Часть 2.

большей зависимости от него. Этот слой удерживал за собой владение всеми должностями местного управления, поскольку вступил в него безвозмездно в интересах свое­го собственного социального могущества. Он сохранил Англию от бюрократизации, ставшей судьбой всех кон­тинентальных государств.

Пятый слой — это юристы, получившие университет­ское образование, — был характерен для Запада, прежде всего для Европейского континента, и имел решающее значение для всей его политической структуры. Ни в чем так ярко не проявилось впоследствии влияние римского права, преобразовавшего бюрократическое позднее рим­ское государство, как именно в том, что революциони-зация политического предприятия как тенденция к ра­циональному государству повсюду имела носителем квалифицированного юриста, даже в Англии, хотя там крупные национальные корпорации юристов препятство­вали рецепции римского права. Ни в одном другом регио­не мира не найти аналогов подобному процессу. Все зачатки рационального юридического мышления в ин­дийской школе мимансы, а также постоянная забота о сохранении античного юридического мышления в исламе не смогли воспрепятствовать тому, что теологические формы мышления заглушили рациональное правовое мышление. Прежде всего не был полностью рационали­зован процессуальный подход. Это стало возможным лишь благодаря заимствованию итальянскими юристами античной римской юриспруденции, абсолютно уникаль­ного продукта, созданного политическим образованием, совершающим восхождение от города-государства к мировому господству; результатом были usus modernus* в сочинениях знатоков пандектного и канонического пра­ва в конце средних веков, а также теории естественного права, порожденные юридическим и христианским мышлением и впоследствии секуляризованные. Круп­нейшими представителями этого юридического рациона­лизма выступили: итальянские подеста, французские королевские юристы, создавшие формальные средства для подрыва королевской властью господства сеньоров, теоретики концилиаризма (специалисты по каноническо­му праву и теологи, рассуждающие при помощи катего­рий естественного права), придворные юристы и ученые

[664]

судьи континентальных князей, нидерландские теоретики естественного права и монархомахи, английские коро­левские и парламентские юристы. Noblesse de Robe* французских парламентов и, наконец, адвокаты эпохи революции. Без этого рационализма столь же мало мыслимо возникновение абсолютистского государства, как и революция. Если вы просмотрите возражения французских парламентов или наказы французских Генеральных штатов, начиная с XVI в. вплоть до 1789 г., вы всюду обнаружите присущий юристам дух. А если вы изучите членов французского Конвента с точки зрения их профессионального представительства, то вы обнару­жите в нем — несмотря на равное избирательное право— одного-единственного пролетария, очень мало буржуаз­ных предпринимателей, но зато множество всякого рода юристов, без которых был бы совершенно немыслим специфический дух, живший в этих радикальных интел­лектуалах и их проектах, С тех пор современный адво­кат и современная демократия составляют одно целое, а адвокаты в нашем смысле, то есть в качестве самостоя­тельного сословия, утвердились опять-таки лишь на Западе, начиная со средних веков, постепенно сформиро­вавшись из «ходатая» в формалистичном германском процессе, под влиянием рационализации этого процесса.

Отнюдь не случайно, что адвокат становится столь значимой фигурой в западной политике со времени по­явления партий. Политическое предприятие делается партиями, то есть представляет собой именно предприя­тие заинтересованных сторон — мы скоро увидим, что это должно означать. А эффективное ведение какого-либо дела для заинтересованных в нем сторон и есть ремесло квалифицированного адвоката. Здесь он — поучительным может быть превосходство враждебной пропаганды — превосходит любого «чиновника». Конечно, он может успешно, то есть технически «хорошо», провести подкреп­ленное логически слабыми аргументами, то есть в этом смысле «плохое», дело. Но также только он успешно ведет дело, которое можно подкрепить логически «силь­ными» аргументами, то есть дело в этом смысле «хоро­шее». Чиновник в качестве политика, напротив, слиш­ком часто своим технически «скверным» руководст­вом делает «хорошее» в этом смысле дело «дурным»:

[665]

нечто подобное нам пришлось пережить. Ибо провод­ником нынешней политики среди масс общественности все чаще становится умело сказанное или написанное слово. Взвесить его влияние — это-то и составляет круг задач адвоката, а вовсе не чиновника-специалиста, который не является и не должен стремиться быть дема­гогом, а если все-таки ставит перед собой такую цель, то обычно становится весьма скверным демагогом.

