Часть 5.

Это были бы подходящие попечители.

По-моему, среди людей любого возраста надо нам подмечать того, кто способен быть на страже таких воззрений, так что ни обольщения, ни насилие не заставят его забыть или отбросить мнение, что надлежит делать наилучшее для государства.

Как это ты говоришь — отбросить?

Я скажу тебе. Мне кажется, что мнения выпадают из сознания человека

иногда по его воле, а иногда невольно: по его воле, если человек,

413 передумав, отбрасывает ложное мнение, невольно же — когда он

отбрасывает любое истинное мнение.

Как это происходит по нашей воле, я понимаю, но как это бывает невольно, это мне еще надо понять.

Почему? Разве ты не считаешь, что люди лишаются чего-нибудь хорошего лишь против своей воли, а плохого — всегда добровольно? Разве это не плохо — заблуждаться насчет истины, и разве не хорошо — ее придерживаться? Иметь мнение о том,

что действительно существует, разве это, по-твоему,не значит придерживаться истины?

Ты прав. Мне тоже кажется, что истинных мнений люди

лишаются лишь невольно.

b Стало быть, это случается, когда людей обкрадывают, обольщают или

насилуют?

Теперь я снова не понимаю.

Видно, я выражаюсь, как в трагедиях72. Обокраденными я называю тех, кто дал себя переубедить или кто забывчив: одних незаметным для них образом обкрадывает время, других — словесные

доводы. Теперь ты понимаешь?

Да.

Подвергшимися насилию я называю тех, кого страдания или горе заставили изменить свое мнение.

—Это я тоже заметил. Ты верно говоришь,

с — Обольщенными же и ты признаешь, я думаю, тех, кто

изменил свое мнение, завороженный удовольствиями или охваченный страхом перед чем-нибудь.

—Все обманчивое, естественно, обольщает.

—Так вот, как я только что и говорил, надо искать людей, которые всех доблестнее стоят на страже своих взглядов и считают, что для государства следует делать все, по их мнению, наилучшее. Даже

в их детские годы, предлагая им занятия, надо наблюдать, в чем кто из них бывает особенно забывчив

182

и поддается обману. Памятливых и не поддающихся обману надо d отбирать, а кто не таков, тех отвергнуть. Не так ли?

Да.

Надо также возлагать на них труды, тяготы и состязания и там подмечать то же самое.

Правильно.

Надо, стало быть, устроить для них испытание и третьего вида, то есть проверку при помощи обольщения, и при этом надо их наблюдать73. Подобно тому как жеребят гоняют под шум и крик, чтобы подметить, пугливы ли они, так и юношей надо подвергать сначала чему-нибудь страшному, а затем, для перемены, приятному, испытывая их гораздо тщательнее, чем золото в огне: так выяснится,e не поддается ли юноша обольщению, во всем ли он благопристоен, хороший ли он страж как самого себя, так и мусического искусства, которому он обучался, покажет ли он себя при всех обстоятельствах умеренным и гармоничным, способным принести как можно больше пользы и себе, и государству. Кто прошел это испытание и во всех возрастах — детском, юношеском и зрелом — выказал себя человеком цельным, того и надо ставить правителем и стражем 414 государства, ему следует воздавать почести и при жизни, и после смерти, удостоив почетных похорон и особо увековечив о нем память. А кто не таков, тех надо отвергнуть. Вот каким должен быть, Главкон, отбор правителей и стражей и их назначение; правда, это сказано сейчас лишь в главных чертах, без подробностей.

Мне тоже кажется, что это должно быть так.

Разве не с полным поистине правом можно назвать таких b стражей совершенными? Они охраняли бы государство от внешних врагов, а внутри него оберегали бы дружественных граждан, чтобы у этих не было желания, а у тех — сил творить зло. А юноши, которых мы называем стражами, были бы помощниками правителей и проводниками их взглядов.

Я согласен.

Но какое мы нашли бы средство заставить преимущественно самих правителей — а если это невозможно, так хоть остальных граждан — поверить некоему благородному вымыслу из числа тех, которые, как мы недавно говорили 74, возникают c

по необходимости?

183

Какому же это вымыслу?

Вовсе не новому, а финикийскому75: прежде это нередко случалось, как рассказывают поэты, и люди им верят, но в наше время этого не бывало, и не знаю, может ли быть, и, чтобы заставить этому верить, требуются очень убедительные доводы.

Ты, видимо, не решаешься сказать.

Моя нерешительность покажется тебе вполне естественной, когда я скажу.

Говори, не бойся.

d — Хорошо, я скажу, хотя и не знаю, как мне набраться смелости и

какими выражениями воспользоваться. Я попытаюсь внушить сперва самим правителям и воинам, а затем и остальным гражданам, что то, как мы их воспитывали и взращивали, и все, что они пережили и испытали, как бы привиделось им во сне, а на самом-то деле они тогда находились

под землей и вылепливались и взращивались в ее недрах — как сами

e они,так и их оружие и различное изготовляемое для них снаряжение.

Когда же они были совсем закончены, земля, будучи их матерью, произвела их на свет 76. Поэтому они должны и поныне заботиться о стране, в которой живут, как о матери и кормилице, и защищать ее, если кто на нее нападет, а к другим гражданам относиться как к братьям, также порожденным землей 77.

—Недаром ты так долго стеснялся изложить этот вымысел.

