Часть 9.

растворяется в тождестве. На это приходится состояние расширения. А с другой стороны, чем меньше степень преобразования тождества в различие, тем более с необходимостью господствует последнее как особенность, на что, следовательно, приходится сжатие.

Первую сторону можно назвать положительной, вторую — отрицательной стороной. Первая приходит в пределе к той материи, которую химики назвали азотом, вторая — к той, что назвали углеродом.

Вследствие того, что в первом случае, в полном разрешении всеобщего в особенное, происходит последняя степень преобразования, момент неразличенности может полностью производиться еще только в особенном, следовательно, [может полностью производиться момент неразличенности] относительного сцепления. Это имеет место в воде как моменте тождества, соответствующем железу. Она как неразличенность вновь может потенцироваться двояким образом (но без абсолютной полярности и другой как только относительной) так, что в моменте возникновения различия также уничтожается тождество, а именно одна и та же субстанция представляется в двух различных, причем различающихся в пространстве, формах.

Это — итог всех земных превращений. Оба этих соответствующих момента, из отношения которых одновременно понимается отношение застылости (Starrheit) и текучести (Fliissigkeit) вообще, образуют в более высоком превращении Солнечной системы два особых мира: планет и комет.

Так как произведение материи в целом восходит к преобразованию всеобщего в особенное, то жидкое, рассмотренное как то, в чем особенное есть целиком всеобщее, следовательно, оба поистине есть одно, является прототипом всякой материи. Сообразно с тем, произве-

381

дена ли эта последняя неразличенность или в произведении имеет перевес одно из двух единств, положены и различные отношения тел к трем измерениям, так что (так как последние воспроизводятся в трех формах динамического процесса, только в более высокой потенции) можно сказать, что все особенные, или специфические, определения материи имеют свое основание в различном отношении тел к магнетизму, электричеству и химическому процессу.*.

Седьмая глава

ФИЛОСОФИЯ ХИМИИ

В качестве самого общего понятия химии мы устанавливаем [то, что она есть] опытная наука, которая учит, каким образом возможна свободная игра динамических сил посредством того, что природа образует новые соединения и образованные соединения вновь разрушает.

Место, которое химия занимает в системе нашего знания, отчасти уже определено благодаря прежним исследованиям,** но в будущем должно быть определено еще точнее. Насколько уже установлено, она является следствием всеобщей динамики.

Кроме того, ее цель состоит в исследовании качественного различия материи, лишь в этой мере она необходима в нашем знании.*** Этой цели она пытается до-

* «Журнал спекулятивной физики», том I, тетрадь 2, сочинение о динамическом процессе, § 47.16

** Необходимость химии в системе нашего знания доказана с самого начала (см. главу 1).

*** См. прошлую [6] главу.

382

стичь при помощи того, что она искусственно, однако, используя средства, предлагаемые самой природой, вызывает разделения и соединения. Эти разделения и соединения должны, следовательно, относиться к качеству материи, ибо механические разделения и соединения касаются только количества материи, они есть лишь уменьшения и накопления массы помимо всех ее качеств.

Поэтому химия имеет своим предметом притяжения и отталкивания, соединения и разделения, поскольку они зависят от качественных свойств материи.

Следовательно, она предполагает, во-первых, принцип качественного притяжения.* Всякое притяжение, зависимое от качеств материи, она сводит к сродством определенных элементов, как если бы некоторые из них принадлежали одному семейству, а все — общему племени. Следовательно, принцип химических притяжений должен быть общим принципом, благодаря которому элемент связывается с элементом, или последующим звеном, которое опосредует сродство элементов между собой.

Тем самым сразу же допускается неоднородность материи, в то время как прежде она рассматривалась изначально однородной. Система разворачивается все дальше и дальше, материя становится все разнообразнее.

Что является последующим звеном химического притяжения, может быть установлено только при помощи опыта. Согласно исследованиям новой химии, это — элемент, который природа доверила всеобщей среде, в которой мы живем и которая необходима для существования растительной и животной жизни.

· Там же

383

Каждому новому соединению, образующемуся при помощи химического средства, должно предшествовать химическое разделение, или элементарные частички химически рассматриваемого тела должны оттолкнуться друг от друга, чтобы соединиться с чужеродными элементами. Для того чтобы вызвать это разделение опосредованно или непосредственно, должен опять-таки иметься принцип, который в силу своих качественных свойств в состоянии вывести из равновесия связанные друг с другом элементы и благодаря этому сделать возможными новые соединения.

Что есть этот принцип, можно решить опять-таки только посредством опыта. Химия признает в качестве такового свет или (сразу же намечая его связь с теплом) огонь. Химия рассматривает эту стихию полностью сообразно опыту, а потому и считает се особым, входящим в химический процесс элементом, проводниками которого являются жидкости, в особенности тот упругий флюид, который одновременно содержит принцип всякого химического притяжения (жизненный воздух).

Таково изложение принципов химии, поскольку последняя остается исключительно внутри определенных границ опыта. В этом случае у нее нет иного занятия, кроме как заставлять природу действовать на наших глазах и рассказывать о том, что она при этом наблюдает, а также сводить, насколько можно, разбросанные наблюдения к отдельным законам, которые, однако, никогда не могут выйти за пределы только лишь чувственного познания. Таким образом, она никогда не берется объяснить возможность этих феноменов, а лишь пытается привести эти феномены в связь между собой. Так как химия берет все так, как оно преподносится чувствам, ради даваемых ею объяснений она имеет право основываться исключительно на качествах этих

384

элементов, для которых она не может указать никакого дальнейшего основания, а лишь старается свести эти элементы к возможно меньшему числу.

Качество же есть только то, чтоб дано нам в ощущении. Нет никакого сомнения в том, что то, что дано в ощущении, как таковое не может быть далее объяснено, как например цвета тел, вкусовые ощущения и т. д. Тот же, кто берется за науку, например о цвете (называемую оптикой), обязан поставить себе такую цель, несмотря на то, что объяснение происхождения цветов никогда не убедит его в том, что он объяснил и ощущение, которые вызывают в нас цвета.

Точно так же обстоит дело и с химией. Она может сводить все феномены своего искусства к качествам элементов, к их средствам и т. д. только до тех пор, пока не переходит на научный тон. Но как только химия это делает, она вынуждена признать (о чем ей напоминают), что она не должна впредь ссылаться на что-то имеющее силу только в отношении к ощущению и что совершенно не может быть сделано (обще) доступным при помощи понятий. Так, свет первоначально есть для нас только причина обоих ощущений, которые мы выражаем словами «светлость» и «тепло». Однако что же позволяет нам переносить на сам свет эти понятия светлости и тепла, которые почерпнуты только из нашего ощущения, и полагать, что свет есть нечто само по себе теплое или само по себе светлое? Именно так обстоит дело с понятием сродства; это, разумеется, уместный образ, чтобы только обозначить феномен, но как только он принимается за причину феномена, он есть не более и не менее как qualitas occulta, которое должно быть изгнано из всякой здоровой философии.

