Часть 9.

г) Теоретико-познавательная причина разделени

Вторая причина, играющая здесь определенную роль, заключена в своеобразном строении человеческого познания. И она является в широком смысле бытийственной причиной, подобно тому, как познание принадлежит к духовному миру, а познавательное отношение субъекта к миру есть бытийственное отношение.

Эта причина легко понятна: в «предметах» различают вот-бытие и так бытие, поскольку их способы бытия различны и нередко даже разделены далекими друг от друга усмотрениями. Основным вопросом в этом различии является дуальность источников или,

если говорить вместе с Кантом, — стволов познания, т.е. априорного и апостериорного элемента в познании. Соотнесенность этой дуальности с двумя бытий-ственными моментами можно высказать в двух простых положениях:

1. Вот-бытие познаваемо лишь a posteriori;

2. A priori познаваемо лишь так бытие. Правда, это относится только к реальному вот-бы-

тию и так бытию; идеальное бытие вообще познаваемо только a priori. Но уж энергия проблемы вот-бы-тия заключена в реальной сфере. Далее следует отметить, что второе положение верно лишь тогда, когда речь идет о «чисто» априорном познании: как только за основу берутся элементы опыта, становится возможным, применяя познание априорных законов, установить и вот-бытие чего-то определенного. Этот случай, обычный как в науке, так и в жизни, здесь не следует принимать в расчет. В нем элементы познания уже выступают смешанными. Чистый же случай, поэтому вовсе не является сконструированным. Во многих областях науки существует априорное знание о всеобщем как таковом, как, например, знание о законе, без того, чтобы были даны единичные случаи. Тогда имеет место знание о так бытии без знания о вот-бытии.

Если рассматривать точнее, то соотношение представляется следующим образом. Предположим, что a priori и a posteriori (не путать с мышлением и наглядным представлением) суть первоначальные способы данности сущего, тогда имеет силу не простое подчинение, что вот-бытие дано a posteriori, так-бытие — a priori. Но, во-первых, ни тому, ни другому вовсе нет нужды быть данным, вот-бытие, как и так бытие некоей вещи существуют и без данности, и даже не будучи познаваемыми. А во-вторых, бывает и так-бытие, данное a posteriori. К таковому относятся, например, все чувственно воспринимаемые качества, пространственные формы, отношения, процессы. Чувственное восприятие хотя и дает вот-бытие вещи, но не одно только вот-бытие, а вот-бытие со значительной долей так бытия.

Это находит отчетливое выражение в двух положениях, приведенных выше. В них выражено не параллельное соотношение. В этом случае второе положение можно было бы перевернуть. Но это не так. Так бытие во многом познаваемо и a posteriori.

Таким образом, между бытийственными моментами и способами данности существует отношение наслоения. Связь двух пар противоположностей установлена за счет объекции сущего; и, естественно, в расчет она принимается лишь в границах возможной объекции. Ее нельзя выразить как отношение пересечения измерений. Наслоение есть нечто совершенно иное, чем пересечение. Что в нем сразу же бросается в глаза, это, скорее, двойное отношение границы, в котором две границы друг другу не соответствуют. Граница априорной и апостериорной данностей не совпадает по положению с онтической границей вот-бытия и так бытия.

О так бытии, таким образом, существует как априорное, так и апостериорное познание, о вот-бытии — только апостериорное. И наоборот: апостериорное познание существует как о так бытии, так и о вот-бытии, априорное — только о так бытии. В плане двойственности источников познания — а тем самым познаваемости вообще — сторона так бытия, следова-

тельно, имеет некоторое преимущество. Вот-бытие остается зависимым исключительно от апостериорного элемента.

Если теперь учесть, какое колоссальное значение в познании, а особенно в научном, имеет априорный элемент познания, то становится очень даже понятно, почему исключенность из познания вот-бытия создает видимость, будто так-бытие есть нечто от последнего отделимое. Ведь во всяком чисто априорном познании оно, в самом деле, кажется познанным отдельно от вот-бытия.

Это можно выразить и резче: в объецированном сущем оно и действительно оказывается отдельным. Объецированное же есть предмет. И так как теперь ни естественное, ни научное сознание не умеет четко отличать сущее от предмета как такового, то разделение вот-бытия и так бытия с необходимостью должно казаться оптическим. Что познание разделяет, то оно должно считать разделенным и в себе.

Глава 21. Способы данности и способы быти

а) Тройное наслоение и тройное отношение границы

Но теперь, как обнаружилось, существует очень определенное отношение между двумя онтическими противоположностями -- вот-бытия и так бытия и реального и идеального бытия. Это отношение представлялось пересечением измерений. В то же время оба рода данности в свою очередь обнаруживают столь же определенное отношение к противоположности реального и идеального. Но оно ока-

зывается иным, нежели отношение к бытийственным моментам.

И это новое отношение можно приблизительно (конечно, не в полной мере) изобразить как отношение наслоения. И здесь границы тоже не совпадают. Только граница способов бытия по отношению к границе способов данности сдвинута в другую сторону. Это опять-таки можно резюмировать в нескольких положениях:

1. Познание a priori существует как об идеальном, так и о реальном, познание a posteriori — только о реальном.

2. О реальном существует как познание a priori, так и познание a posteriori, об идеальном — только познание a priori.

В плане двойственности способов бытия и их сфер априорный элемент познания, следовательно, имеет некоторое преимущество. Этого на удивление достаточно, ибо в плане двойственности бытийственных моментов преимущество оказалось у апостериорного элемента. В этом сразу можно усмотреть новое убедительное доказательство гетерогенности двух онти-ческих пар противоположностей, в которые переходит старая противоположность essentia и existentia.

Если теперь схематически выразить это тем же самым способом, что и в случае первого наслоения, и сразу взять из него (рис. 4) также отношение спо-

Познание a priori Познание a posteriori

так-бытие вот-бытие

Рис.4

собов данности к бытийственным моментам, то получится общее наслоение трех пар противоположностей, а именно — с тремя смещенными друг относительно друга границами (рис. 5). В этом наслоении тотчас бросается в глаза различие направлений сдвига двух оптических границ относительно границы гносеологической. Если исходить из последней, то граница способов бытия смещена влево (в область познаваемого a priori), граница же бытийственных моментов — вправо (в область познаваемого a posteriori). Они, таким образом, смещены в противоположных направлениях.

