Часть 6.

помещает ее па столе и считает, что она ложится вверх одной из своих сторон. Таково действие переплетающихся причин, необходимых для любого исчисления случайностей .

Во-вторых, предполагается, что хотя кость необходимо должна упасть п обратиться вверх одной из сторон, однако нет ничего такого, что предназначало бы к этому какую-нибудь определенную сторону, так что это целиком определяется случайностью. Природа же и сущность случайности состоят в том, что причины отрицаются и ум остается в полном безразличии к тем явлениям, которые считают случайными. Таким образом, если причины заставляют нашу мысль представлять кость падающей н обращающейся вверх одной из ее сторон, то случайность представляет все стороны равными и заставляет нас рассматривать их одну за другой как одинаково вероятные и возможные. Воображение переходит от причины, т. е. от бросания, к действию, т. е. к обращению кости вверх одной из шести сторон, причем чувствует как бы невозможность остановиться на полпути или образовать какую-нибудь другую идею. Но так как все шесть сторон исключают друг друга п так как кость не может обратить вверх больше одной из своих сторон, то этот принцип не заставляет пас представлять все шесть сторон сразу обращенными кверху, что мы признаем невозможным; он не склоняет нас также со всей присущей ему силой в пользу какой-либо определенной стороны, ибо в таком случае считалось бы достоверным п неизбежным, что выпадет именно эта сторона, но он направляет нашу мысль ко всем шести сторонам, причем поровну разделяет свою силу между ними. Мы заключаем вообще, что какая-либо из них должна лечь сверху при бросании кости; мы перебираем в уме все стороны; наша мысль вынуждена останавливаться на каждой из них, но па долю каждой приходится лишь столько силы, сколько ей подобает пропорционально числу остальных сторон. Вот каким образом первоначальный импульс, а следовательно, н первоначальная живость мысли, порождаемые причинами, делятся и дробятся па части благодаря переплетенным случайностям.

Мы уже рассмотрели влияние двух первых качеств кости, т. е. причин, а также числа и одинаковости сторон, и узнали, каким образом они дают импульс мысли и делят этот импульс на столько частей, сколько содержится единиц в числе сторон. Теперь нам нужно рассмотреть действие третьего условия, т. е. фигур, начертанных на каждой стороне. Очевидно, что, если одна и та же фигура на-

184

чертана на нескольких сторонах, последние должны совпасть по своему влиянию па ум п сосредоточить в образе, или идее, одной фигуры все отдельные импульсы, которые были распределены между различными сторонами с начертанной на них одинаковой фигурой. Если бы вопрос был лишь в том, какая сторона обратится вверх, все эти стороны были бы совершенно равны п ни одна из них не имела преимущества перед другой. Но так как вопрос касается фигуры п одна и та же фигура начертана более чем на одной стороне, то очевидно, что импульсы, относящиеся ко всем этим сторонам, должны объединиться в одной этой фигуре п приобрести благодаря такому объединению большую силу и принудительность. Предполагается, что в данном случае на четырех сторонах начертана одна и та же фигура, а па двух остальных другая. Итак, импульсы, побуждающие представлять первую, превосходят импульсы, побуждающие представлять вторую. Но так как события противоположны друг другу и невозможно, чтобы обе фигуры легли сверху, то п импульсы становятся противоположными, причем меньший импульс ослабляет больший, насколько у пего хватает силы. Живость идеи всегда пропорциональна степени импульса, пли же тенденции к переходу, а вера, согласно вышеизложенному учению, есть то же, что живость идеи.

ГЛАВА 12

О ВЕРОЯТНОСТИ ПРИЧИН

Все сказанное мной относительно вероятности случайностей может лишь помочь нам объяснить вероятность причин, так как, но общему признанию философов, то, что профаны называют случайностью, есть не что иное, как тайная и скрытая причина. Итак, лам следует главным образом рассмотреть именно этот вид вероятности.

Вероятности причин бывают разного рода, но все они происходят из одного и того же источника: из ассоциации идей с наличным впечатлением. Так как привычка, дающая начало этой ассоциации, порождается постоянным соединением объектов, то она должна доходить до полного совершенства лишь постепенно, приобретая новую силу с каждым случаем, попадающим в ноле нашего наблюдения. Первый случай почти совсем или совсем лишен силы, при нтором последняя несколько увеличивается, при третьем делается еще более ощутимой, и, таким образом, медленно подвигаясь вперед, наше суждение достигает полной уве-

185

ренности. Mo прежде чем достигнуть этого полного совершенства, оно проходит через несколько низших ступеней, причем его все время следует рассматривать исключительно в качестве предположения, или вероятности. Потому градация от вероятности до доказательства из опыта во многих случаях остается незаметной и различие между этими двумя видами очевидности легче замечается при рассмотрении более отдаленных друг от друга, чем близких и смежных, степеней.

Следует, однако, заметить по этому поводу, что, хотя объясненный здесь вид вероятности является норным по порядку и, естественно, возникает раньше, чем становится возможным существование полного опытного доказательства, пи одному человеку, достигшему зрелости, но может более встретиться этот вид вероятности. Правда, нет ничего обычнее того факта, что даже обладающие наибольшим запасом знании люди лишь несовершенным образом знакомятся из опыта со многими отдельными событиями, что, естественно, порождает лишь несовершенную привычку и несовершенный переход 56. Нo зато мы дол-, жны принять во внимание, что ум, наблюдавший другие случаи соединения причин и действии, черпает из них новую силу для данного рассуждения, благодаря чему мы можем основывать аргументацию па одном-единственном опыте, если последний должным образом подготовлен и исследован. Если что-нибудь один раз наблюдалось нами как следствие какого-нибудь объекта, то мы заключаем, что это явление всегда будет следовать за последним. Если же мы не всегда кладом указанное правило в основу своих построении как нечто достоверное, то это происходит не из-за недостаточного числа опытов, но потому, что мы часто встречаемся с противоположными случаями, а это приводит нас ко второму виду вероятности, когда имеется проитвоположность в пашем опыте и наблюдении.

Было бы большим счастьем для людей в смысле устройства всей их жизни и направления их действий, если бы одни п те же объекты всегда были соединены друге другом п если бы нам приходилось бояться только ошибок своего собственного суждения, по имея оснований опасаться неопределенности природы. Но так как мы часто замечаем, что одно наше наблюдение противоположно другому и причины п действия следуют друг за другом но в том порядке, который был нам до этого известен из опыта, то мы бываем вынуждены изменять свои заключения в зависимости от этой неопределенности и принимать во внимание противополож

186

ность событий. Первый вопрос, возникающий в этой связи, касается природы п причин противоположности.

Профаны, судящие о вещах исходя из первоначального впечатления, приписывают неопределенность событии такой неопределенности причин, благодаря которой последние часто не оказывают своего обычного влияния, хотя п не встречают в своем действии никаких препятствий п помех. Но философы, замечая, что почти во всех областях природы существует большое разнообразие сил п принципов, которые скрыты от пас благодаря своей малости пли же отдаленности, считают по крайней мере; возможным, чтобы противоположность событий проистекала по из непостоянства причины, а из скрытой деятельности противоположных причин. Эта возможность превращается в достоверность при дальнейшем наблюдении, когда после тщательного исследования замечают, что противоположность действий всегда обнаруживает противоположность причин и вытекает из чинимых ими друг другу препятствии п противодействий. Крестьянин, объясняя остановку карманных или стенных часов, сумеет оказать только, что они обычно ходят неверно; часовщик же отлично знает, что одна п та же сила пружины или маятника всегда оказывает одинаковое влияние на колеса, в данном же случае она по производит своего обычного действия, быть может, вследствие пылинки, ос-тапавливающей все движение. Нa основе наблюдения нескольких сходных Примеров философы устанавливают правило, гласящее, что связь можду всеми причинами п действиями одинаково необходима п кажущаяся ее неопределенность в некотгорых случаях происходит вследствие скрытого противодействия противоположных причин.

