Часть 4.

Государство-континент

На протяжении тысячелетий предпринимаются попытки синтеза того, что принято называть Западом и Востоком. Качественно-картографический подход к этой проблеме вряд ли продуктивен. Успех в ее решении может лежать лишь в сфере историко-культурного и социально-экономического анализа при соблюдении принципов историзма и конкретности истины.

В истории можно наблюдать не одну попытку подобного синтеза. Вторжение орд Батыя или Тамерлана тоже можно отнести к синтезу Востока и Запада на путях стихийно-опустошительных воздействий. Первой сознательной попыткой синтеза явилась политика Александра Македонского, мечтавшего о создании мира, объединяющего эллинов и Восток. Эта во многом мальчишеская, гениально-дерзкая акция была кратковременной, но оставила глубокий след, сформировав эллинизм как культурно-историческое явление, охватившее огромный регион: Грецию, Египет, Переднюю Азию, Парфию, Бактрию, вплоть до западной Индии. Ценности эллинизма не утратили своего значения и в наше время.

Рим пытался продолжить дело Александра в рамках своей империи от Британии до Африки и Ирана.

В Новое время попытка объединения Запада и Востока была осуществлена на путях колониализма в рамках Британской империи. Это имело существенное значение, но завершилось репликой Киплинга: “Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им никогда”.

В последние десятилетия неуклюжие попытки установить взаимодействие Запада и Востока осуществляют властвующие структуры США. Однако вряд ли содействовали такому сближению Хиросима, Бикини, бомбардировки Ирака, вторжение в Сомали и даже финансируемые Америкой азиатские “тигры”.

Упомянутые примеры, а их можно умножить, относятся к таким образованиям, как империя. В настоящее время это понятие расширено до бессодержательности. Нельзя относить сапожную щетку к классу млекопитающих только на том основании, что у нее есть щетина; нельзя любое многонациональное образование объявлять империей. Ключевой характеристикой империи является наличие господствующего этнокласса, который присваивает богатство, прибавочный продукт, суверенитет других этнических групп, классов и сословий.

В империи Александра этот класс создавали греко-македонцы; в Римской империи – латинская верхушка, формировавшая властвующие структуры и в Египте и в Иудее; английская колониальная администрация управляла странами Британской, ромеи – Византийской, а турецкая – Османской империями.

Имперский характер носила и политика правящей верхушки Российской империи. Однако наряду с колонизаторской политикой царизма необходимо учитывать иные фундаментальные особенности России.

За несколько дней до февральской революции 1917 г. академик В.И. Вернадский сформулировал крайне важную мысль о судьбах и специфики Российского государства, значение которой актуально и в наши дни: “Мы недостаточно оцениваем значение огромной непрерывности нашей территории. Подобно Северо-Американским Соединенным Штатам мы являемся государством-континентом. В отличие от Штатов мы страдаем от того, что в действительности является первоисточником нашей силы. Но и у нас придет время, когда мы, подобно Штатам, будем пользоваться им для трудноисчислимых удобств жизни. Это время придет тогда, когда наша политика будет определяться волей нас всех, т.е. волей народа. То новое, что дает в быту живущих в нем людей большое по размерам государство, приближается по своему укладу к тому будущему, к которому мы все стремимся – к мировому сожительству народов. Огромная сплошная территория, добытая кровью и страданиями нашей истории, должна нами охраняться, как общечеловеческое достижение, делающее более доступным, более исполнимым наступление единой мировой организации человечества.

Но благодаря разноплеменности нашей страны и разнообразию ее физико-географических условий в ней сильны и могущественны центробежные силы, грозящие единому, связанному бытию этой сплошной территории. Тем более, что ее участки связаны друг с другом недавно, были добыты суровыми, нередко кровавыми событиями истории.

Задача сохранения Российского государства – уменьшение центробежных сил в ее организации – является одной из наиболее важных задач государственной политики. До сих пор эта задача решалась попытками подавлять центробежные стремления грубой силой и насильственной русификацией. Едва ли можно сомневаться, что дальнейшее движение по этому пути невозможно: оно противоречит и мировому положению России среди окружающих ее возрождающихся к сознательной жизни наций, и тем требованиям, которые ставит для правильной жизни современное человечество. Эти требования, с каждым поколением все более и более непреоборимые и сильные, связаны с равноправным существованием всех народов и всех граждан”.

Выделим ключевые мысли Вернадского, в первую очередь, концепцию “государства-континента”. Здесь фиксируется идея единой компактной страны с общей исторической судьбой населяющих ее народов.

Проблема формирования и природы государств-континентов в истории цивилизации заслуживает особого внимания. Реально к ним относятся Китай, Индия, Россия, Австралия и США. Нельзя сюда причислить лоскутные империи типа Австро-Венгрии или Оттоманской.

Противоположный путь был реализован в цивилизациях, ориентированных на города-государства. Это можно было наблюдать в Месопотамии, Греции, частично в Италии. Между указанными типами государств существовали переходные формы, исторически наблюдались взаимные превращения. Государства-континенты формировались преимущественно на Востоке; полисная система ближе Западу. В этой связи можно сделать парадоксальный вывод о том, что США, будучи лидером современного Запада, в действительности относится к Востоку. Впрочем, в равной степени парадоксально отнесение Японии к Западу.

Тенденция формирования государства-континента наблюдается и в истории Европы, начиная с Рима и Каролингов. Любопытно, что еще Сен-Симон предлагал организовать европейский парламент. Позже возникли концепции пан-Европы и Соединенных Штатов Европы. Гитлер пытался реализовать эту идею через “новый порядок” в Европе, сейчас традиции подобного рода реализуются НАТО. Итак, борьба принципов государственного устройства продолжается; наше государство-континент вступило в фазу партикуляризации, ренессанса удельных традиций.

Другой аспект этой проблемы связан с антиномией полицентризма культур и централизации экономики. Централизованная государственная экономика родилась на Востоке из потребности сознательного управления водными ресурсами (Египет, Месопотамия, Индия, Китай). Колыбель Запада Эллада дала образец полисного устройства, для которого характерна множественность культурных центров, т.е. полицентризм культур. В самом деле, Афины, Спарта, Милет, Кносс, Пергам и многие другие полисы обладали выдающимся культурным разнообразием.

Диалектика тенденций к культурному разнообразию и к экономическому централизму не утратила своего значения и в наши дни, отражая некоторые общецивилизационные особенности Запада и Востока.

Еще одно различие относится к проблемам экологии. Восток с его опытом сознательного управления природой на гигантских территориях орошаемых систем Нила, Инда, Тигра и Ефрата, Хуан Хэ и Ян-Цзи нес в себе традицию более органического, целостного восприятия единства человека и природы. Для Запада было характерно потребительско-преобразующее отношение к природе.

Очевидна диалектика этих противоречивых тенденций и типов деятельности, необходимость их сочетания в гармонических подходах.

В отличие от империй, государство-континент Россия не имеет этнокласса, т.е. экономически, политически господствующей нации. Все представленные в ней народы, этносы равны. Это государство в равной степени русское, татарское, бурятское, башкирское, аварское, осетинское, чеченское, ингушское, мордовское, чувашское, лезгинское, карелофинское, украинское, армянское, еврейское, казахское, калмыцкое, узбекское, якутское, таджикское, грузинское – в нем все равны перед законом без каких-либо дискриминаций, ограничений. В то же время, как целостная страна, она обладает единой, органической, историко-культурной, социально-экономической, оборонной, геополитической общностью, перед которой ответственны все ее граждане.

Кстати говоря, именно так относятся к своему государству-континенту американские граждане английского, испанского, африканского, славянского, еврейского, балтийского, польского происхождения. И они не видят в этом ничего дурного.

