вместе с тем разницу между обоими.
С этого времени начинается духовное обновление человечества. Сначала должна была явиться личность, воплощающая божественную идею человечества, восстанавливающая и открывающая через себя человеческий первообраз; затем человечество должно было признать этот первообраз как свой
собственный и уверовать в личность Иисуса как Спасителя мира. Эта вера в Иисуса Христа образует основание и элемент христианства; она содержит в себе задачу, которая с этого времени исключительно занимает человечество и вместе с его движением вперед порождает последовательно все новые и новые проблемы.
Мы проследим здесь эти проблемы со стороны их философской действительности, поскольку они ускоряют появление нового, отвечающего христианской вере мировоззрения и поскольку они выражают его. Принцип веры в Христа всецело религиозен, направлен только на человеческое спасение, на искупление мира, на отношение человека к Богу. Поэтому отвечающее ему религиозное созерцание исключительно теоло-гично. Теологическое направление мысли образует характерную черту христианской философии, под которой мы понимаем систему представлений, основывающуюся на вере в Христа как на своем принципе.
После того как христианская вера добилась не только внутреннего, но и внешнего признания в качестве религиозного космологического принципа, христианская философия могла выступить впервые с новой системой представлений. В своей первоначальной форме принцип этот явился не в виде догмы, а в виде возвещения факта, не в догматической, а в евангелической форме. Внутреннее развитие этого принципа должно было пройти ряд исторических форм и устранить противоречия, которые могут быть исследованы и изучены по первым источникам христианской религии.
На первой ступени евангельской веры личность Иисуса имеет значение мессии избранного народа; на второй, более высокой ступени — этот мессия является Спасителем мира, пришедшим не возвеличить иудеев, но искупить человечество. На третьей, самой высшей, ступени в искупителе созерцанию открывается спасительный космологический принцип, Христос вечный, воплотившийся Логос, Бог вочеловечившийся.
Специальная задача тщательного исследования Библии — проследить эволюцию по новозаветным источникам и изобразить противоречия, переходные формы и смешение иудаисти-ческих и эллинистических представлений, великую и продолжительную борьбу, глубоко и страстно волновавшую христианство первых времен, борьбу, необходимую для того, чтобы освободить новую веру от оков, связывавших ее на первых порах, и вывести ее на путь всемирно-исторического развития. Нужно было разрешить спор между иудейской верой в мессию и верой в мирового Спасителя, между сектой и мировой религией, между партикулярным и универсальным христианством, между иудео-христианским и языческо-христианским, между направлениями религии, идущими, соответственно, от апостолов Петра и Павла, учитывая, что последние направления разрубают иудейские оковы и отрезают пуповину, связывающую христианство с его материнским лоном, иудаизмом. Только постепенно устраняя и нейтрализуя эти глубокие противоречия, христианская вера достигает универсального значения, благодаря которому ей открывается задача и дается сила для всемирно-исторического развития.
2. ЦЕРКОВЬ
Разрешением этой задачи занимается церковь, которая должна организовать в устойчивых формах царство веры, созидающееся среди упадка старого мира и закладывающее фундамент нового мира. Но чтобы наступили такие церковные порядки и создалось на прочных началах организованное общение, для этого христианская вера должна отказаться от своих апокалиптических представлений о близком пришествии мессии в облаках неба, о предстоящем конце этого мира, о создании тысячелетнего царства, так как при представлениях подобного рода вера не должна более нуждаться в рассчитанном
на продолжительность устройстве церкви. По мере того как эта вера преодолевает свои мессианские формы и все более и более одухотворяется, по мере того как утверждается идея ее универсального назначения, а вместе с ней становится настоятельней потребность в новом, могущем создаться из этой идеи жизненном общении и в новых порядках жизни человечества, церковь становится необходимой для христианства. Вместо ожидаемого от грядущего Христа тысячелетнего царства, на которое были обращены мессианские надежды, теперь на земле основывается церковь в качестве царства невидимого Христа, царства хотя не от мира сего, но в мире сем и предназначенного для мира сего.
Это царство требует единения всех верующих, этим единением должны совершенно проникнуться и ему должны подчиниться новые жизненные порядки. Но единение верующих в Христа может быть только единением во Христе. Вместе с тем единение это для своего осуществления на земле требует видимой формы. Общество верующих должно знать свою связь в одном главном лице, представляющем Христа в глазах общества и заступающем его место в общине. Задача единства веры, которая тождественна с задачей церкви, может быть разрешена через идею замещающей Христа должности, то есть через идею епископата. Епископы суть представители Христа на земле, они могут быть этими заместителями только в качестве преемников Христа, но не непосредственных (таковыми являются апостолы), а посредственных заместителей, то есть в качестве преемников апостолов. Так смысл епископата оправдывается идеей апостольский преемственности.
