Часть 7.

ПРОЕКТИРОВАНИЕ ИНФОРМАЦИИ

Одной из причин «увеличения оборота» внутренних образов реальности может быть увеличение потока имидж-содержащих информационных сообщений, воздействующих на сенсорные системы человека. Это явление недостаточно исследовано, но существуют явные свидетельства того, что частота воздействия имиджсодержащих стимулов на индивидуума возрастает.

Чтобы понять, почему это происходит, необходимо сначала изучить основные источники системы внутренних образов. Откуда берутся тысячи образов, составляющих нашу мысленную модель мира? Окружающая среда обрушивает на нас поток стимулов. На наши органы чувств воздействуют сигналы, имеющие внешнее происхождение, — звуковые волны, свет и т. п. Воспринятые, эти сигналы в ходе пока еще загадочного для нас процесса трансформируются в символы реальности, то есть в образы.

Поступающие извне сигналы бывают нескольких видов. Некоторые можно назвать некодированными. Например, предположим, человек идет по улице и замечает лист, который ветер несет по тротуару. Человек воспринимает это событие посредством органов чувств. Он слышит шелест, он видит движение и зеленый цвет, он ощущает ветер. На основе этой сенсорной информации создается мысленный образ. Мы можем рассматривать эти сенсорные стимулы

186

как информационное сообщение. Но это сообщение никто специально не создавал, чтобы что-то кому-то передать, а его понимание человеком не зависит от того или иного социального кода — набора специально оговоренных знаков и определений. Каждый из нас участвует в такого рода событиях, мы извлекаем из них некодированную информацию и преобразуем ее в мысленные образы.

Однако из внешнего мира мы получаем и кодированные информационные сообщения. Кодированная информация — это информация, смысл которой известен только знающим код. Все языки, на чем бы они ни были построены — язык слов, жестов, барабанов, иероглифическое, пиктографическое или узелковое письмо, — являются кодами. И вся информация, которая передается посредством языков, тоже кодирована.

Мы можем с известной долей надежности предполагать, что по мере того как общество растет и усложняется, увеличивается число кодов для передачи образов от одного человека к другому и соответственно относительное количество некодированной информации, получаемой обычным человеком, уменьшается. Другими словами, сегодня большая часть нашей системы образов строится на основе информационных сообщений, созданных человеком, а не на основе личных наблюдений «некодированных» явлений.

Далее мы можем отметить имеющие важное значение изменения в самой кодированной информации. Неграмотный крестьянин аграрного общества получал в основном «самодельные» сообщения. Он участвовал в обычном разговоре о хозяйстве, обменивался шутками с друзьями за кружкой пива, выслушивал ворчание, жалобы, хвастовство, детский лепет (и речь животных) и т. п. В силу своей природы эта информация имела следующие особенности: она была расплывчата, растянута, неструктурирована и неотредактирована.

Сравните эту информацию с кодированными сообщениями, которые регулярно получает горожанин современного индустриального общества. В дополнение ко всему вышеупомянутому он получает также — в основном через

187

средства массовой информации — сообщения, искусно составленные специалистами по коммуникации. Он слушает новости, он смотрит тщательно срежиссированные пьесы, передачи и фильмы, слышит подготовленные речи, музыку (которая является весьма жестко организованной формой коммуникации). Кроме всего прочего, в отличие от своего предка-крестьянина он читает по нескольку тысяч слов ежедневно, слов, подвергшихся предварительной редакции.

Индустриальная революция, способствуя небывалому развитию средств массовой информации, вносит коренные изменения в природу информации, получаемой обычным человеком. В дополнение к некодированным сообщениям, получаемым из окружающей среды, и кодированным, но «самодельным» сообщениям от окружающих, индивидуум получает всевозрастающее количество кодированных и предварительно спроектированных сообщений.

Эти спроектированные сообщения коренным образом отличаются от «самодельных»: они более сжаты, жестко организованны и менее расплывчаты. Они подчинены определенной цели, в них отсутствуют ненужные повторы, они сознательно созданы для того, чтобы содержать максимальное количество информации (теоретики коммуникации называют подобные сообщения «информационно обогащенными»).

С этим очень важным, но часто недооцениваемым фактом может столкнуться всякий, кто даст себе труд сравнить записанные на пленку 500 слов обычного домашнего разговора (т. е. кодированного, но неспроектированного сообщения) с 500 словами газетного текста (т. е. кодированного и спроектированного). Обычный разговор, как правило, изобилует повторами и паузами, идеи повторяются по нескольку раз, часто одними и теми же или почти одними и теми же словами.

500 слов газетного текста или кинодиалога тщательно отредактированы и сформированы. Идеи в них практически не повторяются. Грамматические правила, а в случае устного выражения артикуляция, в них соблюдаются четче, чем в обычном разговоре. Все лишнее отбрасывается. Ре-

188

дактор, писатель, режиссер — все, участвующие в конструировании сообщения, заинтересованы в том, чтобы «сюжет не стоял на месте», «действие развивалось». Не случайно в рекламе книг, фильмов, телеспектаклей звучит: «читается на одном дыхании» или «захватывающий приключенческий сюжет» и т. п. Ни один издатель или продюсер не станет представлять свое произведение как «монотонное» или «изобилующее повторами».

Итак, когда общество находится под непрерывным воздействием радио, телевидения, газет и журналов, когда доля спроектированных сообщений, получаемых индивидуумом, увеличивается (и соответственно уменьшается доля некодированных и неспроектированных), мы наблюдаем неуклонное увеличение скорости представления индивидууму имиджсодержащей информации. Поток кодированной информации с небывалой силой воздействует на его органы чувств.

И это можно считать одной из причин постоянной спешки современного человека. Но если для индустриального общества характерно ускорение обмена информацией, то в супериндустриальном обществе этот процесс развивается дальше. Волны кодированной информации вздымаются все выше и выше и обрушиваются на нервную систему человека.

УСКОРЕННЫЙ МОЦАРТ

Ныне в Соединенных Штатах среднее время, уделяемое взрослым человеком чтению газет, составляет 52 минуты в день. Этот же человек, тратящий почти час на чтение газет, читает также журналы, книги, объявления, рецепты, инструкции, этикетки на упаковках и т. п. Окруженный печатной информацией, он «усваивает» из великого множества бомбардирующих его печатных слов около десяти — двадцати тысяч. Тот же человек, вероятно, около часа с четвер-

189

тью в день слушает радио (или больше, если у него есть приемник, настраивающийся на разные станции). Если это новости, реклама, политические комментарии или другие подобные программы, он слышит около 11 000 прошедших предварительную обработку слов. Он также смотрит телевизор — добавим еще около 10 000 слов плюс целенаправленно сформированные визуальные образы.

Ничто, однако, не носит такого целенаправленного характера, как реклама, и сегодня средний американец подвергается воздействию около 560 рекламных сообщений ежедневно8. Из этих 560 он обращает внимание на 76, т. е. он «пропускает мимо ушей», чтобы сохранить запас внимания для другой информации.

Все это отражает пресс спроектированных информационных сообщений на воспринимающие системы человека. И этот пресс непрерывно усиливается. Стараясь передавать все более насыщенные имиджнесущей информацией сообщения со всевозрастающей скоростью, специалисты по коммуникации, художники и т. п. сознательно прилагают усилия к тому, чтобы каждое мгновение работы средств массовой информации несло возможно большую информационную и эмоциональную нагрузку.

