Часть 4.

А л к и в и а д. Я думаю, мой Сократ, что афиняне да d

и все остальные эллины редко задаются вопросом, что справедливо, а что несправедливо: они считают, что это само собою ясно. Поэтому, отложив попечение о справедливости, они заботятся лишь о пользе дела. Ведь справедливое и полезное, как я полагаю, — это не одно и то же: скольким людям, чинившим величайшую несправедливость, это принесло выгоду, в то время как другим, хоть и вершившим справедливые дела, по-моему, не повезло.

С о к р а т. Но что же, если даже допустить, что спра- e

ведливое и полезное весьма друг от друга отличны, не думаешь ли ты, будто тебе известно, что именно полезно людям и почему? 21

А л к и в и а д. А отчего же и нет, Сократ? Только не спрашивай меня снова, от кого я этому научился или каким образом я пришел к этому сам.

С о к р а т. Но как ты можешь это требовать? Когда ты что-либо неправильно утверждаешь и есть возможность доказать тебе это с помощью прежних доводов, ты вдруг желаешь получить какие-то новые доказательства — так, как если бы прежние стали подобны изношенным платьям, кои ты уже больше не можешь носить? Тебе, видишь ли, требуется свежее и незапятнанное доказа- 114

тельство! Я же пропущу мимо ушей твои словесные уловки и снова спрошу, откуда к тебе пришла наука о пользе, кто твой учитель, и еще обо всем том спрошу тебя сразу, о чем спрашивал раньше. Однако и теперь ясно, что ты пришел к тому же, что я, и не сумеешь мне доказать ни того, что ты сам открыл значение пользы, ни того, что этому научился. Но поскольку ты избалован и с неудовольствием примешь повторение прежних речей, я оставлю пока в стороне вопрос о том, знаешь ли ты или нет, что полезно афинянам. Однако почему же b

ты не показал, одно и то же справедливое и полезное или это разные вещи? Ты мог это сделать, если тебе угодно, либо задавая мне вопросы, как я задавал их тебе, либо связно изложив это в собственном рассуждении.

А л к и в и а д. Но я не знаю, мой Сократ, сумею ли я тебе это изложить.

С о к р а т. А ты, мой милый, представь себе, что я — народное собрание: ведь там тебе нужно будет убедить каждого. Не так ли?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Разве один и тот же человек не способен

189

убеждать людей — как поодиночке, так и всех вместе — в том, что он знает, подобно тому, как учитель грамма-

c тики убеждает в правильности письма как одного, так и многих?

А л к и в и а д. Ты прав.

С о к р а т. Точно так же и в правильности чисел один и тот же человек убеждает и одного и многих.

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И этим человеком будет знаток арифметики?

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. Значит, и ты можешь в чем-то убедить как одного человека, так и многих?

А л к и в и а д. Естественно.

С о к р а т. Разумеется, в том, что тебе известно?

А л к и в и а д. Да.

d С о к р а т. Значит, отличие участника беседы, подобной нашей, от оратора, выступающего перед народом, состоит только в том, что последний убеждает всех скопом, первый же — лишь одного?

А л к и в и а д. По-видимому.

С о к р а т. Так давай же, поскольку явно безразлично, убеждать ли многих или одного, поупражняйся на мне и попробуй мне доказать, что справедливое не всегда бывает полезным.

А л к и в и а д. Ты очень заносчив, С о к р а т.

С о к р а т. Что ж, сейчас из заносчивости я попытаюсь тебе доказать противоположное тому, что ты мне доказать не пожелал.

А л к и в и а д. Говори же.

С о к р а т. Ты только отвечай на вопросы.

e А л к и в и а д. Нет, говори ты сам.

С о к р а т. Значит, тебе не очень желательно, чтобы я тебя убедил?

А л к и в и а д. Желательно во всех отношениях.

С о к р а т. Не правда ли, коль скоро ты утверждаешь, что дело обстоит таким именно образом, ты в высшей степени в этом убежден?

А л к и в и а д. Мне кажется, да.

С о к р а т. Отвечай же: ведь если ты не сам от себя услышишь, что справедливость полезна, а от другого, ты ему не поверишь?

А л к и в и а д. Нет, конечно. Но мне следует отвечать: ничто, как я полагаю, мне здесь не повредит.

115 С о к р а т. Да ты провидец! Скажи мне: ты утвержда-

190

ешь, что из справедливого одно полезно, другое же — нет?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Но как же это? Значит, одни справедливые вещи прекрасны, другие же — нет?

А л к и в и а д. Что ты имеешь в виду?

С о к р а т. Я спрашиваю тебя, видел ли ты когда-нибудь человека, совершающего безобразные, но справедливые поступки?

А л к и в и а д. Нет, не видел.

С о к р а т. Наоборот, все справедливое было одновременно прекрасным?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. А что мы скажем о прекрасных поступках? Все ли они хороши, или одни хороши, другие же — нет?

А л к и в и а д. Я полагаю, Сократ, что некоторые из прекрасных поступков дурны.

С о к р а т. Значит, и некоторые безобразные поступки хороши?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Утверждая подобное, ты имеешь в виду, b

например, случаи, когда многие во время войны, придя на помощь другу или сородичу, получали ранения и умирали, другие же, хоть и должны были помочь, не помогали и оставались живы-здоровы?

А л к и в и а д. Да, именно это.

С о к р а т. Значит, ты считаешь подобную помощь и попытку спасти тех, кого должно, прекрасной: ведь это проявление мужества, не так ли?

А л к и в и а д. Так.

С о к р а т. Дурно же это из-за последующих ранений и смерти. Так ты полагаешь?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Но ведь мужественное поведение и c

смерть — это разные вещи?

А л к и в и а д. Безусловно.

С о к р а т. Значит, помощь оказываемая друзьям, прекрасна и дурна не в одном и том же отношении.

А л к и в и а д. Видимо, так.