Государства-континенты, несомненно, представляют собою этапы – удачные или неудачные, консолидирующиеся или саморазрушающиеся – на пути формирования единого человечества. В связи с этим чрезвычайно важным является понимание целостной России как “общечеловеческого достояния”, открывающего перспективы формирования “единой мировой организации человечества”, “мирного мирового сожительства народов”.

Современные провозвестники “общечеловеческих ценностей” должны были бы задуматься над идеями Вернадского. Но ученый не только декларирует, он намечает пути утверждения общечеловеческой ценности России: определение политики “волей нас всех, т.е. волей народа”. Здесь качественный разрыв с имперской политикой.

В этой же работе Вернадский отмечает геополитическую роль России как связующего звена между Европой и Азией, Западом и Востоком, призывая усиливать данную функцию.

Наконец, он подчеркивал, что свою интегрирующую роль Россия должна осуществлять в первую очередь в форме культурного воздействия, культурной интеграции.

26 декабря 1919 г. в газете “Донская речь” была опубликована статья В.И. Вернадского “Научная задача момента”. В ней ученый писал: “Сейчас главнейшей силой, спаивающей новое русское государство, будет являться великая мировая ценность – русская культура во всех ее проявлениях”.

Начинать пришлось с ликвидации неграмотности, затем формировать техническую грамотность миллионов, систему образования, науки, информации.

При всех искажениях в национальной политике (депортация народов и др.) в годы советской власти было сделано очень много для реализации программы Вернадского. Советский Союз не был империей, поскольку в нем не существовало этнокласса; были сделаны огромные усилия по развитию национальной экономики и национальных культур. Россия отнюдь не эксплуатировала другие республики, а бескорыстно помогала им в становлении, формировании государственности, хозяйства, технологии, образования, науки, здравоохранения. Одновременно республики помогали своим сотрудничеством России. Этого не зачеркнуть.

В современных условиях особое значение имеет идея Вернадского о культурной миссии России. В этой связи необходимо обратиться к традиции светоча русской культуры – Пушкина.

Недавно, в связи с памятной датой, одно из средств массовой информации настойчиво убеждало слушателей не забывать о том, что произведения Пушкина исчезли с книжных прилавков, видимо, в связи с криками о “возрождении России”. Однако Пушкин был не только великим поэтом, но центральной, ключевой, определяющей фигурой всей русской культуры. Он вобрал в себя достижения предшествующего периода развития русского национального духа и породил мощное, незатухающее, когерентное излучение, осветившее все будущее русской культуры. От него – Гоголь, Лермонтов, Тютчев, Толстой, Чехов; от него – Глинка, Даргомыжский, Римский-Корсаков, Мусоргский, Рахманинов, Прокофьев, Свиридов; от него – Брюллов, Кипренский, передвижники; от него – Герцен, Белинский, Стасов, Станиславский. От него исходит мощный импульс синтеза культур Запада и Востока.

Пушкин воспринял дух античной и ренессансной культуры, творческое наследие Шекспира и Вольтера, Данте и Байрона. Вместе с тем ему были близки художественные, нравственные, эстетические ценности Востока. “Руслан”, “Кавказский пленник”, “Цыганы”, “Бахчисарайский фонтан”, “Египетские ночи”, “Подражания Корану”, “Пророк”, “Путешествие в Арзрум”, множество стихотворений и публицистических заметок, в которых отражены связи с мусульманским, иранским, арабским, библейским Востоком. Фактически Пушкин вместе с Гете (“Западно-восточный диван”) заложил основы понимания Ренессанса в единстве его западной и восточной ветвей. Отсюда его интерес к творчеству Саади, Хафиза, сказкам “Тысячи и одной ночи”.

Можно смело сказать, что завещанная Пушкиным концепция единства западного и восточного Ренессанса не только не утратила своего значения, но и приобрела в наши дни злободневную актуальность.

Пушкин обращает наше внимание и на те сложности и противоречия, которые существуют между Западом и Востоком. В художественной форме он стремится их осмыслить, иногда в открытой форме: Мария – Зарема в “Бахчисарайском фонтане”, Земфира – Алеко в “Цыганах”, “Стамбул гяуры нынче славят”, “Путешествие в Арзрум”, “Кавказский пленник”. Но чаще это скрыто в глубинах творчества.

Видимо, не случайно, отдавая дань Востоку иранскому, мусульманскому, ветхозаветному, Пушкин обходит стороной традиции Византии. Это не соответствует роли византийского фактора в российской истории, уж больно она значительна.

Можно думать, что для Пушкина речь шла не только о соединении Запада и Востока, но и о великой проблеме их равновесия в судьбах русской истории и культуры. С этих позиций глубокого анализа заслуживает трагедия “Борис Годунов”. В ней речь идет не только о нравственных коллизиях. Не трудно видеть, что антитеза Самозванец – Борис содержит в себе проблему западно-восточного взаимодействия. Самозванец, подобно Курбскому, олицетворяет западное влияние и начало. Борис, продолжая дело Ивана, связан с византийской, восточной традицией (“бармы Мономаха”).

Угадывается аналогичное противопоставление и в антитезе Петр – Пугачев. Не случайно Пушкин работает одновременно и над “Капитанской дочкой” (Яик, Оренбург), и над жизнеописанием Петра.

И, быть может, Пушкин нащупывал важный вывод: нарушение в жизни России равновесия между Западом и Востоком ведет к смуте – так было при Борисе, так случилось и при Екатерине. А разве соперничество Заремы и Марии не привело к тому, что иссяк Бахчисарайский фонтан?

И в “Цыганах” просматривается не только романтическая история двух любящих сердец, но и противоборство их сущностных начал: Алеко воспитан в духе европейской образованности, Земфира – дитя стихийных, природных сил своего племени, пришедшего из глубин Индии.

Гармоническое равновесие Запада и Востока – характерная черта лучших русских художников, последователей и воспреемников Пушкина. Это проходит сквозным мотивом через все творчество Лермонтова (“Мцыри”, “Демон”). Глинка воплотил в своей музыке три доминирующие компоненты русского менталитета: славянскую языческую древность, ренессансную традицию Запада и неувядающий колорит Востока. Отсюда его польский акт в “Иване Сусанине”, сплетение языческой старины (Баян), европейской музыкальности (арии Людмилы, речитатив Фарлафа), восточного мелоса (Хазарский хан Ратмир, сады Черномора). Римский-Корсаков широко использовал мотивы Востока в ариях Шамаханской царицы, Индийского гостя.

В изобразительном искусстве особенно тесно сплелись темы Запада и Востока у Верещагина.

Наше государство-континент (не “эта страна”, не “экономическое пространство”, не “империя зла”, не “человеческая каша”, как утверждали гитлеровские идеологи) несет в себе великую историческую потенцию формирования единого человечества. Культурная и историческая традиция России должна быть ясна и понятна хотя бы русским. Эта гордость определена всей нашей историей и культурой. Страна Пушкина и Толстого, Лобачевского и Циолковского, страна Плеханова и Ленина, Павлова и Менделеева, Станиславского и Шолохова, Вернадского и Гагарина, страна-победительница в самой неистовой войне истории, страна, выведшая человечество в Космос, обязана понимать свое значение, путь и ответственность.

1999 г.

Размышления о проблемах диаспоры

При анализе событий всемирной истории, судеб народов и государств, этнических групп и цивилизаций неизбежно приходится сталкиваться с явлениями и процессами диаспоры. Более того, можно сделать достаточно обоснованный прогноз: значение диаспоры в ходе истории будет нарастать. Тем более важно понять ее природу и особенности.

