Часть 13.

последовательность утвердительных отношений. Достаточно рассмотреть формальное различие между двумя следующими посылками: "если а не b невозможно, то имеем а = b" и "если а отстоит от любого числа с, отстоящего от b, имеем а = b", чтобы уже предощутить логическую силу утверждения дистанций в чистой стихии позитивного различия . Но, как мы увидим, дистанция в таком понимании — вовсе не экстенсивная величина; ее необходимо соотносить с интенсивным истоком. Ведь интенсивность — уже различие, она отсылает к ряду других различий; утверждаясь, она утверждает их. Обычно отмечают, что не существует нулевых частотных связей, действительно нулевого потенциала, совершенно нулевого давления; как на логарифмической линейке, ноль расположен в бесконечности за все более мелкими дробями. И нужно зайти еще дальше, рискуя впасть в "этику" интенсивных количеств. Интенсивность, строящаяся по крайней мере на двух рядах, верхнем и нижнем, отсылающих в свою очередь к другим имплицитным рядам, утверждает даже самое низкое, превращая самое изкое в объект утверждения. Чтобы зайти так далеко, превратить самое деградацию в утверждение, нужна мощь Водопада или глубокого падения. Все — орлиный полет, парение, неопределенность и снижение. Все идет сверху вниз и этим движением утверждает самое низкое — асимметричный синтез. Впрочем, верх и низ — лишь фигуры риторики. Речь идет о глубине и ее сущностной принадлежности — дне. Глубина всегда "обшаривает" дно: здесь вырабатывается дистанция как утверждение дистанцируемого ею, различие как сублимация низкого.

Когда возникает негативное? Отрицание — перевернутый образ различия, то есть образ интенсивности, увиденный снизу. Действительно, все переворачивается. То, что является сверху утверждением различия, становится внизу отрицанием различного. И здесь снова негативное возникает лишь вместе с пространством и качеством. Мы видели, что первое измерение пространства — сила

__________

10 В рамках интуиционизма Брувера Г. Ф. К. Грисс обосновал и развил идею математики без отрицания: Griss G. F. С. Logique des malhematiques imuitionnistes sans negation (C. R. Ac. des Sc„ 8 nov. 1948); Ibidem. Sur la negation (Synthese. Bussum, Amsterdam, 1948—1949). О понятии отстояния, дистанции или позитивного различия по Гриссу см.: Heyting A. Les fondements mathematiques, Intuitionnisme, Theorie de la demonstration (P., 1934); Fevrier P. Manifestations et sens de la notion de complementarite (Dialectica, 1948) и особенно Dequoy N. Axiomatique intultionniste sans negation de la geometric projective (P., 1955), где автор приводит многочисленные примеры доказательств Грисса, противостоящих доказательствам, включающим отрицания.

Границы такой математики, как они обозначены у г-жи Феврие, представляются нам производными не от самого понятия дистанции или различия, но лишь от теории присоединенных к ним Гриссом проблем. См.: supra, гл. III.

286

ограничения, второе — сила противопоставления. Эти два лика негативного обоснованы "консервативным" характером объема понятий (нельзя увеличить объем понятий одной системы, не уменьшив объем понятий той же природы в смежной системе). В свою очередь, качество кажется неотделимым от противопоставления — оппозиции противоречия, в той мере, в какой каждое качество "прибавляет" или "убавляет", как показал Платон, идентичность выделяемой им интенсивности; оппозиции противоречия в сдвоенной дистрибуции самих качеств. А когда противоречия нет, как в случае с запахами, вместо нее возникает игра ограничений в ряду возрастающих или уменьшающихся подобий. Впрочем, подобие, несомненно, является законом качества, подобно тому, как равенство — законом пространства (или инвариантность — объема понятий): поэтому пространство и качество —две формы всеобщности. Но этого как раз достаточно, чтобы превратить их в элементы представления, без которых само представление не смогло бы выполнить отвечающую его сущности задачу, состоящую в сопоставлении различия и тождественного. Итак, к ранее определенным нами двум причинам, свидетелствующим об иллюзии негативного, мы можем добавить третью.

Различие — не отрицание, напротив, отрицание — перевернутое различие, увиденное искоса. Вечное бревно в глазу. Сначала потребности представления переворачивают различие, подчиняя его тождеству. Затем —тень "задач", вызывающую иллюзию негативного. Наконец — пространство и качество, покрывающие или объясняющие интенсивность. Интенсивность появляется с опущенной головой в качестве и пространстве, и негативный облик становится ее характерным отличием (ограничение или оппозиция). Различие связывает свою судьбу с негативным лишь в пространстве и качестве, как раз и стремящихся его ликвидировать. Всякий раз, когда мы оказываемся перед качественными оппозициями в том пространстве, где они распределяются, для их разрешения мы не должны рассчитывать на преодолевающий их экстенсивный синтез. Напротив, созидательное несходство, упакованные дистанции — истоки иллюзии негативного, но также и принципы опровержения этой иллюзии — живут в интенсивной глубине. Решает лишь глубина — ведь только различие проблематично. К примирению различий в пространстве ведет не синтез (псевдоутверждение); наоборот, дифференсиация различия утверждает их в интенсивности. Оппозиции — всегда плоские; они передают искаженный эффект изначальной глубины лишь в одной плоскости. Это часто отмечалось в связи со стереоскопическими образами; вообще, все силовое поле отсылает к потенциальной энергии, любая оппозиция — к более глубинному "несходству". Оппозиции

287

разрешаются во времени и пространстве лишь постольку, поскольку несоответствия сперва изобретают порядок глубинной коммуникации и обретают измерение упаковки, прочерчивая едва узнаваемые в последующем мире качественого пространства интенсивные пути11.

Каково бытие чувственного? Исходя из условий этого вопроса, ответ должен обозначить парадоксальное существование "чего-то" , что одновременно нельзя ощутить (с точки зрения эмпирического применения) и можно лишь ощутить (с точки зрения трансцендентного применения). В тексте книги VII Государства Платон показал, как подобное бытие придает силу другим способностям, приводит их в движение, пробуждая память и заставляя мыслить. Но это бытие Платон определял следующим образом: одновременно чувственно-противоположное. Как об этом выразительно свидетельствует Филеб, Платон имеет в виду неотделимость чувственного качества или отношения самого по себе от противоположности и даже противоречия атрибутируемого субъекта. Любое качество — становление, поэтому нельзя стать более "твердым", чем раньше (или более высоким), не становясь тем самым "мягче" в процессе становления (ниже, чем на самом деле). Мы застрянем в различении времен; ведь различение времен следует за становлением, вкладывающим одно в другое или рядопологающим движением, образующим новое настоящее, или движением, учреждающим былое в качестве прошлого. Кажется невозможным выфваться из безумного, безграничного становления, включающего тождество противоположностей как сосуществование качественно большего и меньшего. Но этот платоновский ответ связан с большими неудобствами: действительно, он уже основан на интенсивных количествах, но признает их лишь в развивающихся качествах — и поэтому определяет бытие чувственного как качественную противоположность. Но чувственное-противоположное или качественная противоположность могут образовать преимущественно чувственное бытие, они вовсе не учреждают бытие самого чувственного. Бытие "самого" чувственного образует различие интенсивности, а не качественная противоположность. Качественная противоположность — лишь отражение интенсивного, выдающее его пространственным объяснением. Присущую ощутимости границу образует интенсивность, различие интенсивностей. И ей присущ

___________

11 О глубине, стереоскопических образах и "разрешении антиномии" см.: Ruyer R. Le relief axiologique et le sentiment de la profondeur // Revue de metaphysique et de morale, juillet 1956. О примате "несоответсвия" перед оппозицией см. критику "годологического пространства" Левина у Жильбера Симондона: Simondon G. L'individu et sa genese physicobiologique. P., 1964. Р. 232—234.

