Часть 3.

только лишь отдаленные и смутные предвидения (благодаря подчиненным понятиям относительного идеализма), рассматривать с ее философской стороны, то она вплоть до настоящего времени является самым тщательно разработанным опытом изложения учения об идеях в тождестве природы с миром идей. У Лейбница этот высокий взгляд был возобновлен в последний раз, однако даже у него, а еще больше у его последователей, все это осталось лишь в качестве самых общих, вдобавок совершенно не понятых последними, им самим научно не развитых учений, причем не предпринималось никакой попытки действительно понять посредством них Вселенную и возвести эти учения в достоинство всеобщих и объективных. То, что, пожалуй, до недавнего времени едва предвиделось или, по крайней мере, считалось невозможным, а именно, с одной стороны, исчерпывающее представление интеллектуального мира в законах и формах являющегося, а с другой, — полное понимание данных законов и форм исходя из интеллектуального мира, благодаря натурфилософии отчасти уже действительно достигнуто, отчасти она находится на пути к тому, чтобы этого достичь.

Мы приведем в качестве, пожалуй, нагляднейшего примера конструкцию, которую натурфилософия дает относительно всеобщих законов движений небесных тел, относительно которой никогда бы и не подумали, что ее зародыш уже содержится в учении об идеях Платона и в монадологии Лейбница.

Рассмотренная как спекулятивное познание природы, как таковой, или как спекулятивная физика, натурфилософия не имеет ничего на себя похожего, и все же сюда хотели бы причислить механическую физику Лесажа,7 которая, как всякая атомистическая теория, соткана из эмпирических фикций и произвольных до-

145

лущений безо всякой философии. То приблизительно более родственное, что несла древность, по преимуществу утеряно. После слепого и безыдейного способа исследования природы, который обосновался повсеместно со времен гибели философии благодаря Бэкону, а физики благодаря Бойлю и Ньютону, с появлением натурфилософии начинается более высокое познание природы; возникает новый орган ее созерцания и понимания. Тот, кто возвысился до точки зрения натурфилософии, кто обладает созерцанием, которого она требует, кто владеет ее методом, вряд ли сможет не признать, что именно она позволяет наверняка и с необходимостью разрешить невыносимо острые для прежнего исследования природы проблемы, хотя, разумеется, на совершенно другой основе, чем та, на которой [прежде] искали их решения. Натурфилософия отличается от всего того, что ранее называли теориями природных явлений, тем, что они заключали от феноменов к основаниям, устанавливали причины после действий для того, чтобы затем вновь вывести последние из первых. Помимо вечного круга, в котором вращаются эти бесплодные усилия, теории такого рода, даже если они достигает [своего] предела, все же могли объяснить лишь возможность того, что нечто обстоит именно так, но необходимость — никогда. Против натурфилософии выступает и сегодня выдвигаются именно те общие возражения, которыми оспариваются теории первого рода, против которых беспрестанно горячо выступают эмпирики, в то время как они никогда не смогут подавить к ним склонности. В натурфилософии объяснения имеют место так же мало, как в математике; она исходит из самих по себе определенных принципов, не придерживаясь направления, примерно предписываемого ей явлениями; ее направление имеется в ней самой, и чем

146

вернее она ему следует, тем увереннее явления сами собой встают на те места, на которых они только и могут осознаваться необходимыми, и эти места в системе являются единственным объяснением, которое имеется относительно них.

С этой необходимостью в обшей связи системы и [всеобщем] типе, который как для всей природы в целом, так и в особенности вытекает из самой сущности абсолютного и идей, понимаются не только явления всеобщей природы, в отношении которой до сего времени располагали лишь гипотезами, но и (так же просто и так же достоверно) явления органического мира, отношения которого издавна причисляли к глубочайше сокрытым и никогда не могущим быть познанными. То, что еще осталось от остроумнейших гипотез, а именно возможность допускать их или не допускать, здесь полностью отпадает. Лишь тот, кто схватил связь, в общем, и достиг точки зрения целого, лишен всякого сомнения; он познает, что явления могут быть только так и, следовательно, должны быть также таким образом, как они представляются в этой связи, одним словом, он владеет предметами посредством их формы.

Мы завершаем наше изложение некоторыми соображениями касательно более высокого отношения натурфилософии к Новому Времени и современному миру вообще.

Учение Спинозы оставалось непонятым свыше ста лет. Толкование его философии как учения только об объективности не позволяло распознать в ней истинно абсолютное. Определенность, с которой он познал субъект-объективность как необходимый и вечный характер абсолютности, указывает на высокое содержание, которое имелось в его философии и полное развитие которого было оставлено последующей эпохе. У него самого

147

еще нет никакого могущего быть признанным научным перехода от первой дефиниции субстанции к великому основному положению его учения: «Quod quidquid ab infinito intellectu percipi potest tanquam substantiae essentiam constituens, id omne ad unicam tantum substantiam pertinet, et consequenter, quod substantia cogitans et substantia extensa una eademque est substantia, quae jam sub hoc jam sub illo attribute comprehenditur».5 Научное познание этого тождества, отсутствие которого у Спинозы обрекло его учение на превратные истолкования в прошлом, должно было также стать началом возрождения самой философии.

Философия Фихте поначалу снова возвела всеобщую форму субъект-объективности в ранг альфы и омеги (Eins und Alles) философии, но чем больше она себя саму развивала, тем больше она, казалось, ограничивала само это тождество опять как некую особенность субъективным сознанием, делала [его] в качестве абсолютного и самого по себе [тождества] предметом бесконечной задачи, абсолютного требования, и таким образом, после извлечения из спекуляции всякой субстанции, она оставляла ее в качестве плевел, зато, как кантонское учение, вновь привязывала абсолютность через действование и веру к глубочайшей субъективности-.*

Философия должна удовлетворять более высоким требованиям и, в конце концов, привести к прозрению человечество, которое довольно долгое время жило, веря или не веря, недостойно и неудовлетворенным. Ха-

· Именно вследствие этого полного исключения всякой спекуляции из чистого знания и восстановления последнего в его пустоте посредством веры не следует обращаться к «Назначению человека», «Ясным, как солнце, сообщениям» и т.д. . В самом «Наукоучении» имеются, например, такие места: «Он (Спиноза) не указывает никакого дальнейшего

148

рактер всей современности — идеалистический, господствующий дух — возвращение внутрь. Идейный (ide-elle) мир мощно пробивается к свету, однако еще сдерживается благодаря тому, что природа как мистерия отошла на задний план. Тайны, которые имеются в нем [идейном мире], поистине могут стать объективными только в ясно выраженной мистерии природы. Еще неизвестные божества, которых готовит идейный мир, не могут выступить как таковые прежде, чем они смогут овладеть природой. После того как разложены все конечные формы, и на белом свете нет более ничего, что объединяло бы людей в качестве общего созерцания, только созерцание абсолютного тождества в полнейшей объективной тотальности может объединить их по-новому, а в окончательном формировании в религию — навечно.

основания этой необходимости (высшего единства, или, как называет это автор, абсолютной субстанции), но говорит, что это так и он говорит - это потому, что вынужден допустить нечто абсолютно первое, некое высшее единство, но если он этого хочет, он непременно ершу же дол жен был бы остановиться на единстве, дано и в сознании и ему было бы незачем выдумывать некое более высокое [единство], к чему его ничто не побуждало* (с 46) Позже указывается, чтобы панская практическая определенность (practice Datum), которая принуждала его остановиться, а именно «чувство необходимого подчинения всего Не Я практическим законам Я и его единства с ними, что, однако, вовсе не сеть в качестве предмета понятия что-то [существующее], а есть в качестве предмета идеи то, что должно существовать и что должно порождаться благодаря нам»

151

ПЕРВАЯ КНИГА

То, что человек своей деятельностью воздействует на природу, определяет ее согласно цели и плану, заставляет действовать на его глазах и как бы подглядывает за ее работой, является самым явным осуществлением его законного господства над мертвой материей, которое было возложено на него одновременно с разумом и свободой. Однако возможностью осуществления этого господства он все-таки обязан самой природе, которую он тщетно стремился бы покорить; он не смог бы заставить ее сражаться с собой и привести в движение ее собственные силы против самой себя.

