Часть 7.

Неудача, постигшая все попытки определить эту силу, привела наконец, философом к заключению, что привычная сила и действенность природы совершенно неизвестны нам и мы напрасно ищем их во всех известных качествах материи. Это мнение почти единогласно признают все философы, и взгляды их несколько различаются лишь в связи с теми следствиями, которые они выводят отсюда; ибо некоторые из философов, в частности картезианцы, установив в качестве принципа, что мы в совершенстве знакомы с сущностью материи, вполне естественно вывели отсюда, что она не обладает действенностью и сама по себе не может ни сообщать движение, ни производить какое-либо из тех действий, которые мы ей приписываем. Так как сущность материи состоит в протяжении и так как протяжение не содержит в себе актуального движения, а лишь подвижность, то они заключают отсюда, что энергия, производящая движение, не может содержаться в протяжении.

Это заключение приводит их к другому, которое они считают совершен но неизбежным. Материя, говорят они, сама но себе вполне бездеятельна и лишена всякой силы, при помощи которой она могла бы произвести, продолжить или сообщить движение. По так как эти действия воспринимаются нашими чувствами и так как сила, их производящая, должна где-то находиться, значит, она должна заключаться в Божестве, или в том Божественном Существе, которое по природе своей содержит в себе всяческое превосходство и совершенство. Итак, Боже-ство является первичным двигателем вселенной; оно не только первоначально сотворило материю и сообщило ей первичный импульс, но путем постоянного проявления своего всемогущества поддерживает ее существование и последовательно сообщает ей все те движения, формы и качества, которыми она обладает.

Это мнение, конечно, весьма любопытно и вполне достойно нашего внимания, но стоит нам па минуту задуматься о том, с какой целью мы отметили его, и мы увидим, что рассматривать его здесь совершенно излишне. Нами установлено в качестве принципа, что так как все идеи происходят от впечатлений, или некоторых предшествующих восприятий, то у пас не может быть идеи силы и дееспособности, если мы не в состоянии указать несколько примеров того, когда проявление этой силы воспринималось бы нами. Но так как эти примеры не могут быть найдены в телах, то картезианцы, пользуясь своим принципом врожденных идей, прибегли к Высшему Духу, или Бо

212

жеству, которое они считают единственным активным существом в мире и непосредственной причиной изменения материи. Однако так как мы признали принцип врожденных идей ложным, то отсюда следует, что предположение Ьожества не может помочь нам объяснить идею деятельности, идею, которую мы напрасно ищем во всех объектах, воспринимаемых нашими чувствами или внутренне сознаваемых нашими умами; ибо если всякая идея происходит от впечатления, то и идея Божества происходит из того же источника, и если ни одно впечатление, будь то впечатление ощущения или рефлексии, не содержит в себе силы, или действенности, то столь же невозможно открыть или даже вообразить подобный активный принцип и в Божестве. Итак, если эти философы заключили, что материя не может обладать каким-либо действующим принципом, ибо в ней невозможно открыть такой принцип, то подобный же ход рассуждения должен наставить их исключить этот принцип и из [идеи] высшего Существа. Если же они считают это мнение абсурдным и нечестивым; каково оно и есть в действительности, то я скажу им, как они могут избежать его, а именно им следует заключить с самого начала, что у них нет адекватной идеи силы, или действенности, как существующей в каком бы то ни было объекте: ведь они не могут найти пи единого примера ее ни в теле, ни в духе, пи в высших, ни в низших сущностях.

К этому же заключению неизбежно приводит и гипотеза тех философов 65, которые признают действенность вторичных причин и приписывают материи производную, но тем не менее реальную силу и энергию. Так как они признают, что эта энергия не заключается в каком-либо из известных качеств материи, то вопрос о происхождении ее идеи по-ирежиему остается открытым. Если у нас действительно есть идея силы, мы можем приписывать силу и неизвестному качеству; но так как невозможно, чтобы мы получали эту идею от неизвестного качества, и так как в известных нам качествах нет ничего такого, что могло бы ее произвести, то отсюда следует, что мы обманываем себя, когда воображаем, будто у пас есть подобная идея в том смысле, как мы се обычно понимаем. Нее идеи происходят от впечатлений и их представляют; у нас совсем пет такого впечатления, которое содержало бы в себе силу, или действенность, следовательно, у нас совсем нет идеи силы.

Некоторые утверждали, что мы чувствуем энергию, или силу, в собственном уме и что, приобретя, таким образом, идею силы, мы переносим ото качество на ма

213

терию, в которой не можем открыть его непосредственно. Движения нашего тела, а также мысли и чувства нашего ума, говорят они, подчинены воле, и нам больше некуда обращаться в своих поисках истинном идеи силы и мощи. По чтобы убедиться в том, насколько ошибочно это рассуждение, стоит только принять во внимание, что в коле, рассматриваемой нами здесь в качестве причины, так же мало может быть обнаружена связь с ее действием, как и в любой материальной причине связь с ее собственным действием. Мы не только по замечаем никакой связи между актом воли и движением тела, по признаем, что пет дей-ствия, которое труднее было бы объяснить, исходя из сил н сущности мысли и материи. Власть нашей поли над духом столь же малопонятна. Действие в данном случае отлично и отделимо от причины, и его нельзя было бы предвидеть, если бы мы не знали из опыта о постоянном соединении [воли н духа]. Мы повелеваем своим умом до известной степени, по за пределами этого теряем всякую власть над ним; и очевидно, что невозможно установить точные границы этой нашей власти иначе чем при помощи опыта. Словом, акты нашего ума в данном отношении тождественны актам материи. Мы воспринимаем только их постоянное соединение и никак не можем выйти за его пределы при помощи рассуждения. Ми в одном внутреннем впечатлении не содержится явной энергии более, чем ее имеется во внешних объектах. Итак, поскольку философы признают, что материя действует при помощи неизвестной силы, мы напрасно стали бы надеяться приобрести идею силы, рассматривая свой собственный ум66

Нами уже было установлено в качестве определенного принципа, что общие, или абстрактные, идеи не что иное, как единичные, рассматриваемые с определенной точки зрения, и что, думая о каком-нибудь объекте, мы не можем изъять из своей мысли все определенные степени его количества и качества, так же как не можем изъять их и из реальной природы вещей. Поэтому если бы мы обладали какой-либо идеей силы вообще, то мы должны были бы также быть в состоянии представить

То же несовершенство свойственно и нашим идеям о Божестве, по это не может оказать никакого влияния ни па религию, ни на этику. Порядок вселенной докалывает [существова духа, воля которого постоянно сопроиожда кой твари, всякого существа. Для обосно ничего больше и не требуется, и нам нет н особую идею силы и энергии Высшего Существа