Например, мы видим широкое использование символов для концентрации информации. Сегодняшний специалист по рекламе в стремлении вложить как можно больше информации в сознание потребителя в каждый данный момент времени усиленно пользуется приемами искусства, в частности образной символикой. Вспомним так часто используемого «тигра». В данном случае одно-единственное слово передает отчетливый визуальный образ, который в нашем сознании с детства связывается с мощью, силой и скоростью. Специальные журналы по промышленной рекламе (такие, например, как «Принтерз Инк») полны изощренных методических разработок по использованию вербальной и визуальной символики для увеличения образного потока. Пожалуй, в наше время многим художникам следовало бы поучиться новым приемам создания образов у рекламщиков.

190

Если специалисты по рекламе, которым приходится платить за каждую секунду рекламного времени на радио или телевидении и сражаться за внимание читателя на страницах газет и журналов, стараются вложить максимум образной информации в минимум времени, то есть свидетельства и того, что сама публика хотела бы увеличить скорость восприятия информации и преобразования ее в образы. Именно этим объясняется феноменальный успех курсов быстрого чтения у студентов колледжей, бизнесменов и политиков. Одна из ведущих школ быстрого чтения обещает увеличить исходную скорость чтения почти любого человека в три раза, а некоторые читатели заявляют, что умеют читать со скоростью буквально десятков тысяч слов в минуту (что, однако, оспаривается многими специалистами). Возможно это или нет, но ясно одно: общая скорость коммуникации возрастает. Занятые люди совершают героические усилия, ежедневно стараясь «перепахать» как можно больше информации. Предполагается, что в этом им может помочь быстрое чтение.

Увеличение скорости коммуникации ни в коей мере не ограничено лишь рекламой или печатью. Тем же желанием вложить максимальное количество информации в минимум времени объясняются эксперименты, проводимые психологами Американского исследовательского института. Они проигрывали запись лекции студентам со скоростью, превышающей нормальную, а потом проводили тестирование слушателей. Целью эксперимента было установить, усвоят ли студенты больше, если лектор будет говорить быстрее.

То же намерение увеличить поток информации связано с недавним увлечением мультиэкранными фильмами. На Всемирной выставке в Монреале почти в каждом павильоне зрители видели не традиционный экран с последовательно сменяющими друг друга визуальными образами, а два, три, пять экранов, функционировавших одновременно. В этом случае демонстрируется несколько сюжетов одновременно, что требует от зрителя либо способности воспринимать в каждый момент значительно больше информации, чем воспринимал любой заядлый любитель кино в прошлом, либо

191

производить отбор, блокировать восприятие определенных сообщений, чтобы поток стимулов оставался в разумных пределах.

Автор статьи в журнале «Лайф» под названием «Революция в кино для человека с блицумом» описывает мультиэкранное кино следующим образом: «Видеть одновременно шесть образов, а за двадцать минут увидеть эквивалент полнометражного фильма — это возбуждает и стимулирует разум». Далее он высказывается по поводу другого мультиэкранного фильма, утверждая, что, «вкладывая больше в каждый момент, мы сжимаем время».

Та же тенденция к ускорению заметна даже в музыке. На конференции композиторов и специалистов по компьютерной технике, не так давно состоявшейся в Сан-Франциско, говорилось о том, что в течение последних веков в музыке происходит «увеличение количества акустической информации, передаваемой за данный отрезок времени»9. Известно, что современные музыканты исполняют Моцарта, Баха и Гайдна в более быстром темпе, чем в те времена, когда они были созданы10. Итак, мы занимаемся ускорением Моцарта.

ПОЛУГРАМОТНЫЙ ШЕКСПИР

Если наши образы реальности меняются все быстрее, а процесс передачи образов ускоряется, то параллельные изменения должны затрагивать и системы кодов, которыми мы пользуемся. Язык тоже преобразуется. Согласно утверждению лингвиста Стюарта Берга Флекснера, главного редактора «Словаря английского языка» (Random House), «слова, которые мы употребляем, в наше время меняются быстрее и не только на уровне сленга, но на всех уровнях. Скорость, с которой слова входят в употребление и выходят из употребления, быстро растет. И это справедливо, по-видимому, не только для английского языка, но и для французского, русского или японского».

192

Флекснер иллюстрирует свою мысль интригующим предположением, что из 450 000 английских слов, употребляющихся сегодня, только около 250 000 были бы понятны Уильяму Шекспиру. Если бы Шекспир вдруг появился в современном Лондоне или Нью-Йорке, он смог бы понимать в среднем пять из девяти произносимых слов нашего словаря. Великий поэт оказался бы полуграмотным.

Это означает, что если во времена Шекспира в английском было столько же слов, сколько сейчас, то за четыре прошедших века по крайней мере 200 000 слов (а возможно, во много раз больше) вышли из употребления и были заменены. Более того, Флекснер считает, что около трети всего этого количества сменилось за последние пятьдесят лет11. Если это так, то, значит, сейчас словарь обновляется в три раза быстрее, чем в период 1564-1914 гг.

Это явление отражает изменения объектов, процессов и окружающего мира. Некоторые новые слова приходят прямиком из мира товаров широкого потребления и технологии. Так, например, такие слова, как fast-back, wash-and-wear, flashcube (кубик-обойма из четырех ламп-вспышек) пришли в массовый язык из рекламы. Другие появились благодаря газетным заголовкам. Sit-in (демонстрация против расовой дискриминации путем занятия мест в кафе и других местах, куда не пускают негров) и swim-in — продукт движений за гражданские права, teach-in (собрание) — кампании против войны во Вьетнаме, a be-in (дружеская встреча) и love-in (секс в общественных местах) — из субкультуры хиппи. Культ ЛСД привнес в язык такие новые слова, как acid-head (человек, регулярно пользующийся ЛСД) и psychedelic (психоделический).

На уровне сленга этот «словооборот» идет так быстро, что составители словарей вынуждены пересматривать свои критерии. «В 1954 году, — говорит Флекснер, — когда я начал работу над словарем американского сленга, я не включал слово в словарь, если не находил свидетельств его троекратного употребления в течение пяти лет. Сегодня такой критерий неприменим. Язык, как и искусство, становится все более подвержен быстротечным влияниям. Сленговые

193

термины fab (классный, сказочный) и gear (великолепный, отличный) не продержались и года. Они вошли в словарь подростков в 1966 г., а в конце 1967 г. их уже никто не употреблял. Пользоваться временным критерием для сленга больше нельзя».

Слова так быстро приходят в язык и уходят из него, потому что в современных условиях любое новое слово можно с необычайной скоростью ввести в общее употребление. В конце 50-х — начале 60-х годов можно было детально проследить путь некоторых слов. Например, слова из научного жаргона, такие как rubrick (рубрика, заголовок) и subsumed (отнесенный к какой-либо категории), были взяты из академических научных журналов и появились вначале в малотиражных периодических изданиях вроде «New York Review of Books» или «Commentary». Потом их принял «Эсквайр» с его тиражом 800 000 — 1 000 000 и, наконец, эти слова вошли в широкое употребление с помощью «Тайм», «Ньюсвик» и других крупных массовых журналов Сегодня этот процесс не имеет промежуточных стадий. Издатели массовых журналов больше не пополняют свой словарь за счет промежуточных интеллектуальных изданий. Они в своем стремлении «не отстать» выуживают новые словечки непосредственно из научной литературы.