Нередко диаспору пытаются свести к процессу миграции, перемещению этнических групп, их взаимному проникновению. При таком подходе фиксируются лишь внешние события, но остается в тени их глубинная природа.

Во всемирной истории можно наблюдать два противоречивых процесса, две противоположные тенденции: первая проявляет себя в формировании обособленных этнических групп, консолидации наций и государств путем дифференциации гипотетической исходной культурно-лингвистической непрерывности. Другая характеризуется диффузией этносов, их взаимным проникновением.

Консолидация наций приводит к росту национального самосознания; их взаимное проникновение стирает национальные различия, ведет к интернационализации общественной жизни. Более того, замкнутая, автаркически существующая нация постепенно теряет внутренние импульсы развития и вновь обретает их в результате межнационального обмена.

Исторический процесс приводит обычно к формированию компактных этнических ядер с более или менее широким внешним этническим полем.

В древнем мире классическими народами диаспоры были греки и евреи. Правда, происхождение диаспор в обоих случаях было различным. О греках ясно и четко говорил Перикл: “Все моря и земли открыла перед нами наша отвага и повсюду воздвигла вечные памятники наших бедствий и побед” (Фукидид, История, 11, 41). В формировании греческой диаспоры ведущую роль играли экономические стимулы: торговля, поиски источников продовольствия.

Древние иудеи склонны были к кочевым перемещениям, однако еврейская диаспора формировалась в первую очередь под влиянием экспансии извне: вавилонское изгнание, египетский плен, римский погром, арабское нашествие.

Мировой исторический процесс включает в себя формирование глобальной армянской диаспоры. Об этом свидетельствует история Передней Азии, Индии, России, Франции, США – трудно перечислить все страны.

В Новое время формировалась испанская диаспора от Мексики до Филиппин. Весь мир ощутил давление английской диаспоры в Америки и Индии, Африке и Австралии. В конечном итоге вокруг каждого народа формируется более или менее обширное этническое поле диаспоры.

Классическая страна диаспоры – Соединенные Штаты Америки. Американская нация формировалась на основе английской, испанской, ирландской, африканской, итальянской, еврейской, славянской миграции. При этом мигранты сохранили многие этнический черты, но растворились в пределах американской нации, которая носит характер суперэтноса.

Диаспора сыграла существенную роль в истории России, в формировании славянского суперэтноса и русского этноса. Российский евроазийский субконтинент вобрал в себя периферию многих ойкумен, оказался на перекрестке внешних сфер античности, восточно-азиатской культуры, персидско-иранской цивилизации, иудаизма, католицизма, протестантизма.

От Византии восточные славяне, Армения, Грузия восприняли христианство и письменность, традиции архитектуры, живописи и музыки. Через Бухару, Хиву, хазарские поселения, а в Новое время через Польшу, Германию проникали элементы еврейской культуры. Этнические движения с Востока несли влияния китайской культуры, буддизма, скифских и иранских элементов.

Многогранна в истории России роль армянской диаспоры, которая осуществляла важные торговые, культурные и политические функции, принимала участие во многих военных решениях. Особенно ощутимо это влияние на юге страны: на Северном Кавказе, в Прикаспии, Поволжье. Напрашиваются серьезные научные исследования и обобщающие труды в этом направлении.

Уникальную роль в истории юга России (Причерноморья) играла греческая диаспора. Греки не только вывозили из здешних мест зерно и рыбу. С этими краями связан поход аргонавтов, драма Медеи, миф о Прометее, сказания об амазонках, о меотах и скифах.

В культурно-исторической традиции Причерноморья сохранились памятники Херсонеса и Танаиса, Фанагории и Горгиппии, Пантикапея и Диоскурии. Южная Россия, Причерноморье, Меотида и Кавказ хранят память о диаспоре, связанной со всеми культурными всплесками греческого народа. Легенда о титане Прометее, формировавшаяся еще в период крито-микенской цивилизации, переносит героя в Скифию, на Кавказ; здесь в грузинском эпосе возникает его брат – Амирани, в нартском – Насрен. Путешествие аргонавтов в Колхиду также свидетельствует о древнейшей диаспоре.

Здесь на стыке греческой и скифской культур родился удивительный “звериный стиль” в литье и чеканке. В Крыму разрешаются трагедии, корни которых уходили в Трою, о чем рассказал Еврипид, живописую Ифигению в Тавриде. Города Причерноморья, рожденные милетской колонизацией, несли в себе традиции классической Греции, а позже – эллинизма. Взлет греческого гения в Византии оказал влияние на формирование стиля крепостей и церквей Причерноморья.

Наконец, греческая диаспора Нового времени нашла активный отклик со стороны русского общества в годы освободительной борьбы, вызвала в жизнь творения Пушкина: не только рожденную античной традицией “Вакхическую песнь”, но и стихи “Гречанка верная! не плачь – он пал героем!” Русский поэт воспел освободительную борьбу греков этого времени.

В современной исторической литературе при обсуждении проблем происхождения казачества обычно во внимание принимается “восточный фактор”: влияние монгольских и татарских кочевников, особенности их военной организации, хозяйствования, быта.

Одна такая связь вряд ли исчерпывает все проблемы происхождения казачества. Достаточно вспомнить, что до сегодняшних дней в донских казачьих станицах отмечается праздник первого вина. В это время на головы надевают венки из виноградных листьев. Хмелея, участники торжества все темпераментнее предаются вакхическому ритуалу: они пляшут на земле, потом на столах, наконец, на крышах домов. Не видеть здесь связей с культом Диониса невозможно.

Видимо казачество формировалось не только под влиянием кочевых азиатских племен, но и во взаимодействии с остатками греческой диаспоры. Правда, православная ортодоксия осуждала это “еллинское бесовство”.

* * *

Диаспора формируется различными путями и включает в себя мирную миграцию, торговое освоение, военную экспансию, религиозное миссионерство, культурное проникновение. Немалую роль играют социальные потрясения, революционные и контрреволюционные волны эмиграции и депортации, национально-освободительные движения.

Взаимодействие этнического ядра и этнического поля играет существенную роль в процессах формирования наций. Диаспора может стать способом сохранения, резервуаром коренного этноса, его культуры, традиций, обычаев и даже государственности, базой консолидации этноса, что наблюдалось и в Греции и в Израиле. Эту роль играла, в частности, греческая диаспора в России в период борьбы греков за освобождение от оттоманского ига. Культурно-государственные традиции Армении во времена ее оккупации сохранились, в частности, армянской общиной на Дону в Нор-Нахичеване.

Внешнее поле диаспоры воздействует на свое этническое ядро, способствует его эволюции.

Этническая диаспора вносит свой вклад во все процессы формирования наций, интернационализации жизни, создания и распада многонациональных государств, проявления локально и глобально исторических тенденций в эволюции наций и государств. В диаспоре причудливо сочетаются дух оседлости, укорененности и дух странствий, поиска неизведанного.

Понятия этноса и нации нередко используются как синонимы. В известных пределах это верно. Но между ними существуют и различия. Нация – исторически сложившаяся общность людей, которых объединяют язык, территория, культура, государственная организация. Этнос – природно-социальное явление, отражающее специфику вмещающего его участка биосферы, объединяющее людей по историко-культурным признакам, но не обязательно государственно-территориальным.

Страна может иметь моноэтнический или полиэтнический характер, что не тождественно мононациональному или многонациональному государству. Американцы – единая нация со многими этническими различиями, обусловленными, в том числе, диаспорой. В этом случае, быть может, полезно пользоваться категорией суперэтноса, которая применима и к России.