214

себе некоторый определенный вид ее; а так как сила не может существовать сама но себе, по всегда рассматривается как атрибут некоторого бытия, или существования, то мы должны были бы быть в состоянии локализовать эту силу в каком-нибудь определенном существе, представляя себе это существо обладающим реальной силой, или энергией, благодаря чему некоторое определенное действие необходимо является результатом его деятельности. Мы должны ясно п определенно представлять себе связь между причиной и действием п быть в состоянии решить при первом же взгляде па то или иное из них, что оно должно или сопровождаться, или предваряться другим. Вот истинный способ представления определенной силы в определенном теле; по так как общая идея невозможна без единичной, то, значит, в случае невозможности второй и первая, очевидно, совсем не может существовать. Но пет ничего более очевидного, чем тот факт, что человеческий ум не может образовать такую идею двух объектов, которая позволила бы ему представить себе связь между ними или же отчетливо постигнуть ту силу, или действенность, которая их соединяет. Такая связь была бы равнозначна демонстративному доказательству и заключала бы в себе абсолютную невозможность того, чтобы один из объектов не следовал или по представлялся нам следующим за другим; но подобный род связи уже был отвергнут нами окончательно. Если кто-нибудь придерживается противоположного мнения и думает, что приобрел представление о силе, находящейся в каком-либо единичном объекте, то пусть он укажет мне этот объект. Но пока я но встречу такого лица, в возможности чего я отчаиваюсь, я но могу удержаться от следующего заключения: поскольку мы гонгом не в состоянии ясно представить себе, каким образом определенная сила может содержаться в определенном объекте, то мы обманываем гобя, воображая, будто можем образовать соответствующую общую идею.

Итак, из вгего сказанного мы можем заключить следующее: говоря, что какое-либо существо высшей или низшей природы обладает некоторой мощью или силой, пропорциональной некоторому действию, говоря о необходимой связи между объектами и предполагая, что эта связь зависит от действенности, млн энергии, которой обладает один из этих объектов, пользуясь всеми этими выражениями к указанном применении, мы в действительности по придаем им точного смысла, по лишь употребляем привычные слова, не соединяя с ними ясных п определенных идей. Однако более вероятно, что данные

215

выражения теряют здесь свой истинный смысл в силу неверного их применения, чем в силу того, что у них совсем нет никакого смысла; ввиду этого не метает снова рассмотреть вопрос, чтобы обнаружить, не можем ли мы открыть природу и происхождение тех идей, которые присоединяем к данным выражениям.

Предположим, что перед нами налицо два объекта, один их которых причина, а другой действие; ясно, что путем простого рассмотрения одного из этих объектов или же их обоих мы никогда не заметим той связи, которая их соединяет, и никогда не будем в состоянии решить с достоверностью, что между ними есть связь. Итак, мы приходим к идее причины и действия, необходимой свяли, силы, мощи, энергии и действенности не на основании какого-нибудь единичного примера, Если бы мы никогда ничего не видели, кроме совершенно отличных друг от друга единичных соединении объектов, мы никогда не были бы в состоянии образовать подобные идеи.

По опять предположим, что мы наблюдаем несколько примеров того, что одни и те же объекты всегда соединены имеете: мы тотчас же представляем себе, что между ними существует связь, и начинаем заключать от одного из них к другому. Таким образом, эта множественность сходных примеров оказывается самой сущностью силы, или связи, и является тем источником, откуда проистекает эта идея. Следовательно, чтобы понять идею силы, мы должны рассмотреть эту множественность больше ничего и не требуется, чтобы преодолеть затруднение, так долго смущавшее пас. Ибо я рассуждаю следующим образом: повторение совершенно сходных примеров само по себе никогда не может породить первичной идеи, отличной оттого, что может быть обнаружено в любом единичном примере, как это уже было замечено нами и как это с очевидностью вытекает из нашего основного принципа все идеи скопированы с впечатлений. Итак, поскольку сила является повой первичной идеей, которая не может быть обнаружена ни в одном примере и которая тем не менее возникает при повторении нескольких примеров, то отсюда следует, что повторение само по себе не производит данного действия, но что оно должно открыть нам или породить нечто новое, что являлось бы источником указанной идеи. Если бы повторение не открывало нам и не порождало чего-либо нового, оно могло бы только умножить наши идеи, но не могло бы ничего прибавить к их содержанию, полученному из наблюдения над, единичным примером. Таким обра-

216

зом, всякое прибавление (такое, как идея силы, или связи), порождаемое множественностью сходных примеров, скопировапо с каких-нибудь действий этой множественности и станет вполне понятным нам, когда мы поймем эти действия. Как только мы обнаружим, что повторение открывает нам или производит что-нибудь новое, в этом-то новом мы и должны будем поместить силу и нам незачем будет искать ее в каком-нибудь другом объекте.

Но прежде всего очевидно, что повторение сходных объектов в сходных отношениях последовательности и смежности не открывает нам ничего нового ни в одном из этих объектов, поскольку мы не можем вывести из этого повторения никакого заключения и не можем сделать его предметом ни демонстративного, ни вероятного заключения , как это уже было доказано. Предположим даже, что мы могли бы вывести отсюда некоторое заключение, в данном случае оно было бы бесполезно: ведь никакое заключение не может дать начала новой идее, каковой является идея силы, по, делая любое заключение, мы должны предварительно обладать ясными идеями, которые могут быть объектами нашего заключения. Представление всегда предшествует процессу познания, а когда первое неясно и второй недостоверен, когда одно отсутствует и другой не должен иметь места.

Во-вторых, очевидно, что повторение сходных объектов в сходных положениях не порождает ничего нового ни в этих объектах, ни в каком бы то ни было внешнем теле, ибо все легко согласятся с тем, что те различные примеры соединения сходных причин и действий, которыми мы обладаем, сами но себе совершенно независимы и что то сообщение движения, которое я наблюдаю теперь как результат столкновения двух биллиардных шаров, совершенно отлично от того, которое я наблюдал как результат подобного толчка год, тому назад. Эти толчки не оказывают влияния друг па друга, они вполне разделены но времени и месту, и один из них мог бы существовать и сообщать движение, хотя бы другого никогда не существовало.

Итак, постоянное соединение объектов и непрерывное сходство в их отношениях последовательности и смежности не открывает нам и не производит ничего нового в этих объектах, но сходство это дает начало идеям необходимости, силы и действенности. Таким образом, эти идеи не воспроизводят чего-либо такого, что принадлежит или

Глава 6.