Но как бы пи расходились философы п профаны в своем объяснении противоположности событий, заключения, которые они из псе выводят, всегда однородны п основаны на одинаковых принципах. Проитвоположность событий в прошлом может дать нам нечто вроде нетвердой веры в будущее двумя различными путями: во-первых, порождая несовершенную привычку п переход от наличного впечатления к связанной с ним идее. Когда два объекта соединены часто, но по вполне постоянно, наш ум, правда, вынужден переходить от одного объекта к другому, по привычка ;гга но так совершенна, как в тех случаях, когда связь объектов непрерывна п когда вое случаи, которые нам когда-либо встречались, однообразны и однородны. Мы узнаем из обыденного опыта, охватывающего как наши поступки, так п паши рассуждения, что неизменное ностоян

187

ство, соблюдаемое памп при каком-либо образе действий, порождает сильную склонность и сильное стремление продолжать его и впредь, хотя у пас есть и другие при-вычки, обладающие меньшей степенью силы пропорционально меньшим степеням постоянства и однообразия и пашем поведении.

Несомненно, что этот принцип иногда оказывает влияние и порождает те заключения, которые мы выводим из противоположных явлении; но при ближайшем рассмотрении мы, без сомнения, обнаружим, что не он чаще всего влияет на ум при подобного рода заключениях. Следуя только привычному определению нашего ума, мы совершаем переход, без всякого размышления и ни минуты не медлим, переходя от восприятия одного объекта к вере в то, что часто сопутствует ему. Так как привычка не находится в зависимости от размышления, то она действует непосредственно, не оставляя времени для обдумывания. По примерок подобного способа действия в наших вероятных заключениях немного и даже менее, чем в тех, которые основаны набеснрерывном соединении объектов. При первом виде заключении мы обычно сознательно принимаем в расчет противоположность прошлых событий, сравниваем различные стороны этои противоположности и тщательно взвешиваем опыты, свидетельствующие нам о каждой стороне. Как мы можем заключить отсюда, наши рассуждения подобного рода порождаются привычкой не прямо, а косвенно, что нам н следует теперь постараться объяснить. Очевидно, что когда некоторый объект влечет за собой противоположные действия, то мы гудим о них лишь па основании своего прошлого опыта и всегда рассматриваем как возможные лишь те действия, следование которых за этим объектом наблюдалось нами, воздействуя определяющим образом па наше суждение о возможности этих действий, прошлый опыт делает то же и по отношению к нашему суждению об их вероятности, причем наиболее обычное действие мы всегда считаем и самым вероятным. Итак, в данном случае нам нужно рассмотреть дна пункта, а именно: основания, вынуждающие пас пользоваться прошлым в качестве мерила будущего, и способ, при помощи которого мы извлекаем из противоположности прошлых событий единичное суждение. Во-первых, мы можем отметить, что предположение будущее похоже на прошлое не основано па каких-либо аргументах, по проистекает исключительно из привычки, которая принуждает пас ожидать в будущем той после-

188

довательности объектов, к которой мы приникли. Эта привычка, или это принуждение, к перенесению прошлого па будущее; безусловна н совершенна, а следовательно, теми же качествами обладает и непосредственный импульс воображения, проявляющийся в указанном виде заключения.

Во-вторых, если, рассматривая прошлые опыты, мы обнаружим, что они по природе противоположны друг другу, то это принуждение, само по себе безусловное и совершенное, не приведет нас к определенному объекту: перед нами предстанет ряд противоречивых образов к определенном порядке и в определенной пропорции. Таким образом, непосредственный импульс распадается здесь на части и распределяется между всеми этими образами, причем каждый из последних получает равную часть силы и живости, проистекающей из этого импульса. Все эти прошлые события могут возникнуть снова, и мы заключаем, что при повторении они сочетаются в той же пропорции, как и раньше.

Таким образом, если паше намерение сводится к определению пропорциональных отношений противоположных событий в большом количестве случаев, то образы, доставляемые нам прошлым опытом, должны оставаться в своем первоначальном порядке (form) и сохранять свои первоначальные пропорции. Предположим, например, что после долгих наблюдений я заметил следующее: из двадцати кораблей, отправляющихся в плавание, возвращаются только девятнадцать. Предположим, что в данную минуту двадцать кораблей выходят из гавани; я распространяю свой прошлый опыт на будущее и представляю себе, что 19 из них возвратятся невредимыми, а один погибнет. Этот случай не представляет никаких затруднений, по когда мы, как это часто бывает, обозреваем несколько идей о прошлых событиях, чтобы составить суждение о каком-иибудь одном событии, которое кажется нам недостоверным, то это рассмотрение должно изменить первоначальный порядок наших идей и объединить разрозненные образы, которые дает нам опыт, поскольку мы прибегаем именно к последнему в поисках определения того особенного события, о котором рассуждаем. Предполагается, что многие из этих образов совпадают, причем один вид совпадающих образов численно превосходит остальные. Эти совпавшие образы объединяются, что делает соответствующую идею сильнее и живее не только простых фикций воображения, по и тех идей, которые поддерживаются меньшим числом опытов. Каждый новый опыт то же, что новый мазок кисти, дающий до

189

бавочную силу краскам, но не умножающий и не увеличивающий рисуемой фигуры. Этот акт нашего ума был уже? полностью объяснен иной при трактовке вероятности случайностей, так что здесь мне незачем стремиться к его дальнейшему выяснению. Всякий прошлый опыт можно рассматривать как своего рода шанс, ибо мы не уверены, совпадает ли будущее событие с тем или иным из наших опытов. А вследствие этого все, что было сказано но поводу случайностей, применимо и к настоящему вопросу.

Итак, противоположные опыты порождают несовершенную веру, либо ослабляя привычку, либо сначала разделяя, а затем соединяя в несколько частей ту совершенную привычку, которая заставляет нас- приходить к общему заключению, что случаи, еще не известные нам из опыта, необходимо должны походить па те, которые уже известны нам оттуда.

Чтобы еще более подкрепить свое объяснение второго вида вероятности, при котором мы сознательно и обдуманно выводим заключения из противоположности прошлых опытов, я предложу следующие соображения, не опасаясь оскорбить читателя их кажущейся утонченностью. Ведь правильное рассуждение должно в конце концов сохранить всю свою силу, несмотря на свою утонченность, подобно тому как материя сохраняет свою' плотность не только в более грубых и осязаемых формах, но п в воздухе, огне и жизненных духах.

Но-первых, можно отметить, что пет вероятности столь большой, чтобы она не допускала противоположной возможности, так как в противном случае она бы перестала быть вероятностью и превратилась в достоверность. Наиболее широкая по объему вероятность, т. е. вероятность причин, которую мы в настоящее время рассматриваем, зависит от противоположности опытов, но очевидно, что всякий прошлый опыт доказывает по крайней мере возможность [его повторения] в будущем,

Во-вторых, составные части этой возможности и этой вероятности одинаковы но природе 57 и различаются только но числу, а не по роду. Мы уже отметили, что все единичные случаи совершенно равны и единственное обстоятельство, которое может придать какому-нибудь случайному событию преимущество по сравнению с другими, есть большее число шансов. Точно так же; обстоит дело и здесь: так как неопределенность причин открывается при помощи опыта, знакомящего нас с противоположными событиями, то ясно, что, когда мы распространяем прошлое

190

на будущее, известное па неизвестное, все прошлыe опыты в отдельности равны но значению и лишь очень большое число опытов может дать перевес какой-либо из сторон. Таким образом, возможность, включающаяся во всякое подобное рассуждение, состоит из частей, однородных как друг другу, так и тем частям, которые составляют противоположную вероятность.