Но при ближайшем рассмотрении в этой схеме становится заметным некоторое несогласование. Оно заключается в запутанном отношении наслоения способов бытия и бытийственных моментов. Противоположность идеального и реального и противоположность так-бытия и вот-бытия могут вовсе не наслаиваться, ибо они, скорее, находятся в пересекающихся измерениях. И эта ошибка данной схемы делается весьма ощутимой в местоположении вот-бытия. Так-бытие размещено верно, оно охватывает идеальное и реальное бытие, как ему и подобает. Вот-бытие же ограничено реальным бытием. Следо-

Познание a priori Познание a posteriori

идеальное бытие реальное бытие

Так бытие вот-бытие

Рис.5

вательно, в схеме оно занимает неверное место (что на рис. 5 обозначено вертикальными линейками). Правда, это соответствовало бы старому понятию existentia. Но это не согласуется с тем фактом, что различие способов бытия заключено именно в моменте вот-бытия.

б) Исправление схемы. Истинное положение способов данности

Если теперь стремиться к исправлению ошибки, то легко обнаружится, что в рамках данной схемы это осуществить невозможно. Три пары противоположностей и отношения их границ никоим образом нельзя однозначно выразить в некоем тройном наслоении. В нем нет места для идеального вот-бытия. Тем самым обнаруживается пробел во всей диспозиции. Надо было бы в средней области идеальное бытие протянуть до вот-бытия или границу бытийственных моментов (в нижней области) проложить гораздо левее, уже за границей способов бытия. Но тогда в обоих случаях прочие отношения границ уже будут неверны.

Очевидно, нужно обратиться к другой схеме. Отношение наслоения необходимо преобразовать в отношение пересечения измерений, как это соответствует расположению двух оптических пар противоположностей. Исходить следует из оптической стороны, не из теоретико-познавательной. Ведь отношение наслоения вообще было запутано лишь за счет того, что за начало оказалась взята противоположность способов данности. Это была ошибка. Правда, данная противоположность допускает отношение наслоения с каждой из двух оптических противоположностей.

Познание a priori

Рис. 6

Если же затем скомбинировать два наслоения друг с другом, то получится третье, и оно окажется ложным, так как не сочетается с отношением двух оптических пар противоположностей.

Будем, следовательно, исходить из двухмерного отношения последних, как это было указано на рис. 1, до редукции так-бытия (т. е. оставляя в стороне его нейтральность). Тогда весь вопрос в том, как сфера действия априорной и апостериорной познаваемости распределяется на четыре члена схемы. В действительности это распределение можно нарисовать однозначно (рис. 6), причем отношение его областей выражается наглядно. Итог можно обобщить в виде следующих пунктов.

1. Познание a priori окрашивает три из оптических полей противоположностей (итб, ивб и ртб). Только реальное вот-бытие из него исключено.

2. Познание a posteriori окрашивает только два поля (ртб и рвб). Оба поля идеального бытия из него исключены.

3. Априорное и апостериорное познания из четырех оптических полей общим имеют лишь одно — реальное так бытие.

4. Реальное вот-бытие доступно лишь познанию a posteriori.

5. Идеальное бытие (как итб, так и ивб) доступно лишь познанию a priori.

Пункты 1, 3 и 4 модифицируются лишь тем, что познание a priori опосредованно (при условии апостериорной исходной данности) распространяется и на реальное вот-бытие. Таким образом, строго эти три положения соответствуют действительности лишь в том случае, если познание a priori понимается исключительно как «чисто» познавательный априорный элемент без учета того, в какой мере оно встречается в означенной чистоте.

в) Раздвоенность познания и иллюзия оптического расщеплени

Однако возражения вызывает еще один момент. В данной планировке предполагается отношение резкой границы между вот-бытием и так бытием. Но исследование показало, что таковой не существует, что между вот-бытием и так бытием сохраняется лишь различие направлений. Это вытекало из всеобщей оптической ситуации, в соответствии с которой вся-

кое вот-бытие чего-то есть, в свою очередь, так бытие чего-то, а всякое так-бытие чего-то — в свою очередь, вот-бытие чего-то.

Но с другой стороны, шаг между тем, что познаваемо a priori, и тем, что познаваемо только a posteriori, проходит именно между реальным так-бытием и реальным вот-бытием, что на рис. 6 четко выражено косой ограничительной линией в области априорного познания.

Это было бы невозможно, если бы способы данности предмета сами были бытийственными моментами в нем, как в чем-то в-себе-сущем, или даже строго соответствовали бы бытийственным моментам. Ни то ни другое явно неверно. Границы познания вообще не являются границами бытия. И граница априорного является чисто гносеологической, а онти-ческой границы, которая бы ей соответствовала, нет. Но так как пограничная линия, которую она проводит, касается предмета, а тот — в себе сущий, то возникает видимость, будто она тем самым отделяет так-бытие от вот-бытия.

Двойственность источников познания имеет свою причину в организации познания, т. е. в характере познающего субъекта, не в характере сущего; стало быть, и не в расщепленности сущего на вот-бытие и так бытие.

Сущее, насколько оно вообще вступает в отношение объекции, было и остается гомогенным. Вот-бытие и так-бытие в нем различны только по направлению и в рамках более масштабных контекстов бытия без остатка переходят друг в друга. Расщепленность привносят только характер и организация нашего познания, ибо оно действительно раздвоено. Хотя оно не может привнести расщепленность в само сущее, ибо сущее — это сущее в себе и свободно от его власти, но, пожалуй, может привнести ее в понятие сущего, которое оно себе создает. И таким образом оно на основе своей собственной расщепленности порождает видимость, будто расщеплено само сущее.

Правда, абсолютно наивной установке эта видимость не свойственна. Но она возникает при вступлении в действие рефлексии. А в ходе теоретико-познавательных соображений она упрочивается. В своем роде она даже не упразднима, но она очень хорошо распознаваема. А распознаваемой она становится при обнаружении оптической соотнесенности вот-бытия и так бытия и их отношения к расщепленности способов данности.

Вот потому и законно вышеприведенное расположение (рис. 6) вместе с пятью вытекающими из него положениями, в которых оно раскрывается. Онтологическая наклонность границы в нем не произвольна, но соответствует феномену способов данности. Она демонстрирует предметные действительные области априорного и апостериорного познания в сущем.

Как раз последние гносеологически четко разграничиваются друг относительно друга. И, вероятно, в этом заключена внутренняя причина настойчивости, с которой в философских теориях сохранялось разделение вот-бытия и так бытия.