288

парадоксальный характер такой границы: она — неощутимое, то, что нельзя почувствовать; ведь она всегда покрыта отчуждающим или "противоречащим" ей качеством, распределенным в опрокидывающем и аннулирующем ее пространстве. С другой стороны, это то, что можно лишь ощутить, что определяет трансцендентное проявление восприимчивости, позволяя чувствовать и тем самым пробуждая память и стимулируя мышление. Постижение интенсивности независимо от пространства или до качества — объект нарушения ощущений. На это нацелена педагогика чувств как составная часть "трансцендентализма". К ней причастны фармакодинамические эксперименты или такие физические опыты, как головокружение: они открывают нам подобное различие в себе, глубину в себе, интенсивность в себе в тот исходный момент, когда исчезают ее качественность и пространственность. Тогда разрывающий характер интенсивности даже самого низкого уровня возвращает ее истинный смысл: не антиципация перцепции, но граница, присущая ощутимости граница с точки зрения трансцендентного применения.

Согласно третьему свойству, резюмирующему два предыдущих, интенсивность — имплицитное количество, упакованное "эмбриональное" , она не включена в качество. Для нее это второстепенно. Она прежде всего заключена в себе самой. Мы должны понимать импликацию как полностью детерминированную форму бытия. Мы называем различием в интенсивности действительно имплицирующее упаковывающее; мы называем дистанциейреально имплицируемое упакованное. Вот почему интенсивность не является ни делимой, как экстенсивное количество, ни неделимой, как качество. Делимость экстенсивных количеств определяется: относительной детерминацией единицы (сама эта единица никогда не является неделимой, она лишь отмечает уровень прекращения деления), эквивалентностью частей, детерминируемых единицей; неотделимостью частей от разделяемого целого. Таким образом, деление может происходить и продолжаться, ничего не изменяя в сущности делимого. Напротив, когда замечают, что температура не состоит из температур, скорость — из скоростей, имеют в виду, что каждая температура — уже различие, а различия не состоят из различий того же порядка, но включают ряды гетерогенных членов. Как показал Росни, фикция гомогенного количества исчезает в интенсивности. Интенсивное количество делится, но не делится без изменения сущности. Итак, в определенном смысле она неделима, но лишь потому, что ни одна часть не существует до деления и не сохраняет ту же сущность при делении. И все же следует говорить о "меньшем" и "большем": именно в связи с тем, что сущность определенной части предполагает определенное

289

изменение сущности или предполагается им. Так, ускоренние или замедление движения определяют в нем интенсивные части, которые должны быть большими или меньшими, одновременно меняя свою сущность и следуя порядку таких изменений (упорядоченные различия). В этом смысле глубинное различие состоит из дистанций; "дистанция" — вовсе не экстенсивное количество, но неделимая асимметричная связь порядкового интенсивного характера, устанавливающаяся между рядами гетерогенных членов и каждый раз выражающая сущность того, что не делится без изменений сущности12. В отличие от экстенсивных количеств, интенсивные количества определяются, таким образом, упаковывающим различием — упакованными дистанциями — и неравным в себе, свидетельствующем о естественном "остатке" как материале изменения сущности, тогда как мы должны различать два типа множеств — дистанцию и длину: имплицитные и эксплицитные множества; те, чья метрика изменяется по мере деления и те, чья метрика подчинена неизменному принципу. Различие, дистанция, неравенство — таковы положительные свойства глубины как интнсивного spatium. Посредством движения объяснения различие стремится к исчезновению, а дистанции — к распространению, удлинению, делимое же — к уравниванию. (И снова величие Платона состоит в понимании того, что делимое является сущностью в себе, лишь включая неравное).

Нас можно было бы упрекнуть за включение в интенсивность всех сущностей, различий, ее обременение всем Тем, что обычно относится к качеству. А также за включение в дистанции того, что обычно принадлежит к экстенсивным количествам. Такие упреки не кажутся нам обоснованными. Действительно, различие при экстенсивном развитии становится простым различием уровня, теряя основание в себе самом. Действительно, качество в этом случае использует такое отчужденное основание, беря на себя сущностные различия. Но их отличие друг от друга как механизма и "качественности" в свою очередь основано на подмене: одно пользуется тем, что потеряно другим, но истинное различие не принадлежит ни тому, ни другому. Различие становится качественным лишь в процессе своего экстенсивного исчезновения. Сущность различи

_____________

12 А. Мейнонг (Meinong A. Uber die Bedeutung des Weberschen Gesetzes // Zschr. f. Psych, u. Phys. d. Sinnesorg, 1896, XI) и Б. Рассел (Russel В. The principles of mathematics. 1903, глава 31) убедительно провели различение длины или растяжимости и различия или дистанции. Первые — экстенсивные количества, делимые на равные части; вторые — количества интенсивного происхождения, относительно неделимые, то есть не делящиеся без изменения сущности. Лейбниц первым обосновал теорию дистанций, связав их со spatium и противопоставив величинам ехtensio — см.: Gueroult M. Espace, point etvide chez Leibniz. P., 1946.

290

столь же качественна, сколь и экстенсивна. Отметим прежде всего, что качества гораздо более стабильны, неподвижны и всеобщи, чем об этом порой говорят. Это порядки подобия. Конечно, они различаются, причем сущностно, но всегда предполагаемым порядком подобия. А изменения их подобия как раз и отсылают к изменениям совершенно иного рода. Конечно, качественное различие не воспроизводит, не выражает различие интенсивности. Но в переходе от одного качества к другому, даже при максимуме подобия и преемственности, существуют феномены сдвига и уровня; столкновения различий, дистанции; соединений и разъединений; глубина, образующая скорее разделенную на градусы шкалу, чем собственно качественную длительность. И если бы интенсивность не подкрепляла, не поддерживала и не подхватывала приписываемую качеству длительность, чем бы она была, как не бегом к могиле; каким бы временем она располагала, кроме времени, необходимого для гибели различия в соответствующем пространстве, для качественного единообразия? Короче, никогда не было бы качественных или сущностных различий, а также различий количественных, если бы не существовало интенсивности, способной учредить первые — в качестве, вторые — в пространстве ценой мнимого угасания в тех, и других.

