Часть 3.

Порфирий повторяет вкратце все, что было сказано выше. Так как мы уже

выяснили, говорит он, что такое род и что такое вид, так как мы уже дали им

определения и усвоили, что род всегда разделяется на много видов, нам

остается, говорит он, добавить, что все вышестоящие сказываются о стоящих

ниже, а наоборот - никогда. И он подобающим образом разъясняет это

положение, столь важное для понимания предикации. Он доказывает, что род

всегда разделяется на множество видов в соответствии со своим определением.

Ведь Порфирий сам определил род как то, что сказывается о многих различных

по виду вещах в [ответ на вопрос] "что это?". Но ведь многие различные по

виду вещи - это не что иное, как многие виды; а о чем род сказывается - на

эти самые части он как раз и разделяется. Таким образом, из самого

определения с очевидностью следует, что у одного рода всегда много видов;

что род сказывается о видах, а вид - об индивидах; что все вышестоящие

сказываются о нижестоящих, но никоим образом не наоборот.

Последнее я, пожалуй, поясню немного подробнее. Мы уже говорили о том, что

вышестоящие - это субстанциальные роды. Уже потому одному, что они роды,

они шире, чем какие бы то ни было виды. Ибо род не мог бы делиться на

множество видов, если бы не был больше любого вида. А раз так, то родовое

имя подходит виду целиком: объем рода не только достаточен, чтобы

сравняться с данным видом, но превосходит объем вида как такового. Таким

образом, человек есть животное, поскольку именем "животное" охватывается и

человек и множество других животных. Но никто, пожалуй, не скажет, что

всякое животное - это человек; ибо имени человека не хватит обнять все

"животное" целиком: ведь объем человека" меньше и никоим образом не может

сравняться с [объемом] родового имени. Таким образом большие сказываются о

меньших, и связь эта необратима, так что меньшие не сказываются о больших.

Что же касается равных [по объему понятий], то между ними существует

обратимая связь в силу их природного равенства. Возьмем, к примеру, лошадь

и [существо], способное ржать: они связаны равенством так, что ни лошадь не

существует иначе, как способная ржать, ни способность к ржанию - без

лошади. Так что всякое способное к ржанию [существо] оказывается лошадью,

и, наоборот, всякая лошадь умеет ржать.

Далее, все вышестоящие сказываются не только о ближайших нижестоящих, но и

о стоящих еще ниже этих нижестоящих. Ведь мы согласились с тем, что все,

кто стоит выше, сказываются обо всех, стоящих ниже: а те, что стоят под

стоящими ниже высших [родов], оказываются стоящими во много раз ниже их.

Так, субстанция сказывается о "животном", стоящем ниже ее; но еще ниже

"животного" стоит "человек" - и субстанция сказывается также и о

"человеке"; наконец, ниже "человека" стоит Сократ: и о Сократе будет

сказываться субстанция.

Итак, виды сказываются об индивидах; роды - о видах и об индивидах, но не

наоборот; ибо ни индивиды не могут сказываться о видах и о родах, ни виды о

родах. Получается, что наивысший род может сказываться обо всех взаимно

подчиненных родах, и о видах, и об индивидах, о нем же самом не сказываетс

ничто. Последний же род, то есть такой, который помещается непосредственно

перед наинизшими видами, может сказываться только об этих видах и об их

индивидах; вид, как мы говорили, сказывается об индивидах, а индивиды - об

отдельных вещах, как Сократ и Платон; впрочем, индивидам в наибольшей

степени соответствует такое обозначение, как указание пальцем: например,

эта вот скамья или вот этот приближающийся [человек]. Кроме того, индивиды

обозначаются посредством неких присущих им акцидентальных свойств: если кто

захочет обозначить таким способом, например, Сократа, он не назовет его

Сократом - ведь может по случайности и другой человек зваться Сократом, -

но скажет "сын Софрониска", если, конечно, у Софрониска один сын. Таким

образом, индивиды по большей части обозначаются либо без произнесения имени

- посредством указания пальцем они представляются зрению или осязанию; либо

с помощью собственного имени, если это единственное имя индивида; либо

через родителей, если у них единственный сын; либо посредством любого

другого привходящего признака, свидетельствующего о единичности; иначе

говоря, эти привходящие признаки должны сказываться только об одном данном

[предмете] так, чтобы их оказывание или название не могло переходить на

другой какой-нибудь предмет, как переходит родовое название на виды и

видовое - на индивиды.

"[Вещи] такого рода называются индивидами потому, что каждая из них состоит

из такого набора собственных свойств (proprietates), который не может быть

тем же ни в одной другой [вещи]. Ибо собственные свойства Сократа никогда

не будут теми же ни в ком из отдельных [людей]. Напротив, свойства человека

- я имею в виду общего человека - будут одни и те же у многих, даже более

того - у всех отдельных людей поскольку они - люди".

Так как немногим выше Порфирий упомянул об индивидах, теперь он пытаетс

раскрыть смысл этого слова. Разделены могут быть только те [вещи], которые

являются общими для многих: ибо в них отделяются [друг от друга] те

[предметы], для которых они являются общими, чью природу и чье сходство они

охватывают. Те же [предметы], на которые разделяется общее, причастны

природе общего, и совокупность свойств общего подходит тем [предметам], дл

которых оно общее. Напротив, совокупность свойств индивида ни для кого не

бывает общей. Например, свойства Сократа: допустим, он был лысый, курносый,

с отвислым животом, - ни эти, ни все прочие очертания его тела, ни взляды,

ни черты характера, ни звук голоса не подойдут никому другому: эти

собственные свойства Сократа, которые произошли от привходящих признаков и

составили образ и внешность Сократа, не подойдут ни одному другому

человеку. Но если чьи-либо свойства ничему не подходят, то они не могут

быть и общими для чего бы то ни было. А если чьи-либо свойства ни для чего

не являются общими, то ничто не может быть причастно его свойствам. Но то,

чьим свойствам ничто не причастно, не может быть разделено на те вещи,

которые ему не причастны. Следовательно, те, чьи свойства не подходят

ничему другому, правильно называются неделимыми (indivi-dua). Напротив,

совокупность свойств человека, то есть видового [понятия] подходит и к

Платону, и к Сократу, и ко всем прочим людям; но совокупность

акцидентальных свойств каждого из этих людей ни в коем случае не может

подойти ни одному другому отдельному [человеку].

"Таким образом, индивид охватывается видом, а вид - родом. Ибо род есть

целое, индивид - часть, а вид - и целое и часть. При этом часть есть часть

другого, целое же - не целое чего-то другого, но целое по отношению ко

[многим] другим. Ибо целое есть целое по отношению к частям.

Впрочем, о роде и виде, о том, что такое в высшей степени род и в высшей

степени вид, о тех родах, которые одновременно являются и видами, о том,

что такое индивиды, и о том, сколько значений имеют слова "род" и "вид",

сказано достаточно".

Порфирий вкратце повторяет то, что гораздо подробнее изложил выше: что

индивид охватывается видом, а вид, в свою очередь, родом. Причину этого

Порфирий видит в том, что всякий род есть целое, а индивид - часть. Ибо

род, поскольку он есть целое, охватывает целое, будь это [другой род или]

вид. Ведь вид тоже есть целое, но не так, как род, а как то, что подчинено

роду. Следовательно, род, поскольку он именно род, есть целое для видов:

ведь он всегда охватывает виды. Индивид же, напротив, всегда есть часть,

ибо совокупность его свойств никогда не охватывает что-нибудь другое. Вид

же является и частью и целым: частью рода и целым для индивидов.