Часть третья Данность реального быти

Раздел I Познание и его предмет

Глава 22. Гносеологическое и онтологическое в-себе-бытие

а) Снятие онтологической нейтральности

В определении «сущего как сущего», из которого мы исходили, отличие от предметности играло решающую роль. Основным пунктом при этом является независимость сущего от объекции. Но так как всякая ведь данность сущего имеет форму объекции, будучи, следовательно, всегда постигаемой как предмет, то встает вопрос, что, собственно, означает сама данность. Для ответа на него недостаточно знать о различии бытия и данности. Понятным дело становится лишь благодаря тому, что речь идет о в-себе-сущем. Но в какой мере такое можно утверждать, благодаря этому не проясняется. Поскольку теперь утверждение основывается на данности, но в то же время утверждает как раз то, что сущее данностью не исчерпывается, то здесь возникает апория, которую необходимо решить.

Исследование, к которому мы здесь приступаем, по идее должно было быть выполнено в начале. Однако до прояснения соотношения вот-бытия и так бытия оно не осуществимо. Ибо дело в нем идет исключительно о моменте вот-бытия. То, что нечто «есть в себе», означает как раз, что оно существует, экзи-стирует, и не только «для нас», не исключительно во мнениях или во взглядах.

Дело, таким образом, идет о доказательстве вот-бытия. А так как оно направлено не на какое-то определенное сущее, а вообще и в целом на вот-бытие всего того, что мы воспринимаем как сущее, то и переходом вот-бытия в так бытие здесь воспользоваться нельзя. Ибо у того в мире как целом есть граница. Наоборот, становится ясно, что здесь мы находимся в точке, где онтология уже не может сохранять свое нейтральное положение по эту сторону идеализма и реализма. Одновременно с вопросом о в-себе-бытии возникает необходимость решения данной альтернативы.

После всего сказанного нетрудно видеть, что решение это должно сложиться в пользу реализма. Но при этом сразу следует оговориться, что выражение «реализм» в действительности вовсе не подходит к позиции онтологии, подобно тому как и ни один из приведенных типов реалистической систематики с ней не совпадает. Это не так уже потому, что речь в ней идет вовсе не чисто о реальном бытии, но в такой же мере и об идеальном. И было бы совершенно неправильно вести здесь игру, с самого начала опираясь на идею редукции к одному-единственному бытийственному типу. Прежде всего надо защитить себя от ошибки, будто понятие идеального бытия имеет что-то общее с идеализмом. Идеализм как раз утверждает «идеальность» реального; об идеальном бытии он после этого уже не беспокоится.

б) Теоретико-познавательный фон понятия в-себе-быти

Дальнейшего прояснения требует само понятие в-себе-бытия. Оно никак не является понятием онтологическим, стало быть, никоим образом не равно понятию «сущего как сущего». Оно полностью происходит из теоретико-познавательных соображений, будучи образовано в перспективе intentio obliqua. Это понятие, противоположное понятию явления, феномена, предмета. Подобное противостояние ему присуще и делает его двусмысленным. Ибо эта противоположность — исключительно гносеологическая.

Онтологически она неверна. Предметность, «для-меня-бытие» (Furmichsein), бытие в качестве феномена (Pha'nomensein) как раз тоже суть бытие. Все отношение, которому они принадлежат, познавательное отношение, есть отношение между реальным субъектом и реальным объектом. Оно само есть реальное отношение. То обстоятельство, что я нечто познаю, пожалуй, внешне относительно этого нечто, относительно «меня» оно не внешне. Во мне оно есть нечто реальное. А следовательно, оно и в себе есть нечто реальное. И в реальном контексте оно может быть весьма существенным и чреватым последствиями. Подобно тому как и во времени оно возникает в ходе познавательного процесса.

Это, в свою очередь, означает, что, и предметность как таковая есть своего рода в-себе-бытие. Поэтому ее саму, в свою очередь, также можно сделать предметом познания; что в теории познания фактически и происходит. Иначе философское знание о познании было бы невозможно. Но если предметность есть также нечто «в себе», то то же самое относится и к «для-меня-бытию», к явлению, к феномену. И тем самым как раз то, от чего «в-себе-бытие» отличалось, само оказывается, познано как в-себе-бытие. Является ли это противоречием? Или понятие в-себе-бытия неправильно образовано?

Это невозможно, так как без в-себе-характера предмета нет познания. Скорее, трудность легко разрешается, если зафиксировать, что понятие в-себе-бытия имеет теоретике - познавательное происхождение.

Гносеологически разница между «в себе» и «для меня» совершенно однозначна и существенна. «Предметом» сущее может быть как раз только в «противостоянии», т. е. лишь, будучи относительным, субъекту. В противовес этой относительности в-себе-бытие означает не что иное, как независимость от субъекта и, в частности, от познанности субъектом. Характер бытия в «сущем как сущем» этим не исчерпывается. Но то, что «для-меня-бытие» и вместе с ним сама предметность могут стать предметом познания, т. е обладают и гносеологическим в-себе-бытием, этому отнюдь не противоречит. Ибо это будет вовсе не тот же самый познавательный акт, что делает предметом. Предметность некоего сущего может прекрасно осуществляться уже в некоем познавательном первичном акте, но быть в-себе-сущим, т. е. существующим независимо от акта познания, — для второго акта, располагающегося над первым. Ведь познавательное отношение может распространяться на все и на себя само тоже. Только случай тогда будет другой.

Онтологически же как раз независимость является несущественной. Если нечто пребывает «в себе», т.е. если оно вместе со своим так-бытием обладает в своей сфере бытия вот-бытием, то для него совершенно безразлично, состоит ли это его вот-бытие в отношении к какому-либо другому сущему его сферы (например, к некоему реальному субъекту) или нет. Безразлично, даже если оно обладает отношением зависимости. Ибо зависимость сама есть некое сущее, и то, что в ней зависимо, есть сущее не в меньшей мере, чем независимое. Все сущее находится в сплошной зависимости. Полностью независимое — это лишь крайний случай.

в) Снятие отрефлексированности в онтологическом в-себе-бытии

Насколько онтология имеет дело с вопросом о данности, она не отказывается от понятия в-себе-бытия, несмотря на его двусмысленность; ибо данность есть дело познания. А уже данность бытия обнаруживает сущее в противопоставлении «в себе» и «для меня». Таким образом, от гносеологического в-себе-бытия, которое существует лишь в этой противоположности, можно отличать онтологическое в-себе-бытие, в котором она снимается. Причем, однако, нужно осуществлять снятие в правильную сторону: не к субъекту, но к «сущему как сущему». С точки зрения субъекта все в-себе-сущее снимается (согласно тезису сознания) в для-меня-сущем; с точки зрения «сущего как сущего» все в-себе-сущее и для-меня-сущее снимается в просто сущем.