Подлинной профессией настоящего чиновника — это имеет решающее значение для оценки нашего прежнего режима — не должна быть политика. Он должен «управ­лять» прежде всего беспристрастно — данное требование применимо даже к так называемым «политическим» управленческим чиновникам, — по меньшей мере офи­циально, коль скоро под вопрос не поставлены «государст­венные интересы», то есть жизненные интересы господ­ствующего порядка. Sine ira et studio—без гнева и пристрастия должен он вершить дела. Итак, политиче­ский чиновник не должен делать именно того, что всегда и необходимым образом должен делать политик — как вождь, так и его свита, — бороться. Ибо принятие какой-либо стороны, борьба, страсть — ira et studium — суть стихия политика, и прежде всего политического вождя. Деятельность вождя всегда подчиняется совершенно иному принципу ответственности, прямо противополож­ной ответственности чиновника. В случае если (несмот­ря на его представления) вышестоящее учреждение настаивает на кажущемся ему ошибочным приказе, дело чести чиновника — выполнить приказ под ответствен­ность приказывающего, выполнить добросовестно и точ­но, так, будто этот приказ отвечает его собственным убеждениям: без такой в высшем смысле нравственной дисциплины и самоотверженности развалился бы весь аппарат. Напротив, честь политического вождя, то есть руководящего государственного деятеля, есть прямо-таки исключительная личная ответственность за то, что он делает, ответственность, отклонить которую или сбросить ее с себя он не может и не имеет права. Как раз те на­туры, которые в качестве чиновников высоко стоят в нравственном отношении, суть скверные, безответствен­ные прежде всего в политическом смысле слова, и по­стольку в нравственном отношении низко стоящие политики — такие, каких мы, к сожалению, все время имели на руководящих постах. Именно такую систему мы

[666]

называем «господством чиновников»; и, конечно, досто­инства нашего чиновничества отнюдь не умаляет то, что мы, оценивая их с политической точки зрения, с пози­ций успеха, обнажаем ложность данной системы. Но давайте еще раз вернемся к типам политических фигур.

На Западе со времени возникновения конституцион­ного государства, а в полной мере — со времени разви­тия демократии типом политика-вождя является «дема­гог». У этого слова неприятный оттенок, что не должно заставить нас забыть: первым имя «демагога» носил не Клеон, но Перикл. Не занимая должностей или же будучи в должности верховного стратега, единственной выборной должности (в противоположность должностям, занимае­мым в античной демократии по жребию), он руководил суверенным народным собранием афинского демоса. Прав­да, слово устное использует и современная демагогия, и даже, если учесть предвыборные речи современных кан­дидатов, — в чудовищном объеме. Но с еще более устой­чивым эффектом она использует слово написанное. Глав­нейшим представителем данного жанра является ныне политический публицист и прежде всего — журналист.

В рамках нашего доклада невозможно дать даже на­броски социологии современной политической журнали­стики. В любом аспекте данная проблема должна соста­вить самостоятельную главу. Лишь немногое из нее, безусловно, относится и к нашей теме. У журналиста та же судьба, что и у всех демагогов, а впрочем — по меньшей мере на континенте в противоположность си­туации в Англии, да, в общем, и в Пруссии в более ран­ний период,—та же судьба у адвоката (и художника): он не поддается устойчивой социальной классификации. Он принадлежит к некоего рода касте париев, социально оцениваемым в «обществе» по тем ее представителям, ко­торые в этическом отношении стоят ниже всего. Отсю­да — распространенность самых диковинных представ­лений о журналистах и их работе. И отнюдь не каждый отдает себе отчет в том, что по-настоящему хороший результат журналистской работы требует по меньшей мере столько же «духа», что и какой-нибудь результат деятельности ученого, прежде всего вследствие необхо­димости выдать его сразу, по команде и сразу же ока­зать эффект, при том, конечно, что условия творчества в данном случае совершенно другие. Почти никогда не отмечается, что ответственность здесь куда большая и

[667]

что у каждого честного журналиста чувство ответствен­ности, как показала война, в среднем ничуть не ниже, чем у ученого, но выше. А не отмечают данный факт потому, что в памяти естественным образом задержи­ваются именно результаты безответственной деятельно­сти журналистов в силу их часто ужасающего эффекта. Никто не верит, что в целом сдержанность дельных в каком-то смысле журналистов выше в среднем, чем у других людей. И тем не менее это так. Несравненно более серьезные искушения, которые влечет за собой профессия журналиста, а также другие условия журналистской де­ятельности привели в настоящее время к таким последст­виям, которые приучили публику относиться к прессе со смешанным чувством презрения и жалкого малодушия. О том, что тут следует делать, мы сегодня поговорить не сможем. Нас интересует судьба политического профес­сионального призвания журналистов, их шансы достичь ведущих политических постов. До сих пор они имелись лишь в социал-демократической партии. Но должнос­ти редакторов в ней, как правило, имели характер чинов­ничьих мест, не представляя основы для позиции вождя.

В буржуазных партиях в сравнении с предшествую­щим поколением шансы восхождения таким образом к политической власти в целом скорее ухудшились. Конеч­но, всякий значительный политик нуждается в прессе как эффективном инструменте воздействия и, следова­тельно, в связях с прессой. Но появление партийного вождя из рядов прессы было именно исключением (тем, чего не следовало ожидать). Причина тут состоит в силь­но возросшей «необходимости» журналиста, прежде все­го журналиста, не имеющего состояния и потому при­вязанного к профессии, что обусловлено значительным увеличением интенсивности и актуальности журналист­ского предприятия. Необходимость зарабатывать еже­дневными или еженедельными статьями гирей повисает на политике, и я знаю примеры того, как люди, по натуре созданные быть вождями, оказались поэтому надолго скованными в своем продвижении к власти как внешне, так и прежде всего внутренне. Связи прессы с силами, господствующими в государстве и в партиях, оказали самое неблагоприятное действие на уровень журналисти­ки при старом режиме, но это особая глава. Во враже­ских странах подобные отношения складывалсь иначе. Однако и там, да, видимо, и для всех современных госу-

[668]

дарств, имеет силу положение, что политическое влияние работника-журналиста все уменьшается, а политическое влияние владеющего прессой магната-капиталиста (та­кого, например, как «лорд» Нортклиф) — все возрастает.

