Часть 9.

—Как же иначе?

b — Затем, думаю я, разрабатывая этот набросок, они пристально будут вглядываться в две вещи: в то, что по природе справедливо, прекрасно, рассудительно и так далее, и в то, каково же все это в людях. Смешивая и сочетая качества людей, они создадут прообраз человека, определяемый тем, что уже Гомер назвал боговидным и богоподобным свойством, присущим людям15.

—Это верно.

—И я думаю, кое-что они будут стирать, кое-что рисовать с снова, пока не сделают человеческие нравы, на сколько это осуществимо, угодными богу.

—Это была бы прекраснейшая картина!

—А тех, кто, по твоим словам, сомкнутым строем шел против нас, разве мы не убедили бы, что именно таков начертатель государственных устройств, которого мы им раньше хвалили, а они негодовали, что мы вверили ему государство? Если бы они послушались нас сей

час, неужели они не смягчились бы?

—Конечно, смягчились бы, если они в здравом уме.

d — Какие же у них могут быть возражения? Разве только что философы не страстные поклонники истины и бытия?

Это было бы нелепо.

Или что философская натура, которую мы разобрали, не родственна наивысшему благу?

И это звучало бы так же.

Далее. Если уж не эта, то какая другая натура, коль скоро ей найдется надлежащее применение, будет полностью добродетельной и философской? Может быть, мы скорее в состоянии это утверждать о тех натурах, что мы отвергли?

e — Конечно, нет.

Или их все еще приводят в ярость наши слова, что ни для государства, ни для граждан не будет конца не счастьям, пока владыкой государства не станет племя философов или пока не осуществится на деле тот государственный строй, который мы словесно обрисовали?

Быть может, это их злит, хотя теперь уже меньше.

—Если ты не против, давай скажем, что они не только 502 меньше злятся, но совсем уже стали кроткими и дали себя убедить, пусть только из стыдливости.

—Я, конечно, не против.

—Итак, будем считать, что в этом мы их убедили.Но кто же станет оспаривать следующее: ведь может

282

случиться, что среди потомков царей и властителей встретятся философские натуры...

С этим не будет спорить никто.

А раз такие натуры встречаются, так ли уж неизбежно предстоит им подвергнуться порче? Что трудно им себя охранить, это и мы признаем. Но разве бесспорно, b что во все времена ни одному из всех них никогда не

удалось уберечься?

Вовсе нет.

Между тем достаточно появиться одному такому лицу, имеющему в своем подчинении государство, и человек этот совершит все то, чему теперь не верят.

Его одного было бы достаточно.

Ведь если правитель будет устанавливать законы и обычаи, которые мы разбирали, не исключено, что граждане охотно станут их выполнять.

Это вовсе не исключено.

А разве примкнуть к нашим взглядам будет для других чем-то диковинным и невозможным?

Я лично этого не думаю. с

Между тем мы раньше в достаточной мере, полагаю, разобрали, что предложенное нами — это наилучшее, будь оно только осуществимо.

Да, мы разобрали это достаточно.

А теперь у нас так выходит насчет законодательства: всего лучше, если бы осуществилось то, о чем мы говорим, и хотя это трудно, однако не невозможно.

Выходит так.

После того как мы насилу покончили с этим вопросом, надо сказать и об остальном. Каким образом и посредством каких наук и занятий получаются люди, на d которых зиждется все государственное устройство? В каком возрасте каждый из них приступает к каждому из этих дел?

Да, об этом надо сказать.

Я ничего не выгадал, стараясь раньше опустить тягостный вопрос, касающийся обзаведения женами, деторождения и назначения на правительственные должности,— я знал тогда, что полная правда будет неприятна и тяжела; но все равно вышло, что необходимость рассмотрения этого вопроса сейчас нисколько не меньше. Впрочем, что касается жен и детей, это уже выполнено, е а вот насчет правителей приходится приниматься за разбор как бы сызнова. Если ты помнишь, мы говорили, что им должна быть 503

283

присуща любовь к своему государству, испытанная и в радости, и в горе, и должно быть заметно, что от этого своего правила они не откажутся ни при каких трудностях, опасностях или иных превратностях. Кто здесь окажется слаб, того придется отвергнуть, но тот, кто чистым выйдет из этого испытания, словно золото из огня, того надо поставить правителем, оказывать ему особые почести и присуждать награды как при жизни, так и после кончины.

Вот что примерно было сказано, когда наша беседа мимоходом коснулась этого, но тотчас же b спряталась из страха затронуть то, что сейчас перед нами возникло.

Сущая правда; я ведь помню.

Тогда я, мой друг, не решался сказать то, что теперь решился. Осмелимся же сказать и то, что в качестве самых тщательных стражей следует ставить философов.