Если тайна природы заключается в том, что она сохраняет противоположные силы в равновесии или в продолжающейся, никогда не завершающейся борьбе, то те же самые силы, как только одна из них получит длительное преобладание, должны нарушить то, что они поддерживали в предшествовавшем состоянии. Устроить подобное является основной уловкой, которая находится в нашей власти и которой мы пользуемся для того, чтобы разложить материю на ее элементы. При этом мы увидим раздвоенные силы на свободе, в то время как там, где они взаимодействуют гармонически, уже в первом моменте их действия они являются взаимно ограниченными и определенными друг другом.

152

Следовательно, наше рассмотрение природы наиболее целесообразно начать с ее главного процесса, посредством которого тело разрушается и разлагается.

Первая глава О ГОРЕНИИ ТЕЛ

Самым обычным процессом этого рода является горение. Уже при первом взгляде ясно, что напрасно пытались объяснить его через внешнее разложение; оно есть некое преобразование, имеющее отношение к внутренности сгоревшего тела, и такое внутреннее преобразование должно быть объяснено химически. Однако ни один химический процесс не происходит без того, чтобы не имело места притяжение, по крайней мере, между двумя телами.

В данном случае это притяжение имеет место между телом, которое сгорает, и окружающим его воздухом. Это — несомненный факт. Однако спрашивается, является ли это притяжение простым, или оно удвоено. Является ли простым то, в чем находится основание сродства между телом и кислородом воздуха, который первое должно притягивать к себе? Можно ли позволить удовлетворить себя всеобщим уверением, что кислород воздуха имеет большее сродство с телом, чем с теплородом (Warmestoff), с которым он до этого был связан?* Вообще спрашивается, как нужно рассматривать горючие тела; что требуется для того, чтобы кислород (жизненного воздуха) имел сродство по отношению к телу? Ибо если в

* «Начала антифлогистической химии» Гиртаннера,1 новое издание. С. 53.

153

самом теле нет никакого основания этого сродства, почему оно не всем телам присуще одинаково?

Абстракция сродства вполне подходящая, чтобы обозначить феномен, но ее недостаточно, чтобы его объяснить. Любое доказательное объяснение его одновременно должно было бы разъяснить нам сущность того, что называют элементами. Новая система химии — труд всей эпохи — все дальше расширяет свое влияние на остальные части естествознания; взятая во всем своем распространении, она, весьма вероятно, может «созреть» до всеобщей системы природы.

Если мы предположим, на чем сходятся все, что горение возможно только благодаря притяжению между элементом тела и элементом воздуха, то мы будем вынуждены также допустить два возможных случая, которые, правда, можно рассматривать лишь как различные выражения одного и того же факта, но которые все же полезно различить.

Либо элемент воздуха фиксируется в теле, воздух исчезает, тело окисляется (охуа) и перестает быть горючим. Главным образом относительно этих тел имеют силу следующие объяснения: сгоревшие тела — это такие, которые насытились кислородом; сжигать тело, значит окислять его и т. д.* Либо тело, сгорая, испаряется и превращает самого себя в некоторый вид воздуха.**

Первый случай произойдет, например, с такими телами, которые относительно тепла обнаруживают крайне незначительную емкость, у которых, следовательно, одолеть внутреннюю связь элементов тяжелее,

* Гиртаннер. Там же. С. 61, 139; Фуркруа А. Ф.2 Химическая философия / Перевод Гелера. Лейпциг, 1796. С. 18.

** «Либо элемент тела соединяется с элементом воздуха, воздух благодаря этому теряет в упругости, в то же время выигрывая в весе». (Первое издание.)

154

чем у других тел. Этому классу принадлежат металлы. Если они посредством силы огня, в конце концов, доведены до того момента, когда они могут вызывать разложение воздуха, то все же элементу воздуха гораздо легче перейти в тело, чем, наоборот, элементу тела — в воздух; поэтому положение, что вес воздуха, в котором происходит процесс, уменьшается настолько, насколько увеличивается вес тела, имеет силу, прежде всего, относительно них, что вполне естественно, так как здесь потеря со стороны воздуха является прибылью со стороны тела.

Кроме того, всякое тело этого рода может быть восстановлено, т. е. возвращено в его прежнее состояние, что опять вполне понятно, так как оно в процессе сгорания не утратило ничего из своих элементов, но получило некий прирост, которого его очень легко можно вновь лишить. Для этого не требуется ничего более, кроме того, что его, во-первых, постепенно нагревают и не позволяют беспрепятственно притекать внешнему воздуху, то и другое [осуществляют] для того, чтобы это тело не присваивало себе вторично элемент воздуха; во-вторых, с ним приводят в связь тело, которое по отношению к кислороду обнаруживает более сильное притяжение, чем оно само. То, что оно ничего не может отдать воздуху, известно из прошлого эксперимента. Весь процесс восстановления есть, следовательно, не что иное, как процесс, обратный прошлому.

Другой случай, когда элемент тела связывается с элементом воздуха, может произойти лишь с такими телами, которые проявляют очень большую емкость относительно тепла (всеобщего средства ускорения всякого разложения), как например растительные тела, уголь, алмаз (который, согласно опытам [Пьера] Макс, при сгорании выделяет углекислый газ) и т. д.

155

Все эти тела нельзя восстановить, в этом случае прибыль имеется со стороны воздуха, элемент тела связался с элементом воздуха, последний увеличился в весе ровно настолько, насколько уменьшилось сгоревшее тело.

В отношении к вышеустановленным двум случаям, имеющим место при горении, примечательным является горение серы и фосфора. Если серу поджечь под колпаком в жизненном воздухе, то вскоре появляются белые пары, которые постепенно гасят пламя, так что часть серы должна оставаться несгоревшей. Очевидно, что элемент серы соединился с элементом воздуха, но тепло не в силах сохранить обоих газообразными; поэтому сера оседает на поверхности колпака как кислота, которая в сравнении со сгоревшей серой прибыла в весе ровно настолько, насколько потерял воздух.