Когда Сьюзан Зонтаг в конце 1964 г. выкопала из забвения слово camp (лагерь) и построила на его основе очерк для «Партизан ревью», «Тайм» уже через несколько недель посвятил статью этому слову и давшей ему вторую жизнь писательнице, а еще через несколько недель это слово употреблялось всеми средствами массовой информации12. Сегодня оно уже снова вышло из употребления. Другое слово, промелькнувшее с поразительной скоростью, — teenybopper (девчонка-хиппи).

Более значительным примером постоянного обновления словаря является внезапное изменение значения слова «черный» (black). Многие годы чернокожие американцы считали употребление этого слова признаком расистских убеждений. Либерально настроенные белые добросовестно учили детей употреблять слово Negro (негр) и писать его с

194

заглавной буквы. Однако вскоре после того как Стокли Кармайкл в июне 1966 г. в Гринвуде, Миссисипи, провозгласил доктрину «власть черным», слово «черный» стало предметом особой гордости как среди чернокожих, так и среди белых сторонников движения за расовую справедливость. Белые либералы тогда пережили период некоторого смятения, не зная толком, как же теперь следует говорить — «черный» или «негр». Когда средства массовой информации приняли новый термин, слово «черный» было быстро узаконено. За несколько месяцев в язык вошло слово «черный», полностью вытеснив слово «негр».

Отмечены случаи еще более быстрого проникновения в повседневную речь новых слов. «Битлз», — говорит Флекснер, — когда находились на вершине славы, могли придумать любое слово, записать его на пластинку, и через месяц оно входило в язык. Какое-то время во всем НАСА от силы пятьдесят человек употребляли слово «А-ОК» (в наилучшем состоянии). Но когда американский астронавт произнес его во время полета, который показывали по телевизору, оно за один день стало общеупотребительным. То же самое справедливо в отношении других терминов, связанных с космосом, например «sputnik» (спутник) или all systems go (все в порядке)».

По мере того как новые слова входят в употребление, старые забываются. Сегодня картинка с обнаженной девушкой уже не называется «pin-up» или «cheesecake shot», она носит название «playmate». «Hep» (знающий, информированный) уступило место «hip» (то же значение), «hipster» — «hippie» (хиппи). «Go-go» (относящийся к танцовщицам в ночных клубах) вошло в обиход с ошеломляющей скоростью, но столь же быстро исчезло.

Быстрое обновление затрагивает и невербальные формы коммуникации. У нас есть не только сленговые слова, но и сленговые жесты: большой палец, выставленный вверх Или вниз, большой палец, приставленный к носу, детский жест «как тебе не стыдно», жест, имитирующий перерезание горла и т. п. Специалисты, занимающиеся изучением

195

языка жестов, отмечают, что он также стал изменяться быстрее.

С изменением отношения к сексу некоторые жесты, ранее считавшиеся неприличными, стали более принятыми. Другие жесты получили более широкое распространение, чем в прошлом. В качестве примера Флекснер приводит жест презрения и вызова, когда человек размахивает поднятым кулаком. Возможно, это связано с появлением на американских экранах итальянских фильмов в начале 60-х. Многие жесты выходят из употребления или приобретают новое значение. Кружок, образованный большим и указательным пальцем, — знак того, что все идет хорошо, по-видимому постепенно выходит из моды, а изобретение Черчилля — два пальца в форме буквы V, — когда-то означавшее победу, теперь используется как знак протеста против войны.

В прошлом человек овладевал языком своего общества и пользовался им на протяжении всей жизни, его «отношения» с каждым словом или жестом оставались неизменными. Сегодня эти отношения непрерывно меняются.

ИСКУССТВО: КУБИЗМ И КИНЕТИЗМ

Искусство, как и жесты, представляет собой один из видов невербального выражения и основной канал передачи образов. Эта форма человеческой деятельности в настоящее время носит еще более эфемерный характер, чем прочие. Если рассматривать каждое художественное направление как язык, то мы увидим процесс вытеснения и замены уже не слов, а языков в целом. В прошлом человеку в течение его жизни достаточно редко приходилось быть свидетелем фундаментальных изменений художественного стиля. Стиль или школа, как правило, держались по крайней мере поколение. Сегодня же различные направления в искусстве сменяют друг друга с такой скоростью, что начина-

196

ет рябить в глазах — едва зритель успевает познакомиться с новой школой и понять ее язык, как она уже исчезает.

Возникнув в последней четверти прошлого века, импрессионизм был первым шагом в череде последовательных изменений. Он возник в то время, когда индустриализм совершал мощный рывок к вершине, что привнесло заметные изменения в темп повседневной жизни. «Это превосходит чудовищную скорость [технологического] развития, и ускорение кажется патологическим, особенно в сравнении со скоростью прогресса в более ранние периоды истории искусства и культуры», — высказывается специалист по истории искусств Арнольд Хаузер по поводу смены художественных стилей. Быстрое развитие технологии не только ускоряет перемены в моде, оно также меняет критерии эстетического вкуса... Продолжительное и ускоряющееся вытеснение старых предметов повседневного быта новыми... определяет и скорость переоценки явлений философии и искусства...»13

Импрессионизм был господствующим направлением в искусстве примерно с 1875 по 1910 г., т. е. приблизительно тридцать пять лет. С тех пор ни одно направление, ни одна художественная школа от футуризма до фовизма, от кубизма до сюрреализма не занимала доминирующего положения в течение хотя бы такого же по продолжительности периода. Стили непрерывно сменяли друг друга. Наиболее устойчивое течение XX столетия, экспрессионизм, продержалось почти двадцать лет, с 1940 по 1960 г. За ним в ураганном темпе последовали период «поп-арта», продолжавшийся примерно пять лет, и «оп-арт», школа, владевшая вниманием публики два или три года. Потом появилось «кинетическое» искусство, самим принципом которого является подвижность, непостоянство.

Эта фантасмагория происходит не только в Нью-Йорке или Сан-Франциско, то же самое творится в Париже, Риме, Стокгольме и Лондоне — везде, где есть художники. Роберт Хьюз в «Новом обществе» пишет: «В Англии любимым спортом стало провозглашение новых гениев... Ежегодное открытие нового направления в искусстве превратилось в

197

настоящую манию. Это эйфорическая, почти истерическая вера в обновление». Он считает, что стремление каждый год «открывать» новое направление в искусстве и собирать новый «урожай» художников — это «пародия на ситуацию, которая сама по себе является пародией — сплошные авангардистские перевороты в авангарде»14.

Если художественные школы можно уподобить языку, то отдельные произведения искусства можно сравнить со словами. В таком случае процесс, происходящий в искусстве, совершенно аналогичен тому, что мы наблюдаем на вербальном уровне. Здесь также слова, т. е. произведения искусства, входят в употребление и исчезают со всевозрастающей скоростью. Работы художников на какое-то время запечатлеваются в нашем сознании, когда мы видим их в галерее или на страницах журнала, а потом они исчезают бесследно. Иногда они исчезают в буквальном смысле, потому что многие их этих работ представляют собой коллажи или конструкции, созданные из недолговечных материалов, и они по прошествии некоторого времени просто разваливаются на куски.