Во всяком случае, у нас в Германии крупные капита­листические газетные концерны, прибравшие к рукам газетенки с «мелкими объявлениями», «генерал-анцай-геры», обычно были типичными воспитателями поли­тического индифферентизма. Ибо на самостоятельной политике нельзя было ничего заработать, прежде всего нужной для гешефта благосклонности политически господ­ствующих сил. Гешефт на объявлениях — один из спо­собов, каким во время войны попытались с большим размахом оказать политическое воздействие на прессу и, видимо, собираются воздействовать и впредь. Хотя сле­дует ожидать, что большая пресса сумеет уклониться от такого воздействия, однако положение мелких газетенок гораздо труднее. Во всяком случае, в настоящее время у нас карьера журналиста, сколь бы притягательна она ни была и какое бы влияние, прежде всего политиче­скую ответственность, ни сулила, не является — следует, пожалуй, еще подождать, чтобы сказать: «больше не» или «еще не», — нормальным путем восхождения поли­тических вождей. Трудно сказать, изменит ли тут что-нибудь отказ от принципа анонимности, что считают правильным многие — но не все — журналисты. К сожа­лению, во время войны, когда к «руководству» газетами были специально привлечены литературно одаренные личности, к тому же категорически выступавшие только под своим именем, в некоторых наиболее известных слу­чаях пришлось убедиться, что таким путем повышенное чувство ответственности воспитывается не так уж обяза­тельно, как можно было бы думать. Ведь — невзирая на партийную принадлежность — частично как раз заведомо худшие бульварные газетенки стремились тем самым увеличить спрос и достигали этого. Такого рода господа, издатели, равно как и журналисты, специализирующиеся на сенсациях, нажили себе состояние — но, конечно, не добыли чести. Приведенный факт — отнюдь не возра­жение против самого принципа; вопрос весьма запутан, и данное явление также не носит всеобщего характера. Однако до сих пор такой путь не был путем к подлинному вождизму или ответственному предприятию политики. Остается выжидать, как дальше сложится ситуация.

[669]

Но при всех обстоятельствах журналистская карьера остается одним из важнейших путей профессиональной политической деятельности. Такой путь не каждому под­ходит, и менее всего—слабым характерам, в особенно­сти тем людям, которые способны обрести внутреннее равновесие лишь в каком-нибудь устойчивом сословном состоянии. Если даже жизнь молодого ученого и носит азартный характер, то все-таки прочные сословные тра­диции его окружения предохраняют его от неверных шагов. Но жизнь журналиста в любом отношении — это чистейший азарт, и к тому же в условиях, испытывающих его внутреннюю прочность так, как, пожалуй, ни одна другая ситуация. Часто горький опыт в профессиональ­ной жизни — это, пожалуй, не самое худшее. Как раз особенно тяжелые внутренние требования предъявляются к преуспевающему журналисту. Это отнюдь не мелочь: входить в салон власть имущих как бы на равной ноге и нередко в окружении всеобщей лести, вызванной бо­язнью, общаться, зная при этом, что стоит тебе только выйти за дверь, как хозяин дома, быть может, должен будет специально оправдываться перед гостями за обще­ние с «мальчишками-газетчиками»; и уж совсем не ме­лочь: быть обязанным быстро и притом убедительно вы­сказываться обо всех и обо всем, что только потребует «ры­нок», обо всех мыслимых жизненных проблемах, не только не впадая в их абсолютное опошление, но и не оказываясь прежде всего обреченным на бесчестие самообнажения и его неумолимых последствий. Не то удивительно, что многие журналисты «девальвировались» как люди, сошли с колеи, но то, что тем не менее именно данный слой заключает в себе столько драгоценных, действительно настоящих людей, что в это трудно поверить постороннему.

Но если журналист как тип профессионального поли­тика существует уже довольно-таки давно, то фигура партийного чиновника связана с тенденцией последних десятилетий и частично последних лет. Мы должны теперь обратиться к рассмотрению партийной системы (Parteiwesens) и партийной организации, чтобы понять эту фигуру сообразно ее месту в историческом развитии.

Во всех сколько-нибудь обширных, то есть выходящих за пределы и круг задач мелкого деревенского кантона, политических союзах с периодическими выборами власть имущих политическое предприятие необходимо является предприятием претендентов (Interessentenbetrieb). Это

[670]