415 — Вполне естественно. Однако выслушай и остальную часть

сказания. Хотя все члены государства братья (так скажем мы им, продолжая этот миф), но бог, вылепивший вас, в тех из вас, кто способен править, примешал при рождении золота, и поэтому они наиболее ценны, в помощников их — серебра, железа же и меди —в земледельцев и разных ремесленников. Все вы друг другу родственники, но большей частью

рождаете себе подобных, хотя все же бывает, что от золота родитс

b серебряное потомство, а от серебра — золотое; то же и в остальных

случаях. От правителей бог требует прежде всего и преимущественно, чтобы именно здесь они оказались доблестными стражами и ничто так усиленно не оберегали, как свое потомство, наблюдая, что за примесь имеется в душе их детей, и, если ребенок родится с примесью меди или железа, они никоим

184

образом не должны иметь к нему жалости, но поступать так, как того заслуживают его природные задатки, то c есть включать его в число ремесленников или земледельцев; если же у последних родится кто-нибудь с примесью золота или серебра, это надо ценить и с почетом переводить его в стражи или в помощники. Имеется, мол, предсказание, что государство разрушится, когда его будет охранять железный страж или медный. Но как заставить поверить этому мифу78, есть ли у тебя для этого какое-нибудь средство?

Никакого, чтобы поверили сами [первые] d стражи, но можно это внушить их сыновьям и позднейшим потомкам.

Однако уже и это способствовало бы тому, чтобы граждане с большей заботой относились и к государству, и друг к другу, я примерно так понимаю твои слова. Успех здесь зависит от того, насколько

распространится такая молва; мы же, снабдив этих наших земнородных людей оружием, двинемся с ними вперед под руководством правителей. Придя на место, пусть они осмотрятся, где им всего лучше раскинуть в городе лагерь, чтобы удобнее было держать жителей e в повиновении в случае, если кто-нибудь не пожелает подчиняться законам, и отражать внешних врагов, если неприятель нападет, как волк на стадо. Раскинув лагерь и совершив надлежащие жертвоприношения, пусть они займутся устройством жилья. Не так ли?

Да, так.

Жилье, не правда ли, должно быть таким, чтобы могло укрывать их и зимой, и летом?

Как же иначе? Ведь ты, мне кажется, говоришь о домах.

Да, но о домах для воинов, а не для дельцов.

А в чем же, по-твоему, здесь разница? 416

Попытаюсь тебе объяснить. Самое ужасное и безобразное — это если пастухи так растят собак для охраны стада, что те от непослушания ли, с голоду или вследствие дурного обычая причиняют овцам зло и похожи не на собак, а на волков.

Это ужасно, конечно.

Надо всячески остерегаться, чтобы помощники b [правителей], раз уже они превосходят граждан, не делали бы у нас по отношению к ним ничего

185

подобного, но оставались бы их доброжелательными союзниками и не уподоблялись свирепым владыкам.

Да, этого надо остерегаться.

Разве не чрезвычайно предусмотрительным было бы позаботиться о том, чтобы они были действительно хорошо воспитаны?

—Но ведь это так и есть,— заметил Главкон.

Тут я сказал:

—На этом не стоит настаивать, дорогой мой Главкон. Лучше будем утверждать то, о чем мы недавно говорили: они должны получить правильное воспитание, с каково бы оно ни было, раз им предстоит соблюдать самое главное — с кротостью относиться и друг к другу, и к охраняемым ими гражданам.

—Это мы правильно говорили.

Быт стражей

— В дополнение к их воспитанию, скажет всякий здравомыслящий человек, надо устроить их жилища и прочее их имущество так, чтобы это немешало им d быть наилучшими стражами и не заставляло бы их

причинять зло остальным гражданам.

Да, здравомыслящий человек скажет именно так.

Смотри же,— продолжал я,— если им предстоит быть такими, не следует ли устроить их жизнь и жилища примерно вот каким образом: прежде всего никто не должен обладать никакой частной собственностью, если в том нет крайней необходимости. Затем, ни у кого не должно быть такого жилища или кладовой, куда не имел бы доступа всякий желающий. Припасы, необходимые для рассудительных и мужественных e знатоков военного дела, они должны получать от остальных граждан в уплату за то, что их охраняют. Количества припасов должно хватать стражам на год, но без излишка. Столуясь все вместе, как во время военных походов, они и жить будут сообща 79. А насчет золота и серебра надо сказать им, что божественное золото — то, что от богов,— они всегда имеют в своей душе, так что ничуть не нуждаются в золоте человеческом, да и нечестиво было бы, обладая тем золотом, осквернять его примесью золота смертного: у них оно должно быть 417 чистым, не то что ходячая монета, которую часто нечестиво подделывают. Им одним не дозволено в нашем государстве пользоваться золотом и серебром, даже прикасатьс

1 8 6

к ним, быть с ними под одной крышей, украшаться ими или пить из золотых и серебряных сосудов80. Только так могли бы стражи остаться невредимыми и сохранить государство. А чуть только заведется у них собственная земля, дома, деньги, как сейчас же из стражей станут они хозяевами и земледельцами; из союзников остальных граждан сделаются враждебными b им владыками; ненавидя сами и вызывая к себе ненависть, питая злые умыслы и их опасаясь, будут они все время жить в большем страхе перед внутренними врагами, чем перед внешними, а в таком случае и сами они, и все государство устремится к своей скорейшей гибели. Вот по этим причинам, как я сказал, и надо именно так устроить жилища стражей и все прочее и возвести это в закон. Или ты не согласен?

— Согласен,— отвечал Главкон.

187

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

419 Тут вмешался Адимант:

—Как же тебе защититься, Сократ,— сказал он,—если станут утверждать, что не слишком-то счастливыми делаешь ты этих людей, и притом они сами будут в этом виноваты: ведь, говоря по правде, государство в их руках, но они не воспользуются ничем из предоставляемых государством благ, между тем как другие приобретут себе пахотные поля, выстроят большие, прекрасные дома, обставят их подобающим образом, будут совершать богам свои особые жертвоприношения, гостеприимно встречать чужеземцев, владеть тем, о чем ты только что говорил,—золотом и серебром и вообще всем, что считается нужным для счастливой жизни. Видимо, твои стражи обосновались в государстве, можно сказать, попросту как наемные 420 вспомогательные отряды, исключительно для сторожевой службы.