Вот почему бергсоновская критика интенсивности представляется малоубедительной. Она исходит из готовых качеств и уже учрежденных пространств. Она подразделяет различия на сущностные качественные и пороговые пространственные. С этой точки зрения интенсивность неизбежно предстает лишь нечистой смесью: она уже неощутима, не воспринимаема. Но Бергсон также вложил в качество все, что принадлежит интенсивным количествам. Он хотел освободить количество от связывающего его с противоположностью или противоречием поверхностного движения (вот почему он противопоставлял длительность становлению); но он мог сделать это, лишь приписывая качеству именно глубину интенсивного количества. Нельзя быть одновременно против негативного и интенсивности. Поразительно, что Бергсон определял качественную длительность вовсе не как неделимую, но как сущностно изменяющуюся при разделении, непрестанно делящуюся и сущностно изменяющуюся: это, говорит он, виртуальная множественность — оппозиция актуальной множественности числа и пространства, удерживающих лишь различия уровней. Но наступает такой момент в философии Различия, которой и является бергсонизм в целом, когда Бергсон задается вопросом о двойном генезисе количества и пространства. И эта фундаментальная дифференсиация (качество — пространство) может найти свое основание только в великом синтезе памяти, обеспечивающем сосуществование всех

291

уровней различия и вновь открывающем заключенный в длительности порядок интенсивности, который обнаруживался лишь извне, предварительно13. Ведь различия уровня и механически представляющее их пространство не находят основания в себе самих; но нет его и у сущностных различий и качественно представляющей их длительности. Душа механизма говорит: все — различия уровня. Душа качества отвечает: повсюду — сущностные различия. Но это лже-души, пособники-статисты. Воспримем всерьез знаменитый вопрос: существует ли сущностное или пороговое различие между сущностными различиями и различиями уровня? Ни то, ни другое. Различие является пороговым лишь в объясняющем его пространстве; сущностным — только благодаря покрывающему его в этом пространстве качеству. Между ними — все уровни различия; под ними — сама сущность различия: интенсивное. Различия уровня — просто самый низкий уровень различия, а сущностные различия — высшая сущность различия. Уровни или сущность различия превращают в Одинаковое то, что разделяют или дифференсируют сущностные и пороговые различия; но это одинаковое называет себя различным. И Бергсон, как мы видели, дошел до крайнего заключения: быть может, тождество сущности и уровней различия — "одинаковое" — это Повторение (онтологическое повторение)...

Существует иллюзия, связанная с интенсивными количествами. Но иллюзия — не сама интенсивность; скорее, это движение, посредством которого аннулируется различие интенсивности. Не то, чтобы оно внешне исчезало. Оно аннулируется реально, но вне себя, в пространстве и качестве. Следовательно, мы должны различать два плана импликации, или деградации: вторичную импликацию, обозначающую состояние, когда интенсивность упакована в имплицирующие качества и пространства; и первичную импликацию, обозначающую состояние, когда интенсивность имплицирована в себя самое, упаковывает и упакована одновременно. Вторичную деградацию, когда исчезает различие интенсивности, высшее

___________

13 Бергсон изначально определяет длительность как "множественность", делимость, чья сущность изменяется при делении: Bergson H. Esscd sur les donnees immediates de la conscience II Oeuvres, Editions du Centenaie. P., 1969. P. 57 и след., и особенно Bergson H. MaiuSre el memoire. P. 341—342. Таким образом, существует не только сущностное различие между длительностью и пространством, но длительность отличается от пространства, как сами сущностные различия отличаются от различий уровня (два типа "множестенности"). Однако, в другом отношении длительность совпадает с сущностью различия и в этом смысле включает все уровни различия: отсюда снова введение внутренних интенсивностеи длительности, а также идея сосуществования в длительности всех уровней расслабления и напряжения (основной тезис Matiere et memoire и La pensee et le mowant).

292

соединяется с низшим; и силу первичной деградации, когда высшее утверждает низшее. Иллюзия как раз и есть смешение двух этих инстанций, состояний — внешнего и внутреннего. Как избежать ее с точки зрения эмпирического применения чувственности, раз последняя может постичь интенсивность лишь в плане качества и пространства? Лишь трансцендентальное изучение способно открыть интенсивность как имплицированную в себе, все еще упаковывающую различие, отражаясь при этом в создаваемых ею пространстве и качестве, в свою очередь имплицирующих ее лишь вторично, только чтобы "объяснить". Пространство, качество, ограничение, оппозиция действительно обозначают реалии; но различие обретает в них облик иллюзорного. Различие продолжает свою подспудную жизнь, когда замутняется его образ, отраженный поверхностью. Только и именно этот образ способен замутняться, так же как поверхность способна аннулировать различие, но лишь поверхностно.

Мы задавались вопросом, как вычленить эмпирический принцип Карно или Кюри — трансцендентальный принцип. Когда мы пытаемся определить энергию вообще, мы либо учитываем определенные экстенсивные факторы пространства — тогда нам остается лишь сказать: "Что-то остается постоянным", формулируя таким образом великую, но банальную тавтологию Тождественного. Либо, напротив, мы рассматриваем чистую интенсивность в ее включенности в ту глубокую область, где не развивается никаких качеств, не разворачивается никакого пространства; мы определяем энергию скрытым в чистой интенсивности различием. Формулировка "различие интенсивности" тавтологична, но на этот раз это прекрасная, глубокая тавтология Различного. Итак, следует избегать смешения энергии вообще и единообразной энергии покоя, исключающей любые преобразования. Покой присущ лишь частной форме энергии—эмпирической, пространственно определенной, когда различие интенсивности уже исчезло как выведенное за свои пределы и распределенное в элементах системы. Но энергия вообще или интенсивное количество — это spatium, театр всех метаморфоз, различие в себе, упаковывающее все эти уровни в производстве каждого из них. В этом смысле энергия, интенсивное количество — трансцендентальный принцип, а не научное понятие. В соответствии с распределением эмпирических и трансцендентальных принципов, эмпирическим принципом называют инстанцию, управляющую определенной областью. Любая область — определенная частная пространственная система, управляемая таким образом, что создающее ее различие интенсивности стремится аннулироваться в ней (закон природы). Но области дистрибутивны, они не складываются, нет пространства вообще, как нет

293

и энергии вообще в пространстве. Зато есть интенсивное пространство — и все; а в этом пространстве — чистая энергия. Трансцендентальный принцип не управляет какой-либо сферой, но задает эмпирическому принципу сферу реагирования; он свидетельствует о подчинении области принципу. Различие интенсивности создает область, подчиняя ее аннулирующему интенсивность эмпирическому принципу; оно — трансцендентальный принцип, сохраняющийся в себе, недосягаемый для принципа эмпирического. В то время, как законы природы управляют поверхностью мира, вечное возвращение постоянно рокочет в другом измерении — трансцендентальном или вулканическом spatium.