Неразбериха, происходящая сегодня в мире искусства, до некоторой степени связана с неспособностью культурного истеблишмента осознать, что ориентация на элиту и постоянство отжили свое, — по крайней мере так считает Джон Макхейл, наделенный богатым воображением шотландец, художник и социолог, возглавляющий Центр интегративных исследований при Нью-Йоркском государственном университете (Бингхэмптон). В смелом эссе «Пластмассовый Парфенон» Макхейл пишет, что «традиционные каноны оценки произведений искусства и литературы выдвигают на первый план нетленность, уникальность и непреходящую универсальную ценность». Он утверждает, что эти эстетические критерии были приемлемы в мире, где товары производились вручную и существовал относительно тонкий слой элиты, формирующий вкусы общества. Однако эти стандарты «ни в коей мере не адекватны современной ситуации, когда астрономическое число произведений искусства создается в процессе массового

198

производства, циркулирует и потребляется. Эти произведения могут быть идентичны или иметь незначительные различия. Это произведения искусства «разового употребления», они не обладают непреходящей «ценностью» и не несут в себе никакой уникальной «истины».

Современные художники, как считает Макхейл, не работают для немногочисленной элиты и не принимают всерьез идею нетленности как добродетели. По его мнению, будущее искусства «не в создании шедевров, живущих многие века». Современные произведения искусства недолговечны. Макхейл приходит к выводу о том, что «быстрые изменения условий человеческого существования требуют соответствующего им потока быстро сменяющих друг друга символических образов и сиюминутных впечатлений». Нам нужны «серийные, взаимозаменяемые «одноразовые» образы»15.

Можно не согласиться с убеждением Макхейла, что недолговечность искусства — желательное явление. Вероятно, уход от постоянства — тактическая ошибка. Можно даже говорить о том, что наши художники пользуются средствами своего рода гомеопатической магии и поступают как примитивные народы, которые, сталкиваясь с недоступными пониманию силами, пытаются управлять ими, простодушно имитируя их действие. Но как бы мы ни относились к современному искусству, его изменчивость, недолговечность остаются неоспоримым фактом. Эту социальную и историческую тенденцию, являющуюся центральной для нашего времени, нельзя игнорировать. И совершенно понятно, что художники также не могут не реагировать на эту тенденцию.

Именно этим движением в сторону изменчивости объясняется появление самого быстротечного из произведений искусства — хэппенинга. Аллан Капроу, которому часто приписывают заслугу изобретения хэппенинга, неоднозначно указывает на связь этого художественного направления с особенностями нашей культуры. Согласно защитникам хэппенинга, в идеальном случае он должен происходить один

199

и только один раз. Таким образом, хэппенинг уподобляется чему-то вроде туалетной бумаги в искусстве.

Кинетическое искусство сродни конструированию из модулей в строительстве и технике. Кинетические скульптуры или конструкции ползают, свистят, скулят, изгибаются, дергаются, пульсируют, мигают, в них крутятся магнитофонные ленты, а их пластмассовые, железные, стеклянные и медные составные части организуются и реорганизуются в рамках некоей заданной, хотя подчас трудноуловимой мысли. Наиболее неизменной их частью являются проводка и крепеж, совсем как во «Дворце развлечений» Джоан Литлвуд, где самой долгоживущей частью являются портальные краны, предназначенные для постоянной перестановки модулей. Сама цель кинетического искусства заключается в создании максимальной изменчивости и максимального непостоянства. Джин Клэй говорит о том, что в традиционном произведении искусства «отношение каждой части к целому определено раз и навсегда, в кинетическом искусстве соотношение форм непрерывно меняется».

Сегодня многие художники работают в сотрудничестве с инженерами и учеными в надежде использовать последние достижения науки и техники для достижения собственной цели — символического воплощения общей тенденции к ускорению. «Скорость, — пишет французский критик Франкастель, — стала поистине невообразимой, а постоянное движение — интимным переживанием каждого человека». Искусство отражает эту новую реальность.

Итак, мы видим, что во Франции, Англии, Америке, Шотландии, Швеции, Израиле — по всему земному шару художники создают подвижные, кинетические образы. Их кредо, возможно, наилучшим образом выражено Иаковом Агамом, израильским кинетистом, сказавшим: «Мы отличаемся от того, чем были три минуты назад, а еще через три минуты снова будем другими... Я пытаюсь найти пластическое выражение этого подхода, создавая сиюминутные визуальные формы. Образ появляется и исчезает, но ничто не сохраняется».

200

Кульминацией подобных устремлений, безусловно, является создание вполне реальных так называемых дворцов развлечений, ночных клубов, где клиент попадает в среду с непрерывно меняющимися световыми, цветовыми и звуковыми параметрами. В результате он оказывается как бы внутри произведения кинетического искусства. И снова в данном случае самой долгоживущей частью целого является само здание, а дизайн интерьера рассчитан на создание временных комбинаций сенсорных сигналов. Считать ли это развлечением, наверное, зависит от конкретного человека, но общее направление движения очевидно. В искусстве, как и в языке, мы стремительно движемся в сторону непостоянства. Отношения человека с системой символических образов приобретают все более и более временный характер.

ВКЛАД СО СТОРОНЫ НЕРВНОЙ СИСТЕМЫ

События проносятся в бешеном темпе, вынуждая человека пересматривать свои понятия, ранее сформированный образ реальности. Новые исследования опровергают старые представления о человеке и природе. Идеи приходят и уходят с безумной скоростью. (Эта скорость по крайней мере в науке, по существующим оценкам, возросла в 20—100 раз по сравнению с предыдущим веком.16) Имиджсодержащая информация обрушивается на наши чувства. Язык и искусство, коды, посредством которых мы передаем эту информацию, сами изменяются с возрастающей скоростью.

Все это не может не затрагивать человека. Он с большей скоростью должен оперировать своей системой образов для успешной адаптации к изменяющейся окружающей среде. В действительности никто не знает в точности, как мы преобразуем поступающие извне сигналы во внутренние образы. И все же психологи и специалисты в области информации способны пролить некоторый свет на процессы, происходящие при рождении нового образа.

201

Для начала они предполагают, что мысленная модель организована как система весьма сложных образных структур и что новые образы встраиваются в эти структуры в соответствии с определенными принципами классификации. Вновь формирующийся образ подключается к ряду образов, относящихся к тому же предмету. Мелкомасштабные и ограниченные по значению умозаключения занимают более низкий уровень, чем крупномасштабные обобщения. Образ проходит проверку на соответствие с теми, что уже находятся в данном ряду. (Есть свидетельства существования специфических нервных механизмов, ответственных за эту процедуру.) Каждый образ оценивается: если он тесно связан с нашими целями, он обладает ценностью, в противном случае он для нас маловажен. Каждый образ оценивается и по признаку «хорош» или «плох» он для нас. И наконец, мы оцениваем его истинность, решаем, насколько можно ему верить, достаточно ли он точно отображает реальность, можно ли на его основе строить свое поведение.

С новым образом, укладывающимся в уже сформированную систему образов, касающихся определенного предмета и соответствующего им, проблем не возникает. Но если, как это случается все чаще и чаще, новый образ неясен, если он не вполне соответствует или, хуже того, противоречит предыдущим умозаключениям, то вся мысленная модель должна пересматриваться. При этом необходимо заново классифицировать, увязывать друг с другом и изменять большое количество образов, пока не будет решена задача их приемлемой интеграции. Иногда приходится перестраивать целые группы образных структур, а в крайних случаях возникает необходимость коренной перестройки всей модели в целом.