Еще примечательнее горение фосфора, так как при нем одновременно возможны три случая, которые у других горючих тел имеют место лишь порознь. Если фосфор подвергается воздействию высокой температуры в атмосферном воздухе свыше часа, то он лишает воздух части его элемента, окисляется, превращается в прозрачную, бесцветную, ломкую массу.* Следовательно, здесь фосфор ведет себя совершенно так же, как металлы при пережигании в известь.**

Если фосфор сжигается под колпаком с жизненным воздухом, с ним происходит то же, что и с серой, — он оседает на внутренней поверхности колпака как сухая фосфорная кислота в виде белых хлопьев.***

* Гиртаннер. Там же. С 125

** Металлические извести, если они подвергаются воздействию усиленного огня, остекловываются до полной прозрачности *** Гиртаннер. Там же. С 52

156

Если фосфор очень долго нагревается в закрытом сосуде с атмосферным воздухом, то получается некий воздух, который полностью отличен от всех известных (и главным образом, от горючего фосфорного воздуха).*

Из этого явствует, что одно тело может испытывать все состояния горения от пережигания в известь до того, где оно становится воздухом.** Но общим выводом, который я, полагаю, имею право сделать из вышесказанного, является следующий: для того чтобы понять разложение тела посредством огня, мы вынуждены допустить, что тело содержит некий элемент, который обнаруживает притяжение по отношению к кислороду воздуха. Присутствие или отсутствие этого элемента в теле составляет основание его горючести или негорючести. Этот элемент может быть модифицированным в различных телах самым различным образом. Следовательно, мы можем также допустить, что повсюду имеется один и тот же элемент, который делает тело сгораемым, только он является в различных модификациях. Все тела, которые мы знаем, испытывали весьма различные состояния; элемент, который их составляет, должно быть, не единожды прошел через руки природы, и хотя он одновременно получал различнейшие модификации, все же он не может отрицать своего [единого] происхождения. В качестве элемента растительных тел Лавуазье предполагает углерод (Carbon). Это вещество повсюду весьма наглядно выдаст свое сродство с кислородом. Как объяснить то, что оно так легко

* Йегер в «Новое в журнале физики» Грена [Лейбниц, 1795. Т. II, тетрадь 4. С. 460]

** Однако у металлов отчасти также имеют место оба случая. Те же самые металлы, которые при обычном огне пережигаются и известь, при температуре воспламенения поверхности горения превращаются в газ.

157

связывается с кислородным газом, что уголь так полезен для восстановления металлов, что он, будучи неоднократно подвергаем воздействию огня, все снова и снова притягивает к себе из воздуха новый кислород, посредством чего вновь и вновь становится пригодным для сгорания, и так, покуда полностью не изведется, даст количество воздуха, втрое превосходящее вес угля, из которого этот воздух возник? Не должны ли мы, следовательно, предположить, что углерод представляет собой предел горючести и в своей сфере, пожалуй, то же самое, что кислород — в своей?* Следовательно, пожалуй, возможно обнаружить, как взаимосвязаны оба так называемых вещества (Stoffe). Можно было бы действительно думать, что кислород, который, согласно новой химии, играет такую большую роль в природе, будет играть такую роль не только в атмосферном и жизненном воздухе. Произведенные Гиртаннером, Гумбольдтом и другими проницательными исследователями природы новейшие наблюдения за большим влиянием, которое кислород оказывает на вегетацию растений, на воск решение полностью, казалось бы, угасшей животной раздражимости и т. д., должны вызвать, по крайней мере предположение, что природа пользуется этим мощно действующим элементом гораздо более широко и даже для более важных намерений, чем обычно предполагают.4. Насколько мне ясно, кислород новой химии, по всей видимости, есть нечто большее, чем-то, за что его выдают. Притом различнейшие модификации этого элемента не являются чем-то

· Последнее предложение в первом издании гласит: «Следовательно, стихи вы вправе предположить в растительных телах их собственный элемент, который выделяется при горении, то мы вынуждены также допустить, что этот элемент однороден с кислородом, что он, пожалуй, уже по своему происхождению был родственен последнему.

158

невозможным, природа посредством очень многих промежуточных звеньев может умножать в бесконечность сродства этого принципа.

Эти замечания могут обратить наше внимание на то, что открытия новой химии в конечном итоге все же еще не позволили предоставить элементы для новой системы природы. Столь решительное сродство, теперь, без сомнения, установленное, больше не только гипотетически допускаемое (как раньше присутствие флогистона) сродство тел по отношению к некоему повсеместно распространенному в природе веществу, должно иметь важные следствия для всего исследования природы и даже, как только это открытие перестанет быть исключительной собственностью одной химии, может стать руководящим принципом исследования природы. Здесь новая химия имеет перед собой пример старой, прослеживавшей флогистон через всю природу, лишь с тем отличием, что при этом новая в отношении старой имеет преимущество реального, а не только воображаемого принципа.

На второй вопрос, имеет ли место при горении тел простое или двойное избирательное притяжение, выраженный так абстрактно, как здесь, ответить нелегко. Спрашивается: «Помимо притяжения, которое обнаруживает тело по отношению к элементу жизненного воздуха, имеет ли место еще притяжение между теплородом воздуха и неким элементом тела?». То, что до сих пор пока еще не были в состоянии ближе определить последний и что, как только такое определение дается, сразу же из области реальных знаний теряются в широком поле воображения и возможности, не дает никакого предварительного суждения (Vorurteil), которое помогло бы положительно ответить на этот вопрос. Единственным достоверным феноменом горения являетс

159

тепло и свет, и для их объяснения мы не нуждаемся ни и каком особом гипотетическом элементе в теле. Тепло и свет, как бы они ни относились друг к другу, все же, вероятно, оба являются общей составной частью всякой упругой жидкости. Крайне вероятно, что последние есть всеобщая среда, через которую природа позволяет более высоким силам действовать на мертвую материю. Следовательно, понимание природы этих жидкостей неизбежно должно открыть нам перспективу деятельности природы в великом. То, что весомые вещества притягиваются согласно многообразным средствам, что некоторые из них имеют способность разлагать окружающий воздух — все это явления, которые мы замечаем в очень маленьком круге. Однако прежде, чем были возможны все малые системы, в которых происходят - эти процессы, должна была существовать великая система, в которой заключены все эти подчиненные системы. И, таким образом, становится вероятным то, что эти флюиды являются средой, посредством которой взаимосвязаны не только тела с телами, но и миры с мирами, и что природа в великом и малом использует их для того, чтобы пробудить дремлющие силы и вырвать мертвую материю из изначальной инертности.

Однако к таким перспективам дух не расширяет себя до тех пор, пока он еще способен опираться на неизвестные элементы — костыли убогой физики. Не окружает ли воздух, являющийся ареной бесчисленных разложений и изменений, весь наш земной шар? Не приходит ли к нам свет и вместе с ним все оживляющее тепло от некоего отдаленного небесного светила? Не пронизывают ли живительные силы всю Землю, и нужно ли нам загонять в качестве материй в тела силы, которые повсюду действуют и распространяются свободно, для того, чтобы понять великие действия природы,

160

нужно ли нам ограничивать нашу силу воображения возможностями, в то время как ее едва хватает, чтобы охватить действительность?

Также очень легко посредством новых интерпретаций увековечить старые мнения, которые когда-то служили лазейкой для выхода из затруднительного положения. То, что старая физика представляла себе флогистон не как составной, а как простой принцип, есть яснейшее доказательство того, что она сама себя признавала не в состоянии объяснить феномены горения. Вопрос был: «Что делает тело горючим?» — «То, что делает его горючим», — следовал ответ. Или даже если сам флогистон должен был быть горючим, то тот же самый вопрос: «Что же делает горючим флогистон?» — возвращался настоятельнее, чем прежде.

Впрочем, знаменитые исследователи природы уже с давних пор мыслили флогистон как составной принцип. Бюффон,5 например, утверждал, что флогистон есть не нечто простое, а связь двух различных принципов, посредством разделения которых только и возникает феномен горения. Однако при тогдашних успехах химии ему было не так легко определить оба этих принципа, как [это легко сделать] сейчас с помощью новой химии.* И все же Бюффон не придавал своему мнению большой ценности и сам еще ожидал от наблюдений за

· Бюффон говорит следующее: «Le faraeux Phlogistique des Chimistes (etre de leur methode plulol que de la Nature), n'est pas un principe simple el idenlique, comme ins nous le presenter»; <*esl un compose, un produil de I'alliage, un resultal de la combinaison des deux elemens, de fair et dufeu fixes dans le corps. Sans nous arretcf done sur ies idees obscures et incompletes, que pourroit nous fournir la consideration de cet etre precaire, tenons-nous-en a celie de nos quarte elemens reels, auxquels Ies Chimistes, avec tous leurs nouveaux principes, seront toujours forces de revenir ulleneurement». (Hist. nat. generate et panic. Ed des Deuxp. Vol. VI, p. 51) >

161

увеличением веса тел в огне (которое он объяснял посредством потери воздуха) великой революции, которая предстоит химии.