значит, что относительно небольшое количество людей, заинтересованных в первую очередь в политической жизни, то есть в участии в политической власти, создают себе посредством свободной вербовки свиту, выставляют себя или тех, кого они опекают, в качестве кандидатов на выборах, собирают денежные средства и приступают к ловле голосов. Невозможно себе представить, как бы в крупных союзах вообще происходили выборы без та­кого предприятия. Практически оно означает разделение граждан с избирательным правом на политически актив­ные и политически пассивные элементы, а так как это различие базируется на добровольности самих избирате­лей, то оно не может быть устранено никакими принуди­тельными мерами, например обязательностью участия в выборах, или «цеховым» (berufsstandische) предста­вительством, или другими предложениями такого рода, демонстративно или фактически направленными против этого факта, а тем самым против господства профессио­нальных политиков. Вожди и их свита как активные элементы свободной вербовки и свиты, и, через ее посред­ство, пассивной массы избирателей для избрания вож­дя — суть необходимые жизненные элементы любой пар­тии. Однако структура их различна. Например, «партии» средневековых городов, такие, как гвельфы и гибеллины, представляли собой сугубо личную свиту. Если взглянуть на Statute del la parte Guelfa* , конфискацию имущества нобилей — как изначально назывались все те семьи, ко­торые вели рыцарский образ жизни, то есть имели право вступать в ленные отношения, — лишение их права зани­мать должности и права голоса, интерлокальные партий­ные комитеты и строго военные организации и их возна­граждения доносчикам, то это живо напомнит боль­шевизм с его Советами, его военными и (прежде всего в России) шпионскими организациями, прошедшими суро­вый отбор, разоружением и лишением политических прав «буржуазии», то есть предпринимателей, торговцев, ран­тье, духовенства, отпрысков династий и полицейских агентов, а также с его конфискациями. И эта аналогия подействует еще более ошеломляюще, если мы посмот­рим, что, с одной стороны, военная организация указан­ной партии была сугубо рыцарским войском, формируе­мым по матрикулам, и почти все руководящие места в

[671]

ней занимали дворяне; Советы же со своей стороны со­храняют или, скорее, снова вводят высокое вознаграж­дение предпринимателям, аккордную зарплату, систему Тейлора, военную и трудовую дисциплину и ведут поиски иностранного капитала — одним словом, снова просто должны принять все то, с чем боролись как с клас­совыми буржуазными учреждениями, чтобы вообще со хранить в действии государство и хозяйство; и помимо то­го, главным инструментом своей государственной власти они сделали агентов старой охранки. Но такими орга­низациями, носящими насильственный характер, нам не придется заниматься, мы имеем дело с профессиональ ными политиками, которые стремятся к власти через мирную партийную агитацию на рынке голосов избира­телей.

Эти партии в нашем обычном смысле первоначально тоже были, например в Англии, только свитой аристо кратии. Каждый переход в другую партию, совершаемый по какой-либо причине пэром, влек .за собой немедленный переход в нее всего, что от него зависело. Крупные дво рянские семьи, и не в последнюю очередь, король вплоть до Билля о реформе осуществляли патронаж над множе­ством округов. К этим дворянским партиям близко при мыкают партии уважаемых людей, получившие новее местное распространение вместе с распространением власти бюргерства. «Образованные и состоятельные?. круги, духовно руководимые типичными представителями интеллектуальных слоев .Запада, разделились, частично по классовым интересам, частично по семейной традиции, частично по чисто идеологическим соображениям, на партии, которыми они руководили. Духовенство, учи теля, профессора, адвокаты, врачи, аптекари, состоятель­ные сельские хозяева, фабриканты — весь тот слой, кото­рый в Англии причисляет себя к gentlemen, — образовал» сначала нерегулярные политические союзы, самое боль­шее — локальные политические клубы; в смутные вре мена беспокойство доставляла мелкая буржуазия, а ино­гда и пролетариат, если у него появлялись вожди, кото­рые, как правило, не были выходцами из его среды. На этой стадии по всей стране еще вообще не существует интерлокально организованных партий как постоянных союзов. Сплоченность обеспечивают только парламен­тарии; решающую роль при выдвижении кандидатов в вожди играют люди, уважаемые на местах. Программы

[672]

возникают частично из агитационных призывов канди­датов, частично в связи со съездами уважаемых граждан или решениями парламентских партий. В мирное время руководство клубами или, там, где их не было, совершен­но бесформенным политическим предприятием осущест­вляется со стороны небольшого числа постоянно заин­тересованных в этом лиц, для которых подобное руковод­ство—побочная или почетная должность; только жур­налист является оплачиваемым профессиональным по­литиком, и только газетное предприятие — постоянным политическим предприятием вообще. Наряду с этим су­ществуют только парламентские сессии. Правда, парла­ментарии и парламентские вожди партий знают, к каким уважаемым гражданам следует обращаться на местах для осуществления желаемой политической акции. И лишь в больших городах постоянно имеются партий­ные союзы (Vereine) с умеренными членскими взносами, периодическими встречами и публичными собраниями для отчета депутатов. Оживление в их деятельности наступает лишь во время выборов.

Заинтересованность парламентариев в возможности интерлокальных предвыборных компромиссов и в дей­ственности единых, признанных широкими кругами всей страны программ и единой агитации вообще по стране становится движущей силой все большего сплочения партий. Но если теперь сеть местных партийных союзов существует также и в городах средней величины и даже если она растянута «доверенными лицами» по всей стра­не, а с ними постоянную переписку ведет член парламент­ской партии как руководитель центрального бюро пар­тии, то это не меняет принципиального характера пар­тийного аппарата как объединения уважаемых граждан. Вне центрального бюро пока еще нет оплачиваемых чиновников; именно «видные люди» ради уважения, ко­торым они обычно пользуются, повсюду руководят мест­ными союзами: это внепарламентские уважаемые граж­дане, которые оказывают свое влияние наряду с полити­ческим слоем уважаемых граждан — заседающих в данный момент в парламенте депутатов. Конечно, по­ставщиком духовной пищи для прессы и местных собра­ний во все большей мере является издаваемая партией партийная корреспонденция. Регулярные членские взносы становятся необходимыми; часть их должна пойти на покрытие издержек штаб-квартиры партии. На этой ста-