Таким образом, мысленную модель следует рассматривать не как статичную «библиотеку» образов, а как живое существо, обладающее энергией и активностью. Мы не получаем извне некую «данность» пассивным путем, мы непрерывно конструируем и реконструируем воспринимаемое. Без устали сканируя окружающую среду с помощью орга-

202

нов чувств в поисках информации, относящейся к нашим потребностям и желаниям, мы постоянно реорганизуем и «подгоняем» нашу мысленную модель.

В каждый момент времени бесчисленные образы исчезают в бездне забытого. Другие входят в систему и встраиваются в ту или иную структуру. В то же время мы извлекаем образы, «пользуемся» ими и снова возвращаем в систему, возможно, на другое место. Мы постоянно сравниваем образы, устанавливаем между ними связи, меняем их взаимное положение. Именно эти процессы входят в понятие «умственной деятельности». Как и мышечная деятельность, умственная деятельность — это работа, и она требует большого расхода энергии.

Изменения, сотрясающие общество, увеличивают разрыв между нашими представлениями и тем, что есть на самом деле, между образами и реальностью, которую, как предполагается, эти образы отражают. Когда этот разрыв относительно невелик, мы можем более или менее рационально приноравливаться к изменениям, можем разумно реагировать на новые условия, т. е. мы сохраняем контакт с реальностью. Когда же разрыв велик, мы теряем способность к приспособлению, неадекватно реагируем, терпим неудачи, отступаем, наконец, впадаем в панику. В самом крайнем варианте, когда разрыв чрезмерно увеличивается, у человека развивается психоз, и он даже может умереть.

Чтобы сохранить приемлемую величину этого разрыва и способность к адаптации, мы стараемся обновлять свою систему образов, идти в ногу со временем, мы непрерывно переучиваемся. Ускорение процессов, происходящих во внешнем мире, вызывает ускорение процессов индивидуальной адаптации. Механизмы обработки образов, каковы бы они ни были, должны действовать с постоянно увеличивающейся нагрузкой.

Все это имеет последствия, которым часто не придается должного значения. Например, когда мы занимаемся классификацией образа, мы расходуем определенное и, возможно, поддающееся измерению количество энергии, что связано с деятельностью определенных структур мозга. В

203

процессе обучения расходуется энергия, а в процессе переучивания ее расходуется еще больше. «Все исследования обучения, — пишет Гарольд Д. Лассвелл из Йельского университета, — подтверждают, что как сохранение информации, так и ее стирание требуют затрат энергии»17. На уровне нервной деятельности это означает, что «любая сформированная система действует на основе сложной сети нервных клеток, проводящих путей и биохимических процессов... В каждый данный момент времени соматические структуры представляют собой сложнейший набор фиксированных форм и электрохимических потенциалов». Он имеет в виду нечто чрезвычайно простое: на переучивание — или, в нашей терминологии, на пересмотр системы образов — расходуется энергия.

Во всех разговорах о необходимости постоянно продолжать образование, в популярных дискуссиях о переучивании присутствует предположение, что человек может обучаться и переучиваться до бесконечности. Это не факт, а именно предположение, и оно нуждается в серьезной научной проверке. Процесс формирования и классификации образов в конечном итоге является процессом физиологическим, зависимым от определенных характеристик нервных клеток и химических компонентов тела. Как теперь стало известно, возможности нервной системы конкретного человека формировать образы имеют некий предел, обусловленный наследственными факторами. Как быстро и как часто может человек пересматривать внутренние образы, прежде чем он достигнет этого предела?

Никто не знает. Очень может быть, что эти пределы настолько превышают повседневные человеческие потребности, что подобные мрачные размышления просто не имеют под собой основания. И все же бросается в глаза один факт: ускорение изменений во внешнем мире заставляет человека ежеминутно менять представление об окружающем, а это, в свою очередь, предъявляет определенные требования к нервной системе. В прошлом у людей, адаптированных к относительно стабильным условиям среды, система мысленных связей, отражающих положение вещей в реальном

204

мире, сохранялась достаточно продолжительное время. Мы же в своем движении к обществу, отличительным признаком которого является изменчивость, должны непрерывно разрывать эти связи. И аналогично тому, как мы во все убыстряющемся темпе устанавливаем и разрываем свои связи с предметами, местами, людьми и организациями, мы должны все чаще и чаще перестраивать свои представления о реальности, мысленный образ мира.

В таком случае непостоянство, вынужденное сокращение продолжительности всевозможных связей человека — это не просто одно из условий окружающего мира. Оно отбрасывает тень на нашу внутреннюю сущность. Новые открытия, новые технологии, новое социальное устройство внешнего мира несут в нашу жизнь «ускорение оборота», сокращение продолжительности связей и отношений. Внешние изменения требуют ускорения темпа повседневной жизни. Они требуют нового уровня адаптационных возможностей. И они создают предпосылки для серьезной социальной болезни — шока будущего.

1 Со всевозрастающей скоростью по сравнению с временами Ллойд-Джорджа меняются не только премьер-министры, но и кабинеты. По словам политолога Антони Кинга из Университета Эссекса, «для Великобритании сейчас характерна более высокая скорость смены высших министерских чиновников, чем для любой страны Запада, как, впрочем, и Востока. Эта скорость значительно выше, чем в 1914 г. или до 1939 г.». См.: Britain's Ministerial Turnover // New Society, August 18, 1966, c. 257.

2 Фишвик цитируется по: Is American History A Happening? by Marshall Fishwick // Saturday Review, May 13, 1967, c. 20.

3 Клапп цитируется по: [228], с. 251, 261.

4 Чайльд цитируется по: [203], с. 108-109.

5 Информацию о воспитании детей см.: в [102], с. 168-169.

6 Распространение фрейдизма обсуждается в: [190], с. 94-95.

7 Цитату из работы Корнберга можно найти в Libraries by Alvin Toffler in Bricks and Mortarboards, A Report from Educational Facilities Laboratories, Inc., on College Planning and Building, c. 93.

8 О потоке рекламы, воздействующем на человека, см.: [65], с. 5-6.

205

9 О конференции композиторов и специалистов по компьютерной технике см.: The New York Times, November 14, 1966.

10 «Ускорение» музыки комментируется также Дэвидом Рисманом в [192], с. 178. Профессиональные композиторы и музыканты, с которыми я беседовал, также разделяют мнение, что сегодня мы играем быстрее. (Мы также исполняем классическую музыку в более высокой тональности, что бы это ни означало.)

11 Цитаты из Флекснера взяты из интервью с автором.

12 Статья о Зонтаг и слове «camp». См.: Time, December 11, 1964, с. 75.

13 Ссылка на Хаузера приводится в: [208], т. 4, с. 67.

14 Смена художественных направлений отмечается Робертом Хьюзом (Robert Hughes) в: Stop Wasting Time in New Society, February 2, 1967, c. 170-171.

15 Комментарии Макхейла приводятся из его эссе The Plastic Parthenon (draft version) from Lineastruttura, June, 1966; а также из его The Expendable Ikon // Architectural Design, February/March, 1959. См. также: [164].

16 О скорости изменения научных представлений см.: [200], с. 163.

17 Комментарии, касающиеся энергетической стоимости переучивания, взяты из The Changing Nature of Human Nature by Harold D. Lasswell // the American Journal of Psychoanalysis, vol. XXYI, № 2, p. 164.