Новый взгляд на процесс горени

(Дополнение к первой главе)

Древние под именем Весты (eoria) почитали всеобщую субстанцию в чувственном образе огня. Этим они оставили нам намек на то, что огонь является не чем иным, как чистой субстанцией, пробивающейся в телесности, или третьим измерением, — взгляд, который для нас предварительно проливает уже некоторый свет на природу процесса горения, основным явлением которого является огонь.

Химический процесс вообще есть тотальность динамического, в которой все формы последнего совпадают и уравновешиваются. А процесс горения есть наивысшее и самое живое проявление химического процесса вообще, где мы последнее значение видим даже выраженным в огне.

Мы должны обратиться здесь к некоторым более общим истинам, которые являются основанием конструкции всех качественных, или динамических, процессов.

Все качества заложены в материю изначально посредством сцепления, у которого мы в соответствии с обоими первыми измерениями отличаем в свою очередь абсолютное [сцепление] как определяющее длину и относительное как определяющее ширину. В высшем отношении, в отношении Земли, первое есть то, посредством чего она утверждает свою индивидуальность, второе — то, посредством чего Солнце пытается подчинить

6 Ф. В Й. Шеллинг

162

ее себе (во вращении по оси). Уже в этом мы имеем достаточное основание обозначить первое как полярность юг — север, второе как восток — запад.

Далее мы можем определить всякое сцепление вообще как синтез тождества и различия всеобщего и особенного (AUgemeinen und Besondern), только в первом случае всеобщее преобразуется в особенное, следовательно, последнее само полагается как всеобщее, в другом случае, напротив, особенное подводится (subsum-miert wird) под всеобщее и поэтому полагается как особенное. В указанном отношении первый вид сцепления и сам можно назвать всеобщим, второй — особенным.

Поскольку тело посредством относительного тождества всеобщего и особенного в абсолютном сцеплении превращается в нечто самостоятельное, то именно благодаря этому оно замутняется для Солнца, которое по отношению к Земле и каждому телу в отдельности стремится подчинить их как особенное себе; оно становится непрозрачным. Прозрачность имеется потому лишь там, где либо абсолютным сцеплением производится или чисто всеобщее (которое, как доказал Стеффенс в сочинении «К внутренней естественной истории Земли»,7 представляется в этой чистоте для Земли в том, что назвали азотом), или чисто особенное (которое, согласно доказательству того же автора, равным образом представляется в углероде, чистейшее явление которого есть алмаз); либо относительным сцеплением производится также или чисто всеобщее и особенное (что, согласно доказательству в «Журнале спекулятивной физики», том I, тетрадь 2, с. 68, имеет место в водороде и кислороде),5 или не опосредованная или нарушенная вмешательством абсолютного сцепления абсолютная неразличенность обоих (которая вообще возможна лишь в отношении факторов такого вида

163

сцепления) — в воде, где все всеобщее есть также все особенное, а все особенное есть все всеобщее. Понятно, 1-го прозрачность может иметь место больше или меньше также в различных степенях приближения к этим указанным пределам или к точке неразличенности вопя. Всякая другая прозрачность, которая будто бы еще имеет место помимо указанных случаев, должна, как мы скоро обнаружим определеннее, сводиться к выше точенной, каким бы образом это ни происходило.

Если кислород, который в относительном сцеплении является фактором особенного, есть всеобщее условие процесса горения, то и всякий процесс горения необходимо должен будет преследовать неразличение либо всеобщего самого относительного, особенного сцепления, либо всеобщего и особенного абсолютного [сцепления] — поскольку особенное абсолютного сцепления относится к особенному относительного как особенное, но всеобщем, следовательно, само как всеобщее — с особенным относительного сцепления. Совершеннейший процесс горения обнаруживается для нас там, где борьба всеобщего и особенного полностью уравновешивается, в том проделанном экспериментально процессе начатия, в котором всеобщее и особенное относительного сцепления неразличены и который дает гермафродический продукт воды, каковая как абсолютно жидкое есть не только полное погашение обоих первых измерений в третьем, но и благодаря особенному — вся Земля, благодаря всеобщему — все Солнце; и именно здесь, в этом уравновешивании, Солнце пробивается самым полным образом, только оно из-за элемента Земли, который включен в него, может обнаруживаться не как чистый свет, а лишь как огонь (свет, связанный с теплом).

Абсолютно независимо от этого процесса будет держаться всеобщий принцип всеобщего сцепления, но

164

там, где оба принципа последнего объединены совершенно неразрывно, будет иметь место еще более высокая борьба — борьба самих относительного и абсолютного сцепления, уравновешивание которой в высшей степени окисления металлов вновь представляется как прозрачность, как бы в более высокой потенции, где твердое тело как таковое становится всем Солнцем и всей Землей.

Вследствие непонимания утверждения, что кислород является принципом, увеличивающим сцепление, в то время как он, напротив, как правило, кажется расторгающим сцепление с помощью кислот, а также при горении, мы заметим, что кислород есть принцип относительного сцепления и «то увеличение последнего, разумеется, сосуществует с уменьшением или расторжением абсолютного, не будучи причиной этого; что, следовательно, растворение тел посредством окисления является лишь кажущимся, что тела скорее окисляются при растворении (оно происходит при помощи кислот или, как у алмаза, при горении от воздействия жара), чтобы сопротивляться полному растворению, чем они растворялись бы, поскольку они окисляются.

Дальнейшее разъяснение этих основоположений имеется в «Журнале спекулятивной физики» (том II, тетрадь 2, § 112—134).4

Вторая глава О СВЕТЕ

Феномены тепла объяснены несовершенно до тех пор, пока феномены света для нас еще темны; то и другое существует обычно одновременно и часто почти в одном и том же мгновении, то и другое настолько

165

сходно и все же настолько различно по способу действия, что, пожалуй, стоит потрудиться, чтобы проникнуть в суть их взаимоотношения. Между тем естествознание до настоящего времени больше, как кажется, преуспело в исследовании законов, согласно которым движется эта удивительная стихия, чем в исследовании ее природы. Знание этих законов более чем большинство других наук, способствовало расширению границ человеческого знания, так как оно раскрыло перед человеческим духом бесконечную перспективу никогда не завершимых открытий. Возможно, что полнейшее выяснение природы света расширило бы внутренний кругозор человека для идеального мира не в меньшей степени, чем открытие тех законов расширило его внешний кругозор, возможно, что оно сделало бы то, что казалось непонятным, понятнее, то, что казалось великим, еще величественнее — достаточная выгода, чтобы побудить к беспрестанным исследованиям.

Первыми вопросами, которые должны нас занимать, являются следующие: «Как взаимосвязаны свет и тепло? Совершенно различимы ли они оба природы? Может быть, одно есть причина, другое — действие? Или они различаются лишь по степени? Или одно есть лишь модификация другого, и в этом случае удивительно быстрая, легко движущаяся стихия света могла бы, пожалуй, быть модификацией тепла, материи, которая, как кажется, распространяется с трудом и лишь постепенно в гораздо меньших пространствах?».