Стало быть, механическая физика на самом деле может поставить себе в заслугу то, что до сих пор толь-

385

ко она одна взялась возвысить лишь экспериментальное учение до опытной науки и перевести образный язык химии и физики на общепонятные научные выражения. Она отважилась предпринять эту попытку далеко не вчера, однако до сих пор осталась в главном почти такой же от Бюффона до Морво.17

То, что лежит в основании ее объяснений химического сродства, я: не смогу выразить лучше, чем Бюффон.

«Законы сродства, — таковы его слова,* — согласно которым составные части различных субстанций отделяются друг от друга, для того чтобы вновь соединиться между собой и образовать однородные материи, полностью согласуются со всеобщими законами, в силу которых воздействуют друг на друга все небесные тела. Они выражаются одинаковым образом и в одних и тех же соотношениях масс и расстояний. Шарик воды, песка или металла воздействует на другие шарики так, как земной шар воздействует на Луну. Если до сих пор законы сродства считали отличными от законов тяготения, то это имеет основание в том, что данный предмет неправильно понимали и не охватывали во всем его объеме. Фигура, которая у небесных тел не играет никакой (или почти никакой) роли в отношении закона их воздействия друг на друга, поскольку их удаленность весьма велика, напротив, решает почти все, когда интервал между ними очень мал или такой, что его можно не принимать в расчет. Если бы Луна и Земля вместо сферической фигуры имели обе фигуру короткого цилиндра, диаметр которого был бы равен диаметру их шара, то закон их воздействия друг на друга

* De la nature. Seconde Vue // Hist. natureHe des Quadrupedes. [Aux Deux-Ponts. 1787.] Vol. IV. P. XXXII*

13 Ф. В. Й. Шеллинг

386

заметно не изменился бы вследствие этого различия фигуры, поскольку расстояние между всеми частями Луны и Земли также изменилось бы весьма немного. Но если бы эти шары стали очень длинными цилиндрами и очень близко притянулись бы друг к другу, то закон взаимного воздействия этих двух тел явился бы весьма различным, поскольку расстояние их частей между собой и по отношению к частям другого тела разительно изменилось бы. Следовательно, если фигура как элемент удаляется, то закон, как кажется, изменяется, хотя он всегда остается одним и тем же».

«Согласно этому принципу человеческий дух может сделать еще один шаг и проникнуть дальше внутрь природы. Мы знаем, какую фигуру имеют составные части тел. Вода, воздух, земля, металлы, все однородные части, несомненно, состоят из элементарных частичек, которые одинаковы между собой, но их формы мы не знаем. Наши потомки с помощью расчетов смогут открыть для себя это новое поле знаний и, пожалуй, узнают, какую форму имеют элементы тел. Они должны начать с принципа, который мы только что установили, и положить в основу следующее. Всякая материя притягивается обратно пропорционально квадрату расстояния, и этот всеобщий закон, как кажется, изменяется у особенных притяжений только под воздействием фигуры составных частей каждой субстанции вследствие того, что эта фигура удаляется как элемент. Следовательно, если они посредством многократных опытов приобретут знания о законе притяжения особенной субстанции, то они при помощи расчета смогут определить фигуру ее составных частей. Для того чтобы лучше это понять, давайте, к примеру, положим, что из опыта, когда ртуть наливают на совершенно

387

гладкую поверхность, известно, что этот жидкий металл притягивается всегда согласно обратному отношению к кубу расстояния. Следовательно, надо искать по правилам ложного заключения (Reg. falsi), какова та фигура, которую дает это выражение, и эта фигура тогда будет фигурой составных частей ртути. Если бы с помощью этих опытов обнаружили, что данный металл притягивается обратно пропорционально квадрату расстояния, то было бы доказано, что ее составные части сферообразны, потому что сфера — единственная фигура, которая дает этот закон, и на каком бы расстоянии ни располагали шары, закон их притяжения всегда остается тем же самым».

«Ньютон правильно догадался, что химические сродства, которые есть не что иное, как особенные притяжения, о которых мы только что вели речь, возникают согласно законам, очень похожим на законы силы тяготения. Однако он, по всей видимости, не заметил, что все эти особенные законы являются только модификациями всеобщего закона и кажутся различными только потому, что фигура притягивающихся атомов при очень маленьком расстоянии играет точно такую же и даже большую роль, чем масса, для осуществления закона, так как эта фигура тогда очень сильно влияет на элемент расстояния».*

* Хотя это замечание, будучи расширено так, как это делает Бюффон, не нашло никакого применения, однако оно, пожалуй, может быть применено к некоторым, до сих пор еще удовлетворительно не объясненным, феноменам. Возможно, сюда относятся кристаллизации. Я недостаточно знаком с исследованиями, которые господин Гаюи проделал относительно данного предмета, чтобы знать, в какой мере его теория опирается на подобное предположение.

Выше (книга I, глава 3) я уже рассматривал правильность лучей льда и т. д. как действие тепла (некоей равномерно действующей силы). Однако, пожалуй, то и другое взаимодействуют: толчок уходящего теп-

388

Перспектива научной системы химии, которую открывает эта гипотеза, а в особенности надежда, что ей вполне бы могло удаться то, что, пожалуй, никакой другой системе не удастся так легко — подвергнуть исчислению химические притяжения — настолько привлекательна, что охотно поддаешься, по крайней мере, в течение некоторого времени, вере в осуществимость этого дела и радуешься, когда данная система постепенно получает гипотетическую достоверность. Ибо если учение о природе (Naturlehre) становится наукой о природе (Naturwissenscbafl) только по мере того, как в нем можно применить математику,* то ту систему химии, которая хотя и основана на ложных предположениях, однако в состоянии, опираясь на них, математически представить это экспериментальное учение, всегда будут предпочитать для целей научного изложения какой-либо другой, которая хотя и основывается на истинных принципах, однако, несмотря на эти принципы, вынуждена отказаться от научной точности (от математической конструкции феноменов, которые она перечисляет).

Стало быть, здесь имели бы пример дозволенной и весьма полезной научной фикции, в силу которой в противном случае только экспериментирующее искусство могло бы стать наукой и достичь (хотя и лишь гипотетической, находящейся внутри ее границ, но тем не менее) полной очевидности.

Притяжение, определяемое фигурой частичек. Так как последние выделяются из общей среды при одинаковых обстоятельствах, то уже из этого можно понять одинаковое образование их фигуры.

· Сравни кашповские высказывании об этом и о применимости математики к химии в предисловии к его работе [«Метафизические начала естествознания*], на которую автор часто ссылается, с. VIII—X.

389

Надежда на осуществимость этой идеи (до сих пор, разумеется» весьма сомнительная) заново затеплилась благодаря стараниям господина Лесажа.

Господин Лесаж не считает, подобно Бюффону, что всеобщая гравитация может полностью объяснить явления сродства (несмотря на то, что господин Прево допускает, что многое, причислявшееся к средствам, может быть следствием всеобщего притяжения), потому что мы не знаем формы и положения, воздействующих друг на друга телесных частичек.* Поэтому он разделяет сродства, называемые так в собственном смысле, которые не зависят ни от законов, ни от всеобщей причины тяготения, и сродства в несобственном смысле, которые являются лишь особенными случаями обширного всеобщего феномена притяжения либо, по крайней мере, подчиняются тем же законам, что и этот феномен. (Как уже отмечалось выше, это разделение необходимо в совокупности нашего знания.)