Итак, онтологическое понятие в-себе-бытия представляется возвращением аспекта бытия из intentio obliqua к intentio recta. Снятое при этом — в строгом соответствии с гегелевским законом «снятия» — еще сохраняет в себе определенность, из которой оно

происходит. Оно не просто тождественно с «сущим как сущим», ибо в последнем ничего не снято. Скорее, оно составляет лишь аспект «сущего как сущего», который последнее принимает, возвращая взгляд из отрефлексированности к естественной установке. Онтологическое в-себе-бытие есть снятие отрефлексированности в гносеологическом в-себе-бытии.

Оптически в-себе-сущее — это все, что есть в каком-либо смысле. Даже сущее только in mente. Ибо mens со своими содержаниями сам есть сущее (духовно сущее). Онтологическое в-себе-бытие нельзя ограничить существованием или отсутствием определенных отношений, следовательно, и отсутствием отношения к субъекту. Зависимость, как и независимость, равным образом суть в себе сущее.

«В-себе-бытие» как понятие теории познания есть лишь временная мера по сравнению с «для-меня-бы-тием» и чистой предметностью. Его онтологическая двусмысленность есть свойство этого противопоставления в снятии рефлексии. Ибо 1) защищает оно только от некоей относительности, которая онтологически (в intentio recta) уже ничего не значит; и 2) выражает оно все еще негативную относительность субъекту (независимость от него), что противоречит принципиальному безразличию «сущего как сущего» к разыгрывающимся в нем отношениям.

г) Закон предмета познания и сущее

То, что есть предмет познания, обладает, скорее, сверхпредметным бытием, оно — в себе. В этом предложении выражен закон предмета познания. Одновременно он является законом самого познания.

А это должно означать: акт сознания, который не схватывает в-себе-сущее, будь это акт мышления, представления или фантазии — может быть, даже суждения, — это не акт познания. Всякие прочие акты сознания также имеют предметы, но лишь ин-тенциональные, не в-себе-сущие.

При помощи этого усмотрения метафизика познания переходит в онтологию. Тем самым осуществляется преодоление отрефлексированности в понятии в-себе-сущего. Гносеологическое в-себе-сущее, бывшее лишь вспомогательным понятием, становится сутью познавательного отношения. Оно оказывается выше связи и таким образом преобразуется в онтологическое в-себе-бытие. Но последнее теперь выступает с претензией на раскрытие бытийственного характера всего сущего вообще исходя из перспективы познания. Данная перспектива также существенным образом онтологична, ибо в ней актуализируется проблема данности.

Всей двусмысленности, которая была свойственна этой проблеме в силу ее происхождения, можно избежать на достигнутой онтологической основе. Последняя сводилась к тому, что все-таки и предметность «есть» нечто и что даже уже интенциональные предметы, мысли, представления «суть» нечто и в качестве сущих сами, в свою очередь, существуют в себе и составляют предметы возможного познания.

Закон предмета познания в этом не снимается, но дополняется. Он дополняется как раз в этих опирающихся на субъекта и с субъектом соотнесенных образованиях. Ибо они не являются предметом того познания, чье содержание они составляют. Именно в этом они остаются непознанными и непредметны-

ми. Познание всегда ориентировано лишь на их пред-мет _ и его оно понимает как то, что от него не зави-сит^ _ а не на содержательные образования в собственном познающем сознании, которое впервые порождается им самим. Оно не знает об образе предмета, им для себя создаваемого, о представлении, понятии, идее; оно знает лишь о самом предмете, но это его знание имеет форму представления, понятия, идеи. Поэтому и в феномене познания образ не выявляем напрямую. Образ, представление, идея прозрачны, они не «противостоят», их открывает лишь теоретико-познавательная рефлексия. В этой рефлексии они становятся предметами второго познания — «повернутого» по сравнению с первым назад (отрефлекси-рованного). Но, будучи направленным, на первое оно имеет предметом уже не то сущее, которое было предметом первого познания.

Сущность гносеологического в-себе-бытия относительна. Она означает только, что бытие предмета никогда не стоит в зависимости от того же самого познания, чьим предметом оно является. Если, следовательно, приводить доказательства против в-себе-бытия, опираясь на духовное бытие представления, то не будет осознан смысл независимости. Ибо и представление независимо от того акта познания, который делает его предметом. Зависимо оно только от первичного акта познания, в котором оно возникает. Но в нем оно вовсе не является предметом познания.

Гносеологическое в-себе-бытие некоей вещи состоит, по сути, в ее «„негативной" относительности» к акту, в котором она схватывается как сущее. Но в этом схватывании вещи не содержится второго акта,

к которому могло бы быть «негативно относительно» еще и представление вещи и для которого, следовательно, было бы дано ее бытие. Лишь поскольку на нее как таковую направлено второе познание, она тоже имеет свое гносеологическое в-себе-бытие. Но она имеет его на основании не второго, а первого познания.

Так уже гносеологическое в-себе-бытие без изменения смысла обнаруживает тот же размах, что и онтологическое. Оно как бы расширяется в бесконечность в силу своей собственной внутренней бытий-ственной тяжести. Это доказывает, что онтологическое в-себе-бытие с самого начала стоит за ним и требует лишь развертывания его диалектики, чтобы стать ощутимым во всей ясности.

Обнаружение данности «сущего как сущего» может, таким образом, спокойно исходить из гносеологического в-себе-бытия как сущностного состояния феномена познания. Ибо этот феномен трансценди-рует в нем себя самого и ведет прямо в онтологическую проблематику.

Глава 23. Трансцендентность акта познани

а) Бремя доказывания скепсиса и проблема данности реальности

Скепсис, критицизм и определенные формы идеализма оспаривали, что бывает нечто в себе сущее. Опровергнуть эти теории нетрудно. Они основываются на громких аргументах intentio obliqua и потому не достигают базовых феноменов. Ибо сама отреф-

лексированность есть уже отход от них. То, что они вновь и вновь высказывают, — это вариации трех мотивов. Первый — положение о сознании (что нам даны только наши представления); второй — корре-лятивистский предрассудок, что нет сущего, которое не было бы объектом некоего субъекта; третий основывается на допущении, что ценность и смысл в мире можно понять только исходя из некоей лежащей в основе субъективности, некоего мирового разума как аналога человеческого.