217

может при надлежать постоянно соединенным друг с другом объектам. С каком бы точки зрения мы ни рассматривали этот аргумент, мы найдем его вплне неопровержимым. Сходные примеры, несомненно, являются первоначальным источником нашей идеи силы, или необходимости, хотя в то же время с помощью этого сходства они не оказывают влияния ни друг па друга, пи па каком-либо внешний объект. Итак, нам придется искать происхождение этои идеи в какой-либо другой области. Хотя различные сходные примеры, дающие начало идее силы, пе оказывают влияния друг па друга и никогда не могут породить в объекте нового качества, которое могло бы служить моделью этои идеи, однако наблюдение указанного сходства порождает покое впечатление в уме, вне-чатление, являющееся реальной моделью данной идем; ибо, после того как мы наблюдали сходе-то на достаточном количестве примером, мы непосредственно чувствуем, что наш ум вынужден переходить от одною из объектом к его обычному спутнику и представлять его благодаря этому отношению более живо. Это принуждение Является единственным действием сходства, а следовательно, оно должно быть тождественым силе, или действенности, идея которой возникает из этого сходства. Различные примеры сходных соединений приводят пас к понятию силы и необходимости. Примеры эти сами по себе существуют совершенно отдельно друг от друга и получают связь только в уме, который наблюдает их п собирает их идеи. Таким образом, необходимость есть действие указанного наблюдения; она пе что иное, как внутреннее впечатление ума, или принуждение к тому, чтобы переносить пашу мысль с одного объекта на другой. Если мы пе будем рассматривать необходимость с этой точки зрения, мы никогда не придем даже к самому отдаленному понятию о ней и не будем а состоянии приписать ее ни внешним, ни внутренним объектам, ни духу, ни телу, ни причинам, ни действиям.

Необходимая связь Между причинами и действиями является основанием нашего им иода от одних к другим. Основанием вывода является переход от впечатления к идее, порождаемый привычным соединением. Следовательно, необходимая связь и переход одно и то же.

Идея необходимости происходит от какого-либо впечатления. Но пи одно из впечатлений, доставляемых нашими чувствами, не может дать нам этой идеи; следовательно, она должна происходить от какого-либо внутреннего впечатления рефлексии. Нет другого внутреннего впе

218

чатления, которое имело бы отношение к данному вопросу, кроме порождаемой привычкой склонности переходить от какого-нибудь объекта к идее его обычного спутника. Следовательно, в этом и заключается сущность необходимости. И общем необходимость есть нечто существующее в уме, а не в объектах, п мы никогда пе составим о ней даже самой отдаленной идеи, если будем рассматривать ее как качество тел. Или у нас пет идеи необходимости, или же необходимость не что иное, как принуждение нашей мысли к переходу от причин к действиям п от действий к причинам сообразно их связи, известной нам из опыта.

Итак, подобно тому как необходимость, заставляющая дважды два равняться четырем или же три угла треугольника быть равными двум прямым углам, заключается исключительно в акте познания, в акте, с помощью которого мы рассматриваем п сравниваем данные идеи, так и необходимость, или сила, соединяющая причины и действия, заключается в принуждении ума к переходу от одних к другим. Действенность, пли энергия, причин не находится ми в самих объектах, ни в Божестве, ни в соединении этих двух принципов она всецело принадлежит душе, рассматривающей связь двух или большего числа объектов во всех прошлых примерах. Вот где лежит реальная сила причин, равно как их связь п необходимость.

Я сознаю, что из всех парадоксов, которые я уже имел и буду иметь случай высказать в своем трактате, настоящий самый сильный; только прибегнув к основательным доказательствами рассуждениям, я могу надеяться па то, что он будет принят п победит застарелые предубеждения человеческого рода. Прежде чем примириться с этой доктриной, сколько раз придется нам повторять себе, что простое восприятие двух объектов или актов, в каком бы отношении друг к другу они пи были, никогда не может дать нам идеи силы, или связи, между ними; что эта идея происходит от повторения их соединения; что это повторение не открывает нам и пе производит ничего в объектах, но только влияет при помощи порождаемого им привычного перехода па ум; что этот привычный переход, следовательно, то же самое, что сила и необходимость, которые, стало быть, являются качествами восприятий, а не объектов, качествами, внутренне чувствуемыми пашей душой, а не наблюдаемыми внешним образом в телах. Обыкновенно все исключительное вызывает удивление, которое тотчас же переходит в сильную степень уважения или презрения в зависимости от того, одобрям мы или не одобряем предмет. Хотя вышеизло

219

женное рассуждение кажетея мне лично кратчайшим и решающим, однако я очень боюсь, что у читателей возобладает обычный склад мыслей, в силу чего они с предубеждением отнесутся к моей доктрине.

И тот противоположный склад мыслей легко может быть объяснен. По общему наблюдению нашему уму свойственно сильное стремление распространяться на внешние объекты и соединять с ними р шлпчныс внутренние впечатления, которые они вызывает и которые всегда появляются в то самое время, когдд эти объекты открываются нашим чувствам. Так, ввидуггого что некоторые :шуки и запахи всегда сопровождаю' известные видимые объекты, мы, естественно, воображаем связь между dtmh объектами и качествами, и притом даже пространственную связь, хотя эти качества oприроде своей не «.опускают такой связи и в действительности не существуют нигде. Но об этом будет сказано k дробнее впоследствии . Между тем достаточно отметить что та же самая склонность является причиной того, почему мы считаем, что необходимость и силазаключа! >тся в рассматриваемых нами объектах, а не в рассматрг вающем их уме, считаем, несмотря па то что не можем (оставить себе даже самой отдаленной идеи этого качс( та, если не признаем его принуждением нашего ума к переходу от идеи какого-либо объекта к идее его обыч юго спутника.

Но хотя это единственное разумное объяснение, которое мы можем дать пеЛбходимости, противоположное представление так внедрилось в наш ум в силу вышеупомянутых пришитом, что Ное мнение, несомненно, будет признано многими нелеп'»m и странным. Как! Действенность причин заключается \ принуждении ума? Как будто причины не действуют совершенно независимо от ума и как будто они не продолжали бы действовать, даже если бы не существовало у Met1', созерцающего их или рассуждающего о них. Мысль некоей деятельности, конечно, может зависеть от причин, 'o не причины от мысли. »)то значило бы извращать порядок природы и превращать во вторичное то, что в дейетви 'елыюети первично. Каждому деист-викнчмугвеччтвует про юрциопальиая сила, н сила эта должна быть помещена и действующем теле. Ксли мы отнимем силу у одной причины, мм1 должны будем приписать ее другой. По отнять ее у всех причин и приписать существу, все отношение которого к Причинам и действиям исчерпывает-

Часгь V,

220

ся тем, что оно их воспринимает, o.n. абсурд, противоречащий самым достоверным принципам человеческого разума.