[673]

дии находилось еще не так давно большинство немецких партийных организаций. Во Франции же отчасти еще господствовала первая стадия: крайне слабое сплочение парламентариев, а в масштабах всей страны — малое число уважаемых людей на местах; программы, выдви­гаемые кандидатом или его патроном только раз, при выставлении кандидатуры, хотя и с большей или мень­шей местной привязкой к решениям и программам пар­ламентариев. Данная система была нарушена лишь частично. При этом число политиков по основной профес­сии оказалось ничтожным; ими были главным образом избранные депутаты, немногие служащие центрального бюро, журналисты и — во Франции — в остальном те карьеристы, которые находились на «политической» службе или в тот момент стремились к таковой. Фор­мально политика для них оставалась в основном побоч­ной профессией. Да и число «министрабельных» депу­татов было сильно ограничено. То же самое следует сказать и о кандидатах на выборах, которые непременно должны относиться к категории уважаемых граждан. Но число лиц, заинтересованных в политическом пред­приятии косвенно, прежде всего материально, было весь­ма велико. Ибо все предписания министерства и прежде всего всякое улаживание вопросов о должностях обя­зательно должны были решаться с учетом того, как такое решение скажется на выборах, и любого рода пожела­ниям пытались дать ход через посредство местного депу­тата, которого министр, если депутат входил в его пар­ламентское большинство (к чему', конечно, стремился каждый), должен был выслушать благосклонно или враждебно. Каждый депутат патронировал должности и вообще все вопросы в своем избирательном округе, а чтобы снова быть избранным, поддерживал связь с мест­ными уважаемыми людьми.

Такому идиллическому состоянию господства кругов уважаемых людей, и прежде всего парламентариев, про­тивостоят ныне сильно от него отличающиеся самые современные формы партийной организации. Это детища демократии, избирательного права для масс, необходи­мости массовой вербовки сторонников и массовой орга­низации, развития полнейшего единства руководства и строжайшей дисциплины. Господству уважаемых людей и управлению через посредство парламентариев приходит конец. Предприятие берут в свои руки политики «по

[674]

основной профессии», находящиеся вне парламентов. Либо это «предприниматели» — например, американ­ский босс и английский "election agent"* были, по суще­ству, предпринимателями, — либо чиновник с постоянным окладом. Формально имеет место широкая демократиза­ция. Уже не парламентская фракция создает основные программы и не уважаемые граждане занимаются вы­движением кандидатов на местах. Кандидатов предлагают собрания организованных членов партии, избирающие делегатов на собрания более высокого уровня, причем таких уровней, завершающихся общим «партийным съез­дом», может быть много. Но фактически власть находится в руках тех, кто непрерывно ведет работу внутри [партий­ного] предприятия, или же тех, от кого его функциониро­вание находится в финансовой или личной зависимости, например меценатов или руководителей могущественных клубов политических претендентов («Таммани-холл»). Главное здесь то, что весь этот человеческий аппарат — «машина» (как его примечательным образом называют в англосаксонских странах)—или, скорее, те, кто им руководит, в состоянии взять за горло парламентариев и в значительной мере навязать им свою волю. Данное обстоятельство имеет особое значение для отбора вождей партии. Вождем становится лишь тот, в том числе и через голову парламента, кому подчиняется машина. Иными словами, создание таких машин означает наступление плебисцитарной демократии.

Партийная свита, прежде всего партийный чиновник и предприниматель, конечно, ждут от победы своего вождя личного вознаграждения — постов или других преимуществ. От него — не от отдельных парламента­риев или же не только от них; это главное. Прежде всего они рассчитывают, что демагогический эффект личности вождя обеспечит партии голоса и мандаты в предвыборной борьбе, а тем самым власть и благодаря ей в наибольшей .степени расширит возможности полу­чения ожидаемого вознаграждения для приверженцев партии. А труд с верой и личной самоотдачей чело­веку, не какой-то абстрактной программе какой-то пар­тии, состоящей из посредственностей, является тут идеальным моментом — это «харизматический» элемент всякого вождизма, одна из его движущих сил.

[675]