То и другое, кажется, не различной природы, ибо общим им обоим является стремление к протяжению и распространению. Однако одно распространяется бесконечно быстрее другого. Выходит, что они были бы различены по степени? Однако самый сильный жар лишен света, в то время как с сильным пламенем часто

166

связано гораздо более слабое тепло. Следовательно, эти предпосылки не ведут ни к какому достоверному результату.

Свет греет. Но на то, теплый ли свет сам по себе, мы, согласно только ощущению, которое мы о нем имеем, не можем дать ни положительного, ни отрицательного ответа, потому что мы не можем определить, что наше тело вносит в это ощущение. Если предположить, что только касаний света нагревает тело, то различные тела, подвергшиеся воздействию одного и того же света, должны были бы проявлять одинаковое тепло. Однако это не так.

Известно, что на черные тела свет воздействует в самой сильной степени. Из оптики же каждый знает, что тела кажутся черными, поскольку они по отношению к свету обнаруживают более сильное притяжение, поскольку они отражают его меньше, чем другие. Следовательно, свет вступает в теле в связи (больше или меньше притягивается), находит большее или меньшее сопротивление (как бы это ни называли), и это больше или меньше определяет степень теплоты, которую он вызывает в теле. Вместе с высшей степенью, которую он в состоянии вызвать, он становится невидимым, таким образом, свет, переходя из состояния видимости в противоположное, кажется, одновременно изменяет весь свой способ действия; не чувствуемый больше глазом, он все же не прекращает действовать на другое чувство, на осязание.

Господин Пикте1" запер два термометра, которые были совершенно одинаковы, за исключением того, что шарик одного был черным, в совершенно недоступном для света шкафу. Когда он его открыл, оба стояли на одинаковом уровне; после короткого времени, в течение которого дневной свет воздействовал на тот и дру-

167

гой, зачерненный поднялся на 0.2—0.3 градуса выше, чем другой. Свет, как кажется, вообще греет пропорционально сопротивлению, которое он находит. Если луч направляют на зеркало, от него отражают на второе, от второго — на третье и т. д., то луч претерпевает постепенное уменьшение и возникает чувствуемое тепло.

Для того чтобы точнее исследовать различный нагрев тел посредством солнечного света, господин Сос-сюр1! производил весьма остроумные опыты, которые после этого повторил с некоторыми модификациями и господин Пикте. Он вывешивал один термометр на открытом воздухе, в то время как несколько других приводил в контакт со стеклянными коробками, которые были вложены друг в друга. Он заметил, что первый термометр, подвергавшийся воздействию солнца, поднимался меньше всего, в то время как другие поднимались последовательно больше или меньше сообразно с тем, были ли они прикреплены к внутренней или наружной коробке. Нельзя отрицать, что эти опыты еще допускают различные объяснения. Только более поздние опыты господина Пикте без всякой двусмысленности подтвердили положение, что нагрев посредством солнечных лучей тем сильнее, чем большее сопротивление они находят.

Эти опыты находятся в строгой взаимосвязи с общеизвестными опытами, на которые, прежде всего, обратил внимание господин де Люк.12. В частности, сюда откосятся опыты в горах: чем выше поднимаешься, тем вес более усиливается холод, бросающимся в глаза доказательством чего является вечный лед, покрывающий даже Кордильеры вблизи экватора; кроме того, различие тепла и холода одних и тех же времен года на одинаковых географических широтах и т. д. Если спускаешься с высокой горы, то обнаруживаешь, что теплота воздуха

168

постоянно растет прямо пропорционально его плотности и обратно пропорционально его разреженности. Замечено, что облачные летние дни, когда солнце скрыто, благодаря своей угнетающей жаре гораздо тягостнее, чем самые ясные солнечные дни. Именно из общих, сотни раз сделанных наблюдений давно можно было бы сделать вывод, что солнечный свет светит тем сильнее, чем незначительнее тепло, которое он вызывает, и наоборот.

После этих опытов, кажется, есть право утверждать, что свет и тепло сами по себе не различны, последнее есть только модификация первого. Говорить, что свет является модификацией теплорода, например, что он есть не что иное, как усиленное тепло и т. д., не годится потому, что тогда количество теплоты всегда должно было бы находиться в прямо пропорциональном отношении с количеством света, что, согласно вышеуказанным опытам, невозможно.

Спрашивается, совместима ли высказанная гипотеза со всеми феноменами света так же легко, как она согласуется с вышеприведенными опытами.

Обычно допускают два различных состояния тепла: одно, когда оно полностью связано и поэтому называется латентным теплом, и другое, когда оно благодаря достигнутому перевесу становится чувствуемым и называется ощутимым теплом. Я не могу и не хочу вдаваться здесь в правильность этого различения, не буду спрашивать, какое имеется основание и право рассматривать свет и тепло как элементы, которые, как любые другие, способны вступать в химическую связь. Пока я предполагаю это различие и замечу лишь, что можно допустить еще третье состояние тепла, то, когда оно покидает свою связь, совершенно свободно переходит от одной связи к другой и в этом переходе принимает

169

совершенно другие свойства, чем те, которые оно применяло в обоих предшествующих состояниях. В этом и состоянии оно было бы светом и поэтому кажется совершенно безразличным, рассматривают ли, выражаем старым языком химии, свет как свободное тепло пли тепло как связанный свет.*

Если высказанное выше объяснение горения правильно, то мы знаем, что в том же самом мгновении, когда растительное тело разрушается, а металл пережигается в известь, т. е. в том же самом моменте, когда, согласно нашей предпосылке, разлагается воздух, inuio и свет существуют одновременно. Нет также какой-то определенной степени теплоты, только вместе с которой появляется свет, скорее, тепло (оно по степени может быть любой малости) вообще сопровождается и истом, как только оно, как это происходит при горении, становится свободным, и наоборот, самый сильный жар лишен света до тех пор, пока не вызывается никакого разложения. Поэтому при растворениях металлов в кислотах не видно никакого света, несмотря на то, что) тот процесс совершенно такой же, что и процесс пережигания в известь. Металлы лишают кислоты кислорода; емкость последних посредством этого уменьшается, возникает вскипание и чувствуемое тепло; однако последнее не становится свободным, ибо оно остается связанным с элементом кислот для того, чтобы остаток последних превратить в газ. Процесс в целом есть не более как восстановление емкости. Жидкость из жидкого состояния переходит в воздухообразное и таким образом связывает, несмотря на свою убыль, то же самое

• Это является доказательством того, что именно та самая химии, которая допускает химическую связь тепла, менее всего имеет необходимость прибавлять к теплороду еще и светород (Lichls Ff).

170

тепло, которое была бы способна связать жидкость меньшей емкости, но с большим количеством элементов.

То же самое повторяется при разложении азотного воздуха с атмосферным. Благодаря тому, что он извлекает из последнего кислород, его емкость уменьшается. Поэтому он переходит из воздухообразного состояния в парообразное. Однако он не сохраняет этого состояния, снова принимает вид воздуха и посредством этого связывает тепло, высвободившееся из атмосферного воздуха. Отсюда ясно, почему и при этом процессе тепло не становится светом.*

Совершенно по-другому обстоит дело с фосфорными явлениями - Фосфор в силу своего большого сродства с кислородом извлекает из воздуха этот элемент. Посредством этого тепло становится свободным; это тепло, можно сказать, ни с чем не породняется, оно, следовательно, начинает светиться, но, так как разложение воздуха весьма незначительно, лишь на границе контакта тела и воздуха. Одновременно это является яснейшим доказательством того, что свет может отличаться от тепла не только по степени. Ибо фосфорное разложение не сопровождается чувствуемым теплом, в доказательство того, как мало тепло при этом становится свободным; тем не менее, свет является постоянным феноменом этого процесса. Двойное разложение имеет место, например, тогда, когда тела, обладающие более высокой степенью сгораемости, обрабатываются кисло-

· Все же нельзя так уверенно утверждать это. В случае если не проделаны соответствующие особые эксперименты. Пламя самых ярких, горящих с самым сильным сиянием ламп (Аргона), выставленных на полуденном солнце, кажется мертвенным, желтым, полупрозрачным дымом. Ср. замечание графа фон Румфорда в (Новом журнале физики) Грена [Лейпциг, 1795. Т II, тетрадь 1. С- 61].