Когда мы говорим, что вечное возвращение — не возвращение Одинакового, Подобного или Равного, мы имеем в виду, что оно не предполагает какой-либо тождественности. Напротив, оно относится к миру без тождества, подобия или равенства. Оно относится к миру, чье основание — в различии, где все зиждется на несходствах, различиях различий, бесконечно отражающих друг друга (мир интенсивности). Само вечное возвращение — Тождественное, подобное и равное. Но оно как раз не предполагает ничего из того, к чему относится. Оно относится к тому, что лишено тождества, подобия и равенства. Это тождественное, считающее себя различным; сходство, полагающее себя полностью несходным; равное, видящее в себе лишь неравное — близость всех дистанций. Чтобы стать добычей вечного возвращения, тождественности вечного возвращения, вещи должны быть расчленены различием, а их тождественность — исчезнуть. Тогда можно измерить пропасть, отделяющую вечное возвращение как "современное верование, и даже веру в будущее, и вечное возвращение как верование древнее или считающееся таковым. На самом деле противопоставление исторического времени циклическому времени Древних — смехотворное приобретение нашей философии истории. Можно подумать, что у Древних оно вертится, а у Новых — прямо идет вперед: подобное противопоставление циклического и линейного времени — бедная идея. Каждое испытание этой схемы разрушает ее в силу многих причин. Во-первых, вечное возвращение в том виде, в каком его приписывают Древним, вообще предполагает тождественность того, что следует вернуть. Но такое возвращение тождественного подчинено определенным условиям, на самом деле противоречащим ему. Ведь оно либо основано на циклическом преобразовании друг в друга качественных элементов (вечное физическое возвращение), либо на круговом движении небесных тел (вечное астрономическое возвращение). В обоих случаях возвращение предстает как "закон природы". В первом случае оно интерпретируется в терминах качества, во

294

втором — пространства. Но подобная интерпретация вечного возвращения — астрономическая или физическая, экстенсивная или качественная, — уже сводит предполагаемую тождественность к простому, весьма общему сходству; ведь "одинаковый" качественный процесс или "одинаковое" взаимное расположение светил определяют лишь грубое сходство тех феноменов, которыми управляют. Более того, в этом случае вечное возвращение понимается столь неправильно, что оно противопоставляется тому, что тесно с ним связано: с одной стороны, метаморфозы и переселения с их идеалом выпадения из "колеса рождений" ставят его перед первой качественной границей; с другой стороны, иррациональное число, несводимое неравенство небесных периодов ставят его перед второй качественной границей. Таким образом, обе глубинно связанные с вечным возвращением темы качественной метаморфозы и количественного неравенства оборачиваются против него, теряют с ним всякую интеллегибельную связь. Мы не говорим, что вечное возвращение, "то, в которое верили Древние", ошибочно или плохо обосновано. Мы говорим, что Древние верили в него лишь приблизительно и отчасти. Это было не вечное возвращение, но частные циклы, циклы подобия. Это было всеобщностью, короче, законом природы. (Даже большой Год Гераклита — время, необходимое животворящей части огня для превращения в землю и возрождения в качестве огня)14. Или же, если и есть в Греции или еще где-либо истинное знание вечного возвращения, то это жестокое эзотерическое знание, которое следует искать в другом измерении, гораздо более таинственном и странном, чем астрономические или количественные циклы и их общие положения.

Почему Ницше, знаток греков, знает, что вечное возвращение — его изобретение, несвоевременная вера или вера будущего? Потому что "его" вечное возвращение — вовсе не возвращение одинакового, подобного или равного. Ницше ясно говорит: если бы тождественность существовала, если бы мир находился в недифференсированном качественном состоянии, а светила — в положении равновесия, это было бы не причиной вступления в цикл, но невыхода из него. Таким образом, Ницше связывает вечное возвращение с кажущейся противоположностью, ограничивающей его извне: полной метаморфозой несводимого неравенства. Пейзаж вечного возвращения и состоит из глубины, дистанции, дна, извилин, пещер, неравного в себе. Заратустра напоминает об этом шуту, а также орлу и змее: это не астрономическая "старая песня"

___________

14 Об умолчаниях греков, например, в отношении вечного возвращения, см.: Mugler С. Deux themes de la cosmologie grecque. devenir cyclique et pluralite des mondes. P., 1953.

295

и даже не физический хоровод... Это не закон природы. Вечное возвращение вырабатывается в глубине, в бездонности, где первозданная Природа пребывает в хаосе, над царствами и законами, образующими лишь вторую природу. Ницше противопоставляет "свою" гипотезу — циклической, "свою" глубину — отсутствию глубины в неподвижных областях. Вечное возвращение не качественно и не экстенсивно, оно интенсивно, чисто интенсивно. То есть: оно относится к различию. Такова фундаментальная связь вечного возвращения и воли к власти. Они с необходимостью соотносятся. Воля к власти — мерцающий мир метаморфоз, сообщающихся интенсивностей, различий различий, дуновении, инсинуаций и выдохов: мир интенсивных Интенциональностей, мир симулякров и "тайн"15 . Вечное возвращение — бытие этого мира, единственное одинаковое, соотносящееся с этим миром, исключающее всякую предварительную тождественность. Действительно, Ницше интересуется энергетикой своего времени; но это не было научной ностальгией философа; можно догадаться, что он искал в науке интенсивных количеств — способ осуществления того, что он называл пророчеством Паскаля: превращение хаоса в объект утверждения, ощущаемое как противоречащее законам природы; различие воли к власти — высший объект ощутимости, hohe Stimmung* (вспомним, что воля к власти сначала предстала как чувство, ощущение дистанции). Мыслимое вопреки законам мышления, повторение в вечном возвращении — высшее мышление, gross Gedanke. Различие — первое утверждание, вечное возвращение — второе, "вечное утверждение бытия" или энная власть, считающая себя первой. Мышление всегда различается исходя из сигнала, то есть первичной интенсивности. Посредством разорванной цепи или изогнутого кольца мы резко переходим от границы ощущения к границе мышления, от того, что может быть лишь почувствовано, к тому, что может быть лишь помыслено.

Все возвращается, потому что ничто не равно, все плавает в собственном различии, несходстве и неравенстве, даже с самим собой. Или, скорее, все не возвращается. Не возвращается то, что отрицает вечное возвращение, не выдерживает испытания. Не возвращается качество, пространство — потому что в них аннулируется различие как условие вечного возвращения. И негативное — ведь в нем различие переворачивается, исчезая. Не воз-

___________

15 Пьер Клоссовски показал связь вечного возвращения с чистыми интенсивностями, функционирующими в качестве "знаков": см.: Забвение и анамнез в пережитом опыте вечного возвращения Одинакового (Klossowski P. Nietzsche. Cahiers de Royaumont. Р., 1967). В. своем рассказе Le Baphomet (P., 1965) Клоссовски заходит очень далеко в описании мира интенсивных "дуновений", составляющего самое материю вечного возвращения.