Как возможны мнимые сродства согласно законам всеобщей гравитации, господин Лесаж попытался показать уже в своем «Опыте механической химии». Он все сводит к различной плотности и фигуре элементарных масс, например, если допускаются жидкости, элементарные массы которых подобны и равны, но имеют различную плотность, то однородные массы будут стремиться соединиться. Что означает здесь понятие «однородное»? Если бы оно относилось к одинаковой степени плотности, то можно было бы подумать, что как раз разнородные элементарные массы легче соединяются. Никаких внутренних качеств господин Лесаж не может полагать, так как механическая физика не имеет права

· [Право П. О происхождении магнитных сил.] § 42.

390

допускать подобное.* Следовательно, под однородностью нужно было бы понимать подобие и равенство фигуры там, где у нас было бы основание, скорее, предполагать противоположное.

Так как притяжение происходит согласно соотношению масс, то одна малая масса может притягивать другую такую же малую массу сильнее, чем сам земной шар, при условии, что она гораздо плотнее.

Кроме того, частички одной жидкости могут быть гораздо меньше, чем пространства между частичками другой жидкости, последняя будет пронизываться. Наконец, так как фигура элементарных масс различна, то они при прочих равных обстоятельствах должны стремиться объединиться друг с другом на возможно большей поверхности.**

Для нашей цели важнее исследование господина Лесажа о причине называемых в собственном смысле (качественных) средств. Их всеобщей коренной причиной является для него вторичный флюид, эфир, о котором выше уже шла речь. Свойства эфира следующие. Он находится в постоянном возбуждении. Его потоки часто прерываются, однако возникают вновь. Его элементы суть элементы массы и, так как все эти тела элементарны, заметно отличаются друг от друга по объему. Следовательно, имеется более грубый и более тонкий эфир. В эфир должны быть, как бы погружены некоторые тельца, у которых абстрагируются от их отношений к вызывающему тяготение флюиду. Напротив, от-

· «Либо если господин Лесаж понимает под этим внутренние качества элементарных масс, то механическая физика не имеет права допускать подобное» (Первое издание, в котором следующее ниже предложение отсутствует.) ** Прево. § 42.

391

носительно эфира они могут вести себя одинаково или неодинаково. Неодинаковое отношение происходит от различной величины их пор, которые либо совсем не позволяют эфиру проходить сквозь них, либо позволяют проходить в незначительной степени, либо совершенно свободно.

В общем, уже (гипотетических) свойств одного эфира достаточно, чтобы объяснить явление сродства.* Господин Лесаж дает его потокам очень незначительное распространение; поэтому, говорит он, сродства, зависящие от его действий, имеют место только при соприкосновении или близко к нему. Также его действие не может быть пропорционально массе телесных частичек, а может быть пропорционально поверхности. Поэтому и прилипание (Adharenz), как он считает, при соприкосновении (при увеличенной поверхности) происходит гораздо сильнее, чем то, которое вызывается при самом малом расстоянии, а именно в гораздо большем отношении, чем это должно было бы следовать из всеобщего закона.** Между тем господин Лесаж, опираясь на все эти предпосылки, может объяснить химические сродства лишь весьма односторонне, ибо из различного отношения пор телец к более грубому или более тонкому эфиру он выводит единственное положение, что неоднородные частицы стремятся объединиться с меньшей силой, чем однородные.*** Правда, он объясняет сродство неоднородных телесных частичек (главное в химии) тем, что считает их фигуры совпадающими (как известно, одни он полагает вогнутыми, другие выпуклыми). А это притяжение он объясняет из законов гравитации; оно про-

* Там же, §43. ** § 46. *** § 45.

392

исходит только при соприкосновении, но не имеет места на расстоянии.

Господин Прево признает, что имеются случаи, в которых между неоднородными элементарными массами приходится предполагать большее сродство, чем между однородными.* Следовательно, господин Лесаж был вынужден, по крайней мере, для средств расширяющихся жидкостей, допустить притяжение неоднородных элементарных масс и отыскивать для него особую причину. Здесь опять все сводится к фигуре элементарных масс, и эти различия фигуры множатся по мере того, как в них нуждаются, постепенно становясь все более и более произвольными. Некоторые тельца вогнуто-вогнутые, другие — выпукло-выпуклые, третьи — вогнуто-выпуклые, четвертые есть цилиндры, один конец которых выдолблен до известной глубины, пятые являются своего рода клетками, «проволочки которых, увеличенные мысленно при помощи диаметра вызывающих тяготение телец, по отношению к взаимным расстояниям между параллельными проволочками этих клеток настолько малы, что земной шар не может уловить и десятитысячной части этих телец, которые носятся по нему»** и т. д. Все эти тельца колеблются, толкают друг друга или испытывают толчок, подходят друг к другу или не подходят, притягиваются или отталкиваются — все это, как ни удивительно это звучит, происходит исключительно в соответствии с выводами, которые можно сделать из простых опытов и которые сами уже не совершенно очевидны.

* § 48 и след.

** «Идеи относительно метеорологии» де Люка, немецкий перевод, с. 120. [См. примеч. 39 к «Первой книге».]

393

То, что до сих пор механическую химию не удалось сделать очевидной, с необходимостью должна весьма значительно умерить высказанную выше надежду. Однако сейчас время возвратиться к фундаменту этой науки, не обращая внимания на ее претензии. Итак, система в целом держится на атомистических предпосылках и рушится вместе с ними; эти предпосылки, вероятно, не без пользы гипотетически применяются в отдельных частях естествознания, однако никогда не могут быть допущены философией природы, которая должна основываться на твердых основоположениях. Так как мы имеем дело с такой философией, то нам надлежит также проверить претензии на научное рассмотрение, выдвигаемые этой частью естествознания, и посмотреть, насколько велика, могла бы быть польза или насколько велик, мог бы быть вред для системы наших знаний, которые происходили бы из возможности или невозможности подобного рассмотрения, — занятие, которое в любом случае сулит нам, по крайней мере, отрицательную пользу.

Все, что относится к качеству тела, имеется только в нашем ощущении, и то, что ощущается, совершенно невозможно объяснить объективно (через понятия), а можно сделать понятным, только ссылаясь на всеобщее чувство. Однако этим не уничтожается то, что нечто, являющееся в одном отношении предметом ощущения, в другом отношении может стать объектом для рассудка. Если то, что имеет силу только в отношении к ощущению, хотят навязать рассудку как понятие, то последнее слишком сильно ограничивают, имея в виду эмпирическое исследование, ибо относительно ощущаемого, как такового, невозможно никакое дальнейшее исследование. Либо понимают, что ощущаемое никогда не сможет быть превращено во всем ясные понятия и

394

вследствие этого вообще отрицают возможность найти для качественных свойств выражения, имеющие силу для рассудка.

Таким образом, здесь имеет место противоречие, основание которого находится не в самом предмете, а лежит в той точке зрения, с которой на него смотрят, ибо дело заключается в том, рассматривают ли предмет только в отношении к ощущению или выносят на суд рассудка, и если последний (что совершенно естественно) не в состоянии привести ощущение к понятиям, то выражения, имеющие значение только относительно ощущений (как например, качество), он вообще отказывается относить к понятиям.