Да,— сказал я,— и вдобавок в отличие от остальных они служат только за продовольствие, не получая сверх него никакого вознаграждения, так что им невозможно ни выезжать в чужие

земли по собственному желанию, ни подносить подарки гетерам, ни производить иные траты по своему усмотрению, какие бывают у тех, кто слывет счастливым. Все это и еще многое другое в том же роде ты упустил, выдвигая против меня твое обвинение.

Ну так включим все это в обвинение,—сказал Адимант.

b — Значит, ты спрашиваешь, как мы построим свою защиту?

—Да.

Модель идеального государства (утопия)

— Я Думаю, мы найдем, что сказать,

если двинемся по тому же пути. Мы скажем, что нет ничего удивительного, если наши стражи именно таким образом будут наиболее счастливы; а впрочем, мы

188

основываем это государство, вовсе не имея в виду сделать как-то особенно счастливым один из слоев его населения, но, наоборот, хотим сделать таким все государство в целом. Ведь именно в таком государстве мы рассчитывали найти справедливость, а несправедливость, наоборот, в наихудшем государственном строе и на основании этих наблюдений решить вопрос, так долго нас занимающий. с Сейчас мы лепим в нашем воображении государство, как мы полагаем, счастливое, но не в отдельно взятой его части, не так, чтобы лишь кое-кто в нем был счастлив, но так, чтобы оно было счастливо все в целом; а вслед за тем мы рассмотрим государство, ему противоположное. Это вроде того, как если бы мы писали картину, а кто-нибудь подошел и стал порицать нас за то, что для передачи самых красивых частей живого существа мы не пользуемся самыми красивыми красками, например если глаза, хотя это самое красивое, были бы нарисованы не пурпуром, а черным цветом. Пожалуй, было бы уместно, защищаясь от таких упреков, сказать: «Чудак, не думай, будто мы должны d рисовать глаза до того красивыми, что они и на глаза-то вовсе не будут похожи; то же самое относится и к другим частям тела,— ты смотри, выходит ли у нас красивым все в целом, когда мы каждую часть передаем подобающим образом '. Вот и сейчас — не заставляй нас соединять с должностью стражей такое счастье, что оно сделает их кем угодно, только не стражами. Мы сумели бы и земле- e дельцев нарядить в пышные одежды, облечь в золото и предоставить им лишь для собственного удовольствия возделывать землю, а гончары пускай с удобством разлягутся у очага, пьют себе вволю и пируют, пододвинув поближе гончарный круг и занимаясь своим ремеслом лишь столько, сколько им захочется. И всех остальных мы подобным же образом можем сделать счастливыми, чтобы так процветало все государство.

Нет, не уговаривай нас, ведь если мы тебя послушаем, то и земледелец не будет земледельцем, и гончар — гончаром, и вообще никто из людей, составляющих 421 государство, не сохранит своего лица. Впрочем, в иных случаях это еще не так важно. Ведь если сапожники станут негодными, испорченными и будут выдавать себя не за то, что они есть на самом деле, в этом государству еще нет беды. Но если люди, стоящие на страже законов и государства, таковы не по существу,

1 8 9

а только такими кажутся, ты увидишь, что они разрушат до основания все государство, и только у них одних будет случай хорошо устроиться и процветать».

Если мы сделаем стражей подлинными стражами,b они никоим образом не станут причинять зла государству. А кто толкует о каких-то земледельцах, словно они не члены государства, а праздные и благополучные участники всенародного пиршества, тот, вероятно, имеет в виду не государство, а что-то иное. Нужно решить, ставим ли мы стражей, имея в виду наивысшее благополучие их самих, или же нам надо заботиться о государстве в целом и его процветании. Стражей и их помощников с надо заставить способствовать этому и надо внушить им, чтобы они стали отличными мастерами своего дела, да и всем остальным тоже. Таким образом, при росте и благоустройстве нашего государства надо предоставить всем сословиям возможность иметь свою долю в общем процветании соответственно их природным данным.

По-моему, ты хорошо говоришь.

Но покажется ли тебе правильно сказанным то,

что очень с этим сходно?

А что именно?

d — Посмотрим, не это ли портит всех остальных мастеров, так что они становятся плохими...

Что ты имеешь в виду?

Богатство и бедность.

Как это?

А вот как: разбогатевший горшечник захочет ли, по-твоему, совершенствоваться в своем ремесле?

Нисколько.

Скорее он будет становиться все более ленивым и небрежным?

И даже очень.

Значит, он станет худшим горшечником?

И это, конечно, так.

А если по бедности он не может завести себе инструмента или чего-нибудь другого нужного для его ости он не может завести себе

e ремесла, то его изделия будут хуже и он хуже обучит этому делу своих сыновей и других учеников.

Да, не иначе.

Значит, и от того, и от другого — и от бедности, и от богатства — хуже становятся как изделия, так и сами мастера.

Это очевидно.

190

Устранение богатства и бедности в идеальном государстве.

Так, по-видимому, мы нашли для наших стражей еще что-то такое, чего надо всячески остерегаться, как бы оно не проникло в государство не заметным для стражей образом.

Что же это такое?

Богатство и бедность. Одно ведет к роскоши, лени, 422 новшествам, другая кроме новшеств — к низостям и злодеяниям.

Конечно. Однако, Сократ, взвесь и это: как наше государство будет в силах воевать, если оно не располагает денежными средствами, в особенности если оно будет вынуждено вести войну с большим и богатым государством?

Ясно, что воевать с одним таким государством ему было бы трудновато, а с двумя — легко.b

Как это?

Да прежде всего потому, что, раз уж на то пошло, разве не с богатыми людьми будут сражаться наши знатоки военного дела?

Конечно, с богатыми.

Так что же, Адимант? Разве тебе не кажется, что одному кулачному бойцу, превосходно подготовленному, будет легко биться с двумя не обученными этому делу, богатыми и тучными людьми?

Но пожалуй, не с обоими зараз.