Будучи частью, вид соотносится с единичностью, а будучи целым - с

множественностью. В самом деле, поскольку род предшествует многим видам,

каждый из видов - один - является частью рода - тоже одного. Поскольку же

вид предшествует многим индивидам, постольку он является целым не дл

одного индивида, но по отношению ко многому. Ведь целым называется именно

то, что содержит и охватывает многое. Ибо для того, чтобы что-то было

частью, достаточно, чтобы оно одно было частью чего-то одного; но чтобы

было целое, недостаточно, чтобы одно было целым одного же. Поэтому [и

говорит Порфирий, что] вид есть часть другого, целое же - для других.

Итак, относительно рода и вида сказано и что такое наивысший род: а именно

тот, которому не предшествует ни один другой род; и что такое последний

вид: тот, которому не подчинен ни один вид; и что такое роды и виды

одновременно или взаимно подчиненные: им предшествует что-либо высшее и

подчинено что-либо низшее; и что такое индивиды: это те, чьи собственные

свойства не подходят ничему другому; и сколько значений имеют слова "род" и

"вид". А именно: род может обозначать множество или начало рождения, или

причастность субстанции; вид же -[внешний] облик или подчиненность роду.

Обо всем этом сказано достаточно. Покончив с этими вопросами, я завершаю

третий раздел (volu-men), с тем чтобы четвертую книгу посвятить

отличительному признаку.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

Приступая к рассуждению об отличительном признаке, нам не придется решать

вопрос о порядке изложения, как это было при исследовании рода и вида. В

тот раз нам пришлось выяснять, почему род предшествует всем остальным

[сказуемым] и почему именно о нем следует говорить в первую очередь, а

также почему сразу вслед за родом нужно поместить вид. Но теперь говорить о

том, почему вслед за видом мы принялись сразу за отличительный признак,

было бы излишне: ведь немногим раньше нам пришлось даже колебаться, не

следут ли поставить его прежде вида. Ну а если нас удивляло, что вид

относится вперед отличительного признака, несмотря на то, что отличительный

признак и содержательнее, и по объему шире, чем вид, то кто же станет

удивляться, если мы теперь поставим этот признак в порядке изложени

раньше, чем собственный и привходящий признаки? Ведь собственный признак,

как будет показано выше, принадлежит всегда одному виду; привходящий же

признак обозначает некую внешнюю природу и вовсе не сказывается о

субстанции; а отличительный признак сказывается, с одной стороны, о многих

видах, с другой же - именно о субстанции. Однако, довольно об этом, пора

перейти к словам самого Порфирия.

"Об отличии (differentia) говорят вообще (commuruter), в собственном смысле

(proprie) слова и в самом собственном смысле (magis proprie). Вообще, что

одно отличается от другого, говорят тогда, когда что-либо отличается от

самого себя или от другого за счет какой-либо инаковости (altentas). Так,

Сократ отличается от Платона; и от самого себя в бытность свою мальчиком он

отличался, возмужав; и, отдыхая, отличается от себя, занятого делом; и

всегда, в каком бы состоянии он ни находился, в нем можно наблюдать

инаковость [по сравнению с чем-нибудь]. В собственном смысле, что одно

отличается от другого, говорят, когда одно отличается от другого за счет

неотделимого привходящего признака. Неотделимый привходящий признак - это,

например, курносость, голубой цвет глаз или оставшийся от раны шрам. В

самом же собственном смысле говорится что одно отличается от другого,

тогда, когда их отличает видообразующее отличие (specifica differentia):

так человек отличается от лошади видообразующим отличием - качеством

разумности".

Выше мы уже говорили о том, что одно может отличаться от другого трем

способами: родом, видом и числом, причем одна вещь отличается от другой

либо субстанциальными отличиями, либо акцидентальными. В самом деле, те

вещи, что отличаются друг от друга родом или видом, разделены

субстанциальными отличиями: ведь роды и виды образуются именно с помощью

субстанциальных отличий. Так, отличие в роде между человеком и деревом

производится качеством способности к ощущению. Ибо именно это качество,

будучи прибавлено к "одушевленному", дает "животное", а будучи отнято, дает

"одушевленное, неспособное к ощущению", т.е. именно то, что представляют

собой растения. Следовательно, человек и дерево различаются по роду, так

как не могут быть вместе отнесены к роду "животного": они разделены

отличительным признаком "способности к ощущению", который образует род

одного из них - человека.

Ясно, что и различающиеся по виду вещи отделены друг от друга также

субстанциальными отличиями: например, человек и лошадь разделены

субстанциальными отличиями разумности и неразумности. Индивиды же,

различающиеся только по числу, разделены только акцидентальными отличиями,

причем акциденции могут быть отделимыми и неотделимыми. Отделимые - это,

например, двигаться, спать; так, тот, кто погружен в сон, отличается от

бодрствующего. В отношении же неотделимых привходящих признаков отличается,

скажем, человек высокого роста от маленького.

Так, вот, Порфирий собрал все эти разновидности отличия [и распределил их]

по трем [группам], дав каждой имя, которым будет пользоваться и

впоследствии. Всякое отличие, говорит он, называется либо отличием вообще,

либо собственным, либо наиболее собственным отличием. За отличие вообще

Порфирий принимает такое, которое указывает на какую-либо акциденцию,

составляющую ту или иную инаковость: так, допустим, Платон может отличатьс

от Сократа тем, что один сидит, а другой разгуливает, или тем, что один -

старик, а другой - юноша. Точно так же кто-нибудь отличается часто от

самого себя, если, предположим, сейчас он что-нибудь делает, а раньше

отдыхал, или если сделался юношей, в то время как недавно еще был в нежном

младенческом возрасте. Эти отличия названы общими потому, что не могут быть

собственными отличительными признаками чего бы то ни было и обозначают

только отделимые акциденции. Ведь стоять, сидеть, делать что-нибудь или не

делать свойственно многим, пожалуй, почти всем: ясно, что все это -

отделимые привходящие признаки. Поэтому если [две вещи] различаются именно

такими признаками, мы говорим, что они разделены общими отличиями. Далее,

быть мальчиком, юношей или старцем - это тоже не что иное как отделимые

привходящие признаки. Ведь продвигаться от детства к юности, от юности к

старости, и дальше, вплоть до самого дряхлого возраста, мы вынуждены самой

природой. Правда, можно и усомниться в том, что форма каждого тела отделима

от него каким бы то ни было образом. Однако она действительно отделима:

ведь никто не может сохранить свой облик постоянным на длительное время.

Именно поэтому вернувшийся из путешествия отец не может, увидев юношу,

узнать в нем оставшегося дома ребенка, ибо прежняя форма постоянно

меняется, и даже сама инаковость оказывается всегда разной.

Таким образом, мы установили, что подобные общие различия связаны, как

правило, с отделимыми акциденциями; собственными же называются те отличия,

которые обозначают неотделимые акциденции. Так, один человек рождается с

голубыми глазами, другой - со вздернутым носом; до тех пор пока у них есть

глаза и нос, один всегда будет голубоглазым, а другой - курносым от

природы. Такого рода акцидентальные отличия тела могут приобретать и иначе

[т.е. не от природы]: так, если нанесенная кому-нибудь рана зарубцуется и

оставит шрам, этот шрам станет собственным отличительным признаком; ведь

его владелец будет отличаться от кого-либо другого тем, что у него есть

шрам, а у другого нет.