Последний из этих аргументов — чисто метафизически-спекулятивный и не требует рассмотрения. Второй основывается на ложном анализе отношения познания. Лишь первый опирается по меньшей мере на действительный феномен, хотя бы даже односторонне понятый. С ним, равно как и со вторым аргументом, мы еще будем иметь дело. С обоими мы встречаемся и в сегодняшних теориях, пусть даже в замаскированном виде. Как-никак им принадлежит историческая заслуга подготовки к решению проблемы в-себе-бытия.

В числе прочего они очень четко дали понять, что в-себе-бытие нельзя непосредственно «доказать». Мы застаем всегда только данности, но данности могут быть и делом субъекта, они не гарантируют никакого в-себе. Мы застаем лишь феномены; феномены же могут быть и видимостью.

Но спрашивается, разве вообще требуется какое-нибудь «доказательство» в-себе-бытия? Стремиться к «доказательству» последних вещей — это нонсенс. Ведь они были бы вынуждены уже на чем-то основываться, исходя из чего их можно было бы доказать. Но тогда они не были бы последними. «Сущее как

сущее» же есть нечто последнее. Кроме того, можно указать три особые причины, почему доказательства здесь не требуется.

1. Бремя доказывания падает, скорее, на того, кто в-себе-бытие оспаривает. Данность в-себе-бытия — особенно в форме реального вот-бытия — содержится в числе базовых феноменов данности мира; она сопровождает все частные феномены, сопровождает человека во всех ситуациях на протяжении всей его жизни. Таким образом, если объявлять этот феномен видимостью, то надо также показать, как эта видимость может возникнуть. Скепсис поступает благоразумно, никогда не пытаясь этого делать. Это не может увенчаться успехом.

2. Идеалистическая метафизика предпринимает попытки в этом направлении. Фихте и Шеллинг пользуются для объяснения иллюзии понятием «бессознательного продуцирования», в ходе которого «Я» производит мир. Но таким образом Я само стало чем-то в-себе-сущим, причем не сознательное, а бессознательное Я. Итак, они доказали нечто противоположное тому, что думали.

3. Но даже если можно было бы показать, что все данное в-себе-сущее основывается на видимости, тем самым избежать в-себе-бытия не удалось бы. В этом случае «в-себе» было бы вынуждено перенестись на бытийственное основание, стоящее за разоблачаемым в качестве видимости сущим. И собственно в-себе-сущим было бы это основание. Поскольку и видимость должна-таки опираться на какое-нибудь нечто. Все прочее — все частные категории бытия — относились бы тогда к «видимости». А поскольку та была бы не произвольна, но необходима на основе

упомянутого бытийственного основания (чего нельзя избежать), то они относились бы к ней и с онтологической необходимостью. Те же самые определения, таким образом, составляли бы тогда хорошо обоснованную онтологию видимости, которая ничем, кроме обозначения «видимость», не отличалась бы от онтологии бытия, т. е. была бы той же самой онтологией. Она имела бы дело как раз с бытием видимости. Ибо и видимость все-таки «есть» нечто.

б) Выводы. Вопрос о характере («Wie») бытийственной данности

Отсюда можно сразу сделать два вывода. Первый касается отношения онтологии к метафизической противоположности точек зрения. Верно, что онтология только в начале может соблюдать строгий нейтралитет по отношению к идеализму и реализму; с появлением вопроса о данности идеалистическая позиция ослабевает. Но тем не менее онтология по этой причине не сосредоточивается однобоко на реализме. Наоборот, последнее из вышеприведенных соображений четко показывает, что вся противоположность точек зрения была и остается для нее второстепенной.

Это как нельзя лучше соответствует историческому развитию идеализма от Беркли до Гегеля. Несущий базис переносится все дальше вверх от эмпирического субъекта, чтобы, в конце концов, обрести покой в некоем абсолюте; причем несомое, мир явлений, понимается одновременно все объективнее и, наконец, вновь достигает бытийственной полноценности реального. Это развитие неслучайно. Оно необходимо,

ибо «видимость», едва ее начинают понимать универсально, уже решительно не может отличаться от бытия.

Второй же вывод — в том, что для онтологии в случае проблемы данности речь идет вовсе не об ее оправдании или опровержении противоестественных теорий, но о чем-то другом. Так как скепсис и идеализм сознания сами уже опираются на попытку опровержения некоей естественной, данной благодаря неснимаемому базовому феномену позиции, то дело свелось бы к пустому опровержению опровержения; что к тому же лишь затемнило бы тот факт, что бремя доказывания лежит на противной стороне.

На самом деле вопрос здесь в другом. Речь идет не о том, дано «ли» в-себе-бытие, но о том, «как» оно дано. Это в точности то же различие, что господствует в «Критике чистого разума»: ее вопрос не в том, возможны «ли» синтетические суждения a priori, но в том, «как» они возможны. И здесь также дело идет о вопросе возможности. Ибо данность в-себе-бытия действительно включает в себя затруднение, которое нельзя устранить одной только борьбой аргументов и теорий. Лишь позитивный анализ соответствующих феноменов данности может здесь помочь.

Есть три группы феноменов, которые представляются подходящими для этого: 1) феномен познания с его частными феноменами, 2) феномен эмоционально-трансцендентных актов и 3) феномен жизненного контекста. Первый из них обнаруживает наиболее прозрачное строение и пригоден для того, чтобы сделать осязаемой структуру фундаментального отношения. Второй несет основной вес данности реального вот-бытия. А поскольку реальное вот-бытие занимает центральное место в онтологическом вопросе в-себе-бытия, то к этой группе феноменов привлечено основное внимание исследования. Третий же встраивает первые два феномена в некий широкий контекст, указывая тем самым феноменам данности вообще их онтологическое место.

Пока мы будем иметь дело только с первым феноменом — феноменом познания.

в) Познание как трансцендентный акт

Под «трансцендентным актом» в нижеследующем всегда должен пониматься такой акт, который происходит не в одном только сознании — подобно мышлению, представлению, акту фантазии, — но перешагивает через сознание, выходит за его пределы и связывает его с тем, что существует независимо от него, в себе, причем без разницы, представляет ли собой это независимое нечто вещное, психическое или духовное. Это, следовательно, такие акты, которые создают некое отношение между субъектом и сущим, не возникающим за счет только этого акта; или даже так: акты, которые делают предметом нечто сверхпредметное.