Пусть это будет сказано.

Еще о природе философа и четырех добродетелях.

— Прими во внимание, что у тебя их, естественно, будет немного, ведь природа их должна быть такой, как мы разобрали, между тем все свойства подобных натур редко встречаются вместе: большей частью они бывают разбросаны,

с — Что ты имеешь в виду?

Способность к познанию, память, остроумие, проницательность и все, что с этим связано, обычно, как ты знаешь, не встречаются все зараз, а люди по-юношески задорные и с блестящим умом не склонны всегда жить

размеренно и спокойно; напротив, из-за своей живости они мечутся во все стороны, и все постоянное их покидает.

Ты прав.

—Если же люди отличаются постоянством нрава и d переменчивость им чужда, на их верность можно скорее положиться, и на войне они с трудом поддаются страху, но эти же их свойства сказываются при усвоении знаний: они неподатливы, невосприимчивы и словно находятся в оцепенении, а когда надо над чем-нибудь таким потрудиться, их одолевают сон и зевота.

—Это бывает.

Между тем мы говорили, что человек должен в полной мере обладать и теми, и этими свойствами, иначе не стоит давать ему столь тщательное воспитание, удостаивать его почестей и вручать ему власть.

Это верно.

284

Но не находишь ли ты, что указанное сочетание редко встречается?

Да, редко!

Значит, надо проверять человека в трудностях, e опасностях и радостях, о чем мы и говорили раньше. Кроме того, добавим сейчас то, что мы тогда пропустили: надо упражнять его во многих науках, наблюдая, способен ли он воспринять самые высокие познания или он их убоится, подобно тому как робеют люди в других 504 случаях.

Это следует наблюдать. Но какие познания ты называешь высокими?

Вероятно, ты помнишь, что, различив три вида души16, мы сделали вывод относительно справедливости, рассудительности, мужества и мудрости, определив, что такое каждое из них.

Если бы я не помнил, я не был бы вправе слушать дальнейшее.

А помнишь ли ты то, что было сказано перед этим?

Что именно?

Мы как-то говорили, что для наилучшего рассмотрения b этих свойств есть другой, более долгий путь и, если пойти по нему, можно достичь полной ясности, но уже и из ранее сказанного можно сделать нужные заключения. Последнее вы признали достаточным, и, таким образом, получились выводы, на мой взгляд, не вполне точные. А удовлетворяют ли они вас, пожалуйста, скажите сами.

Но мне-то,— отвечал Адимант, — они показались вполне доказательными, да и остальным тоже.

Но, дорогой мой, мера в таких вещах, если она с хоть сколько-нибудь отстает от действительности, уже не будет в надлежащей степени доказательной. Ведь не совершенное не может служить мерой чего бы то ни было. Впрочем, некоторым иной раз уже и это кажется достаточным, а дальнейшие поиски излишними.

Такое впечатление создается очень у многих из-за их беспечности.

Но всего менее этому должен поддаваться страж государства и законов.

Конечно.

Значит, мой друг, ему надо идти более долгим путем и не меньше усилий приложить к приобретению знаний, d чем к гимнастическим упражнениям, иначе, как мы

только что говорили, он никогда не достигнет совершен-

285

ства в самом важном и наиболее ему нужном знании.

Да разве не это самое важное и есть что-то важнее справедливости и всего того, что мы разбирали?

Да, есть нечто более важное, и это следует рассматривать не только в общих чертах, как мы делаем теперь: напротив, там нельзя ничего упустить, все должно быть завершенным. Разве не смешно, что в вещах незначительных e прилагают старания, чтобы все вышло как можно точнее и чище, а в самом важном деле будто бы и вовсе не требуется величайшая тщательность!

Идея (эйдос)блага.

— Конечно[, твое замечание ценно]. Но что такое это важнейшее знании и о чем оно, как ты считаешь? Или ты думаешь, тебя отпустят, не задав этого вопроса?

—На это я не слишком рассчитываю; пожалуйста, задавай вопросы и ты. Во всяком случае ты уже не раз об этом слышал, а сейчас ты либо просто не сообразил, либо 505 умышленно хочешь снова мне наделать хлопот своим вмешательством; последнее, думаю я, вероятнее. Ты часто уже слышал: идея блага1 — вот это самое важное знание; через нее становятся пригодными и полезными справедливость и все остальное. Ты и сейчас почти наверное знал, что я именно так скажу и, вдобавок, что идею эту мы недостаточно знаем. А коль скоро не знаем, то без нее, даже если у нас будет наибольшее количество сведений обо всем остальном, уверяю тебя, ничто не послужит нам на пользу: это вроде того, как приобрести себе какую-нибудь вещь, не думая о благе, которое она b принесет. Или ты думаешь, главное дело в том, чтобы приобрести побольше имущества, не думая о том, хорошее ли оно? Может быть, надо понимать все что угодно, а о прекрасном и благом вовсе не помышлять?

Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

Но ведь ты знаешь, что, по мнению большинства, благо состоит в удовольствии, а для людей более тонких — в понимании?18

Конечно.

И знаешь, мой друг, те, кто держится этого взгляда, не в состоянии указать, что представляет собой это понимание, но в конце концов бывают вынуждены сказать, будто оно есть понимание того, что хорошо.

Это просто смешно.

с — Еще бы не смешно, если, упрекая нас в неведении блага, они затем говорят с нами как с ведающими это, называя благом понимание того, что хорошо, как будто

286

нам станет понятно, что они говорят, если они будут часто произносить слово «благо».

Сущая правда.

Что же? Те, кто определяет благо как удовольствие, меньше ли исполнены заблуждений? Разве им не приходится признать, что бывают дурные удовольствия?

И даже очень дурные.

Выходит, думаю я, что они признают, будто благо и зло — одно и то же19. Разве нет?

Именно так. d

Следовательно, ясно, что во всем этом очень много спорного.

Конечно.

Далее. Разве не ясно и это: в качестве справедливого и прекрасного многие выбрали бы то, что кажется им таковым, хотя бы оно и не было им на самом деле, и соответственно действовали бы, приобретали и выражали бы свои мнения; что же касается блага, здесь никто не довольствуется обладанием мнимого, но все ищут подлинного блага, а мнимым всякий пренебрегает.

Безусловно.

К благу стремится любая душа и ради него все совершает; она предчувствует, что есть нечто такое, но е ей трудно и не хватает сил понять, в чем же оно состоит. В этом она не может быть совершенно уверена, как во всем остальном, вот почему она терпит неудачу и в том, что могло бы быть ей на пользу. Неужели мы скажем, что и те лучшие в государстве люди, которым мы готовы 506 все вверить, тоже должны быть в таком помрачении относительно этого важного предмета?

Ни в коем случае.

Я думаю, что справедливость и красота, если не известно, в каком отношении они суть благо, не найдут для себя достойного стража в лице человека, которому это неведомо. Предвижу, что без этого никто и не может их познать.

Ты верно предвидишь.

Между тем государственный строй будет у нас в совершенном порядке только в том случае, если его будет b блюсти страж, в этом сведущий.

Это необходимо. Но ты-то сам, Сократ, считаешь благо знанием или удовольствием? Или чем-то иным, третьим?

Ну что ты за человек! Мне хорошо известно, да и

287

ты прежде хорошо показал, что тебя не могут удовлетворить обычные мнения об этих вещах.

—Мне кажется, Сократ, неправильным, когда чужие взгляды умеют излагать, а свои собственные — нет, с несмотря на долгие занятия в этой области.

Как так? По-твоему, человек вправе говорить о том, чего он не знает, выдавая себя за знающего?

Вовсе не за знающего, но пусть он изложит, что он думает, именно как свои соображения.

Как? Разве ты не замечал, что все мнения, не основанные на знании 20, никуда не годятся? Даже лучшие из них и те слепы. Если у людей бывают какие-то верные мнения, не основанные на понимании, то чем они, по-

твоему, отличаются от слепых, которые правильно идут по дороге?

Ничем.

—Ты предпочитаешь наблюдать безобразное, туманное d и неясное, хотя есть возможность узнать от других то, что и ясно и красиво?

Ради Зевса, Сократ,— воскликнул Главкон,— не отстраняйся, словно ты уже закончил рассуждение.С нас будет достаточно, если ты разберешь вопрос о благе так, как ты рассматривал справедливость, рассудительность и все остальное.

Мне же, дорогой мой, этого тем более будет достаточно. Как бы мне только не сплоховать, а то своим нелепым усердием я вызову смех. Но, мои милые, что такое благо само по себе, это мы пока оставим в стороне,

e потому что, мне кажется, оно выше тех моих мнений, которых можно было достигнуть при нынешнем нашем размахе. А вот о том, что рождается от блага и чрезвычайно на него походит, я охотно поговорил бы, если вам угодно, а если нет, тогда оставим и это.

—Пожалуйста, говори, а о его родителе21 ты нам расскажешь в дальнейшем.

507 — Хотелось бы мне быть в состоянии отдать вам целиком этот мой долг, а не только проценты, как теперь. Но взыщите пока хоть проценты, то есть то, что рождается от самого блага. Однако берегитесь, как бы я нечаянно не провел вас, представив неверный счет.

Мы остережемся по мере сил. Но ты продолжай.

Все же только заручившись вашим согласием и напомнив вам о том, что мы с вами уже говорили раньше да и вообще нередко упоминали.

b — А именно?