В-третьих, мы можем установить в качестве достоверного правила следующее: если причина в любых психических (moral) явлениях и явлениях природы состоит из некоторого числа частом, а действие увеличивается или уменьшается сообразно изменениям этого числа, то действие, собственно говоря, является сложным и происходит от соединении нескольких действии, производимых каждой частью причины. Так, ввиду того что тяжесть тела увеличивается или уменьшается в зависимости от увеличения или уменьшения его частей, мы заключаем, что каждая его часть обладает этим качеством и вносит свою долю в тяжесть целого. Присутствие пли отсутствие части причины сопровождается присутствием пли отсутствием соответствующей части действия. Эта связь, или это постоянное соединение, в достаточной степени показывает,что мерная часть является причиной второй. Так как паша вера в любое событие увеличивается или уменьшается сообразно числу шансом, или числу прошлых опытов, то ее следует рассматривать как сложное действие, каждая часть которого производится соответствующим числом шансов, пли опытов.

Соединим же теперь эти три наблюдения и посмотрим, какое заключение мы можем вывести из них. Каждой вероятности соответствует противоположная возможность. Возможность эта состоит из частей, совершенно одинаковых но природе с составными частями вероятности, а следовательно, оказывающих одинаковое с последними влияние па ум и познание. Вера, сопровождающая вероятность, является сложным действием, образованным благодаря совпадению нескольких действий, производимых отдельными частями вероятности. Следовательно, если каждая часть вероятности вносит свою долю в создание веры, то и каждая часть возможности должна оказывать такое же влияние на противоположную сторону, поскольку эти части по природе своей совершенно одинаковы. Противоположная вера, сопровождающая возможность, предполагает представление определенного объекта точно так же, как вероятность предполагает противоположное

191

представление; в данном отношении обе эти степени веры сходны. Единственный способ, при помощи которого преимущественное число сходных составных частей од-ной может проявить свое влияние и одержать верх над меньшим их числом другой, это создание более сильного п более живого представления своего объекта. Каждая часть производит определенное представление, а все эти части, соединяясь, производят одно общее представление, более полное и отчетливое благодаря большему числу причин пли принципов, его производящих.

Составные части вероятности и возможности, будучи одинаковыми по своей природе, должны производить одинаковые действия, а одинаковость их действий состоит'в том, что каждая из них дает представление об определенном объекте. Однако, хотя эти части одинаковы по природе, они очень различны но своему количеству и числу, и различие это должно проявляться в действии наравне со сходством. Но так как представление, доставляемое вероятностью и возможностью, в обоих случаях полно, совершенно и охватывает объект со всеми его частями, то невозможно, чтобы в этом отношении [между ними] было какое-нибудь различие, и отличать эти действия друг от друга может не что иное, как большая живость вероятности, производимая совпадением большего числа представлений.

Ниже я привожу почти тот же аргумент, но рассматриваю его в ином свете. Нее наши заключения о вероятности причин основаны па перенесении прошлого на будущее. Перенесение какого-нибудь прошлого опыта па будущее достаточно для того, чтобы дать нам представление об объекте независимо от того, останется ли этот опыт единичным или же будет соединен с другими однородными опытами, останется ли он цельным, или же ему будут противопоставлены другие опыты противоположного рода. Предположим, что в данном опыте осуществляются оба этих качества как соединение, так и противоположен не (opposton). Он не утрачивает в силу этого своей прежней (чюсобности давать нам представление об объекте, а лишь совпадает с другими [однородными] опытами и противостоит противоположным, которые оказывают одинаковое с ним влияние. Следовательно, вопрос здесь может возникнуть лишь относительно того, каким образом происходят это совпадение и это противоположение. Что касается совпадения, то нам остается выбор только между двумя следующими гипотезами. Согласно первой, представление объекта, произведенное перенесением каждого прошлого

192

опыта на будущее, сохраняется в целости и только увеличивает собой число представлений. Согласно второй, оно сливается с другими сходными и соответствующими ему представлениями, придавая им большую степень силы п живости. Но ошибочность первой гипотезы очевидна из опыта, показывающего нам, что вера, сопровождающая любое рассуждение, выражается в единичном заключении, а не во множестве сходных заключений, которые только привели бы наш ум в смущение и во многих случаях оказались бы слишком многочисленными для того, чтобы быть отчетливо представленными ограниченной способностью [представления]. Следовательно, единственно разумным остается предположение, что эти сходные представления сливаются друг с другом и объединяют свои силы, благодаря чему производят представление более сильное и ясное, чем то, которое порождается каждым из них в отдельности. Вот каким образом совпадают прошлые опыты, когда их переносят па какое-нибудь будущее событие. Что же касается способа их взаимного противоположения, то ясно, что так как противоположные представления несовместимы друг с другом и объект не может согласовываться с ними обоими одновременно, то их влияние взаимно уничтожается и наш ум склоняется к более сильному представлению лишь стой силой, которая остается после вычитания более слабого.

Я понимаю, сколь туманным должно показаться все это рассуждение большинству читателей, которые, не привыкнув к столь глубоким размышлениям об интеллектуальных способностях нашего ума, готовы будут отвергнуть как химе-. ру все, что не согласно с общепринятыми представлениями и наиболее легкими, наиболее очевидными принципами философии. Несомненно, для того чтобы вникнуть в эти аргументы, нужно некоторое усилие; хотя, быть может, очень небольшое усилие необходимо для того, чтобы заметить несовершенство любой общепринятой гипотезы по данному вопросу и скудость света, пролитого до сих мор философией на столь высокие и интересные умозрения. Стоит людям хоть раз вполне убедиться в истинности двух принципов, гласящих, что ни в одном объекте, который рассматривается сам по себе, нет ничего такого, что давало бы нам основание для заключения, выводящего нас за пределы этого объекта, и что далее после наблюдения частого и постоянного соединения объектов у нас нет основания для того, чтобы вывести заключение относительно какого-нибудь объекта помимо тех, которые мы знаем из опыта, я говорю, стоит людям хоть раз вполне

193

убедиться в истинности этих двух принципов, и они до такой степени освободятся от всех обычных теории, что уже бел малейшего затруднения воспримут любые теории, какими бы необычными последние ни казались. Мы нашли эти принципы достаточно убедительными даже к применении к самым достоверным нашим заключениям из причинности: но я решаюсь утверждать, что и применении к предположительным, или вероятным, заключениям они приобретают новую степень очевидности.

Во-первых, очевидно, что при подобного рода заключениях не наличный объект, рассматриваемый сам по себе, дает нам основание для того, чтобы вывести заключение относительно какого-нибудь другого объекта или события. Ведь появление указанногро объета предполагается неопределенным, и неопределенность эта происходит от скрытой противоположности (conlrarely) причин в первом объекте; следовательно, если бы :гш причины заключались в известных нам качествах данного объекта, они уже не были бы скрытыми и заключение наше не было бы неопределенным.