Трансцендентные акты, пожалуй, — это «и» акты сознания тоже. Одним элементом отношения они остаются, привязаны к сознанию. Но они в нем не растворяются. Другой элемент или лежит по ту сторону сознания, или, во всяком случае, существует независимо от акта сознания. Отметить последнее будет нелишне. Другой элемент отношения не является внесознательным с необходимостью. Он, в свою очередь, также может быть актом или содержанием сознания. Важно, однако, что и тогда он находится в совершенно определенном положении по ту сторону, а именно — относительно соответствующего сознания, осуществляющего акт. Трансцендентность акта означает лишь выход к независимому от акта как таковому, все равно, принадлежит ли оно также и сознанию или нет.

Значение «трансцендентного», вводимое здесь, не является в философии общепринятым. Но оно лучше соответствует значению слова. А то в качестве трансцендентных обозначают некие предметы, отличая их от имманентных предметов. Это противоречит смыслу слова transcendere («выходить за пределы»). Предметы ни за какую границу не выходят, они сразу лежат либо по эту, либо по ту сторону границы. Но акт или отношение к предмету — пожалуй, вынужден преодолевать границу, если предмет лежит за ней. Стало быть, не предметы актов, но исключительно сами акты могут быть трансцендентными или имманентными.

При таком условии базовый феномен познания можно выразить так: познание, понимаемое как акт (ибо оно не «только» акт), не исчерпывается своей принадлежностью сознанию; оно есть трансцендентный акт.

Это положение имеет для онтологии основополагающее значение. Ибо данность сущего основывается в первую очередь на познании. Но познание только в качестве трансцендентного акта способно «дать» сознанию вот-бытие сущего. Если бы сознание не владело трансцендентными актами, оно не могло бы ничего знать о бытии мира, в котором живет. Оно было бы заключено в собственной имманентности и

не могло бы знать ни о чем, кроме своих собственных продуктов, своих мыслей и представлений. Нечто подобное с давних пор утверждал скепсис.

Не только скепсис не осознает такого положения дел. Его не осознают все теории, которые приравнивают познание к мышлению или даже к суждению. Мыслить себе можно все возможное, даже несущее, познавать же можно только то, что «есть». И уж тем более суждение есть лишь логическая форма, которую познанное и ставшее содержанием познания может принимать, а может и не принимать. Если высказать некое усмотрение, то оно сразу принимает форму суждения; если сознательно включить его в некую цепь усмотрений, то оно вновь примет форму суждения. Но ни высказывание, ни включение не тождественны самому усмотрению. Оно одно есть познание, дающая инстанция, установление контакта с сущим.

г) Схватывающий акт и его предмет

Общей для трансцендентных актов является направленность на в-себе-сущие предметы. В этом акт познания не одинок. Он даже отнюдь не является оптически первичным отношением субъекта к миру. Он всегда входит в некий контекст разнообразных актов, как трансцендентных, так и не трансцендентных. Но другие трансцендентные акты он превосходит в том, что он один является чисто «схватывающим» актом. Философствующее сознание существует в схватывании мира как он есть. Оно, следовательно, в своем самоосмыслении застает себя в качестве познающего. И только исходя из этого преднаходимого

познавательного отношения могут быть реконструированы другие, оптически более фундаментальные виды отношения к миру. Анализ трансцендентных актов, таким образом, необходимо в первую очередь начинать с акта познания как акта ratio cognoscendi.

Гуссерлевский закон интенциональности является всеобщим законом для всех актов сознания. Так как трансцендентные акты — это «тоже» акты сознания, для них он сохраняет всю свою силу: и они имеют свой интенциональный предмет. Познание тоже имеет его, оно порождает содержание, представление, образ в-себе-сущего, и между актом и образом существует отношение интенциональности. Но образ не есть предмет познания. Даже при полном соответствии он с ним не совпадает, остается напротив него, иным, нежели он, остается образованием сознания.

Закон в-себе-бытия и сверхпредметности предмета — это особенный закон трансцендентных актов. В этом отношении он — точная противоположность закону интенциональности. Как последний является всеобщим законом сознания, так закон в-себе-бытия является законом трансценденции сознания. А как раз она имеет форму трансцендентных актов. Он отличает последние акты как дающие — и они будут называться бытийственно-дающими — от чистых актов сознания. Только так возможно отличить познание как схватывание в-себе-сущего от чистого мышления, представления, фантазирования. Не случайно, что гуссер-левский закон не дает для этого средств, как, впрочем, и феномен схватывания оставался феноменологии акта почти неизвестен.

Среди трансцендентных актов, в свою очередь, акт познания отличается чистым характером схваты-

вания. Отношение субъекта к своему в-себе-сущему предмету здесь совершенно односторонне, рецептивно: пожалуй, субъект определяется предметом, но со своей стороны никоим образом его не определяет. Сущее, которое делается предметом (объецируется), остается вне влияния; в нем ничто не меняется. Лишь в субъекте нечто меняется, в нем производится знание о предмете. В этом заключается его рецептивность. Для сущего, которое для него объецируется, объек-ция остается внешней. Сущее пребывает в безразличии к тому, делается ли оно и до какой степени делается предметом субъекта. Такое поведение субъекта к в-себе-сущему как раз и есть схватывание.

Конечно, термин «схватывание» отражает спонтанность субъекта. И таковая в познании также имеет место. Но она не является активностью в отношении предмета. Она исчерпывается синтезом образа. Схватывание не означает также, что субъект охватывает собой предмет или включает его в себя. Предмет даже в качестве схваченного не входит в состав сознания, он остается неснимаемым по отношению к нему. Он сам не становится представлением, идеей, содержанием познания. Он остается в себе нетронутым — тем, чем он в себе был. А субъект, даже после того как его схватил, знает его в качестве в-себе-сущего.

Схватить не означает «иметь-в-сознании». В-се-бе-сущими предметами нельзя «обладать», как «обладают» идеями и представлениями. Схватывание означает, скорее, трансцендентность акта, обладание — лишь отношение, имманентное сознанию. Схватить можно только в-себе-сущее, обладать можно только содержанием сознания. Но так как в схватывании присутствует содержание сознания (образ предмета), то, разумеется, в акте познания есть и некое обладание. Но это — обладание присутствующим в схватывании образом, не предметом познания. Обладание, таким образом, не есть дающая инстанция. Оно уже основывается на схватывании. Обладание образом есть не что иное, как сознательная форма обладания схватыванием (Bewufitseinsform des ErfaB-thabens). Это не второй акт наряду с актом познания, но лишь имманентный внутренний аспект его результата. А так как содержание сознания (образ) не есть предмет познания, то оно и как таковое в познающем сознании не отмечается и в неотрефлексированном феномене схватывания непосредственно не обнаруживается. Познающее сознание есть как раз только сознание, схватывающее предмет, и об отличном от предмета способе бытия его содержания оно не знает.