296

вращаются тождественное, подобное и равное, так как они образуют формы безразличия. А также Бог, Я как форма и гарантия тождества. Все, что следует лишь закону "Однажды", в том числе повторение, когда оно подчинено условию тождества одинокового качества, одного и того же распростертого тела, того же мыслящего субъекта (таково "воскрешение")... Значит ли это, действительно, что качество и пространство не возвращаются? Первое, где качество вспыхивает как знак дистанции или интервала различной интенсивности; второе, где в качестве результата оно реагирует на причину и стремится аннулировать различие. Первое, где пространство еще включено в упаковывающий порядок различий; второе, где протяженность объясняет различие и аннулирует его в определенной системе. Это неосуществимое в опыте различение становится возможным с точки зрения мышления о вечном возвращении. В соответствии с суровым законом объяснения то, что объясняется, объясняется только раз. У этики интенсивных количеств лишь два принципа: утверждать даже самое низкое, не объясняться. Мы должны уподобиться отцу, упрекающему ребенка за то, что он произнес все известные ему грязные ругательства, не только потому, что это плохо, но и потому, что он высказал все сразу, ничего не сохранил, не оставил для тонкой имплицированной материи вечного возвращения. И если вечное возвращение, даже ценой нашей цельности и во имя высшей связности, низводит качества к состоянию чистых знаков и сохраняет от простора лишь то, что сочетается с изначальной глубиной, тогда появятся качества еще прекрасней, цвета — ярче, камни —драгоценнее, возникнут еще сильнее вибрирующие пространства — ведь сведенные к своим семенным причинам, порвавшие всякую связь с негативным, они навсегда останутся подвешенными в интенсивном пространстве позитивных различий. Тогда в свою очередь осуществится финальное предсказание Федона, когда Платон обещает чувственности, освобожденной от эмпирического применения, доныне невиданные храмы, светила и богов, потрясающие утверждения. Правда, предсказанное осуществляется лишь благодаря опровержению самого платонизма.

* * *

Часто отрицали родство интенсивных и дифференцированных количеств. Но критика затрагивает лишь ложную концепцию родства. Она должна основываться не на соображениях, членах ряда и различия между соответствующими членами, но на сопоставлении двух типов связей: дифференциальных в ответном синтезе идей и связей интенсивности в асимметричном синтезе чувственного.

297

Взаимный синтез dy/dx продолжается в асимметричном синтезе у с х.

Интенсивный фактор — частное следствие или дифференциал сложной функции. Между интенсивностью и Идеей, как между двумя соотносимыми обликами различия, возникает товарооборот. Идеи — виртуальные, проблематичные или "озадаченные" множества, состоящие из связей дифференциальных элементов. Интенсивности — имплицированные, "сложные" множества, состоящие из связей асимметричных элементов, направляющих ход актуализации Идей и определяющих случаи решения задач. А эстетика интенсивностей развивает каждый из этих моментов в соответствии с диалектикой Идей: сила интенсивности (глубина) основана на потенциальности Идеи. Иллюзия, встречающаяся на эстетическом уровне, повторяет диалектическую иллюзию; форма негативного — тень, отбрасываемая задачами и их элементами, превращающаяся затем в перевернутый образ интенсивных различий. Кажется, интенсивные количества аннулируются подобно тому, как исчезают проблематичные Идеи. Бессознательное тонких восприятий как интенсивных количеств отсылает к бессознательному Идей. И искусство эстетики вторит искусству диалектики. Последнее — это ирония, как искусство задач и вопросов, выражающееся в соотношении дифференциальных связей и распределениии обычного и особенного. А искусство эстетики — это юмор, физическое искусство сигналов и знаков, определяющих частные решения или случаи решения, короче — имплицированное искусство интенсивных количеств.

Самые общие соответствия все же не показывают, как именно применяется родство и как происходит стыковка интенсивных и дифференциальных количеств. Вернемся к движению Идеи, неотделимому от процесса актуализации. Идея — например, такое множество как цвет — формируется виртуальным сосуществованием связей между генетическими или дифференциальными элементами определенного порядка. Это связи, актуализирующиеся в качественно различных цветах, тогда как их отличительные черты воплощаются в отличительных пространствах, соответствующих этим качествам. Итак, качества дифференсированы; пространства — тоже, поскольку они представляют расходящиеся линии, согласно которым актуализируются дифференциальные связи, сосуществующие лишь в Идее. Мы видели в этом плане, что любой процесс актуализации — двойная дифференсиация: качественная и пространственная. Несомненно, категории дифференсиации меняются в соответствии с порядком конституирования дифференциалов Идеи: определение и разделение — два аспекта физической актуализации, как спецификация и организация — биологической

298

актуализации. Но всегда возникает требование дифференсированных качеств, зависящих от соответственно актуализируемых связей, а также дифференсированных пространств, соответствующих воплощаемым ими отличительным точкам. Вот почему мы пришли к созданию концепта дифференц/сиации, чтобы указать одновременно состояние дифференциальных связей Идеи или виртуального множества и качественных, экстенсивных рядов, где они актуализируются, дифференсируясь. Но в этом случае оставалось полностью недетерминироованным условие подобной актуализации. Как Идея решает воплотиться в дифференсированные качества, дифференсированные пространства? Что определяет сосуществование в Идее связи дифференсиации в качествах и пространствах? Именно интенсивные количества и дают ответ. Интенсивность определяет процесс актуализации. Интенсивность драматизирует, она непосредственно выражается в основных пространственно-временных динамизмах, определяет "неразличимую" в Идее дифференциальную связь, воплощающуюся в различимом качестве и отличающемся пространстве. Тем самым движение и категории дифференсиации некоторым образом (но, как мы увидим, лишь некоторым образом) совпадают с движением и категориями объяснения. Мы говорим о дифференциации по отношению к актуализирующейся Идее. Мы говорим об объяснении по отношению к "развивающейся" интенсивности, как раз и определяющей движение актуализации. Если буквально справедливо, что интенсивность создает качества и пространства, в которых объясняется, то потому, что качества и пространства не похожи, совершенно не похожи на актуализирующиеся в них идейные связи: дифференсиация включает создание линии своего действия.

Как выполняет интенсивность эту определяющую роль? Нужно, чтобы внутри себя она была столь же независимой от дифференсиации, сколь и от вытекающего из нее объяснения. Она не зависит от объяснения благодаря определяющему ее порядку импликации. Она не зависит от дифференсиации благодаря присущему ей процессу . Основной процесс интенсивных количеств — индивидуация. Интенсивность индивидуальна, интенсивные количества—факторы индивидуации. Индивиды—это системы сигнал-знак. Любая индивидуальность интенсивна: следовательно, каскадна, шлюзова; она сообщается, заключая и утверждая в себе различие формирующих ее интенсивностей. Как недавно показал Жильбер Симондон, индивидуация прежде всего предполагает метаустойчивое состояние, то есть существование "несоответствия" как по меньшей мере двух порядков величин или двух шкал гетерогенных реалий, между которыми распределяются потенциалы. Таким образом, возникает

299

объективное "проблемное" поле, определяемое дистанцией между гетерогенными порядками. Индивидуация возникает как акт решения определенной задачи или, что то же самое, как актуализация потенциала и соотнесение несоответствий. Акт индивидуации состоит не в ликвидации проблемы, но в интеграции элементов несоответствия в состояние соединения, обеспечивающего его внутренний резонанс. Так индивид оказывается соединенным с до-индивидуальной половиной — не безличным в нем, но скорее резервуаром его особенностей16. Мы полагаем индивидуацию сущностно интенсивной во всех этих аспектах; а доиндивидуальное поле — идейно-виртуально, состоит из дифференциальных связей. Именно индивидуальность отвечает на вопрос Кто? Как отвечала Идея на вопросы Сколько? Как? Кто? Это всегда интенсивность... Индивидуация — акт интенсивности, побуждающей дифференциальные связи актуализироваться по линиям дифференсиации, в создаваемых ею качествах и пространствах. Итак, всеобщее понятие таково: не-дифференц/сиация (не-драма-дифференц/сиации). Сама ирония как искусство дифференциальных идей вовсе не игнорирует особенное; напротив, она играет распределением обычных и выдающихся точек. Но речь всегда идет о доиндивидуальных особенностях, распределенных в Идее. Она еще игнорирует индивида. Индивидом и факторами индивидуации играет юмор как искусство интенсивных количеств. Юмор свидетельствует об играх индивида как случаях решения по отношению к определяемым им дифференсиациям, тогда как ирония, со своей стороны, переходит к дифферециациям, необходимым для определения задач или их условий.