Епископов много, а идея единения, тождественная с идеей церкви, требует, чтобы они сплотились в еще высшем единстве. Должен существовать старший епископ. Из идеи апостольской преемственности следует, что такой старший епископ должен иметь значение преемника старшего апостола, то есть преемника Петра. И вот теперь по всей арене Римской империи
раскидывается церковь: здесь она находит сложившиеся политические порядки, в которые вступает как в данные внешние условия. Политические центры этого мира кажутся предлагаемыми самой историей объединительными пунктами церковного управления. Таким образом, все главные города провинции становятся естественными местопребываниями епископов, главные мировые города — местопребыванием митрополитов и патриархов, столица мира — местопребыванием старшего епископа (папы). Политическими основаниями обусловливается то, что церковное единство, или епископский примат, находится в Риме; клерикальными основаниями обусловлено, что этот примат должен быть прямым преемником и заместителем Петра. Из этих условий, действующих в данном случае с необходимостью совокупно, следует, что римский епископ есть преемник Петра, а апостол Петр есть основатель христианской общины в Риме. И таким образом, в этот период развития церкви возникает идея папства, осуществившаяся в западной церкви.
В высшей степени поучительное исследование, проливающее свет как на состояние мысли, так и на развитие иудео-христианского склада мышления, показало, как представление о пребывании и деятельности Петра в Риме создалось сперва из враждебных Павлу тенденций, как впоследствии оно приняло смягченную форму петропавловской легенды и стало одной из твердых традиций, на которых римские епископы основывают свое церковное первенство.
Если нужен пример исторического развития, которое создается исключительно на почве идеи, движется и проникнуто ею, то едва ли существует среди разнородных порядков жизни и всех форм образования человечества более величественный пример, чем христианская церковь, которая, исходя из идеи единства веры, придает ей определенные формы и, расширяясь, постепенно становится мироповелительной силой. Ее основная форма в высшей степени проста. Она так устроена, что
верующие могут быть в живом и историческом общении с Христом, что личность Христа через неразрывный ряд посредствующих членов кажется связанной с христианской общиной; эта церковная связь опосредована через епископов, их зависимость от Христа, в свою очередь, опосредована через апостолов и через отцов церкви; поэтому историческая реальность личности Христа приобретает значение неопровержимой церковной аксиомы.
В короткое время эта церковь превращается в неразрушимую жизненную силу. Постепенно она укрепляется, несмотря на преследования римского государства и даже благодаря этим преследованиям; внутри языческого мирового государства, которое расползается по швам и лишается внутренней сплачивающей силы, одна христианская церковь является несколько столетий спустя внутренне-жизненным и прочно замкнутым в себе единством. Единство государства покоится на цезаризме, религиозное единство — на церкви, противостоящей государству в качестве мощной и даже непреодолимой силы. В одном направлении цезаризм и церковь сходятся друг с другом — а именно в стремлении к централизации. Это родство обосновывает притяжение, проявляющееся со стороны церкви по отношению к центру власти государства. Если обе эти силы взаимно проникают друг друга и вступают в союз, то от этого начинают крепнуть и власть и авторитет каждой из них. Такое положение вещей, которое может быть представлено и в религиозном свете, было очень понятно Константину Великому: он преклонился не столько пред крестом на облаках, сколько пред крестом в мире; цезаризм, начав исповедовать христианство, возвышается до мирового могущества.
Что основывает Константин в начале IV в., а Юлиан пятьдесят лет спустя после первых эдиктов о терпимости напрасно старается уничтожить, то укрепляет Феодосии Великий в конце этой эпохи, еще до распада Империи.
Первая внутренняя задача новой религии состояла в раскрытии и преодолении апостольских противоречий при обосновании кафолического христианства. Ее внешняя задача состояла в победе над языческим мировым царством; победа была достигнута, после того как христианство в течение трех первых столетий выдержало все роды политического преследования от Нерона до Диоклетиана и испытало все нападки философии от Цельса до Порфирия и Юлиана.
3. УЧЕНИЕ ЦЕРКВИ
3.1. Проблемы
Единство веры требует совершенной согласованности в представлениях веры, эти представления она должна сделать понятными и общими, то есть символическими; только церковь может разрешить эту задачу, потому что только она в силу своего устройства обладает в лице епископов и в лице синодов органами, которые имеют власть определять и устанавливать веру. Христианская вера должна оставаться чуждой всем произвольным представлениям, всем противоречащим точкам зрения и достигнуть устойчивой формы. Такая форма нужна церкви, так как единство веры требует также единства религиозного сознания; этим самым и церковь впервые приобретает внутреннюю крепость. Люди, закладывавшие фундамент церкви, эти творцы религиозного учения, с полным правом называются отцами церкви, patres ecclesiae; они превращают веру в положения веры, или догмы, они основывают учение церкви, а вместе с этим и ее внутреннее религиозное единство, они разрешают основные задачи теологии, которая в этом периоде развития называется патрис-тической.