Я могу ответить па все указанные аргументы только следующее: это весьма похоже на то, как если бы слепой нашел крайне нелепым предложение, что красный цист не тождествен звуку трубы, а свет плотности. Ксли у нас в действительности нет идеи силы, или действенности, как находящейся в каком-нибудь объекте или же идеи реальной связи между причинами и действиями, то совершенно бесполезно доказывать, что действенность необходима для каждого действия. Мы сами не понимаем смысла своих слов, когда говорим таким образом, и бессознательно смешиваем идеи, совср) пен по отличные друг от друга. Конечно, я готов допустить, что и в материальных, и в нематериальных объектах могут быть различные качества, с которыми мы совершенно не знакомы, и если нам нравится называть их сплои, или действенностью, то мир от ;>того не пострадает. Но если, вместо того чтобы подразумевать под, терминами сила и действенность эти неизвестные качества, мы будем понимать под ними нечто такое, о чем у нас есть ясная идея, но что пеприложимо к объектам, которым мы приписываем :>ти термины, то возникнут неясности и заблуждения и мы окажемся уведенными в сторону ложной философией. Ото и случается, когда мы переносим определение нашей мысли па внешние объекты и предполагаем между ними некоторую реальную и постижимую связь, тогда как это качество может принадлежать только уму, рассматривающему объекты.

Ксли же мне скажут, что действия природы независимы от нашей мысли и рассуждений, то я соглашусь с этим: ведь я уже отметил, что объекты находятся в отношениях смежности и последовательности друг к/фугу, что на многих примерах можно наблюдать, как сходные объекты «ступают в сходные отношения, и что все :>то независимо от актов познания н предшествует познанию. По если мы идем дальше и приписываем силу, или необходимую связь, этим объектам, то эту последнюю мы никогда не можем наблюдать и них, но должны заимствовать указанную идею из того, что чувствуем внутренне, когда рассматриваем эти объекты. Л настолько последователен, что готов при помощи утонченного, по легко и ре дета ним о го оборота мысли предложить излагаемое здесь рассуждение s качестве примера того, что мной доказывается.

Когда какой-либо объект воспринимается нами, он

221

непосредственно сообщает уму живую идею того объекта, который обычно сопровождает его, это-то определение нашего ума и составляет необходимую связь между данными. объектами. Но если мы изменяем точку зре-ния п переходим от объектов к восприятиям, то к таком случае впечатление следует рассматривать как причину, а живую идею как действие, причем их необходимая связь состоит в том новом определении, которое мы ощущаем при переходе от идеи первой к идее второго. Принцип связи наших внутренних восприятии столь же непонятен, как принцип связи между внешними объектами, и мы узнаем о нем не иначе как из опыта. Но природа и действия опыта были уже достаточно рассмотрены п выяснены памп. Опыт никогда не дает нам возможности ознакомиться с внутренним строением или с действующим принципом объектов, он только приучает ум переходить от одного объекта к другому.

Теперь настало время собрать все отдельные части нашего рассуждения и, соединив их воедино, дать точное определение отношения причины и действия, составляющего предмет настоящего исследования. Порядок, принятый нами, т. е. рассмотрение наших заключений, исходящих из данного отношения, до объяснения самого отношения, не был бы извинителен, если бы можно было воспользоваться иным методом 67. Но ввиду того что природа данного отношения так сильно зависит от природы указанных заключений, мы вынуждены были прибегнуть к эго-му, по-видимому, превратному способу, а также воспользоваться некоторыми терминами, прежде чем оказались в состоянии в точности определить их или же установить их значение. Теперь же мы исправим эту ошибку, дав точное определение причины и действия.

Можно дать этому отношению два определения, которые отличаются друг от друга только тем, что представляют различный взгляд па один и тот же предмет, заставляя пас рассматривать указанное отношение пли как философ-ское, или как естественное, или как сопоставлен не двух идей, или как ассоциацию между ними. Мы можем определить Причину как объект, предшествующий другому oбъек-

ту и смежный ему, причем все объекты, сходные с первым, находятся в одинаковых отношениях предшествовании и смежности к тем объектам, которые сходны со вторым. Если это определение признают неправильным, так как в него входят объекты, чуждые причине, то мы можем заменить его другим определением, а именно причина есть

222

объект, предшествующий другому объекту, смежный ему и так с ним соединенный, что идея одного их них определяет ум к образованию идеи другого, а впечатление одного к образованию более живой, идеи другого. Если указанное определение также будет отвергнуто па том же основании, то я не знаю иного средства помочь горю, кроме того, чтобы люди, обнаруживающие такую щепетильность, дали вместо моего определения другое, более точное. Что же касается меня, то я должен сознаться в своей неспособности осуществить подобное предприятие. Исследуя крайне точно те объекты, которые обычно называются причинами и действиями, я обнаруживаю при рассмотрении одного примера, что одни объект предшествует другому и смежен ему; переходя же к рассмотрению нескольких примеров, я обнаруживаю лишь, что сходные объекты постоянно становятся в сходные же отношения последовательности п смежности. Далее, рассматривая влияние этой постоянной связи, я замечаю, что подобное отношение никогда не может быть объектом заключения и может действовать па ум лишь при помощи привычки, которая вынуждает воображение переходить от идеи одного объекта к идее его обычного спутника и от впечатления одного к более живой идее другого. Какими бы необычными ни казались эти взгляды, я считаю бесполезным прибегать к дальнейшему исследованию или разбору этого вопроса и буду брать их за основание в качестве установленных принципов.

Прежде чем покончить с разбираемым вопросом, не мешает сделать из пего несколько выводов, при помощи которых мы можем устранить некоторые предубеждения и общераспространенные ошибки, пользовавшиеся очень сильным преобладанием в философии. Во-первых, мы можем вывести из вышеизложенной доктрины, что все причины однородны и что, в частности, пет никаких оснований для различия, которое мы иногда проводим между причинами действующими п причинами sne qua non или между причинами действующими, формальными, материальными, образцовыми (exemplary) и целевыми. Так как наша идея Действенности имеет своим источником постоянное соединение двух объектов, то всюду, где наблюдается такое соединение, причина является действующей, а где его не наблюдается, не может быть никакой причины. На том же основании мы должны отвергнуть п различие причины и повода, если считается, что эти слова обозначают нечто существенно различное. Если под, тем, что мы называем поводом, подразумевается постоянное соединение, значит,

223

он настоящая причина, если же нет, стало быть, им вовсе не обозначается отношение и па нем нельзя основать аргумент или заключение.

