Часть 7.

оно не представляет себе ясно принципов. Темнее это открытие для философии, перед судом которой в конце концов, должны быть разрешены все тензорные вопросы, с которыми не могут справиться другим науки, полностью полагаясь на наглядность своих понятий или пробный камень опыта, который у них постоянно под руками. Между тем, самой философии, урок бы ее принципы ни согласовывались со всем, что суду познает и предполагает здравый смысл, до сих нор еще не удалось вытеснить ту мрачную схоластику, которая переносит на чувственные вещи то, что имеет значение только в абсолютной области, области разума, принижает идеи до физических причин, и, никоим образом не поднимаясь над миром явлений по существу, тем не менее хвастается реальными знаниями сверхчувственных вещей.* Большей частью еще не опознали, что идеальное (Ideale) вещей есть также соответственно реальное, и носятся с химерами, которые имеются вне чувственных вещей, но тем не менее всеобще имеют их свойства.** Поскольку для рефлексии поз можно разделять то, что само по себе никогда не разделено, поскольку воображение может отделять объект от его свойства, действительное от его действия и удерживать их таким образом, то полагают, что и воображения эти действительные объекты могут

* «...вытеснить ту мрачную схоластику, которая, будучи невеждой генной в отношении всех требований, которые опыт и опытные науки предъявляют философии, еще и теперь продолжает предаваться своему спекулятивному ослеплению и гордо посматривать свысока на нее попытки ограничить наше знание исключительно миром опыта, похваляясь своими мнимо реальными знаниями». (Первое издание.)

** «...не признали, что вещи не отличны от своих действий, и еще и теперь носятся с химерами вещей, которые должны иметься помимо самих вещей». (Первое издание.)

304

быть без свойства, вещи без действия, не вдумываясь в то, что помимо рефлексии каждый объект существует для нас только благодаря своему свойству, каждая вещь — только благодаря своему действию. Философия учит, что Я в нас, абстрагированное от его действий, есть ничто; тем не менее имеются философы, которые вместе с большим числом людей все еще полагают, что душа является некоей вещью — они сами не знают, какого рода, — которая вполне могла бы быть, даже если бы она ни ощущала, ни мыслила, ни желала, ни действовала. Выражают они это следующим образом. Душа есть нечто существующее само по себе. То, что она мыслит, желает, действует, — случайно и не составляет самой ее сущности, а лишь внесено в нее; и если кто-нибудь спрашивает, почему она мыслит, желает и действует, то ему говорят, что так уж есть и что, пожалуй, могло бы быть и иначе.

Тот же дух господствует и в обычных представлениях о притягивающей и отталкивающей силах в материи, ибо хотят, чтобы эти силы были не самой материей, а только были в материи. После того, как их наделили независимым от материи существованием, спрашивают о том, что они есть сами по себе, а уже не о том, что они есть по отношению к нам, и именно в этом заключается лишь в полном всякого догматизма. При этом забывают, что они являются первыми условиями нашего познания, которые мы тщетно пытались бы (физически или механически) объяснять, исходя из нашего познания, что они в соответствии со своей природой лежат по ту сторону всякого познавания, что как только спрашивается об их основании, мы должны покинуть область опыта, который предполагает эти силы, и что только в природе нашего познавания вообще, в первой, самой изначальной возможности нашего зна-

305

ния мы можем по праву найти основание предпосылать их всему естествознанию как принципы, которые в нем самом совершенно недоказуемы.

Таким образом, материя и тело есть лишь продукты противоположных сил, или, скорее, даже не что иное, как эти силы. Однако как мы приходим к употреблению понятия силы, которое непредставимо ни в каком созерцании и уже этим выдает, что оно выражает нечто, происхождение чего лежит по ту сторону всякого сознания, что только и делает возможным всякое сознание, познавание, следовательно, и всякое объяснение по законам причины и действия? А если силы сами должны быть объяснениями природных феноменов, или предметом физического объяснения, то почему же мы в нашем знании, в конце концов, вынуждены останавливаться на них?

Следовательно, имеется двоякое мнимое применение этих принципов.

В первом случае материю предполагают независимой поначалу в мышлении, а затем и в действительности, с тем, чтобы лишь позднее внести в нее (неизвестно благодаря чему) силы притяжения и отталкивания. Поскольку эти силы имеют реальность только как условия возможности материи, то, если материя в действительности зависима от них (когда они лишь внесены в нее), они более не могут при таком положении избегнуть участи быть подвергнутыми нашим физическим исследованиям; однако в ряду природных причин и действий они представляют собой не что иное, как скрытые качества, которым здравое естествознание не позволяет возникать.

Следовательно, в этом случае разумнее феномен притяжения в целом объявить видимостью. Тем не менее, это допущение имеет с предыдущим то общее, что

306

оно вынуждено сначала предположить материю, чтобы потом ее объяснить. Ибо любое объяснение вообще невозможно, если не допустить с самого начала того, что в качестве субстрата лежит в основе всего будущего объяснения. Таким образом, и механическая физика для своих объяснений предполагает (как данное) пустое пространство, атомы и некую более тонкую материю, которая сближает последние друг с другом и отталкивает друг от друга.

Что касается последних предположений, то здесь достаточно заметить, что механическая физика, взявшись объяснить телесный мир, исходя из механических законов, против своей воли вынуждена предположить тела и вместе с тем притягивающие и отталкивающие силы. Ибо то, что она считает изначальные тельца (корпускулы) абсолютно непроницаемыми и абсолютно неделимыми, чтобы обойтись без тех сил, есть не что иное, как увертка ленивой философии, которая (не желая дать возможность возникнуть тому, чему она, тем не менее, вынуждена дать возможность возникнуть, как только, пускается в исследования) охотнее с самого начала оборвет всякие исследования при помощи диктаторского решения и, таким образом, вынудит противящийся разум признать границы там, где он по своей природе не может признавать никаких границ.

Поэтому атомист не может обойтись без мнимого использования этих двух принципов, которые он, однако, остерегается признать, потому что если бы он его признал, весь его труд был бы напрасен. Ибо он (вопреки своему знанию) предполагает эти принципы в той степени, в какой ему необходимо, чтобы представить их излишними, и пользуется ими самими для того, чтобы вскоре лишить их достоинства. Только они дают ему твердую точку, к которой он должен приложить свой

307

рычаг, чтобы сдвинуть их с места, и, желая представить их ненужными для объяснения системы мира, он показывает, что, по крайней мере, в его научной системе они не были излишними.

Так как сейчас ожидается новая попытка поставить механическую физику (вызывающую уважение, по крайней мере, благодаря своему возрасту) вне всякого сомнения, и утвердить как единственно возможную систему Вселенной, то будет, вероятно, целесообразным посмотреть, что можно с самого начала ожидать от полного предприятия (насколько можно в настоящее время судить о нем).