Разрешение задачи достигается регулятивной точкой зрения. Критерий церковного единства веры определен учением
Христа и апостолов. Истинно то, чему они учили, и то, что в качестве их учения продолжалось и передано в строгой последовательности преемниками апостолов, с которыми церковь считает себя и только себя в исторической живой связи и зависимости. Истинно поэтому то, что согласно с апостольской традицией. Как апостольская преемственность создает единство церковной веры, так и апостольская традиция создает норму и регулятив для религиозного учения церкви. По этой точке зрения и по основной идее христианства можно проследить направление, ведущее к образованию и разрешению патриотической задачи. То, во что должно верить, есть Христос, искупитель человечества. В него же нужно уверовать как в то лицо, в котором исполнился факт мироискуп-ления. Вера в этот факт создает прочную предпосылку, на которую опирается церковь; этот факт представляет надежное направление веры, регулирующее и вносящее определенный строй в религиозные представления. То, что противоположно этому направлению, ложно; то, что согласно с ним, истинно. Так различаются между собой в христианских религиозных понятиях ортодоксия и гетеродоксия. Задача церкви в том, чтобы соответственно этому направлению изобразить и прочно установить правоверное религиозное учение. В этом же самом факте веры заключается и основной вопрос христианской теологии. В личности Христа исполнился факт искупления мира, следовательно, в Христа нужно верить как в мироискупителя, как в мироискупляющий принцип, который вечен, подобно божественной мировой цели, подобно божественному творческому мотиву, который вечен, как сам Бог. В мироискупительный же принцип, в свою очередь, нужно верить, как в личность Христа, как в определенное историческое лицо. Оба религиозных момента должны быть оценены в одинаковой степени и оба они требуют объединения в церковном учении. Если мы предположим известный способ представления, признающий в Христе искупляющее мировое
начало и освещающий его таким образом, что этим самым историческая, человеческая личность исчезает и делается недействительной, то тем самым устранится и перестанет быть историческим и действительным сам факт искупления. Поэтому такой способ представления ложен. Или, если мы допустим другой способ представления, освещающий в личности Искупителя конечный и тварный характер таким образом, что низводится и делается незначительной его божественная природа, то факт искупления является невозможным и потому такое воззрение противоречит тому, во что следует верить. Так в спорах с противоположными религиозными воззрениями церковному учению приходится создавать свое собственное воззрение, ибо ему угрожают с двух сторон. Но обе враждебные ему стороны находятся во вражде между собой; с одной стороны, божественное явление Христа переоценивается в ущерб его исторической и человеческой действительности; с другой стороны, напротив, большее значение придается его тварному существу, чем божественному. В первом случае нужно бороться с гностико-докетичесшм, во втором — с рационалъно-арианистическим воззрением.
Если мы допустим факт искупления во Христе как первоначально данный, то задачей патристической теологии будет согласование с этим фактом религиозных представлений, приведение в согласие с ними религиозного принципа и определение их таким образом, чтобы они не устранили этого первоначального факта. Человечество должно быть искуплено Христом, то есть примирено с Богом. Этот факт является вместе с тем как бы результатом трех факторов: Бога, Христа и человечества. В отношении ко всем трем факторам мыслима некоторая группа представлений, которая не мирится только с фактом искупления: все такие представления, по понятию церкви, ложны и должны быть таковыми; следовательно, в отношении ко всем трем условиям только известные представления могут быть истинными. Поэтому задача церкви и состоит
в том, чтобы определить такие истинные представления. Если Бог будет мыслиться не так, что от него исходит искупляю-щий мировой принцип, являющийся в личности Христа и формирующий общество верующих, то факт искупления ничтожен. Если личность Христа будет мыслиться не так, что в нем исполнилось искупление, то этот факт будет безразличным и он мог бы не случиться в мире. Если человеческая природа не будет мыслиться как нуждающаяся в таком искуплении и как восприимчивая к нему, то факт искупления останется бесцельным и пустым.
Оттолкнувшись от этих первоначальных фактов веры, развитие церковного учения сосредоточивается преимущественно на решении следующих трех проблем: как нужно мыслить существо Бога, Христа и человека, чтобы во всех трех пунктах наши представления о факте искупления согласовывались между собой? Первый вопрос есть теологическая проблема, второй — христологическая, третий — антропологическая. Церковное решение первого вопроса дает Анастасий, епископ Александрийский, в споре с пресвитером Арием; решение это, по меткому выражению Баура, так же относится к догме, как Григорий VII к церкви; второй вопрос разрешает Кирилл, патриарх Александрийский, в споре с Несторием, патриархом Константинопольским; третий —- разрешается Августином, епископом из Гипона, в споре с монахом Пелагием.