Нет, именно так: от него зависело бы отбежать, а затем, обернувшись, ударить первого, кто к нему приблизится. с А если он почаще повторит этот прием, да еще на солнце, в удушливый зной? Разве такой боец не одолеет и большее число подобных противников?

Спору нет, удивляться этому не приходится.

Но разве ты не считаешь, что у богатых людей больше умения и опытности скорее уж в кулачном бою, чем в военном деле?

Считаю.

Значит, наши знатоки военного дела, естественно, способны сражаться с двойным и даже тройным числом противников.

Уступаю тебе: по-моему, ты говоришь правильно.

Далее. Если они пошлют посольство в другое d государство и скажут правду, то есть: «Мы вовсе не пользуемся ни золотом, ни серебром — нам это не дозволено, но ведь вам-то можно, значит, если вы будете вести войну в союзе с нами, вам обеспечена наша дол

1 9 1

добычи»,— думаешь ли ты, что в ответ кто-нибудь предпочтет выступить против крепких, поджарых собак, а не скорее вместе с ними — против тучных и изнеженных овец?

—Думаю, что не предпочтет. Ну а если и богатства е остальных государств сосредоточатся в одном из них, смотри, не будет ли это опасно для государства, не имеющего богатства?

Счастлив ты, если считаешь, что заслуживает названия государства какое-нибудь иное, кроме того, которое основываем мы.

Но почему же?

У всех остальных название должно быть длиннее, потому что каждое из них представляет собою множество государств, а вовсе не «город», как выражаются игроки 2. Как бы там ни было, в них заключены два

423 враждебных между собой государства: одно — бедняков, другое — богачей; и в каждом из них опять-таки множество государств, так что ты промахнешься, подходя к ним как к чему-то единому. Если же ты подойдешь к ним как к множеству и передашь денежные средства и власть одних граждан другим или самих их переведешь из одной группы в другую, ты всегда приобретешь себе союзников, а противников у тебя будет немного. И пока государство управляется разумно, как недавно и было нами постановлено, его мощь будет чрезвычайно велика; я говорю не о показной, а о подлинной мощи, если даже государство защищает всего лишь тысяча воинов. Ни среди эллинов, ни среди варваров нелегко найти хотя бы одно государство, великое в этом смысле, ь между тем как мнимо великих множество и они во много раз больше нашего государства. Или ты считаешь иначе?

—Нет, клянусь Зевсом.

Размер идеального государства

— Стало быть, как раз это и служило бы нашим правителям пределом дл

необходимой величины устраиваемого ими государства; и соответственно его размерам они и определят ему количество земли,

не посягая на большее.

О каком пределе ты говоришь?

По-моему, вот о каком: государство можно увеличивать лишь до тех пор, пока оно не перестает быть единым, но не более этого.

с — Прекрасно.

—Стало быть, мы дадим нашим стражам еще и такое

192

задание: всячески следить за тем, чтобы наше государство было не слишком малым, но и не мнимо большим — оно должно быть достаточным и единым.

Легкую же мы им задали задачу!

А еще легче будет им то, о чем мы уже упоминали, говоря, что потомство стражей, если оно неудачно, надо переводить в другие сословия, а одаренных людей из остальных сословий — в число стражей. Этим мы хотели d показать, что и каждого из остальных граждан надо

ставить на то одно дело, к которому у него есть способности, чтобы, занимаясь лишь тем делом, которое ему подобает, каждый представлял бы собою единство, а не множество: так и все государство в целом станет еди

ным, а не множественным.

Эта задача проще той.

Кто-нибудь, возможно, найдет, дорогой мой Адимант, что все наши требования слишком многочисленны и высоки для стражей. Между тем всё это пустяки, если они будут стоять, как говорится, на страже одного лишь e великого дела или, скорее, не великого, а достаточного.

А что это за дело?

Роль правильного воспитания, обучения и законов в идеальном государстве

J

_-Обучение и воспитание. Если путем хорошего обучения стражи станут умеренными людьми, они и сами без труда разберутся в этом, а также и во всем том, что мы сейчас опускаем, например подыскание себе жены и брак, а также деторождение. Ведь все это надо согласовать с пословицей: «У друзей все общее» 3 424

Это было бы вполне правильно.

Да и в самом деле, стоит только дать первый толчок государственному устройству, и оно двинется вперед само, набирая силы, словно колесо. Ведь правильное воспитание и обучение пробуждает в человеке хорошие природные задатки, а у кого они уже были, те благодаря такому воспитанию становятся еще лучше —и вообще, и в смысле передачи их своему потомству,что наблюдается у всех живых существ. b Это естественно.

Короче, тем, кто блюдет государство, надо прилагать все усилия к тому, чтобы от них не укрылась его порча, и прежде всего им надо оберегать государство от нарушающих порядок новшеств в области гимнасти-

ческого и мусического искусств. Когда ссылаются на то,что

7 Платон, т. 3 193

песнопение люди особенно ценят Самое новое, то, что певцы недавно сложили *, с надо в особенности опасаться, что могут подумать, будто поэт говорит не о новом содержании песен, а о новом стиле напева, и именно вот это одобрить. Между тем такие вещи не следует одобрять и нельзя таким образом понимать этот стих. Надо остерегаться вводить новый вид мусического искусства — здесь рискуют всем: ведь нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменений в самых важных государственных установлениях — так утверждает Дамон, и я ему верю.

—И меня присоедини к числу тех, кто ему верит,—сказал Адимант d — Видно, именно где-то здесь надо будет нашим стражам установить свой сторожевой пост — в области мусического искусства.

Действительно, сюда легко и незаметно вкрадывается нарушение законов.

Да, под прикрытием безвредной забавы.

На самом же деле нарушение законов причиняет именно тот вред, что, мало-помалу внедряясь, потихоньку проникает в нравы и навыки, а оттуда, уже в более крупных размерах, распространяется на деловые

взаимоотношения граждан и посягает даже на сами е законы и государственное устройство, притом заметь себе, Сократ, с величайшей распущенностью, в конце концов переворачивая все вверх дном как в частной, так и в общественной жизни.

