Часть 11.

становится объектом сознательного действования, в силу изначального тождества бессознательной и сознательной деятельности не было уже заложено предрасположение к подобному действованию.

Однако если всякая сознательная деятельность целесообразна, то названное совпадение сознательной и бессознательной деятельностей может быть выявлено лишь в таком продукте, который целесообразен, не будучи создан целесообразно. Подобным продуктом должна быть природа, и именно это является принципом всякой телеологии, в которой только и можно искать решения поставленной проблемы 25.

ПЯТЫЙ ГЛАВНЫЙ РАЗДЕЛ

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ТЕЛЕОЛОГИИ СОГЛАСНО ПРИНЦИПАМДРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО ИДЕАЛИЗМА

I

Столь же несомненно, как то, что явление свободы может быть понято лишь посредством единой тождественной деятельности, которая только для являющегося разделяется на сознательную и бессознательную деятельности 26, природа в качестве того, что находится вне всякого разделения и что создано без участия свободы, должна являться как продукт закономерный, хотя и созданный не в соответствии с какой-либо целью, т. е. как продукт, который, будучи создан слепым механизмом, тем не менее воспринимается так, как будто ой создан сознательно.

Природа должн(а) являться в качестве целесообразного продукта. Трансцендентальное доказательство 27 исходит из необходимой гармонии между бессознательной и сознательной деятельностями. Доказательство, основанное на опыте, неприменимо в трансцендентальной философии, поэтому мы сразу же переходим ко второму положению, которое гласит:

Природа не целесообразна по своему продуцированию (созиданию), т. е., несмотря на то что ей присущи все признаки целесообразно созданного продукта, она тем не менее не целесообразна в своих истоках, и все попытки объяснить ее исходя из целесообразного продуцирования снимают саму сущность природы, именно то, что делает ее природой. Ибо своеобразие природы основано именно на

468

том, что в своем механизме, и будучи сама не более чем слепой механизм, она тем не менее целесообразна. Устранив механизм, я устраняю и природу. Все очарование, которое содержится, например, в органической природе и в которое можно полностью проникнуть лишь с помощью трансцендентального идеализма, покоится на противоречии, состоящем в том, что природа, будучи продуктом слепых сил, тем не менее целиком и полностью целесообразна. Однако именно это противоречие, которое может быть априорно дедуцировано с помощью трансцендентальных принципов (принципов идеализма), устраняется телеологическим объяснением 28.

Природа в своих целесообразных формах говорит с нами на языке образов, как указывает Кант, и ключ к расшифровке этой таиниаиин дает нам целение свободы внутри нас. В продукте природы еще соединено то, что в свободном действовании разделилось для являемости. Каждое растение совершенно таково, каким оно должно быть, свободное в нем необходимо, а необходимое свободно. Человеку же свойственна вечная разорванность, ибо его действование либо необходимо и тогда не свободно, либо свободно и тогда не необходимо и не закономерно. Следовательно, полное явление объединения свободы и необходимости во внешнем мире дает мне только органическая природа , и этот вывод можно было уже заранее сделать исходя из того места, которое она занимает в ряду продуцирований, рассматриваемых теоретической философией; согласно нашим дедукциям, сама природа есть уже объективировавшееся продуцирование, и тем самым она граничит со свободным действованием, но вместе с тем она есть и бессознательное созерцание этого продуцирования и, следовательно, все-таки остается слепым продуцированием.

Это противоречие, заключающееся в том, что один и тот же продукт создан слепой деятельностью и в то же время целесообразен, не объяснено ни одной системой, за исключением трансцендентального идеализма, ибо все остальные будут отрицать либо целесообразность продуктов, либо создающий их механизм, следовательно, именно сосуществование того и другого. Одни полагают, что материя сама формирует себя в целесообразные продукты,– тогда по крайней мере становится понятным, каким образом материя и понятие цели взаимопроникают друг друга в продукте; материи либо приписывают абсолютную реальность, Как это делается в гилозоизме – абсурдной системе, котора

469

наделяет саму материю разумом, либо отрицают реальность материи, тогда материя мыслится просто как способ созерцания разумного существа, а понятие цели и объект проникают друг в друга уже не в материи, а в созерцании этого существа; тем самым гилозоизм вновь приводит нас к трансцендентальному идеализму. Другие считают материю совершенно бездеятельной и полагают, что целесообразность ее продуктов создается интеллигенцией вне ее, причем таким образом, что понятие этой целесообразности предшествует самому продуцированию. Однако тогда непонятно, как понятие и объект находятся в бесконечном взаимопроникновении, одним словом, каким образом продукт оказывается не произведением искусства, а произведением природы. Ибо различие между произведением искусства и произведением природы основано именно на ТОМ, что в первом понятие налагается лишь на поверхность объекта, а во втором – переходит в сам объект и оказывается неразрывно связанным с ним. Это абсолютное тождество понятия цели с самим объектом находит себе объяснение только в таком продуцировании, в котором сознательная И бессознательная деятельности соединяются, а это возможно лишь в интеллигенции. Можно вполне понять, как творческая интеллигенция способна представить мир самой себе, но непонятно, как она раскрывает этот мир другим, находящимся вне ее. Таким образом, мы вновь вынуждены вернуться к трансцендентальному идеализму. Целесообразность природы в целом и в отдельных ее продуктах может быть понята только из созерцания, в котором понятие понятия и сам объект изначально и неразличимо соединены, ибо тогда продукт должен будет, правда, являть себя целесообразным, поскольку само продуцирование было уже определено началом, которое для сознания делится на свободное и несвободное, и все-таки понятие цели не может быть мыслимо предшествующим продуцированию, поскольку в данном созерцании то и другое было еще неразличимым. Что все телеологические объяснения, т. е. те, которые предполагают понятие цели, соответствующее сознательной деятельности, объекту, соответствующему бессознательной деятельности, в действительности полностью исключают истинное объяснение природы и тем самым наносят вред знанию в его подлинности, настолько очевидно из предшествующего, что не нуждается в дальнейшем объяснении или примерах.