Во-вторых, тот же способ рассуждения приводит пас к выводу, что существует только один род необходимости, так же как существует только один род причины, п что обычное различение между моральной (moral) и физической необходимостью не имеет никакого основания в природе. Это ясно из вышеприведенного объяснения необходимости. Физическая необходимость состоит в постоянном соединении объектов и в принуждении ума, а отсутствие этих условий равносильно случайности. Объекты должны быть или соединены, или по соединены, а ум должен быть или принужден, или нет к переходу от одного объекта к другому значит, невозможно допустить среднее между случайностью и абсолютной необходимостью. При ослаблении этого соединения и этого определения вы не изменяете природу необходимости: ведь даже в применении к действиям тел указа иные условия могут обладать различными степенями постоянства и силы, не порождая, однако, особого вида отношения необходимости;

То различие, которое мы часто проводим между силой и ее проявлением (exercse), также не имеет основания.

В-третьих, мы теперь уже вполне в состоянии преодолеть отвращение, столь естественно питаемое нами к рассуждению, при помощи которого мы старались доказать выше, что необходимость причины каждого начала существования не обоснована какими-либо демонстративными или интуитивными аргументами. Это мнение уже не покажется странным после вышеизложенных определений. Если мы определим причину как объект, предшествующий другому объекту и смежный ему, причем все объекты, сходные с первым, находятся в одинаковом отношении предшествования и смежности с теми объектами, которые, сходны со вторым, то легко будет представить себе, что нет абсолютной или метафизической необходимости, чтобы каждое начало существования сопровождалось подобным объектом. Если мы определим причину как объект, предшествующий другому объекту, смежный ему и так соединенный с ним в воображении, что идея одного определяет ум и образованию идеи другого, а впечатление одного к образованию более живой идеи другого, мы найдем еще меньше препятствий к тому, чтобы согласиться с этим мнением. Такое влияние на ум само но

224

себе совершенно необычно и непонятно, п мы можем убедиться в его реальнсти только па основании опыта и наблюдения.

В качестве четвертого вывода прибавлю, что мы никогда не можем верить в существование объекта, идеи которого не в состоянии образовать. Поскольку все паши заключения относительно существования основаны па причинности, а все наши заключения относительно причинности па известном нам из опыта соединении объектов, а не на каком-либо рассуждении или размышлении, следовательно, тот же опыт должен дать нам представление об этих объектах и тем самым лишить всякой таинственности наши заключения. Этот вывод таге очевиден, что едва ли даже заслуживал бы нашего внимания, если бы мы по надеялись с его помощью устранить некоторые возражения, которые могут возникнуть по поводу следующих ниже рассуждений относительно материи и субстанции. Едва ли нужно отмечать, что полного знания объекта по требуется, а нужно лишь знание тех его качеств, в существование которых мы верим,

ГЛАВА 15

правила для суждения о причинах и действиях

Согласно вышеизложенной доктрине, нет таких объектов, которые мы могли бы при помощи простого их рассмотрения, не прибегая к опыту, определить как причины других объектов; но нет и таких, которые мы точно так же могли бы с достоверностью определить как не являющиеся причинами других объектов. Что угодно может произвести что угодно. Творение, уничтожение, движение, разум, желание все это может произойти как друг от друга, так и от всякого другого доступного воображению объекта. Да это и не покажется нам странным, если мы сравним два вышеобъяенеппых принципа, согласно которым причинность определяется постоянным соединением объектов и, собственно говоря, нет противоположные друг другу объектов, кроме существования и несуществования . Когда объекты не противоположны, ничто не мешает им находиться в том постоянном соединении, от которого всецело зависит отношение причины п действия.

Так как все объекты могут стать причинами или действиями друг друга, то не мешает установить некоторые

[См.] часть 1, главу 5. 8 3ак. 155

225

общие правила, при помощи которых мы могли бы распознавать, когда они действительно оказываются таковыми.

1. Причина и действие должны быть смежными друг

другу в пространстве и времени.

2. Причина должна предшествовать действию.

3. Между причиной и действием должна быть постоянная связь. Это качество главным образом и конституирует отношение.

4. Одна и та же причина всегда производит одно и то же действие, а одно и то же действие всегда вызывается одной и той же причиной. Принцип этот мы получаем из опыта, и он является источником большинства наших философских суждении. Ибо, открыв при помощи ясного опыта причины или действия какого-нибудь явления, мы непосредственно распространяем свое наблюдение на все явления подобного рода, не дожидаясь того постоянного повторения, которое дало начало первичной идее этого отношения.

5. В зависимости от только что изложенного принципа находится еще одни принцип, а именно когда различные объекты производят одно и то же действие; это

происходит при посредстве какого-либо качества, общего

им всем. Ведь если сходные действия предполагают сходные

причины, то мы должны всегда приписывать причинность тому обстоятельству, в котором мы замечаем сходство.

6. Следующий принцип зиждется на том же основании. Различие в действиях двух сходных объектов должно зависеть от той особенности, в силу которой они различаются. Ведь если сходные причины всегда производят сходные действия, то каждый раз, как мы видим свое ожидание обманутым, мы должны заключать, что эта неправильность происходит от какого-нибудь различия в причинах.

7. Когда какой-либо объект увеличивается или уменьшается в зависимости от увеличения или уменьшения его причины, то его надо рассматривать как сложное действие, которое происходит от соединения нескольких различных действий, производимых несколькими различными частями причины. Мы предполагаем в таком случае, что отсутствие или присутствие одной части причины всегда сопровождается отсутствием или присутствием соответствующей части действия. Такое постоя иное соединение в достаточной степени доканывает, что одна часть является причиной другой. Мы должны, однако, остерегаться выводить такое заключение из небольшого числа опытов. Некоторая степень тепла

226

доставляет нам удовольствие; если вы уменьшите эту степень, то и удовольствие уменьшится, но отсюда не следует, что если вы увеличите» ее за пределы известной степени, то и удовольствие также увеличится, ибо мы убеждаемся, что последнее переходит [тогда] в боль.

8. Восьмое, и последнее, правило, которое я отмечу, состоит в том, что объект, существующий в течение некоторого времени как вполне проявляющий все свои качества и не производящий определенного действия, не является единственной причиной этого действия, по нуждается в помощи какого-нибудь иного принципа, способного высвободить его силу и деятельность. Ведь если сходные действия необходимо следуют за сходными причинами, смежными им во времени и пространстве, то разделение их, хотя бы на мгновение, доказывает неполноту причин.