Разрешение первого вопроса требует различения лиц в Божестве, тождества этих лиц и установления божественной икономии, понятия троичности. Разрешение второго вопроса требует различения и объединения двоякого естества во Христе, понятия богочеловечества. Разрешение третьего вопроса состоит в учении о благодати божией и о греховной природе человека, которой определяется понятие человеческой свободы. Тут впервые церковная религиозная система находит свое полное выражение, принципиально противополагая себя языческому миру. Эту противоположность между христианством
и язычеством проводит Августин, характеризуя оба миропорядка как непримиримые в самом основании: язычество в качестве civitas terrena (града земного), царства этого мира; христианство как civitas Dei (град Божий), царство Бога.
3.2. Августинизм
Августин — самый значительный между всеми церковными мыслителями, и если теологическое значение зависит от церковного, то он среди всех христианских теологов величайший, так как он показал церковь в настоящем виде, выяснил ее значение; он зажег ее свет, в котором церковь познала самое себя. Об этом отце церкви можно сказать по справедливости, что он был великим светочем церкви. Он не только сделал веру в церковь полной, но вместе с тем обосновал веру в церковь, выводя из религиозного принципа искупления все те следствия, которые имеют отношение к человеческой природе.
Человеческая природа должна быть мыслима поддающейся влиянию факта искупления и предрасположенной к нему. Она должна поэтому нуждаться в искуплении, то есть быть греховной; она может искупиться только с помощью Христа, поэтому она представляется неспособной искупиться сама по себе, то есть несвободной в своей греховности. Грех соответственно этому есть сила, подавляющая волю; он есть свойство воли, от которого она не может освободиться; грех есть природа человеческой воли. Но грех есть в то же время и вина, а вина предполагает свободу, ибо только последняя способна быть виновной; вина, исключающая свободу, исключает саму себя. Поэтому грех является актом свободы и вместе с тем ее потерей. Первоначально человек обладал свободой не грешить, но он согрешил, поэтому он потерял эту свободу и притом навсегда. С того времени он не может не грешить. В первый грех впал весь человеческий род, в Адаме все согрешили. В своем происхождении грех был свободен, по последствиям он
есть рабство, продолжающееся проклятие человеческой природы, наследственный грех.
Таково основное понятие Августина, которому он придал именно этот смысл, которое он довел до полного сознания и сделал центром учения об искуплении.
В состоянии наследственного греха человек не способен достигнуть искупления, он не может ни даровать его себе, ни заслужить, искупление может быть даровано ему и вопреки его заслуге, то есть при помощи благодати; эта благодать со стороны человека ничем не заслужена, она поэтому не обусловлена, она действует безосновательно и является актом божественного произвола. Бог независимо от деяний человека ниспосылает ему благодать, то есть избирает его к искуплению, — поэтому искупление имеет значение избрания благодатью, значение избрания, независимого от человеческих поступков и деяний, которыми выбор мог бы руководствоваться; оно предшествует человеку и поэтому должно мыслиться как божественное предопределение, или предестинация. Избрать значит предпочесть: одни избраны Богом к блаженству, другие обречены на осуждение. Теперь по божественному определению, раскрывшемуся в факте искупления, человек может приобщиться к божественной благодати только через Христа, общение с Христом возможно только через церковь, следовательно, церковь есть царство милости божией, божественное учреждение благодати на земле, обусловливающее человеческое искупление и являющееся средством для него. Нет спасения вне искупления, следовательно, нет спасения вне церкви: таково понятие о церкви, которая одна ведет людей к блаженству. Nulla salus extra ecclesiam.1
Религиозный факт искупления требует, чтобы природа человека мыслилась находящейся во власти наследственного греха. К таковому же требованию приводят понятия Бога и церкви. Бог должен мыслиться как необусловленная, то. есть
всемогущая, воля, он не только сила, но и воля: это понятие отрицает всякую эманацию. Он безусловная воля, не ограничиваемая ничем вне ее, следовательно, вне ее нет ничего, что могло бы ее ограничивать. Это понятие отрицает всякий дуализм. Религиозный платонизм, неоплатоники, христианские гностики мыслили дуалистически и эманастически. Августи-новская теология совершенно противоположна этим системам представлений.
Если Бог есть воля, то мир есть творение его воли, то есть мир является созданным, а божественная деятельность — творческой. Если Бог безусловная воля, то мир, так как он не исходит из божественной сущности, может быть создан при помощи божественной воли только из ничего, он создан «per Deum de nihilo»'; поэтому, так как мир в себе ничтожен, сохранение мира является непрекращающимся творением (creatio continua) со стороны Бога; таким образом все происходящее в мире определено, то есть предопределено божественной волей. Согласно такому предопределению, все люди предназначены: одни к блаженству, другие к осуждению; таким образом, искупление ничем не может быть обусловлено со стороны человека, то есть люди сами по себе совершенно неспособны к искуплению, так как они настолько находятся во власти греха, что последний образует свойство их воли, которое передается по наследству из рода в род. Здесь авгус-тиновская теология заканчивается понятием наследственного греха.