О понятии сил вообще и в ньютонианстве в особенности

(Дополнение ко второй главе)

Так как о понятии сил мы хотим здесь высказаться в общих чертах, то заметим сейчас, имея в виду и будущее исследование, что если бы, согласно Канту, материя могла быть сконструирована из двух противящихся друг другу сил притяжения и отталкивания, тем не менее, чистую силу расширения или притяжения мы могли бы признать так же мало, как какое-то чисто конечное или бесконечное (вследствие того, что они являются лишь формальными факторами, и лишь тождество есть единственное и первое реальное), а также заметим, что в данном случае то, что мы обозначили в качестве первой силы, должно было бы мыслиться как первое из наших двух единств, которое есть расширение тождества в различие, в качестве второй — как второе единство, которое есть возвращение различия в тожде-

308

ство, следовательно, каждая из двух противоположных сил заключала бы в себе другую.

Однако именно этим понятие сил уже было бы уничтожено как таковое, так как оно предполагает, что силы мыслятся простыми и поэтому чисто идейными (ideelle) факторами, а то, что мы бы назвали силой расширения, напротив, уже было бы целым, или тождеством сил расширения и притяжения1 (которые мыслятся формально), точно так же, как-то, что мы бы назвали силой притяжения.

Следовательно, понятие этих двух сил, как оно определено у Канта, есть лишь формальное понятие, порожденное рефлексией. Если мы его - рассматриваем в более высоком применении, которое осуществило ньютонианство, объясняя обращения небесных тел действием силы притяжения по отношению к центру и действием центробежной силы, то в этом объяснении данные силы, на самом деле, имеют лишь значение гипотезы; и если Кеплер словами «центробежная сила» и «центростремительная сила» в действительности обозначал не что иное, как чистый феномен, то неоспоримо, что в ньютонианстве, напротив, они получили смысл физических причин и оснований объяснения.

Необходимо заметить, что понятие силы (не только вообще, но и в частности) в только что названной системе обозначает одностороннее отношение причинности, которое недостойно философии, как таковой. Дело не в том, что Ньютон не учил, что тело, которое притягивается, обнаруживает притяжение к притягивающему, и в этом отношении действие и противодействие вновь равны, а в том, что он допускает, что первое в той мере, в какой оно притягивается, исключительно пассивно и что под видимостью динамического Ньютон скрывает механический Способ объяснения. Причина

309

центростремления притягивающегося тела находится, согласно Ньютону, в притягивающем теле, в то время как она есть имманентный принцип самого притягивающегося тела, которое так же необходимо находится в центре, как оно абсолютно есть в самом себе. Центробежная сила как основание объяснения — столь же гипотеза; отношение же обеих причин при порождении обращения небесных тел опять-таки мыслится совершенно формальным, и всякая абсолютность в нем утеряна.

Мы вкратце укажем основные идеи, в соответствии, которыми все так называемые физические объяснения должны получить достоинство более высоких отношений вещей.

В сфере чистой конечности как таковой любое единичное бесконечно определяется посредством другого единичного, не имея жизни в себе самом; это составляет исключительно область механизма, которая для философии нигде не существует, и не в ней она понимает то, что она вообще понимает.

В той сфере, в которой философия только и знает все вещи, полностью обрывается механическая связь, здесь зависимость одновременно есть абсолютность, а абсолютность — зависимость. В ней ничто не является только определяемым или только определяющим, ибо все абсолютно, все едино, и всякая деятельность непосредственно вытекает из абсолютного тождества. Субстанция, единство, не разделяется оттого, что она распыляется во множество, ибо она есть одно не посредством отрицания множества, а в силу своей сущности, или идеи, и во множестве не прекращает быть таковой. Следовательно, в любой вещи присутствует неразделенная и неделимая субстанция, которая в соответствии с ограничениями формы вещи производит

310

непосредственно из себя и без внешнего воздействия все, что полагается в этой вещи, как будто бы кроме этой вещи нет ничего; ибо насколько любая вещь сама по себе есть в абсолютности, точно так же она составляет одно вместе с любой другой, не имея иного опосредования, кроме опосредования субстанцией. Поэтому она (например, в тяготении) связывается с другой вещью не благодаря внешней причине (некоей силе тяготения), а посредством всеобщей предустановленной гармонии, в силу которой все есть одно и одно есть все. Отсюда ясно, что во Вселенной нет ничего, что бы было только подавлено, зависимо или порабощено, а все в себе (in sich) абсолютно и благодаря этому находится в абсолютном, а поскольку последнее есть одно и все, одновременно есть во всем другом. Земля, если она, как кажется, обладает стремлением к Солнцу или какому-то другому телу, тяготеет не по отношению к телу Солнца или другого небесного светила, а исключительно по отношению к субстанции; и это происходит не из-за отношения причинности, а в силу всеобщего тождества.

Так называемая центробежная тенденция есть такой же имманентный принцип, или сущность, небесного тела, как и центростремительная тенденция: благодаря первой небесное тело в себе абсолютно, в своей особенности есть Вселенная, благодаря последней оно находится в абсолютном; то и другое едино, как мы видели. Следовательно, две эти силы, ложно обозначенные таким образом, поистине есть лишь два единства, идей, точно так же, как ритм и гармония происходящих от них движений есть отблеск абсолютной жизни всех вещей. Таким образом, рассудок совершенно не способен познать эти высокие отношения, они очевидны только для разума; постичь их из божественного дейст-

311

вия хотя бы только механически, как Ньютон постиг центробежную силу, на самом деле означает (по выражению одного древнего мужа, которым пользуется и (Спиноза) помешаться рассудком.

Третья глава

НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ О МЕХАНИЧЕСКОЙ ФИЗИКЕ ГОСПОДИНА ЛЕСАЖА

Механическая физика господина Лесажа известна до настоящего времени частично из нескольких его статей, из Lucrece Newtonieri и его конкурсной работы Опыт механической химии», частично из того, что сообщили о ней некоторые из его друзей, например, господин де Люк в обеих своих работах об атмосфере7 и гораздо связаннее и систематичные господин Прево в своей работе «О происхождении магнитных сил».* При всех последующих замечаниях в основу положено последнее сочинение.

Наиболее бросается в глаза то, что механическая физика начинает с постулатов, указывая лишь их возможности, а в конце считает, что построила систему, не подверженную никакому сомнению.

Ее первым постулатом является некоторое количество первых тел (корпускул), распределенных в известном пространстве; все они одинаковой массы, однако довольно маленькие, чтобы при соприкосновении эти первые тела не слишком заметно отличались друг от друга, кроме того, они имеют то свойство, что любое из

· [Prevost P.] DePorigine des forces magnetiques. Geneve, 1788 (немецкий перевод, Галле, 1794).

312

них тельца своего вида притягивает меньше, чем тельца другого вида.*

Следовательно, первые тельца механическая физика представляет себе как точки, причем как наполненные (материальные, физические) точки. Но если эти точки еще и материальны, то спрашивается, что дает атомистам право останавливаться на них. Ведь именно поэтому математика и продолжает настаивать на бесконечной делимости пространства, а философия, хотя она и остерегается говорить, что материя (рассмотренная сама по себе) состоит из бесконечно многих частей, по этой причине не прекращает отстаивать бесконечную делимость, т. е. невозможность когда-либо завершить деление. Таким 'образом, если механическая физика предполагает первые (или последние) тельца, то основание для этого предположения она не может заимствовать ни из математики, ни из философии. Следовательно, это основание может быть только физическим, т. е. она вынуждена (если не доказывать, то хотя бы) утверждать, что существуют тельца, которые физически далее невозможно разделить. Однако после того как устранили предмет всякого возможного опыта, что имеет место, когда настаивают на физически неделимых тельцах, более не имеют никакого права ссылаться на опыт, т. е. на физическое основание (как здесь на физическую невозможность). Следовательно, это предположение является совершенно произвольным, т. е. то, что при делении материи можно натолкнуться на тельца, которые, согласно их природе, далее невозможно разделить, есть результат воображения. И нет такой физической невозможности, которая как таковая была бы абсолютной.