С о к р а т. Посмотри же, не оказывается ли вообще то, что прекрасно, одновременно и хорошим, как в приведенном сейчас случае: ведь ты согласился, что мужественная помощь прекрасна. Так рассмотри само

191

мужество — хорошо оно или дурно? Исследуй это так: что тебе более желанно — хорошее или дурное?

А л к и в и а д. Хорошее.

d С о к р а т. И предпочтительно самое лучшее?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. При этом ты менее всего хотел бы этого лишиться?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Что же ты скажешь относительно мужества? Ценою чего ты согласился бы его лишитъся?

А л к и в и а д. Да мне и жизнь не мила будет, если я окажусь трусом!

С о к р а т. Следовательно, ты считаешь трусость величайшим из зол?

А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. Столь же великим злом, как и смерть, — так мне кажется.

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Значит, жизнь и мужество в высшей степени противоположны смерти и трусости?

А л к и в и а д. Да.

e С о к р а т. И одно ты бы очень себе пожелал, другое же — наоборот?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Потому что одно ты считаешь наилучшим, а другое — наихудшим?

<А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. Следовательно, ты относишь мужество к наилучшим вещам, а смерть — к наихудшим?>

А л к и в и а д. Именно так.

С о к р а т. Следовательно, помогать на войне друзьям, поскольку это прекрасный и достойный подвиг мужества, ты назвал прекрасным?

А л к и в и а д. Это очевидно.

С о к р а т. А как злодеяние смерти это — зло?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Значит, так следует именовать каждое из деяний: если с его помощью совершается зло, мы его

116 называем дурным, если добро—хорошим.

А л к и в и а д. Да, я с этим согласен.

С о к р а т. Но ведь деяние, ведущее к добру, мы называем также прекрасным? А то, что ведет ко злу, — безобразным?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Следовательно, утверждая, что помощь,

192

оказанная на войне друзьям, прекрасна, но в то же время дурна, ты тем самым называешь ее одновременно и прекрасной и скверной.

А л к и в и а д. Мне кажется, ты прав, С о к р а т.

С о к р а т. Итак. ничто прекрасное, поскольку оно прекрасно, не есть дурное и ничто безобразное, поскольку оно безобразно, не есть хорошее.

А л к и в и а д. Это очевидно. b

С о к р а т. Рассмотри же еще следующее: тот, кто поступает прекрасно, разве не поступает тем самым и хорошо?

А л к и в и а д. Да, это так.

С о к р а т. А разве те, кто поступают хорошо, не счастливы?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Счастливы же они благодаря тому, что обретают благо?

А л к и в и а д. Безусловно.

С о к р а т. А обретают они его благодаря прекрасным поступкам?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Значит, поступать хорошо — это благо?

А л к и в и а д. Именно так.

С о к р а т. И хороший образ действий прекрасен?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Следовательно, мы снова пришли к тому, c

что хорошее и прекрасное — это одно и то же22.

А л к и в и а д. Да, это очевидно.

С о к р а т. Значит, согласно этому рассуждению, то что мы сочтем прекрасным, мы тем самым сочтем и хорошим.

А л к и в и а д. Это неизбежно.

С о к р а т. Ну а хорошее приносит пользу или же нет?

А л к и в и а д. Приносит.

С о к р а т. А припоминаешь ли ты, что мы решили относительно справедливого?

А л к и в и а д. Мы решили, что те, кто поступают справедливо, в силу необходимости поступают прекрасно.

С о к р а т. И точно так же мы решили, что те, кто поступают прекрасно, творят благо?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ну а благо приносит пользу? d

А л к и в и а д. Да.

193

С о к р а т. Следовательно, мой Алкивиад, справедливое полезно.

А л к и в и а д. Похоже, что так.

С о к р а т. Что же? Разве не ты утверждаешь это, а я задаю вопросы?

А л к и в и а д. В самом деле: отвечаю ведь я.

С о к р а т. Так что если кто выступит с советами перед афинянами или перед пепарефийцами23, считая, что ему ведомы справедливость и несправедливость, и скажет, что справедливое иногда бывает дурным, раз- e

ве ты сам не поднимешь его на смех — ты, утверждающий, что справедливое и полезное — это одно и то же?

А л к и в и а д. Но, клянусь богами, Сократ, я уже сам не понимаю, что именно я утверждаю: я оказался в нелепейшем положении: когда ты спрашиваешь, мне кажется верным то одно, то другое.

С о к р а т. А ты не понимаешь, мой милый, что означает подобное состояние?

А л к и в и а д. Ничуть.

С о к р а т. Как ты думаешь, если бы кто-нибудь тебя спросил, сколько у тебя глаз — два или три или рук — две их у тебя или четыре, или задал бы тебе другие подобные же вопросы, ты колебался бы в ответах, говоря то одно, то другое, или всегда отвечал бы одно и то же?

117 А л к и в и а д. Я уже теперь в себе не уверен, но полагаю, что отвечал бы одно и то же.

С о к р а т. Потому что знал бы это? Ведь по этой причине?

А л к и в и а д. По крайней мере, я так думаю.

С о к р а т. А то, относительно чего ты поневоле давал бы противоречивые ответы? Ясно ведь, что этого ты не знаешь.

b А л к и в и а д. Вероятно, да.

С о к р а т. Ты ведь признаёшь, что и относительно справедливого и несправедливого, прекрасного и безобразного, хорошего и дурного, полезного и бесполезного ты колеблешься в своих ответах? И не объясняются ли твои колебания тем, что всего этого ты не знаешь?

А л к и в и а д. Я с тобою согласен.

С о к р а т. Вот таким-то образом и обстоит дело: если кто-либо чего-то не знает, душа его по необходимости в этом колеблется.

А л к и в и а д. Иначе и быть не может.

194

С о к р а т. С другой стороны, знаешь ли ты, каким образом можно взойти на небо?