ЧАСТЬ 3. НОВИЗНА

Глава 9. НАУЧНЫМИ ПУТЯМИ

Мы организуем новое общество. Не общество, слегка измененное. Не новую версию сегодняшнего «больше, чем жизнь» общества. А совершенно новое общество.

Эта простая мысль до сих пор не стала достоянием нашего сознания. Однако если мы не осознаем этого, то будем разрушать самих себя в попытках бороться с завтрашним днем.

Любая революция разрушает основные общественные институты и его властные структуры. Это в явном виде происходит во всех высокоразвитых странах. Студенты в Берлине и Нью-Йорке, Турине и Токио берут в заложники своих деканов, сотрясая до основания образовательную систему и угрожая сбросить само правительство. Полиция не вмешивается в дела гетто в Вашингтоне, Чикаго и Нью-Йорке, где повсеместно нарушаются древние законы собственности. Сексуальные стандарты изменяются. Великие города парализованы забастовками, крупнейшими авариями и нарушениями общественного порядка. Международные альянсы разрушаются. Финансовые и политические лидеры испытывают тайный страх, но не перед коммунистическими или другими революционерами, которые угрожают им свержением, а оттого что привычная система перестает быть стабильной и уходит из-под контроля.

Все это несомненные факты болезни социальной структуры, которая уже не может функционировать по-старому. Наше общество испытывает муки революционных измене-

207

чий. В 20-30-х годах коммунисты использовали клише «общий кризис капитализма». Сегодня ясно, что они слишком узко смотрели. То, что происходит — не просто кризис капитализма, а кризис всех индустриальных обществ, независимо от политических форм. Одновременно мы переживаем революцию молодости, сексуальную революцию, расовую революцию, колониальную революцию, экономическую революцию и очень быструю и глубоко идущую технологическую революцию. Поэтому вполне можно говорить, что мы находимся в эпицентре сверхиндустриальной революции.

Непонимание этого факта ослабляет способность индивида воспринимать настоящее, а также заставляет вполне умного человека говорить несуразные вещи в рассуждениях о будущем. Обычно это упрощенное прямолинейное мышление. Например, очевидность бюрократизма сегодня заставляет их думать, что завтра будет еще больше бюрократизма. Такая прямолинейность свойственна в большей части разговоров и произведений о будущем, что заставляет нас заниматься ложными проблемами будущего.

Необходимо некоторое воображение, для того чтобы противостоять революции, ведь она не развивается строго по прямой. Она закручивает спираль изменений, движется рывками, иногда возвращаясь назад. Она принимает форму квантованных рывков и диалектического единства противоположностей. И только исходя из тезиса, что мы движемся в направлении совершенно новой стадии экотехнологического развития — сверхиндустриальной стадии, — мы сможем понять наше время. Только предполагая революционные изменения, мы сможем раскрепостить наше сознание и попытаться решить задачи, которые ставит перед нами будущее.

Революция подразумевает новизну. Она наполняет новизной жизнь бесчисленного количества людей, противопоставляя их незнакомым институтам и новым ситуациям. Достигая самой глубины нашей личной жизни, быстрые и огромные изменения коснутся традиционных семейных структур и сексуальных установок. Они разобьют вдребезги привычные взаимоотношения между молодежью и стари-

208

ками. Они свергнут наши традиционные ценности — деньги и успex. Они изменят работу, игру и образование до неузнаваемости. Но при этом все будет сделано в рамках захватывающего, элегантного, но в то же время и пугающего: научного прогресса.

Если быстротечность является одним ключом к пониманию нового общества, то «новизна» является вторым ключом. Будущее будет разворачиваться как бесконечная последовательность причудливых происшествий, сенсационных открытий, невероятных конфликтов и совершенно новых противоречий. Это значит, что многие члены сверхиндустриального общества никогда не почувствуют себя в «своей тарелке» в будущем. Представив себе путешественника, который остается чужим в чужой стране, который только ее почувствовал и приспособился к ее нравам, но уже должен двигаться дальше, в другую чужую страну, мы можем понять ощущения человека будущего.

Сверхиндустриальная революция может уничтожить голод, болезни, невежество и насилие. Более того, вопреки пессимистичным предсказаниям прямолинейных мыслителей, сверхиндустриализм не будет ограничивать человека, не будет требовать от него сурового и мучительного единообразия. Наоборот, он откроет массу новых возможностей для персонального роста, приключений и наслаждений. Он будет разноцветным и удивительно открытым для индивидуальности. Проблемой каждого человека будет не проблема выживания в условиях жестокого режима и стандартизации, а, как мы видели, проблема выживания в условиях полной свободы.

Пока человек не осознает этого, он никогда не сможет приспособиться к полному новизны окружению. Жить в более или менее знакомом окружении, даже во все более и более ускоренном темпе — не то же самое, что жить в незнакомой, странной и беспрецедентной атмосфере. Освободившиеся силы новизны поставят человека в условия необычные и непредсказуемые. Возникает проблема адаптации на новом и достаточно рискованном уровне. Быстротечность и новизна — это взрывоопасная смесь.

209

Для того чтобы все сказанное не казалось сомнительной спекуляцией, давайте посмотрим на некоторые из проявлений новизны, которые лежат на поверхности. Комбинируя рациональное мышление со всем воображением, на которое мы способны, давайте спроецируем нас самих (сильно, мощно, действенно) на будущее. Делая это, давайте не будем бояться ошибиться — страх сковывает свободу воображения. Более того, думая о будущем, лучше ошибаться, проявляя смелость, чем осторожность.

Мы увидим, почему в определенный момент начинают обращать внимание на тех, кто уже сегодня создает это будущее. Послушайте, что они говорят о некоторых достижениях, которые вот-вот вырвутся из их лабораторий и фабрик.

НОВАЯ АТЛАНТИДА

«В ближайшие 50 лет, — говорит доктор Ф. Н. Спайс, руководитель Морской физической лаборатории Института океанографии Скриппса, — человек пойдет к морю и в море, освоит его и будет эксплуатировать его как интегральную часть нашей планеты: для отдыха, как источник минералов, пищи, для хранения отходов, в военных целях и для транспортных перевозок и, из-за роста населения Земли, как реальное жизненное пространство»1.

Более чем две трети поверхности планеты покрыты океанами, и только 5% морской территории хорошо изучено. Этот подводный мир богат нефтью, газом, углем, алмазами, серой, кобальтом, ураном, оловом, фосфатами и другими минералами. Он изобилует рыбой и другими живыми организмами.

Это огромное богатство будет завоевано и начнет эксплуатироваться в ошеломляющих масштабах. Сегодня только в США более 600 компаний, включая такие гиганты, как «Стандарт Ойл» и «Юнион Карбид», уже внутренне готовы к серьезному соперничеству за море.

210

Это состязание будет усиливаться год от года, оказывая далеко идущее влияние на само общество. Кто владеет дном океана и морской жизнью, которая его населяет? Когда горноперерабатывающие предприятия на дне океана станут экономически выгодными, мы можем ожидать нарушения баланса ресурсов между различными странами. Япония уже добывает 10 млн. тонн угля каждый год из подводных шахт; Малайзия, Индонезия и Таиланд уже добывают олово из океана. Через некоторое время вполне могут начаться войны между странами за отдельные участки дна океана. Изменяется также темп индустриализации стран, которые до сих пор считались бедными ресурсами.