Допускаю, что дело обстоит именно так.

По-моему, да.

Следовательно, как мы и говорили вначале, даже игры наших детей должны как можно больше соответствовать законам, потому что, если они становятся беспорядочными и дети не соблюдают правил, невозможно

425 вырастить из них серьезных, законопослушных граждан.

Разумеется.

Если же дети с самого начала будут играть как следует, то благодаря мусическому искусству они привыкнут к законности, и в полную противоположность другим детям эта привычка будет у них постоянно укрепляться и сказываться во всем, даже способствовать исправлению государства, если что в нем было не так 5.

Это верно.

И во всем, что считается мелочами, они найдут

194

нормы поведения; между тем это умение совершенно утрачено теми, о ком мы упоминали сначала.

Какие же это нормы?

Следующие: младшим полагается молчать при b старших, уступать им место, вставать в их присутствии, почитать родителей 6; затем идет все, что касается наружности: стрижка, одежда, обувь и так далее. Или ты

не согласен?

Согласен.

Но я думаю, глупо было бы определять все это законом, это нигде не принято, да такие постановления все равно не удержатся, будь они даже изложены письменно.

Почему?

В каком направлении кто был воспитан, Адимант, таким и станет, пожалуй, весь его будущий путь. Или, с по-твоему, подобное не вызывается обычно подобным?

Как же иначе?

И я думаю, мы сказали бы, что от воспитания в конце концов зависит вполне определенный и выраженный результат: либо благо, либо его противоположность.

Конечно.

По этой причине я лично и не пытался бы пока что предписывать законы в этой области.

Естественно.

Но скажи, ради богов, отважимся ли мы устанавливать какие-либо законы, касающиеся рынка, то есть насчет тех сделок, которые там заключаются, а если d угодно, то и насчет отношений между ремесленниками, ссор, драк, предъявления исков, назначения судей?

А тут еще понадобится взыскивать и определять налоги то на рынке, то в гавани — словом, вообще касаться рыночных, городских, портовых и тому подобных дел.

Не стоит ли давать предписания тем, кто получил

безупречное воспитание: в большинстве случаев они

сами без труда поймут, какие здесь требуются законы. e Да, мой друг, это так, если бог им даст сохранить в целости те законы, которые мы разбирали раньше.

А если нет, вся их жизнь пройдет в том, что они вечно будут устанавливать множество разных законов и вносить в них поправки в расчете, что таким образом достигнут совершенства.

По твоим словам, жизнь таких людей будет вроде

195

как у тех больных, которые из-за распущенности не желают бросить свой дурной образ жизни.

—Вот именно.

426 — Забавное же у них будет времяпрепровождение: лечась, они добиваются только того, что делают свои недуги разнообразнее и сильнее, но все время надеются выздороветь, когда кто присоветует им новое лекарство.

Действительно, состояние подобных больных именно такое.

Далее. Разве не забавно у них еще вот что: своим злейшим врагом считают они того, кто говорит им правду, а именно, что, пока они не перестанут пьянствовать, наедаться, предаваться любовным утехам и

b праздности, им нисколько не помогут ни лекарства, ни прижигания, ни разрезы, а также заговоры, амулеты и тому подобное.

Но это не слишком забавно: что уж забавного в том, когда верные указания вызывают гнев?

Ты, как видно, не склонен воздавать хвалу таким людям.

Нет, клянусь Зевсом.

Следовательно, ты не воздашь хвалы и государству, которое все целиком, как мы недавно говорили, занимается чем-то подобным. Или тебе не кажется, что то же самое происходит в плохо управляемых государ-

с ствах, где гражданам запрещается изменять государственное устройство в целом и такие попытки караются смертной казнью? А кто старается быть приятным и угождает гражданам, находящимся под таким управлением, лебезит перед ними, предупреждает их желания и горазд их исполнять, тот, выходит, будет хорошим человеком, мудрым в важнейших делах, и граждане будут оказывать ему почести.

—По-моему, такое государство поступает подобно тем больным, [о которых ты говорил], а этого я никак не могу одобрить.

d — И тебя не восхищает смелость и ловкость тех, кто с полной готовностью усердно служит таким государствам?

Восхищает, но я делаю исключение для тех, кто обманывается насчет таких государств и воображает себя подлинным государственным деятелем, оттого что его восхваляет толпа.

Как ты говоришь? Ты не согласен с ними? Или,

196

по-твоему, когда человек не умеет измерять, а множество других людей, тоже не умеющих этого делать, уверяют его, что он ростом в четыре локтя, он все же в состоянии e не думать, что он таков?

Это невозможно.

Так не сердись на них. И верно, такие законодатели всего забавнее: они, как мы только что говорили, все время вносят поправки в свои законы, думая положить предел злоупотреблениям в делах, но, как я сейчас

заметил, не отдают себе отчета, что на самом-то деле уподобляются людям, рассекающим гидру 7.

Это верно, ничего другого они и не делают. 427

Так вот, я считал бы, что в государстве, плохо ли, хорошо ли устроенном, подлинному законодателю нечего хлопотать о таком виде законов, потому что в первом случае они бесполезны и совершенно ни к чему, а во-втором кое-что из них установит всякий, кто бы он ни

был, в остальном же они сами собой вытекают из уже ранее имевшихся навыков.

Что же еще,— спросил Адимант, — остается у нас b по части законодательства?

Тогда я сказал:

У нас-то ничего, а вот у Аполлона, что в Дельфах, — величайшие, прекраснейшие и первейшие законоположения 8.

Какие же это?