Наконец, все эти отделимые и неотделимые привходящие признаки бывают

привходящими от природы или извне. От природы - например, детство, юность и

весь телесный облик. Они и такие, к примеру, неотделимые акциденции, как

голубизна глаз и курносость, привходят от природы. Иначе же привходят

такие, как прогуливаться или бежать: их производит не природа, но одна

только воля. Природа дала возможность [действия], но не само действие;

поэтому [действия] - это примеры отделимых привходящих извне признаков.

Неотделимый же извне привходящий признак - это когда рана зарубцуетс

шрамом.

А наиболее собственными отличиями называются такие, которые образуют не

акциденцию, а субстанцию, как разумность [образует субстанцию] человека:

ведь человек отличается от остальных тем, что он разумный, или тем, что он

смертный. Таким образом, наиболее собственными отличиями называются такие,

которые показывают субстанцию каждой вещи. В самом деле, если отличительные

признаки первой [разновидности] называются общими потому, что они отделимы

и присущи всем; и если другие называются собственными отличиями потому, что

неотделимы, хотя и относятся к числу акциденций, то названия наиболее

собственных по праву заслуживают те, которые не только не могут быть

отделены от подлежащего, но составляют самый вид и субстанцию этого своего

подлежащего.

Эти три разновидности отличительных признаков, то есть общие, собственные и

наиболее собственные отличия, подразделяются далее по их отношению к роду,

виду и числу. Ибо общие и собственные отличия составляют [группу] отличий

по числу; а наиболее собственные [разделяются] на отличия по роду и по

виду.

"Вообще говоря (universaliter), всякий отличительный признак, привходя к

какой-либо вещи, сообщает ей иной характер (alteratum). Но при этом общие и

собственные отличия [просто] изменяют (alteratum) вещь, а наиболее

собственные отличия делают ее другою (aliud). Ибо одни из отличий делают

вещь иной [по характеру], а другие превращают ее в другую вещь. Так вот те,

которые делают из вещи нечто другое, называются видообразующими отличиями,

а те, которые изменяют - просто отличиями. Так, отличительный признак

разумности, присоединяясь к животному, создает другую вещь и образует

[новый] вид животного. А отличительный признак движения делает [вещь только

несколько] иной, нежели та же вещь в состоянии покоя. Таким образом, одни

оличия создают нечто другое, а другие только вносят изменения".

Всякое отличие создает разницу между какими-либо двумя [вещами]. При этом

все они сообщают вещи иной характер: будь то общее, собственное или

наиболее собственное отличие; ведь иной (alteratum) называется всякая вещь,

которая чем бы то ни было отличается от другой вещи (ab alio diversum). Но

если к такой разнице прибавляетя и видообразующее различие, тогда вещь не

просто становится иной (alteratum), но превращается в нечто другое (aliud).

Таким образом, "инаковость" (alteratio) есть более широкое (continens)

[понятие]; "другое" же содержится в [объеме] инаковости. Следовательно,

все, что является чем-то другим - иное, но не все иное может быть названо

чем-то другим. В самом деле, любая разница, созданная какими угодно

отличиями, составляет инаковость; но нечто другое получается только в том

случае, когда две [вещи] разделены субстанциальным отличием.

Итак, общие и собственные отличия, будучи, как мы уже сказали,

ак-цидентальными, производят только инаковость, но не создают чего-либо

другого. Отличия же наиболее собственные, поскольку они сказываются о

субстанции и о форме подлежащего, не только изменяют вещь и делают ее иной

- свойство общее для субстанциальных и акцидентальных отличий - но делают

из нее нечто другое: на это способны только такие отличительные признаки,

которые охватывают субстанцию и форму подлежащего. Так вот, отличия,

которые создают нечто другое, называются видообразующими, так как именно

субстанциальные отличия и образуют виды и отделяют каждый вид от всех

прочих таким образом, что он оказывается не просто иным по сравнению с

остальными, но представляет собой нечто совершенно другое. Поэтому все

отличия подразделяются на те, что делают вещь иной, и на те, что делают из

вещи нечто другое; первые - просто чистые отличия, вторые же называютс

видообразующими отличиями.

А чтобы было яснее, что такое иное (alteratum) и что такое другое (aliud),

приведем их описание и объясним его на примере. Другое есть то, что

отличается по виду, как, например, человек - от лошади: отличительный

признак разумности, соединяясь с "животным", создает [вид] "человека" и

делает из него нечто другое, чем лошадь. Но если, допустим, один человек

сидит, а другой стоит, то их разделяет только инаковость: она будет делать

одного из них иным по отношению к другому. Точно так же, если у одного из

них будут черные глаза, а у другого голубые, меж ними не будет никакой

разницы в том, что касается формы человека как такового; поэтому следствием

таких отличий будет только инаковость. А вот если мы предположим лежащую

лошадь и гуляющего человека, то лошадь будет и иной по отношению к человеку

и в то же время будет нечто [совсем] другое, нежели человек. Именно, она

будет дважды иная, и один раз - нечто другое. То, что совсем отлично по

виду, - это и иное и нечто другое. Ведь, как мы уже сказали, все, что

представляет собой нечто другое, - это тоже иное; но иное - это также и то,

что разделено лишь акцидентально, как, например, здесь: один гуляет, другой

лежит. Нечто другое же [эта лошадь представляет собой] только один раз:

[между ней и человеком стоят] отличительные признаю! разумности и

неразумности, называемые видообразующими, или субстанциальными. Итак, иное

- это то, что отличается от чего-либо каким бы то ни было образом. "На

основе отличительных признаков, создающих другие вещи, полу чаютс

разнообразные деления рода на виды и устанавливаются определения, состоящие

из рода и таких признаков; а на основе отличительных признаков, только

вносящих инаковость, существуют лишь изменения состояния вещи или ее

своеобразие (alterationes et aliquo modo se habentis permutationes)".

Еще в самом начале этого сочинения Порфирий заметил, что знание рода, вида,

отличительного, собственного и привходящего признаков весьма полезно дл

деления и определения. Точно как же и теперь он проводит деление самих

отличительных признаков, выделяя те, которые участвуют в делении и

определении, и те, что не участвуют. Дело в том, что деление рода на виды

должно осуществляться таким образом, чтобы виды отличались друг от друга

всем смыслом своей субстанции (ratione substantiae); поэтому-то, согласно

Порфирию, к делению не следует привлекать такие отличительные признаки,

значение которых сводится к отделимым и неотделимым акциденциям, которые

производят только инаковость, но не могут создать и образовать нечто

другое. Такие отличия бесполезны для деления. Следовательно, при делении

рода нужно отделить общие и собственные отличия и оставить лишь наиболее

собственные. Ибо они создают [другие] вещи, а именно этого, как видно, и

требует деление рода.

В определении участвуют тоже главным образом наиболее собственные отличия.

Общие и собственные отбрасываются как бесполезные. Ведь общие и собственные

отличия несут в себе привходящие признаки, относящиеся к различным родам, и

поэтому никак не касаются смысла субстанции; определение же как раз

стремится показать всю субстанцию. Напротив, видообразующие отличия, как

уже было сказано, образуют вид и достраивают (perficiunt) субстанцию.