А л к и в и а д. Клянусь Зевсом, вот этого-то я не знаю.

С о к р а т. И что же, колеблешься ты в своем мнении по этому поводу?

А л к и в и а д. Разумеется, нет.

С о к р а т. А догадываешься ли, почему? Или мне сказать?

А л к и в и а д. Скажи.

С о к р а т. Причина, мой друг, состоит в том, что, не зная этого, ты и не думаешь, будто знаешь.

А л к и в и а д. Что же все-таки ты имеешь в виду? c

С о к р а т. Рассмотри это вместе со мною: если ты чего-то не знаешь и уверен в том, что этого не знаешь, станешь ли ты колебаться в этом отношении? Например, ты же хорошо знаешь, что ничего не смыслишь в приготовлении пищи, не так ли?

А л к и в и а д. Разумеется.

С о к р а т. Так имеешь ли ты собственное мнение по поводу готовки и вызывает ли это у тебя колебания, или же ты доверяешь это дело знатоку?

А л к и в и а д. Доверяю знатоку.

С о к р а т. Ну а если ты плывешь на корабле, думаешь ты о том, надо ли повернуть кормило к себе или от d

себя, и колеблешься ли, не зная этого, или же спокойно доверяешь эту задачу кормчему?

А л к и в и а д. Доверяю кормчему.

С о к р а т. Значит, ты не колеблешься по поводу того, чего не знаешь, если уверен в своем незнании?

А л к и в и а д. Да, похоже, я в этом случае не колеблюсь.

С о к р а т. Берешь ли ты в толк, что ошибки в различного рода деятельности проистекают именно от такого вот заблуждения — когда невежда воображает, что он — знаток?

А л к и в и а д. Скажи, что означают эти твои слова?

С о к р а т. Разве мы не тогда беремся за какое-то дело, когда полагаем, что нам известно то, что мы делаем?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Если же кто полагает, что дело ему неиз- e

вестно, он поручает его другим?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Значит, такого рода незнающие люди жи-

195

вут, не совершая ошибок, ибо они поручают свое дело другим?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. А кто же ошибается? Ведь не знатоки же.

А л к и в и а д. Конечно, нет.

118 С о к р а т. Ну а если это и не знатоки и не те из невежд, что сознают свое невежество, то ведь не остается никого, кроме невежд, воображающих себя знатоками?

А л к и в и а д. Да, остаются они.

С о к р а т. А ведь подобное непонимание — причина всех бед и невежество, достойное порицания?24

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И чем важнее вопрос, тем это невежество злокозненней и позорней?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Что ж, можешь ли ты назвать что-либо более важное, чем справедливое, прекрасное, благое и полезное?

А л к и в и а д. Разумеется, нет.

С о к р а т. А ведь ты утверждаешь, что колеблешься именно в этом?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Но если ты колеблешься, то не ясно ли из сказанного раньше, что ты не только не ведаешь са- b

мого важного, но вдобавок, не ведая этого, воображаешь, будто ты это знаешь?

А л к и в и а д. Возможно.

С о к р а т. Увы, мой Алкивиад, в каком же ты пребываешь тягостном состоянии! Я боюсь даже дать ему имя; однако, поскольку мы с тобой здесь одни, пусть оно будет названо: итак, ты сожительствуешь с невежеством, мой милейший, причем с самым крайним, как это изобличает наше рассуждение и твои собственные слова. Вот ты и бросаешься очертя голову в политику раньше, чем успел этому обучиться. Но ты в этом не одинок; то же самое происходит со многими, берущимися за дела нашего государства, и можно назвать лишь не-

c сколько исключений, к которым, возможно, относится и твой опекун Перикл.

А л к и в и а д. Но ведь говорят, Сократ, что он не сам собою стал мудрым, а потому что общался со множеством мудрых людей — и с Пифоклидом, и с Анаксагором, да и теперь еще, в свои-то годы, обучается у Дамона — с той же самой целью25.

С о к р а т. Что же, знаешь ли ты какого-нибудь муд-

196

реца, который был бы не в состоянии сделать другого мудрым в том деле, в каком он мудр сам? Например, тот, кто обучал тебя грамоте, был мудр сам и сделал искусными в этом деле и тебя и всех остальных, кого пожелал. Не так ли?

А л к и в и а д. Так.

С о к р а т. Значит и ты, научившись у него, сумеешь d

обучить другого?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И кифарист, и учитель гимнастики также смогут?

А л к и в и а д. Конечно.

С о к р а т. Ведь это прекрасное свидетельство знания своего дела — каким бы это дело ни было, — если человек в состоянии передать свои знания другому.

А л к и в и а д. Я с этим согласен.

С о к р а т. Ну а можешь ли ты сказать, что Перикл сделал кого-либо мудрым — например, своих сыновей?

А л к и в и а д. Да нет же, мой Сократ: ведь оба его сы- e

на оказались глупцами26.

С о к р а т. А твоего брата Клиния?27

А л к и в и а д. Зачем же ты упоминаешь Клиния, этого безрассудного человека?

С о к р а т. Но если Клиний безрассуден, а собственные сыновья Перикла глупцы, в чем же причина того, что он пренебрег тобою и оставил тебя в таком состоянии?

А л к и в и а д. Я думаю, что причина во мне самом: я к нему не прислушивался.

С о к р а т. Назови же кого-либо другого из афинян 119

либо чужеземцев — раба ли или свободного, — кто стал бы более мудр благодаря общению с Периклом, — так, как я могу тебе назвать Пифодора, сына Исолоха, и Каллия, сына Каллиада, ставших мудрее в общении с Зеноном: каждый из них, уплатив Зенону сто мин, стал мудрым и прославленным человеком28.

А л к и в и а д. Но я не могу тебе никого назвать.

С о к р а т. Пусть. Однако что ты собираешься делать с самим собою? Остаться таким, каков ты есть, или проявить о себе некоторую заботу?