О постройке святилищ, жертвоприношениях и всем прочем, что касается почитания богов, гениев и героев; также и о погребениях мертвых, и о том, что надо выполнять, чтобы милостиво расположить к себе тех, кто находится там, в Аиде. Подобные вещи самим нам неизвестны, но, основывая государство, мы и другому никому не поверим, если у нас есть ум, и не прибегнем с ни к какому иному наставнику, кроме отечественного: ведь в подобных вещах именно этот бог — отечественный наставник всех людей; он наставляет, восседая там,где находится пуп Земли 9.

Прекрасно сказано! Так и поступим.

Далее, сын Аристона, допустим, что государство у тебя уже основано. После этого, взяв какой-нибудь d достаточно яркий светильник, посмотри сам да пригласи и своего брата, а также Полемарха и всех остальных, не удастся ли нам разглядеть, где там кроется справедливость, а где несправедливость, в чем между ними различие и которой из них надо обладать человеку, чтобы быть

197

счастливым, все равно, утаится ли он от всех богов и людей или нет.

—Вздор,— сказал Главкон,— ты ведь сам обещал произвести такое исследование, считая, что с твоей стороны e было бы неблагочестиво не прийти на помощь справедливости по мере твоих сил, любым способом.

Ты верно напомнил,— сказал я,— так и надо поступать, но и вы должны мне помочь.

Пожалуйста, мы готовы.

Я надеюсь найти ответ вот как: думаю, что это государство, раз оно правильно устроено, будет у нас вполне совершенным.

Непременно.

Четыре добродетели идеального государства.

-Ясно, что оно мудро, мужественно, рассудительно и справедливо 10.

— Ясно.

_ - Значит, при наличии того, что мы в нем обнаружим, ненайденным будет лишь то, что останется? 428

— Что ты имеешь в виду?

Это так же, как бывает относительно любых четырех вещей, если мы разыскиваем среди них какую-нибудь одну: достаточно либо заранее знать, что она такое, либо же знать предварительно остальные три вещи; тем самым мы найдем ту, которую ищем,— ведь ясно, что она не что иное, как остаток.

Ты правильно говоришь.

Значит, и в нашем вопросе надо тоже так вести поиски, раз наше государство отличается четырьмя свойствами.

Очевидно.

—И прежде всего, по-моему, вполне очевидна его b мудрость, хотя дело с ней представляется несколько странным.

—Почему?

То государство, которое мы разбирали, кажется мне действительно мудрым — ведь в нем осуществляются здравые решения, не так ли?

Да.

Между тем эти-то здравые решения и суть какое-то знание; ведь не невежество, а знание помогает хорошо рассуждать.

Очевидно.

А в государстве можно встретить много разнообразных знаний.

198

Конечно.

Так неужели же благодаря знанию плотничьего искусства государство следует назвать мудрым и принимающим здравые решения?

Вовсе не из-за этого, иначе его следовало бы назвать плотницким. c

Значит, хотя государству и желательно, чтобы деревянные изделия были как можно лучше, однако не за умелое их изготовление можно назвать государство мудрым.

Конечно, нет.

Что же? За медные и другие такие же изделия?

Все это тут ни при чем.

И не за выращивание плодов земли, иначе государство можно было бы назвать земледельческим.

Мне кажется так.

Что же? Есть ли в только что основанном нами государстве у кого-либо из граждан какое-нибудь такое знание, что с его помощью можно решать не мелкие, d а общегосударственные вопросы, наилучшим образом

руководя внутренними и внешними отношениями?

Да, есть.

Какое же и у кого?

Это искусство быть всегда на страже: им обладают те правители, которых мы недавно назвали совершенными стражами.

Раз есть такое знание, то что ты скажешь о нашем государстве?

В нем осуществляются здравые решения, и оно отличается подлинной мудростью.

А как ты считаешь, кого больше в нашем государстве — кузнецов или этих подлинных стражей? e

Кузнецов гораздо больше.

Да и сравнительно со всеми остальными, у кого есть какое-нибудь знание и кто по нему так и прозывается, стражей будет все меньше.

Да, намного меньше.

Значит, государство, основанное согласно природе, всецело было бы мудрым благодаря совсем небольшой части населения, которая стоит во главе и управляет, и ее знанию. И по-видимому, от природы в очень

малом числе встречаются люди, подходящие, чтобы 429 обладать этим знанием, которое одно лишь из всех остальных видов знания заслуживает имя мудрости.

Ты совершенно прав.

199

Вот мы и нашли, уж и не знаю каким это образом, одно из четырех свойств нашего государства — и как таковое, и место его в государстве.

Мне по крайней мере кажется, что мы его достаточно разъяснили.

Что же касается мужества — каково оно само и где ему место в государстве (отчего и называют государство мужественным) — это не так уж трудно заметить.

Как же?

b — Называя государство робким или мужественным, кто же обратит внимание на что-нибудь иное, кроме той части его граждан, которые воюют и сражаются за него?

Да ни один человек не станет смотреть ни на что иное.

Ведь, думается мне, по остальным его гражданам, будь они трусливы или мужественны, нельзя заключать, что государство такое, а не иное.

Нельзя.

Мужественным государство бывает лишь благодаря какой-то одной своей части — благодаря тому, что в этой своей части оно обладает способностью постоянно c сохранять то мнение об опасностях — а именно, что они заключаются в том-то и том-то,— которое внушил ей законодатель путем воспитания. Разве не это называешь ты мужеством?

Я не совсем понял, о чем ты говоришь. Повтори, пожалуйста.

Мужество я считаю некой сохранностью.

Какой такой сохранностью?

Той, что сохраняет определенное мнение об опасности,— что она такое и какова она. Образуется это мнение под воспитывающим воздействием закона. Я сказал, что оно сохраняется, то есть человек сохраняет его и в

d страданиях, и в удовольствиях, и в страстях, и в страхе и никогда от него не отказывается. А с чем это схоже, я мог бы, если ты хочешь, объяснить тебе с помощью уподобления.

Конечно, хочу.