· Там же. §1,2.

313

какая физическая невозможность относительна, т. е.

действительна только по отношению к определенным силам или причинам в природе, за исключением тех случаев, когда прибегают к помощи скрытых качеств. Следовательно, вместе с физической неделимостью них первых телец утверждают только то, что в природе не имеется такой, (движущей) силы, которая могла бы преодолеть внутреннюю связь этих телец. Однако для этого утверждения нельзя привести никакого дальнейшего основания, кроме заимствованного и.) самой системы, поскольку без этого утверждения система не могла бы существовать. Поэтому последнее должно ограничиваться следующим: нельзя представить себе такую природную силу, которая была бы способна разделить эти тельца. Если же данное утверждение выражается таким образом, то его неистинность сразу бросается в глаза. Ибо в мире любая связь имеет степень, и как только дело доходит до того, чтоб я могу себе представлять, я не могу представить такую степень связи, для которой я точно так же не мог бы представить силу, достаточную для ее преодоления.

Механическая физика, вероятно, смотрит на эти возражения свысока, как на бесполезные раздумья самонадеянной метафизики, и пытается раз и навсегда оборвать всякие дальнейшие исследования при помощи безапелляционного утверждения: «Так есть. Однако это утверждение имеет силу лишь до тех пор, пока находится в области опыта, где всякое доказательство возможности и невозможности всегда должно умолкнуть перед лицом ее действительности; однако оно уже не действует, когда отваживаются вступить в область, где более невозможно такое поучение опыта - относительно возможности или невозможности, но где

314

дух познает как абсолютную действительность только то, что он познает как абсолютную возможность.*

«Что же дало тебе право, — можно спросить философа, полагающего корпускулы, — вообще предположить бесконечную делимость материи и не только, например, считать возможным, но и в действительности пытаться осуществить разложение материи на ее элементы?». Опыт, что материя есть нечто составное? Однако если ты помимо этого не предъявляешь никакого основания, то ты вынужден иметь дело с делением материи лишь в той степени, в какой это составное имеется пред тобой в опыте. Но это противоречит твоему намерению разложить материю на ее элементы. Следовательно, ты вынужден когда-то подойти к тому моменту, когда уже не опыт вынуждает тебя делить далее, а ты полностью отдаешься свободе твоей силы воображения, которая предполагает части еще и там, где никакие части уже не познаваемы - А если ты однажды предоставил своему духу полную свободу делить тогда, когда опыт уже не вынуждает делить, то у тебя нет основания где-либо ограничить эту свободу. В самом человеческом духе не может заключаться основание где-либо прекратить это деление, следовательно, это основание должно было бы находиться вне его, т. е. в опыте когда-нибудь должны были бы натолкнуться на элементы, которые положили бы границы свободе в делении материи, как таковой. Однако мы, таким образом, вновь оказываемся перед необходимостью допустить абсолютную невозможность, которая, тем не менее, одновременно должна быть физической, т. е. для которой нельзя указать никакого дальнейшего основания, однако которая на-

· где дух полностью предается своей свободе, заботясь только о том, чтобы ничто не ограничивало его свободы». (Первое издание)

315

холится в природе, где всё должно иметь основание и причину, следовательно, невозможность, которая сама невозможна, потому что она противоречит себе.

Итак, если механическая физика вынуждена придать, что для ее допущения первичных, совершенно неделимых телесных частичек более нет никакого основания, то непонятно, почему она еще занимается возможностью материи вообще. Однако и об этом она совершенно не заботится, а ограничивается тем, что, исходя из этих элементов и их отношения к пустому пространству, объясняет возможность определенной материи, или, что-то же самое, специфического различия материи. При этом она предполагает материю совершенно однородной в своих элементах. Но так как эти элементы принимаются абсолютно непроницаемыми, они могут отличаться друг от друга своими фигурами, которые поэтому должны рассматриваться неизменными. Стало быть, при всей изначальной однородности элементов, тем не менее, имеется возможность указать специфическое различие элементарных масс сообразно тому, составлены они из телец одинаковых или различных фигур. Сюда же, наконец, относится и пустое пространство, которое предоставляет силе воображения полную свободу объяснять величайшее различие материи в отношении ее удельной плотности посредством произвольного соотношения в телах пустого с наполненным, и наоборот.

Великим преимуществом всякой механической физики является ее способность делать чувственно созерцаемым то, что динамическая физика (т. е. такая, которая специфическое различие материи берется объяснить только исходя из [различных] соотношений, степеней притягивающей и отталкивающей сил) никогда не сможет представить в чувственном созерцании.

316

Таким образом, механическая физика, рассмотренная внутри своих границ, может стать шедевром проницательности и математической точности, даже если она совершенно не обоснована в своих принципах. Однако здесь речь идет не о том, чтоб система господина Лесажа в состоянии сделать в математическом отношении, как только допускаются ее предположения, а нам важно, в общем, исследовать сами эти предположения и применение его системы к физике и естествознанию; ибо, что касается самой системы, то она лежит настолько далеко по ту сторону границ нашего опыта, что могла бы иметь совершенную очевидность в себе самой и, тем не менее, стать крайне сомнительной в применении к опыту.

Итак, система господина Лесажа предполагает, что в пустом пространстве равномерно распределено бесконечное количество твердых, очень маленьких, почти одинаковых тел.* Что касается пустого пространства, то оно есть нечто, что нельзя продемонстрировать ни в каком опыте. Если же его полагают необходимым для того, чтобы объяснить беспрепятственное движение небесных тел (как, к примеру, Ньютон считал мировое пространство пустым только для того, чтобы его расчет движений неба не нарушился из-за вмешательства материи, которая могла бы ему помешать), то также можно представить себе и материю, сопротивление которой по отношению к движению этих тел (в отношении возможного опыта) может приниматься = 0. Эта система вообще с самого начала позволяет силе воображения совершенно свободную игру. Бесконечное количество очень маленьких, почти одинаковых тел! Здесь невольно спрашивается, насколько они тогда малы и в какой мере они одинаковы. Можно было бы думать, что

· Там же. §31.

317

должны быть ни очень маленькими, ни почти одинаковыми, а абсолютно одинаковыми и абсолютно маленькими. Кроме того, понятие твердого лишь относительно, оно имеет значение только по отношению к силе, которая используется, чтобы разделить либо сдвинуть отдельные части тела. Следовательно, и первые тельца должны были бы обладать лишь относительной твердостью, т. е. должна была бы быть возможна какая-то сила, которая могла бы уничтожить связь их частей, что не согласуется с понятием первых телец.