470

II

Природа в ее слепой и механической целесообразности являет мне, правда, изначальное тождество сознательной и бессознательной деятельности, но являет мне (все же) это тождество не в качестве такого, последнее основание которого находится в самом Я. Трансцендентальный философ видит, что принцип ее (этой гармонии) есть то последнее в нас , что уже в первом акте самосознания разделяется и на что нанесено все сознание со всеми его определениями, но само Я этого не видит. Между тем задача всей нашей науки состояла именно в том, чтобы показать, как для самого Я становится объективным последнее основание гармонии между субъективным и объективным.

Следовательно, в самой интеллигенции должно заключаться такое созерцание, посредством которого Я в одном и том же явлении для самого себя сознательно и бессознательно одновременно, и только посредством такого созерцания мы как бы полностью выводим интеллигенцию из самой себя, только таким образом оказывается решена вся (величайшая) проблема трансцендентальной философии (объяснение совпадения субъективного и объективного).

Посредством первого определения, а именно того что сознательная и бессознательная деятельности объективируются в одном и том же созерцании, это созерцание отличается от того, которое мы дедуцировали в практической философии, где интеллигенция была сознательной только для внутреннего созерцания, для внешнего же была бессознательной.

Посредством второго, определения, а именно что Я становится для самого себя в одном и том же созерцании сознательным и бессознательным одновременно, постулированное здесь созерцание отличается от того, которое мы имеем в продуктах природы, где мы обнаруживаем это тождество, но не как тождество, принцип которого заключен в самом Я. Каждая организация есть монограмма исконного тождества, но, для того чтобы узнать себя в таком отражении, Я должно было уже узнать себя непосредственно в этом тождестве.

Для того чтобы обнаружить само это созерцание, достаточно проанализировать признаки, которыми оно должно обладать в соответствии с приведенной нами дедукцией. Можно заранее предвидеть, что это будет эстетическим созерцанием.

471

ШЕСТОЙ ГЛАВНЫЙ РАЗДЕЛ

ДЕДУКЦИЯ ВСЕОБЩЕГО ОРГАНОНА ФИЛОСОФИИ,

ИЛИ ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ФИЛОСОФИИ ИСКУССТВА

СОГЛАСНО ПРИНЦИПАМ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО ИДЕАЛИЗМА

§ 1. Дедукция произведения искусства вообще

В постулированном нами созерцании должно быть объединено то, что существует раздельно в явлении свободы и в созерцании продукта природы, а именно тождество сознательного и бессознательного в Я и сознание этого тождества. Следовательно, продукт этого созерцания будет, с одной стороны, соприкасаться с продуктом природы, а с другой - с продуктом свободы и соединит в себе черты того и другого. Если вам известен продукт созерцания, то известно и само созерцание, следовательно, для того чтобы вывести созерцание, достаточно вывести его продукт.

Общим с продуктом свободы у этого продукта будет то, что он создан сознательно, с продуктом природы – что он создан бессознательно. Вследствие первого он будет обратным органическому продукту природы. Если в органическом продукте бессознательная (слепая) деятельность рефлектируется как сознательная, то в продукте, о котором здесь идет речь, напротив, сознательная деятельность будет рефлектировала как бессознательная (объективная), иными словами, если в органическом продукте бессознательная деятельность выступает в рефлексии как определяемая сознательной, то в дедуцированном здесь продукте, наоборот, сознательная деятельность выступает в рефлексии как определяемая бессознательной. Короче говоря, природа начинает бессознательно и кончает сознательно, ее продуцирование нецелесообразно, но ее продукт целесообразен. Я, осуществляя деятельность, о которой здесь идет речь, должно начинать сознательно (субъективно) и кончать бессознательно, или объективно; Я сознательно в своем продуцировании и бессознательно по отношению к продукту.

Но как же нам прийти к трансцендентальному объяснению такого созерцания, в котором бессознательная деятельность, как бы проникая в сознательную, достигает полного тождества с ней? Прежде всего сделаем предметом нашей рефлексии то, что деятельность должна быть сознательной. Однако сознательно создать что-либо объективное совершенно невозможно, между тем здесь требуется именно это.