Как ты знаешь, красильщики, желая окрасить шерсть в пурпурный цвет, сперва выбирают из большого числа оттенков шерсти одну только — белой окраски, затем старательно, разными приемами подготавливают

ее к тому, чтобы она получше приняла пурпурный цвет, e и наконец красят. Выкрашенная таким образом шерсть

200

уже не линяет, и стирка, будь то со щелочью или без, не влияет на цвет. В противном случае ты сам знаешь, что бывает, если красят — все равно, в этот ли цвет или в другой — без предварительной подготовки.

Знаю, как непрочна тогда окраска и как смешно она выглядит.

Так вот учти, что нечто подобное делаем и мы по мере сил, когда выбираем воинов и воспитываем их при помощи мусического искусства и гимнастики. Мы 430 не преследуем ничего другого, кроме того, чтобы они по возможности лучше и убежденнее восприняли законы — словно окраску: их мнение об опасностях и обо всем остальном станет прочным благодаря их природным задаткам и полученному ими соответствующему воспитанию, и эту окраску нельзя будет смыть никакими сильными щелочами — ни удовольствием, которое действует сильнее халестрийского поташа" и золы, ни скорбью, ни страхом, ни страстью, вообще ничем из b подобных едких средств. Вот подобного рода способность и постоянное сохранение правильного и законного мнения о том, что опасно, а что нет, я называю и считаю мужеством, если ты не возражаешь.

Я нисколько не возражаю, потому что, мне кажется, то мнение об этом предмете, которое, хотя оно и правильно, возникло помимо воспитания, как это замечается у животных и у рабов, ты не считаешь законным и называешь как-то иначе, только не мужеством.

Сущая правда. с

Стало быть, я согласен с твоим пониманием мужества.

Для верного понимания согласись еще и с тем, что здесь говорится о мужестве как о гражданском свойстве. Как-нибудь, в другой раз мы, если хочешь, разберем все это получше, ведь сейчас наши поиски кА саются не мужества, а справедливости. А для этой цели о мужестве, по-моему, сказано достаточно.

Прекрасно,— сказал Главкон.

Остается рассмотреть еще два свойства нашего государства: рассудительность и то, ради чего и предпринято d все наше исследование,— справедливость.

Да, конечно.

Как бы это нам раньше найти, что такое справедливость, и уж больше не возиться с рассудительностью.

Я лично не знаю, но мне не хотелось бы выяснять,

201

что такое справедливость, прежде чем мы рассмотрим рассудительность. Если хочешь сделать мне приятное, e рассмотри сперва ее.

— Я-то хочу и даже должен, если не ошибаюсь.

Так приступай.

Да, обязательно. Рассудительность, с нашей точки зрения, более, чем те, предшествовавшие, свойства, походит на некое созвучие и гармонию.

Как это?

Нечто вроде порядка |2 — вот что такое рассудительность; это власть над определенными удовольствиями и вожделениями — так ведь утверждают, приводя выражение «преодолеть самого себя», уж не знаю каким это образом. И про многое другое в этом же роде говорят, что это — следы рассудительности. Не так ли?

Именно так.

Разве это не смешно: «преодолеть самого себя»? Выходит, что человек преодолевает того, кто совершенно очевидно сам себе уступает, так что тот, кто 431 уступает, и будет тем, кто преодолевает: ведь при всем этом речь идет об одном и том же человеке.

Конечно.

Но мне кажется, этим выражением желают сказать, что в самом человеке, в его душе есть некая лучшая часть и некая худшая, и, когда то, что по своей природе лучше, обуздывает худшее, тогда говорят, что оно «преодолевает само себя»: значит, это похвала; когда же из-за дурного воспитания или окружения верх берет худшее (ведь его так много, а лучшего гораздо меньше), b тогда, в порицание и с упреком, называют это «уступкой самому себе», а человека, испытывающего такое состояние,— невоздержным.

Обычно так и говорят.

Посмотри теперь на наше новое государство, и ты найдешь в нем одно из этих двух состояний: ты скажешь, что такое государство справедливо можно объявить преодолевшим самого себя, поскольку нужно называть рассудительным и преодолевшим самого себя все то, в чем лучшее правит худшим.

Я смотрю и вижу, что ты прав.

—- Множество самых разнообразных вожделений, удовольствий и страданий легче всего наблюдать у детей, женщин и у домашней челяди,

а среди тех, кого называют свободными людьми,— у ничтожных представителей большинства.

202

Конечно.

А простые, умеренные переживания, продуманно направленные с помощью разума и правильного мнения, ты встретишь у очень немногих, лучших по природе и повоспитанию.

Это верно.

Так пе замечаешь ли ты этого и в нашем государстве: ничтожные вожделения большинства подчиняются d там разумным желаниям меньшинства, то есть людей порядочных?

Да, замечаю.

Значит, если уж признавать какое-нибудь государство преодолевшим и удовольствия, и вожделения, и самое себя, так это будет наше государство.

Совершенно верно.

А разве нельзя, согласно всему этому, признать его и рассудительным?

Вполне можно!

И опять-таки, если уж в каком-нибудь государстве и у правителей, и у подвластных существует согласное e мнение о том, кому следует править, то оно есть и в нашем государстве. Или ты не согласен?

Вполне и бесспорно согласен.

Раз дело обстоит так, то кому из граждан присуща, скажешь ты, рассудительность — правителям или подвластным?

Вроде бы тем и другим.

Ну, вот видишь, мы, значит, верно предсказывали не так давно, что рассудительность подобна некой гармонии 13.

И что же?

Это не так, как с мужеством или мудростью: те, 432 присутствуя в какой-либо одной части государства, делают все государство соответственно либо мужественным, либо мудрым; рассудительность же в государстве проявляется по-иному: она пронизывает на свой лад ре шительно всё целиком; пользуясь всеми своими струнами, она заставляет и те, что слабо натянуты, и те, что сильно, и средние звучать согласно между собою, если угодно, с помощью разума, а то и силой или, наконец,

числом и богатством и всем тому подобным, так что мы с полным правом могли бы сказать, что эта вот согласованность и есть рассудительность, иначе говоря, естественное созвучие худшего и лучшего в вопросе о том,

203

чему надлежит править и в государстве, и в каждом отдельном человеке.

b — Я вполне того же мнения.