Поэтому именно они - наиболее собственные - участвуют в делении рода и в

определении видов; [их можно назвать] теперь разделительными, так как они

приспособлены к разделению рода на части. Итак, будучи разделителями рода,

они создают нечто другое, чем было раньше, а при определении субстанции они

служат образованию видов. В самом деле, наиболее собственные [отличи

способны] как создавать нечто другое, так и быть видообразующими; поскольку

они создают другое, они служат делению, а поскольку образуют вид -

определению. Что же до общих и собственных [отличий], то они не создают

нечто другое, но только иное [по характеру], и вовсе не показывают

субстанцию, поэтому они равно отстранены и от деления и от определеня.

"Начав опять сначала, надо сказать, что из отличительных признаков одни

отделимы, другие - неотделимы. Так, двигаться и покоиться, быть здоровым,

болеть и прочие им подобные [игличия] - отделимы. Л имен, орлиный нос или

быть курносым, быть разумным или неразумным нс-отделимы. Из числа

неотделимых одни [присущи вещам] сами по себе (per se), другие же -

привходящим образом (per accidens). Так, разумность, смертность или

способность к учению присущи человеку сами по себе. А орлиный или курносый

нос - привходящим образом, но не сами по себе".

Выше Порфирий поделил отличительные признаки на три части, сказав, что они

бывают общие, или собственные, или наиболее собственные. Затем он поделил

их иначе, на две части, из которых одни создают нечто другое, а вторые -

изменяют [вещь]. Теперь он проводит третье деление, говоря, что одни

отличия отделимы, а другие - неотделимы. [Это значит], что любая вещь,

имеющая много отличительных признаков, может быть разделена много раз [и

многими способами], что явствует из самой природы отличия. Ибо всякое

деление производится по отличительным признакам, поэтому то, в чем много

отличительных признаков, содержит и возможность множества делений.

Животное, например, может быть разделено так: одни из животных разумны,

другие - неразумны. С другой стороны, одни смертны, другие бессмертны.

Кроме того, одни имеют ноги, а другие нет. Далее, одни питаются травой,

другие -мясом третьи - семенами.

Таким образом, не стоит удивляться, что само отличие делится многообразно.

Прежде всего Порфирий разделил его на три части и назвал их общими,

собственными и наиболее собственными отличиями. Второе деление объединило

общие и собственные под именем создающих иное, а более собственные - под

названием создающих нечто другое. Наконец, третье деление на отделимые и

неотделимые включило часть отличий, порождающих иное, в разряд отделимых, а

все остальные - в разряд неотделимых. Именно, неотделимыми названы из

порождающих иное -собственные, а также создающие нечто другое, то есть

наиболее собственные отличия. Они подразделяются дальше таким образом: одни

из неотделимых отличий существуют сами по себе, другие - акцидентально;

сами по себе - наиболее собственные, акцидентально - собственные.

"Присущее само по себе" говорится о том, что образует субстанцию чего-либо.

Если всякий вид существует постольку, поскольку он образован

субстанциальным отличием, то это отличие будет присуще подлежащему само по

себе, а не привходящим образом и не через посредство чего-либо другого,

как, например, чернота присуща человеческому лицу благодаря солнечному

жару. Такое отличие своим присутствием образует и сохраняет соответствующий

вид, как разумность [образует вид] человека: это отличие присуще человеку

само по себе, он потому и человек, что в нем присутствует разумность, и

если бы она его покинула, то и вид человеческий перестал бы существовать;

так что всякому ясно, чти субстанциальные отличия не могут быть отделимы.

Ведь их нельзя отделить от подлежащего, не уничтожив при этом природу

подлежащего.

Что же касается акцидентально (secundum accidens) неотделимых отличий, тех,

что зовутся собственными, как, например, горбоносость или курносость, то

они называются акцидентальными отличиями (per accidens) потому, что

проивходят (accidunt) извне к же образованному виду, никак не сообразуясь с

субстанцией подлежащего.

"[Отличия, присущие вещи] сами по себе, входят в смысл субстанции (ratio

substantiae) и создают нечто другое; [отличия же, присущие вещи]

акцидентально, не входят в смысл субстанции и не создают чего-либо другого,

но только иное (alteratum). Далее, к отличиям, которые [присущи вещам] сами

по себе, не применимы [слова] "больше" и "меньше"; а те, что [присущи]

акцидентально, даже если они неотделимы, могут быть присущи в большей или

меньшей степени. Ибо как род не сказывается о тех, чьим родом является, в

большей или меньшей степени, так же и отличительные признаки рода, в

соответствии с которыми он делится [на виды]: ведь именно эти отличия дают

законченное выражение смыслу (ratio) каждой вещи; но [способность] дл

каждой вещи быть одним и тем же (unum et idem) не допускает ни усиления, ни

ослабления. Напротив, иметь орлиный нос или быть курносым, или быть

окрашенным в какой-нибудь цвет - все это допускает усиление и ослабление".

Разделив подобающим образом отличительные признаки на части, Порфирий

показал разницу между ними, и теперь останавливается подробнее на одном из

тех [моментов], которые он отметил выше. Он говорил тогда, что бывает три

разновидности отличительных признаков: общие, собственные и наиболее

собственные; что собственные, как и общие, производят иное, но не создают

нечто другое, на что способны одни только наиболее собственные отличия.

Теперь он возвращается к тому же с другого конца: неотделимые отличия,

указывающие субстанцию, говорит он, то есть те, что сами по себе присущи

подлежащим видам и завершают их образование, - эти отличия создают нечто

другое: напротив, собственные отличия, то есть акцидентально неотделимые,

ни к субстанции не относятся, ни другого чего-либо не создают, но только,

как уже было сказано, вносят инаковость. Кроме того, существует еще одна

разница между субстанциальными и акцидентальными отличиями: те, что

показывают субстанцию, не могут быть сильнее или слабее, а акци-дентальные

возрастают, усиливаясь, и ослабевают, уменьшаясь. Это доказывается таким

образом: у каждой вещи ее бытие не может ни увеличиться, ни уменьшиться;

так, если кто-то является человеком, то его человечность (humanitas) не

допускает ни увеличения, ни уменьшения. Ведь он не может быть, например,

сегодня в большей степени человеком, нежели он сам был им вчера или в любое

другое время; точно так же человек не может быть в большей степени

человеком или животным, чем другой человек. В самом деле, они оба будут в

равной мере называться людьми и животными. Значит, никакая вещь не может

иметь свое бытие ни в меньшем, ни в большем [количестве], поэтому очевидно,

что ни роды, ни виды не изменяются, то усиливаясь, то ослабевая; а раз так,

то и отличительные признаки, образующие субстанцию каждого вида, не могут,

вне всякого сомнения, ни уменьшаться, ослабевая, ни усиливаться,

увеличиваясь.

Итак, субстанциальные отличия не терпят ни усиления, ни ослабления, и

причина этого такова: [свойство] каждой вещи быть [самою собой всегда

остается] одним и тем же (unum est et idem est), и оно не допускает ни

усиления, ни ослабленное. Так, например, род не может называться родом

чего-то в большей степени, а родом чего-то другого - в меньшей; ведь род

возвышается над всеми подчиненными ему вещами равным образом. Так же точно

и отличия, которые разделяют род и образуют вид, поскольку они завершают

[собой формирование] сущности вида (speciei essentiam complent), не

приемлют ни усиления, ни ослабления. Что же касается акцидентальных

неотделимых отличий, как, например, курносость, или обладание орлиным

носом, или та или иная окраска, то они допускают и усиление, и ослабление.