472

Объективно лишь то, что возникает бессознательно, следовательно, подлинно объективное в данном созерцании не может быть привнесено в него сознательно. Мы можем здесь непосредственно сослаться на примеры, которые уже приводились в связи со свободным действованием, а именно на то, что объективное в него привносится чем-то от свободы независимым. Различие заключается лишь в том, что (а) в свободном действовании тождество двух деятельностей должно быть снято именно для того, чтобы действование явило себя свободным (здесь же, напротив, в самом сознании они должны явить себя без отрицания действования едиными). К тому же в свободном действовании две деятельности никогда не смогут стать абсолютно тождественными; поэтому и объект свободного действования необходимо должен быть бесконечным, никогда полностью не реализуемым, ибо в противном случае сознательная и объективная деятельности совпали бы в единстве, а это означало бы исчезновение явления свободы. То, что было совершенно невозможно посредством свободы, должно стать возможным посредством постулированного теперь действования, однако ценой того, что оно перестает быть свободным, превращаясь в такое, где свобода и необходимость абсолютно соединены. Но ведь продуцирование должно происходить сознательно, что невозможно, если (две деятельности) не разъединены. Таким образом, перед нами очевидное противоречие. (Излагаю его еще раз.) Сознательная и бессознательная деятельности должны быть абсолютно едины в продукте, именно так, как они едины в органическом продукте, но это единство должно носить иной характер, они должны быть едины для самого Я. Это возможно только в том случае, если Я осознает свой продукт. Однако если Я осознает свой продукт, то две деятельности должны быть разъединены, ибо это необходимое условие сознательного продуцирования. Итак, две деятельности должны быть едины, ибо в противном случае не может быть тождества, и они должны быть разъединены, ибо в противном случае есть тождество, но не для Я. Как разрешить это противоречие?

Две деятельности должны быть раздельные для являющегося, для объективации продуцированного, совершенно так же, как они должны быть разделены в свободном действовании для объективации созерцания. Однако это разделение не может быть бесконечным, как в свободном действовании, ибо в противном случае объективное никогда не стало бы полным отображением этого тождества 32. Тождество

473

двух деятельностей должно быть снято только для сознания, но создание продукта должно завершиться в бессознательности. Следовательно, должна существовать точка, где они составляют единство, и, наоборот, там, где они составляют единство, продуцирование не должно более представляться свободным.

Когда эта точка в продуцировании достигнута, продуцирование должно полностью прекратиться и для производящего становится невозможным производить дальше, ибо условие всякого продуцирования есть именно противоположение сознательной и бессознательной деятельностей, а здесь они должны абсолютно совпасть, следовательно, в интеллигенции прекращается борьба и устраняется всякое противоречие.

Таким образом интеллигенция придет к полному признанию выраженного в продукте тождества как такового, принцип которого заключен в ней самой, т. е. придет к совершенному самосозерцанию 35. Поскольку к изначальному раздвоению в интеллигенции привело свободное стремление к самосозерцанию, которое было в этом тождестве, то чувством, сопровождающим созерцание, будет бесконечное умиротворение. С завершением создания продукта всякое стремление производить замирает, все противоречия сняты, все загадки решены. Поскольку продуцирование исходило из свободы, т. е. из бесконечного противоположения двух деятельностей, то интеллигенция не может приписать свободе то абсолютное соединение, которым завершается создание продукта, ибо вместе с завершением продукта устраняется всякое явление свободы; интеллигенция будет сама поражена и осчастливлена этим соединением, увидит в нем нечто вроде свободно дарованной милости высшей природы, позволившей ей сделать невозможное возможным.

Это неведомое, установившее здесь неожиданную гармонию между объективной и сознательной деятельностями,– не что иное, как абсолютное, в котором содержится общая основа предустановленной гармонии между сознательным и бессознательным. Следовательно, если направить рефлексию на абсолютное в этом продукте, то оно представится интеллигенции как нечто, возвышающееся над ней и даже вопреки свободе привносящее непреднамеренное в то, что было предпринято сознательно и с определенным намерением.

Это неизменное тождество, которое никем не может быть осознано и лишь сияет отраженным светом в произведении,

474

представляется производящему тем же, чем действующему представляется судьба, т. е. темной, неведомой силой, которая привносит в намеченное свободой творение завершенность, или объективность; и если эту силу, которая через наше действование без нашего ведома и даже против нашей воли осуществляет не представляемые нами цели, мы называем судьбой, то это непостижимое, которое без участия свободы и в известной степени вопреки свободе - ибо в ней вечно разделяется то, что соединено в этом продукте, привносит в сознательное объективность, мы определяем таинственным понятием гения.

Постулированный нами продукт – не что иное, как продукт гениальности, или, поскольку гениальность возможна лишь в искусстве, произведение искусства.

Дедукция закончена, и теперь нам остается лишь показать путем исчерпывающего анализа, что все признаки постулированного нами продуцирования присутствуют в художественном творчестве.

Что художественное творчество основано на противоположности деятельностей, можно с полным правом заключить из высказывания самих художников, утверждающих, что они как бы вынуждены создавать свои творения, что своим творчеством они следуют неодолимому влечению своей природы; ибо если влечение всегда исходит из противоречия и при наличии противоречия свободная деятельность становится непроизвольной, то и влечение к художественному творчеству должно исходить из подобного чувства внутреннего противоречия. Это противоречие, поскольку оно приводит в движение все силы человека, без сомнения, таково, что проникает до его самых глубоких душевных пластов, до истоков всего его бытия. Создается впечатление, будто в этих редких натурах, в художниках в высшем смысле этого слова, то неизменно тождественное, что лежит в основе всего сущего, сбрасывает оболочку, под которой оно скрыто в других, и, подобно тому как оно непосредственно аффинируется вещами, в свою очередь непосредственно оказывает обратное воздействие на все. Следовательно, только противоречие между сознательным и бессознательным в свободном действовании может пробуждать творческий импульс художника и только искусству дано умиротворять наши безмерные порывы и разрешать в нас последнее, самое глубокое противоречие.