А л к и в и а д. Мы должны это решить сообща, мой b

С о к р а т. Впрочем, я понял твои слова и с тобою согласен: те, кто вершат у нас государственные дела, за исключением немногих, — люди необразованные29.

С о к р а т. Ну и что же дальше?

197

А л к и в и а д. Если бы они были хоть сколько-нибудь образованны, тому, кто попытался бы с ними соперничать, следовало бы выступать против них во всеоружии знаний и навыков — как выступают против атлетов. Но поскольку и они совсем неумело приступают к государственным делам, для чего же мне биться над обучением и упражнениями? Ведь я уверен, что весьма

c сильно превосхожу их своими природными свойствами.

С о к р а т. Ну и ну, мой милейший! Что за речи? Сколь недостойны они как твоей красоты, так и прочих твоих достоинств!

А л к и в и а д. Как мне понимать эти твои слова, Сократ?

С о к р а т. Я досадую на тебя и на свою собственную к тебе любовь!

А л к и в и а д. Почему же?

С о к р а т. Да потому, что здешних людей ты считаешь своими достойными соперниками.

А л к и в и а д. Но кого же я должен такими считать?

d С о к р а т. Разве достойно мужа, приписывающего себе величие духа, задавать подобный вопрос?

А л к и в и а д. Что ты говоришь?! Значит, я должен соперничать не с ними?

С о к р а т. Послушай: если бы тебе пришло на ум повести в бой морскую триеру, достаточно ли было бы тебе оказаться самым искусным кормчим в команде? Или же ты считал бы, что это — необходимое условие, но надо еще считаться с истинными противниками, а не так, как ты это полагаешь сейчас, — только со своими соратниками? Этих последних ты должен превосходить

e настолько, чтобы они и думать не смели с тобою соперничать, но, наоборот, чувствуя твое превосходство, содействовали бы твоей борьбе с врагом — коль скоро ты действительно задумал блеснуть славным подвигом, достойным и тебя и нашего города.

А л к и в и а д. Да, именно это я и задумал.

С о к р а т. Значит, ты будешь вполне удовлетворен, если окажешься сильнее наших воинов, и не станешь стремиться к тому, чтобы превзойти вождей наших противников, наблюдая их и примеряясь к ним в своих упражнениях?

120 А л к и в и а д. Каких противников ты имеешь в виду, мой Сократ?

С о к р а т. Разве ты не знаешь, что город наш вся-

198

кий раз вступает в борьбу с лакедемонянами и Великим царем?30

А л к и в и а д. Да, ты прав.

С о к р а т. Следовательно, коли ты решил стать предводителем этого города, как по-твоему, прав ли ты будешь, если задумаешь вступить в соперничество с царями лакедемонян и царем персов?

А л к и в и а д. Как видно, да.

С о к р а т. Нет, мой милый! На самом деле ты должен будешь брать пример с Мидия, любителя перепе- b

лов, и с других людей такого же сорта, хватающихся за государственные дела, хотя, как сказали бы женщины, их души можно понять по рабской прическе31 — настолько они невоспитанны и еще не отрешились от своей прирожденной грубости: варвары в душе, они явились сюда, чтобы угождать городу, а не управлять им. Итак, если ты хочешь вступить в подобное состязание, тебе надо брать пример именно с них, забыв о самом себе, об изучении всего того, что можно изучить, об упражнении во всем том, в чем надо упражняться, и о любой подготовке, и вот таким образом взяться за государствен- e

ное кормило.

А л к и в и а д. Однако, Сократ, мне кажется, ты молвишь истину. Впрочем, я полагаю, что лакедемонские военачальники и персидский царь мало чем отличаются от всех прочих.

С о к р а т. Но, милейший, рассмотри повнимательней это свое мнение.

А л к и в и а д. Мнение о чем?

С о к р а т. Прежде всего, как ты думаешь: проявишь ты большую заботу о себе, если будешь их страшиться и считать для себя опасными или если будешь придер- d

живаться противоположного мнения?

А л к и в и а д. Ясно, если буду считать их опасными.

С о к р а т. Полагаешь ли ты, что понесешь какой-то урон, если позаботишься о себе?

А л к и в и а д. Отнюдь. Наоборот, я извлеку из этого великую пользу.

С о к р а т. Значит, высказанное тобой прежде мнение имеет уже одну весьма вредную для тебя сторону.

А л к и в и а д. Ты прав.

С о к р а т. Второе — это его ложность: рассмотри это на основе вероятного предположения.

А л к и в и а д. Каким образом?

199

С о к р а т. Вероятнее ли рождение более достойных

e натур в благородных родах или нет?

А л к и в и а д. Разумеется, для благородных родов это более вероятно.

С о к р а т. Значит, благороднорожденные, если к тому же они и достойно воспитаны, будут обладать совершенной добродетелью?

А л к и в и а д. Это неизбежно.

С о к р а т. Посмотрим же прежде всего, сопоставив наши и их достоинства, из худших ли родов происходят цари лакедемонян и персов: или мы не знаем, что первые ведут свой род от Геракла, вторые же — от Ахемена32 и что оба этих рода восходят к Персею, сыну Зевса?

121 А л к и в и а д. Но мой род, Сократ, восходит к Еврисаку, а род Еврисака — к Зевсу33.