Стало быть, кажется необходимым точнее исследовать происхождение наших понятий о качестве вообще. Если я и здесь вновь обращусь к философским принципам, то это покажется ненужным только тем читателям, для которых стало привычно слепо следовать эмпирическим понятиям, но не тем, которые в человеческом знании повсюду привыкли искать связь и необходимость.

То, что в наших представлениях о внешних вещах необходимо, — это только их материальность вообще. Последняя основывается на конфликте притягивающей и отталкивающей сил и потому относится к возможности предмета вообще не более чем столкновение динамических сил, которые взаимно ограничиваются и, таким образом, вследствие своего взаимодействия делают возможным конечное вообще — до сих пор совершенно неопределенный объект. Однако тем самым мы имеем только понятие о материальном объекте вообще, и даже силы, продуктом которых он является, в данный момент есть еще нечто исключительно мыслимое.

Следовательно, рассудок самостоятельно набрасывает для себя всеобщую схему (как бы контур предмета

395

вообще), и эта схема в своей всеобщности есть то, что мыслится как необходимое во всех наших представлениях, и в противоположность чему только и является как случайное то, что не относится к возможности предмета вообще. Поскольку эта схема должна быть всеобщей, быть обобщенным образом предмета вообще, то рассудок мыслит ее как некое среднее (Mittel) ,* к которому одинаково приближаются все единичные предметы, но которому именно по этой причине ни один единичный предмет полностью не соответствует, а потому рассудок кладет ее в основу всех представлений единичных предметов как общий образ, в отношении к которому они только и являются индивидуальными, определенными предметами.

Этот контур предмета вообще дает не больше, чем понятие количества вообще, т. е. чего-то внутри неопределенных границ. Только благодаря отклонению от всеобщности этого контура постепенно возникает индивидуальность и определенность, и можно сказать, что определенный предмет, безусловно, представим лишь постольку, поскольку мы (не зная этого, посредством некоей поразительно быстрой операции силы воображения) в состоянии определить его отклонение от общего образа объекта вообще или, по крайней мере, от общего образа рода, которому он принадлежит.

Это своеобразие нашей способности представления лежит настолько глубоко в природе нашего духа, что мы непроизвольно и чуть ли не по всеобщему согласию переносим его на саму природу (ту идеальную сущность, в которой мы мыслим тождественными пред-

· (*Медиум* (Первое издание.)) Кант говорит: «Схема вообще опосредует понятие (всеобщее) и созерцание (единичное). Следовательно, она есть то, что находится как бы посередине между определенностью и неопределенностью, всеобщностью и единичностью»

396

ставление и порождение, понятие и деяние). Так как мы мыслим природу как целесообразно [действующего] творца, то мы и представляем себе, будто бы она все разнообразие родов, видов и индивидов в мире породила при помощи постепенного отклонения от некоего общего прообраза (который она набросала сообразно некоторому понятию). Уже Платон заметил, что вся человеческая художественная способность (Kunst-vermbgen) основывается на способности набрасывать всеобщий образ предмета, сообразно которому даже ремесленник (который должен отказаться от имени художника) в состоянии породить в своем наброске единичный предмет посредством многообразнейших отклонений от всеобщности, однако сохраняя необходимое.

Я снова обращаюсь к сути. То неопределенное нечто, то необходимое во всех наших представлениях единичных вещей есть чистый объект исключительно силы воображения — некая сфера, некое количество, вообще нечто, что только мыслимо или конструируемо.

Наше сознание пока только формально. Однако объект должен стать реальным и наше сознание должно стать материальным у как бы наполненным. Это возможно исключительно посредством того, что представление покидает всеобщность, в которой оно до сих пор удерживалось. Только вследствие того, что дух отклоняется от того среднего, в котором только и было возможно формальное представление чего-то вообще, объект, и вместе с ним сознание, получает реальность. Но реальность лишь чувствуется, имеется только в ощущении. А то, что ощущается, называется качеством. Следовательно, объект получает качество только благодаря тому, что он отклоняется от всеобщности понятия; он перестает быть только количеством:

397

Только теперь душа (Gemut) относит реальное в ощущении (как случайное) к объекту вообще (как необходимому), и наоборот. Благодаря случайному душа чувствует себя совершенно определенной, ее сознание больше не является всеобщим (формальным), а есть определенное (материальное) сознание. Это определение должно являться для нее случайным, т. е. реальное в ощущении должно бесконечно расти или убывать, т. е. должно иметь определенную степень, которая, однако, может мыслиться бесконечно большей, равно как и бесконечно меньшей, или иначе выражаясь, между которой и отрицанием всякой степени (= 0) может мыслиться бесконечное множество промежуточных степеней.

Это на самом деле так. Мы чувствуем большую или меньшую степень (Mehr oder Weniger) упругости, тепла, светлости и т. д., а не саму упругость, тепло и т. д. Только теперь представление завершено. Творческая способность силы воображения набросала, отправляясь от изначальной и рефлектированной деятельности, некую общую сферу. Эта сфера — то необходимое, что наш рассудок кладет в основание каждого представления о предмете. А то, чтоб есть изначальное реальное в предмете, что соответствует во мне страданию, в отношении к этой сфере есть случайное (акциденция). Следовательно, напрасно пытаются вывести его a priori или возвратить к понятиям. Ибо реальное есть лишь постольку, поскольку я аффинирован. И у меня, безусловно, нет никакого понятия об объекте, а есть лишь сознание страдающего состояния, в котором я пребываю. Некая самостоятельная способность во мне относит ощущаемое к объекту вообще, только вследствие этого объект получает определенность, а ощущение — длительность. Ясно, что количество и качество необ-

398

ходимо связаны. Первое только благодаря последнему получает определенность, последнее только благодаря первому получает границу и степень. Но превращать само ощущаемое в понятия — значит лишать его реальности, так как только в моменте своего воздействия на меня оно обладает реальностью. Если я возвышаю его до понятия, то оно становится произведением мысли; как только я сообщаю ему необходимость, я лишаю его всего того, что делало его предметом ощущения.

Эти всеобщие основоположения качества можно очень легко перенести на качество тел.

То необходимое, которое рассудок кладет в основание всех своих представлений о единичных вещах, есть многообразное, имеющееся во времени и пространстве вообще. Выражаясь динамически, это означает следующее. То, чтоб рассудок кладет в основание наших (динамических) представлений о материи в качестве необходимого, к которому только и относится их случайное, есть неопределенный продукт притягивающей и отталкивающей сил вообще, который сила воображения намечает в общих чертах и который на настоящий момент есть только объект рассудка, некое количество вообще без всякого качественного свойства. Мы можем представить себе этот продукт силы воображения как опосредующее звено (Mittleres) всех возможных отношений между притягивающей и отталкивающей силами. Сила, вероятно, существует, но только в нашем понятии; сила вообще, а не определенная сила. Однако сила есть то, чтоб аффицирует нас, а то, что нас аффицирует, мы называем реальным, но то, что реально, существует только в ощущении, следовательно, сила есть то, что единственно соответствует нашему понятию качества. А любое качество, поскольку оно нас аффицирует, должно иметь определенную степень, которая могла бы

399

быть больше или меньше, но которая сейчас (в этот момент) является именно этой определенной степенью.