Если художественное творчество исходит из чувства неразрешимого по своей видимости противоречия, то завершается оно, по признанию всех художников и всех тех,

475

кто разделяет их любовь к искусству, чувством бесконечной гармонии; а то, что это чувство, возникающее при завершении творения, сопровождается растроганностью, служит доказательством того, что художник приписывает полное разрешение противоречий, которое он видит в своем произведении, не (только) самому себе, а добровольно дарованной милости своей природы, которая, неумолимо поставив его в противоречие с самим собой, затем столь же милостиво освобождает его от страданий, вызываемых этим противоречием 36. Ибо так же, как художник непроизвольно, даже преодолевая внутреннее противодействие, приступает к творчеству (этим объясняется ряд выражений, возникших в древности, таких, как pati Deum 37 и т. д., а также представление о том, что вдохновение возникает в результате некоего дуновения извне), в ею творение как бы без его участия, т. е. совершенно объективно, привносится объективное.

Подобно тому как находящийся во власти рока человек совершает не то, что он хочет или намерен совершить, а то, что предписывают ему неисповедимые веления судьбы, во власти которой он находится, и художник, создавая – пусть даже совершенно намеренно то, что в его творениях истинно объективно, кажется подчиненным некой силе, обособляющей его от всех остальных людей и заставляющей его высказывать или изображать то, чего он и сам полностью не постигает и смысл чего бесконечен по своей глубине. Поскольку упомянутое абсолютное совпадение двух избегающих друг друга деятельностей не допускает дальнейшего объяснения и есть просто явление, которое, хотя оно и непостижимо 38, отрицать невозможно, искусство остается для нас единственным и вечным откровением, чудом, даже однократное свершение которого должно было бы нас уверить в абсолютной реальности высшего бытия.

Далее, если искусство является результатом двух совершенно различных деятельностей, то гений есть не та и не другая, а нечто возвышающееся над обеими. Если в одной из этих деятельностей, а именно в сознательной, следует видеть то, что принято называть искусством, но что в действительности является лишь частью его, тем, что совершается сознательно, обдуманно и рефлектированно, чему можно обучить и научиться, чего можно достигнуть с помощью традиции и упорной работы, то в бессознательном, также присутствующем в искусстве, следует видеть то, чему обучить невозможно, чего нельзя достигнуть трудом или каким-либо другим способом, что может быть только

476

врожденным, свободным даром природы и что мы одним словом называем поэзией в искусстве.

Из сказанного совершенно очевидна вся бессмысленность вопроса, какой из двух составных частей искусства следует отдать предпочтение, так как каждая из них без другой теряет всякую ценность и лишь вместе они создают высокое произведение искусства. Ибо, хотя то, чего нельзя достигнуть трудом, что дано от рождения, всегда считается самым прекрасным даром, боги столь тесно связали действие этой изначальной силы с серьезным трудом человека, с его прилежанием и обдумыванием своих замыслов, что без знания художником законов своего искусства поэзия, даже врожденная, создает лишь мертвые произведения, которые не могут доставить наслаждение рассудку человека и действующей в них совершенно слепой силой отталкивают всякое суждение и даже созерцание. Можно было бы как будто ожидать обратного, а именно что искусность без поэзии скорее сумеет что-либо создать, чем поэзия без искусности, отчасти потому, что нелегко найти человека, полностью лишенного от природы чувства поэзии, хотя очень многим совершенно неведомы необходимые здесь навыки, отчасти же потому, что длительное изучение идей великих мастеров может в известной степени восполнить исконный недостаток объективной силы; тем не менее в этом случае может возникнуть лишь видимость поэзии, которую легко распознать по ее поверхностности, столь отличающейся от бездонной глубины, которую истинный художник невольно придает своему творению,– несмотря на величайшую продуманность всех своих замыслов, полностью постигнуть эту глубину не способен ни он сам, ни кто-либо другой. Распознать видимость поэзии можно и по многим другим признакам, таким, как излишнее внимание к чисто технической стороне творчества, бедность создаваемой формы и т. д.

Таким образом, совершенно очевидно, что, так же как поэзия и искусность не способны в отдельности и для себя создать нечто совершенное, это недостижимо и для обособленного существования той и другой, что, следовательно, поскольку тождество их может быть лишь изначальным, а посредством свободы оно просто невозможно и недостижимо, то совершенство доступно лишь гению; для эстетики он – то же, что Я для философии, а именно наивысшее, абсолютно реальное, которое, никогда не становясь объективным, служит причиной всего объективного.

477

§ 2. Особенности произведения искусства

a) В произведении искусства отражается тождество сознательной и бессознательной деятельностей. Однако их противоположность бесконечна, и снимается она без какого либо участия свободы. Основная особенность произведения искусства, следовательно,– бессознательная бесконечность (синтез природы и свободы). Художник как бы инстинктивно привносит в свое произведение помимо того, что выражено не с явным намерением, некую бесконечность, полностью раскрыть которую не способен ни один конечный рассудок. Для пояснения приведем хотя бы один пример. Греческая мифология, бесспорно содержащая бесконечный по своей глубине смысл и символы всех идей возникла у определенного народа и определенным образом, но объяснять этим изобретательность и гармоничность, с которой все соединяется в ней в единое грандиозное целое, и искать в этом преднамеренность совершенно не возможно. Так обстоит дело с каждым истинным произведением искусства; каждое как будто содержит бесконечное число замыслов, допуская тем самым бесконечное число толкований, и при этом никогда нельзя установить, заключена ли эта бесконечность в самом художнике или только в произведении искусства как таковом. Напротив, в продукте, обладающем лишь видимостью произведения искусства, намерение и метод лежат на поверхности и представляются столь ограниченными и очевидными, что такое произведение может рассматриваться только как точный отпечаток сознательной деятельности художника и объект для рефлексии, а отнюдь не для созерцания, которое стремится погрузиться в созерцаемое и лишь в бесконечном способно обрести покой.