Ведь вполне возможно, чтобы один [предмет] был немного чернее другого,

бывают [люди] более курносые и менее горбоносые. Но того, чтобы все люди не

были равным образом разумны или смертны, не допускает, очевидно, сама

природа видов и отличий.

"Поскольку мы рассмотрели три вида отличия, а также то, что одни из них

отделимы, а другие - неотделимы, и далее, что из неотделимых одни [присущи

вещам] сами по себе, а другие - акцидентально, [мы можем продолжить

деление, сказав, что] из отличий, которые [присущи] сами по себе, одни -

это те, согласно которым мы делим роды на виды, а другие - благодар

которым то, что получилось в результате деления, становится видами. Так,

например, все отличительные признаки, присущие сами по себе "животному",

таковы: одушевленность, способность к ощущению, разумность и неразумность,

смертность и бессмертие; при этом отличительные признаки одушевленности и

способности к ощущению составляют субстанцию животного; ведь животное есть

не что иное как одушевленная и способная к ощущению субстанция. Отличия же

смертности и бессмертия, а также разумности и неразумности - это

разделительные отличия животного, поскольку через них род [животного]

разделяется на виды".

Теперь Порфирий дает наиболее полное деление [отличительного признака]: из

отличий одни отделимы, другие - неотделимыми; из неотделимых одни

акцидентальны, другие - субстанциальны. Из субстанциальных, наконец, одни

служат разделению рода, другие - установлению видов. Когда же он говорит о

том, что мы рассмотрели три вида отличия, он напоминает о том, как в первый

раз разделил отличия на общие, собственные и наиболее собственные, а затем

уже сказал, что из этих трех видов отличия одни - отделимые, а другие -

неотделимые. А именно, отделимые - это общие, а неотделимые - это

собственные и наиболее собственные. Далее Порфирий проводит деление

неотделимых отличий на акцидентальные и субстанциальные: собственные

отличия [присущи вещам] привходящим образом, а наиболее собственные -

субстанциально. Затем, из субстанциальных отличий Порфирий выделяет те, что

разделяют род, и те, что образуют вид.

Чтобы легче понять эту мысль, можно вспомнить приведенный в третьей книге

пример расположения видов и родов; допустим, первой будет стоять

субстанция, под нею - телесное и бестелесное, под телом одушевленное и

неодушевленное, под одушевленным - ощущающее и неспособное к ощущению, ниже

- животное, под ним - разумное и неразумное, под разумным - смертное и

бессмертное, под смертным - вид человека, ниже которого стоят уже одни

только индивиды. Так вот, в этом разделении все отличительные признаки

называются видообразу-ющими и все они - отличия родов и видов, только дл

родов они [служат] разделительными (divisivae), а для видов - составляющими

(consti-tutivae) отличиями. Это можно разъяснить на том же примере:

субстанцию делят на части отличительные признаки телесного и бестелесного,

телесное разделяют одушевленное и неодушевленное, одушевленное делят

способное к ощущению и неспособное. Таким образом, субстанциальные отличи

делят роды и называются поэтому разделителями родов.

Однако если те же самые отличительные признаки, которые служат делению

рода, спускаясь вниз от него, собрать воедино и присоединить к чему-нибудь

одному, образуется вид: рассмотрим, например, такой вид субстанции, как

животное (нужно заметить, что все вышестоящие роды сказываются о низших,

поэтому любой низший вид будет видом высшего рода); отличительные признаки

животного - одушевленность и способность к чувственному восприятию; будучи

соотнесены с родом, эти отличия являются разделительными, а в соотнесении с

видом - составляющими, поскольку они составляют и формируют животное и

придают законченное выражение его определению, ибо животное есть не что

иное как субстанция одушевленная и способная к ощущению. Здесь субстанция -

род, и одушевленность и способность к ощущению -его разделительные отличия;

а по отношению к животному эти же отличия являются составляющими. В свою

очередь животное разделяется отличительными признаками разумности и

неразумности, смертности и бессмертия; но если разумность и смертность

объединятся друг с другом, то из разделительных признаков животного они

станут составляющими признаками человека, так как создадут его вид и

образуют окончательное определение его понятия. А если неразумность

соединится со смертностью, получится лошадь или любое другое неразумное

животное. Разумность же в соединении с бессмертием образует субстанцию

Бога. Таким образом, одни и те же отличия, будучи соотнесены с родом,

становятся разделителями рода, а будучи рассмотрены в связи с нижестоящими

видами, образуют виды и в соответствующем сочетании устанавливают их

субстанцию.

Однако здесь возникает вопрос: каким образом мы можем называть все подобные

отличия составляющими виды, если видим, что отличие неразумности, например,

в соединении с бессмертностью не создает никакого вида? На это мы

ответим,во-первых, что Аристотель считает небесные тела неодушевленными;

то, что неодушевленно, не может быть животным, а то, что не являетс

животным, ни в коем случае не может оказаться разумным; однако о тех же

небесных телах Аристотель утверждает, что они, вследствие их простоты и

непрерывного движения, вечны. Следовательно, существует все же нечто,

составленное из этих двух отличительных признаков - неразумности и

бессмертия.

А в том случае, если более прав Платон, и небесные тела следует признать

одушевленными, тогда у этих отличий не может быть подлежащего. В самом

деле, всякая неразумная вещь, подлежащая уничтожению и возникновению, не

может быть бессмертной. Однако несомненно, что если бы эти [два]

субстанциальне отличия могли бы каким-нибудь образом соединиться, они

смогли бы создать свою природу и вид.

Для того чтобы стало понятно, что это за способность создания субстанции и

образования вида [у субстанциальных отличий], сравним их с собственными и

общими отличиями, которые хотя и могут соединяться друг с другом, все же

никоим образом не составляют вид и субстанцию. Так, если кто-нибудь будет

разговаривать, прогуливаясь, - а это два общих отличительных признака, -

или если кто-нибудь будет высокий и белый, неужели же субстанция его

составится из этих признаков? - Отнюдь нет. Почему же? - А потому, что это

не того рода отличия, которые могут составлять и формировать субстанцию.

Таким образом, неразумность и бессмертие, даже если они и не могут иметь

какую-либо субстанцию своим подлежащим, все же в состоянии создать такую

субстанцию, если бы им только удалось как-нибудь объединиться. Кроме того,

тот же отличительный признак неразумности создает в соединении со

смертностью субстанцию скота. Следовательно, отличие неразумности -

составляющее (constitutiva). Точно так же и бессмертие в соединении с

разумностью создает Бога. Значит, бессмертие - это то, что образует вид. А

из-за того, что они не могут соединиться друг с другом, они вовсе не

лишаются того, что [заложено] в их природе.

"Но те же самые отличительные признаки, которые являются разделительными по

отношению к родам, становятся составляющими и завершающими по отношению к

видам. Ведь животное разделяется с помощью отличительного признака

разумного и неразумного, а также - смертного и бессмертного; между тем

отличия разумности и бессмертия - для Бога; отличия же неразумности и

смертности - для неразумных животных. Точно так же обстоит дело и с высшей

субстанцией: ее делят отличительные признаки одушевленного -

неодушевленного, и ощущающего - неощущающего; в то же время одушевленность

и способность к ощущению, присоединяясь к субстанции, создают животное, а

одушевленность и неспособность к ощущению - растение".