Следовательно, сила вообще может аффицировать нас лишь, поскольку она имеет определенную степень. Пока мы те динамические силы мыслим в общих чертах (в совершенно неопределенном отношении), ни одна из них не имеет определенной степени. Можно представить себе это отношение как абсолютное равновесие этих сил, в котором одна постоянно уничтожает другую, ни одна не позволяет другой возрастать до определенной степени. Следовательно, если материя вообще получает качественные свойства, то ее силы должны иметь определенную степень, т. е. они должны отклониться от всеобщности отношения, в котором их мыслит только рассудок, или яснее, они должны отклониться от равновесия, в котором они мыслятся изначально и с необходимостью.

Только теперь материя есть нечто определенное для нас. Рассудок дает сферу вообще, ощущение дает границу; первый дает необходимое, последнее дает случайное; первый — всеобщее, последнее — определенное; первый — только формальное, последнее — материальное представления.

Итак, результат предшествующих исследований таков: всякое качество материи основывается единственно и только на интенсивности ее основных сил, и так как химия занимается только качествами материи, то тем самым одновременно объяснено и подтверждено выдвинутое выше понятие химии (как науки, которая учит, как возможна свободная игра динамических сил).

Выше указывалось, что химия имеет необходимость в совокупности нашего знания лишь, поскольку она есть таковая наука. Здесь мы нашли то же самое понятие

400

совершенно другим путем: мы исследовали, в какой мере качество принадлежит материи вообще.

Прежде чем мы приступим к научному применению этих принципов, я посчитал полезным проверить их реальность на таких предметах, которые до сих пор еще относятся в данной науке к проблематическим.

Возможна ли химия как наука?

(Дополнение к седьмой главе)

То, что научное понимание основания специфических различий материи возможно, было доказано в «Дополнении» к шестой главе, а то, что возможно подобное понимание обусловленных этими различиями материи явлений, которые мы называем химическими, можно было бы в достаточной степени понять уже исходя из первого. Однако из этого еще не следовало бы, что химия, как таковая, может быть наукой, ибо все эти исследования относятся к гораздо более высокой и общей области всеобщей физики, которая все явления природы должна представлять во взаимосвязи и абсолютном тождестве. Следовательно, если бы химия, как таковая была особой ветвью знания, то это было бы возможно лишь благодаря тому, что она ограничивалась бы исключительно экспериментированием, а не претендовала бы быть теорией.

Только эпоха, которая была способна поставить химию на место физики, могла считать ее в этой научной обнаженности самостоятельной наукой и ее искаженный не имеющими никакого значения понятиями отчет о наблюдавшихся фактах — самой теорией. Требуется всего лишь простая рефлексия, что то, что составляет

401

причину или основание химического процесса, не может, в свою очередь, быть предметом химического исследования, чтобы понять противоречивость созданной самой химией теории химических явлений, а также тщетность ее [попыток] возвышения над физикой.

Что касается оснований, могущих быть выдвинутыми против действительной физики химии, то главнейшие из них, без сомнения, были бы взяты из всеобщего и глубоко укоренившегося представления специфического в природе, которое проводит бесконечное различение вплоть до самой сущности материи, утверждает абсолютные качественные различия и под именем ложного, только внешнего сродства полностью уничтожает истинное внутреннее сродство и тождество материи. Этот способ представления для объяснения качеств мыслит сущности особого вида, и так как нельзя ни точно определить число этих сущностей, ни узнать при помощи опыта все их причуды, то тем самым исчерпывающая физика и истинная наука их проявлений невозможна так же, как невозможна, например, физика духов воздуха или других немыслимых сущностей.

Абсолютное тождество и подлинно внутреннее равенство всякой материи при любом возможном различии формы составляет единственно истинное зерно и сердцевину всех явлений материи, из которого они исходят как из общего корня и в которое они устремляются обратно. Химические движения тел являются прорывом сущности (Durchbruch des Wesens), устремлением из внешней и особенной жизни назад во внутреннюю и всеобщую, в тождество.

Другие основания против возможности познания причин химических явлений могли бы быть позаимствованы из предположений, согласно которым сами имманентные принципы движений и жизни превращают-

402

ся в материи. В этом случае либо считают, что они сами подвержены химическим отношениям, так что они способны и к разложению, соединению, сродству и т. п.; тем самым возвращается вопрос об основании всех химических явлений и того, что мы называем сродством, связью и т. д., только на более высоком уровне. Либо считают, что эти материи вызывают химические явления извне, механически, так что этим объяснением уничтожается самый вид этих явлений, как таковой, а именно как динамический; в этом случае, поскольку основание этих явлений остается искать исключительно в фигуре наименьших частей, недостижимой для любого опыта, всякая перспектива науки химии полностью уничтожается.

Другое условие возможности подобной науки, помимо внутреннего и сущностного единства материи, заключается в том, что деятельности тепла, магнетизма, электричества и т. п. являются имманентными деятельностями, точно так же присущими самой субстанции тел, как форма вообще (и относительно мертвой материи) составляет одно с сущностью и неотделима от нее. Динамической же физикой в достаточной мере доказано, что все эти деятельности имеют такое же непосредственное отношение к субстанции, как и три измерения формы, и другие изменения, отличные от изменений отношения тел к трем измерениям, не являются химическими.

Наконец, последняя задача физики химии, которая и в этих явлениях должна представить лишь Вселенную (АН), заключается в том, чтобы с необходимостью охватить их символичность и связь с более высокими отношениями, так как каждое тело особой природы в своей идее вновь есть универсум. Только если в химических явлениях больше не ищут законы, свойственные

403

им как таковым, а ищут всеобщую гармонию и закономерность Вселенной, эти явления выступают в более высоких отношениях математики, для чего уже сделаны некоторые шаги благодаря проницательности одного немецкого мужа, открытия которого (из числа каковых мы хотим привести здесь в качестве примера только открытие постоянной арифметической прогрессии щелочей в отношении к любой кислоте и геометрической прогрессии кислот в отношении к любой щелочи) на самом деле указывают на глубочайшие тайны природы.

Восьмая глава

ПРИМЕНЕНИЕ ЭТИХ ПРИНЦИПОВ К ОТДЕЛЬНЫМ ПРЕДМЕТАМ ХИМИИ

Кажется, преимуществом механической химии является то, что она без особого труда может объяснить величайшее специфическое различие материи. Между тем, если ближе коснуться сути дела, то принцип, который вынужден все сводить к различной плотности, в действительности является весьма скудным, пока материю вынуждены рассматривать как изначально однородную, а все единичные тела — только как агрегаты атомов. Напротив, динамическая химия совершенно не допускает никакой изначальной материи, т. е. из которой только и составлялись бы все остальные. Так как всякую материю она изначально рассматривает как продукт противоположных сил, то наиболее возможное различие материи суть не что иное, как различие отношения этих сил. Силы уже сами по себе бесконечны, т. е. для любой возможной силы можно мыслить бесконечное множество степеней, ни одна из которых не яв-

404

ляется высшей или низшей, и так как исключительно на степенях и основывается всякое качество, то только лишь из этого предположения уже можно вывести и понять бесконечное различие материи в отношении ее качеств (известных нам из опыта). А если мы сверх того представляем себе конфликт противоположных сил, так что каждая из них изначально независима от другой, то разнообразие возможных отношений между ними опять уходит в бесконечность. Ибо не только отдельная сила имеет бесконечные степени, но и одна и та же степень может модифицироваться весьма различно благодаря противоположной силе, которая может бесконечно увеличиваться в то же самое время, когда первая может бесконечно уменьшаться, или наоборот.