Далее, эти тельца движутся по неизменной прямой линии, но в самых различных направлениях, их движение настолько одинаково быстро, что каждую точку пространства можно на какое-то мгновение принять за центр.

Это — второе предположение механической физики, к которому, однако, она может прийти не иначе, как при помощи скачка. Поскольку все феномены и даже гравитацию тел она выводит из толчка, то она лишает себя возможности указать дальнейшее основание этого толчка (первоначального движения). Даже если элементы вызывающего тяготение (schwermachenden) флюида и предполагались бы изначально неоднородными, т. е. имеющими различные фигуры, все же движение не могло бы возникнуть благодаря этой неоднородности, хотя необходимо согласиться, что, когда движение уже возникло, между неоднородными элементами может иметь место видимое притяжение.

Поэтому если механическая физика упрекает динамическую в том, что та не в силах объяснить притяжение как основание всеобщего движения, то сама она, ничего не желая знать о всеобщем притяжении, вынуждена отказаться от объяснения первоначального движения. Но так как (согласно динамической филосо-

318

фии) силы притяжения и отталкивания составляют самую сущность материи, то понятнее то, что не могут указать дальнейшего основания для этих сил, чем то, что оказываются не в состоянии объяснить движение посредством толчка, которое уже предполагает существование материи, следовательно, должно иметь возможность объяснения. Более того, механическая физика не останавливается на том, чтобы постулировать движение вызывающего тяготение флюида вообще, а постулирует еще и определенный вид движения, а именно, движение в неизменном прямом направлении, однако таким образом, что направления отдельных движений как можно более разнообразны.

Наконец, третьим постулатом механической физики является сферообразное тело, гораздо большее, чем первые тельца, и находящееся в какой-то произвольной точке пространства, где движутся атомы.* Стоит только удивляться тому, что, если можно обойтись подобными предположениями, кто-то захотел взять на себя неблагодарный труд спрашивать, как возможна материя вообще. Ибо если мы вправе предположить всего лишь твердые тела, которые еще и отличаются друг от друга по массе, и флюид, движущийся сам и толкающий большие тела, то непонятно, каким образом человек, обладающий умом Ньютона, захотел вернуться к силам самой материи, для того чтобы объяснить возможность материального мира? И в действительности механическая физика будет непреклонно следовать своему пути, даже если она когда-либо и выйдет за пределы этих трех постулатов.

Однако с самого начала непонятно, как механическая физика хочет объяснить сообщение движения, так

* Там же.

319

как движение вообще может сообщаться только посредством действия и противодействия отталкивающих или притягивающих сил. Материя, не имеющая изначально движущих сил, даже если бы она обладала случайным движением, не могла бы приобрести силу, которая ей изначально никоим образом не принадлежит. Если материя не имеет изначально движущих сил, которыми она обладает, даже находясь в покое, то ее сущностью необходимо считать абсолютную инертность, т. е. полное бессилие. Это — понятие без смысла и значения. Но подобной бессмыслице так же мало может быть что-то сообщено, как и у нее отнято. Следовательно, сама механическая физика вынуждена прибавлять к малярии, как таковой, изначальные отталкивающую и притягивающую силы, только она не хочет употреблять эти названия на деле прибегая к этим силам).

Кроме того, никакая передача движения не имеет места без обратного действия непроницаемости (без давления и противодавления). Механическая же физика не может привести никакого дальнейшего основания непроницаемости ее первых телец и материи вообще. Следовательно, первые тельца она должна предполагать абсолютно непроницаемыми; только вторичные тела, поскольку они не являются абсолютно плотными, а содержат в себе пустое пространство, обладают относительной непроницаемостью (которая допускает степень). Стало быть, также непонятно, каким образом первые тельца могут сообщить движение другому телу, поскольку они абсолютно непроницаемы, т. е. не способны к сжатию.

Все это — метафизические возражения, если хотите, однако они совершенно уместны против гиперфизической физики, потому что эта система на самом деле исходит из гиперфизических измышлений (первых тел,

320

имеющих абсолютную непроницаемость и абсолютную плотность), которые нельзя понять при помощи опыта, но с которыми она, тем не менее, обращается согласно законам опыта.

Итак, механическая физика считает, что первые тельца воздействуют на сферическое тело, которое она постулирует. Естественно, оно останавливает их движение, и совокупный толчок всех телесных частичек должен сообщить ему определенную скорость. Но все потоки атомов имеют свою противоположность, т. е. атомы, движущиеся в противоположном направлении по отношению к этому телу. Значит, последнее будет оставаться в покое и равновесии.*

Таким образом, в пространстве нужно положить другое большое сферическое тело. Тельца, попадающие в одно тело, не попадают в другое, следовательно, эти два тела будут двигаться друг к другу, потоки маленьких телец гонят их навстречу и таким образом становятся причиной всеобщей гравитации. Поэтому эти тельца могут называться вызывающими тяготение частичками (corpuscules gravifiques).**

Господин Прево опасается, что поначалу в этом способе представления, пожалуй, обнаружат затруднения, потому что не составят себе правильных понятий ни о величине, ни о скоростях вызывающих тяготение телец, ни о проницаемости тел, подверженных их воздействиям.*** Но я думаю, что подобные трудности очень легко разрешились бы, как только было бы преодолено другое, гораздо более значительное затруднение, а именно, что механическая физика уже предпо-

· *Там же.

· ** Там же. § 32.

· ***Там же.

321

лагает главное — то, что издавна доставляло больше всего хлопот всем философам и физикам, — возможность материи и движения вообще. Ибо первой проблемой всякой философии природы является не то, каким образом возможны та или иная определенная материя, то или иное определенное движение. Но если мы когда-нибудь предположим, что сама материя есть не что иное, как продукт изначальных, ограничивающих друг друга сил, что никакое движение вообще невозможно без изначально движущих сил, которыми материя необходимо обладает не только в каком-то определенном состоянии, но поскольку она вообще есть материя (она может находиться в состоянии покоя или движения), если мы это когда-нибудь, предположим, говорю я, то спрашивается, что заставит нас для объяснения всеобщего движения призывать на помощь еще и механические причины, по крайней мере до тех пор, пока мы можем обходиться теми изначальными, динамическими силами, которые требуются в качестве условия возможности материи вообще?

Именно поэтому сама механическая физика избегает всех этих вопросов о возможности движения и материи вообще. Это даже необходимо, если она должна поддерживать свой авторитет. Ибо если сущности материи принадлежит то, что она как притягивает, так и отталкивает, благодаря чему она только и есть материя, если для того, чтобы понять механическое движение, нужно предположить именно эти притягивающую и отталкивающую силы, то с самого начала обнаруживают предрасположенность объяснять движение Вселенной, исходя из всеобщих сил материи вообще, а не механическими причинами, потому что даже если бы и допустили последние, то всякий раз должны были бы вновь возвращаться к первым. И если сюда же приба-

11 Ф. В. Й. Шеллинг

322

вить то, что сам господин Прево так открыто признает, что (большая) часть явлений природы, главным образом астрономические явления, очень легко объяснимы при помощи чисто динамической гипотезы всеобщего притяжения без принятия в расчет возможной механической причины этой силы,* то совершенно понятно, что система, построенная только на возможностях, какой бы удивительной она ни была внутри своих определенных границ, не получает немедленного одобрения. По собственному признанию господина Прево, в динамической системе только некоторые явления особенного [раздела] естествознания (как, например, сцепление, специфическое различие материи и т. д.) остаются необъясненными.** На это здесь можно еще не обращать внимания (хотя позднее придется). Поэтому я ограничусь тем, что добавлю еще несколько замечаний, касающихся механической системы в целом.