Индивид — не качество и не пространство. Индивидуация — не определение и не разделение, не спецификация и не организация. Индивид — не species infima, он не составлен из частей. Качественные или пространственные интерпретации индивидуации не способны установить причину, по которой качество теряет общность, или пространственный синтез начинается здесь, а кончается там. Определение и спецификация уже предполагают определяемых индивидов; и пространственные части связываются с индивидом, а не наоборот. Но как раз недостаточно отметить сущностное различие между индивидуацией и дифференсиацией вообще. Такая сущностная разница остается непонятной, пока мы не примем ее необходимое следствие: индивидуация действует по праву дифференсиации, а всякая дифференсиация предполагает интенсивное

___________

16 См.: Simondon О. L'individu et scf genese physico-biologique. P., 1964. 300

поле предварительной индивидуации. Под воздействием поля индивидуации те или иные дифференциальные связи и выдающиеся точки (доиндивидуальное поле) актуализируются, то есть интуитивно организуются, следуя линиям, дифференсированным по отношению к другим линиям. Тогда при этих условиях они формируют качество и число, вид и органы индивида, короче — его общность. Так как существуют индивиды разных видов и одного вида, обычно полагают, что индивидуация продолжает спецификацию, даже если она сущностно иная и пользуется другими средствами. В действительности же любое смешение двух процессов, сведение индивидуации к границе или усложеннию дифференсиации компрометирует философию различия в целом. Совершают, на этот раз в актуальном, ошибку, аналогичную смешению виртуального с возможным. Индивидуация не предполагает какой-либо дифференсиации; она ее провоцирует. Качества и пространства, формы и материалы, виды и органы не первичны; они заключены в индивидах, как в хрустале. Весь мир, как в хрустальном шаре, читается в колеблющихся глубинах различий индивидуации или интенсивности.

Индивид наделен всеми различиями, но тем не менее они не индивидуальны. При каких условиях различие мыслится как индивидуальное? Мы хорошо знаем, что задачей классификации всегда было упорядочение различий. Но классификации растений или животных показывают, что упорядочить различия можно лишь при наличии множественной сети наследования сходства. Идеи классификации и наследования живым существам никогда не различались, тем более не противопоставлялись; последняя даже не ограничивала и не уточняла классификацонные требования. Но ведь это необходимо для любой классификации. Например, задаются вопросом, какое из многих различий формирует настоящий "характер", то есть позволяет сгруппировать в осознанную идентичность существа, схожие по максимуму признаков. В этом смысле род может одновременно быть мыслительным, но тем не менее естественным концептом (в той мере, в какой "выкроенная" им идентичность заимствована у соседних видов). Рассмотрим три растения — А, В, С — из которых А и В деревянистые, С — не деревянистое, В и С — синие, А — красное. Характер формирует "деревянистое" как обеспечивающее большее подчинение различий порядку возрастающих и убывающих сходств. Конечно, можно осудить порядок сходств как принадлежащий к грубому восприятию. Но при условии замены единиц рефлексии учреждающими соединениями (либо функциональными соединениями Кювье, либо композиционным соединением Жоффруа), по отношению к которым различие еще мыслится исходя из суждения по

301

аналогии или в качестве переменной универсального понятия. Во всяком случае, различие не мыслится как индивидуальное, пока оно подчинено критериям перцепционного подобия, рефлексивного тождества, суждения по аналогии или концептуальной оппозиции. Оно остается лишь общим различием, хотя его носителем и является индивид.

Быть может, великим нововведением Дарвина было учреждение мышления об индивидуальных различиях. Лейтмотив Происхождения видов таков: вы еще не знаете, на что способно индивидуальное различие! Вы еще не знаете, куда оно может привести в сочетании с естественным отбором. Дарвин ставит задачу в терминах, во многом напоминающих те, которыми по другому поводу воспользуется Фрейд: нужно узнать, при каких условиях маленькие различия — свободные, плавающие, несвязанные — становятся значительными, связанными и устойчивыми. Да, естественный отбор, действительно играющий роль принципа реальности и даже успеха, показывает, как соединяются и накапливаются различия в одном направлении, но также как они все больше стремятся к расхождению в различных и даже противоположных направлениях. Главная роль естественного отбора — дифференсировать различие (один из наиболее отличительных пережитков). Там, где нет или уже не происходит отбора, различия остаются или снова становятся смутными; там, где он происходит, различия фиксируются и расходятся. Таксономические соединения — роды, семьи, порядки, классы — более не побуждают мыслить различие как соотносящееся с подобием, тождеством, аналогиями, определенными оппозициями в качестве некоторых условий. Напротив, эти таксономические соединения мыслятся исходя из различия, дифференсиации различия как основного механизма естественного отбора. Конечно, индивидуальное различие, мыслимое само по себе, сырье отбора или дифференсиации, еще не имеет у Дарвина определенного статуса; свободное, плавающее, не связанное, оно сливается с неопределенной изменчивостью. Поэтому Вейсман внес в дарвинизм существенный вклад, показав естественную причину индивидуального различия, заключающуюся в половом размножении: половое размножение как принцип "непрерывного производства разнообразных индивидуальных различий". В той мере, в какой сама половая дифференциация является результатом полового размножения, мы видим, что три больших биологических дифференциации — видов, органов и полов — крутятся вокруг индивидуального различия, а не наоборот. Это три лика коперниковской революции дарвинизма. Первый связан с дифференсиацией индивидуальных различий, таких как расхождения признаков и определение групп; второй — с взаимосвязью различий как

302

координацией признаков внутри одной группы; третий — с производством различий как непрерывного материала дифференсиации и взаимосвязи.