Но во-вторых, при подобного рода заключениях столь же очевидно, что, если бы перенесение прошлого на будущее было основано па одном только выводе нашего ума (understandng), оно никогда не породило бы веры, иди уверенности. Перенося противоположные опыты на будущее, мы можем только повторять эти противоположные опыты в соответствующих им соотношениях; по это не могло бы дать нам уверенности В осуществлении того единичного события, о котором мы заключаем, если бы воображение не сливало воедино все совпадающие образы и не извлекало из них одну идею, или один образ, но своей интенсивности и живости пропорциональный как числу опытов, которые его породили, так и преимуществу этих опытов над теми, которые им противодействуют. Паш прошлый опыт не дает нам определенного объекта, а так как наша вера, как бы слаба она ни была, сосредоточивается на одном определенном объекте, то очевидно, что веру порождает не одно только перенесение прошлого на будущее, по и присоединение к этому перенесению некоторого акта воображения. Это может дать нам представление о способе участия данной способности во всех наших заключениях.

Я закончу рассмотрение этого вопроса двумя рассуждениями, которые, мне думается, заслуживают внимания. Первое, из них можно изложить следующим обра-

194

зом. Когда наш ум делает заключение относительно какого-нибудь только вероятного факта, он оглядывается назад, на прошлый опыт, и, перенося его на будущее, находит несколько противоположных представлений объекта, причем однородные представления обьединяются в один умственный акт, который приобретает благодаря этому силу и живость. Но предположим, что это множество представлении, или мимолетных образов (glmpses), объекта имеет своим источником не опыт, а произвольный акт воображения, тогда указанное действие не последует, а если и последует, то не в той же степени. Ибо хотя привычка и воспитание производят веру с помощью повторения, не заимствованного из опыта, однако это требует большого промежутка времени наряду с очень частым и непреднамеренным повторением. Вообще можно сказать, что если бы кто-нибудь стал пред намеренно повторять в уме какую-либо идею, хотя бы и подкрепляемую единичным прошлым опытом, то он так же мало был бы склонен верить в существование соответствующего ей объекта, как если бы удовольствовался однократным представлением дайной идеи. Мы уже не говорим о действии преднамеренности, по каждый акт ума, будучи отдельным и независимым, имеет отдельное влияние и не соединяет своей силы с силой соответствующих актов. Так как эти акты не связаны одним общим объектом, производящим их, то они не находятся в каком-либо отношении друг к другу, а следовательно, и не совершают перехода или соединения сил. Явление это станет для нас более понятным впоследствии.

Мое второе размышление основано па вероятностях, касающихся большого числа объектов и доступных нашему суждению, а также на тех незначительных различиях, которые наш ум может наблюдать среди них. Когда шансы, или опыты, с одной стороны, равняются 10 000, а с другой 10 001, то рассудок оказывает предпочтение последнему числу в силу его преимущества, хотя ясно, что наш ум совершенно не в состоянии рассмотреть в данном случае каждое представление в отдельности и заметить мри столь незначительном различии большую живость образа, порождаемого большим числом опытов. Сходный пример мы находим, обращаясь к аффектам. Согласно вышеупомянутым принципам, очевидно, что когда некоторый объект порождает в нас аффект, который изменяется в зависимости от количественного изменения самого объекта, то аффект является, собственно говоря, не простой, а сложной эмоцией, и притом эмоцией,

195

составленной из большого числа более слабых аффектом, производимых представлением каждой части объекта. Ведь в противном случае увеличение аффекта при увеличении этих частей было бы невозможно. Так, человек, желающим приобрести тысячу фунтов стерлингов, в действительнос-ти имеет тысячу или более желаний, которые, соединяясь, образуют как будто нес го один аффект; однако сложность последнего ясно обнаруживается при каждом изменении объекта благодаря тому предпочтению, которое человек оказывает большему числу, хотя бы оно было больше всего только па единицу. Между тем нет ничего более очевидного, чем то, что столь небольшое различие в самих аффектах незаметно и что оно не могло бы служить основанием их различия; в силу этого различие в нашем образе действий, т. е. предпочтение нами большего числа, зависит не от аффекта, по от привычки и общих привил. Мы убеждаемся на множестве примеров, когда числа бывают точны и разница между ними заметна, что увеличение некоторой суммы увеличивает и аффект. Наш ум может представить исходя из непосредственного чувства, что три гинеи производят больший аффект, чем две; это наблюдение ом и переносит, руководствуясь отношением сходства, набольшие числа и на основании общего правила приписывает тысяче гиней произведение более сильно-то аффекта, чем девятистам девяноста девяти гинеям. Эти общие правила мы выясним ниже.

Нo помимо этих двух видов вероятности, происходящих от несовершенного опыта и от противоположных причин, существует еще третий вид, проистекающий из аналогии и отличающийся от первых двух в нескольких существенных отношениях. Согласно вышеобъясненной гипотезе, все виды заключений из причин или действий основаны на двух условиях, а именно: на постоянном соединении двух объектов во всем прошлом опыте и на сходстве наличного объекта с каким-нибудь из них. Действие этих двух условий состоит в том, что наличный объект усиливает и оживляет воображение, а сходство наряду с постоянным соединением способствует перенесению этой силы и живости па связанную с впечатлением идею, благодаря чему мы верим этой идее, или соглашаемся с пей. Ослабляя связь или сходство, вы тем самым ослабляете принцип перехода, а следовательно, и производимую последним веру. Живость первого впечатления не может быть целиком передана связанной с ним идее как и том случае, когда связь соответствующих объектов непостоянна, так и в том, когда наличное впечатление не

196

вполне сходно с одним из тех объектов, связь которых мы привыкли наблюдать. В вышеобъяененных вероятностях случайностей и причин ослабляется постоянство связи, в вероятности же, проистекающей из аналогии, ослабеваем только сходство. Без некоторой степени сходства и связи совершенно невозможно заключение, но так как это сходство может иметь много различных степеней, то и заключение сообразно с этим становится то более, то менее твердым и определенным. Опыт теряет свою силу, когда его распространяют на случаи, не вполне с ним сходные, хотя очевидно, что, пока остается хоть некоторое сходство, опыт сохраняет достаточно силы для обоснования вероятности.

ГЛАВА 18

О нефилософской вероятности

Все эти виды вероятности признаются философами и допускаются ими в качестве разумных оснований веры и мнения. По существуют и другие основанные на тех же принципах виды вероятности, которым, однако, не удалось заслужить подобного признания. Первый вид такой вероятности может быть охарактеризован следующим образом. Как было выяснено выше, уменьшение связи и сходства уменьшает способность перехода, ослабляя, таким образом, очевидность. Мы можем прибавить к этому, что такое же уменьшение очевидности вызывается ослаблением впечатления и потускнением красок при его появлении в памяти или в чувственном представлении. Аргумент, который мы основываем на каком-нибудь вспоминаемом нами факте, бывает более или менее убедительным в зависимости оттого, недавно или давно совершился этот факт. Хотя философия и не признает этого различия в степенях очевидности твердым и законным, потому что в этом случае любой аргумент должен был бы сегодня обладать одной степенью силы, а месяц спустя совершенно другой, однако, несмотря на эту оппозицию со стороны философии, очевидно, что данное обстоятельство имеет значительное влияние па познание и незаметно изменяет авторитетность одного и того же аргумента в зависимости от того, в какое время он нами будет предложен. Ьолыпая сила и живость впечатления, естественно, сообщают те же качества связанной с ними идее, а, согласно вышеизложенной теории, от степени силы и живости и зависит вера.