Вот и вся логика, которой я считаю нужным воспользоваться в своем исследовании; быть может, даже все указанное не было особенно необходимо и могло быть заменено естественными принципами нашего познания. Наши схоластики мудрецы и логики не так уж сильно превосходят обыкновенных людей разумом и искусством рассуждения, чтобы пробудить в пас охоту подражать им, т. е. вводить в философию в качестве руководства для наших суждений длинную систему правил и предписаний. Все подобного рода правила очень легко изобретаются, но применять их крайне трудно; и даже основанная на опыте философия, по-видимому наиболее естественная и простая, требует крайнего напряжения человеческого рассудка. Всякое явление природы очень сложно и изменяется в зависимости от такого количества различных обстоятельств, что, желая дойти до решающего фактора, мы должны тщательно отделить все лишнее и исследовать при помощи новых опытов, всякое ли особенное обстоятельство в первом опыте было для него существенно. Эти новые опыты подлежат подобному же обсуждению, так что для того, чтобы привести наше исследование к концу, требуется крайнее постоянство, а для того, чтобы выбрать истинный путь среди многих, открывающихся нам, крайняя проницательность. По если так обстоит дело даже в естественной философии, то тем более это относится к моральной философии, где существует гораздо большая сложность обстоятельств и где все те взгляды и чувства, которые существенны для любого акта нашего ума, так запутанны и туманны, что часто ускользают от самого тщательного нашего внимания, причем не только причины

227

их необъяснимы, но и само существование их неизвестпо. Боюсь, как бы незначительность результатов моих собственных исследований не придала этому замечанию вид скорее извинения, чем похвальбы.

Если что и и состоянии дать мне уверенность в этом отношении, так это возможно большее расширение сферы моих опытов, в силу чего, быть может, не мешает рассмотреть здесь способность суждения не только у людей, но и у животных.

ГЛАВА 16

о рассудке животных

После отрицания очевидной истины нет ничего более нелепого, чем излишнее старание ее защитить; но ни одна истина не кажется мне более очевидной, чем та, что не только люди, но и животные обладают способностью мышления и рассудка (reason). Аргументы в пользу этого настолько ясны, что не могут ускользнуть от самого тупого и невежественного человека.

Мы сознаем, что, приспосабливая средства к целям, руководствуемся рассудком и намерением и все те наши поступки, которые направлены на то, чтобы обеспечить самосохранение, доставить себе наслаждение и избежать страданий, совершаются нами не бессознательно и неслучайно. Поэтому когда мы видим на миллионах примеров, что другие существа совершают сходные поступки и подчиняют их сходным целям, то все наши принципы рассудка и вероятности с непреодолимой силой склоняют пае к вере в существование сходной причины. Но моему мнению, пет необходимости подтверждать этот аргумент путем перечисления частностей. Мри малейшем внимании с нашей стороны мы найдем их больше, чем требуется. Сходство между действиями животных и людей в данном случае так полно, что любое действие первого попавшегося животного доставит нам неоспоримый аргумент в пользу нашей доктрины.

Доктрина эта столь же полезна, как и очевидна; она дает нам нечто и роде пробного камня, с помощью которого мы можем подвергать испытанию всякую теорию, принадлежащую к данной области философии. На основании сходства внешних актов животных с теми, которые совершаются нами, мы судим о таком же сходстве между их и нашими внутренними актами; если же мы сделаем еще шаг, руководствуясь тем же принципом рассуждения, то придем к следующему выводу: поскольку

228

их и наши внутренние акты сходны, то н причины, от которых происходят тс и другие, тоже4 должны быть сходными. Итак, если высказывается гипотеза, объясняющая какую-либо умственную операцию, общую людям и животным, то эта гипотеза должна быть применима как к тем, так и к другим; и если всякая истинная гипотеза выдержит ото испытание, то я решаюсь утверждать, что всякая ложная гипотеза потерпит при этом фиаско. Обычным недостатком теорий, которыми пользовались философы для объяснения актов нашего ума, является приписывание мышлению каком -то утонченности и изощренности, превышающей способности не только животных, но даже детей и обыкновенных людей, хотя те и другие способны испытывать такие же эмоции и аффекты, как и лица величайшей гениальности и величайшего ума. Такая ухищренность ясно доказывает ложность любой теории, тогда как простота доказывает, наоборот, ее истинность.

Итак, подвергнем этому решительному испытанию нашу теорию о природе познания и посмотрим, объясняет Л М она рассудочную деятельность животных так же, как она объясняла суждения людей.

С этой целью мы должны отличать обыкновенные действия живсушых, по-видимому не превышающие их обычных способностей, от тех более исключительных примеров прозорливости, которую он и иногда обнаруживают, когда дело идет об. их самосохранении или о продолжении их рода. Собака, избегающая огня и пропастей, сторонящаяся незнакомых людей и ласкающаяся к своему хозяину, даст нам пример первого. Птица, с такой заботливостью и аккуратностью выбирающая место и материалы для своего гнезда и сидящая на яйцах должный промежуток времени и в надлежащее время года с такими предосторожностями, которые под стать любому химику при самом тщательном опыте, является ярким примером второго.

Относительно первых действий я утверждаю, что они являются результатом суждения, которое и само по себе не отличается от суждений, свойственных человеку, да и основано на тех же принципах. Прежде всего необходимо, чтобы у животных было какое-нибудь наличное впечатление памяти, или чувств, которое может стать основанием их суждений, На основании интонации голоса своего хозяина собака заключает о его гневе и угадывает ожидающее ее наказание. На основании особого ощущения, поражающего ее обоняние, она заключает что дичь находится неподалеку от нее.

229

Вo-вторых, заключение, извлекаемое собакой из на личного впечатления, основано на опыте п наблюдения соединения объектом в прошлых примерах. Если вы будете разнообразить этот опыт, она будет изменять п свои суждения. Сделайте так, чтобы побои следовали один раз за одним каким-нибудь знаком или движением, а в другой раз за другим, и собака поочередно будет делать различные заключения, каждый раз сообразно своему последнему опыту.

Пусть теперь философ сделает опыт и попытается объяснить тот умственный акт, который мы называем верой, а также описать принципы, из которых последний проистекает, не прибегая к влиянию привычки на воображение; п пусть его гипотеза будет одинаково при-ложима как к людям, так и к животным; пусть он сделает это, и я обещаю примкнуть к его мнению. По в то же время я требую для равенства условий, чтобы п моя теория, если она окажется единственной отвечающей данным требованиям, была признана вполне удовлетворительной и убедительной. А что она действительно оказывается единственной, это очевидно почти без всякого рассуждения. Животные, несомненно, никогда не воспринимают реальной связи между объектами; следовательно, они выводят одно из другого на основании опыта. Никакие аргументы не могут принести их к общему заключению, что те объекты, с которыми они еще не знакомы из опыта, сходны с теми, которые они знают па основании опыта. Следовательно, опыт действует на них только через посредство привычки, lce это было достаточно выяснено и в применении к человеку; но в применении к животным уже нельзя подозревать ни малейшей ошибки; а это, надо признаться, является сильным подтверждением или скорее неоспоримым доказательством моей теории.