Этническая диаспора является одним из путей развития интернациональных связей народов и культур. Следует подчеркнуть, что интернационализация означает становление межнациональных, а не безнациональных форм отношений; в данном вопросе нередко допускается теоретическая и терминологическая неточность.

Полезно выделить тенденцию глобализации в сфере культуры, науки, производства и общения. Законы Ньютона или общая теория относительности Эйнштейна по своей природе не национальны и не интернациональны; их сущность лежит в иной плоскости – они универсальны. Это относится и к явлениям культуры: творчество Гомера или Софокла, не теряя своего национального характера, становится общечеловеческим достоянием, претерпевает процесс глобализации.

Диаспора способствует взаимному проникновению этнических полей, глобализации культур, не нивелируя их национального характера.

Возникая как достаточно изолированные формы общения, этнические и национальные образования на первом этапе незначительно воздействуют на другие аналогичные группы, формируя локально-историческую общность. Лишь постепенно ряд этнических групп приобретает глобально-исторический характер, в то время как некоторые оказываются как бы внеисторическими нациями. Жестких границ между этими типами, естественно, нет; здесь все диффузно. Более того, в ходе исторического процесса они переходят друг в друга, эволюционируя и инволюционируя.

В древнем мире к глобально-историческим народам можно отнести эллинов, евреев и римлян. В Новое время, прежде всего, французов, англичан, испанцев, русских, армян. При этом процесс глобализации происходил нередко через диаспору.

Велика роль диаспоры в весьма сложном и важном историческом процессе: формировании полицентризма культур. Монополия культурного развития, диктуемого одним центром, всегда в конечном итоге приводила к стагнации и вырождению. Опыт диаспоры важен в этом смысле для всего человечества, поскольку был накоплен опыт формирования через диаспору новых культурных центров (Александрия египетская, Антиохия и др.). Опыт России также показателен в этом смысле.

Длительная и необычайно богатая история Греции, отмеченная всемирно-значимыми этапами культурного развития (эгейский мир, классическая античность, эллинизм, Византия), сформировала несколько волн диаспоры, охватившей не только древнюю ойкумену, но и современный мир.

Факты истории свидетельствуют о том, что все этносы и народы вовлекаются в процесс глобализации, включаясь в общеисторическое движение. Но этот процесс развивается неравномерно, проявляет себя на более ранних или поздних стадиях, сохраняет длительно черты локальности. Разительный контраст представляют в этом отношении соседствующие Англия и Швеция, Япония и Корея.

Своеобразные черты глобализации присущи армянскому народу. Историческая память, сознание многих народов фиксирует активное участие армянского этноса в событиях, уходящих во второе тысячелетие до нашей эры, во времена Урарту и Наири. Вавилон и Греция, Персия и Рим, Сирия и Иудея, Византия и арабы в своем историческом движении несут мощный отпечаток взаимодействий с армянской культурой, социальной активностью армянской государственности. Труды Геродота и Страбона, страницы Библии достаточно свидетельствуют об этом.

Не только в политике и экономике проявил себя армянский фактор. Это относится и к сфере культуры. Со времен Месропа Маштоца и Саят Новы здесь сказывалось влияние армянской литературы. В сфере теологии существенную роль сыграли монофизитские особенности армянской церкви. Мировое значение имеют архитектурные комплексы Ани, Гарни, Эмчиадзина. Человечество знает высокие имена Айвазовского, Сарьяна, Хачатуряна в сфере искусства.

В развитие российского и мирового востоковедения существенный вклад внес Лазарев. Многолетний директор Эрмитажа И. Орбели заслужил всеобщее уважение исследованиями в области археологии, истории, культуры.

Не утратило своей роли созданное Н. Марром учение о языке и мышлении, его яфетическая теория. Всемирное признание получила Бюроканская школа астрофизики, развитая В. Амбарцумяном концепция звездообразования. Существенный вклад в физиологию нервной системы, в эволюционное учение внесла школа Л. Орбели.

Взаимодействие, диалог культур может осуществляться разными путями. Известны безличные формы общения, коммуникации и трансляции культур. Такие косвенные формы информационно-познавательного взаимодействия могут осуществляться через книгу, предметы труда и быта, через произведения искусства.

Однако все это по глубине воздействия уступает прямым субъект-субъектным отношениям носителей разных культур. Духовное общение включает в себя и интеллектуальную и эмоциональную составляющие; последняя особенно эффективна при личностном общении, содействуя более полной и содержательной социализации личности.

Примером глубокого личностного общения с армянской культурой является творчество замечательного русского поэта Валерия Брюсова. Он не мыслим без внутренней связи с Аветиком Исаакяном, со всем венком армянской поэтики.

Диаспора имеет еще один, крайне важный всемирно-исторический аспект. Исходя из исторического опыта, принято считать, что любой этнос лишь однажды формирует своеобразную, самобытную культуру, которая проходит стадии развития от зарождения до затухания. Это может быть отнесено к Древнему Египту, к китайскому конфуцианству, к Мезоамерике и т.д. Замечательным своеобразием греческого этноса можно считать то, что с историей Эллады связаны минимум четыре качественно различные культурные эпохи: эгейская (крито-микенская), классическая, эллинистическая и византийская. Причерноморская диаспора отразила последовательные волны по меньшей мере трех последних греческих цивилизаций. Милетские поселения VII – V вв. до н. э. охватывают классический период, боспорское царство связано с эпохой эллинизма, новая греческая диаспора несет на себе византийскую традицию. Аналогичные волны просматриваются и в истории Армении со времен Урарту.

С давних времен историки, философы и литераторы обсуждают один из коренных вопросов бытия: существует ли прогресс в развитии человечества? Однозначно ответить на него очень трудно. Гегель полагал, что несмотря на гримасы истории, крушение цивилизаций, нашествия и разрушения, пробивает себе дорогу прогресс в сознании свободы. Французские просветители уповали на победно шествующий разум. Можно вспомнить и иные точки зрения. Нам кажется, их общий недостаток – линейное понимание прогресса как, пусть с отступлениями, однонаправленное наращивание единой качественной характеристики. Но возможен и иной подход.

Сам прогресс, видимо, следует рассматривать как внутренне противоречивый процесс. Противоречивый не в том смысле, что он прерывается периодами регресса и упадка, а в своей внутренней сущности.

Историю делают люди; человечество формируется из их действительных отношений, совместной деятельности, противостояний, конфликтов и взаимопроникновений. В то же время человечество и индивид в ходе исторического процесса развиваются разными путями. Технический прогресс, обмен информацией, культурными ценностями, продуктами труда формируют шаг за шагом единство исторического движения, создают реальные предпосылки единого человечества, системы общечеловеческих духовных и культурных ценностей.

Что касается самих людей, то можно отметить идущий на протяжении тысячелетий рост их индивидуального многообразия. В основе этого процесса – овладение бесконечным микрокосмом личности на основе самопознания, практического освоения мира, расширяющегося общения, овладения всем богатством культуры, умения преобразовать мир творчески на основе общечеловеческого опыта.

Важно отметить, что обе противоречивые тенденции исторического процесса естественно находят свое воплощение в процессах, связанных с диаспорой.

Каждая звезда галактики пронизывает своим полем тяготения, своим световым, электромагнитным излучением всю Вселенную, не теряя при этом индивидуальности, не расплываясь в туманной мгле взаимодействия. Так формируется единый Космос.

Единство человечества также формируется не путем всеобщего нивелирования, уравнивая индивидуальностей, а путем взаимного проникновения этнических, национальных, индивидуальных полей, развившихся до глобального уровня. Диаспора является одним из движущих начал этого процесса.