Два главных понятия августиновской системы, по-видимому, находятся в противоречии между собой: понятие Бога требует безусловности воли, а безусловная воля — понятия предопределенности, исключающей человеческую свободу; но без свободы нет греха, без греха нет потребности искупления, а без этой последней нет искупления. То, что отрицается понятием Бога, утверждается понятием искупления. Это противоречие
Августин хочет разрешить тем, что он не отрицает человеческой свободы как таковой. Бог дал человеку свободу, он ее потерял, совершив грех, через это грех стал наследственным грехом.
Понятие церкви требует понятия наследственного греха. Смысл этой зависимости для августиновской системы вполне понятен. Если церковь имеет значение единственного царства, войдя в которое, мы можем вступить в общение с Христом и тем самым приобщиться к божественной благодати, то она обладает властью отпущения греха и только при ее посредстве ею и могут быть отпущены нам грехи. Это спасение нисходит на человека, когда церковь принимает его в лоно свое через таинство крещения. Церковь же в качестве царства божией благодати, как и эта благодать, ничем не обусловлена и не зависит от деяний человека; она предшествует индивиду, она представляется, подобно античному государству, целым, которое предшествует частям: поэтому она приемлет человека в самом начале его земного существования, при самом вступлении его в мир; она должна присоединять к себе и детей, крестя их. Через крещение и на детей распространяется отпущение грехов, следовательно, и они должны нуждаться в прощении им грехов, то есть быть уже греховными, что, в свою очередь, возможно только как следствие наследственного греха.
Весьма знаменательно то, что об осуждении некрещеных детей возгорается спор между Пелагием и Августином. Если вне церкви нет спасения и блаженства можно достигнуть только через нее, то внецерковное состояние лишено спасения, по ту сторону крещения царит проклятие, в царстве природы господствует грех, ведущий к осуждению. Если нет наследственного греха, нет и греховности детей, нет необходимости в таком случае в отпущении грехов, нет необходимости в крещении детей: тогда церковь не имеет преимущества перед единичными лицами, она не имеет безусловного значения, иначе говоря, церковь не есть царство благодати. Поэтому
учение о наследственном грехе занимает центральное место в учении церкви. Вера в церковь требует веры в осуждение естественного человека и наоборот; что касается вечного спасения человека, то естественный человек его не достигает, спасение достигается только через церковь. Таков центральный пункт августиновского учения, с беспощадной резкостью и энергией выводящий все следствия, какие повелевает выводить предполагаемый религиозный принцип даже тогда, когда эти следствия ведут к неизбежным противоречиям.
На этой системе основана церковь Средних веков, от нее она получает сознание своего безусловного верховенства. По мере развития церкви в ней должны были создаваться такие явления, которым предстояло отодвинуть на задний план учение Августина.
Вера в церковь выражается в безусловном послушании, в исполнении всех требований церкви. Повиновение может проявиться только одним способом: через угодные церкви деяния, через внешнее действие, то есть через церковное приношение. Деяние, рассматриваемое с внутренней стороны, может оказаться лишенным настроения; оцениваемое же с внешней стороны, оно может далеко превышать меру требуемого приношения и вполне удовлетворять целям церкви, а потому быть богоугодным и святым деянием. В природе поступка лежит возможность внешней оценки его. Отныне можно приобретать заслуги перед церковью и оправдываться пред ней поступками. Раз деяние человека приобретает значение в качестве средства оправдания, то оно более уже не исключается из числа условий искупления и потому, поскольку оно способно быть угодным деянием, должно быть оставлено место человеческой свободе. Таким образом, как последствие веры в церковь, обоснованной Августином, явилось ханжество, которое в противоположность Августину должно опираться на пелагианское учение о свободе. Когда размен религии на церковные деяния достиг крайних пределов, тогда августиновская основная мысль о греховности человеческой природы и о божественной
благодати всплыла вновь, но уже в качестве реформаторской силы; в лице Лютера, Цвингли и Кальвина она разбивает внутри западного христианства авторитет римско-католической системы; в лице янсенизма она борется внутри католического мира с системой иезуитов.
4. ОБОЖЕСТВЛЕНИЕ ЦЕРКВИ. АРЕОПАГИТ
Если церковь имеет значение благодати царства Божьего, сосуда, избранного Святым Духом, арены и места, где он проявляется, то в таком случае она сама является одним из членов в установлениях божественной власти, вечным порядком, образующим в своих иерархических формах лестницу, спускающуюся с неба на землю. При таком воззрении совершенно покрываются мраком историческое происхождение и ход развития церкви; она представляется сошедшей с небес и получившей видимую форму в земной иерархии, которая поднимается выше от иудейской иерархии к христианской, от иерархии закона к иерархии церкви, от диаконов и пресвитеров — к епископам и ведет выше по ту сторону мира к небесной иерархии, к разрядам ангелов, высший разряд которых окружает престол Господа.