Порфирий показывает, что назначение отличительных признаков двойственно: с

одной стороны, они делят роды, с другой - образуют виды; ибо отличия служат

не только членению рода, но, разделяя род, они создают те самые виды, на

которые род распадается. Таким образом, разделители рода становятс

основателями видов, что ясно на примере, предложенном самим Порфирием. Дл

животного разделительными являются отличительные признаки разумного и

неразумного, смертного и бессмертного: ведь именно по этим [признакам]

делится сказуемое "животное". В самом деле, всякое животное бывает или

разумное, или неразумное, или смертное, или бессмертное. Но те же отличия,

что разделяют род животного, составляют субстанцию и форму вида. Ибо

человек, будучи животным, создается отличительными признаками разумного и

смертного, которые прежде служили разделению животного. Бог же -если речь

идет, например, о Солнце, - будучи животным, создается отличительными

признаками разумного и бессмертного, которые были недавно показаны при

разделении рода; как мы уже говорили, под Богом в данном примере следует

понимать телесное [божество], как солнце, небо и тому подобное. Платон

утверждает, что они одушевлены и разумны, и почитанием древних они были

причислены к сонму божественных имен.

Порфирий показывает, что отличительные признаки идут уже от самого первого

рода, то есть от субстанции: ее разделяют отличия одушевленного и

неодушевленного, способного к ощущению и неощущающего. В соединении

отличительные признаки одушевленности и способности к ощущению создают

одушевленную и способную к ощущению субстанцию, которая есть не что иное,

как животное. Так что совершенно справедливо было сказано, что одни и те же

отличительные признаки служат разделению родов и установлению видов.

"Так как, следовательно, одни и те же отличия, взятые с одной точки зрения,

устанавливают вид, а с другой точки зрения, - разделяют род, все они

называются видообразующими [отличиями]. Именно они требуются главным

образом для разделения родов и определения видов, а не акци-дентальные

неотделимые отличия, и тем более не отделимые".

Каждый знает, что все отличительные признаки, идущие от рода, разделяют тот

самый род, от которого исходят. Те же разделяющие род отличия, будучи

приложены к последующим видам, образуют субстанции этих видов и тем самым

завершают их создание. Следовательно, те самые отличия, что составляют

виды, разделяют роды, однако по-разному и будучи рассмотрены с разных точек

зрения. Так, соотнесенные с родом, они устремляются в разные стороны к

разделению, и оказываются, таким образом, разделителями рода; но если они,

напротив, соединяются, то создадут нечто, и будут составителями вида. А раз

так, то разделяющие род отличия справедливейшим образом называютс

разделителями, а составляющие виды - видообразующими; но ведь вид

составляют те же самые отличия, которые делят род; составляющие же вид

отличия называются видообразующими; а значит, и разделяющие род, и

составляющие вид отличия справедливо названы видообразующими.

Отсюда с очевидностью следует, что они необходимы для разделения рода и

определения вида. Поскольку они разделяющие, с их помощью следует делить

род; поскольку же они составляющие, через них следует определить вид, ибо

всякая вещь определяется тем, из чего она составлена. А вид составляетс

именно разделительными отличиями рода - они и называются видообразующими.

Следовательно, по праву одни только видообразующие отличия берутся дл

разделения рода и для определения вида, и только о видообразующих здесь

идет речь.

Что же до тех отличий, которые содержат отделимые или неотделимые

акциденции, то ни одно из них не может быть взято ни для разделения рода,

ни для определения вида: ведь разделительные отличия должны разделять

субстанцию рода, а составляющие - составлять субстанцию вида. Но

акциденции, даже неотделимые, не могут образовать субстанцию ни одного

вида; а отделимые акциденции еще в меньшей степени способны к разделению

родов или определению видов: ведь они уже совсем не похожи на

субстанциальные отличия. Ибо неотделимые акциденции имеют по крайней мере

одно общее с видообразующими, т.е. субстанциальными отличиями: ни те, ни

другие не оставляют свое подлежащее. Отделимые же акциденции даже и на это

не способны: они могут быть отделены [от своего подлежащего] не только в

уме и мысленно, но и в действительности, и, то появляясь, то исчезая,

постоянно изменяются.

"Определяя эти [т.е. видообразующие] отличительные признаки, говорят, что

отличие - это то, благодаря чему вид богаче [содержанием], чем род. Ведь по

сравнению с животным человек обладает еще вдобавок разумностью и

смертностью: ибо у животного как такового нет этих [признаков] - иначе

откуда тогда взялись бы у видов отличия [от рода]? Но [животное] не имеет

также и всех противоположных [признаков] (oppositas) - ибо в противном

случае одно и то же [т.е. род] будет обладать одновременно противоположными

[признаками]. Отвечают же [на этот вопрос] таким, примерно, образом: в

возможности (potestate) род имеет в своем подчинении все отличительные

признаки, а в действительности (actu) - ни одного. В таком случае [удаетс

избежать] и того, чтобы нечто происходило из ничего, и того, чтобы в одном

и том же были одновременно противоположные [признаки]."

Порфирий дает определение видообразующим отличиям и говорит о том, что

субстанциальные отличия могут быть определены по сравнению со всеми прочими

так: видообразующее отличие есть то, благодаря чему вид богаче рода. Пусть

будет родом животное, видом-человек; человек имеет в себе отличительные

признаки разумности и смертности, которые самого его составляют, ибо всякий

вид содержит в себе отличия, составляющие его форму, и не может

существовать помимо них, так как создается благодаря их соединению. Но если

род - только животное, а человек - животное разумное и смертное, то человек

имеет больше по сравнению с животным - еще и разумность и смертность в

придачу. Следовательно, то, чем вид богаче рода, то, чем он превосходит род

и за счет чего он имеет больше, чем род, и есть видообразующее отличие?

Но в отношении такого определения может возникнуть вопрос, вытекающий из

двух положений, которые очевидны сами по себе: во-первых. в одном и том же

не могут быть две противные друг другу [вещи] (contraria), и во-вторых, из

ничего ничего не происходит. В самом деле, противные [свойства] (contraria)

не могут выносить друг друга, находясь од повременно в одном и том же, а из

ничего не может получиться нечто. ведь все, что возникает, должно иметь

нечто, из чего оно создается и чем формируется. Эти-то два положения и

заставляют задать такой вопрос: сказано, что отличие есть то, благодар

чему вид имеет больше, чем род, что же из этого следует? Придется ли тогда

признать, что род не имеет тех отличий, которые имеет вид: но в таком

случае откуда же вид получит отличия, которых нет у рода? Ведь если этим

отличиям неоткуда по явиться, они не смогут появиться в виде; а если род

этих отличий не имеет, но вид имеет, значит, они, по-видимому, появились из

ничего, то есть нечто произошло из ничего, чего быть не может, как

показывает приведенное выше положение. А если род содержит все отличия, то,

поскольку отличия разделяются на противные друг другу, получится, что

животное одновременно разумно и неразумно, смертно и бессмертно, то есть и

одном и том же роде окажутся пары противоположностей (bina contraria), чего

быть не может. Дело в том, что с родом не может быть так же, как с телом, у

которого одна часть бывает белая, а другая - черная, поскольку род,

рассматриваемый сам по себе, не имеет частей; части он имеет только будучи

соотнесен с видами. Поэтому все, что род имеет он содержит не в отдельных

своих частях, но весь целиком. Разумеется, в своих частях род имеет

противоположные [свойства], как животное в человеке имеет разумность, а в

быке - нечто ей противное (contrarium). Однако сейчас речь идет не о видах

- о них сказано уже достаточно - и нас интересует вопрос, может ли сам по

себе род обладать теми отличиями, которыми обладают виды, и вместить их в

свою субстанцию (intra suae sub-stantiae ambitum)?