b) Художественное творчество всегда исходит из чувства бесконечного противоречия, следовательно, чувство, связанное с завершением художественного произведения, должно быть столь же бесконечным в своей умиротворенности, и это чувство должно перейти в произведение искусства. Внешним выражением произведения искусства служат покой и величавая тишина, даже там, где должно быть выражено величайшее напряжение страдания или радости.

c) Художественное творчество всегда исходит из бесконечной самой по себе разъединенности двух деятельностей, обособленных друг от друга в каждом свободном продуцировании. Поскольку же в художественном произведении они должны быть представлены объединенными, то в нем

478

бесконечное выражено в конечном. Но бесконечное, выраженное в конечном, есть красота. Следовательно, основная особенность каждого произведения искусства, содержащего в себе обе деятельности, есть красота, и там, где нет красоты, нет и произведения искусства. Ибо хотя и существуют возвышенные произведения искусства, а красота и возвышенность в известном отношении противоположны,– так, например, то, что происходит в природе, может быть прекрасно, не будучи тем самым возвышенным, и наоборот,– но противоположность между красотой и возвышенностью существует только применительно к объекту, а не к субъекту созерцания; различие между прекрасным и возвышенным произведением искусства основано только на том, что там, где есть красота, бесконечное противоречие снято в самом объекте, тогда как там, где присутствует возвышенное, противоречие не снято в самом объекте, а доведено в нем до такой остроты, при которой оно невольно снимается в созерцании, что по существу то же самое, как если бы оно было снято в объекте 40. Можно легко показать, что возвышенность основана на том же противоречии, что и красота, ибо во всех тех случаях, когда какой-либо объект называют возвышенным, это означает, что бессознательная деятельность достигла размеров, недоступных для деятельности сознательной, вследствие чего Я оказывается в борьбе с самим собой, которая может завершиться лишь в эстетическом созерцании, придающем обеим деятельностям неожиданную гармоничность; разница только в том, что созерцание, заключенное здесь не в художнике, а в самом созерцающем субъекте, совершенно непроизвольно, поскольку возвышенное (совершенно иначе, чем фантастическое, также предлагающее силе воображения противоречие, на разрешение которого, однако, не стоит затрачивать усилия) приводит в движение все силы души, чтобы разрешить противоречие, ставящее под угрозу все интеллектуальное существование.

После того как выведены все особенности произведения искусства, становится очевидным и его отличие от продуктов всех остальных видов.

От органического продукта природы произведение искусства отличается в основном следующим: (а) в органическом существе представлено еще не разъединенным то, что в художественном произведении выступает, правда, после разъединения, но уже в единстве; (Ь) органическое продуцирование исходит не из сознания, следовательно, и не из бесконечного противоречия, которое является усло-

479

вием художественного творчества. Поэтому органический продукт природы не обязательно должен быть прекрасным <, если красота есть разрешение бесконечного противоречия), а если он прекрасен, то эта красота, поскольку ее условие нельзя мыслить существующим в природе, представляется нам чем-то совершенно случайным; этим объясняется и своеобразный характер нашего интереса к красоте природы, не как к красоте вообще, но именно как к красоте природы. Из этого ясно, как следует относиться к подражанию природе в качестве принципа искусства, ибо отнюдь не случайная красота природы должна служить нормой в искусстве, а, напротив, то совершенное, что создает искусство, должно быть принципом и нормой наших суждений о красоте природы.

Нетрудно также показать, в чем отличие произведения искусства от продукта, чисто ремесленного по своему характеру, поскольку эстетическое творчество должно быть по своему принципу абсолютно свободным; художник творит, правда, под действием противоречия, но такого, которое заключено в глубине его собственной натуры, тогда как в основе всякого другого созидания лежит противоречие, находящееся вне того, кто производит, тем самым и цель такого созидания всегда будет вне его 4'. Из этой независимости от внешних целей и возникают святость и чистота искусства, доходящие до такой степени, которой не только исключается близость всему, дарующему одно чувственное наслаждение (требовать подобное от искусства – проявление чистого варварства), или каким-либо соображениям полезности, что возможно лишь в эпоху, когда высшие усилия человеческого духа направлены на экономические изобретения, но исключается и необходимость следовать моральным нормам; даже наука, которая по своему бескорыстию ближе всего к искусству, остается далеко позади только потому, что она всегда направлена на внешнюю цель и в конечном итоге должна сама служить лишь средством для наивысшего (искусства).