Очевидно, что принцип динамической химии (что все качества материи основываются на соотношении степеней ее основных сил) сам по себе уже гораздо богаче, чем принцип атомистической химии.

Этот принцип отводит химии ее настоящее место и четко и определенно отделяет ее как от всеобщей динамики, так и от механики. Первая — это наука, которая может разрабатываться независимо от всякого опыта. Химия же хотя и является следствием динамики, однако совершенно случайна по отношению к этой науке и может продемонстрировать свою реальность исключительно при помощи опытов. А наука, которая полностью основывается на опыте и предметом которой являются химические операции, не может зависеть от какой-то отдельной силы, например, силы притяжения, но может быть зависимой от эмпирического соотношения обеих основных сил. Это соотношение динамика оставляет совершенно неопределенным. Стало быть, химия не является наукой, которая необходимо следовала бы из динамики, как например, теория всеобщего

405

тяготения. Напротив, она сама есть не что иное, как прикладная динамика, или динамика, мыслимая в ее случайности.

Таким образом, химия, поскольку она параллельна с динамикой, должна быть независимой от всех законов, которые подчинены динамическим законам. Следовательно, химические операции независимы от законов тяготения, ибо последние основываются исключительно на силе притяжения материи и предполагают, что динамические силы в материи уже пришли в состояние покоя. А химия представляет эти силы в движении, ибо все ее феномены есть только феномены взаимодействия основных сил материи.

Знаменитый химик Бергман отмечает, насколько велико, вероятно, было изумление того, кто впервые увидел, как металл растворился в светлой, прозрачной жидкости, и тяжелое, непрозрачное тело полностью исчезло и вновь появилось уже в виде твердого тела из кажущейся совершенно однородной жидкости сразу после того, как была примешана другая материя. Основная причина изумления, очевидно, заключалась в том, что здесь увидели, как материя как бы возникает на наших глазах; а тот, кто продолжил раздумывать над этим, вероятно, вскоре смог понять, что одного опыта такого рода достаточно, чтобы разъяснить саму сущность материи. Ибо в данном случае ясно видели, что материя не составляется из частей и не разлагается на части, но что флюид, в котором исчезло твердое тело, является общим продуктом степеней упругости обоих тел, что, следовательно, материя вообще изначально есть не что иное как феномен соотношений степеней — как бы выражение этих соотношений для чувств.

Кроме того, химия независима от механики, ибо последняя подчинена динамике. Механика предполагает

406

определенное, неизменное соотношение динамических сил она касается тел, — т. е. материи внутри определенных границ, — движущие силы которых нуждаются в толчке извне, чтобы тело начало двигаться. Химия, напротив, рассматривает материю в ее становлении и имеет предметом свободную игру — следовательно, и свободное движение — динамических сил между собой, без толчка извне.

Химии в ее традиционных границах может быть позволено, множить элементы тел в соответствии с потребностью. Поэтому она допускает определенные постоянные, неизменные элементы, отличающиеся друг от друга внутренними качествами. Однако качество имеется только в ощущении. Следовательно, ощущение [здесь] переносится на сам объект. Спрашивается, по какому праву? Ибо тело само по себе, без отношения к нашему ощущению, рассматриваемое только как объект рассудка, не имеет никакого внутреннего качества, но всякое качество постольку основывается на соотношении степеней основных сил. Однако тогда уже нельзя мыслить эти вещества постоянными и неизменными; они есть не что иное, как определенное динамическое соотношение, и как только последнее изменяется, они получают другую природу и другое отношение к нашему ощущению.

Кажется, это предполагали в некоторых теориях, по крайней мере, в том, что касается более тонких материй. Так, очень часто говорили о латентном свете, латентной теплоте и т. д. Суть дела не меняется, даже если в рассмотрение втягивается только нагревание тел светом, которое тем сильнее, чем невидимее становится свет. Однако если свет отличается от других материй внутренними качественными свойствами, если его существование основывается не только на соотношениях

407

степеней, то непонятно, каким образом он только посредством прикосновения к другим телам настолько изменяет свою природу, что перестает воздействовать на глаза.

Здесь самое время обсудить обычные способы представления о свете, тепле и т. п. В последнее время часто спрашивали, является ли свет особой материей. (Я в противоположность этому спрашиваю: «Что же во всем мире является особой материей?»). Я бы сказал: «Все, что мы называем материей, есть лишь модификация одной и той же материи, которую мы, разумеется, нечувственно познаем в ее состоянии абсолютного равновесия, и которая должна вступить в особенные отношения, для того чтобы быть для нас таким образом познаваемой».*

Или если хотят рассматривать свет как силу и примешивать в физику философские принципы, то я вновь спрашиваю: «Что из всего кажущегося воздействующим на нас не является силой, и что, кроме силы, вообще может воздействовать на нас?». И если скажут: «Материя света, как таковая — продукт исключительно нашей силы воображения», — то я снова задам вопрос: «А какая материя не является таким продуктом и какая материя вообще действительна вне нас независимо от наших представлений?».

Однако спрашивается, может ли такая стихия, как свет, которая (если она есть материя) находится на границе всякой материи, стать химической составной частью** и вступить в химический процесс в качестве хи-

**Все, что мы называем материей, есть лишь модификация материи вообще — лишь бы материя вообще была чистой мыслью». (Первое издание.)

** «...может ли такая тонкая материя, как свет, стать химической составной частью ...» (Первое издание)

408

мического элемента? Одно это сомнение уже доказывает, что о свете и о материи вообще имеют очень смутные понятия. Свет есть определенное соотношение степеней динамических сил (если угодно, самая высокая, из известных нам, степень силы расширения). Следовательно, если материя оставила это определенное отношение, то она уже больше не является светом, получила другие качественные свойства и претерпела химическое изменение.

Это становится совершенно ясным, как только рассматривают последовательность ступеней, проходимых самим светом. Свет Солнца кажется нам бесконечно светлее и чище, чем обычный свет, который мы в состоянии вызвать. Также свет Солнца сияет гораздо ярче, если он на своем пути к нам находит меньшее сопротивление, благодаря которому его упругость может только уменьшаться, и с этой уменьшенной упругостью связано и меньшее воздействие на наш орган. Следовательно, он изменяет свое качество, как только его упругость уменьшается.*

Гораздо чище и ярче свет, получаемый нами посредством разложения жизненного воздуха, чем свет из атмосферного воздуха. Некоторые новые химики,** поэтому рассматривали первый как единственный источник света. Также уже Лавуазье заметил, что к образованию жизненного воздуха, безусловно, должен быть причастен свет. Кроме того, сюда же относится большое влияние света на восстановление сгоревших тел. Однако это доказывает только то, что из всех субстанций жизненный воздух в состоянии разложени

* Поэтому для естествознания крайне важно различать виды света. ** Например, Фуркру Я в часто цитируемой работе [«Химическая философия»].