Механическая физика является чисто резонирующей системой. Она не спрашивает, что есть и что можно доказать исходя из опыта, а делает собственные предположения и спрашивает затем: «Если то или это было бы таким образом, как я это предполагаю, то что бы из этого последовало?». Разумеется, совершенно понятно, что все, что объяснено согласно законам динамического притяжения, при известных предположениях можно объяснить и согласно механическим причинам. Так, господин Лесаж доказывает закон падения тел Галилея, исходя из своей гипотезы вызывающих тяготение частичек. Для этой цели он сначала предполагает «частичку времени, которая имеет неизменную величину, является атомом времени в собственном

· Там же. § 33.

· **Там же.

323

смысле слова и совершенно не может быть раздроблена на части». Такая частичка, по всей видимости, предполагает понятия о времени, которые не может терпеть никакая здоровая философия и уж тем более математика. К примеру, время было бы дискретным флюидом, который существует вне нас, примерно таким, каким господин Лесаж представляет себе вызывающий тяготение флюид. Далее, «причина, вызывающая тяготение, толкает тело только в начале каждого такого атома времени (который, тем не менее, должен быть неделимым), во время, когда он проходит, она не действует в теле; только когда начинается следующий, она повторяет свой толчок». Я не знаю, не будет ли против этого предположения уместен известный аргумент древних скептиков: толчок действует либо в последний момент, который предшествует атому времени, либо в первый момент самого атома времени. Однако первое противоречит предположению, во втором случае атом времени, который неделим, уже истек за время, пока толчок действовал, что равным образом противоречит предположению. Из этих тонкостей господин Лесаж выводит закон, который весьма близок знаменитому закону, что расстояния, проходимые при падении (Fallraume), относятся как квадраты времен. Однако нужно строго придерживаться атома времени господина Лесажа. Так как если закон рассчитывают для делимого времени, как это делает господин надворный советник Кестнер,*8 то сталкиваются с противоречиями, чего, разумеется, господин Лесаж не хочет, «ибо он считает только для всего времени, а не для его частей».**

• Смотри его статью в конце «Исследований атмосферы» де Люка, перевод Гелера. [Лейпциг, 1776—1778.] С. 662.° **Там же. С. 663.

324

То, что господин надворный советник Кестнер в данном случае говорит о методе господина Лесажа, может быть применено ко всей его системе. «То, что господин Лесаж противопоставляет закону Галилея, — говорит он, — можно приблизительно выразить следующим образом. Имеются некоторые маленькие частички времени определенной величины, но неизвестно, какой; в начале каждой такой частички, и более никогда, падающее тело толкает нечто, неизвестно что и неизвестно с какой силой; таким образом, оно проходит за это время путь неизвестно какой величины; далее, оно падает согласно не тому закону, который люди, говорят, познали в опыте, а согласно совершенно другому, о котором, однако, при помощи опыта можно узнать только то, что он отличен от того закона. Приняв все это, что мы постигаем? То, что падение тел можно весьма понятно объяснить, отправляясь от вещей, о которых ничего неизвестно. Найденный закон таков: пути любых падающих тел относятся как в количествах атома времени х. Лесаж объясняет все таким образом, что он сочиняет, какой могла бы быть вызывающая тяготение материя и т. д.».

Самым большим преимуществом системы господина Лесажа является то, что она находится в области, где никакой опыт не может ни подтвердить ее, ни опровергнуть. Известно, что в такой сфере использование математического метода возможно в чистом виде. Господин де Люк говорит по поводу нового закона падения тел: «Хотя этот закон намного (здесь на 100 таких частичек времени) отклоняется от давно известного и доказанного закона Галилея, однако это различие настолько незначительно, что при наблюдении стано-

· Там же С. 664 и след.

325

вится невозможным отличить один от другого». Мне кажется, это можно выразить более общее таким образом; главное достоинство системы заключается в тонком и ее предметов, которая настолько велика, что самые значительные отклонения вычисления в опыте даже и незаметны.

Система в целом исходит из абстрактных понятий,* которые невозможно представить ни в каком созерцании. Если ссылаются на последние силы, то этим откровенно признают, что находятся на границе возможного объяснения. Если же говорят о первых тельцах и т. п., то относительно этого я еще вправе потребовать отчета. В природе нет ни чего-то абсолютно непроницаемого, ни чего-то абсолютно плотного либо абсолютно твердого. Все представления о непроницаемости, плотности и т. д. всегда есть только представления о степенях, и как для меня не может быть никаких возможных последних степеней, так для меня не существует и первой степени чего-нибудь, выше которой нельзя было бы припомнить никакую другую. Поэтому представления абсолютной непроницаемости и т. п. достигают не иначе, как при помощи того, что силе воображения ставят абсолютные границы. Поскольку теперь, когда сила воображения подавлена, становится так легко представлять себе что-то абсолютно непроницаемое и т. п., то полагают, что вместе с этим заручились и действительностью этого представления, которое, однако, не может получить реальности в бесконечно продолжающемся опыте.

В конце концов, динамическая система лучше всего защищает саму себя от любого предприятия механиче-

* В первом издании стоит «спекулятивных понятий» (как и на с 322: «чисто спекулятивной системой»). Ср. примеч. нас. 73.

326

ской физики. Последняя не может сдвинуться с места, не предполагая тела, движения, толчка, т. е. как раз главного. Тем самым она признает, что вопрос о возможности материи и движения вообще — это вопрос, на который физика не способна ответить, и поэтому в любой физике предполагается, что на него уже должен быть дан ответ.

Общее замечание об атомистике

(Дополнение к третьей главе)

То, что сказано в настоящей главе о ценности атомистики, избавляет нас от дальнейших объяснений на этот счет. Мы напомним лишь, имея в виду ее относительную значимость, что атомистика вообще является единственной последовательной системой опыта, что для системы, рассматривающей природу только как данное и твердо держащейся этой точки зрения, невозможно никакое другое исходное допущение, кроме допущения атомов и состояния материи, а также что только бездумности эмпирической эпохи и неспособности к общим взглядам даже внутри опыта необходимо приписать то, что, например, система Лесажа не снискала всеобщего одобрения и не получила дальнейшей разработки. Кто бы, хоть немного разбираясь в науке, чистосердечно не признал, что умом он лучше пребывал бы в чистоте атомистики Лесажа, чем в мешанине обычной физики, составленной наполовину из механического и наполовину из динамического способов представления? В первой все становится ясным и понятным, как только приходят к согласию относительно первоначальных представлений, что облегчает эмпирический

327

взгляд в последней, напротив, все пребывает в запутанном, шатком и непознаваемом состоянии. Можно сказать, что те физики, которые в течение долгого времени только и обогащали естествознание идеями (как, например, де Люк и Лихтенберг), были преданы или, по крайней мере, склонны к первой системе. Если же поднимаются над точкой зрения данности бытия и возносятся к идее Вселенной, то всякая атомистика, разумеется, рушится; но от тех, которые на это не способны, можно было бы требовать, чтобы они хотя бы пришли к какому-то завершению в первой точке зрения, являющейся для них истинной и единственной сферой.