С о к р а т. Да и мой род, благородный Алкивиад, восходит к Дедалу, Дедал же происходит от Гефеста, сына Зевса34. Однако все их потомство — цари, происходящие от царей, вплоть до Зевса — и правители Аргоса и Лакедемона, и цари Персиды, правившие во все времена, а часто, как в наше время, и правители всей остальной Азии; мы же, напротив, частные лица, равно

b как и наши отцы. И если бы ты вздумал указать на своих предков Артаксерксу, сыну Ксеркса, и сказать ему, что Саламин был родиной Еврисака, а Эгина — родиной еще более древнего твоего предка, Эака35, тогда бы ты услышал в ответ громовой хохот! Смотри, как бы нашему роду не оказаться ниже тех по величию наших мужей, а также по их воспитанию. Разве ты не знаешь, сколь велико могущество лакедемонских царей и что жены в их государстве охраняются эфорами36, дабы по

c возможности предотвратить тайное рождение царя не от потомков Геракла? А персидский царь обладает таким превосходством, что никто не смеет и подозревать, будто его сын родился не от него, и посему для охраны царской жены достаточно одного только страха. Когда рождается старший сын, коему будет принадлежать власть, тотчас все подданные устрояют празднество, а в последующие времена в этот же день вся Азия совершает жертвоприношения и празднует рождение царя. Когда же, Алкивиад, появляемся на свет мы, то, по выражению комического поэта, едва ли и соседи наши это

d замечают37. Затем царский сын воспитывается не никудышной женщиной, но избранными евнухами из

200

приближенных царя. При этом им поручается всевозможная забота о новорожденном, в том числе и умелое формирование мальчишеских членов и фигуры: благодаря этой своей задаче они находятся в особой чести. Когда же наследникам исполняется семь лет, они обу- e

чаются верховой езде и к ним приставляют для этого учителей; кроме того, они начинают ходить на охоту. После того как им стукнет четырнадцать, мальчиков отдают в руки тех, что именуются у них царскими наставниками; это — четверо избранных достойнейших людей среди персов, достигших преклонного возраста: наимудрейший, наисправедливейший, наирассудительнейший и наихрабрейший38. Один из них преподает магию Зороастра, сына Ормузда39: суть ее в почи- 122

тании богов. Кроме того, он преподает царскую науку. Самый справедливый учит правдивости в течение всей жизни. Самый рассудительный — не подчиняться никаким наслаждениям, дабы выработать у себя привычку быть свободным человеком и истинным царем, в первую очередь властвуя над своими собственными порывами, а не рабски им повинуясь; тот же, что мужественнее всех, делает юношу храбрым, не знающим страха, ибо если он боится — он раб. А тебе, Алкивиад, Перикл дал в учители слугу, совсем непригодного к этому делу по b

старости, — фракийца Зопира40. Я бы еще подробнее рассказал тебе о воспитании и обучении твоих противников, но это будет чересчур долго; однако и сказанного довольно для того, чтобы стало ясно все остальное. Никого, можно сказать, не заботит, мой Алкивиад, ни твое происхождение, воспитание или образование, ни какого-либо другого афинянина. Это интересует разве лишь кого-нибудь из твоих поклонников. Если же ты бросишь взгляд на богатство и пышность персов, их влачащиеся по земле одеяния и благовонные мази, на толпы следую- c

щих за ними слуг и прочую роскошь, тебе станет стыдно от сознания собственной отсталости. А если вдобавок обратишь внимание на рассудительность и скромность, ловкость и подвижность, а также на величавость, дисциплинированность, мужественность, воздержность, трудолюбие, честолюбие и стремление побеждать у лакедемонян, ты сочтешь самого себя ребенком во всем том, что я перечислил. Если же ты придаешь значение богатству и думаешь, что уж здесь-то ты что-то собой d

представляешь, пусть и об этом будет сказано — каково тут твое положение. Если ты обратишь внимание, как

201

богаты лакедемоняне, ты поймешь, насколько мы их беднее. Никто не может соперничать с ними — обладателями своей земли и земли в Мессении — по обширности и добротности этих земель, но количеству рабов,

e в том числе и илотов41, а также лошадей и другого скота, пасущегося в Мессении. Но если даже оставить все это в стороне, у всех эллинов нет столько золота и серебра, сколько у одного только Лакедемона: ведь уже в течении многих поколений золото течет туда из всех эллинских государств, а часто и от варваров, обратно же ни-

123 куда не уходит: в точности по Эзоповой басне, если вспомнить слова лисицы, обращенные ко льву, вполне можно заметить следы монет в направлении к Лакедемону, но никто никогда не видел подобных следов, ведущих оттуда42. Так что надо хорошенько понять, что лакедемоняне богаче всех эллинов и золотом и серебром, а среди них самих самый богатый — царь, ибо из всех этих поборов самые большие и частые достаются царям, да, кроме того, немала по размеру и царская подать, уплачиваемая им лакедемонянами. Но доля лакеде-

b монян, огромная в сравнении с богатством остальных эллинов, ничто по сравнению с богатством персов и их царей. Я слышал рассказ заслуживающего веры человека — из тех, что совершили путешествие к царскому двору; по его словам, он проехал в течение дня обширнейшую и богатую землю, которую местные жители именовали “поясом царской жены”; была там и другая земля, именовавшаяся ее “покрывалом” 43; кроме того,

c он видел еще прекрасные и плодоносные земли, предназначенные для украшения царицы, и каждое из мест носило имя какой-либо части ее убора. Так что, думаю я, если бы кто сказал матери царя Аместриде, жене Ксеркса, что сын Диномахи, чей убор стоит самое большее пятьдесят мин, задумал поднять оружие против ее сына, притом что собственные его угодья в Эрхии равняются менее чем тремстам плетрам44, она изумилась бы, на что надеется этот Алкивиад, дума

d затеять борьбу с Артаксерксом. И полагаю, она ответила бы себе, что единственной надеждой этого мужа в его предприятии могут быть лишь прилежание и мудрость: ведь только они — настоящие достоинства эллинов. Но если она узнает, что этот Алкивиад принимается за дело, не будучи еще полных двадцати лет от роду, и что он совершенно необразован, да вдобавок, несмотря на уверения его поклонника в том, что в по-

202

добную борьбу с царем ему следует вступать не раньше, e

чем он обучится, проявит прилежание и поупражняется, не желает к этому прислушиваться, но твердит, что ему довольно и того, что у него есть, я полагаю, она изумится и скажет: “Так на что же надеется этот юнец?” И если мы ответим ей, что он полагается на свою красоту и статность, на родовитость, богатство и природные свойства своей души, она несомненно сочтет, мой Алкивиад, что мы не в своем уме, если сравнит все это с подобными же качествами у персов. Думаю также, что и Лампидо, дочь Леотихида, жена Архидама и мать Аги- 124

са45 — а все они были царями, — была бы удивлена, сравнивая твои данные с преимуществами своих сородичей, и задавалась бы вопросом, каким образом рассчитываешь ты, будучи столь скверно воспитан, бороться с ее сыном. А не позор ли это, если жены наших врагов лучше нас самих судят о том, какими мы должны быть, чтобы с ними сражаться?