171

ими. Так воспламеняются масла, смешанные с азотной кислотой. Благодаря тому, что они лишают последнюю кислорода, одновременно становится свободным тепло, и вместе с тем начинается второе разложение между ними и окружающим воздухом; пламя тем сильнее, чем легче испаряются масла.

Может быть, возразят, что именно потому, что при трении тел тепло и свет существуют одновременно, они должны быть двумя совершенно различными друг от друга стихиями. Однако высвобождающееся тепло стремится очень быстро вновь вступить в связи, какого бы рода они ни были, ибо это для нас здесь может быть совершенно безразличным. В этих связях оно утверждает перевес и благодаря этому становится чувствуемым теплом. Поэтому появляется и пламя, которое сопровождает горение растительных тел, гораздо менее чистое, чем пламя, которое становится видимым при сгорании других тел. Из растительных тел помимо углекислого газа и горючего воздуха выделяются разнородные вещества, с которыми тепло вступает в связи. Поэтому можно рассматривать пламя как переход света из состояния видимости в состояние невидимости. Там, где кончается пламя, усматривается еще лишь дым, и можно было бы вместо того, чтобы говорить вместе с Ньютоном, что пламя является светящимся дымом,* с таким же успехом утверждать, что дым есть пламя, которое перестало светиться. Чем больше водянистых и других частей содержит сгорающее тело (как, например, свежая древесина), тем раньше пламя превратится в дым, поэтому становится также понятным, почему при более быстром сгорании распространяется гораздо больше тепла, чем при более медленном.

· Flammaesi fumuscandens.

172

Главное различие света и тепла состоит в том, что они воздействуют на совершенно различные органы чувств. Правда, лишь недавно прекратили считать свет, как таковой, теплым потому, что он становится теплом, как только вступает в связь с телом. Это различие явилось бы решающим против утверждения, что свет и теплота вовсе не отличаются друг от друга, но против утверждения, что тепло является лишь модификацией света, оно ничего не может доказать. Понятно, что высвободившийся свет (я пользуюсь всегда самыми расхожими выражениями) открывается духовному органу, в то время как связанный способен действовать лишь на более низкое чувство. Свет распространяется с невероятной быстротой из своего источника, тепло ограничено некоторой определенной сферой, ибо оно вообще действует лишь в связи с противоположной материей; следовательно, для него мы имеем орган чувств, который получает впечатления лишь посредством более грубого соприкосновения, для первого — орган, способный к более тонкому контакту, который открыт свету, приходящему к нам из величайшей удаленности.

Чем бы ни считали свет, все же время, необходимое ему для распространения, не растворяется в ничто, как только учитывают сопротивление, которое он находит на своем пути. Это сопротивление продлевает его распространение по времени, лишь при этом сопротивлении он приобретает свойства некоторой материи для нас, его скорость становится конечной, численно определяемой скоростью; подобно материи он претерпевает теперь притяжение и отталкивание, и лишь таким образом становится возможным предметом физики и физического исследования. Этого замечания, мне кажется, достаточно, чтобы решить вопрос, может ли свет во-

173

обще рассматриваться как материя. До тех пор, пока им находимся, как здесь, в области лишь эмпирической физики, мы не вправе говорить о нем как-либо еще. Физика и химия имеют свой собственный язык, который в более высокой науке должен разрешиться в нечто совершенно другое. Таким образом, до тех пор всегда следует говорить о свете, тепле и т. д. так, как о низ необходимо говорить в физике.* К этому относится кто, вопрос, являются ли свет и тепло особыми материями, предполагает нечто, что здравая философия вспоминала бы так быстро допустить, а именно то, что вообще имеются особые материи.

Тепло, говорят далее, пронизывает тела, а свет нет. Лучше бы сказали, что свет, проникая в тела, прекра-

· «Разумеется, многое из подлинной природы огня все еще будет обижаться скрытым от наших глаз, однако хотя все эти способы, представ отличия, остаются весьма далекими от абсолютной истины, они все-таки, когда имеют для нас весьма значительную относительную ценность; и являются удобными образами для представления разнообразных явлений природы во взаимосвязи и облегчения их знания. Если приложить, что не флюид является причиной жара, и он есть нечто, чему подобного в природе не встречается, то все же нельзя отрицать, явления, насколько мы их знаем, можно весьма удобно представ себе в образе некоей жидкой сущности* и если такой знак выбран лично, то он даже может послужить тому, чтобы навести дух на новые общения неизвестной сущности. Что удивительного, следовательно, если естествоиспытатели начинают считать свои объяснения природных феноменов чем-то большим, чем только образным языком. И что вообще имеется реального в наших представлениях о вещах вне нас, и какое отношение они имеют к последним? Поэтому давайте постоянно изучать этот образный язык и давайте постараемся больше обогатить его, в итоге мы, пожалуй, коснемся, истины так же, как ее, в конце концов, касается обученный глухонемой, который принимает наш язык для уха за язык для глаза, и то, что, в сущности, является звуками — за движение гортани и губ, и, стараясь выразить последнее, он внятно выражает, не зная этого, то же самое чувство, которого он совершенно лишен» (Замечание Лихтенберга к «Естествознанию» Эркслебега. 6-е изд. С. 453.) I

174

шает быть светом и становится с этих пор чувствуемым теплом. Некоторые освещавшиеся в течение известного времени тела, которые продолжают светиться в темноте, составляют явное исключение.

Более важными являются особые (не имеющиеся у тепла) действия света, которые некоторые сторонники новой химии обычно приводят в качестве доказательства существования светорода, отличного от теплорода.* Эти особые действия, прежде всего следующие: растения, подвергнутые воздействию света, благодаря этому становятся цветными, воздушными, воспламеняющимися, имеющими вкус и т. д. Однако помимо того, что растения, как только они подвергнуты воздействию света, подвергаются также воздействию воздуха, имеющего свободный доступ, что сам свет воздействует на них лишь через воздушную среду и т. д., можно еще потребовать доказательства, что все эти действия являются особыми действиями света, как такового. Свет, можно сказать, поскольку он оказывает воздействие на растения, перестает быть светом и становится теплом. Кроме того, вегетация растений есть не более чем сложный химический процесс, если хотите, химический процесс более высокого порядка. Доказательством тому служит жизненный воздух, который выдыхают растения, подвергнутые воздействию света. Все наблюдения, которые производили относительно этого Хэле,15 Бонне,16 Ингенгоуз,17 Сенсбье18 и другие, делают вероятным, что в растениях происходит разложение воды, что горючий компонент остается в них, в то время как кислород в виде воздуха из них выходит. Следовательно, то, что свет и постольку также тепло — оба

· Смотри, например, первый раздел «Химической философии» Фуркруа.

175

великие агенты природы, которыми она пользуется в каждом химическом процессе — способствуют этому выделению кислорода из растений, само по себе является весьма понятным, и так как вегетация растений в целом зависима от дальнейшего хода этого процесса, то свет (и тепло) являются постольку необходимыми условиями растительной жизни. Но то, что свет гораздо больше, чем тепло, способствует этому процессу, неужели так трудно понять? Тепло распространяется медленно, следовательно, проникает в тела лишь постепенно, в то время как свет воздействует быстрее, живее и начинает внутри растений процесс, который необходим для их сохранения.