409

наиболее близок тому соотношению сил, с которым связаны явления света.* Ибо в противном случае, как говорит уже Бюффон, любая материя могла бы стать светом, только у нее этот переход должен совершаться через гораздо большее число промежуточных степеней, чем у жизненного воздуха, который начинает светиться, как только его упругость уменьшается, вследствие того, что он теряет некоторую часть своей массы (кислород).

Это может иметь и обратное значение, а именно: плюс упругости, свойственный свету, имеет наибольшую емкость для минуса упругости, присущего кислороду.

Атмосферный воздух способен к свечению только по мере приближения к определенной степени упругости, которая свойственна жизненному воздуху.** Ведь даже свет, получаемый из разложения атмосферного воздуха, чист в большей или меньшей степени в соответствии с качеством воздуха, из которого он выделяется.

Природа весьма отчетливо обозначила два предела, между которыми вообще возможны световые явления. Менее упругие виды воздуха (удушливые невоспламеняющиеся) годятся для этого так же мало, как наиболее упругие (удушливые воспламеняющиеся). Посередине

* [«...из всех известных нам видов воздуха жизненный воздух наиболее близок той степени упругости, которая присуща световой материи» (Первое издание.)]. Следовательно, высказанное выше (С. 159) допущение, что свет является общей составной частью всех упругих жидкостей, является ложным, и тем самым получен ответ на вопрос (С. 169—170), почему при других разложениях не видно никакого света. Вообще все высказанные выше гипотезы о свете только здесь исправляются исходя из принципов.

** Отсюда также объясняется: почему горючее тело преломляет свет непропорционально своей плотности и выделение кислорода из растений.

410

между ними находится источник света, жизненный воздух.

Явно обнаруживается и большое различие относительно скорости, с которой свет распространяется при своей большей или меньшей чистоте.

Самым очевидным доказательством, что свет вместе со степенью упругости изменяет и свое качество, является феномен цветов. Ибо семь основных цветов предстают как градация интенсивности света от наивысшей, самой ощутимой для нашего глаза степени до совершенного исчезновения. Даже механическое деление луча в призме зависит от того, что упругость луча постепенно уменьшается.

Феномен тени, или полной темноты, как только освещенные тела лишаются света, доказывает, что свет, в то время как он касается тела, полностью меняет свою природу. Почему тело, лишенное света, не продолжает светиться, если с последним не происходило никакого изменения? Изменение же, происходящее с ним, есть не более чем уменьшение упругости.

Что в материальном взгляде на свет возбуждало наибольшее сомнение, так это чрезвычайная тонкость этой материи. Человек от природы имеет тенденцию к великому. Самое великое, хотя бы и превышающее его силу воображения, находит у него веру, ибо он чувствует самого себя возвышенным посредством него. Но человек противится малому, не памятуя о том, что природа признает границы в одном так же мало, как и в другом.

Здесь, пожалуй, уместно сказать еще кое-что о новых гипотезах относительно флогистона.

Некоторые знаменитые химики (Рихтер19, Грен и прочие) считают, что свет состоит из горючего вещества (Brennstoff) и теплорода. Что касается самого пред-

411

положения, то можно спросить, из чего же тогда будут состоять горючее вещество и теплород? Если же это предположение обосновывается тем, что при горении имеет место двойное избирательное притяжение, — следовательно, должна иметься составная часть тела, которая, высвободившись при горении, встречается с теплородом воздуха и вызывает свет, — то для этого нет ни одного веского доказательства. Впрочем, так как свет отличается от любой другой материи только степенью упругости, то любая материя действительно может рассматриваться как светород, т. е. любая материя может становиться светом, может получить упругость, равную упругости света. Однако речь идет не о том, что может быть, а о том, что есть. Тело же в обычном состоянии не имеет этой упругости. Даже свет, касающийся тела, теряет свою упругость и тем самым прекращает быть светом. Стало быть, спрашивается, не получает ли элемент тела свойства света только во время горения? И если бы это можно было доказать, что, однако, невозможно, то этим ничего бы не выиграли и ничего бы не потеряли. Что вообще может произойти из некоторой материи, никто не может сказать; но что произойдет из нее сейчас, в этом определенном процессе, необходимо сказать, ибо этому учит опыт, и последний открыто говорит, что только жизненный воздух в этом процессе обретает отношения упругости, которые дают феномен света.*

Уже Макке считал, что флогистон не обладает тяжестью. В последнее время господин Грен утверждает (как раньше доктор Блэк20), что он отрицательно тяжел. Господин Пикте также дает огню direction anti-

· «… может обладать той степенью упругости, которая дает феномен света» (Первое издание)

412

grave.21 С таким же правом каждому телу можно было бы придать подобную антигравитационную тенденцию, а именно в принципе расширения; в таком случае и здесь имеют место только различия степени, так что свет представлял бы почти чистую силу расширения, и поэтому какого-то отношения к тяжести у него нельзя было бы познать никакими средствами.*

Совершенно иначе, чем со светом, обстоит дело с теплородом. Свет сам является материей определенного качества, тепло же само не есть материя, а есть только качество, только модификация любой (все равно какой?) материи. Тепло есть определенная степень расширения. Это состояние расширения свойственно не только одной определенной материи, а может быть присуще любой возможной материи. Вероятно, возразят, что тела теплы, поскольку в их промежутках накапливается тепловой флюид. Однако даже при условии, что подобное накопление имеет место, еще непонятно, каким образом нагреваются сами тела. И если тепло есть только определенная степень упругости, то, как только оно касается тела, оно должно либо терять ее, либо приводить само тело в подобное состояние. По крайней мере, необходимо сказать, что тепловой флюид пронизывает тела. Однако пронизывание тела не имеет места, без того чтобы последнее не меняло своего состояния.

Тем самым не отрицается, что, например, твердые тела нагреваются при посредстве флюида, который их

· «С таким же правом можно было бы отказать в тяжести и воспламеняющемуся воздуху. Без доказательства, исходящего из опыта, подобное положение утверждать нельзя, а если его хотят доказать, отправляясь от единичных опытов, то при этом путают, не подозревая об этом, тяжесть и (удельный) вес. Однако имеется достаточно опытов, которые доказывают, что свет должен иметь вес. (Первое издание.)

413

окружает (воздуха). Но сам этот флюид не является материей тепла, он только обладает определенной степенью расширения, благодаря которой становится способным вызывать чувство тепла в нашем органе. Также то, что нагревает тело, — это не только присоединение данного флюида к нему, а действие, которое он оказывает на основные силы тела. Только после того, как соотношение степеней основных сил тела изменено, само тело может называться нагретым; если этого не происходит, его нагревание является лишь мнимым, оно относится только к флюиду, находящемуся в его промежутках.