Глава 24. Антиномии феномена познани

а) Феномен и теория. Естественный реализм

Описанная ситуация онтологически более важна, чем могло бы показаться на первый взгляд. Она означает: если нет в-себе-сущего, то нет и познания. Ибо тогда нет ничего, что могло бы познаваться.

Правда, можно было бы сделать вывод, что под вопросом стоит как раз то, существует ли познание, т. е. действительно ли то, что мы называем нашим познанием, таковым и является. Но такой вывод крайне сомнителен. Ибо «феномен» познания уже существует и не позволяет себя отбросить. И если принципиально не считать его реальным феноменом, то пришлось бы уже в целом объявить его видимостью. Но если объявлять его видимостью, то надо показать, на чем эта видимость основывается и почему она неизбежна, тотальна и царит в течение всей жизни. Почему это не может увенчаться успехом, было показано выше. При всякого рода объяснении остаются: 1) бытие основы, на которую опирается видимость, и 2) бытие самой видимости. Причем еще даже не учитывается, что сами объяснения в высшей степени рискованны и являются метафизически предрасположенными теориями, предпосылки которых не позволяют себя ничем подтвердить и сами путаются в противоречиях.

Теории напрасно борются против феноменов. Только «вместе с» феноменами они могут чего-либо достичь. Но здесь речь идет о базовом феномене всякого познания: в-себе-бытие предмета не только входит в сущность познавательного отношения, как, например, уже философская рефлексия такого отношения вскрывает его сущность; но всякое познание, даже самое наивное, уже имеет знание о в-себе-бытии своего предмета и с самого начала понимает его как независимое от него сущее.

Такого рода непосредственное знание о в-себе-бытии тождественно базовому феномену естественного реализма. В отличие от других форм реализма — так же как и вообще от других «точек зрения» — естественный реализм есть не теория, не доктрина, не тезис, но некий базис, на котором изначально обнаруживает себя всякое человеческое сознание мира. Всем различающимся воззрениям на мир приходится прежде за счет особых тезисов выделиться на его фоне, но при этом они не могут снять его как базовый феномен,

но вынуждены его признать. Они суть не феномены, но теории, а стало быть, должны объясняться с ним как с тотальным базовым феноменом.

Насколько потрясающе силен этот базовый феномен, обнаружится только в эмоционально-трансцендентных актах. Пока будет достаточно принять в расчет его проявление в рамках познания. Ибо последнее охватывает все градации от самого наивного до развитого научного познания. Это хорошо известный на всех ступенях факт. Тот, кто воспринимает (видит, осязает) некую вещь, не воображает себе, будто она существует лишь в видении и вновь исчезает, если отвести взгляд. Восприятие уже свое собственное действие отличает от своего предмета, зная о своей случайности в отношении его и о своем к нему безразличии. Собственную субъективность оно на него не переносит. Оно видит его в-себе-сущим. Только это различение и знание не возвышено в нем до сознания. Скорее, оно есть внутренняя само собой разумеющаяся форма в нем.

То же самое относится к более высоким ступеням познания. Экспериментирующий, который ищет определенную закономерность, знает заранее, что она, если вообще существует, то существует независимо от его поисков и находок. Если он отыскивает ее, ему не приходит в голову думать, что она начинает существовать только благодаря этому, он знает, что она присутствовала изначально и от обнаружения не изменяется. Он видит в ней в-себе-сущее. Точно так же и историк, по «источникам» реконструирующий неизвестное событие. Он знает, что и без реконструирования оно было, как оно было; благодаря его труду возникает лишь знание об этом.

Только философское сознание, образуя свои теории, отклоняется от этой линии. Но тем самым оно берет на себя бремя доказывания, которое не способно вынести. Ибо отвергнуть общий феномен естественной и научной реальности теории не могут. Им приходится с ним считаться.

б) Антиномия в-себе-бытия и предметности

В феномене познания как трансцендентного акта заключена двойная антиномия, нуждающаяся в проснении. Субъект-объектное отношение имеет форму корреляции. Объектность, таким образом, привязана к субъектности противоположного ему члена, равно как и наоборот. Трансцендентность же акта означает, что бытие объекта независимо от субъекта. В-себе-бы-тие — это независимость, предметность — зависимость.

При такой внешней формулировке конфликт представляется неразрешимым. Тем не менее, он есть иллюзия. В нем совсем не учтено главное: предметность-то вовсе не есть в-себе-бытие. Она, пожалуй, основывается и на нем тоже, но с ним не совпадает. В-себе-сущее есть то, что «делается предметом»; оно само при этом остается независимым, но его предметность не независима от субъекта. Она способна выступить как раз только в противопоставлении к некоему субъекту.

Предметность внешня по отношению к некоему в-себе-сущему как таковому; в-себе-бытие же, напротив, относительно предмета познания как такового не внешне. Если в-себе-бытия у последнего нет, то он, пожалуй, может быть предметом, но не предметом познания, а акт не может быть познанием.

Сказанное можно заострить далее: в познавательном отношении для предмета существенно в-себе-бытие, в-себе-сущее же безразлично к предметности; оно таковую допускает, не ставя жесткого требования. Из данного отношения вытекает: независимость предмета познания от субъекта, т.е. его в-себе-бытие, не имеет никакой связи с зависимостью предметности от субъекта. В этом заключается решение кажущейся антиномии. Зависимость и независимость в предмете познания друг другу не противоречат, так как первая касается только предметности, вторая же — в-се-бе-бытия в ней, а предметность по отношению к в-себе-бытию является внешней.

Подобное отношение не является чем-то необыкновенным. Достаточно сравнить его с отношением массы и веса тела. Масса независима от того, в какой точке Земли или Луны она находится. Вес не является от этого независимым. То же самое тело, таким образом, в одном и том же отношении одновременно зависимо и независимо. И зависимость его веса не касается независимости его массы. Ровно в том же смысле следует понимать, что зависимость предметности не касается независимости в-себе-бытия.

в) Антиномия феноменальной трансцендентности

В решении антиномии предмета ясно видно, как феномен познания переступает через себя самого, переходя в феномен бытия. Он взрывает собственные рамки. Как иначе можно понять, что объект познания не исчерпывается собственной объектностью, и тем не менее как раз эта его неисчерпываемость существенна для познавательного отношения, а стало быть,

и для объектности? В то время как эта антиномия решается, дает о себе знать вторая. Она касается в феномене познания феноменального характера как такового.