Послушай же, милый, меня и того, что начертано в Дельфах: познай самого себя [46] и пойми, что противни- b

ки твои таковы, как я говорю, а не такие, какими ты их себе мыслишь. Мы ничего не можем им противопоставить, кроме искусства и прилежания. Если ты этим пренебрежешь, то потеряешь возможность прославить свое имя среди эллинов и варваров, — а ты, кажется мне, жаждешь этого более, чем кто-либо другой чего-то иного.

А л к и в и а д. Но в чем, мой Сократ, должно заключаться мое стремление к прилежанию? Можешь ты мне это объяснить? Ведь ты, как никто, похож на человека, говорящего правду.

С о к р а т. Да, могу. Но мы должны вместе искать путь к наивысшему совершенству. Ведь мои слова о не- c

обходимости учения относятся столько же ко мне, сколь и к тебе: разница между нами состоит лишь в одном.

А л к и в и а д. В чем же?

С о к р а т. Мой опекун лучше и мудрее, чем твой Перикл.

А л к и в и а д. А кто же он такой, Сократ?

С о к р а т. Бог, мой Алкивиад, запрещавший мне до сего дня с тобой разговаривать47. Доверяя ему, я утверждаю, что почет придет к тебе ни с чьей иной помощью, но лишь с моей.

А л к и в и а д. Ты шутишь, С о к р а т. d

С о к р а т. Быть может. Однако я говорю правду,

203

что мы нуждаемся в прилежании: оно необходимо всем людям, нам же обоим — особенно.

А л к и в и а д. В том, что касается меня. ты не ошибаешься.

С о к р а т. Я не ошибаюсь и в том, что касается меня.

А л к и в и а д. Так что же мы станем делать?

С о к р а т. Нам не следует ни отрекаться, ни колебаться, мой Друг.

А л к и в и а д. В самом деле, Сократ, не следует.

С о к р а т. Решено. Значит, надо подумать вместе.

e Скажи мне: мы ведь говорим, что хотим стать как можно лучше. Не так ли?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. К какой добродетели мы стремимся?

А л к и в и а д. Ясно, что к добродетели достойных людей.

С о к р а т. Достойных в чем?

А л к и в и а д. Ясно, что в умении вершить дела.

С о к р а т. Какие дела? Имеющие отношение к верховой езде?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Ибо в этом случае мы обратились бы к мастерам верховой езды?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Может быть, ты имеешь в виду корабельное искусство?

А л к и в и а д. Нет.

С о к р а т. Ведь тогда нам нужно было бы обратиться к морякам?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Но о каких делах идет речь? Кто эти дела вершит?

А л к и в и а д. Лучшие48 люди Афин.

125 С о к р а т. А лучшими ты называешь разумных или же безрассудных?

А л к и в и а д. Разумных.

С о к р а т. Значит, в чем каждый разумен, в том он и добродетелен?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Неразумный же человек порочен?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. Следовательно, сапожник разумен в деле изготовления обуви?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Значит, и добродетелен в этом?

204

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ну а в деле изготовления плащей разве не будет он неразумным?

А л к и в и а д. Будет.

С о к р а т. И, значит, порочным в этом? b

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Согласно этому рассуждению, один и тот же человек оказывается и добродетельным и порочным?

А л к и в и а д. По-видимому.

С о к р а т. Значит, ты утверждаешь, что добродетельные люди одновременно также порочны?

А л к и в и а д. Нет, конечно.

С о к р а т. Но кого же ты именуешь добродетельными?

А л к и в и а д. Тех, кто способен повелевать в государстве.

С о к р а т. Повелевать... не лошадьми же?

А л к и в и а д. Разумеется, нет.

С о к р а т. Значит, людьми?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Какими людьми — больными?

А л к и в и а д. Нет.

С о к р а т. Может быть, теми, кто находится в плавании?

А л к и в и а д. Да нет же!

С о к р а т. Или снимающими урожай?

А л к и в и а д. Нет.

С о к р а т. Все же теми, кто ничего не делает или c

делает что-то?

А л к и в и а д. Я говорю о тех, кто имеет занятия.

С о к р а т. Какие же именно? Попробуй мне объяснить.

А л к и в и а д. Речь идет о людях, общающихся друг с другом и вступающих между собою в деловые отношения, как это происходит в нашей государственной жизни.

С о к р а т. Значит, ты говоришь о тех, что повелевают людьми и используют их в своих интересах?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ты имеешь в виду старших над гребцами, повелевающих ими?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Ведь это была бы добродетель кормчего?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Может быть, ты говоришь о людях, пове- d

205

левающих флейтистами, руководящих пением хора и использующих хоревтов?

А л к и в и а д. Нет, конечно, нет.

С о к р а т. Ибо это была бы добродетель постановщика хора?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Но в каком же смысле говоришь ты, что люди могут повелевать другими людьми, которых они используют в своих интересах?

А л к и в и а д. Я имею в виду, что именно тем, кто принимают участие в государственных делах и сталкиваются на этом поприще с другими людьми, и надлежит повелевать в государстве.

С о к р а т. В чем же суть этого искусства? Как если бы, например, я тебя снова спросил: какое искусство учит повелевать теми, кто участвуют в морских путешествиях?