Силу привычки, примиряющей нас с любым явлением, лучше всего доказывает то, что люди не удивляются операциям собственного рассудка, восхищаясь в то же время инстинктом животных и находя затруднительным объяснение последнего только потому, что он не может быть сведен к тем же принципам. Однако при правильном взгляде надело рассудок оказывается не чем иным, как изумительным п непонятным инстинктом наших душ, который проводит пас через некоторый ряд, идей и снабжает их определенными качествами в зависимости от их

230

и от их отношений в каждом отдельном случае. Правда, этот инстинкт имеет своим источником прошлое наблюдение п опыт; но может ли кто-нибудь указать последнее основание, в силу которого прошлый опыт и наблюдение производят такое действие или же в силу которого его должна производить сама природа? Все, что производится привычкой, конечно, может быть произведено и природой; более того, привычка есть не что иное, как один из принципов природы, п всей своей силой она обязана этому происхождению

231

О СКЕПТИЧЕСКОЙ И О ДРУГИХ ФИЛОСОФСКИХ СИСТЕМАХ

ГЛАВА 1

о скептицизме no отношению к разуму

Правила всех демонстративных наук достоверны и непогрешимы, но, когда мы применяем эти правила на практике, наши подверженные погрешностям и ненадежные способности легко могут отступить от них и ввести пас в заблуждение. В силу этого при каждом заключении мы должны составлять повое суждение, чтобы проверять или контролировать свое первоначальное суждение или веру; при этом мы должны охватывать взором, так сказать, историю всех тех случаев, в которых мы обманывались в нашем познании, и сравнивать их с теми, в которых свидетельство его было правильно и истинно. Мы должны рассматривать свои разум как некоторого рода причину, но отношению к котором истина является естественным действием, но притом таким действием, которое часто может быть задержано благодаря вмешательству других причин п непостоянству наших умственных сил. Таким образом, всякое знание вырождается в вероятность, которая бывает большей или меньшей в зависимости от нашего знакомства на опыте с правдивостью или обманчивостью нашего познания и от простоты или сложности разбираемого вопроса.

Нет такого алгебраиста или математика, который был бы настолько сведут, в своей науке, чтобы вполне доверять любой истине тотчас же после ее открытия или же смотреть на нее иначе, чем па простую вероятность. С каждым новым обозрением доказательств его доверие увеличивается, но еще более увеличивается оно при одобрении его друзей и достигает высшей степени в случае общего признания и одобрения всем ученым миром. Очевидно, однако, что такое постепенное возрастание умеренности есть не что иное, как прибавление новых вероятностей, и что

232

возрастание это порождается ПОСТОЯННОЙ связью причин п действий в соответствии с прошлым опытом и наблюдением.

Желая быть вполне уверенными в правильности сколько-нибудь длинных или важных счетов, купцы редко полагаются па непогрешимую очевидность чисел, но, пользуясь каким-нибудь искусственным способом счисления, достигают новой вероятности помимо том, которая основана на искусстве и опытности счетчика. Конечно, п последняя вероятность имеет свою степень, правда степень непостоянную и изменяющуюся в зависимости от степени опытности счетчика и длины счета. Но если никто не станет утверждать, что при длинных вычислениях паша уверенность превышает вероятность, то я спокойно могу высказать мнение, что вряд ли есть вообще какое-нибудь положение, касающееся чисел, относительно которого паша уверенность могла бы быть сильнее. Ведь путем постоянного сокращения можно свести самый длинный ряд слагаемых к самой простой задаче сложению двух чисел. Но, предположив это, мы увидим, что нет возможности практически указать точные границы знания и вероятности или же открыть то определенное число, на котором кончается одно и начинается другая. Между тем знание и вероятность столь противоположны, столь несогласуемы друг с другом, что не могут незаметно переходить друг в друга, и это потому, что они не могут делиться, по должны быть или полностью налицо, или же совершенно отсутствовать. Кроме того, если бы какой-нибудь один случай сложения был достоверен, то и каждый был бы таковым, а следовательно, и целое, или вся сумма, было бы достоверным, если только целое не может быть отличным от суммы своих частей. Я чуть было не сказал, что это [рассуждение] достоверно, но мне приходит на ум, что оно должно ограничивать и себя так же, как оно ограничивает всякое другое рассуждение, и так же должно из знания вырождаться в вероятность.

Но если всякое знание сводится к вероятности и становится в конце концов однородным но природе с той очевидностью, которой мы довольствуемся в обыденной жизни, то теперь мы должны исследовать этот последний вид суждения и посмотреть, па какой основе он зиждется.

[Приходя] к каждому суждению, которое мы можем вынести как относительно знания, так и относительно вероятности, мы всегда должны исправлять свое первоначальное суждение, основанное па рассмотрении природы объекта, при помощи другого, основанного на

233

рассмотрении природы нашего познания. Несомненно, что человек, обладающий здравым рассудком и большой опытностью, должен быть и обычно бывает более уверен в своих мнениях, чем человек глупый и невежественный, и что мнения наши даже в наших собственных глазах обладают различными степенями авторитетности в зависимости от степени нашей рассудительности и опытности. По и у са-

никогда не бывает полной: ведь даже такой человек должен сознавать, что в прошлом он сделал много ошибок и может опасаться таковых же в будущем. Таким образом, возникает новый вид, вероятности, служащий для исправления первого, а также для установления его точного критерия и степени [достоверности] . Подобно тому как демонстративное знание подчинено контролю вероятности, так и вероятность может быть подвергнута новому исправлению при помощи рефлективного акта нашего ума, причем нашим объектом становится природа нашего познания и заключение, выводимое нами из этой первой вероятности. Обнаружив, таким образом, в каждой вероятности помимо той основной неопределенности, которая заложена в самом предмете, еще новую, обусловливаемую слабостью нашей способности суждения и установив взаимные отношения этих неопределенностей, мы вынуждены но требованию нашего разума прибавить сюда новое сомнение, основанное па возможности ошибки при оценке истинности и достоверности наших способностей. Это сомнение немедленно приходит па ум, и мы не можем уклониться от его разрешения, если желаем в точности следовать своему разуму. Но хотя это разрешение и оказалось бы благоприятным для нашего предыдущего суждения, однако, будучи основанным только на вероятности, оно должно еще более ослабить первоначальную очевидность, само же снопа должно быть ослаблено четвертым сомнением подобного рода и т. д. n nfnlum, пока наконец от первоначальной вероятности не останется ничего, какой бы большой мы ни предположили ее и как бы мало ни было ее уменьшение при каждой повой неопределенности. Ни один конечный объект не может уцелеть, когда его уменьшение продолжается n nfnlum, и даже самое большое количество, доступное воображению человека, должно быть таким путем сведено па нет. Как бы сильна пи была паша первоначальная вера, она неизбежно должна быть утрачена, подвергшись такому количеству все новых и новых проверок, каждая из которых отнимает кое-что от ее силы и энер-

234

гии. Думая об естественной погрешности своего суждения, я меньше доверяю своим мнениям, чем когда я только рассматриваю те объекты, относительно которых рассуждаю; если же я пойду еще дальше и буду подвергать анализу каждое свое суждение о собственных способностях, то результатом тгого, согласно требованию всех правил логики, будет безостановочное уменьшение и наконец полное исчезновение веры и очевидности.