Расположение платоновских идей по ступеням в последних системах греческой философии, в религиозном платонизме, превратилось в организацию языческих богов по разрядам. Это представление, разработанное неоплатоновской школой в Афинах, в особенности в системе Прокла, было последним представлением исчерпавшегося язычества. Отныне христианская церковь приобретает значение божественного авторитета, она также становится царством ступеней, промежуточным между Богом и человечеством; ее иерархическому устройству отвечают вполне тип и форма этого неоплатоновского способа воззрения. Этим объясняется, почему они вступают в союз, почему христианизируется этот тип и
почему, в свою очередь, церковь обожествляется в этом типе. Подобного рода соединение неоплатоновских форм с верой в церковь, подобного рода обожествление церкви составляет в VI в. характер и тему писаний Дионисия Ареопагита, который был в числе первых христиан, найденных апостолом Павлом в Афинах, и которого молва превратила в первого епископа Афин, а франкская легенда — под именем святого Дениса — в основателя общины в Париже. Воззрения «арео-пагитистической теологии», видящей и прославляющей в церкви небесное царство, глубоко отразились в религиозной фатазии и мистике Средних веков. Это был гнозис, отвечавший запросам церкви.
Глава четверта
ХОД РАЗВИТИЯ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ФИЛОСОФИИ
1. ЗАДАЧА
Христианство стало церковью, вера в Христа — догмой: она развилась в целый ряд правил церкви и положений веры. Отныне устанавливается незыблемый догмат, на котором зиждется все дальнейшее развитие христианских идей, догмат искупления, и притом в форме выработанных отцами церкви и великими соборами IV и V вв. правил и положений веры. О факте искупления возвещается, он должен быть религиозно воспринят и освобожден от всего, что ограничивает его значение. Положения веры, напротив, являются предметом обучения, они должны быть доказаны, приведены в связь и систематизированы. Как церковь образует последовательно установленное единство иерархической системы, так и учение о ней должно стать цельной религиозной системой, быть в полном согласии с духом церкви и находиться на службе у нее. Систематизация веры требует определенного содержания и понятной связи между положениями, являющимися основанием или выводом одних в отношении к другим, то есть она требует такой демонстративной композиции, благодаря которой догматической вере можно и обучать, и обучаться. Такое методическое направление христианскому учению веры дает
схоластическая теология. Место отцов церкви (patres ecclesiae) занимают учителя церкви в узком смысле слова (doctores ecclesiae). Теология становится предметом преподавания, философией церковной школы, схоластической философией. В таком виде она образует философию той церковной мировой эпохи, которую обыкновенно называют Средними веками мировой истории.
Этим точно определяются характер и задача схоластики. Она состоит на службе у господствующей церкви и находится в строгой зависимости от иерархической системы, ее работа в существенных чертах формальна, ей предстоит из данного материала, по предписанному плану, в определенном направлении соорудить систематическое здание догм, вполне соответствующее церковному мировому зданию; как теология схоластика — служебный член церкви, как философия она «прислужница теологии».
Но как бы ни было сковано в схоластический период положение философии давлением церкви и теологии, все-таки в этой скованности сказывается новое и своеобразное отношение, установившееся в этот период между философией и верой. Учение церкви определяет то, во что следует верить; схоластика должна выяснить, почему предмет веры истинен. Догма гласит: «Deus homo»1, схоластика задается вопросом: «Cur Deus homo?»2 Нужно, чтобы религиозное учение стало ясным для естественного рассудка; человеческое познание должно прийти в согласие с религией: это согласие составляет ясно выраженную задачу и вместе с тем программу схоластики. В этом состоит отличие схоластики от теологического развития, которое ей предшествует, и от философского развития, которое следует за нею.
Религиозному учению церкви, в противоположность гностицизму, который ему предшествовал, и в противоположность
вообще философии, происходящей от язычества и-казавшейся церкви матерью всякого еретического мышления, в это время предстояло еще сложиться. Философия, а с ней вместе и естественное рациональное познание являлись в глазах церкви противорелигиозным принципом, в положениях которого Тертуллиан видел критерий безверия и полную противоположность божественной религиозной истине и который он сразил своим «credo, quia absurdum» («верую, ибо абсурдно»). В эпоху, следующую за схоластикой, философия становится независимой от религии и идет своей собственной дорогой, причем даже противоречит религиозному направлению. До и после схоластики вера и философия разделены, в схоластике же, пока она была в полной силе, религия и философия были в союзе. Пока их союз прочен, продолжается расцвет схоластики и она еще живет в своей стихии; но как только союз этот прекращается, наступает и ее падение. Как только вера разрывает свою связь с философией и объявляет ее свободной от служения себе, появляются несомненные признаки начинающегося падения схоластики. И это падение пришло изнутри, оно было саморазложением схоластики; в ходе своего развития она должна была дойти до того, чтобы требовать отделения веры от знания и этим разрушить свое собственное здание. Движущий принцип схоластики можно выразить так: «Credo, ut intelligam» («Верую, чтобы познать»). Ее фундаментом является вера церкви, а целью — обоснование веры. Схематизация веры есть вместе с тем и рационализация ее. Схоластика есть рациональная теология под господством церкви: в этом выражается ее характер и заключается ее задача. Вместе со схоластикой церковь оправдывает и философию; предоставляя ей поле деятельности, она требует от нее создания христианской философии и вносит в свое собственное развитие рациональную деятельность, разумеется, в качестве служебного, вполне подчиненного фактора, которому церковная вера предписывает, что делать на службе у
теологии. Но служить значит стать свободным. Повиновение есть школа свободы. Философия в тяжелом труде достигла своей зрелости и добилась самостоятельности, благодаря которой она впоследствии освобождается от служения церкви и начинает развиваться самостоятельно.