Хорошо. Мы обозрели эти три свойства нашего государства. А оставшийся не разобранным вид, тот, благодаря которому государство становится причастным добродетели, что он собой представляет? Впрочем, ясно, что это — справедливость.

Ясно.

Теперь, Главкон, нам нужно, словно охотникам, окружить эту чащу и внимательно следить, чтобы от нас не удрала справедливость, а то она ускользнет, и опять с все будет неясно. Ведь она явно прячется где-то здесь: ты гляди и старайся ее заметить, а если увидишь первым, укажи и мне.

Если б я только мог! Скорей уж следовать за тобой, рассматривая, что мне укажут,— вот на что я тебе гораздо больше гожусь.

Так следуй, помолившись вместе со много.

Я так и сделаю, а ты веди меня.

А ведь верно, здесь непроходимая чаща, кругом темно и трудно хоть что-то разведать. Но все равно —надо идти вперед.

d — Да, идем!

Вдруг, заприметив что-то, я воскликнул: «Эй, Главкон, какая радость! Пожалуй, мы напали на ее след, мне кажется, она недалеко от нас убежала!»

Благие вести! — сказал Главкон.

Однако и ротозеи же мы!

Как так?

Милый мой, она чуть ли не с самого начала вертится у нас под ногами, а мы на нее и не смотрим —просто смех! Это вроде того как иной раз ищешь то, что е у тебя в руках: вот и мы смотрели не сюда, а куда-то вдаль, где она будто бы от нас укрылась.

Как это ты говоришь?

А вот как: по-моему, в нашей беседе мы сами себя не поняли, то есть не сообразили, что уже тогда мы' каким-то образом говорили именно о справедливости.

Слишком длинное предисловие, когда не терпится узнать!

433 — Так слушай и суди сам. Мы еще вначале, когда основывали государство, установили, что делать это надо непременно во имя целого. Так вот это целое и есть справедливость или какая-то ее разновидность. Мы устано-

204

вили и после все время повторяли, если ты помнишь, что каждый отдельный человек должен заниматься чем-нибудь одним из того, что нужно в государстве, и притом как раз тем, к чему он по своим природным задаткам больше всего способен.

Да, мы говорили так.

Но заниматься своим делом и не вмешиваться в чужие — это и есть справедливость, об этом мы слышали от многих других, да и сами часто так говорили, b

Да, говорили.

Так вот, мой друг, заниматься каждому своим делом — это, пожалуй, и будет справедливостью. Знаешь, почему я так заключаю?

Нет, объясни, пожалуйста.

По-моему, кроме тех свойств нашего государства, которые мы рассмотрели,— его рассудительности, мужества и разумности — в нем остается еще то, что дает возможность присутствия их там и сохранения.

И мы утверждали, что остаток, после того как мы нашли c эти три свойства, и будет справедливостью.

Непременно.

Однако, если бы требовалось решить, присутствие какого из этих свойств всего более делает наше государство совершенным, это было бы трудной задачей: будет ли это единство мнений у правителей и подвластных, или присутствие у воинов и сохранение ими соответствующего законам мнения о том, что опасно, а что нет, или, наконец, присущая правителям разумность и бдительность? d Или же всего более способствует совершенству нашего государства то, что присуще там и ребенку, и женщине, и рабу, и свободному, и ремесленнику, и правителю, и подвластному, а именно: каждый делает свое, не разбрасываясь и не вмешиваясь в посторонние дела.

Это, конечно, трудно решить.

Видно, в вопросе совершенства государства способность каждого гражданина делать свое дело соперничает с мудростью рассудитель

ностью и мужеством.

И даже очень.

Так не полагаешь ли ты, что и справедливость борется с ними за государственное совершенство? e

Несомненно.

Рассмотри еще вот что — не знаю, согласишься ли ты с этим: разве не правителям государства поручишь ты судебные дела?

205

Как же иначе?

А при судебном разбирательстве разве усилия их будут направлены больше на что-нибудь иное, а не на то, чтобы никто не захватывал чужого и не лишался своего?

Нет, именно на это.

Потому что это справедливо?

Да.

Значит, и на этом примере можно убедиться, что справедливость состоит в том, чтобы каждый имел свое и 434 исполнял тоже свое.

Да, это так.

Ну а согласишься ли ты со мной вот в чем: если плотник попробует выполнять работу сапожника, а сапожник — плотника, поменявшись с ним и инструментом, и званием, или если один и тот же человек попытается выполнять обе работы и все поменяются местами, считаешь ли ты, что государство потерпит большойущерб?

Не очень большой.

—Но право, когда ремесленник или кто-либо другой b делец по своим природным задаткам, возвысится благодаря своему богатству, многочисленным связям, силе и тому подобному и попытается перейти в сословие воинов, или когда кто-нибудь из воинов постарается проникнуть в число членов совета или в стражи, будучи этого недостоин, причем и те и другие поменяются и своими орудиями, и своим званием, или когда один и тот же человек попытается все это делать одновременно, тогда, думаю, и ты согласишься, что такая замена и вмешательство не в свое дело губительны для государства.

—Именно так.

—Значит, вмешательство этих трех сословий в чужие c дела и переход из одного сословия в другое — величайший вред для государства и с полным правом может считаться высшим преступлением.

—Совершенно верно.

А высшее преступление против своего же государства не назовешь ли ты несправедливостью?

Конечно.

Значит, вот это и есть несправедливость. И давай скажем еще раз: в противоположность ей справедливостью будет — и сделает справедливым государство —преданность своему делу у всех сословий — дельцов, по-

206