Этот вопрос мы разрешим таким рассуждением. Любая вещь может не быть тем,

что она есть, точнее - в одном отношении быть, а в другом - не быть; так,

например, когда Сократ стоит, он и сидит, и не сидит: он сидит в

возможности, а не сидит - в действительности. Поскольку он стоит, очевидно,

что он не садится, но стоит неподвижно; но, с другой стороны, стоя, он

сидит, не потому, что уже сел, но потому, что может сесть. Другими словами,

он не сидит в действительности, но сидит в возможности. Точно так же и яйцо

- животное и не животное: оно не является в действительности животным, до

тех пор пока оно яйцо и не находится в процессе оживления и становлени

животным; точнее, оно является животным только в возможности: оно может

сделаться животным, когда оживет и примет его вид и форму.

Точно так же род и обладает этими отличиями, и не обладает: не обладает в

действительности, обладает - в возможности. Ибо если мы рассмотрим само по

себе животное, [мы увидим, что] оно не имеет отличий. Но если мы сведем его

к видам, оно может иметь отличия, но только распределенные [по видам],

причем в каждом из его видов по отдельности нет противоположностей. Таким

образом, сам по себе род лишен отличительных признаков; но если

рассматривать его в соотнесении с видами, окажется, что он содержит в себе

противные друг другу [отличия], распределенные по отдельным видам, как по

частям рода. Выходит, что отличительные признаки, с одной стороны, вовсе не

возникают из ничего, так как род содержит их в возможности, а с другой

стороны, пары противных [признаков] не находятся в одном, поскольку род как

таковой не содержит противных отличительных признаков в действительности.

Дело в том, что второе из приведенных нами положений, гласящее, что

противные [признаки] не могут находиться в одном [предмете], указывает на

невозможность быть двум противным [признакам] в одном и том же в

действительности. Но ничто не мешает им находиться в одном и том же в

возможности, а не в действительности.

То, что мы назвали "противными" [признаками] (contraria), Порфирий

обозначил как "противоположные" (opposita). "Противоположное" есть род дл

"противных": либо все противные [вещи], рассмотренные в отношении друг к

другу (si sibi metipsis considerentur), противоположены.

"Еще дают такое определение: отличительный признак есть то, что сказываетс

о многих различных по виду [вещах] в [ответ на вопрос] "каково это?". В

самом деле, "разумное" и "смертное" сказывается о человеке в [ответ на

вопрос] "каково это?", а не "что это?"; ведь если нас спросят, что такое

человек, следует ответить: животное. Но на вопрос: "какое животное?" - мы

укажем, как и подобает: "разумное и смертное".

Есть три вопроса, в ответ на которые указываются род, вид, отличительный,

собственный или привходящий признаки: что это? каково это? в каком

состоянии находится? Ибо на вопрос: "что такое Сократ?" - следует ответить,

указав его род и вид: "животное" или "человек". Если же кто спросит, в

каком состоянии находится Сократ, правильно будет ответить, указав

привходящий признак: "Сократ сидит" или "читает" и т.п. А если спросят,

каков Сократ, в ответе будет указан отличительный, или собственный, или

привходящий признак, то есть: "разумный" или "способный смеяться", или

"лысый".

Однако нужно заметить по поводу собственного признака, что он может

сказаться только об одном виде; и по поводу привходящего признака - что он

указывает такое качество, которое не обозначает субстанцию. Отличительный

же признак указывает субстанцию. Следовательно, отвечая на вопрос: "какова

та или иная вещь?" - мы скажем ее отличительный признак, если хотим

показать качество ее субстанции. Такой отличительный признак никогда не

сказывается об одном только виде, но всегда - о многих, как, например,

разумное или смертное.

Следовательно, то, что сказывается о многих отличных друг от друга видах в

ответ на вопрос: "каково то, о чем спрашивается?", - это и есть

отличительный признак, который Порфирий и определил таким образом:

отличительный признак есть то, что сказывается о многих различных по виду

[вещах] в [ответ на вопрос:] "каково это?". Возвращаясь к этому

определению, он обосновывает его и разъясняет его смысл так:

"Так как все вещи либо состоят из материи и формы, либо составлены из

чего-либо подобного и соответствующего материи и форме то. подобно тому,

как статуя состоит из материи - меди - и формы - внешнего облика (figura),

так и человек - общий и видовой человек - состою из рода, который

соответствует материи, и из отличительного признака который соответствует

форме: их целое - это разумное и смертное жи вотное, то есть человек, точно

так же как [там целое материи и формы была] статуя".

Выше Порфирий назвал отличительными признаками то, что сказывается о

качестве вида; теперь он занят поисками причины, по которой качество вида -

это именно отличительный признак. Все вещи, говорит он, или состоят из

материи и формы, или наделены субстанцией, подобной материи и форме. А

именно, из материи и формы состоит все телесное. Ибо если бы не было

подлежащего тела, которое воспринимает форму, то не могло бы быть вообще

ничего. Не будь камней - не было бы ни укреплений, ни стен; не будь дерева

- и в помине не могло бы быть стола, которому дерево служит материей.

Следовательно, только при условии, что уже существует подлежащее - материя,

когда на эту материю накладывается определенный облик, возникает та или

иная телесная вещь, состоящая из материи и формы: так, статуя Ахилла

создана из меди и из облика самого Ахилла.

Что все телесное состоит из материи и формы, очевидно. Что же касаетс

бестелесных вещей, то у них, наподобие материи и формы, имеется высшая,

первичная и предшествующая природа (superpositae priores antiquioresque

naturae), на которую накладываются отличительные признаки, в результате

чего образуется нечто, состоящее, примерно так же как и тело, из чего-то

вроде материи и фигуры; именно так обстоит дело с родом и видом: если к

роду прибавить отличительные признаки, получится вид. [Здесь происходит то

же самое], что и со статуей Ахилла: медь - ее материя, а форма - качество

Алхилла, его внешний облик [фигура]; из них создается статуя Ахилла,

которая воспринимается нашими чувствами. То же - и с видом, например, с

человеком: его материя - род, в данном случае - животное; на него

накладывается качество разумности и создает разумное животное, то есть вид.

Таким образом, род является для вида чем-то вроде материи, а качественное

отличие - как бы форма. Следовательно, то, что в статуе медь, в виде - род;

то, что в статуе оформляющая фигура [облик], в виде - отличительный

признак; а то, что в статуе сама статуя, образованная из меди и фигуры, то

в виде - сам вид, представляющий собой соединение рода с отличительным

признаком. Но если род служит виду некоей материей, а отличительный признак

- формой, то поскольку всякая форма есть качество, всякое отличие по

справедливости называется качеством. А раз так, значит оно действительно

должно указываться в ответ на вопрос, "каково это?"

"Подобные отличительные признаки описывают еще и таким образом: отличие -

это то, чему от природы свойственно разделять [вещи], находящиеся под одним

родом: ибо разумность и неразумность разделяют [виды] человека и лошади,

находящиеся под одним и тем же родом -животного".