А л к и в и а д. Искусство кормчего.

e С о к р а т. А какая наука — мы об этом сейчас говорили — учит повелевать участниками хора?

А л к и в и а д. Та, о которой ты недавно сказал: наука постановщика хора49.

С о к р а т. Ну а как ты назовешь науку тех, кто занимается государственными делами?

А л к и в и а д. Я бы назвал ее наукой о здравомыслии.

С о к р а т. Как? Разве наука кормчих кажется тебе бессмыслицей?

А л к и в и а д. Нет, конечно.

С о к р а т. Значит, наоборот, она полна смысла?

126 А л к и в и а д. Мне кажется, да, особенно когда речь идет о безопасности плывущих.

С о к р а т. Прекрасно. Далее: то здравомыслие, о котором ты говоришь, на что оно направлено?

А л к и в и а д. На то, чтобы наилучшим образом управлять государством и обеспечивать его безопасность.

С о к р а т. А присутствие или отсутствие каких вещей обеспечивает государству наилучшее управление и сохранность? Если бы, например, ты у меня спросил:

“Присутствие или отсутствие каких вещей обеспечивает лучшее управление нашим телом и его сохранность?”—я бы ответил тебе: “Присутствие здоровья и отсутствие болезни”. Ты с этим согласен?

b А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. А если бы ты опять-таки у меня спросил:

206

“Присутствие каких вещей делает наши глаза лучшими?” — я ответил бы: “Присутствие зрения и отсутствие слепоты”. Уши улучшает отсутствие глухоты, а благодаря присутствию слуха они становятся лучше и уход за ними облегчается.

А л к и в и а д. Это правильно.

С о к р а т. А что скажем мы о государстве? Благодаря присутствию и отсутствию каких вещей становится оно лучше и легче поддается управлению и заботе?

А л к и в и а д. Мне кажется, мой Сократ, что этому c

способствуют дружелюбные взаимоотношения и отсутствие ненависти и мятежей.

С о к р а т. Итак, дружелюбием ты называешь единодушие или раздор?

А л к и в и а д. Единодушие.

С о к р а т. А благодаря какому искусству государства приходят к согласию относительно числа?

А л к и в и а д. Благодаря искусству арифметики.

С о к р а т. Ну а частные лица? Разве не благодаря тому же искусству?

А л к и в и а д. Да, так.

С о к р а т. И каждый с самим собой согласен относительно числа благодаря этому же искусству?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ну а благодаря какому искусству каждый согласен с самим собой относительно пяди и локтя — какая из этих мер больше? Разве не благодаря измеритель-dному?

А л к и в и а д. Как же иначе?

С о к р а т. И благодаря ему же согласны между собою частные лица и государства?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Ну а относительно веса разве дело обстоит не таким же образом?

А л к и в и а д. Конечно, таким.

С о к р а т. А то единодушие, о котором ты гово-e

ришь, — в чем его суть и к чему оно относится, а также какое искусство его обеспечивает? Причем одинаково ли обеспечивает оно согласие не только государству, но и частным лицам — как с самими собой, так и с другими частными лицами?

А л к и в и а д. Похоже, что одинаково.

С о к р а т. Но что же это за искусство? Не надо колебаться в ответе, смело скажи.

А л к и в и а д. Я имею в виду то дружелюбие и еди-

207

нодушие, с какими отец и мать относятся к любимому сыну, брат — к брату и жена — к мужу.

С о к р а т. Ты полагаешь, Алкивиад, что муж может быть единодушен с женой относительно шерстопрядения, хотя он не разбирается в этом деле, а она разбирается?

А л к и в и а д. Конечно, нет.

С о к р а т. Да в этом и нет нужды: ведь наука эта — женская.

А л к и в и а д. Да.

127 С о к р а т. Ну а может ли жена быть единодушной с мужем относительно искусства владеть тяжелым вооружением?50 Ведь она этому не обучалась.

А л к и в и а д. Конечно, не может.

С о к р а т. Наверное, ты скажешь, что это — мужское занятие.

А л к и в и а д. Разумеется, я так скажу.

С о к р а т. Следовательно, по твоему слову, существуют науки мужские и женские.

А л к и в и а д. Именно так.

С о к р а т. Значит, в этих вещах не бывает единодушия между женами и мужьями.

А л к и в и а д. Не бывает.

С о к р а т. А следовательно, не бывает и дружбы, если дружба — это единодушие.

А л к и в и а д. Видимо, нет.

С о к р а т. Значит, жены, поскольку они заняты женскими делами, не пользуются любовью своих мужей.

b А л к и в и а д. Очевидно, нет.

С о к р а т. И мужья, в подобном же случае, не пользуются любовью жен.

А л к и в и а д. Да, не пользуются.

С о к р а т. Таким образом получается, что государства не благоденствуют, если каждый из граждан занимается собственным делом?

А л к и в и а д. Да, Сократ, получается так.

С о к р а т. Однако как можешь ты это допустить, если мы согласились, что наличие дружбы — причина благоденствия государств, отсутствие же ее ведет к обратному?

А л к и в и а д. Но мне кажется, что дружелюбие возникает в государствах и благодаря тому, что каждый занимается своим делом.

c С о к р а т. Однако только что ты говорил иначе. А теперь каково твое мнение? Дружелюбие возникает и там,

208

где нет единодушия? Но может ли существовать единодушие в тех вещах, которые одним ведомы, другим же — нет?

А л к и в и а д. Это невозможно.

С о к р а т. Правильно ли поступают или неправильно те, кто занимаются каждый своими делами?

А л к и в и а д. Правильно. Как же иначе?

С о к р а т. А если граждане в государстве поступают правильно, разве между ними не возникает дружба?

А л к и в и а д. Мне кажется, непременно возникает, С о к р а т.