197

Существует и второе различие, которое мы часто можем подметить в степенях нашей веры и уверенности п которое даже всегда бывает налицо, несмотря па то что не пользуется признанием философом. Опыт, произведенный недавно п еще свежим в памяти, действует па пас больше, чем опыт, до некотором стеноп и стертый, и оказывает преимущественное влияние как на суждение, так и па аффекты. Живое впечатление порождает большую уверенность, чем слабое, потому что в нем больше непосредственной силы, которую оно п сообщает связанной с ним идее, приобретающей благодаря атому большую силу и живость. Таково же и действие недавнего наблюдения, потому что привычка и переход в данном случае совершеннее, а непосредственная сила лучше сохраняется при перенесении. Так, пьяница, бывший свидетелем смерти своего товарища от невоздержания, па некоторое время бывает поражен этим случаем п боится, как бы подобное несчастье не постигло и его; но, по мере того как воспоминание об этом событии постепенно исчезает, прежняя уверенность возвращается к нему п опасность представляется ему уже менее достоверной п реальной.

В качестве третьего примера подобного же рода я приведу следующее: хотя наши заключения, основанные па доказательствах из опыта, значительно отличаются от заключен п и, основанных на вероятности, однако первый вид заключен и и часто незаметно переходит во второй единственно благодаря наличию множества связанных друг с другом аргументов. Несомненно, что, когда заключение выводится непосредственно из объекта без помощи какой-либо промежуточной причины или действия, убеждение бывает гораздо сильнее п уверенность живее, чем когда воображение должно пройти длинную цепь связанных друг с другом аргументов, какой бы непогрешимой ни считалась связь каждого отдельного звена [с другими]. Живость всех этих идей заимствуется от первичного впечатления при помощи привычного перехода воображения; п очевидно, что эта живость должна постепенно ослабевать пропорционально расстоянию п терять часть своей силы при каждом переходе. Иногда это расстояние оказывает даже большее влияние, чем то, которое мог бы оказать противоположный опыт; человек может живее убедиться в чем-нибудь при помощи вероятного, но сжатого п лишенного посредствующих звеньев рассуждения., чем при помощи длинной цепи следствий, хотя бы каждое отдельное звено этой цепи было правильным и доказательным. Более того, редко бывает,

198

чтобы подобные рассуждения порождали уверенность: человек должен обладать очень сильным п устойчивым воображением, чтобы сохранить до конца очевидность, прошедшую столько стадий.

Быть может, здесь нелишне будет отметить одно весьма любопытное явление, па мысль о котором наводит нас исследуемый предмет. Очевидно, что нет такого факта в древней истории, в котором мы могли бы убедиться иначе чем пройдя множество миллионов причин п действий п цепь аргументов почти неизмеримой длины. Прежде чем сведения о некотором факте могли дойти до первого историка, факт этот должен был пройти через множество уст; а после того как он записан, каждая новая его копия является новым объектом, связь которого с предыдущими известна только из опыта и наблюдения. Итак, из предыдущего рассуждения можно, пожалуй, вывести, что очевидность всей древней истории теперь уже утрачена или но крайней мере будет утрачена со временем по мере увеличения цепи причин п приобретения ею все большей длины. По поскольку мысль о том, что в случае если литература и искусство печатания будут и дальше стоять па такой же высоте, как теперь, то паше потомство, хотя бы и через тысячу веков, станет сомневаться, существовал ли некогда такой человек, как Юлий Цезарь, поскольку сама мысль об этом кажется противном здравому смыслу, то это можно считать возражением против предполагаемой мной теории. Если бы вера состояла только в некоторой живости, заимствованной от первичного впечатления, она ослабевала бы в зависимости от длины перехода и наконец должна была бы окончательно угаснуть. И наоборот, если в некоторых случаях вера не может угаснуть, значит, она должна быть чем-то отличным от живости.

Прежде чем ответить па это возражение, я замечу, что оно легло и основу одного знаменитого аргумента против xpucmuaнской религии 60, однако с той разницей, что связь каждого звена цепи человеческих свидетельств [с остальными] считалась в последнем случае не превышающей вероятности и допускающей некоторую степень сомнения и неопределенности. И действительно, надо признать, что при подобном (впрочем, неправильном) взгляде на предмет нет таких исторических данных или традиций, которые и конце концом не потеряли бы всей сноси силы п очевидности. Всякая новая вероятность уменьшает первоначальное убеждение; и, как бы велико ни было последнее, оно не может уцелеть при таких постоянных убавлениях. Положение это

199

и общем верно, хотя впоследствии мы увидим , что оно допускает одно очень значительное исключение, весьма важное для данного предмета познания.

Пока же попытаемся опровергнуть вышеупомянутое возражение, предположив, что историческая очевидность вначале равняется полному доказательству из опыта; обратим, далее, внимание па то, что хотя звенья, соединяющие какой-либо действительный факте наличным впечатлением, являющимся основанием нашей веры, неисчислимы, однако все они однородны и зависят от точности наборщиков и писцов. Одно издание сменяется другим, другое третьим и т. д., пока мы не доходим до тома, просматриваемого нами в настоящее время. Проходимые нами ступени не видоизменяются. Зная одну из них, мы знаем все и, пройдя через одну, уже не можем сомневаться в остальных. Только ото обстоятельство и сохраняет очевидность истории; благодаря ему же память о нынешнем времени передается позднейшим поколениям. Если бы вся длинная цепь причин и действий, которая соединяет какое-либо прошлое событие с какой-либо книгой но истории, была составлена из различных частей, которые наш ум должен был бы представлять себе раздельно, мы никак не могли бы сохранить до конца веру, или очевидность. 11о так как большинство отих доказательств совершенно сходно друг с другом, то наш ум легко пробегает их, без труда перескакивает с одного на другое и образует лишь смутное и общее представление о каждом звене в отдельности. Н силу отого длинная цепь аргументов так же мало способствует уменьшению первоначальной живости, как и более краткая, если только последняя составлена из отличных друг от друга частей, каждая из которых требует раздельного рассмотрения.

Четвертый кпд пефилософской вероятности проистекает из общи.\' правил, часто необдуманно составляемых нами и являющихся источником того, что мы называем собственно предубеждением. Ирландец не может обладать остроумием, о.француз солидностью; поэтому, хотя бы беседа первого отличалась несомненной приятностью, а разговор второго большой рассудительностью, мы в силу своего предубеждении против них считали бы вопреки фактам и здравому смыслу, что первый должен быть тупицей, а второй верхоглядом. Человек но природе своей очень склонен к подобным ошибкам, и паша нация расположена к ним, быть может, не менее всякой другой.

· Часть V, глава 1

200

Если бы меня спросили, почему люди составляют общие правила и подчиняют им свои суждения даже вопреки непосредственному наблюдении» и опыту, я ответил бы, что, по моему мнению, это происходит и силу тех самых принципов, от которых зависят веч; суждения относительно причин н действий. Маши суждения о причине и действии проистекают из привычки и опыта, а когда мы привыкаем видеть связь одного объекта с другим, паше воображение переходит от первого ко второму г. силу еетеггвсшюго стремления к переходу, которое предшествует размышлению и не может быть им предотвращено. Между тем привычке но природе своей свойственно не только действовать со всей присущей ей силой, когда воспринимаемые объекты совершенно тождественны тем, к которым мы привыкли, но и проявляться в меньшей степени, когда мы открываем лишь сходные объекты; и, хотя привычка теряет часть своей силы при каждом различии между объектами, она редко вполне утрачивается, если сколько-нибудь значительные условия остаются без изменений. Приобретя привычку есть фрукты, человек, всегда употреблявший груши и персики, удовлетворится и дынями, если ему не удастся найти свой любимый плод, а человек", ставший пьяницей вследствие употребления красного вина, с одинаковой жадностью набросится и на белое, если его дадут ему. С помощью :)того принципа я уже объяснил гот основанный на аналогии вид вероятности, при котором мы переносим прежний опыт на объекты, сходные, но не безусловно тождественные объектам, известным нам из опыта. Пропорционально уменьшению сходства уменьшается и вероятность, но она все же сохраняет известную силу, пока еще остаются известные следы сходства.