1993 г.

Судьбы народного духа

Подобно Пушкину и Толстому, магией своего таланта Шолохов вызвал из небытия целый мир пленительных и драматических образов, тревожных и трагических судеб, погруженных в катастрофические коллизии эпохи. Шолоховский Космос населен людьми не менее реальными, чем живые прообразы его произведений; к ним можно прикоснуться, вместе с ними радоваться и страдать, гневаться и веселиться, мучительно искать истину, правду жизни, ощутить их тепло и пот, богатство мира и природы. Но главное – все они причастны народному духу.

Категории духа у нас явно не повезло. Почему-то она была полностью отдана на откуп анимизму, философскому идеализму, теологии и вычурной фантастике. Однако существует несомненно объективное содержание в привычных высказываниях: “здесь русский дух, здесь Русью пахнет”; “и всюду меркантильный дух”; “чтоб истребил господь нечистый этот дух пустого, рабского, слепого подражанья”. И Толстому не случайно принадлежит заключение о том, что нашествие Наполеона на Россию потерпело крах, столкнувшись с неукротимым духом русского народа. Нет сомнений в том, что дух любого народа не стоит на месте, что он эволюционирует, изменяется от века к веку, порождая дух времени, дух эпохи.

Нет сомнений и в том, что он по-разному, с различной полнотой выступает у разных людей как их индивидуальная душа. Это Протей, непрерывно меняющий свой облик и сохраняющий свою суть; он принадлежит всем и никому; может воплотиться в гении, каким был Пушкин, может раствориться в толпе.

Истоки, корни его в роевой жизни людей, органически сплетенных формами социального общения и природным бытием. Вот почему единство, слитность с природой выступает у Шолохова как основание народного духа.

Известно, что юбилейные даты у нас принято отмечать с помпой и восторгами. Умеренными и неумеренными. Накануне одного из шолоховских юбилеев руководители Новочеркасского Института виноградарства и виноделия обратились к писателю с предложением: одно из своих новых вин посвятить ему и назвать “Букет Аксиньи”. Шолохов, поблагодарив, просил этого не делать и, хитровато улыбнувшись, добавил:

– Я знаю, как Аксинья пахнет.

И тут вспомнились строки из “Тихого Дона”: “Григорий вздрагивает. Ему кажется, что он на секунду ощутил дурнопьяный, тончайший аромат Аксиньиных волос; он весь, изогнувшись, раздувает ноздри, но... нет! Это волнующий запах слежалой листвы. Меркнет, расплывается овал Аксиньина лица. Григорий закрывает глаза, кладет ладони на шероховатую землю и долго, не мигая, глядит, как за поломанной сосной на окраине неба голубой нарядной бабочкой трепещет в недвижимом полете Полярная звезда” [1]. Этот потрясающий отрывок – лишь капля в Космосе художественных образов, рожденных мастером.

Природа у Шолохова не внешняя рамка, она всегда рядом с мастером и его героями; как античный хор, она сопровождает их поступки, выносит свой суд. И если в начале эпопеи Григорий “видит расплавленный диск солнца на полуденном небе и другой такой же в речной заводи, опушенной желтобарашковой лозой” (2,43), то в конце романа над ним сияет черное солнце гибели и разрушения, реквием Аксинье.

Дух народа своими корнями уходит в ту природную среду, с которой связан он своим трудом и бытом, досугом и мечтой. Природный мир формирует эстетические и нравственные ценности, умение прислушаться к окружающей жизни, оценить красоту. В эпопее Шолохова могучая река предстала как духовная метафора широты, вольнолюбия, раскрепощенности казачества. У нее спокойные заводи и стремнины, ерики и омуты, протоки и водовороты.

Великая эпопея Шолохова навеки сопряжена с именем российской реки. И это не просто образ, фиксированный воображением художника, не географическая координата или место действия. Нет, тихий Дон – символ народной истории, жизни, бед и радостей, поисков и утрат, символ нескончаемости, бесконечности народного бытия. Но ведь и у Пушкина в “Медном всаднике” Нева – не речка, а образ народной судьбы, начиная со отрок “На берегу пустынных волн”. И в былине о Садко рождение Волхова символизирует прорыв народа к новым странам и берегам.

Стихия вод – колыбель русского казачества. Посему они: донские, кубанские, терские, яицкие, семиреченские, амурские – крещеные в чистых купелях родных рек. В сознании русского народа недаром Александр стал Невским и Дмитрий – Донским.

Но существует еще один, очень важный ряд в цепи отечественной культуры. Для Пушкина самый близкий герой – Онегин, а у Лермонтова двойник – Печорин. Чернышевский создал образ революционера Волгина. И на рубеже веков выросла титаническая фигура преобразователя страны Ленина. Случайна ли эта аналогия? Видимо, нет.

В формировании российской державы реки играли во многом определяющую роль. В запретной до недавнего времени работе Карла Маркса “Разоблачения дипломатической истории восемнадцатого столетия” автор писал, что “ни одна великая нация никогда не существовала и не могла существовать в таком отдаленном от моря положении, в каком первоначально находилось государство Петра Великого; что ни одна нация никогда не мирилась с тем, чтобы ее морские побережья и устья рек были от нее оторваны; что Россия не могла оставлять устье Невы, этого естественного выхода для продукции Северной России, в руках шведов, так же как устья Дона, Днепра, Буга и Керченский пролив в руках кочевых татарских разбойников” [2].

Той динамической силой, которая решила одну из важнейших геополитических задач русской истории – выход к морям, явилось казачество. И глубинный смысл шолоховской эпопеи – в постижении этого могучего тока, неукротимой стихии вод, олицетворяющей историю народа, воплощающей его дух.

Для Шолохова народный дух проявляет себя решающим образом в стихии труда, неустанной работы на земле, в бесконечных тяжелых крестьянских заботах. В этой связи еще предстоит понять глубинный хтонический смысл “Поднятой целины”. Это не просто репортаж о днях коллективизации, отнюдь нет. Поднимать целину, быть первопроходцами, искателями новых земель – извечная историческая миссия казачества. Так поступали казаки в Крыму и на Дону, в Сибирских степях и Прибайкалье, на Камчатке и у форта Росс близ будущего Сан-Франциско.

Но целину поднимать можно лишь объединенными совместными усилиями многих. Вот почему, помимо военной необходимости, казачество формировалось на основе общинного духа, вот почему коллективные формы хозяйствования естественны для казаков. И хотя им пришлось вступить в битву с индивидуалистическими тенденциями, своекорыстными, жадными и злыми, дух войскового круга, дух соборности должен был восторжествовать на Дону при всех ошибках на этом пути.

Казачество несет в себе традиции артельного труда, соборности, общинного духа, воинского содружества, и этот дух отразил Шолохов в своих произведениях. Он – в “Тихом Доне”, он – в “Поднятой целине”, он – в его публицистике, в произведениях, посвященных Великой Отечественной войне.

Война – величайшее испытание в жизни народа. В годину военных бурь становятся явными, очевидными физические и духовные возможности и потенции народа; война обнажает все внутренние противоречия и пороки общества, она проверяет готовность народа к борьбе, способность правящих и управляющих элит, их соответствие требованиям времени. Представляя собой военное сословие, казачество на протяжении столетий не только смотрелось в зеркало войны, но и наблюдало в нем все общественные силы.