2. ЭПОХА ЦЕРКВИ
При определении задач и деятельности схоластики мы исходили из предположения, что должна была существовать церковная эпоха, которой необходимо было исторически обосноваться, прежде чем эта клерикальная философия могла вступить на путь наставничества; должны были развиться новые уклады в жизни мира и народов, которые приняли христианство в форме церковной религии, воспитание и культура которых исходили от церкви. Исчезновение античного мира, переселение народов, крах Римской империи, пережитый церковью, образование феодальных государственных порядков, принятие христианства новыми народами, разделяющимися на романские, германские и славянские, наконец, образование нового франко-каролингского королевства— вот условия, которые проложили путь для наступления эпохи церкви и предшествовали появлению схоластики. Ареной ее действия является западный мир, мир романо-германский: Испания, Франция, Италия, Британия и Германия.
Духовный центр этого нового мира — Рим, не древний Рим цезарей, но Рим церковный, в мировом господстве которого и состоит эпоха, названная нами церковною. Главенство церкви покоится на ее единстве и централизации; центр мировой империи, а потому и мировой церкви — Рим. Возвышение римского епископа до степени главы церкви есть явление, обусловливающее характер всей церковной эпохи и заполняющее ее. Этот высший римский епископат есть папство, которое мало-помалу в течение целых веков поднимается по ступеням
вверх и достигает высоты, с которой оно зрит и церковь, и мир у своих ног.
Первой ступенью к такому возвышению было достижение церковного первенства, на которое римский епископ в качестве преемника Петра заявлял притязание и которого за несколько десятков лет до падения Западно-Римской империи добивается папа Лев I, основываясь на достоинстве и первенствующем значении римской церкви. В течение последующего времени, то есть в период быстрой смены политических судеб Италии (господство готов уступило место господству греков, а затем пришли лангобарды), внешняя независимость преемников Петра все более и более укреплялась. Вторым большим успехом было достижение в VIII в. союза с франкскими государями, о котором думал еще Григорий I. Союз этот впервые доставляет римскому епископу владение землей, а после разрушения лангобардского государства, у самого порога IX в., создает тот значительный роковой момент, который знаменует новое состояние исторического мира: коронование императора Карла Великого первым епископом Запада, церковное освящение средневековой империи цезарей, подчинение мира двум властям, теперь согласным, равноправным властям, двоевластие императора и папы. Так создался дуализм, который необходимо должен был при своем прогрессивном развитии вызвать борьбу между этими двумя властями за мировое господство.
Наступил и третий подъем, который римско-католическому примату и связываемому с ним значению придал видимость законной основательности: это было появление собрания так называемых лжеисидоровых декреталий. Создавшееся теперь положение должно было получить значение первоначального, а римский епископ — значение издавна признанного епископа мировой церкви, которому уже Константин предоставил господство над Римом и Италией. Теперь впервые завершается иерархическая система, пирамидальное здание церкви; римский епископ — не только первый, но и верховный
епископ христианского мира, глава и владыка церкви. В этой централизации власти, в сущности, и заключается папство, Лже-исидоровы декреталии появились в середине IX в., вышли из лона франкского епископата и возникли в интересах последнего, ибо непосредственное подчинение римскому владыке освобождало епископов франкского государства от светских и церковных властей (митрополитов), стеснявших их своей близостью. Независимо от этих поддельных декреталий постепенно сложившееся значение папы в качестве центральной церковной власти энергично и вполне сознательно подчеркивается папой Николаем I (858—867).
В борьбе за мировое господство и в последовавшей за ней победе папство достигает своего кульминационного пункта, и в этот момент церковная эпоха доходит до своего апогея. Можно различить три момента в возвышении папства: начало мирового господства, кульминационный пункт и начало падения. На заре папского могущества стоит Григорий VII (1073—1085), в зените — Иннокентий III (1198—1216) и на закате — Бонифаций VIII (1294—1303). Римским епископам недостаточно считаться преемниками Петра, они становятся его наместниками; в этом смысле действует Григорий VII. У церкви крепнет сознание своей силы. Недостаточно быть и наместниками Петра, папы становятся викариями Христа — наместниками Бога на земле, непогрешимым авторитетом в человеческом облике. Сами епископы превращаются в папских викариев, папа не только старший, но благодаря абсолютной полноте его власти единственный епископ. Таково положение папства со времени папы Иннокентия III, положение, опирающееся на новый сборник возникших в XII в. церковных постановлений, вышедший из рук Грациана и известный под названием «Decretum Gratiani» («Декрет Грациана»). В этом высшем подъеме власти заключается папская система.