С технологической точки зрения, новые индустрии будут переориентироваться на переработку продуктов океана. Отдельные отрасли будут специализироваться на производстве сложнейшей и дорогостоящей техники для работы в условиях моря: глубоководные исследовательские корабли, спасательные подводные лодки, электронные «пастухи» «рыбных стад» и тому подобное. Темп морального старения оборудования и технологий в этих отраслях будет очень быстрым. Конкуренция будет стимулировать любые ускоряющие внедрения.

В наш язык быстро проникнут новые слова. Термин «аквасельхозкультура» (научное разведение источников морской пищи) займет свое место рядом со словом «сельскохозяйственный». Само слово «вода», имеющее вполне определенные символические и эмоциональные ассоциации, приобретет совершенно новые дополнительные оттенки. Вместе с новым словарем придут новые символы в поэзию, живопись, кино и другие искусства. Образы форм океанской жизни найдут свое воплощение в графических и индустриальных проектах. Веяния моды будут отражать наш интерес к океану. Появится новый текстиль, новые пластики и другие новые материалы. Будут найдены новые лекарства для лечения болезней или для повышения иммунитета.

Что особенно важно, увеличение использования морских продуктов вызовет изменение рациона питания миллионов людей, что само по себе несет много неизведанного.

211

Что произойдет с жизненной энергией людей, с их честолюбием, не говоря об их биохимии, их среднем росте и весе, скорости их мутации, длительности их жизни, их типичных болезнях, даже их психологических реакциях, когда общество сместит акцент с использования сельхозпродуктов на использование аквапродуктов?

Морские открытия могут принести с собой дух первооткрывателей — образ жизни, который сулит невероятные приключения, быстрое богатство и славу. Позже, когда человек начнет колонизировать континентальные шельфы и, вероятно, даже более глубокие места, за инженерами последуют переселенцы, которые построят искусственные города под водой — рабочие, научные, медицинские и игровые города с больницами, отелями и жилыми домами.

Все эти достижения будущего видятся еще слишком далекими и неправдоподобными, но для того чтобы понять, насколько это будущее близко, достаточно упомянуть д-ра Уолтера Робба, ученого из «Дженерал Электрик», который уже держит живого хомяка под водой в коробке, которая в действительности является искусственными жабрами. Она состоит из синтетических мембран, извлекающих воздух из окружающей воды и препятствующих проникновению ее внутрь. Эти мембраны сформированы снизу, сверху и на двух сторонах коробки с подопытным животным. Без «жабер» животное задохнется, а с ними оно способно дышать под водой. «Дженерал Электрик» (GE) утверждает, что мог бы снабжать воздухом жителей подводной экспериментальной станции, используя подобные мембраны. Они могут быть размещены на стенках подводных апартаментов: домов, гостиниц и других строений или даже (не зря же они называются искусственными жабрами) на самом теле человека.

Вся прошлая научно-фантастическая художественная литература о человеке с вживленными искусственными жабрами не так уж и наивна, и не так уж надуманны все те проблемы, которые она подняла. Мы можем воспитать специалистов для работ в океане, мужчин и женщин, которые не только морально, но и физически будут готовы для та-

212

ких подводных работ, игр, любви и секса. Hо даже если мы не будем останавливаться на подобных радикальных проектах, вполне вероятно, что освоение океана создаст не только новые профессии, но и новые стили жизни, новые морские субкультуры и, вероятно, даже новые религиозные секты или тайные морские культы.

Необходимо только не мечтать о далеком и нереальном, а суметь распознать новое окружение, которое неизбежно изменит жизнь, работу, восприятие мира, принесет новые сенсации, новые краски и формы, новые способы мышления и новые чувства. Более того, такое вторжение в море, свидетелями первой волны которого мы будем незадолго до наступления 2000 г., только одна из взаимосвязанных научно-технических тенденций, которые сегодня бурно развиваются. Все они, конечно же, наполнены новыми социальными и психологическими формами.

СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ И ЛИЧНОСТЬ

Завоевания океана напрямую связаны с умением точного предсказания погоды и особенно с контролем климата. То, что мы называем погодой, — в значительной степени продукт взаимодействия солнца, воздуха и океана. Постоянно контролируя океанические течения, состояние воды и другие факторы, запуская для этого все новые метеорологические спутники, мы будем усиливать нашу способность точнее предсказывать погоду. Д-р Уолтер О. Роберте, в прошлом президент Американской ассоциации развития науки, пишет: «Мы предвидим проведение полного глобального и непрерывного наблюдения за изменением погоды к середине 70-х, при этом по разумной цене. Такое наблюдение даст возможность получать более точный прогноз погоды, штормов, заморозков, пожаров, даст возможность предотвратить многие стихийные бедствия. Мы сможем предвидеть также потаенную, вне нашего сегодняшнего осознания, опасность потенциального оружи

213

будущих войн — умышленные манипуляции погодой для выгоды отдельных могущественных организаций и на погибель противнику (или конкуренту) и вероятным свидетелям»2.

В научной фантастике, в новелле, озаглавленной «Человек погоды», Теодор Л. Томас изображает мир, в котором центральный политический институт — это так называемый институт погоды. В этом институте представители различных наций вырабатывают политику погоды и управляют массами, используя природные катаклизмы: шторма — здесь, засухи — там, что позволяет поддерживать значимость их указов. Сегодня мы находимся только в начале пути такого тщательного управления погодой. Однако нет сомнений в том, что прошли дни, когда человек просто получал то, что ему пошлют небеса, не пытаясь вмешиваться в развитие природных явлений. Американское метеорологическое общество прямо заявляет: «Управление погодой сегодня — это реальность»3.

Реальная возможность управления погодой — одна из поворотных точек в истории человечества. Впервые человек может активно влиять на развитие сельского хозяйства, транспортные перевозки, коммуникации, зоны отдыха. Если не пользоваться этим оружием с величайшей осторожностью, такой дар управления погодой вполне может привести к гибели человечества. Состояние погоды полностью взаимосвязано; небольшое изменение в одном месте может вызвать губительные последствия в других местах. Даже без агрессивных целей попытка борьбы с засухой в одном месте может вызвать торнадо в другом.

Кроме того, совершенно неизвестно, каковы социально-психологические последствия манипуляций погодой. Например, многие из нас испытывают недостаток в солнечном свете — это показывает массовая миграция населения на побережья Флориды, Калифорнии или Средиземноморья. Администрация национальной аэронавтики и космоса (НАСА) изучает концепцию гигантского орбитального зеркала, способного отражать солнечный свет в направлении ночной стороны Земли. Официальный представитель НАСА Джордж Е.

214

Миллер заявил в конгрессе, что США будут способны вывести на орбиту огромный спутник, отражающий солнечный свет, уже где-то в середине 70-х годов (кстати, из его слов можно предположить, что вполне реально вывести такой спутник, который заслонит собой Солнце над определенными районами, погружая их по меньшей мере в полутень).

Естественный сегодня цикл дня и ночи определяет биологические ритмы человека, которые еще не до конца изучены. Вполне можно представить использование орбитальных солнечных зеркал с целью изменения светового режима для сельскохозяйственных, индустриальных или даже психофизиологических целей. Например, введение более продолжительного дня в Скандинавии могло бы значительно изменить тип культуры и национальный характер (так называемый нордический характер) этого региона. В качестве шутки предположим, что случилось бы с взлелеянным Ингмаром Бергманом искусством, порожденным темнотой Стокгольма, если бы она была развеяна? Можно ли представить, чтобы «Седьмая печать» или «Ночной свет» были написаны в другом климате?