В сущность «феномена» входит, что он сам имеет характер констатируемого факта, но что фактичность того, что составляет его содержание, в нем не констатируема. Так, например, феномен ежедневного движения Солнца по небу с востока на запад дан и в любое время констатируем; но действительно ли Солнце производит такое движение в мировом пространстве — это в нем не констатируемо.

Вообще: феномен. А как таковой не означает бытия А. За ним может стоять и бытие В (т. е. чего-то совершенно другого). В приведенном примере на месте движения Солнца может оказаться и движение Земли. Если бы было не так, то обман и видимость вовсе не могли бы существовать. В феномене А никогда не очевидно, существует ли А также и в себе, т.е. представляет ли собой сам феномен явление А или видимость. Стало быть, имеет место принципиальное безразличие феномена к бытию и небытию А.

Но если это так, как тут может существовать феномен в-себе-бытия (феномен А)? Ведь таковой должен был бы означать констатируемость этого в-себе-бытия. Но если в сущность феномена. А входит, что констатируем только он сам, а не в-себе-бы-тие А, то это невозможно.

Уже обнаружилось, что в феномене познания содержится феномен в-себе-бытия. Ибо феномен познания вполне недвусмысленно означает, что акт вообще лишь тогда является актом познания, когда его предмет предметностью не исчерпывается. Следовательно, в феномене познания имеет место внутреннее противоречие. Он антиномичен в себе. Его содержание противоречит сути феноменальности. Или, выражаясь позитивно, феномен познания устроен таким образом, что переступает через собственный феноменальный характер.

В этом переступании состоит его «феноменальная трансцендентность». Она теснейшим образом связана с трансцендентностью акта познания, но ему отнюдь не тождественна.

Антиномию в феноменальной трансцендентности можно развивать в двух направлениях. С одной стороны, можно сказать: феноменальная трансцендентность сама есть лишь феномен; тогда существует возможность, что и трансцендентность акта познания, а вместе с ней и в-себе-бытие предмета, — это только видимость. Но тогда пришлось бы эту видимость вскрывать и «объяснять». Или же пришлось бы сказать: феномены трансцендентных актов в действительности и сами суть «трансцендентные феномены»; а это означало бы, что они больше, чем феномены. В них с необходимостью содержалась бы также и сама данность в-себе-сущего.

Из этих двух случаев первый отпадает, поскольку попытка объяснить «видимость» как тотальную, т. е. необходимую, увенчаться успехом не может. Второй случай, по крайней мере, можно обсуждать. Так как феномен А сам по себе безразличен к бытию и небытию А, то феномен в-себе-бытия прекрасно допускает, что в-себе-бытие и действительно существует. Но чего не происходит, так это того, что в феномене в-себе-бытия само в-себе-бытие констатируемо. И как раз это, по-видимому, данный случай означает.

Между тем именно здесь, вероятно, заключена ошибка. Данный случай об этом никоим образом не свидетельствует. Феномен остается феноменом, даже если это феномен в-себе-сущего. Ведь, в сущности, все феномены — это также и феномены в-себе-бытия. В нихф, а всегда предстает сущим. Таким образом, именно к сути феномена вообще относится то, что он «трансцендирует» сам себя, позволяя своему содержанию явиться, как чему-то сверхфеноменальному. Но если все феномены в принципе указывают за свои пределы, то феномен в-себе-бытия не представляет исключения. Только в нем всеобщее отношение своеобразно проявляется в схватываемое™. Но насколько можно понять, феноменальная трансцендентность и в нем не снимает феноменальный характер. Наоборот, она его непосредственно осуществляет.

г) Решение антиномии и ее остаточная проблема

Феномены как таковые нестабильны. Они принуждают сознание к тому, чтобы сделать между ними выбор в пользу бытия ил# видимости. Их нельзя отклонить, но на них невозможно и задержаться. Так обстоит дело уже в жизни, еще больше так — в науке, и уж тем более так — в основных философских вопросах. В этом вызове, этом дерзком требовании к сознанию — основываясь на нестабильности феноменального сознания — состоит собственное, общее для всех феноменов и им как таковым присущее самотрансцендирование.

Таким образом, оно заключается не в том, как это могло показаться вначале, чтобы, например, феномены определенного рода могли обеспечивать

в-себе-бытие своего содержания. Этого они не могут ни в коем случае. В феномене в-себе-бытия частный случай имеется лишь постольку, поскольку речь здесь идет о бытийственном характере in genere, о в-себе-бытии как таковом. Здесь подчеркнута он-тическая сторона вопроса. Поэтому здесь также подчеркнуто и возведено в сознание действительно универсальное самотрансцендирование феномена. И таким образом кажется, что оно уже именно здесь подрывает феноменальный характер.

В сказанном две ошибки. Во-первых, точно таким же образом оно должно было бы подорвать и другие феномены. А во-вторых, этот подрыв вообще есть видимость. Верна здесь исключительно описанная нестабильность феноменов как таковых. Но потому оказывается, что и выявленная в феноменальной трансценденции антиномия основывается на видимости. Она разрешается, конфликт теряет силу. А это в свою очередь означает, что сама феноменальная трансцендентность как свободная в себе от противоречий существует с полным основанием, т. е. со своей стороны не есть видимость.

Но она означает здесь, как и повсюду, нечто иное, чем обретение в-себе-бытием констатируемости. Она ограничивается вытеснением феномена наверх его самого — к решению о бытии и небытии его содержания. И надо добавить, это вытеснение не является подталкиванием к какой-либо из двух возможностей. В нем нет заранее принятого решения в пользу в-себе-бытия. По крайней мере, так обстоит дело в чисто описывающем, проясненном феноменальном сознании.

Если бы феномен в-себе-бытия однозначно подталкивал к его существованию, то тем самым было

бы осуществлено доказательство в-себе-бытия и для скепсиса не оставалось бы никаких возможностей. Это не так. Чисто принципиально, остается возможность, что в предметах познания нет ничего в-себе-су-щего, а это значит, что они вовсе предметами познания не являются. Но тогда и то, что мы называем познанием, вовсе не являлось бы таковым. В картезианском сомнении такой вывод сделан. Правда, его теоретический вес невелик, поскольку бремя доказывания выпадает противной стороне. Но до сих пор он не опровергнут.