Данная форма получила признание не сразу, а в постоянной подспудной борьбе с уважаемыми людьми и парламентариями, отстаивающими свое влияние. Сна­чала это произошло в буржуазных партиях Соединенных Штатов, а затем — прежде всего в социал-демократи­ческой партии Германии. Коль скоро в какой-то момент партия оказывается без общепризнанного вождя, пора­жения следуют одно за другим, но даже если он есть, нужны всякого рода уступки тщеславию и небескорыстию уважаемых людей партии. Но прежде всего и машина может оказаться во власти партийного чиновника, при­бравшего к рукам текущую работу. В некоторых социал-демократических кругах считают, что их партия оказа­лась в плену этой «бюрократизации». Между тем «чинов­ники» относительно легко приспосабливаются к личности вождя, оказываются под сильным воздействием его демагогических качеств: материальные и идеальные интересы чиновников находятся в тесной связи с ожи­даемым получением при его посредстве партийной вла­сти, а труд ради вождя сам по себе приносит огромное внутреннее удовлетворение. Восхождение вождей пред­ставляет гораздо большие трудности там, где наряду с чиновниками влияние на партию оказывают уважаемые люди — как это по большей части и бывает в буржуаз­ных партиях. Ибо идеально они «творят свою жизнь» из крошечных постов в правлениях или комитетах, которые они занимают. Завистливое чувство (Ressentiment) по отношению к демагогу как homo novus* , убеждение в превосходстве партийно-политического «опыта» — кото­рый действительно имеет большое значение, — а также идеологическая обеспокоенность разрушением старых партийных традиций определяют их поведение. А в пар­тии на их стороне все традиционалистские элементы. Как сельский прежде всего, так и мелкобуржуазный изби­ратель приглядываются к известным им с давних пор уважаемым именам и не доверяют незнакомому чело­веку, правда, для того только, чтобы тем крепче примк­нуть к нему в случае его успеха. Рассмотрим на не­скольких основных примерах это противоборство двух структурных форм и в особенности обрисованное Остро-горским восхождение плебисцитарной формы.

Сначала обратимся к примеру Англии: там до 1868 г. основу партийной организации почти исключительно

[676]

составляли уважаемые люди. Опорой тори в сельской местности был, например, англиканский священник, а помимо него — в большинстве случаев — школьный учитель и прежде всего крупный землевладелец данного графства; опорой вигам служили, как правило, такие люди, как нонконформистский проповедник (там, где такие были), почтмейстер, кузнец, портной, канатчик, то есть ремесленники, способные стать источником политиче­ского влияния, ведь с ними больше всего болтают обо всем. В городе партии разделились в соответствии с пар­тийными воззрениями — частично экономического харак­тера, частично религиозного, частично просто по семей­ной традиции. Но политическое предприятие всегда бази­ровалось на уважаемых людях. Над ним «парили» пар­ламент и партии совместно с кабинетом и лидером, который был председателем совета министров или главой оппозиции. У этого лидера всегда рядом находился самый важный профессиональный политик партийной организации, «загоняла» (whip* ), в чьих руках и был патронаж над должностями. Таким образом, в погоне за ними следовало обращаться именно к нему, об этом он договаривался с депутатами от отдельных избира­тельных округов. Постепенно в избирательных округах начал формироваться слой профессиональных полити­ков, ибо тут осуществлялся набор местных агентов, первоначально неоплачиваемых и занимавших примерно то же положение, что и наши «доверенные лица». Но избирательным округам понадобилась также фигура капиталистического предпринимателя — election agent, — совершенно неизбежного в современном английском за­конодательстве, гарантирующем чистоту выборов. Это законодательство попыталось проконтролировать рас­ходы по выборам и противодействовать власти денег, обязывая кандидатов сообщать, сколько стоили им выборы, ибо кандидат (в куда большей мере, чем это прежде случалось у нас), помимо перенапряжения голоса, имел еще удовольствие раскошелиться. Election agent позволял выплатить всю сумму ему, на чем он, как правило, прилично выгадывал. В расстановке сил между лидером и уважаемыми людьми партии в пар­ламенте и по стране первый с давних пор занимал в Англии весьма солидное положение, на что имелась

[677]

важная причина: его способность проводить большую политику, и к тому же политику постоянную. Однако и влияние парламентариев и уважаемых людей партии еще сохранялось.

Так примерно выглядела старая партийная органи­зация — наполовину хозяйство уважаемых людей, напо­ловину уже предприятие служащих и предпринимателя. Но с 1868 г. сначала для местных выборов в Бирмингеме, а затем и по всей стране сформировалась система Caucus* . Создали ее один нонконформистский священ­ник и Джозеф Чемберлен. Поводом для этого явилась демократизация избирательного права. Чтобы привлечь на свою сторону наибольшее число избирателей, завоевать массы, необходимо было создать чудовищный аппарат союзов, имевших демократический облик, образовать избирательный союз в каждом городском квартале, держать это предприятие в непрестанном движении, все жестко бюрократизировать: больше становится наемных оплачиваемых чиновников, главных посредни­ков между партийным союзом и массами с правом коопта­ции как формальных проводников партийной политики, избираемых местными избирательными комитетами, ко­торые в скором времени объединили в целом около 10% избирателей. Движущей силой оставались местные представители, заинтересованные прежде всего в коммунальной политике, всюду позволяющей отхватить для себя самый жирный кусок. Они же в первую очередь пополняли финансы. Эта заново формирующаяся ма­шина, независимая уже от парламентского руководства, в самом скором времени должна была повести борьбу с прежними носителями власти, прежде всего с whip'OM, и, опираясь на заинтересованных лиц на местах, одержала в этой борьбе такого рода победу, что whip вынужден был приспособиться и объединиться с ней. В результате вся власть сконцентрировалась в руках немногих, в конечном счете — одного лица, стоявшего во главе партии. Ибо в либеральной партии указанная система возникла в связи с приходом Гладстона к власти. Именно ослепительный блеск Гладстоновой «большой» демаго­гии, непоколебимая вера масс в этическое содержание его политики и прежде всего в этический характер личности Гладстона привели эту машину к столь стре-

[678]

мительной победе над уважаемыми людьми. В действие вступил цезаристски-плебисцитарный элемент политики: диктатор на поле избирательной битвы. Данное явление обнаружило себя очень скоро. В 1877 г. Caucus впервые действовал на государственных выборах. Результат был блестящий: крушение Дизраэли в самую пору его боль­ших успехов. В 1886 г. машина была уже настолько харизматически ориентирована на личность, что, когда встал вопрос о Гомруле, весь аппарат, сверху донизу, не спрашивал: стоим ли мы объективно на платформе Глад-стона? Аппарат просто совершал повороты по слову Гладстона, заявив: «Что бы он ни делал, мы ему под­чинимся», — и изменил своему создателю, Чемберлену.