Герои Шолохова несут в себе память о турецких и кавказских войнах: даже дом Мелехова рожден ими. Память о войнах и походах жива в песнях и сказаниях казаков. Но в сознании казачества не могла не нарастать тревога: войны, в которых участвовала Россия, становились для нее все менее успешными, хуже того: становилось все более очевидным, что господствующая в стране верхушка неспособна к успешным действиям в условиях кризиса. “Воевали казаки Крым” и не мыслили, что нагрянет поражение 1854 – 1856 гг. Дошли казаки до Аляски и не предполагали, что царь ее продаст не за понюх табаку. В сознании казаков была жива память о японской войне, проигранной несмотря на подвиг “Варяга”. Германская война фактически тоже была проиграна.

Неспособность правящей верхушки управлять страной, вести войну становилась все более ясной всем.

Тяжелые уроки истории формировали сознание народа, рождали требование перемен. Поэтому народный дух уже не мог собраться так, как это было в 1812 г. Нужны были новые решения, новые исторические силы.

Историческая эпопея Шолохова, судьбы его героев отразили фантастически сложную эпоху войн, революционных бурь и преобразований. Школьная диалектика учит о противоречивом столкновении двух противоположных сил. Но уже в “Тихом Доне” герои столкнулись с борьбой минимум трех: неистовствовали стихии империалистической, гражданской и отечественной войны; отсюда – метанья и терзанья героев, крушение дома Мелеховых, мучительные поиски выхода. И только Мишатка как лучик надежды.

Роковая “диалектика троичности” в потоке внешних и внутренних столкновений испытывала на излом народный дух казачества. “Между сегодняшним укладом казачьей жизни и социализмом – конечным завершением большевистской революции – непроходимая пропасть”, – убеждал Изварин Григория (2, 177). Исходя из этого, рождался казачий автономизм, сепаратизм, абсолютно чуждый традициям духа казаков – защитников и умножителей великого российского государства. Разрешение этого противоречия история представила в ходе Великой Отечественной войны, когда доблесть казачества проявила себя в воинских соединениях Доватора, Селиванова, Кириченко, Плиева. Шолохов своим чутким сердцем и острым умом постигал процесс консолидации народного духа, устранения тех уродливых наваждений, которые были рождены традициями насилия, гражданской войной, нетерпимостью, мстительностью, предубеждениями и фанатизмом.

И здесь примиряет смерть. “...Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову, отшептала им поспевающая пшеница, отзвенела по камням безымянная речка, текущая откуда-то с верховьев Гремячего буерака... Вот и всё!”

(6, 343).

Позиция Шолохова прозрачно ясна. Он на стороне революционных сил, взявшихся преобразовать страну; он верит в торжество социалистического идеала, который призван соединить традиционные формы коллективного труда, общинных отношений, артельности с современной индустриальной мощью. В то же время он понимает противоречивость этого процесса, выступающего подчас в крайних, насильственных, отталкивающих формах. Прочитав страницы Шолохова, посвященные вешенскому восстанию, нарком НКВД Ягода, по словам писателя, бросил ему вызов:

– А Вы, Михаил Александрович, оказывается, контрик.

Нет, Шолохов был бойцом революции, но он отвергал ее крайности; все его чувства на стороне людей труда, не с Листницким, Островновым, Половцевым, не с теми, кто заигрывал с немцами или англичанами.

Приближалось новое испытание для народного духа; его грозовые всполохи осветили и опалили донскую степь, нанесли непоправимые раны самому писателю, поставили перед ним грандиозную задачу: изобразить подвиг народа в величайшей из войн в истории.

В разговорах Шолохов не раз обращался в своих воспоминаниях к Сталину, которого писатель глубоко уважал без низкопоклонства. Он рассказывал о встрече со Сталиным после войны, когда тот спросил писателя:

– Сколько лет прошло после войны 1812 года до выхода романа “Война и мир”?

– Да более полувека.

– Мы столько ждать не можем.

Это была просьба-совет. “Они сражались за Родину”, “Судьба человека” были подходом к широкой эпопее о Великой Отечественной войне. Однако изменившийся исторический климат помешал писателю осуществить широкий замысел. Много менялось в общей обстановке, в судьбах людей, но дух того народа, который воспел писатель, жил в делах, в быту, в фольклоре, традиции, казачьей песне.

Незабываемы встречи в шолоховском доме, когда вся его семья собиралась за столом: и Мария Петровна, и дети – Светлана, Маша, Саша и Миша. Тогда нередко звучали старинные песни “Ой, мороз, мороз, не морозь меня”, “Ах, пчелочка златая, ай, что же ты журжишь”,

Поехал казак на чужбину далеку,

На добром своем он коне вороном,

Свою он краину навеки покинул,

Ему не вернуться в отеческий дом.

* * *

Отношение к прошлому, к истории, к памяти о делах и думах народных неизбежно включено в актуальный мир сегодняшней культуры. Существует много способов правдоподобно исказить минувшее бытие. Один из них – самый умный, тонкий, трудно опровергаемый – упомянут был великим философам Гегелем: исследователь выдает дух своего времени за дух минувших дней. В этом случае “дух, которым проникнут историк, оказывается иным, чем дух этих эпох” [3]. В подобном случае “исторические факты заменяют субъективными выдумками, которые признают тем более удачными, чем они смелее, т.е. чем ничтожнее те мелкие обстоятельства, на которых они основываются, и чем более они противоречат важнейшим фактам истории” [3, с.9].

Но имеют ли эти предостережения силу и значение вне сурового мира исторической науки? Можно ли их относить к вольному полету фантазии художника, к его творческим конструктам, поискам, вдохновениям? Видимо, да, если дух художника адекватен исторической правде, народному духу.

В такой же мере предостережение Гегеля должно быть отнесено и к тем историографам, которые пытаются установить меру указанного соответствия индивидуального духа художника универсальному духу народа. На этом пути подстерегают многие опасности, и одна из них связана с ехидным замечанием Гегеля: собственная малость видит окружающие предметы в соответственно уменьшенном виде.

Так ничтожный дух современных литературных пигмеев не в силах подняться до понимания такого явления в художественной жизни человечества, каким явилось творчество Михаила Александровича Шолохова, они обречены дряхлеть над своими выдумками, вздором.

...Это было вскоре после освобождения Н.С. Хрущева от всех занимаемых им постов. Секретарь Ростовского обкома партии М.К. Фоменко пригласил к себе в дом Шолохова, первого секретаря обкома Скрябина и меня с супругой. За столом шла оживленная беседа. Неожиданно Скрябин вспомнил о недавнем фельетоне в “Литературной газете” “За голубым забором”. Статья с долей ехидства критиковала писателя Николая Вирту за то, что тот якобы отгородился от жизни на своей даче с дощатым забором.

– Ты сам отгородился голубым забором, – сказал Скрябин, обращаясь к Михаилу Александровичу. Тот нахмурился и стал закипать. А Скрябин продолжал:

– Ты когда-то, кажется, собирался пригласить Хрущева к себе в Вешки. Вот теперь он свободен, почему же бы тебе его не пригласить?

Видя, что страсти накаляются, я подбежал к роялю и стал что-то наигрывать, чтобы как-то сгладить возникшую неловкость. А Шолохов внезапно посуровел, поднялся и сказал:

– Вы все пройдете, о вас забудут, а я вечен!

И вышел.

Тяжелые это слова: я – вечен! И верные: как вечен дух народа, которому отдал художник все силы своего дарования.

Литература

1. Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1985 – 1986. Далее ссылки на произведения писателя даются по указанному изданию в тексте статьи (первая цифра – том, вторая – страница).

2. Маркс К. Разоблачения дипломатической истории восемнадцатого столетия // Вопросы истории. 1989. № 4. С. 10.

3. Гегель. Философия истории // Соч. Т. 8. М.; Л., 1935. С. 6 – 8.

1996 г.