Это определение уже раньше было наглядно объяснено и использовано; тем не

менее Порфирий еще раз разъясняет его на примере. Дело в том, что все

отличительные признаки называются так потому, что заставляют отличатьс

друг от друга виды, охватываемые одним родом: так человек и лошадь отделены

друг от друга присущими каждому из них отличиями. В самом деле, поскольку

человек - животное, и лошадь - животное, постольку они никак не различаютс

по роду. Но, никоим образом не различаясь по роду, они разделены

отличительными признаками. Ибо к человеку прибавлена разумность, а к лошади

- неразумность, так что лошадь и человек, принадлежащие к одному и тому же

роду, оказываются разделенными и разными благодаря прибавлению

отличительных признаков.

"Некоторые указывают значение [отличительных признаков] еще и так:

отличительный признак есть то, чем отличаются друг от друга единичные

[вещи]. Ибо человек и лошадь не различаются по роду; и мы, и неразумные

[твари] равно животные, однако прибавление разумности отделило нас от них.

Также и разумными являемся равным образом мы и боги, но присущая нам

смертность разделила нас с богами".

Те, кто прибегает к этому определению, объясняют то, что хотят объяснить, с

помощью порочных доводов, далеких от здравого смысла. В этом определении

отличительным признаком названо то, что составляет разницу между двум

вещами - это все равно что сказать: отличительный признак есть то, что есть

отличительный признак. В самом деле, в этом определении отличие

использовано во имя отличия: отличие-де есть то, чем отличаются друг от

друга единичные вещи. Но ведь если до сих пор неизвестно, что такое

отличие, - это мы должны уяснить именно из определения, - откуда же мы

можем знать, что значит "отличаться друг от друга"? Так что тот, кто

использует имя определяемого в самом определении, не прибавляет нам

никакого знания.

Это определение - общее и неточное, оно включает не только субстанциальные

отличия, но и всевозможные акцидентальные, если "отличительный признак есть

то, чем отличаются друг от друга единичные [вещи]". Ведь отличительные

признаки разделяют [вещи] одного рода: так, человек и лошадь - одно и то же

с точки зрения рода, поскольку оба - животные но благодаря отличительному

признаку разумности они различаются. С другой стороны, и боги и люди равным

образом подчинены разумности, а различает их смертность. Следовательно,

разумность есть отличительный признак человека по отношению к лошади, а

смертность - по отношению к Божеству; все такого рода отличительные

признаки будут субстанциальными. Но если, например, Сократ сидит, а Платон

прогуливается, то отличительный признак - сидение или хождение взад и

вперед - не будет субстанциальным. Такого рода отличия тоже, по всей

очевидности, подходят под определение отличительного признака как того, чем

отличаются друг от друга отдельные [предметы]. Однако каким же образом

Сократ может отличаться от Платона? Ясно, что ничем кроме акциденций они

различаться не могут; но и такие [акцидентальные отличия] подходят под

данное определение. Его слишком общий и неточный характер был замечен теми,

кто, не удовлетворившись подобным определением, дал более достоверное,

приведенное ниже в заключение:

"Те же, кто исследует отличительный признак глубже, говорят, что не всякий

признак, производящий деление в пределах одного и того же рода, являетс

отличительным, но только тот, который привносит [нечто новое] к бытию

[вещи] (ad esse conducit) и составляет часть бытия, и то, что есть бытие

вещи. Ибо врожденная способность к мореплаванию не будет отличительным

признаком человека, хотя это собственный его признак: ведь мы можем

сказать, что одни из животных способны к мореплаванию, а другие - нет, и

тем самым отделить человека от всех остальных. Однако способность к

мореплаванию не является ни пополнением субстанции [человека], ни частью

его субстанции, но всего лишь определенная приспособленность (aptitude).

Поэтому она не может быть отнесена к отличительным признакам, которые

зовутся видообразующими: ибо видообразующими будут только те отличительные

признаки, которые создают другой вид, и которые включены в то, что есть

бытие вещи (in eo quod quid est esse rei). И этого, пожалуй, достаточно об

отличительных признаках".

Смысл вводной [фразы] состоит в следующем: так как Порфирий говорил выше о

том, что некоторые определяют отличие как то, чем различаются между собой

отдельные [предметы], он замечает теперь, что более тщательные

исследователи не признавали подобное определение правильным. Ибо не все

[признаки], производящие деление внутри одного рода, могут быть названы

видообразующими отличиями - а именно о них мы и ведем речь. Ведь существует

множество [признаков], разделяющих виды, подчиненные одному роду, но при

этом ни в коей мере не образующих субстанции этих видов. Между тем

видообразующими отличиями признаются только такие, которые добавляют

[что-нибудь] к сути бытия (ad id quod est esse proficiunt) [вещи], то есть

те, которые составляют часть определения, как "разумное" для человека. Ибо

"разумное" образует субстанцию человека, и прибавляет (proficit) [нечто] к

бытию человека, и составляет часть его определения. А то, что не дополняет

бытие (did quod est esse conducit) вещи и не составляет часть ее [сути]

бытия (ejus quod esl esse pars est), никоим образом не может быть названо

видообразующим отличием. Но суть бытия (Quid est esse rei) всякой вещи - не

что иное как ее определение. Ибо на вопрос о любой вещи "что это?" всякий,

желающий показать суть ее бытия (quod est esse), скажет ее определение.

Следовательно, то, что составит часть определения какой-либо вещи, будет

частью того, в чем выражается суть ее бытия (quae uiiiuscujusque rei quid

esse sit designet). Ведь определение есть то, что показывает и

обнаруживает, чем является каждая вещь, так что, давая определение, мы

демонстрируем суть бытия данной вещи (quod unicuique rei sit esse).

А те отличия, которые не прибавляют ничего к субстанции, но несут с собой

лишь извне привходящие [признаки], не называются видообразую-щими, даже

если и разделяют подчиненные одному роду виды. Так, кто-нибудь может

сказать, например, что отличие человека от лошади составляет способность к

мореплаванию, ибо человек способен к мореплаванию, а лошадь - нет; и так

как лошадь и человек принадлежат к одному роду - животного, то только

прибавление отличительного признака -способности к мореплаванию - разделяет

их. Но ведь способность к мореплаванию не такой [признак], какой мог бы

образовать субстанцию человека, как разумность, являющаяся субстанциальным

качеством, а указывает только на некую приспособленность или пригодность к

совершению или несовершению [какой-либо деятельности]; именно поэтому она

не называется видообразующим отличием. Отсюда ясно, что не всякое отличие,

разделяющее виды одного рода, может быть видообразующим, но только такое,

которое привносит что-то к субстанции вида и составляет часть его

определения. И вот [Порфирий] заключает, что видо-образующие отличия - это

те, которые заставляют разные (alteras) виды отличаться друг от друга

посредством субстанциальных расхождений (distantiae); ибо если суть быти

каждой вещи - это все то, что присуще ей субстанциальным образом (unicuique

id est esse, quodcunque substan-tialiter fuere), то все субстанциально

разные отличительные признаки делают виды, к которым они принадлежат,

другими и несхожими по всей своей субстанции (omni substantia alias ас

discrepantes) - и эти отличия входят в состав определения как его часть.

Ибо если определение показывает субстанцию вида, а субстанциональные

отличия создают вид, то субстанциальные отличия - часть определения.