По-видимому — конечно, если видимое хорошо обосновано — половое размножение подчинено критериям вида и потребностям половых органов. Действительно, яйцо должно будет воспроизвести все органы того организма, к которому принадлежит. Так же приблизительно верно, что половое размножение действует в рамках вида. Но часто замечали, что все способы размножения включают феномены органической "дедифференсиации". Яйцо воспроизводит органы, лишь если развивается в не зависящей от них сфере. Оно развивается в границах вида, лишь если представляет также специфические феномены дедифференсиации. Действительно, лишь существа одного вида могут превзойти вид и произвести, в свою очередь, существа, функционирующие в качестве набросков, временно сведенные к супер-специфическим признакам. Именно это открыл фон Байер, показав, что эмбрион не воспроизводит многовековые взрослые формы, принадлежащие другим видам, но переживает и переносит состояния, предпринимает движения — специфически нежизненные, превосходящие границы вида, рода, порядка или класса; они могут быть прожиты только им в условиях эмбриональной жизни. Байер делает из этого вывод, что эпигенез идет от более к менее общему, то есть от самых общих типов к специфическим родовым детерминациям. Но эта внешняя обобщенность не имеет ничего общего с абстрактным таксономическим понятием; ведь она как таковая проживается эмбрионом. С одной стороны, она отсылает к дифференциальным связям, составляющим виртуальность, существующую до актуализации видом; с другой стороны — к первым движениям такой актуализации, то есть к индивидуальности в сфере формирования яйца. Итак, внешние жизненные обобщения превосходят виды и роды в направлении индивида и доиндивидуальных особенностей, а не абстрактной безличности. Если заметить вместе с Байером, что очень рано проявляется не только тип эмбриона, но даже его специфическая форма, из этого не обязательно следует вывод о скорости и относительном ускорении воздействия индивидуации на актуализацию или спецификацию17. Не индивид является иллюзией по

__________

17 О скорости появления типа и специфической формы см.: Perrier Т. Les colonies animales et la formation des organismes. P., 1881. P. 701 и след. Перье подчеркивает зависимость понятия вида от полового размножения: "В каждом новом поколении все больше фиксируются общие признаки... Все последние исследования доказывают, что вид не существует в тех группах животного царства, где размножение происходит без предварительного оплодотворения. Таким образом, возникновение вида тесно связано с половым размножением" (Р. 707).

303

отношению к духу вида, но вид — иллюзия, правда неизбежная и обоснованная, по отношению к действиям индивида и индивидуации. Речь идет не о том, чтобы узнать, может ли индивид быть действительно отделен от своего вида и органов. Не может. Но не свидетельствует ли сама эта "нераздельность" и скорость появления вида и органов о правовом примате индивидуации наддифференсиацией? Индивид находится над видом, по праву предшествует виду. А эмбрион — это индивид как таковой, взятый непосредственно в поле своей индивидуации. Половое размножение определяет самое это поле; если оно сопровождается ранним возникновением специфической формы плода, это означает, что само понятие вида зависит прежде всего от полового размножения, ускоряющего развитие актуализации посредством индивидуации (само яйцо — местонахождение-движений). Эмбрион — некий фантазм его родителей; любой эмбрион — химера, способная функционировать как набросок и переживать .нежизненное для каждого отдельного взрослого. Он производит вынужденные движения, вызывает внутренний отклик, драматизирует первостепенные жизненные отношения. Задача сравнения сексуальности животньк и человека состоит в исследовании того, как сексуальность утрачивает функциональность и порывает связи с размножением. Дело в том, что человеческая сексуальность интериоризирует условия производства фантазма. Мечты — наши чисто психологические яйца, личинки или индивиды. Тем не менее, витальное яйцо — уже поле индивидуации; сам эмбрион — индивид в чистом виде; их совокупность свидетельствует о первенстве индивидуации по отношению к актуализации, то есть одновременно — к спецификации и организации.

Индивидуальное различие должно прежде всего мыслиться в поле своей индивидуации — не как запоздалое, но в каком-то смысле — как находящееся в яйце. Начиная с трудов Чайлда и Вейса, в яйце признают наличие осей или планов симметрии; но и здесь позитивное заключено не столько в заданных, сколько в недостающих, отсутствующих элементах симметрии. Интенсивность распределяет различие вдоль осей, между полюсами, формируя волну разнообразия, покрывающую протоплазму. Первой вступает в игру область максимальной активности, оказывая главное воздействие на развитие органов, соответствующих низшему уровню: индивид в яйце — это настоящее падение от высшего к низшему, утверждающее различие интенсивности, в которое он включен, куда падает. В молодой гаструле Земноводного интенсивность представляется максимальной в средней "надбластопоральной" области и спадает по всем направлениям, но по направлению к животному полюсу — не столь быстро; в среднем срезе молодой нейрулы Позвоночного интенсивность уменьшается в

304

каждом поперечном отделе от центральной спинной линии к центральной линии брюшной полости. Чтобы прозондировать spatium яйца, то есть его интенсивные глубины, необходимо умножить направления и дистанции, динамизмы и драмы. Мир — яйцо, и действительно, яйцо дает нам модель порядка причин: дифференциация — индивидуация — драматизация — дифференсиация (специфическая и органическая). Мы полагаем, что разница интенсивности, как она имплицирована в яйце, выражает прежде всего дифференциальные связи как виртуальный материал актуализации. Это интенсивное поле индивидуации побуждает выражаемые им связи воплотиться в пространственно-временные динамизмы (драматизация), в соответствующие этим связям виды (специфическая дифференциация), в органы, соответствующие выдающимся точкам этих связей (органическая дифференсиация). Индивидуация всегда управляет актуализацией: органы вводятся лишь исходя из градиентов их интенсивного окружения; типы точно определяются лишь в зависимости от интенсивности индивидуации. Интенсивность везде первична по отношению к специфическим качествам и органическим пространствам. Об этом сложном комплексе дают представление такие понятия Далька, как "морфогенетический потенциал", "поле — градиент — порог", касающиеся в основном отношений интенсивности как таковых. Вот почему нелегко разрешить вопрос о сравнительной роли ядра и цитоплазмы как в яйце, так и в мире. Ядро и гены указывают лишь на дифференцированный материал, то есть дифференциальные связи, составляющие требующее актуализации доиндивидуальное поле; но их актуализация определена только цитоплазмой, ее градиентами и полями индивидуации.

Вид не похож на актуализируемые в нем дифференциальные связи. Органы не похожи на соответствующие этим связям выдающиеся точки. Виды и органы не похожи на определяющие их интенсивности. Согласно Дальку, когда хвостовой отросток вводится интенсивным окружением, этот отросток зависит от системы, где "ничто не является a priori хвостовым", отвечая определенному уровню морфогенетического потенциала18. Яйцо разрушает модель подобия. Два спора как будто бы во многом утрачивают смысл по мере исчезновения требований подобия. С одной стороны, как только соглашаются с тем, что упакованные предопределения интенсивны, формации развиты, качественны и экстенсивны и не похожи друг на друга, прекращается противопоставление предопределенности и эпигенеза. С другой стороны, неизменчивость и эволюционизм стремятся к примирению, так как движение

____________

18 Dalcq A. L'oeufetson dynamisme organisatieur. P., 1941. Р. 194 и след. 305

происходит не от одного актуального термина к другому, и тем более не от общего к частному, но от виртуального к его актуализации — посредством определяющей индивидуации.