Этому механизму потребовался значительный аппа­рат сотрудников. Как-никак в Англии около 2000 человек живут непосредственно за счет политики партий. Правда, гораздо более многочисленны те, кто участвует в политике лишь в погоне за должностями или в качестве претендента [на выборах], особенно в рамках общинной политики. Наряду с экономическими возможностями у умелого политика, связанного с Caucus, имеются воз­можности удовлетворить свое тщеславие. Стать «J. Р.»* или даже «М. Р.»** —естественное стремление высшего (нормального) честолюбия, и таким людям, которые продемонстрировали хорошее воспитание, были "gentle­men", это выпадает на долю. Высшая награда, манящая в особенности крупных меценатов, — бюджет партии, пожалуй, на 50% состоял из взносов неизвестных дари­телей, — достоинство пэра.

Каков же был эффект новой системы? Тот, что ныне английские парламентарии, за исключением нескольких членов кабинета (да каких-нибудь чудаков), суть не что иное, как отлично дисциплинированное голосующее стадо. У нас в Рейхстаге политики обычно, хотя бы разбираясь с частной корреспонденцией, лежащей у них на письменном столе, притворялись, что радеют о благе страны. Такого рода жесты в Англии не требуются; член парламента должен лишь голосовать и не совершать предательства партии; он должен появиться по требо­ванию «зазывалы» и делать то, что ему прикажет в дан­ный момент кабинет или лидер оппозиции. Caucus-

[679]

машина, охватывающая всю страну, в особенности если в наличии есть сильный вождь, почти беспринципна и полностью в его руках. Итак, тем самым над парла­ментом возвышается фактически плебисцитарный дик­татор, который посредством «машины» увлекает за собой массы и для которого парламентарии суть всего лишь политические пребендарии, составляющие его свиту.

Как же происходит отбор этих вождей? Прежде всего: в соответствии с какой способностью? Конечно, определяющей здесь (наряду с волей, имеющей решаю­щее значение во всем мире) является власть демаго­гической речи. Ее характер изменился с тех времен, когда она, как, например, у Кобдена, обращалась к рас­судку. Гладстон искусно придавал речи внешне прозаи­ческий вид: «Пускай говорят факты». В настоящее же время, чтобы привести массы в движение, работа куда в большей мере ведется чисто эмоционально, при помощи средств, применяемых и Армией спасения. Дан­ное положение можно, пожалуй, назвать «диктатурой, покоящейся на использовании эмоциональности масс». Но весьма развитая система комитетской работы в английском парламенте открывает возможность и даже принуждает каждого политика, рассчитывающего на участие в руководстве, тоже работать в комитетах. У всех видных министров последних десятилетий за плечами реальная и действенная выучка такой работы, а практика отчетности таких совещаний и их общественной критики приводит к тому, что эта школа означает под­линный отбор [политиков) и исключает просто демагогов.

Так обстоит дело в Англии. Но английская Caucus-система представляла собой лишь ослабленную форму партийной организации, в сравнении с американской, особенно рано и особенно чисто выразившей плебисци­тарный принцип. Америка Вашингтона должна была по идее представлять собой сообщество, управляемое "gentlemen'ами». A gentlernen'ом и там в то время являлся землевладелец или человек, получивший образование в колледже. Так все и шло на первых порах. Когда образовались партии, члены палаты представителей сначала претендовали быть руководителями, как и в Англии в эпоху господства уважаемых людей. Органи­зация партий была совершенно рыхлой. Это продолжа­лось до 1824 г. Уже к началу двадцатых годов про­изошло становление партийной машины во многих аме-

[680]

риканских общинах (которые и здесь оказались местом возникновения современной тенденции). Но только из­брание президентом Эндрю Джэксона, кандидата крес­тьян Запада, подорвало старые традиции. Формаль­ный предел руководству партиями со стороны ведущих парламентариев был положен уходом, вскоре после 1840 г., из политической жизни крупных парламента­риев — Колхауна, Уэбстера, — ибо по всей стране пар­ламент в сравнении с партийной машиной утерял почти всякую власть. Столь раннее развитие в Америке плебисцитарной «машины» объяснялось тем, что там, и только там, главой исполнительной власти и — в том-то и дело — шефом патронажа над должностями оказался плебисцитарно избранный президент и что вследствие «разделения властей» он при исполнении должности был почти независим от парламента. Итак, именно при президентских выборах победа обещала в качестве награды подлинную добычу—доходные должности. Так Эндрю Джэксон возвел в систематически повсюду при­меняемый принцип «spoils system».