Растущие возможности изменения погоды, новые источники энергии, новые материалы (некоторые из них просто сюрреалистичны по своим возможностям), новые транспортные средства, новые виды пищи (не только из моря, но и из гигантских гидропонных фабрик еды) — все это только первые воздействия на природу тех ускоряющихся изменений, которые еще впереди.

ГОЛОС ДЕЛЬФИНА

В «Войне с саламандрами» — прекрасном романе Карела Чапека — человек, пытаясь приручить разные виды саламандр, почти вызывает гибель цивилизации4. Сегодня, помимо прочего, человек учится использовать животный мир такими способами, которые вызвали бы улыбку Чапека.

215

Тренированные голуби используются для поиска и вытаскивания дефектных таблеток на конвейерах фармацевтических фабрик. На Украине советские ученые используют особые виды рыб для очистки от водорослей фильтров насосных станций. Дельфины обучались приносить инструменты водолазам, погружающимся у берегов Калифорнии, и защищать от акул тех водолазов, которые достигают рабочей зоны. Другие тренировались таранить подводные мины. Взрывая их, дельфины совершали самоубийство во имя человека. Такое использование дельфинов вызвало потрясение в области межвидовой этики5.

Взаимодействие дельфина и человека очень полезно для предполагаемого контакта с внеземной цивилизацией, возможность которого некоторые ученые считают практически неизбежной. В то же время исследование дельфинов дает новые факты о том, что сенсорные аппараты человека и дельфина различны6. Это обусловлено некоторыми внешними ограничениями, в которых работает человеческий организм; восприятие, настроение, ощущения, не доступные человеку вследствие его биологического строения, могут быть теперь по крайней мере проанализированы или описаны.

Существование разнообразия видов животных — это не все, с чем мы можем иметь дело. Некоторые писатели в свое время писали о выведении новых форм живых организмов для специальных целей. Сэр Джордж Томсон замечает, что «с развитием знаний о генетике можно серьезно изменить разнообразные виды животных»7. Артур Кларк писал о возможности «увеличения умственных способностей домашних животных или выведении совершенно новых видов животных с более высоким, чем прежде, уровнем IQ8»*. Мы также изучаем способы управления животными на расстоянии. Д-р Хозе М. Р. Дельгадо провел серию экспериментов, ужасающих человеческими возможностями. Он имплантировал электроды в голову буйвола. Покачивая красной накидкой, Дельгадо возбуждал животное, провоцируя нападение. После этого, посылая сигнал от небольшого

* Коэффициент умственного развития. — Примеч. пер. 216

ручного передатчика, он заставлял животное разворачиваться и отбегать9.

Будем ли мы выращивать специальных управляемых животных, послушных нам, или мы пойдем по пути создания роботов-уборщиков для дома, в основном зависит от состязания между науками о жизни и физическими науками. Вполне возможно, что более выгодно создавать машины, выполняющие различные функции, чем выращивать и тренировать животных. Биологические науки сегодня развиваются так быстро, что баланс может быть достигнут уже при нашей жизни. Фактически недалек тот день, когда мы для наших нужд будем выращивать машины.

БИОЛОГИЧЕСКИЕ ФАБРИКИ

Выращивать и тренировать животных может быть дорого. Но что произойдет, когда мы дойдем в эволюционных масштабах до уровня бактерий, вирусов и других микроорганизмов? Сможем ли мы обуздать жизнь в ее примитивных формах так, как мы объезжаем лошадь? На наших глазах появляется новая наука, основанная на принципах управления развитием микроорганизмов, которая обещает изменить саму природу индустрии, какую мы знаем.

«В доисторическом прошлом наши предки одомашнили различные виды растений и животных, — говорит биохимик Марвин Дж. Джонсон из университета штата Висконсин, — но микроорганизмы не были приручены до самого последнего времени в первую очередь потому, что человек не знал об их существовании»10. Сегодня мы производим и используем в больших масштабах витамины, энзимы, антибиотики, лимонные кислоты и другие полезные компоненты. Около 2000 г., если проблема питания будет расти так же интенсивно, биологи начнут выращивать микроорганизмы для использования в питании животных и, быть может, самих людей.

217

В университете города Упсалы в Швеции я имел возможность обсудить эти проблемы с Арне Тицелиусом, нобелевским лауреатом в области биохимии, в настоящее время президентом Нобелевского комитета. «Возможно ли, — спросил я его, — чтобы когда-нибудь мы смогли построить биологические механические системы, которые могут использоваться в производстве, но которые будут состоять не из пластика или металла, а из живых организмов?» Он ответил недвусмысленно: «Мы уже достигли этого уровня. Великое будущее индустрии связано с биологией. Один из наиболее ярких примеров начала этого огромного технологического процесса — это Япония, которая после войны имела не только свое собственное кораблестроение, но и свою микробиологию. Теперь Япония обладает огромными индустриальными мощностями, основанными на микробиологии. Большая часть их пищевой индустрии построена на процессах, в которых основную роль играют бактерии. Сегодня они производят много видов полезных продуктов. Например, аминокислоты. В Швеции сейчас все говорят о необходимости усиления позиций в области микробиологии.

Видите ли, необходимо научиться думать не только в терминах вирусов или молекул... Индустриальные процессы по большей части основываются на процессах с участием человека. Вы получаете сталь, обрабатывая железную руду с использованием угля. Вспомните об индустрии пластиков — искусственных продуктов, сделанных из нефти. Но замечательно, что даже сегодня, несмотря на огромное развитие химии и химических технологий, не существует ни одного пищевого продукта, произведенного индустриально и способного соперничать с фермерским хозяйством.

В этой области и в большей части других областей производства природа пока безоговорочно главенствует над человеком, даже над наиболее опытными инженерами-химиками и исследователями. Что же из этого следует? По мере того как мы постепенно узнаем, как природа что-либо создает, и по мере того как мы учимся имитировать природу, мы будем создавать совершенно иные процессы. Они

218

станут основой индустрии новых типов — биологических фабрик и биологических технологий.

Зеленые растения получают энергию с помощью Солнца и атмосферного углекислого газа. Это очень эффективный механизм. Зеленые листья являются чудесными машинами. Мы знаем об их работе сегодня гораздо больше, чем 2—3 года назад, но все еще недостаточно, чтобы имитировать этот процесс. В природе существует огромное количество таких механизмов».

«Когда-нибудь, — продолжал Тицелиус, — мы сможем использовать эти процессы. Не просто производить продукты химическими способами, а выращивать их специальные виды».

Можно представить себе даже биологические компоненты машин, например в компьютерах. «Вполне очевидно, — продолжал Тицелиус, — что компьютеры далеки от имитации работы нашего головного мозга. Когда мы узнаем больше о работе нашего мозга, я не удивлюсь, если будут созданы виды биологических компьютеров... Такие компьютеры могут иметь электронные компоненты, вживленные наряду с биологическими компонентами в реальный мозг. А в более далеком будущем вполне реально, что отдельные биологические компоненты сами могут стать частями машин»11. Именно такие идеи привели Жана Фурастье, французского экономиста и плановика, к довольно смелой формулировке: «Человек находится на пути интегрирования жизненных тканей в работу физических машин... мы сможем создать в ближайшем будущем машины, состоящие из металла и живых тканей одновременно... В свете этого человеческое тело само рассматривается по-новому»12.