Тем не менее, мы не продвинулись в том, что касается главной трудности. Мы ссылаемся на поле индивидуации, различие индивидуации как условие спецификации и организации. Но поле индивидуации приводится формально, вообще; оно кажется "одинаковым" для данного вида, изменяющим интенсивность от вида к виду. То есть оно представляется зависимым от вида и спецификации, снова отсылающим нас к различиям, присущим индивиду, а не индивидуальным различиям. Для избавления от этого затруднения необходимо, чтобы различие индивидуации мыслилось не только в поле индивидуации вообще, но чтобы сама она мыслилась как индивдуальное различие. Нужно, чтобы сама форма поля была с необходимостью заполнена индивидуальными различиями. Нужно, чтобы такое заполение яйца произошло немедленно, как можно раньше, а не позже — так, чтобы принцип неразличимости действительно обрел форму, данную ему Лукрецием: нет двух одинаковых яиц или зерен пшеницы. Итак, мы полагаем, что этим условиям полностью удовлетворяет порядок импликации интенсивностей. Интенсивности не выражают и не предполагают ничего иного, кроме дифференциальных связей; индивиды не предполагают ничего, кроме Идей. Итак, дифференциальные связи Идеи — еще вовсе не виды (или роды, семьи и т. д.), так же как выдающиеся точки — еще не органы. Они еще вовсе не учреждают качество либо пространство. Напротив, все Идеи, все связи, их вариации и точки сосуществуют, хотя в соответсвии с рассмотренными элемантами происходит изменение порядка: они полностью детерминированы или дифференцированы, хотя и совершенно недифференсированы. Такой способ различения кажется нам соответствующим озадаченности Идеи, то есть ее проблематичному характеру и представляемой ею реальности виртуального. Вот почему логический признак Идеи — быть одновременно различимо-темной. Она темна (недифференсирована, сосуществует с другими Идеями, "озадачена" вместе с ними), будучи различимой (omni modo determinata). Необходимо узнать, что происходит, когда интенсивности или индивиды выражают Идеи в новом измерении импликации.

И вот интенсивность — само различие — выражает дифференциальные связи и соответствующие выдающиеся точки. Она вводит в эти связи новый тип различения, устанавливая его между Идеями. Теперь Идеи, связи, переменчивость этих связей, выдающиеся точки в какой-то мере разделены; вместо сосуществования они приходят ныне к состоянию одновременности или последовательности. Но все интенсивности включены друг в друга, кажда

306

упаковывает и упаковывается. До такой степени, что каждая продолжает выражать изменчивую целостность Идей, изменчивую систему дифференциальных связей. Но она ясно объясняет лишь некоторые из них, или некоторые уровни изменчивости. Она ясно выражает именно те, на которые непосредственно направлена в связи с упаковывающей функцией. Выполняя функцию упакованности, она тем не менее выражает все связи, уровни, точки, но смутно. Так как две эти функции взаимозаменяемы, а интенсивность прежде всего упаковывает себя самое, необходимо сказать, что ясное и смутное как логический признак выражаемой Идей интенсивности в мыслящем индивиде различимы не более, чем различимое и темное в самой Идее. Различимо-темному как идейной единице соответствует ясно-смутное как интенсивная единица индивидуации. Ясно-смутное определяет не Идею, но мыслящего или выражающего ее мыслителя. Ведь мыслитель — это и есть индивид. Различимое было ни чем иным, как темным; оно было темным, будучи различимым. Но теперь ясное — ни что иное, как смутное, оно смутно, будучи ясным. Мы видели, что с точки зрения логики познания порок теории представления заключался в установлении прямого соотношения между ясным и различимым в ущерб обратному соотношению, связывающему две эти логические ценности; образ мышления в целом оказался скомпрометированным. Только Лейбниц приблизился к условиям логики мышления, вдохновленной как раз его теорией индивидуации и выражения. Ведь несмотря на сложность и двусмысленность текстов, порой действительно кажется, что выраженное (содержание дифференциальных связей или бессознательная виртуальная Идея) само по себе различимо и темно: таковы все капли морской воды как генетические элементы с их дифференциальными связями, изменчивостью последних и их выдающимися точками. Выражающий (воспринимающий, воображающий или мыслящий индивид) по существу ясен и смутен: таково восприятие морского шума, смутно включающего целое, но ясно выражающего лишь некоторые отношения и некоторые точки в зависимости от нашего тела и определяемого им порога сознания.

Порядок импликации включает как упаковывающее, так и упакованное, глубину и дистанцию. Когда упаковывающая интенсивность ясно выражает определенные дифференциальные связи и выдающиеся точки, она тем не менее смутно выражает все другие связи, их изменчивость и точки. В этом случае она выражает их в упаковываемых ею интенсивностях, упакованных интенсивностях. Но последние — внутренние по отношению к первым. Упаковывающие интенсивности (глубина) формируют поле индивидуации, различия индивидуации. Упакованные интенсивности (дистанции) учреждают индивидуальные различия. Следовательно, последние

307

обязательно наполняют первые. Почему упаковывающая интенсивность— это уже поле индивидуации? Дело в том, что дифференциальная связь, на которую она направлена — еще не вид либо его выдающиеся точки, органы. Они станут ею, лишь актуализируясь, под воздействием формируемого ею поля. Следует ли по крайней мере сказать, что у всех индивидов одного вида одинаковое поле индивидуации, раз они изначально нацелены на одну и ту же связь? Разумеется, нет, так как две интенсивности индивидуации могут быть одинаковыми абстрактно, посредством ясного выражения; они никогда не одинаковы в плане упаковывающих интенсивностей или смутно выраженных связей. Существует изменчивый порядок, согласно которому система связей по-разному включается в эти вторичные интенсивности. Но поостережемся говорить, что индивидуальное различие индивида связано лишь с его смутной сферой. Это снова было бы недооценкой неразрывности ясного и смутного, забвением того, что ясное само смутно, будучи ясным. Действительно, вторичные интенсивности являются фундаментальной принадлежностью первичных интенсивностей, то есть могут делиться, сущностно изменяясь. Две интенсивности могут быть тождественны лишь абстрактно, но их сущность различна хотя бы из-за способа деления во включенных в них интенсивностях. Наконец, поостережемся говорить, что индивиды одного вида различаются участием в других видах: например, как если бы в каждом человеке было что-то от осла или льва, волка или овцы. Все это есть, и метампсихоз сохраняет всю свою символическую истинность; но осел и волк могут рассматриваться как виды лишь по отношению к ясно выражающим их полям индивидуации. В смутном и упакованном они играют только роль переменных, душ-составляющих или индивидуальных различий. Вот почему Лейбниц справедливо заменял понятие метампсихоза понятием "метасхематизма"; он имел в виду, что душа не меняет тела, но тело ее пере-упаковывается, ре-имплицируется, чтобы при необходимости войти в другие поля индивидуации, возвращаясь таким образом к "более тонкому театру"19. Любое тело, каждая вещь мыслят и являются мышлением в той мере, в какой, сведенные к интенсивным причинам, объясняют ту Идею, чью актуализацию определяют. Но сам мыслитель превращает все в собственные индивидуальные различия; в этом смысле он нагружен камнями и алмазами, растениями и "даже самими животными". Индивид, универсальный индивид, несомненно, является мыслителем, мыслителем вечного возвращения. Он пользуется всей мощью ясного

_____________

19 См.: Лейбниц Г. В. Начала природы и благодати, основанные на разуме II Соч. в четырех томах. Т. 1.

308