Исходя из этого замечания можно сделать еще один шаг н прибавить следующее: хотя привычка лег/кит в основании всех наших суждений, однако иногда она действует па паше воображение вопреки рассудку и порождает противоположность в наших мнениях относительно одного и того же объекта. 11оясню :>то. 11очтн все виды причин связаны со стечением обстоятельств, причем некоторые из последних существенны, .другие излишни, некоторые абсолютно необходимы для совершения действия, другие же присоединяются только случайно. Между тем можно заметить, что в тех случаях, когда :>ти излишние обстоятельства многочисленны, заметны и часто присоединяются к существенным, они оказывают такое влияние на воображение, что даже при отсутствии существенных обстоятельств

201

заставляют нас представлять обычное действие и придают этому представлению ту силу и живость, которые доставляют ему преимущество над простыми фикциями фантазии. Мы можем паправлять:>ту склонность путем размышления о природе данных обстоятельств, однако несомненно, что привычка опережает воображение и дает ему известное направление.

Чтобы не ходить далеко за примером, иллюстрирующим сказанное, рассмотрим следующий случаи: человек, будучи подвешен в железной клетке к верхушке высокой башни, не может не содрогаться, окидывая взором простирающуюся перед ним пропасть, хотя он и знает из опыта, что его вполне предохраняет от падении плотность поддерживающего его железа, и хотя идеи падения вниз, повреждения п смерти также имеют своим источником лишь привычку и опыт. Привычка эта, выходя за пределы тех случаев, которые ее породили и которым она действительно соответствует, оказывает влияние и па идеи объектов, до некоторой степени сходных с первыми, но не в точности подпадающих под то же правило. Обстоятельства глубины н падения так сильно поражают человека, что их влияние не может быть уничтожено противоположными обстоятельствами поддержки и плотности, которые должны бы дать ему полную безопасность. К го воображение увлекается своим предметом н пробуждает соответствующий аффект. Аффект этот действует обратно па воображение и оживляет идею, эта живая идея оказывает повое влияние на аффект и в свою очередь увеличивает его силу н живость, а вся эта взаимная поддержка воображения и аффектов оказывает в своей совокупности очень сильное влияние па человека.

Но к чему нам отыскивать другие примеры, когда данный вопрос о [не] философских вероятностях дает нам столь очевидный пример противоположности между рассудком

и воображением 61 - противоположности, порождаемой упомянутыми действиями привычки. Согласно моей теории, все суждения суть не что иное, как действия привычки, но привычка может оказать влияние, только оживляя паше воображение н доставляя нам живое представление какого-нибудь объекта. Отсюда можно было бы заключить, что наш рассудок и наше воображение никогда не могут бить противоположными друг другу и что привычка не может действовать на последнюю способность так, чтобы заставить ее противостоять первой. Мы не можем опровергнуть это возражение каким-либо другим способом, кроме как прибегнув к предположению о влиянии

202

общих правил, впоследствии мы отметим несколько общих правил, при помощи которых мы должны упорядочивать свои суждения относительно причин п действий; правила эти основываются па природе нашего познания п па пашем ознакомлении путем опыта с его операциями в тех суждениях, которые мы составляем относительно объск-тов. С помощью этих правил мы научаемся отличать случайные обстоятельства от действующих причин, п когда находим, что некоторое действие может быть произведено без участия какого-нибудь определенного обстоятельства, то заключаем отсюда, что данное обстоятельство не входит как часть в действующую причину, сколь бы часто оно с ней ни соединялось. Но поскольку это частое соединение необходимо заставляет случайные обстоятельства оказывать некоторое действие на воображение, несмотря на противоположное заключение, выводимое из общих правил, то противоположность этих двух принципов производит противоположность в наших мыслях п заставляет нас приписывать одно заключение рассудку, а другое -воображению. Общее правило, как более широкое п постоянное, приписывается рассудку; исключение, как более непостоянное и неопределенное, воображению.

Таким образом, между нашими общими правилами обнаруживается как бы некоторое противостояние друг другу. При появлении объекта, сходного с некоторой причиной в каких-нибудь очень значительных свойствах п обстоятельствах, воображение, естественно, дает нам живое представление обычного действия этой причины, хотя бы объект отличался от последней в самых существенных и самых действительных чертах. Таком первый способ влияния общих правил. Но когда мы рассматриваем этот акт нашего ума и сравниваем его с более общими п достоверными операциями нашего познания, то видим, что он носит неправильный характер п нарушает все наиболее твердо установленные принципы заключения, вследствие чего н отвергаем его. Таком второй способ влияния общих правил, подразумевающий осуждение первого. Иногда преобладает один, иногда другой в зависимости от настроения и характера действующего лица. Профаны по большей части руководствуются первым, люди мудрые вторым, а скептики, к своему удовольствию, могут наблюдать здесь новое замечательное противоречие в пашем разуме и видеть, как вся философия, чуть ли не ниспровергнутая одним из принципов

Глава 15.

203

человеческой природы, опять спасается благодаря новому применению того же принципа. Следование общим правилам это весьма пефилоеофский вид вероятного заключения, а между тем лишь путем следования им можем мы исправить как этот вид, так и все другие виды нефи-лософской вероятности.

Поскольку у нас есть примеры того, что общие правила оказывают влияние на воображение даже в противоположность рассудку, нас не должно удивлять, если мы увидим, что это действие усиливается, когда они соединяются с последней способностью, и заметим, что эти правила сообщают вызываемым ими идеям силу, превосходящую ту, которая свойственна всякой другой идее. Нее знают, что существует косвенный способ высказывания похвалы или порицания, гораздо менее оскорбительный, чем открытая лесть или критика. Несмотря на то, что человек с помощью подобных скрытых намеков может сообщить свое мнение с такой же несомненностью, как и открыто объявляя его, очевидно, что влияние этого мнения не одинаково сильно и действительно в обоих случаях. Лицо, бичующее меня при помощи скрытой сатиры, не пробудит во мне такого сильного негодования, как если бы оно прямо заявило мне, что я дурак и нахал, хотя и в первом случае я столь же хорошо понимаю смысл его слов. Указанное различие следует приписать влиянию общих правил.

Независимо от того, прямо ли оскорбляет меня кто-нибудь или же исподтишка намекает мне на свое презрение, я в обоих случаях непосредственно не воспринимаю его чувства или мнения, но узнаю о них лишь при помощи некоторых знаков, т. е. действий этого чувства. Итак, единственное различие между обоими случаями состоит в том, что при открытом обнаружении г нос го чувства данное лицо пользуется общепринятыми и обычными знаками, а при скрытом намеке па них более редкими и необычными. Действие, производимое этими обстоятельствами, состоит в том, что воображение, переходя от наличного впечатления к отсутствующей идее, совершает этот переход с большей легкостью и, следовательно, представляет соответствующий объекте большей силой в том случае, ког-да связь обычна и всеобща, чем и том, когда она более редка и необычна. В соответствии с этим открытое выражение наших чувств называется снятием маски, а тайный намек па наше мнение его маскировкой. Различие между двумя идеями, из которых одна порождается общей связью, а другая частной, можно сравнить с различием между

204

впечатлением и идеей. Это различие производит в воображении соответствующее действие на аффекты, причем указанное действие еще более усиливается благодаря следующему обстоятельству. Скрытый намек на гиен или презрение показывает, что у нас еще есть некоторое уважение к данному лицу и мы избегаем открыто оскорблять его. Это делает скрытую сатиру менее неприятной для нас, по и тут дело объясняется с помощью того же принципа. Ведь если бы какая-нибудь идея, па которую только намекают, не была слабее, то не считалось бы признаком большого уважения прибегать и первому способу высказывания.