Следовательно, в данном случае все происходит совершенно иначе, чем у света. Ибо мы знаем пока только одну материю (жизненный воздух и еще некоторые, приближающиеся к нему) как таковую, которая может перейти к степени упругости, сопровождаемой феноменом света. Поэтому мы имеем право говорить о некоей материи света. Однако нагреваться непосредственно в самой себе (при помощи трения) может всякая материя, и это происходит не благодаря только лишь присоединению неизвестного флюида, а благодаря одновременному изменению, происходящему в самом теле.

Если к тому же принимают, что тепло в очень многих несомненных случаях возникает только благодаря изменению емкости, то тем самым выражают склонность рассматривать теплоту вообще только как феномен перехода материи из более упругого состояния в менее упругое (к примеру, из парообразного в капельно-жидкое). Возразят, что, например, для образования пара тепло требовалось. Но что же было этим теплом? Может быть, особый флюид, который соединился с водой в пар? Однако все, что показывает опыт при испарении воды от раскаленного тела, это то, что вода

414

вследствие взаимодействия и уравновешивания (Ins-Glcichgewicht-Sctzung) с этим телом, у которого значительно увеличена сила расширения, получила степень расширения, которая превращает ее в форму пара.*

Кроме того, экспериментами Кроуфорда22 установлено, что тепло является совершенно относительным понятием, что посредством одинаковых количеств теплоты различные тела нагреваются совершенно по-разному. Для этого различного свойства тел Кроуфорд придумал выражение «емкость», которое было выбрано очень удачно, потому что оно обозначило феномен в целом, но и не более чем таковой. Во всяком случае, из этого следует, что совсем не определенная абсолютная степень силы расширения дает феномен тепла, а каждое тело имеет свою собственную, определенную степень расширения, при которой оно является нагретым или раскаленным.

Отсюда ясно, что нет никакого абсолютного тепла, тепло вообще является только феноменом состояния, в котором находится тело. Тепло не есть абсолютное качество, повсюду равное себе самому, а есть качество, зависящее от случайных условий. Даже среди эмпирически неизвестных упругих и изначально расширяющих флюидов полагают один, обладающий самой сильной способностью нагревать тела, ведь такова сущность той материи, которая равна всем другим, и только определением относительно большей силы расширения она отличается от них. Однако это определение относится и к твердому телу, сообщающему тепло

· «Но почему мы называем этот флюид тепловой материей'' Потому, что он обладает определенной степенью силы расширения. Следовательно, то, что вызывает тепло, есть все же это соотношение степеней. Флюид есть не само тепло (а еще менее теплород), а здесь — в этом определенном случае — проводник тепла» (Первое издание)

415

другому. Если флюид, как таковой, по своей сущности является причиной тепла, откуда же этот флюид обладает способностью сообщать тепло? Допускать тепловую материю как причину тепла — значит не объяснять суть дела, а пустословить.

Могут возразить, что теплород входит в химические соединения, что он, например, является причиной жидкого состояния, следовательно, элементом каждого жидкого тела. Но что же вообще есть понятие жидкого? Кроуфорд говорит: «Жидкое тело имеет большую емкость, чем твердое, и поэтому происходит так, что при переходе из твердого состояния в жидкое оно поглощает такое количество тепла, какое ни на йоту не повышает его температуру». Однако для выражения «емкость» очень легко найти более общее выражение. И тогда положение Кроуфорда можно перевернуть: поскольку ко льду подводится гораздо больше тепла, чем он может поглотить в своем прежнем состоянии, он меняет это состояние, следовательно, не потому, что он теперь имеет большую емкость, он поглощает больше теплоты, а поскольку он поглотил больше теплоты, с этих пор он имеет большую емкость. Следовательно, сама емкость жидкого тела является плюсом или минусом поглощенного им тепла. Чем больше тепла оно должно было поглотить, чтобы прийти в это определенное состояние, тем больше тепла должно использоваться, чтобы перевести его в еще более упругое состояние.* Если теплота является, например, причиной жидкого

· Во втором издании выпущено следующее «Следовательно, выражаясь более общее, емкость есть определенное состояние тела, определенная степень расширяемости, или как еще пожелают это назвать. Таким образом, и любое жидкое состояние есть не что иное, как определенная степень расширяемости, или, что то же самое, определенная степень емкости»

416

состояния льда, то это значит лишь следующее: тепло (т. е. более высокая степень расширяемости), которое сообщается льду при помощи какой-то материи (например, воды, нагретой до определенной степени, вследствие того, что последняя стремится прийти в состояние равновесия с ним и уменьшить по отношению к нему свое расширение), дает прежде твердому телу более высокую степень расширяемости, благодаря которой оно принимает свойства жидкого. Следовательно, [здесь] не тепло или какой-то особый теплород вступает в химическое соединение со льдом, а сама упомянутая материя (например, вода, которую используют в данном эксперименте) вступает с другой материей в динамический процесс; и полученная жидкость точно так же является общим продуктом плюса и минуса теплоты нагретой и замороженной воды, как и в том случае, когда при смешивании жидких материй различной плотности получается жидкость, являющаяся продуктом плотностей обеих первых жидкостей. Никто и не подумает об особом веществе, соединившимся со ставшей жидкой материей. Поскольку вода в вышеупомянутом процессе теряет свое тепло, можно было бы с таким же правом предположить замораживающее вещество, которое лед отдает воде взамен теплорода.

Один проницательный естествоиспытатель делает следующие возражения против представленного Кроуфордом способа возникновения жидких тел. «Возникает вопрос, — говорит он, — который очень важен для кроуфордовской теории: „Происходит ли поглощение (тепла плавящимся льдом) исключительно из-за увеличения емкости, или здесь и теплород вступает в некий вид химического соединения с телом и посредством этого является причиной жидкости?". Если это поглощение тепла объясняют только увеличением емко-

417

сти льда и воды действительно относятся как 9 к 10, то при беглом рассмотрении все хорошо связывается; вода есть не более чем лед большей емкости. Однако в данном случае не задумываются над тем, что при таком способе резонирования без всякого объяснения остается одно из величайших явлений природы. Если благодаря значительным затратам тепла лед становится водой, которая ничуть не теплее, чем этот лед, то первым вопросом, пожалуй, будет следующий: „Не использовалась ли эта теплота отчасти для того, чтобы придать льду жидкое состояние? И только тогда, когда это выяснено, можно исследовать, какую емкость имеет возникший флюид. Прежде, чем беспокоиться относительно емкости жидкости, нужно объяснить, как она возникает, ведь большая емкость не может быть причиной большей емкости. Я вполне могу представить себе флюид, емкость которого ни на йоту не была бы больше емкости твердого тела, из которого он возник, и который, несмотря на это при своем возникновении поглощал бы большое количество тепла. Скорее, кажется, что для того, чтобы превратить лед в воду, тепло вступает с ним в соединение, посредством чего образует новое тело, и благодаря этому соединению оно теряет всякую способность нагревать, таким образом, более не является свободным и, следовательно, не может причисляться к тому теплу, от которого зависит емкость».*

Позвольте мне сделать следующие замечания относительно этих возражений.

Положение, что теплород химически связывается со льдом (даже если бы допустили это), не могло бы объяснить превращения последнего в жидкость, посколь-

* Замечание Лихтенберга к «Естествознанию» Эркслебена, с 444 14 Ф. II Й Шеллинг

418