Что же касается, в частности, отношения искусства к науке, то они настолько противоположны по своим тенденциям, что, если бы наука когда-либо полностью решила поставленные перед ней задачи, как это постоянно совершает искусство, наука и искусство совпали бы, переходя друг в друга, что служит доказательством совершенной противоположности их направленности. Ибо хотя наука в своей высшей функции ставит перед собой ту же задачу, что и искусство, но для науки эта задача из-за способа ее

480

решения остается бесконечной; это дает основание утверждать, что искусство служит прообразом науки, что оно достигло того, к чему наука только еще должна прийти. Этим можно объяснить и то, почему в науке нет гениев; дело совсем не в том, что невозможно гениально решить научную проблему, а в том, что та же задача, решение которой может быть найдено гением, доступна и механическому решению. Так, например, гравитационная система Ньютона могла бы быть гениальным открытием и действительно была таковым у ее первооткрывателя Кеплера, но могла также быть совершенно обычным результатом научного исследования, чем она и стала благодаря Ньютону. Лишь то, что создает искусство, может быть единственно только творением гения, ибо в каждой решенной искусством задаче разрешается бесконечное противоречие. То, что создается наукой, может быть создано гением, но это не обязательно. В науке это остается и должно оставаться проблематичным, т. е. действительно всегда можно с уверенностью определить, что не создано гением, но никогда нельзя быть уверенным в обратном. Существует очень немного признаков, исходя из которых в науке можно сделать вывод о наличии гениальности (то, что такой вывод надо делать, свидетельствует уже о специфическом характере этого вопроса). Так, например, гениальность, безусловно, отсутствует там, где некое целое, каковым является система, создается по частям, как бы складывается из них. И наоборот, наличие гениальности следует, по-видимому, предположить там, где идея целого, несомненно, предшествует возникновению частей. Ибо поскольку идея целого может стать ясной лишь благодаря тому, что она раскрывается в отдельных частях, а отдельные части в свою очередь возможны лишь благодаря идее целого, то здесь как будто присутствует противоречие, которое может быть преодолено лишь актом гения, т. е. посредством неожиданного совпадения бессознательной деятельности с деятельностью сознательной. Другим основанием для предположения о наличии в науке гения может быть то, что человек говорит или утверждает нечто, смысл чего ему не может быть полностью ясен либо вследствие условий его времени, либо потому, что это не соответствует другим его высказываниям; следовательно, он как будто сознательно высказывает то, что мог бы выразить лишь бессознательно. Однако легко доказать различными способами, что и эти основания для предположения такого рода могут оказаться обманчивыми.

16 481

Гений отличается от всего того, что не выходит за рамки ' таланта или умения, своей способностью разрешать противоречие, абсолютное и ничем иным не преодолимое. Во всяком продуцировании, даже в самом обычном и повседневном, наряду с сознательной деятельностью присутствует и деятельность бессознательная; однако лишь то продуцирование, условием которого служит бесконечное противоречие между ними, является эстетическим и доступным только гению.

§ 3. Выводы

После того как мы дедуцировали сущность и характер произведения искусства с полнотой, необходимой для данного исследования, нам осталось только рассмотреть отношение философии искусства к системе философии в целом.

1, Философия в целом исходит и должна исходить из начала, которое, будучи абсолютным тождеством, совершенно необъективно. Но как же это абсолютно необъективное может быть доведено до сознания и как же может быть понято, что оно необходимо, если оно служит условием понимания всей философии? Что оно не может быть ни постигнуто, ни представлено с помощью понятий, не требует доказательства. Остается, следовательно, только одна возможность – чтобы оно было представлено в непосредственном созерцании, которое, однако, в свою очередь само непостижимо, а поскольку его объект должен быть чем-то совершенно необъективным, по-видимому, даже внутренне противоречиво. Если, однако, допустить, что все-таки существует такое созерцание, объект которого есть абсолютно тождественное, само по себе не субъективное и не объективное, и если мы в связи с этим созерцанием, которое может быть только интеллектуальным, сошлемся на непосредственный опыт, то возникнет вопрос, каким образом это созерцание также может стать объективным, т. е. как устранить сомнение, не основано ли оно просто на субъективной иллюзии, если не существует общей и всеми признанной объективности этого созерцания? Такой общепризнанной объективностью интеллектуального созерцания, исключающей возможность всякого сомнения, является искусство. Ибо эстетическое созерцание и есть ставшее объективным интеллектуальное созерцание 42. Только произведение искусства отражает для меня то, что ничем иным не отражается, то абсолютно тождественное, которое даже в Я уже разделено: то, что философ разделяет уже в первом

482

акте сознания, что недоступно никакому созерцанию, чудодейственной силой искусства отражено в продуктах художественного творчества.

Но не только первоначало философии и первое созерцание, из которого она исходит, но и весь механизм, который дедуцирует философия и на котором она основана, объективируется лишь художественным творчеством.

Философия исходит из бесконечной раздвоенности противоположных длительностей , но на той же раздвоенности основано и художественное творчество, и она полностью снимается в каждом отдельном художественном произведении. Что же представляет собой эта поразительная способность, которой, по утверждению философа, снимается в продуктивном созерцании бесконечная противоположность? В предшествующем изложении мы не могли полностью объяснить этот механизм, ибо полностью раскрыть его может только художественное дарование. Это именно та продуктивная способность, посредством которой искусству удается невозможное, а именно снять в конечном продукте бесконечную противоположность. Поэтический дар в его первой потенции есть изначальное созерцание, и. наоборот 44, повторяющееся на высшей ступени продуктивное созерцание есть то, что мы называем поэтическим даром. В том и другом действует один принцип, то единственное, что позволяет нам мыслить и сочетать даже противоречивое, а именно действует воображение. Следовательно, то, что по ту сторону сознания является нам как действительный мир, а по эту сторону сознания – как идеальный мир или мир искусства,– продукты одной и той же деятельности. Однако именно то, что при прочих совершенно равных условиях их возникновения истоки одних находятся по ту сторону сознания, а истоки других – по эту сторону сознания, составляет вечное неизбывное различие между ними.