Иногда, впрочем, грубость бывает менее неприятной, чем топкая сатира, потому что первая до известной степени вознаграждает нас за оскорбление в самый момент его нанесения, предоставляя нам справедливое основание для того, чтобы осуждать и и рези рать оскорбляющее нас лицо. Но и это явление объясняется при помощи того же самого принципа. Ведь почему мы осуждаем всякую грубую и оскорбительную речь? Не потому ли, что она противна благовоспитанности и гуманности? Но чем же она противна этим свойствам, как не большей своей оскорбительностью в сравнении е тонкой сатирой? Правила благовоспитанности осуждают все то, что прямо оскорбляет, все то, что причиняет заметное страдание лицам, с которыми мы разговариваем, или приводит их в смущение. После того как Это правило установлено, оскорбительная речь всеми порицается и причиняет нам меньшее страдание, потому что грубость и неучтивость такой речи внушают презрение к лицу, пользующемуся ею. Она становится менее неприятной именно в силу того, что сначала была более неприятной, а большая ее неприятность объясняется тем, что она дает нам повод к заключению на основании ясных и не подлежащих сомнению общих правил.

К этому объяснению различного влияния открытой и тайной лести или сатиры я прибавлю рассмотрение другого явления, аналогичного указанному. В вопросах, касающихся чести как мужчин, так и женщин, есть такие пункты, нарушение которых свет никогда не прощает, если оно совершается открыто и гласно, но чаще всего оставляет без внимания, если все приличия и видимость соблюдены и если само нарушение происходит тай по и скрытно. Даже те, кто достоверно знает, что проступок был совершен, легче прощают его, когда доказательства кажутся до некоторой степени косвенными и двусмысленными, чем когда последние прямы и несомненны. В обоих случаях у нас возни-

205

кает одна и та же идея и, собственно говоря, ее с одинаковым доверием воспринимает рассудок, тем не менее вли-яине се различно в силу различия к способе ее появления. Если же мы сравним оба этих случая, т. е. открытое н тайное нарушение законов чести, то обнаружим, что различие между ними состоит в следующем: в первом случае признак, па основании которого мы заключаем о достойном порицания поступке, единичен н сам по себе достаточен для того, чтобы стать основанием нашего заключения и суждения; тогда как в последнем случае признаки многочисленны и малодоказательны или же совсем недоказательны, если их не сопровождают многие мелкие, почти незаметные обстоятельства. Между тем, безусловно истинно, что всякое рассуждение всегда бывает тем убедительнее, чем оно цельнее и законченнее, стало быть, чем меньше труда оно доставляет воображению при собирании его частей и при переходе от них к коррелятивной идее, которая и представляет собой заключение. Работа мысли нарушает правильное течение чувств, как мы увидим ниже ; при ней идеи уже не поражает нас с такою живостью, а следовательно, не оказывает такого влияния па аффекты и воображение.

С помощью тех же принципов мы можем объяснить и следующие замечания кардинала де Ретца62 : есть много ве~ щей, относительно которых свет желает быть обманутым, и свет легче извинит человеку поступки, противные правилам, предписываемым его профессией и положением чем соответствующие речи. Проступок словесны и обычно более отчетлив и явен, чем проступок в действиях; последний всегда допускает массу смягчающих обстоятельств и не так ясно выражает намерения и цели действующего лица,

Итак, обобщая все сказанное, [мы можем заключить], что всякое мнение или суждение, недостигающее [степени] знания, имеет в качестве своего единственного источника силу и живость восприятия и что эти качества производят в пашем уме то, что мы называем ве-рой в существование объекта. Эти сила и живость наиболее ярко обнаруживаются в памяти, и поэтому паше доверие к правдивости указанной способности в высшей степени сильно и во многих отношениях par.no уверенности в любом демонстративном доказательстве. Следующей степенью этих качеств является та, кото-рая получается из отношения причины и действия; она

Часть V, глава 1.

206

также очень высока, особенно в тех случаях, когда мы знаем из опыта, что соединение объектов безусловно постоянно, п когда наличный объект вполне сходен с теми, которые уже известны нам из опыта. Но ниже этой степени очевидности есть еще много других, оказывающих па аффекты и воображение влияние, пропорциональное той степени силы и живости, которую они сообщают идеям. Переход от причины к действию мы совершаем в силу привычек, а живость, переносимую нами па коррелятивную идею, мы заимствуем из какого-либо наличного впечатления. Но если мы не наблюдали достаточного числа случаем?, которые могут породить сильную привычку, или если эти случаи противоположим друг другу, если сходство их несовершенно, если наличное впечатление слабо п темно, если опыт до некоторой степени изгладился из памяти, если связь зависит от длинной цели объектов, если заключения основаны на общих правилах, однако не соответствуют таковым, то во всех этих случаях очевидность уменьшается соответственно уменьшению силы и интенсивности идеи. Итак, вот какова природа суждения п вероятности.

Что придает особенную авторитетность изложенной мной теории помимо бесспорных аргументов, на которых основана каждая ее часть, так это согласованность этих частей друг с другом и необходимость одной для объяснения другой. Вера, сопровождающая нашу намять, одинакова по природе с, той, которая проистекает из наших суждений. Точно так же пет разницы между тем суждением, которое основано на постоянной н однообразной связи причин н действий, и тем, которое зависит от прерывающейся п неопределенной связи. И действительно очевидно, что при всех определениях, которые ум принимает па основании противоположных опытов, он сначала приходит в разлад с самим собой и склоняется то к той, то к другой стороне пропорционально числу тех опытов, которые мы наблюдаем н помним. Исход этой борьбы наконец решается в пользу той стороны, на которой мы наблюдаем преимущественное число таких опытов, по все же с некоторым уменьшением силы очевидности, пропорциональным числу противоположных опытов. Каждая из возможностей, из которых составляется вероятность, действует на воображение сама но себе, и наконец одерживает верх большая совокупность возможностей с сплои, пропорциональной ее преимуществу. Нее эти явления прямо приводят нас к вышеизложенной теории, п нам никогда не удастся дать им удовлетворитель

207

ное и связное объяснение на основании каких-нибудь иных принципов. Если мы не будем рассматривать эти суждения как действия привычки па соображение, то запута-емся в нескончаемых противоречиях и нелепостях.