Всеотзывчивость сердца и ума

Великое множество умных и добрых слов написано и сказано о Пушкине на протяжении долгих лет. Но, пожалуй, самая пронзительная оценка его роли в судьбах русской культуры была дана Гоголем: “Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в конечном его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет”. [1] Эти слова Гоголя устанавливают беспощадную меру, норму, критерий, масштаб, исходя из которых должны формироваться в России общественные и индивидуальные оценки и самооценки. Ведь отмеренные 200 лет уже истекают…

Но сохранился ли в народе дух его величайшего поэта, в котором произошла концентрация всего предшествующего, духовного, интеллектуального, художественного и политического развития России?

“Отечество Свободы просвещенной”, – эти слова взяты из пушкинской “Деревни”; они и ныне звучат как лозунг, призыв и надежда. Не следует осовременивать Пушкина, но надо пушкинизировать современность, взглянуть на нее его глазами, приложить к ней его строгую мерку.

“Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу”, – так писал поэт и о себе сказал: “Во мне не дремлет дух великого народа”. Нет, не слепое умиленье перед самоваром и сарафаном, не призыв лаптем щи хлебать под развесистой клюквой (а это ныне модно) двигала поэтом. Он видел темные стороны нашей истории и быта. Вспомним сарказм из “Станционного смотрителя”: “В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай, ввелось в употребление ум ума почитай? Какие возникли бы споры! И слуги с кого бы начинали кушанья подавать?”

Словно обращаясь к нашим дням, Пушкин предостерегал: “Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости”.

Пушкин был яростным врагом социальной несправедливости, “барства дикого” и “рабства тощего”. Он как бы предварил вывод Александра Блока: “Знание о социальном неравенстве есть знание высокое, холодное и гневное”.

Миру несправедливости и насилия поэт бросает беспощадные строки:

Везде ярем, секира иль венец,

Везде злодей иль малодушный,

А человек везде тиран иль льстец,

Иль предрассудков раб послушный.

И это не только в крепостной России. Вот заключение Пушкина о положении в Англии: “Прочтите жалобы английских фабричных работников: волосы встают дыбом от ужаса”. Пушкин пишет об “отвратительном цинизме” и “нестерпимом тиранстве” американской демократии; он предлагает воздвигнуть плотину “против наводнения демократией, худшей, чем в Америке (читали ли Токвиля?). Я еще под горячим впечатлением от его книги и совсем напуган ею”. А ведь Пушкин не знал американского напалма во Вьетнаме, бомбежек Ирака и пожарищ Белграда, звериной дикости НАТО.

Как актуален ныне пушкинский вопрос: “Не может быть, чтобы людям со временем не стала ясна смешная жестокость войны”. Увы, многие до сих пор видят в войнах единственный путь решения социальных проблем, национальных конфликтов.

Наш поэт был подлинным гуманистом. И его гуманизм не ограничивается деятельной любовью к отечеству, светлым патриотизмом. Своей мыслью он охватывает весь мир. Он мечтал о том времени, “когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся.” Любопытно отметить, что эта идея роднила Пушкина с его любимым английским поэтом Байроном. Тот в “Чайльд Гарольде” использовал выражение “соединенные народы”, которое по инициативе Черчиля было закреплено за Организацией Объединенных Наций. И эту инициативу топчет современный террористический империализм НАТО.

Пушкин любил свой дом, “родное пепелище”. Он желал видеть свою страну великой и славной. Не от него ли строки Маяковского:

Отечество славлю,

Которое есть,

Но трижды –

Которое будет.

Пушкин призывал гордиться славой своих предков, но не прощал виновникам исторических смут, бедствий и провалов; самый яркий пример – Гришка Отрепьев.

По поводу другого аналогичного самозванца Маркс писал: “Нации, как и женщине, не прощается минута оплошности, когда первый встречный авантюрист может совершить над ней насилие” [2]. Это о тех, кого с презрением отвергал Пушкин:

Любви стыдятся, мысли гонят,

Торгуют волею своей,

Главы пред идолами клонят

И просят денег да цепей.

Поэт казнит, поэт венчает… Муза Пушкина венчала тех, кто созидал силу и блеск Отечества. Отсюда его отношение к Петру:

В гражданстве северной державы,

В ее воинственной судьбе,

Лишь ты воздвиг, герой Полтавы,

Огромный памятник себе.

Объективную историческую неизбежность и оправданную временем прогрессивность деяний Петра созвучно Пушкину оценивал далекий, казалось бы, от него Маркс, когда указывал, что ни одна великая нация никогда не существовала и не могла существовать в таком отдаленном от моря положении, в каком первоначально находилось государство Петра Великого. России пришлось отстаивать свою независимость от многих иноземных завоевателей; строки Пушкина судили польскую интервенцию, шведских захватчиков, французское нашествие. И с открытым сердцем Пушкин присоединился бы к словам другого русского гения, академика Вернадского, сказанным в 1917 г.: “Огромная и сплошная территория, добытая кровью и страданиями нашей истории, должна нами охраняться как общечеловеческое достижение, делающее более доступным, более исполнимым наступление единой мировой организации человечества” [3]. Невежественные ничтожества не могут вместить в своих мозгах ни великих мыслей, ни великой страны.

Трагедии истории испытывали главную ценность русского народного духа – интернационализм

В июне 1942 г. погибла мать великого писателя Земли русской Михаила Александровича Шолохова. Смерть наступила от немецкой бомбы. Вместе с ней сгорели рукописи писателя. В Тегеране был растерзан Александр Грибоедов толпой черни, которую направляла английская рука. Пушкин погиб от пули француза. Не рождает ли все это неистребимую неприязнь ко всему иноземному?

Но, несмотря на все трагедии и беды истории, народ не замкнулся в национальной самоограниченности, его духу органически присуще то, о чем Гоголь говорил по поводу Пушкина: “И как верен его отклик, как чутко его ухо! Слышишь запах, цвет земли, времени, народа. В Испании он испанец, с греком – грек, на Кавказе – вольный горец в полном смысле этого слова”. Никакого национализма, никакой великодержавности – завет и традиция Пушкина. Любая демагогия в этой среде приводит лишь к разрушению страны, горю и бедам. Опыт последних лет достаточно очевиден.

В свое время академик В.И. Вернадский сделал глубокое наблюдение: “Для Гете происходило то, что сейчас происходит с А.С. Пушкиным, о мировом значении которого едва подозревали современники и ближайщие к нему поколения” [4].

Любопытно отметить, что среди “ближайших к нему поколений” мировое значение Пушкина из зарубежных мыслителей оценили двое: Маркс и Энгельс. Известна оценка экономических взглядов Онегина, приведенная Марксом. Энгельс составил характерный ряд имен, излагая метод изучения иностранного языка: “читать со словарем самые трудные произведения классического автора, какие только можно найти. Так, итальянский я начал с Данте, Петрарки и Ариосто, испанский – с Сервантеса и Кальдерона, русский с Пушкина” [5].

В Пушкине воплотилось нравственное триединство истины, добра и красоты, о котором мечтали лучшие умы человечества со времен античности. Он хранил в себе страстную верность людям, Отечеству, художественной идее. “Вы, нынешние, ну-тка!”

Его муза причудливо и органично сочетала в единстве дух европейского просвещения и русского язычества, античности и современности, Востока и Запада, мудрого рационализма и светлой чувственности. “Мысль! Великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль”. “Мужественное напряжение мысли” – вот что радует и привлекает поэта.

Пушкин стремится понять и воплотить в художественных образах дух времени, исторического процесса. Он рассуждает о судьбах цивилизации, классовом делении обществе (de la division des classes), революционных и реакционных процессах в истории Петра и “mouvement retrograde”. Ему претит американская демократия и узколобый клерикализм.