Ибо, хотя действительный мир возникает из той же изначальной противоположности, что и мир искусства, который также надлежит мыслить как единое великое целое и который во всех своих отдельных продуктах также отображает лишь единое бесконечное, тем не менее противоположность по ту сторону бесконечна лишь постольку, поскольку бесконечное представляется объективным миром в целом и никогда не представляется его отдельным объектом, тогда как в мире искусства противоположность Дана в ее бесконечности в каждом отдельном объекте и каждый ее отдельный продукт представляет бесконечность.

483

Ибо если художественное творчество исходит из свободы. а для свободы противоположность между сознательной' и бессознательной деятельностями носит абсолютный характер, то существует, собственно говоря, лишь единое абсолютное произведение искусства, которое может, правда, существовать в совершенно различных экземплярах, но тем не менее едино, даже если оно еще и не дано в своем изначальном образе. Возражением против этой точки зрения не может служить то, что она исключает ту щедрость, с которой мы расточаем определение художественности в применении к различным произведениям. Нельзя считать художественным такое произведение, в котором не присутствует непосредственно или хотя бы в отражении бесконечное. Разве назовем мы художественным произведением. например, такие стихотворения, которые по самой своей природе могут выражать лишь единичное и субъективное? Ведь тогда этот эпитет применим и к любой эпиграмме, в которой запечатлено лишь мимолетное ощущение, впечатление момента, тогда как великие мастера писали свои произведения, стремясь создать объективность лишь всеми своими произведениями в целом, усматривая в них лишь средство изобразить жизнь во всей ее бесконечности и отразить ее в множестве зеркал.

2. Если эстетическое созерцание есть лишь объективировавшееся трансцендентальное, то само собой разумеется, что искусство есть единственно истинный и вечный органон, а также документ философии, который беспрестанно все вновь подтверждает то, чего философия не может дать во внешнем выражении, а именно наличие бессознательного в его действовании и продуцировании и его изначальное тождество с сознательным. Искусство есть для философа наивысшее именно потому, что оно открывает его взору святая святых, где как бы пламенеет в вечном и изначальном единении то, что в природе и в истории разделено, что в жизни и в деятельности, так же как в мышлении, вечно должно избегать друг друга. Представление о природе. которое искусственно строит философ, для искусства изначально и естественно. То, что мы называем природой,– поэма, скрытая от нас таинственными, чудесными письменами. И если бы загадка могла открыться, мы увидели бы одиссею духа, который, удивительным образом заблуждаясь, в поисках себя бежит от самого себя, ибо сквозь чувственный мир за полупроницаемой дымкой тумана лишь мерцает, как .мерцает смысл в словах, некая страна фантазии, к которой мы стремимся. Каждая прекрасна

484

картина возникает как будто благодаря тому, что устраняется невидимая преграда, разделяющая действительный мир и мир идеальный; она служит нам просветом, в котором отчетливо встают образы и области мира фантазии, лишь тускло просвечивающие сквозь покров действительного мира. Для художника природа не есть нечто большее, чем для философа; она есть идеальный мир, являющий себя только в постоянном ограничении, или несовершенное отражение мира, который существует не вне художника, а в нем самом.

Однако на вопрос, откуда же эта противоположность философии и искусства, несмотря на существующую между ними близость, уже дан достаточно полный ответ в предшествующем изложении.

Поэтому заканчиваем наше исследование следующим замечанием: система завершена, если она возвращается к своей исходной точке. Это и произошло в нашей системе. Ибо именно та изначальная основа гармонии между субъективным и объективным, которая в своем изначальном тождестве могла быть дана лишь посредством интеллектуального созерцания, полностью выводится в произведении искусства из субъективного и становится совершенно объективной; таким образом, мы постепенно довели наш объект, само Я, до той точки, в которой мы находились, когда приступили к философствованию.

Однако если только искусство может придать общезначимую объективность тому, что философ способен изобразить лишь субъективно, то из этого следует еще один вывод: поскольку философия, а вместе с философией и все науки, следующие за ней по пути совершенствования, были рождены и питаемы поэзией, то можно ожидать, что, достигнув своего завершения, они вернутся отдельными потоками в тот всеобщий океан поэзии, из которого они вышли. Что окажется тем промежуточным звеном, которое вернет философию к поэзии, в общем предвидеть нетрудно, так как подобное звено уже существовало в виде мифологии до того, как произошло это необратимое, как нам теперь представляется, разделение *. Но как может возникнуть такая мифология, которая будет открытием не отдельного поэта, а некоего нового рода, как бы воплощающего в себе единого поэта,– это проблема, решение которой зависит только от будущих судеб мира и дальнейшего хода истории.

* Дальнейшее развитие этой мысли содержится в исследовании о мифологии, над которым уже в течение ряда лет ведется работа и которое вскоре выйдет в свет.

485

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ КО ВСЕЙ СИСТЕМЕ В ЦЕЛОМ

Если читатель, внимательно следивший до сих пор за ходом наших мыслей, еще раз обдумает все сказанное здесь, то он, без сомнения, сделает замечания такого рода.

Вся система заключена между двумя крайними полюсами, из которых один определяется интеллектуальным, другой – эстетическим созерцанием. Тем, чем интеллектуальное созерцание является для философа, эстетическое является для его объекта. Первое, будучи необходимо только для особенной направленности духа, которую он принимает при философствовании, в обыденном сознании вообще не встречается; второе, будучи не чем иным, как общезначимым, или объективировавшимся, интеллектуальным созерцанием, может во всяком случае присутствовать в каждом сознании. Из этого ясно также, что философия в качестве философии никогда не может быть общезначимой, и понятно, почему это происходит. Абсолютная объективность дана одному искусству. Можно смело утверждать: лишите искусство объективности, и оно перестанет быть тем, что оно есть, и превратится в философию; придайте философии объективность, и она перестанет быть философией и превратится в искусство. Философия достигает, правда, наивысшего, но она приводит к этой точке как бы частицу человека. Искусство же приводит туда, а именно к познанию наивысшего, всего человека, каков он есть. и на этом основано извечное своеобразие искусства и даруемое им чудо.