Не труднее для понимания влияние, которое свет оказывает как на пережигание в известь, так и на нейтрализацию определенных металлов. Некоторые металлы окисляются сами собой, лишь только они подвергаются воздействию атмосферного воздуха. Другие нейтрализуются посредством прикосновения света, потому что свет во всех телах, способных разлагаться, вызывает разложения. Если, следовательно, Фуркруа говорит: «Го, что теплород одинаков со светородом, не доказано. Чем больше расширяются наши физические знания, тем больше обнаруживают различие в действии обоих, света и тепла»,* — то можно было бы лишь пожелать, чтобы он привел примеры этого. То, что свет действует совершенно по-другому, чем тепло, никто не подвергал сомнению, но никто и не утверждал, что свет и теплота являются одинаковыми состояниями той же самой материи.

Если свет является великим средством, которым природа пользуется для того, чтобы вызывать разложе-

· Там же. С. П.

176

ния и соединения повсюду, где они необходимы для сохранения растительной и животной жизни, то понятно, что тела обнаруживают — кажущееся или действительное — притяжение по отношению к свету. Входит ли свет в химический процесс также и как элемент вкупе [с другими элементами], пока еще весьма сомнительно; но то, что в большинстве химических процессов свет и тепло деятельны, находится, вне всякого сомнения. Даже в процессе горения, когда свет выходит из своей связанности, он является тем же самым, что начинает и поддерживает процесс. Мы можем лишь поджигать тела от тел; обычно то, что начинает процесс — это уже высвободившаяся теплота, т. е. свет. Как только элемент воздуха притягивается элементом тела, появляется свет; с этого момента запущенный процесс продолжается сам собой, тело сгорает, и свет, который посредством разложения воздуха становится свободным, служит лишь тому, чтобы постоянно поддерживать разложение.

А то, что это притяжение тел по отношению к свету не всегда происходит согласно соотношению их масс, уже давно бесспорно установил Ньютон. Он заметил, что сернистые и маслянистые тела преломляют свет совершенно непропорционально их плотности, и этого единственного замечания для него было достаточно, чтобы предсказать сгораемость алмаза и существование горючих веществ в воде. Следовательно, стремление, которое проявляет свет по отношению к телам, будет пропорционально их большей или меньшей разложимости; там, где разложимость не имеет места, свет будет спешить навстречу более плотному телу. Согласно вышеприведенным замечаниям, свет благодаря сопротивлению, которое он находит, неоспоримо обнаруживает, что он есть материя: еще более неоспоримо это

177

обнаруживают притяжения, которые он претерпевает. Если бы он нигде не находил никакого сопротивления, m он потерялся бы во всеобщей силе отталкивания, он мс превратился бы для чувств в материю. В физике постоянно ссылаться на аналогии. Так, упругость воздуха 11 пропорциональна давлению (сопротивлению), которое Ом испытывает. Воздух перестал бы быть упругим, как только не нашел бы никакого сопротивления, т. е. как только он распространился бы бесконечно. Если следовать этой аналогии, свет может быть упругим лишь поскольку он, благодаря чему бы то ни было, например 11 притяжению, находит сопротивление.

Если мы последуем этой аналогии дальше, то мы узнаем, что упругость возможна только между двумя экстремальными состояниями: бесконечным расширением и бесконечным сжатием. Поэтому и происходит то, что упругость в различных телах посредством давления может так же легко уменьшаться, как и увеличиваться. Тотальное уничтожение упругости невозможно, потому что бесконечное сжатие так же невозможно, как и бесконечное расширение.

Если мы применим эту аналогию к свету, то он из-за несоразмерного сопротивления, разумеется, испытывает уменьшение. Поэтому свет находит в более плотных телах свою смерть как таковой, он становится теплом, т. е. его упругость уменьшается. Этим объясняется то, что из двух тел, которые подверглись воздействию одного и того же света, то, которое оказывает ему более сильное сопротивление, что совершается, не всегда строго пропорционально плотности, нагревается сильнее. Влияние, которое качество тел оказывает на их притяжение по отношению к свету, выясняется, прежде всего, из некоторых наблюдений над происхождением цветов.

178

Весь свет нашей атмосферы исходит от Солнца; но как он распространяется до нас от Солнца — это вопрос, на который, кажется, еще не знают твердого ответа. Может быть, до нас доходит сам тот свет, который излучается Солнцем; или он лишь в нашей атмосфере вызывает изменения, благодаря которым наша планета освещается? По крайней мере, мы сами получаем свет только посредством разложения воздуха.

Благодаря последнему предположению стало бы понятным равномерно быстрое распространение света. Если мы вместе с Эйлером будем считать, что свет распространяется посредством механических сотрясений эфира, то невозможно понять регулярность этих сотрясений, которые должны были бы распространяться всегда в прямом направлении, в то время как сообразно со всем остальным опытом механические сотрясения флюида распространяются лишь волнообразными движениями. Если же мы допустим, что свет движется от эросферы (Arosphere) Солнца до нашей атмосферы в пустом пространстве, то мы можем считать, что он продвигается с быстротой, которая полностью пропорциональна короткому времени, за которое он распространяется до нас. Или если мы вынуждены допустить, что все пространство неба заполнено тонким упругим флюидом, проводником (Vehikcl) всех сил, с помощью которых миры воздействуют на миры (может быть, где-то есть пространство, где образуется весь свет, как в эмпирее древних?), то этот флюид должен становиться тем тоньше, чем дальше он отстоит от твердых тел. Следовательно, если атмосфера Солнца, как наша, постепенно разрежалась бы, свет продвигался бы все ускоряясь, до тех пор пока в конце концов там, где он входит в нашу атмосферу, он не распространялся бы постепенно все медленнее и медленнее.

179

Если мы допустим, что свет в нашей атмосфере распространяется посредством разложений,* то понятно, почему один свет не вызывает никакого тепла. Лишь 1 дм где свет подходит ближе к Земле, где нижние слои воздуха вследствие давления всей верхней атмосферы постепенно становятся плотнее и все более смешанными с разнородными частями, может возникнуть чувствуемое тепло: неудивительно, что на значительной высоте температура воздуха повсюду та же самая. Равным образом благодаря этому становится объяснимым, что действие света в отношении тепла должно быть очень медленным, что солнечный жар лишь в последние месяцы года и лишь в отдельные дни после того, как минует полдень, достигает своего самого высокого уровня, что непосредственно после захода Солнца воздух становится холоднее и т. д. Если бы мы смогли еще сверх этого указать определенное свойство нашей атмосферы, которое делало бы необходимым, чтобы она поддерживалась в постоянном разложении, то данное предположение было бы тем более вероятным. Вряд ли будут возражать, что это постоянное разложение воздуха не так воздействует на наши глаза, как отдельные разложения, которые, вероятно, имеют место при всех метеорных явлениях. Напротив, ясно, как такая равномерная, никогда не прерывающаяся, постоянно повторяющаяся модификация воздуха может давать феномен дня, т. с. равномерно распространенной светлости, равно как, например, неравномерное выделение света дает феномен утренних и вечерних зорь, вероятно, также северного сияния и других метеоров. Так как свет вообще и повсюду (allgemcin und Uberall) равномерен, он ни

* И здесь я вновь пользуюсь выражением химии, не имея намерения обозначить им нечто именно химическое я данном отношении

180

в одной отдельной точке не может быть заметным в особенности. Он сам смягчает впечатление, которое оказало бы на наш глаз отдельное выделение света, согласно тому же самому закону, который заставляет меркнуть небесные светила перед сиянием Солнца.