ГЛАВА 14

об идее необходимой связи

Выяснив, каким образом мы выходим в своих рас-суждсниях за пределы своих непосредственных впечатлении и заключаем., что такие-то определенные причины должны иметь такие-то определенные действия, мы должны теперь вернуться назад и рассмотреть вопрос , который уже с самого начала встал перед, нами, но затем был оставлен в стороне, т. е. вопрос о том, в чем состоит наша идея необходимости, когда мы говорим, что два объекта необходимо связаны друг с другом. И в данном случае я повторю то, что мне уже часто приходилось высказывать, а именно, ввиду того что у пас пет такой идеи, которая не происходила бы от впечатления, мы должны найти какое-либо впечатление, дающее начало идее необходимости, если мы утверждаем, что такая идея действительно есть у пас. Чтобы .достичь этой цели, я рассматриваю, в каких объектах мы обычно предполагаем присутствие необходимости, и, обнаружив, что она всегда приписывается причинам и действиям, обращаюсь к каким-нибудь двум объектам, которые предполагаю находящимися в этом отношении, и исследую их во всех положениях, в каких они только могут находиться. Я замечаю непосредственно, что они смежны .друг другу во времени и пространстве и что объект, называемый нами причиной, предшествует тому, который мы называем действием. Однако ни один такой пример не дает мне возможности идти дальше, и я не в состоянии открыть между этими двумя объектами какое-нибудь третье отношение. Поэтому я расширяю круг того, что мной рассматривается, и охватываю несколько примеров, причем нахожу, что сходные объекты всегда находятся в сходных отношениях смежности и последовательности. Нa первый взгляд это, по-видимому, мало способствует моей цели. Размышление о нескольких примерах сводится лишь к повторению одних и тех же объектов, а следовательно, оно не может привести пас к новой идее. Однако в ходе дальнейшего исследо-

[См.] главу 2.

208

вания я обнаруживаю, что повторение не происходит одинаково в каждом случае, по порождает повое впечатление, а через посредство его и ту идею, которую п теперь исследую; ибо после частого повторения я вижу, что при появлении одного объекта привычка принуждает ум представлять обычный спутник этого объекта, и притом представлять последний более живо в силу отношения его к первому объекту. Таким образом, именно это впечатление, или принуждение, и дает мне идею необходимости.

Я не сомневаюсь в том, что эти следствия сразу же будут беспрепятственно приняты, так как они суть очевидные дедукции из уже установленных нами принципов, которые мы часто применяем в своих рассуждениях. В силу этой очевидности, присущей как нашим основным принципам, так и дедукциям из них, мы можем недостаточно осмотрительно согласиться и с заключением, причем будем воображать, что в последнем пет ничего необыкновенного п достойного пашей любознательности. По хотя такая неосмотрительность может облегчить принятие этого заключения, она же облегчает и его забвение; в силу этого я считаю нелишним предупредить, что мной только что был рассмотрен один из наиболее важных вопросов в философии, а именно вопрос о силе и действенности причин, в котором, по-видимому, так сильно заинтересованы все пауки. Подобное предупреждение, естественно, пробудит внимание читателя, и он пожелает получить более полное объяснение моей доктрины, равно как и тех аргументов, на которых она основывается. Желание это настолько разумно, что я не могу отказать в его удовлетворении, в особенности поскольку я надеюсь, что эти принципы но мере их рассмотрения будут приобретать все большую силу и очевидность.

Нет такого вопроса, который в силу своей важности, равно как и трудности, возбуждал бы больше споров среди представителей древней и повой философии, чем вопрос о действенности причин, или о том качестве, которое заставляет их действия следовать за ними. По мне кажется, что, прежде чем вступать в эти прения, философам не мешало бы рассмотреть саму идею той действенности, которая является предметом спора. Вот чего, по моему мнению, главным образом недостает в рассуждениях философов, и недостаток этот я постараюсь восполнить.

Я начну с замечания, что термины действенность (effcacy), деятельность (agency), сила (power), моим, (force), энергия, необходимость, связь (connecton)

209

и порождающее качество (productve qualty) почти равнозначны, а поэтому нелепо пользоваться одним из них для определения остальных. Это замечание позволит нам сразу же отбросить все обычные определения, которые филосо-фы давали силе и действенности; вместо того чтобы отыскивать эту идею в таких определениях, мы должны искать ее в впечатлениях, от которых она первоначально происходит. Если это сложная идея, она должна происходить от сложных, а если простая от простых впечатлении.

Наиболее общепринятое и популярное объяснение этого вопроса состоит, мне кажется, в следующем: узнав из опыта, что в материи встречаются некоторые новые порождения (productons), как-то: движения и изменения тела, и заключив, что где-нибудь должна быть сила, способная их породить, мы с помощью этого рассуждения приходим в конце концов к идее силы и действенности. Но чтобы убедиться в том, что это объяснение скорее популярное, чем философское, нам стоит только поразмыслить над двумя вполне очевидными принципами: во-первых, над тем, что разум сам но себе никогда не может дать начала первичной идее, а во-вторых, над тем, что разум, поскольку он отличается от опыта, никогда не может привести нас к заключению, что причина, или порождающее качество, абсолютно необходима для каждого начала существования. Оба этих соображения уже достаточно были выяснены нами, а следовательно, теперь мы не будем дольше останавливаться па них.

Я только выведу из них следующее: если разум никак не может дать начала идее действенности, то идея эта должна получаться из опыта, а именно из некоторых определенных примеров действенности, проникающих в наш ум через обычные каналы ощущение или рефлексию. Идеи всегда представляют соответствующие им объекты, или впечатления; и, наоборот, необходимы какие-либо объекты для того, чтобы дать начало любой идее. Итак, если мы претендуем па обладание точной идеей этой действенности, мы должны указать какой-нибудь пример, когда она легко могла бы быть подмечена умом, а ее операции ясно воспринимались бы нашим сознанием или ощущением. Отказываясь от этого, мы тем самым признаем, что данная, идея невозможна и фантастична; ведь принцип врожденных идей, который один только и мог спасти нас отстой дилеммы, уже был отвергнут, да и в настоящее время по-

210

чти единогласно отвергается всем ученым миром. Итак, паша ближайшая цель должна состоять в том, чтобы найти какое-либо естественное порождение, на примере которого проявление причины и ее действенность могли бы быть ясно представлены и схвачены нашим умом без опасения, что возникнет неясность пли ошибка.

Очень мало надежды па успех этого исследования подает нам необычайное разнообразие, которое мы обнаруживаем в мнениях философов, претендовавших на объяснение скрытой силы и энергии причин . Некоторые из них утверждают: тела действуют при помощи с, вое и субстанциональной формы; другие при помощи своих акциденций или качеств; третьи путем материи и формы; четвертые путем формы и акциденции; пятые -путем особых качеств и способностей, отличных от всего перечисленного. Все эти мнения в свою очередь смешиваются и варьируются на тысячу различных ладов, внушая нам сильное подозрение, что ни одно из них не обладает прочностью пли очевидностью и что предположение о действенности какого-либо из известных качеств материи совершенно лишено основания. это подозрение должно еще усилиться, если мы примем во внимание, что все эти принципы: субстанциональные формы, акциденции и способности в действительности не принадлежат к известным нам качествам тел, по оказываются совершенно непонятными и необъяснимыми. Недь очевидно, что философы никогда не прибегли бы к столь темным и недостоверным принципам, если бы нашли удовлетворение в других, ясных н понятных, в особенности же в данном вопросе, который должен быть доступен самому простому пониманию, если не прямо чувствам. Из всего этого мы можем заключить, что нет возможности показать на каком-либо примере принцип, в котором содержится сила и деятельность причины, и что наиболее утонченные умы столь же беспомощны в данном отношении, как и самые заурядные, Если кто-либо найдет нужным отвергнуть :>то утверждение, ему незачем беспокоить себя, придумывая какие-нибудь длинные рассуждения: он может сразу показать нам пример причины, па котором мы увидели бы силу, или действующий принцип, Мы часто бываем вынуждены прибегать к подобному вызову, так как в философии он является почти единственным способом доказательства отрицательного суждени

211