Четвертая глава

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПОНЯТИЯ МАТЕРИИ ИЗ ПРИРОДЫ СОЗЕРЦАНИЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА

Неудачная попытка объяснить всеобщее притяжение исходя из физических причин может быть полезна, по крайней мере, тем, что обращает внимание естествознания на то, что оно пользуется в данном случае понятием, которое не взращено на его почве и должно искать своего подтверждения в другой области, в некоей более высокой науке; ибо оно не может напрямую сознаться в том, что допускает что-то, дальнейшего основания чему оно предъявить не в силах. Теперь оно вынуждено признать, что основывается на принципах, заимствованных из другой науки. Однако этим оно признает только то, что равным образом должна признать и любая другая подчиненная наука, и одновременно оно отказывается от претензии, которую никогда

328

не могло полностью отклонить, как, впрочем, и исполнить.

Притязание, имеющееся в утверждении, что притягивающая и отталкивающая силы принадлежат сущности материи, как таковой, уже давно могло бы обратить внимание естествоиспытателей на то, что необходимо проследить само понятие материи вплоть до его первоначального истока. Ведь силы не являются тем, что наглядно представимо в созерцании. Тем не менее, на эти понятия всеобщего притяжения и отталкивания полагаются в такой степени, их повсюду предполагают настолько открыта и определенно, что само собой приходишь к мысли, что они, не являясь предметами возможного созерцания, должны быть условиями возможности всякого объективного познания.

Поэтому мы предпримем усилия, чтобы отыскать то место, где они родились и где они находятся у себя дома. И так как мы знаем, что они необходимо предшествуют всему, что мы можем утверждать и высказывать относительно предметов опыта, то мы с самого начала должны предположить, что их происхождение следует искать среди условий человеческого познания вообще, и постольку наше исследование будет трансцендентальным рассмотрением понятия материи вообще.

Здесь возможен двоякий путь. Либо анализируют само понятие материи и показывают, например, что она вообще должна мыслиться как нечто наполняющее пространство, однако внутри определенных границ; что, следовательно, в качестве условия ее возможности мы вынуждены предположить силу, которая наполняет пространство, а также другую, противоположную ей, которая дает пространству границу и предел. Однако здесь, как и при аналитическом методе вообще, очень легко получается так, что необходимость, которую по-

329

питие изначально несет вместе с собой, ускользает из рук и что из-за легкости разложения этого понятия на составные части поддаются соблазну рассматривать его как произвольно созданное понятие, так что, в конце концов, за ним остается только логическое значение.

Следовательно, надежнее как бы произвести понятие у себя на глазах и, таким образом, в самом его происхождении обнаружить основание его необходимости. Его — синтетический метод.

Так как сказанное выше вынуждает нас подняться к философским основоположениям, то полезно раз и навсегда установить принципы, к которым мы будем постоянно возвращаться в ходе наших исследований. Ибо, я напомню, речь будет идти не только о понятии (мертвой) материи, но и дальше нас ожидают понятия, на которые должно распространиться влияние этих принципов. Мертвая материя есть только первая ступень действительности, от которой мы постепенно восходим к идее природы. Последняя есть конечная цель наших исследований, которую мы уже сейчас должны иметь в виду.

Вопрос заключается в следующем: «Откуда происходят понятия отталкивающей и притягивающей силы материи7». Возможно, ответят1 «Из умозаключений», и будут считать, что раз и навсегда покончили с этим вопросом. Понятиями этих сил я, разумеется, обязан умозаключениям, которые сделал. Однако понятия есть только теневые контуры действительности. Их набрасывает подчиненная способность, рассудок, который выступает только тогда, когда действительность уже существует, который только схватывает, понимает, удерживает то, что была в состоянии породить творческая способность. Поскольку все, что делает рассудок, он делает сознательно (отсюда — видимость его свобо-

330

ды), то у него все — и сама действительность — становится идеальным; человек, вся сила ума которого свелась к способности составлять и анализировать понятия, не знает реальности, даже вопрос о ней кажется ему бессмыслицей.* Одно понятие есть слово без значения, звук для уха без смысла для ума. Ведь всякую реальность, которая может к нему относиться, ему одалживает только предшествующее ему созерцание, И поэтому в человеческом духе понятие и созерцание, мысль и образ никогда не могут и не должны быть разделяемы.

Если бы все наше знание основывалось на понятиях, тогда бы не было никакой возможности убедиться в какой-то реальности. То, что мы представляем себе притягивающую и отталкивающую силы — или даже, пожалуй, только можем их представлять, — делает их, самое большее, произведением мысли. Но мы утверждаем, что материя действительна вне нас и что притягивающая и отталкивающая силы принадлежат самой материи, поскольку она действительна вне нас (а не только наличествует в наших понятиях).

· В нашу эпоху, прежде всего был поднят вопрос в его предельной всеобщности и определенности «Откуда, собственно говоря, берется реальное в наших представлениях» Как происходит так, что мы настолько же твердо и непоколебимо убеждены в бытии вне нас, насколько и в нашем собственном существовании, хотя первое становится нам известным только посредством нашего представления"7 Можно было бы подумать, что тот, кто считает этот вопрос ненужным, воздержался бы от участия в разговоре. Ничуть не бывало. Были попытки представить его как исключительно спекулятивный. Но это вопрос, который касается человека, и к которому одно лишь спекулятивное знание не приводит «Тот, кто не чувствует и не познает в себе ничего реального, тот, кто вообще живет только понятиями и играет с понятиями, тот, для кого его собственное существование есть только тусклая мысль, — как может он говорить о реальности (как слепой о цветах) **»

331

Однако для нас действительно только то, что нам дано непосредственно, без всякого опосредования понятиями, без всякого сознания нашей свободы. Но ничто не доходит до нас непосредственно иначе, чем при помощи созерцания, и потому созерцание является наивысшим в нашем познании. Следовательно, в самом созерцании должна была бы находиться причина того, почему те силы необходимо присущи материи. Исходя из устройства нашего внешнего созерцания, можно было бы доказать, что то, что составляет объект этого созерцания, должно созерцаться как материя, т. е. как продукт притягивающей и отталкивающей сил. Они были бы, следовательно, условиями возможности внешнего созерцания, и отсюда, собственно говоря, проистекала бы необходимость, с которой мы их мыслим.

Тем самым мы возвращаемся к вопросу: «Что такое созерцание?». Ответ на него дает чистая теоретическая философия; поскольку здесь речь идет о ее применении, мы можем вкратце повторить только ее результаты.