В мировой борьбе за универсальное господство можно различить три больших этапа. На первом этапе идет принципиальна
борьба между церковью и миром, или государством: таков спор между Григорием VII и Генрихом IV. На втором этапе борьба происходит из-за светской власти, и в особенности из-за обладания Италией: в это время разгораются роковые войны между папами и Гогенштауфенами. На третьем этапе возобновляется прежний спор между церковью и государством, который принимает своеобразный оборот, а именно: теперь политической силе приходит на помощь национальное самосознание; римской центральной власти противостоит уже независимость националистически настроенных государств. Такова борьба, которую ведут против Бонифация VIII король и сословия Франции.
На арене борьбы появляются две сильные, пирамидально сложившиеся в Средние века организации: иерархическая церковь и феодальное государство. Органы церкви, будучи членами государства и входя в качестве частей в его механизм, заплатили дань светскости и одичанию. Отторжение церкви от светской власти, которая держала ее в оковах, освобождение ее от всяких уз, опутывавших клир в мире и государстве, и отрешение церкви от мира, однако без потери ею сил, то есть возвышение церкви в ущерб государству, — вот что считал Григорий VII своею реформаторской задачей. Он запрещает браки духовных лиц, продажу духовных должностей (симонию), светскую инвеституру и вассальное подчинение епископов. Спор за инвеституру продолжается и после него и кончается компромиссом партий.
В борьбе с Гогенштауфенами побеждают папы, но средства, доставившие им торжество, несут в себе зерно их погибели. Никогда Немезида не управляла так продолжительно и так величественно в мировой истории. Ради уничтожения германского императорского рода папская политика создает в Италии французский престол; необходимым последствием этого было увеличение французского влияния на римский престол. В спор с Францией вступает могущественный Бонифаций
VIII. Он, более всех других пап исполненный сознанием своего величия и непогрешимости, попадает в качестве пленника в руки короля Франции, а второй из его преемников, папа французский, спустя два года после смерти Бонифация переселяется в Авиньон (1305). Таким образом, падение Го-генштауфенов, вызванное профранцузской политикой пап, обусловило их французское пленение, так называемое Вавилонское пленение (1305—1377): благодаря этому папство провалилось в бездну, на краю которой стоял уже Бонифаций VIII. Ближайшим последствием этого пленения было начало Великой схизмы (1378), распадение церковного единства, вызвавшее реформаторские соборы XV в., которые потерпели неудачу в своих начинаниях. Реформацию церкви нельзя было объединить с реставрацией папства. Что же оставалось, как не начать церковную реформацию снизу; она была необходима, но оказалась невозможной через соборы, как показали неудавшиеся попытки. Как только время достаточно созрело, появился Лютер.
Таким образом церковная эпоха охватывает все время от Григория VII до начала немецкой Реформации, которая пробила в церкви непоправимую брешь. К этому времени относится схоластика, связанная в своей духовной деятельности с церковью; она продолжается от конца XI до конца XV в. Ход ее развития вполне соответствует ходу развития церкви. В схоластике можно ясно различить два периода: один — папского мирового господства, или церковной централизации, другой — начинающегося разложения и децентрализации. Первый период охватывает XII и XIII вв., второй — XIV и XV вв. Первые два столетия составляют эпоху крестовых походов (1095—1291), во время которых папство является во главе народов и которые (незадолго до Бонифация VIII) заканчиваются потерей всех завоеваний. Следует ожидать, что и на развитии схоластики, зависящей от светского положения самой церкви, отразится различие обеих эпох; что в ее первом периоде будет преобладать
идея церковной централизации, мысль о всемогущей универсальной церкви, связующей единичные силы, а во втором — в качестве основного направления — церковная децентрализация, идея о независимой, отделенной от мира и государства церкви; церковь и мир относятся друг к другу, как вера в церковь и естественное (человеческое) познание, поэтому-то в первом периоде между верой и знанием будет утверждаться связь, а во втором союз будет нарушен, то есть схоластика изменяет свой характер в зависимости от времени, В том и заключается философское значение схоластики, что в своей сфере она формулирует и выражает сознание своего времени. Господствовавшие мировые события обусловливали то, что в эпоху церкви все сознание приспосабливалось к церкви и не выходило за ее пределы. Было бы нелепо жаловаться на пустоту и бесплодие схоластики и бранить лес за то, что он не фруктовый сад.