Что же означает ныне эта spoils system — наделение всеми федеральными должностями свиты победившего кандидата — для формирования партии? То, что проти­востоят друг другу совершенно беспринципные партии, сугубо карьеристские организации, которые для каждой предвыборной борьбы составляют свои меняющиеся программы всякий раз в зависимости от шансов заполу­чить голоса — программы столь изменчивые, что такого положения, несмотря на все аналогии, больше нигде нет. Партии полностью и исключительно сориентированы на важнейшую для патронажа над должностями пред­выборную борьбу: борьбу за пост федерального прези­дента и за посты губернаторов отдельных штатов. Про­граммы и кандидаты определяются на «national conven­tions»* партий без вмешательства парламентариев — то есть партийными съездами, состав которых фор­мально весьма демократично избран собраниями деле­гатов, обязанных, в свою очередь мандатом «primaries», первичным собраниям избирателей партии. Уже в ходе primaries выбираются делегаты для голосования за определенного кандидата в главы государства; внутри отдельных партий идет ожесточеннейшая борьба по

[681]

вопросу о «nomination»* . Как-никак, в руках президента сосредоточено назначение от 300000 до 400000 чинов­ников, которое он осуществляет только с привлечением сенаторов от отдельных штатов. Таким образом, сена­торы — могущественные в Америке политики. Напротив, палата представителей политически относительно без­властна, ибо она лишена патронажа над должностями, а министры — только помощники президента, легитимиро­ванного народом помимо всех (в том числе и парла­мента),—могут выполнять свои обязанности независимо от доверия или недоверия [палаты представителей) (следствие «разделения властей»).

Основанная на этом spoils system стала технически возможна в Америке, ибо при молодости американской культуры можно было вынести сугубо дилетантское хозяйство. Ведь от 300 000 до 400 000 таких сторонников партии, которые не имели нужды ничем иным подтвер­ждать свою квалификацию, кроме как тем, что они хорошо послужили партии,— эта ситуация не могла существовать без чудовищных непорядков: не имеющих себе равных коррупции и расточительства, которые вынесла только страна с еще неограниченными эконо­мическими возможностями.

Итак, фигурой, всплывающей на поверхность вместе с этой системой плебисцитарной партийной машины, является «босс». Что такое босс? Политический капита­листический предприниматель, который на свой страх и риск обеспечивает голоса кандидату в президенты. Свои первые связи он может установить или в качестве адвоката, или как трактирщик или владелец подобных предприятий, или, например, как кредитор. Отсюда он продолжает плести свои нити, пока не окажется в сос­тоянии «контролировать» определенное количество голо­сов. Добившись этого, он вступает в контакт с сосед­ними боссами, привлекая своим усердием и ловкостью, но прежде всего — скромностью — внимание тех, кто уже добился большего в карьере, и совершает восхождение. Босс необходим для организации партии. Он прибирает ее к своим рукам. Весьма существенным образом босс обеспечивает ее средствами. Как он на них выходит? Частично через членские взносы, но прежде всего через обложение налогом окладов тех чиновников, которые

[682]

получили должность благодаря ему и его партии. Далее: через взятки и чаевые. Если кто-то захочет безнаказанно нарушить один из многочисленных законов, ему пона­добится снисходительность босса, а за нее надо платить. Иначе у него неизбежно возникнут неприятности. Однако одно это еще не обеспечивает требуемого для предприя­тия капитала. Босс необходим как непосредственный получатель денег от крупных финансовых магнатов. Они бы вообще не доверили деньги для избирательных це­лей какому-нибудь оплачиваемому партийному чиновнику или общественно-подотчетному человеку. Босс с его разумной скромностью в денежных делах является, ко­нечно, человеком тех капиталистических кругов, которые финансируют выборы. Типичный босс — абсолютно прозаический человек. Он не стремится к социальному престижу; «профессионал» презираем в «приличном об­ществе». Он ищет только власти, власти как источника денег, но также и ради нее самой. Он трудится в тени — в противоположность английскому лидеру. Его публич­ную речь не услышишь; ораторам босс внушает, что они целесообразным способом должны высказать, но сам молчит. Как правило, он не занимает постов, за исклю­чением поста сенатора в федеральном сенате. Ибо поскольку сенаторы, согласно конституции, участвуют в патронаже над должностями, руководящие боссы часто лично заседают в этом органе. Раздача должностей происходит в первую очередь в соответствии с заслу­гами перед партией. Однако за деньги часто можно было получить больше, и для каждой должности существо­вала определенная такса: это система продажи должнос­тей, известная, конечно, многим монархиям XVII и XVIII вв., включая Папскую область.

Босс не имеет твердых политических «принципов», он совершенно беспринципен и интересуется лишь одним: что обеспечит ему голоса? Нередко это весьма дурно воспитанный человек. Но в своей частной жизни он обычно безупречен и корректен. Лишь в том, что ка­сается политической этики, он естественным образом приспосабливается к среднему уровню наличествующей этики политического действования, поступая так, как и многим из нас не возбранялось бы повести себя в сфере этики экономической в эпоху спекулянтов и мешочников. Босса отнюдь не тревожит, что в качестве «профессио­нала», профессионального политика, его презирают в

[683]