Если бы меня спросили теперь, искренне ли мое согласие с аргументом, который я, по-видимому, так стараюсь внедрить, и действительно ли я принадлежу и числу скептиков, считающих, что все недостоверно и наш рассудок ни к чему не может применять никаких мерил истинности и ложности, то я ответил бы, что вопрос этот совершенно излишен и ни я, ни кто-либо другой никогда не придерживался этого мнения искренне и постоянно. Природа в силу абсолютной и непреложной необходимости предписала нам высказывать суждения, так же как она предписала нам дышать и чувствовать, и мы столь же мало можем воздержаться от того, чтобы представлять некоторые объекты в более отчетливом и ясном виде в силу их привычного соединения с некоторым наличным впечатлением, как и от того, чтобы мыслить, когда мы находимся в состоянии бодрствования, и видеть окружающие нас тела, когда мы обращаем па них взор при ярком солнечном свете, всякий, кто старался опровергнуть ухищрения этого полного скептицизма, па самом деле спорил с несуществующим противником и пытался установить с помощью аргументов наличие такой способности, которую природа с самого начала вселила в наш ум, сделав ее необходимой для нас.

Таким образом, старательно излагая аргументы этой секты фантазеров, я только стремлюсь убедить читателя в истине своей гипотезы, в силу которой все паши суждения относительно причин и действии основаны исключительно на привычке и вера является актом скорее чув-ствующей, чем мыслящей, части нашей природы. Сейчас я доказал, что те же самые принципы заставляют пас приходить к какому-либо суждению относительно любого пред мета, а также исправлять это суждение путем рассмотрения нашего ума (genus), наших способностей п состоя-пия нашего духа в момент исследования предмета; так вот я говорю, что доказал, что они при своем дальнейшем при менении к каждому новому рефлективному суждению (reflex judgment) 69 должны, постепенно уменьшая первоначальную очевидность, наконец свести ее па нет т совершен

235

но уничтожить всякую веру, всякое мнение. Поэтому, если бы вера была простым актом мысли, а не особым способом представления или же увеличением его силы и живости, она неизбежно должна была бы уничтожать саму себя и приводить каждый раэ к парализации суждения. Однако всякий, кто сочтет нелишним попробовать произвести этот опыт, в достаточной степени убедится, что, хотя и не может найти ошибки в вышеизложенных аргументах, тем не менее продолжает и думать, и верить, и рассуждать, как раньше; поэтому можно спокойно заключить отсюда, что его рассуждение и вера это некоторое ощущение или особый способ представления, который нельзя устранить при помощи одних лишь идей или размышлений.

Но здесь, быть может, нас могут спросить: даже если допустить нашу гипотезу, то все же как случается, что выше объясненныс аргументы не приводят к парализации суждения, и каким образом наш ум сохраняет хоть некоторую степень уверенности относительно какого бы то ни было предмета? Ведь если эти новые вероятности, которые, повторяясь, постоянно уменьшают первоначальную очевидность, основаны на тех же принципах мышления или ощущения, как и первичное суждение, то может показаться, что в обоих случаях они неизбежно должны одинаково уничтожать его и, противопоставляя друг другу противоположные мысли или ощущения, приводить наш ум ? состояние полной неопределенности. Предположим, что мне задают какой-нибудь вопрос; обозрев впечатления моей памяти и чувств и затем мысленно обратившись к объектам, обычно соединяющимся с ними, я чувствую, что мое представление одних из этих объектов отличается большей силой и принудительностью, чем представление других. Это более сильное представление и составляет мое первое решение [вопроса]. Предположим, что после этого я рассматриваю саму свою способность суждения и, зная из опыта, что иногда она бывает правиль-ной, а иногда ошибочной, считаю, что ею управляют противоположные принципы или причины, из которых иные ведут к истине, а иные к заблуждению. Взвешивая же эти противоположные причины, я уменьшаю при помощи новой вероятности достоверность с вое го первоначального решения. Эта новая вероятность может быть уменьшена подобно предыдущей и т. д. n nfnlum. Спрашивается поэтому: каким образом мы тем не менее сохраняем некоторую степень веры, достаточную как для философских целей, так и для целей обыденной жизни?

236

Я отвечу на это следующим образом: хотя после первого и второго решения, когда деятельность нашего ума становится вынужденной и неестественной, а идеи делаются слабыми и туманными, принципы суждения и взвешивание противоположных причин таковы же, как вначале, однако влияние их на воображение и та сила, которую они сообщают мысли или отнимают от нее, отнюдь не одинаковы. Когда ум уже не владеет своими объектами легко и свободно, те же принципы не производят действия, которое проявляется при более естественном представлении идей, и ощущение, чувствуемое воображением, далеко не равнозначно ощущению, которое возникает при его обычных суждениях и мнениях. Внимание бывает напряжено, состояние ума беспокойно, и движение жизненных духов, отвлеченных от их естественного пути, уже не упорядочивается (но крайней мере в той же степени) законами, которые управляют ими, когда движения эти протекают в своей обычной колее.

Если мы захотим подтвердить это примерами, то найти их будет не особенно трудно: их в изобилии доставит занимающий нас в настоящее время метафизический вопрос. Тот самый аргумент, который считался бы убедительным в рассуждении, касающемся истории или политики, в более туманных метафизических вопросах не оказывает на нас никакого или почти никакого влияния, несмотря на то что мы в совершенстве постигаем его, ибо для того, чтобы понять его, требуется некоторое размышление, некоторое усилие мысли. A эto усилие мысли нарушает действие тех наших чувств, от которых зависит вера. То же наблюдается и и других областях. Напряжение воображения всегда препятствует правильному протеканию аффектом и чувств. Если бы поэт-трагик изобразил своих пораженных несчастьем героев очень находчивыми и остроумными, он никогда не затронул бы аффектов зрителей. Если душевные эмоции мешают утонченному рассуждению и размышлению, то эти последние акты нашего ума так же пагубно действуют на предыдущие. По-видимому, наш ум, так же как и тело, обладает лишь определенной степенью силы и деятельности, которую он может потратить на какой-нибудь один акт лишь в ущерб всем остальным. Истина указанного положения особенно очевидна там, где эти акты совершенно различны но природе, ибо в таком случае не только отвлекается сила нашего ума, по и изменяется его настроение, так что мы становимся совершенно неспособными внезапно перейти от одного действия к друго

237