Созерцанию, говорят, должно предшествовать внешнее впечатление. Откуда это впечатление? Об этом позже.* Для нашей цели важнее спросить: «Как возможно произвести впечатление на нас?». Даже на мертвую массу, откуда и заимствовано это выражение, нельзя воздействовать, разве что она оказывает обрат-нос действие. Однако на меня нельзя воздействовать, как на мертвую материю, это действие должно быть

· Однако я не могу удержаться от того, чтобы спросить уже здесь, что должно означать это выражение на протяжении поколении часто пользуются выражениями, в реальности которых никто не сомневается, — обычно они являются гораздо большими препятствиями для прогресса, чем даже ложные понятия, которые не так прочно, как эти выражения, сидят в памяти

332

осознано. Если это так, то не только впечатление должно накладываться на изначальную деятельность во мне, но и этой деятельности после впечатления необходимо остаться свободной, чтобы возвысить его до сознания.

Есть философы, полагающие, что исчерпали существо (или глубины) человека, когда все имеющееся в нас свели к мышлению и представлению. Непонятно только, каким образом для существа, которое изначально только мыслит и представляет, может иметься какая-то реальность вне его. Для такого существа весь действительный мир (имеющийся только в его представлениях) должен был бы быть лишь мыслью. То, что нечто существует, и существует независимо от меня, я могу знать только благодаря тому, что я чувствую себя безусловно принужденным представлять себе это Нечто, но как я могу чувствовать это принуждение, не имея одновременно чувства, что я изначально свободен в отношении всякого процесса представления и что последний не составляет самой моей сущности, а есть лишь модификация моего бытия?

То, что свободно воздействует на меня, принимает свойства действительности только по отношению к свободной деятельности во мне; только на изначальную силу моего Я наталкивается сила внешнего мира. И наоборот (точно так же, как луч света становится цветом только в телах*), изначальная деятельность во мне становится мышлением, самосознательным представлением только при наличии объекта.

· Это древний образ (тот философ, который пользовался им, высказался замечательно Xbyovapxn ov Хоуоь, аХХа zt Kpnizov.10 Есть и другие родственные вещи, которыми можно пользоваться для пояснении вышесказанного. Такова свободная воля, которая становится правом, только столкнувшись с чужой нолей, и т.д.

333

Вместе с сознанием внешнего мира имеется и сознание меня самого; и наоборот, вместе с первым моментом моего самосознания передо мной раскрывается действительный мир. Вера в действительность, существующую вне меня, возникает и крепнет вместе с верой в меня самого; первая так же необходима, как и вторая; не разделяемые спекулятивно, а взятые в их самом полном и самом тесном взаимодействии, они являются стихией моей жизни и всей моей деятельности.

Существуют люди, которые считают, что можно заручиться действительностью только посредством абсолютной пассивности. Однако характер человека таков (чем он и отличается от животного), что человек познает действительное и наслаждается им только по мере того, как обретает силы подняться над ним. Против этой позиции красноречиво свидетельствует и опыт, показывающий на многочисленных примерах, что в наивысшие моменты созерцания, познавания и наслаждения деятельность и страдание находятся в полнейшем взаимодействии, ибо то, что я страдаю, я знаю лишь благодаря тому, что я деятелен, а то, что я деятелен, я знаю лишь благодаря тому, что я страдаю. Чем деятельнее ум, тем выше чувство; и наоборот, чем более притуплено чувство, тем подавленнее ум. Кто существует иначе, тот созерцает по-другому, а кто созерцает по-другому, тот и существует иначе. Только свободный человек знает, что существует внешний мир вне его, для другого последний есть только сон, от которого он никогда не пробуждается.

Всякому мышлению и представлению в нас необходимо предшествует изначальная деятельность, которая совершенно неопределенна и неограниченна, поскольку она предшествует всякому мышлению. Толь-

334

ко после того, как появляется нечто противоположное, она становится ограниченной, и именно поэтому определенной (мыслительной) деятельностью. Если бы эта деятельность нашего духа была изначально ограничена (как воображают себе философы, которые все сводят к мышлению и представлению), то дух никогда бы не смог чувствовать себя ограниченным. Он чувствует свою ограниченность лишь постольку, поскольку одновременно чувствует свою изначальную неограниченность.*

На эту изначальную деятельность воздействует, с нашей точки зрения, противоположная ей деятельность, до сих пор равным образом совершенно неопределенная; таким образом, мы имеем две противоречащие друг другу деятельности как необходимые условия возможности созерцания.

Откуда эта противоположная деятельность? Этот вопрос представляет собой проблему, которую мы всегда должны стремиться разрешить, но которую никогда реально не разрешим. Все наше знание и вместе с ним природа во всем ее разнообразии возникают из бесконечных приближений к этому Х, и только в нашем вечном стремлении определить его и находит мир свое продолжение. Этим предначертан весь наш дальнейший путь. Все наше занятие будет представлять из себя только непрекращающуюся попытку определить это Х, или, скорее, проследить наш собственный дух в его бесконечных - актах произведения (unendlichen Produktio-nen), ибо тайна нашей духовной деятельности заключается в том, что мы принуждены бесконечно приближаться к точке, которая бесконечно удаляется от любого определения. Это точка, на которую направле-

1 Не здесь ли находится исток платоновских мифов?

335

но все наше духовное устремление и которая именно поэтому все снова и снова отодвигается, чем ближе мы пытаемся к ней подойти. Если бы мы когда-либо ее достигли, то вся система нашего духа — мир, который имеет свое продолжение только в борьбе противоположных стремлений, — погрузилась бы в ничто, и последнее сознание нашего существования погрузилось бы в свою собственную бесконечность.

Первой попыткой определить это нам вскоре покажется понятие силы. Объекты мы можем рассматривать лишь как продукты сил, благодаря чему сам собой исчезает призрак вещей в себе, которые должны были бы быть причинами нашего представления. Чтоб вообще способно действовать на наш дух, кроме него самого или того, что родственно его природе? Поэтому необходимо представлять материю как продукт сил, так как только сила нечувственна в объектах, а дух может противопоставить себе только то, что аналогично ему самому.

Если первое воздействие имело' место, что следует из этого? От воздействия изначальная деятельность не может уничтожиться, а может только ограничиться либо, если позаимствовать иное выражение из мира опыта, рефлектироваться. Дух должен почувствовать себя ограниченным, а этого он не может сделать, не продолжая действовать свободно и оказывать обратное воздействие на точку сопротивления.

Следовательно, в душе (Gemiite) объединены деятельность и страдание, изначально свободная и потому неограниченная деятельность, направленная вовне, и другая, насильственно вырванная (abgedrungene) из души (рефлектированная) деятельность, направленная на саму себя. Последнюю можно рассматривать как границу первой. А любая граница мыслима только как

336

отрицание чего-то положительного. Следовательно, первая деятельность положительного, вторая — отрицательного рода. Первая обнаруживается как совершенно неопределенная и поэтому идет в бесконечность, вторая дает ей цель, границу, определенность и отсюда необходимо направлена на конечное.

Если душа должна чувствовать себя ограниченной, она должна свободно объединять эти две противоположные деятельности — неограниченную и ограничивающую. Только относя последнюю к первой, и наоборот, она чувствует свою теперешнюю ограниченность одновременно со своей изначальной неограниченностью.