С о к р а т. Так чем же, в конце концов, является эта d

дружба, или единодушие, относительно которого мы должны проявлять мудрость и здравый смысл, если хотим быть достойными людьми? Я никак не могу взять в толк ни в чем его суть, ни среди каких людей оно встречается: то мне кажется, если верить твоим словам, что оно присуще одинаковым людям, то — нет.

А л к и в и а д. Но клянусь богами, Сократ, я и сам не знаю, что говорю; видно, я давно уже не замечаю, насколько постыдно мое положение.

С о к р а т. Ну, выше голову! Если бы ты заметил это свое состояние в пятьдесят лет, тебе трудно было бы e

поправить дело прилежанием. А сейчас ты как раз в том возрасте, когда необходимо чувствовать такие вещи.

А л к и в и а д. А тому, Сократ, кто это почувствует, что следует делать?

С о к р а т. Отвечать тому, кто задает тебе вопросы, А л к и в и а д. И если ты так поступишь, то коль пожелает бог и если меня не обманывает предчувствие (а я должен на него полагаться), тебе и мне станет лучше.

А л к и в и а д. Если дело лишь за моими ответами, пусть будет так.

С о к р а т. Скажи же, что это означает — прилежно заботиться о себе? Разве не бывает часто, что мы о себе не заботимся, хоть и думаем, что делаем это? В каких 128

случаях человек это делает? И когда он проявляет заботу о своих вещах, заботится ли он тем самым и о себе?

А л к и в и а д. Мне кажется, да.

С о к р а т. Что же, выражается это в заботе человека о своих ногах или же о том, что им принадлежит?

А л к и в и а д. Я не понимаю тебя.

С о к р а т. Что ты называешь принадлежностью руки? Например, кольцо является принадлежностью пальца или какой-либо иной части человека?

209

А л к и в и а д. Конечно, пальца.

С о к р а т. И то же самое можно сказать о башмаке в отношении ноги?

А л к и в и а д. Да.

<С о к р а т. Равно как и о плащах и накидках в отношении остальной части тела?

b А л к и в и а д. Да.>

С о к р а т. Но когда мы заботимся о башмаках, мы тем самым заботимся и о ногах?

А л к и в и а д. Я не очень-то возьму в толк, С о к р а т.

С о к р а т. Как так, Алкивиад? Ты понимаешь, что значит правильно заботиться о чем бы то ни было?

А л к и в и а д. Да, разумеется.

С о к р а т. Но ведь ты называешь правильной заботой, когда кто-то что-либо улучшает?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Так какое же искусство делает лучшими башмаки?

А л к и в и а д. Сапожное.

С о к р а т. Значит, мы заботимся о башмаках с помощью сапожного искусства?

c А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. И о ногах мы заботимся с его помощью? Или же с помощью того искусства, что улучшает ноги?

А л к и в и а д. Да, с помощью этого последнего.

С о к р а т. Но ведь то же самое искусство делает лучшим и все остальное тело?

А л к и в и а д. Мне кажется, да.

С о к р а т. Разве это делает не искусство гимнастики?

А л к и в и а д. Именно оно.

С о к р а т. Значит, с помощью гимнастики мы заботимся о ногах, с помощью же сапожного искусства

d о том, что ногам принадлежит?

А л к и в и а д. Безусловно.

С о к р а т. И с помощью гимнастики мы заботимся о руках, а с помощью искусства резьбы — о том, что принадлежит руке?

А л к и в и а д. Да.

С о к р а т. Далее, с помощью гимнастики мы заботимся о нашем теле, а с помощью ткачества и других искусств — о том, что ему принадлежит?

А л к и в и а д. Несомненно.

С о к р а т. Итак, одно искусство помогает нам заботиться о каждом из нас, другое же — о том, что каждому принадлежит?

210

А л к и в и а д. Очевидно.

С о к р а т. Значит, забота о своих принадлежностях еще не будет заботой о самом себе?

А л к и в и а д. Ни в коей мере.

С о к р а т. Следовательно, это разные искусства — то, с помощью которого мы заботимся о себе, и то, с помощью которого заботимся о своих принадлежностях.

А л к и в и а д. Ясно, что разные.

С о к р а т. Скажи же, что это за искусство, которое помогает нам заботиться о себе?

А л к и в и а д. Не знаю...

С о к р а т. Но ведь мы согласились хотя бы, что ис- e

кусство это улучшает не то, что принадлежит нам, — чем бы это ни было — а нас самих?

А л к и в и а д. Ты молвишь правду.

С о к р а т. С другой стороны, знали бы мы, какое искусство улучшает башмаки, если бы не знали, что представляют собою эти последние?

А л к и в и а д. Это было бы невозможно.

С о к р а т. Точно так же мы не знали бы, какое искусство улучшает кольца, если бы не знали, что такое кольцо.

А л к и в и а д. Это верно.

С о к р а т. Что же? Можем ли мы знать, какое искусство нас улучшает, если не знаем, что мы такое?

А л к и в и а д. Нет, не можем. 129

С о к р а т. Легко ли познать самого себя (ведь не первый же встречный начертал это на Пифийском храме!51)? Или, наоборот, это трудно и доступно не всякому?

А л к и в и а д. Часто мне казалось, Сократ, что это доступно всем, а часто, наоборот, представлялось весьма трудным делом.

С о к р а т. Но, Алкивиад, легко ли это или нет, с нами происходит следующее: познав самих себя, мы одновременно познаем заботу, в которой нуждаемся, а без такого познания мы никогда этого не поймем.

А л к и в и а д. Истинно так.

С о к р а т. Послушай же: каким образом могли b

бы мы отыскать самое “само”?52 Ведь так мы, быть может, узнали бы, что мы собой представляем, не зная же первого, мы не можем знать и себя.

А л к и в и а д. Ты прав.

С о к р а т. Будь же внимателен, ради Зевса! С кем ты сейчас беседуешь? Не со мной ли?

211