Он с презрением отвергает наскоки невежд и пачкунов на историю отечества: “Некоторые люди не заботятся ни о славе, ни о бедствиях отечества”. “Гордиться славой своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие”. “Обременять вымышленными ужасами исторические характеры и не мудрено и не великодушно”,– советует Пушкин нашим современникам. А сколь актуально его политологическое суждение: “Но одно дело произвести революцию, другое дело – это закрепить ее результаты”.

В своих размышлениях, в стихах и прозе А.С. Пушкин непрерывно возвращался к коренным проблемам общественного бытия, к диалектике личности и социума, государства и власти, правителей и народа. Это можно проследить от юношеской ноэли “Ура! В Россию скачет кочующий деспот” до “Дубровского”, от “Медного всадника” до “Капитанской дочки” и “Бориса Годунова”. Вспомним “развратную государыню” и “плешивого щеголя”.

В критической публицистике нередко проблему “Медного всадника” сводят к антитезе: власть и рядовой гражданин, могучий деспот и обыватель, бронзовый истукан и бедный страдалец. Но это лишь внешний слой повествования.

Сопоставление с “Езерским” показывает, как тщательно Пушкин старался лишить своего Евгения какой-либо исторической, гражданской значимости. Нет, он не представитель третьего сословия (“Из бар мы лезем в tieras-etat”), он даже не мещанин (“Я мещанин, как вам известно, и в этом смысле демократ” – самосарказм поэта).

И тем не менее Евгений и Петр объединены поэтом общей исторической рамой (берег пустынных волн), общим бедствием, разгулом стихий. И в этой смуте жалкий Евгений неожиданно пытается подняться выше повелителя России: Петр оседлал лишь коня, Евгений взгромоздился на каменного льва.

В этом отношении становится понятной знаменитая угроза:

Добро, строитель чудотворный!–

Шепнул он, злобно задрожав,–

Ужо тебе!…

Петр – создатель мощной державы, основатель великого народа, строитель заводов, фабрик, мануфактур, каналов – находит себе врага в самом ничтожном и слабом существе империи, в мелком чиновнике и мещанине. (Вспомним Герцена: “Все реки истории теряются в болотах мещанства”.)

В образе и судьбах Евгения А.С. Пушкин в художественной форме изображает трагическую диалектику отчуждения индивида от общественной власти, завершающуюся гибелью индивида, стремление преодолеть это отчуждение путем отождествления себя с властью. Аналогичным было желание приобщить себя к власти через сопричастность к Петру в “Капитанской дочке”. Психологически люди искали Петра в Пугачеве, пусть даже в образе Петра III.

По А.С. Пушкину, Петр и Евгений тождественны, но лишь как полярные противоположности, реализующие трагическую диалектику власти и народа.

Однако не только в “Медном всаднике” А.С. Пушкин обсуждает проблему власти. В “Борисе Годунове” нравственным антиподом царя выступает Юродивый, а инициатором смуты – Пимен, подсказавший Григорию мысль о самозванстве: “Он был бы твой ровесник и царствовал”. А.С. Пушкин сознательно убирает из трагедии сцену у стен монастыря со злым чернецом, чтобы очевиднее выступила роль Пимена: государственное начало Бориса, его творческие планы перечеркнуты тихим и скромным чернецом-интеллектуалом. И Григорий подхватывает эстафету:

А между тем отшельник в темной келье

Здесь на тебя донос ужасный пишет:

И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от божьего суда.

В своей трагедии Пушкин заключает триединство: диссидент, авантюрист, интервент.

Недавно стал свидетелем шутливого диалога:

– Кого имел в виду Пушкин в своих строках: “Ах, ножки, ножки! Где вы ныне?”

– Ну, конечно же, ножки Буша, – ответил лукавый собеседник.

Эта реакция вполне естественна для вестернизированного, американизированного сознания многих соотечественников. В самом деле, наконец-то освежающий западный ветер приобщил нас к современной цивилизации. Нам стали радостно близки и понятны сникерсы и твиксы, памперсы и пейджеры, шоу-бизнесы и поп-арт, брейн-ринги и хит-парад, ток-шоу и ретро-шлягеры; мы сроднились с бартером, дилерами, киллерами и триллерами; нам уютно с менеджментом и маркетингом.

– Ну и что из этого? – возразит интеллектуал. – Новые явления рождают новые термины; не называть же коктейль-холл ерш-избой? К тому же вспомним Пушкина: “Но панталоны, фрак, жилет, всех этих слов на русском нет”.

Такой утилитарный подход объясним, однако во всем должна быть мера, ограничивающая инновацию от идолопоклонства в модерновых капищах. Но именно против идолопоклонства предупреждал Пушкин:

Мы любим муз чужих игрушки,

Чужих наречий погремушки.

С осуждением писал поэт своему другу Вяземскому: “Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда”. И словно обращаясь к современным зоилам отечественной истории, говорил растерявшемуся Чаадаеву: “Но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю наших предков, такой, какой нам бог ее дал”. Эта категорическая оценка отнюдь не отвергает острых, критически беспощадных высказываний Пушкина в адрес российской действительности и отдельных ее деятелей. Он был чужд квасному воспеванию сарафанов и самоваров. Великий поэт обладал поистине планетарным или, как сейчас говорят, глобальным восприятием действительности: Россия и Европа, Старый и Новый Свет, Восток и Запад – все эти проблемы подверглись испытанию и анализу со стороны его великого духа. Он постоянно настаивал на необходимости освоения культурного наследия Запада и сожалел по поводу того, что “долго Россия оставалась чуждою Европе”.

В то же время философия Пушкина неизбежно вращалась вокруг судеб Отечества, вокруг его роли в становлении западной цивилизации: “России определено было высокое предназначение… Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы… Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией”. Вспомним, что второй раз в истории цивилизацию Европы от фашистского варварства спас Советский Союз.

Свободы сеятель пустынный, Пушкин хотел видеть свое отечество не только великим, но просвещенным, поскольку разум – залог свободы. Сила мысли, свет разума – основа мировоззрения Пушкина. Ему противно, когда “невежду пестует невежество слепое”. Он с иронией осуждает общество, где “все враги наук, все глухи, лишь не немы”. Он с иронической надеждой призывает:

Дай бог, чтоб милостию неба

Рассудок на Руси воскрес,

Он что-то, кажется, исчез.

Величие Пушкина в том, что он воспринял, впитал в себя всю мировую традицию культуры: светлого рационализма от глубокой античности, лукавого русского язычества до эпохи Ренессанса, торжества идей Просвещения. “Что же и составляет величие человека, как не мысль!”– восклицает поэт.

Ему очевидны и те силы, традиции, которые препятствуют торжеству рациональной мысли:

Но знаешь сам: бессмысленная чернь

Изменчива, мятежна, суеверна,

Легко пустой надежде предана,

Мгновенному внушению послушна,

Для истины глуха и равнодушна,

И баснями питается она.

Именно отсюда, по логике Пушкина, Шуйский делает практический вывод: “Давай народ искусно волновать”. В своем “Борисе” поэт показал, как это делалось в прошлом и дал образец предвидения. При этом для Пушкина чернь – это не только низы, он клеймил и светскую чернь.

“Да здравствует разум!”– восклицал поэт. При этом он имел в виду и Ломоносова, ставшего первым русским университетом, и Лобачевского, с идеями которого он познакомился, находясь в Казани. А как актуальны пушкинские строки:

Чтоб в Академии почтенной

Воскресли члены ото сна.