Если, таким образом, душа объединяет в себе в одном моменте деятельность и страдание, положительную и отрицательную деятельность, что же будет продуктом этого действия?*

Продукт противоположных деятельностей всегда есть нечто конечное, следовательно, этот продукт будет конечным. Кроме того, поскольку он должен быть общим продуктом неограниченной и ограничивающей деятельностей, то он, прежде всего, будет заключать в себе деятельность, которая сама по себе (по своей природе) неограниченна, а если она должна стать ограниченной, то только посредством чего-то противо-

· Могут найтись читатели, которые еще в состоянии примерно представить себе противоположные деятельности в нас, но которые никогда не чувствовали, что двигатель всей нашей духовной деятельности основывается на этой изначальной борьбе в нас самих. Поэтому они не могут понять, каким образом из двух только мыслимых деятельностей возникает что-то другое, а не опять-таки только мыслимое. На это они имеют полное право. Здесь, однако, речь идет о противоположных деятельностях в нас, поскольку они чувствуются и ощущаются. И мы хотим, чтобы из этой чувствуемой и изначально ощутимой борьбы в нас самих произошло действительное

337

стремящегося. Но продукт должен быть конечным — быть общим продуктом противоположных деятельностей, следовательно, он будет содержать в себе и противоположную деятельность, которая изначально и по своей природе является ограничивающей. Таким образом, благодаря совместному действию изначально положительной и изначально отрицательной деятельностей и возникнет их общий продукт, который мы искали.

Необходимо также заметить следующее. Отрицательная деятельность, которая изначально и по своей природе есть для нас лишь ограничивающая деятельность, совершенно не может действовать без того, чтобы не имелось чего-то положительного, что она ограничивает. Однако точно так же положительная деятельность является положительной только в противоположность изначальному отрицанию. Ибо если бы она была абсолютной (беспредельной), то ее саму можно было бы представить еще только отрицательной (как абсолютное отрицание всякого отрицания). Таким образом, и неограниченная, и ограничивающая деятельности имеют условием противоположное себе. Следовательно, в том продукте обе деятельности должны быть объединены с одинаковой необходимостью.

То действие духа, в котором он из деятельности и страдания (из неограниченной и ограничивающей деятельности) в себе самом творит их общий продукт, называется созерцанием.

Вывод, который мы вправе сделать из всего вышесказанного, таков: сущность созерцания, то, что делает созерцание созерцанием, состоит в том, что в нем объединены абсолютно противоположные, ограничивающие друг друга деятельности. Или, иначе выражаясь, продуктом созерцания необходимо являетс

338

конечный продукт, который происходит из противоположных, ограничивающих друг друга деятельностей.*

Из этого ясно, почему созерцание не является, как воображают себе многие мнимые философы, низшей ступенью, а есть первая ступень познавания, наивысшее в человеческом духе, то, что собственно и составляет его духовность. Ибо дух есть то, что обладает способностью творить объективный мир из изначальной борьбы своего самосознания и в самой этой борьбе обеспечивать продукту длительность существования. В мертвом объекте все покоится, в нем господствует не борьба, а вечное равновесие. Там, где физические силы раздваиваются, постепенно образуется живая материя; живое продолжает существовать в этой борьбе раздвоившихся сил, и только поэтому мы рассматриваем его как видимый аналог духа. В духовном существе имеется изначальная борьба противоположных деятельности, только из этой борьбы происходит (творение ни из что) действительный мир. Только вместе с бесконечным духом существует и мир (зеркало его бесконечности), и вся действительность есть не что иное, как эта бесконечно производимая и воспроизводимая изначальная борьба. Невозможно никакое объективное существование без того, чтобы его не познавал некий дух; и наобо-

· Этот вывод следует основоположениям философии, достойной восхищения из-за объема и глубины ее исследований, которая после того, как стала слишком хорошо известной по букве благодаря массе по большей части плохих работ, вечно вертевшихся вокруг одних и тех же выражений и оборотов мысли, в конце концов, нашла более самостоятельного толкователя, ставшего вторым творцом этой философии вследствие того, что он, прежде всего, принялся излагать ее дух. Однако до сих пор лишь пристрастные, слабоумные писатели или, наконец, и вовсе шутники представляли публике свое авторитетное суждение об этом предмете.

339

рот, никакой дух невозможен без того, чтобы для, него не существовал некий мир.

Итак, теперь определено, что созерцание невозможно без изначально борющихся деятельностей в качестве своего условия, и наоборот, что только в созерцании дух в состоянии положить конец изначальной борьбе своего самосознания.*

Само собой ясно, что и продукт созерцания должен объединять в себе эти противоположные деятельности. Лишь поскольку творческая способность в нас произвела его из этой борьбы, рассудок может схватывать его как независимый от него продукт, образовавшийся посредством столкновения противоположных сил. Следовательно, не этот продукт существует благодаря соединению его частей, а, наоборот, его части существуют только после того, как целое — пока только некий возможный объект делящего рассудка — стало действи-

· Это подтверждает и самое элементарное наблюдение за тем, что происходит при созерцании. Что ощущают при виде гор, теряющихся в облаках, при грохочущем низвержении водопадов, вообще при всем том, что в природе велико и величественно? То притягивание и отталкивание между предметом и рассматривающим духом, ту борьбу противоположных направлений, конец которой кладет только созерцание, — все это происходит, только трансцендентально и бессознательно, при созерцании вообще. Тот, кто этого не понимает, обычно не видит перед собой ничего, кроме своих мелких предметов — книжек, бумаг и пыли. Однако кто же будет навязывать в качестве мерила настоящей человеческой природы (такой глубокой, такой полной сил в себе самой) тех людей, сила, воображения которых убита всяким мусором, засоряющим память, мертвой спекуляцией или анализом абстрактных понятий — тех, кто является научно или общественно испорченными людьми? Первой целью любого воспитана, должно быть, развитие способности созерцания, ибо оно есть то, что делает человека человеком. Никакому человеку, исключая слепых, нельзя отказать в том, что он видит. Но для того, чтобы сознательно созерцать, требуется свободное чувство и духовный орган, которого лишены многие.

340

тельным благодаря творческой способности (которая может порождать только целое). Таким образом, мы подходим к определенному выведению динамических основоположений.

Конструкция материи

(Дополнение к четвертой главе)

Ни одно исследование для философов всех времен не было окутано таким мраком, как исследование сущности материи. Тем не менее, ее понимание необходимо для истинной философии, в то время как все ложные системы с самого начала разбиваются об этот подводный камень. Материя является всеобщим семенным зерном Вселенной, в котором скрыто все то, что раскрывается в дальнейшем развитии. «Дайте мне атом материи, — мог бы сказать философ или физик, — и я научу вас понимать из него Вселенную». О большой трудности этого исследования можно было бы заключить уже из того, что с самого зарождения философии и до настоящего времени в подавляющем большинстве так называемых систем материя полагалась в самых различных формах (однако всегда в достаточной степени узнаваемо) только как данное, либо постулировалась как некое многообразие,* которое следовало подкладывать под высшее единство как имеющийся материал, для того чтобы из воздействия первого на последний понять оформленную Вселенную. Насколько верно то, что все эти системы, оставляющие противоположность (в которой движется вся философия) не уничтоженной и существующей абсолютно именно в ее самых крайних пределах, даже не достигли идеи или задачи философии, настолько же, с

341