Я осознаю затруднения настоящего предположения, которое также может быть значимо лишь внутри определенных границ. Неужели действие отдаленных светил, лучи которых пришли к нам спустя десятилетия и столетия, на нашу атмосферу еще достаточно большое, чтобы вызывать такую модификацию в ней, как мы предполагаем в этом объяснении?* Все же ни против какой гипотезы не может быть значимым возражение, что она предполагает слишком великие действия в природе.** Величина и отдаленность здесь ничего не значат, ибо то, что в одном отношении далеко, в другом — близко, и для всего пространственного мы обладаем лишь относительными масштабами. И если разлитый во Вселенной эфир является самим абсолютным тождеством всех вещей, то в нем совершенно уничтожаются близость и отдаленность, так как в нем все вещи есть одна вещь, а сам он в себе и по сущности есть единое (Eines).

Самым общим утверждением, которое можно [сделать] относительно света, является, без сомнения, то,

* Или, чем мы должны больше восхищаться, тонкостью (Subtilitat) света или свободой нашего органа

** Отсюда и до конца этот абзац в первом издании гласит так «Не приходится ли нам признать, что система, в которой мы существуем, является системой самого низшего порядка, что величина ближайшей системы, которой принадлежит наше Солнце, превосходит всякое усилие нашей силы воображения, что, если само наше Солнце движется одновременно со своими планетами и кометами, тысячелетия едва ли явятся масштабом этого движения и что тогда, пожалуй, и свет, освещающий наш мрак, идет к настолько от границы Вселенной9»

181

что он есть лишь модификация материи; как только мы спрашиваем, что свет действительно есть, а не чем он кажется, мы вынуждены прийти к этому ответу,* и поэтому, по меньшей мере, бесполезен вопрос, является ли свет особой материей. Однако поль-

· Некоторые философствующие естествоиспытатели не находили эти мысли вздорными. В качестве доказательства я приведу здесь одно место из Бюффона, которое, вероятно, сможет обратить внимание на то, что спор о природе света может быть разрешен лишь исходя из более высокой точки зрения. «Toute matiere deviendra lutniere, des que toute coherence etant detruiie, elle se trouvera divisee en molecules suffisamment pelites, et que сеь molecules etant en liberte, seront determmees par leur attraction mutuelle a se precipiter les unes centres les autres, dans Г instant du utioc la force repulsive s'exercera, les molecules se fuiront en tout sens avec une Vitesse presque infinie, iaquelle neanmoins n'est qu' egale a leur vitesse .icquise au moment du contact: car la loi de I'attraction etant d'augmenter tomme 1'espace diminue, i1 esl evident qu'au contact I'espace toujours proportionnel au carre de la distance devient nul, et que par consequent la vitesse acquise en vertu de ['attraction, doit a ce point devenir presquMnfime, celte vitesse seroit meme infinie si le contact etoit immediat, et par consequent la distance entre les deux corps absolumenl nulle, mais, comme nous 1'avons bouvent repete, il n'y a rien d'absolu, nen de parfait dans la \ature et de meme nen de absolument grand, rien d'absolument petit, nen d'entierement nul, nen de vraimentinfinuettoutcequej'ai dit dela pelitesse infinie des atomes qui constituent la lumiere, de leur ressort parfait, de la distance nulle dans, le moment du contact, ne doit s'entendre qu'avec restriction Si Ton pouvoit ciouter de cette verite metaphysique, il seroit possible d'en donner une demonstration physique, sans m&me nous ecarter de noire sujel. Tout le monde sait que la lumiere eraploie environ sept minutes et demie de temps a \cmr du soleil jusqu'a nous, supposant done le soleil a trentesix millions de lieues la lumiere parcourt cette enorme distance en sept minutes et demie, ou te qui revient au meme (supposant son mouvement unifonne), quatrevmgt mille lieues en une soconde. Cette vitesse quoique prodigieuse est neanmoins bien eloignee d'etre infinie, puisqu'elle est determmable par les nombres, elle cessera meme de paroTtre prodigieuse, lorsqu'on reflechira que la Nature semble marcher en grand, presque aussi vite qu'en petit, il ne faut pour cela qucsupputerla celente du mouvementdescometesa leurpenhelie, ouroeme cclle des planetes qui se mouvement le plus rapidement, et 1'on verra que la vitesse deces masses immenses quoique moindre.se peuineanmoins comparer d'asseEpresavecceHedenosatotnesdelumtere'*

182

за, которую физика и наблюдение природы могут извлечь из этого, весьма незначительна или вообще никакая, и справедливо то, что с ним [т. е. этим утверждением] выступают лишь тогда, когда грубая физика слишком сильно забывает то, что, например, Лихтенберг достаточно часто повторяет: то, что мы можем сказать о свете, тепле, огне, материи, является не более и не менее как образным языком, который имеет ценность лишь внутри своих определенных границ. Дело философской науки о природе (einer philosophischen Naturwissenschaft) в значительной степени состоит именно в том, чтобы определить как допустимость, так и границы таких фикций в физике, которые, безусловно, необходимы для дальнейшего продвижения вперед исследования и наблюдения, и лишь тогда мы против наших научных успехов, когда хотим использовать их за пределами их границ.

Эти размышления должны были бы научить чистых эмпириков быть терпимыми к противоречащим мнениям о таких вещах и отвергать притязания единиц, которые пытаются придать значимость своему мнению (которое, однако, ни в коем случае не является чем-то большим, чем мнением) по сравнению со всеми остальными. Следовательно, при условии, что мы не можем объяснить распространение света, что каждая ранее испробованная гипотеза имеет свои собственные трудности и т. д. — это не является для нас основанием больше не использовать в будущем эти гипотезы, как раньше; мы, скорее, можем прийти к мысли, что, пожалуй, все эти гипотезы одинаково ложны и что в основании их всех лежит коллективное заблуждение.

Но в физике, которая предполагает это заблуждение и вынуждена предполагать, свет может, как и раньше, оставаться материей, распространяющейся до

183

нас от отдаленных небесных тел, и хотя нам больше не нужно допускать, что Солнце является горящим телом, однако мы все еще можем его рассматривать как первоисточник, из которого излучается свет. Следовательно, для нас также остается важным исследование, какое свойство это светило должно иметь, чтобы доставлять непрерывный свет и тепло всей системе небесных тел.

Если предположат (что должно быть предположено согласно предшествующим исследованиям), что свет играет в природе одну из первых ролей, что он, вероятно, является великим средством, которым пользуется природа для того чтобы порождать и поддерживать жизнь на каждом небесном теле, то можно ожидать, что тело, которое управляет всей системой подчиненных тел, таким образом, само является первым и самым большим в этой системе, должно быть также первым среди этих тел местопребыванием света и тепла. Даже тогда, когда свет для нас есть не больше, чем модификация материи, которая необходима для сохранения системы природы, мы легко поймем, что главное тело любой системы должно быть основной причиной света в подчиненных системах.

Еще больше это предположение подтверждается посредством догадок, которые мы осмеливаемся сделать об образовании нашей планетной системы. Выпуклая по направлению к экватору, сплюснутая по направлению к полюсам форма Земли вряд ли позволяет сомневаться, что Земля лишь постепенно перешла из жидкого состояния в твердое. По крайней мере, исходя из этого предположения, Кант сделал понятнее постепенное образование сегодняшней формы Земли, насколько можно нечто сделать понятным таким образом — в нескольких словах — понятнее, чем оно было благодар

184