Далее, вся внутренняя связь трансцендентальной философии покоится только на постоянном потенцировании самосозерцания, от первой и простейшей потенции в самосознании до высшей, эстетической.

Для того чтобы построить все здание самосознания, объект философии проходит следующие потенции.

Акт самосознания, в котором впервые разделяется абсолютное тождество, ость не что иное, как акт самосозерцания вообще. Следовательно, этим актом в Я еще не может быть положено ничего определенного, поскольку именно этим актом полагается вся определенность вообще. В этом первом акте тождество впервые становится субъектом и объектом одновременно, т. е. становится вообще Я – не для самого себя, но для философствующей рефлексии.

(Мы даже не вправе спрашивать, что такое это тождество, абстрагированное от этого акта и существующее как

486

бы до него. Ибо оно есть то, что может открыться только посредством самосознания и вообще не может быть отделено от этого акта.)

Посредством второго самосозерцания Я созерцает определенность, положенную в объективную сторону его деятельности, что происходит в ощущении. В этом созерцании Я есть объект для самого себя, тогда как в предыдущем оно было объектом и субъектом только для философа.

В третьем самосозерцании Я становится для себя объектом и в качестве ощущающего, т. е. то, что раньше было в Я субъективным, также приобретает объективность; следовательно, теперь в Я все объективно, или Я полностью объективно и в качестве объективного одновременно субъект и объект.

Поэтому от этого момента сознания может остаться лишь то, что после возникновения сознания преднаходится в качестве абсолютно объективного (внешнего мира). В этом созерцании, уже потенцированном и именно поэтому продуктивном, кроме объективной деятельности и деятельности субъективной –- обе они здесь объективны содержится еще третья, собственно созерцающая, или идеальная, та, которая позже выступит в качестве сознательной, но, будучи лишь третьей деятельностью по отношению к этим двум, она не может ни отделиться от них, ни быть противоположена им. Следовательно, в этом созерцании уже участвует и сознательная деятельность, другими словами, бессознательное объективное определено сознательной деятельностью, но только таким образом, что она не различается в качестве таковой.

Следующим созерцанием будет то, посредством которого Я созерцает самого себя в качестве продуктивного. Поскольку, однако, Я теперь только объективно, то и это созерцание будет только объективным, т. е. вновь бессознательным. В этом созерцании, правда, присутствует идеальная деятельность, для которой объектом служит та, созерцающая, также идеальная деятельность, участвовавшая в предыдущем созерцании; таким образом, здесь созерцающая деятельность есть идеальная деятельность второй потенции, т. е. целесообразная, но бессознательно целесообразная деятельность. То, что останется в сознании от этого созерцания, явит собой целесообразный, но не созданный в качестве целесообразного продукт. Такова организация во всей ее широте.

Прохождением этих четырех ступеней завершается Я в качестве интеллигенции. Очевидно, что до этого мо-

487

мента природа не отстает от Я, и ей, без сомнения, не хватает лишь последнего, чтобы все эти созерцания обрели для нее такое же значение, какое они имеют для Я. Что же такое это последнее, станет ясно из дальнейшего.

Если бы Я продолжало оставаться только объективным, то потенцирование самосозерцания могло бы продолжаться до бесконечности, однако тем самым лишь удлинился бы ряд возникающих в природе продуктов, но никогда не возникло бы сознание. Сознание возможно лишь благодаря тому, что упомянутое только объективное в Я станет объективным для самого Я. Однако основание тому не может находиться в самом Я. Ибо Я абсолютно тождественно с тем только объективным. Следовательно, это основание может находиться только вне Я, которое посредством продолжаю щеголя ограничения постепенно ограничивается до пределов интеллигенции и даже индивидуальности. Но вне индивидуума, т. е. независимо от него, есть только сама интеллигенция. Однако сама интеллигенция должна (в соответствии с дедуцированным механизмом) повсеместно ограничивать себя до пределов индивидуальности. Таким образом, искомое основание вне индивидуума может находиться только в другом индивидууме.

Абсолютно объективное может стать объектом для самого Я только под воздействием других разумных существ. Однако в них уже должно быть заложено намерение такого воздействия. Следовательно, свобода в природе всегда уже предполагается (природа не создает ее), и там, где она не присутствует уже в качестве первого, она возникнуть не может. Теперь, следовательно, становится очевидным, что, хотя до этого момента природа совершенно тождественна интеллигенции и проходит те же потенции, что и она, все же свобода, если она существует (что она существует, теоретически доказать невозможно), должна предшествовать природе (natura prior),

С этого момента начинается новая последовательность ступеней, недоступных природе и оставляющих ее позади себя.

Абсолютно объективное, или закономерность созерцания, становится объектом для самого Я. Однако созерцание становится объектом для созерцающего только посредством волнения. Объективное в волнении есть само созерцание, или чистая закономерность природы; субъективное – идеальная деятельность, направленная на эту закономерность саму по себе; акт, в котором это происходит,– абсолютный акт воли.

488