288

Мы считаем, что есть много красивых вещей, много благ и так далее, и мы разграничиваем их с помощью определения.

Да, мы так считаем.

А также, что есть прекрасное само по себе, благо само по себе и так далее в отношении всех вещей, хотя мы и признаем, что их много. А что такое каждая вещь, мы уже обозначаем соответственно единой идее, одной для каждой вещи.

Да, это так.

И мы говорим, что те вещи можно видеть, но не мыслить, идеи же, напротив, можно мыслить, но не видеть.

Конечно.

Посредством чего в нас видим мы то, что мы c видим?

Посредством зрения.

И не правда ли, посредством слуха мы слышим все то, что можно слышать, а посредством остальных чувств мы ощущаем все, что поддается ощущению?

Ну и что же?

Обращал ли ты внимание, до какой степени драгоценна эта способность видеть и восприниматься зрением, созданная в наших ощущениях демиургом?

Нет, не особенно.

А ты взгляни на это вот как: чтобы слуху слышать, а звуку звучать, требуется ли еще нечто третье, так, что, когда оно отсутствует, ничто не слышится и d не звучит?

Ничего третьего тут не нужно.

Я думаю, что и для многих остальных ощущений — но не для всех — не требуется ничего подобного. Или ты можешь что-нибудь возразить?

Нет, не могу.

А разве ты не замечал, что это требуется для зрения и для всего того, что можно видеть?

Что ты говоришь?

Какими бы зоркими и восприимчивыми к цвету ни были у человека глаза, ты ведь знаешь, он ничего не увидит и не различит цвета, если будет пользоваться: e своим зрением без наличия чего-то третьего, специально для этого предназначенного.

Что же это, по-твоему, такое?

То, что ты называешь светом.

Ты прав.

' Ю Платон, т. 3 289

—Значит, немаловажным началом связуются друг с другом зрительное ощущение и возможность зрительно 508 восприниматься; их связь ценнее всякой другой, потому что свет драгоценен.

Еще бы ему не быть!

Кого же из небесных богов можешь ты признать владычествующим над ним и чей это свет позволяет нашему зрению всего лучше видеть, а предметам — восприниматься зрением?

Того же бога, что и ты, и все остальные. Ведь ясно, что ты спрашиваешь о Солнце.

А не находится ли зрение по своей природе вот в каком отношении к этому богу...

В каком?

Зрение ни само по себе, ни в том, в чем оно возникает b — мы называем это глазом,— не есть Солнце.

Конечно, нет.

Однако из орудий наших ощущений оно самое солнцеобразное.

Да, самое.

И та способность, которой обладает зрение, уделена ему Солнцем как некое истечение.

Конечно.

Значит, и Солнце не есть зрение. Хотя оно — причина зрения, но само зрение его видит.

Да, это так.

Вот и считай, что я утверждаю это и о том, что порождается благом,— ведь благо произвело его подобным c самому себе: чем будет благо в умопостигаемой области по отношению к уму и умопостигаемому, тем в области зримого будет Солнце по отношению к зрению и зрительно воспринимаемым вещам.

Как это? Разбери мне подробнее.

Ты знаешь, когда напрягаются, чтобы разглядеть предметы, озаренные сумеречным сиянием ночи, а не те, цвет которых предстает в свете дня, зрение притупляется, и человека можно принять чуть ли не за слепого, как

будто его глаза не в порядке.

Действительно, это так.

d — Между тем те же самые глаза отчетливо видят предметы, освещенные Солнцем: это показывает, что зрение в порядке.

И что же?

Считай, что так бывает и с душой: всякий раз, когда она устремляется туда, где сияют истина и бытие,

290

она воспринимает их и познает, что показывает ее разумность. Когда же она уклоняется в область смешения с мраком, возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной мнениям, меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума.

Похоже на это.

Так вот, то, что придает познаваемым e Вещам истинность, а человека наделяет способностью познавать, это ты и считай идеей блага причиной знания и познаваемости истины. Как ни прекрасно и то и другое — познание и истина, но, если идею блага ты будешь считать чем-то еще более прекрасным, ты будешь прав. Как правильно было считать свет и зрение солнцеобразными, но признать их Солнцем было бы неправильно, так и здесь: правильно считать познание и истину имеющими образ блага, но признать что-либо из них самим благом было бы неправильно: благо по его свойствам надо ценить еще больше.

Каким же ты считаешь его несказанно прекрасным, если, по твоим словам, от него зависят и познание, и истина, само же оно превосходит их своей красотой! Но конечно, ты понимаешь под этим не удовольствие?

Не кощунствуй! Лучше вот как рассматривай его образ...

Как? b

Солнце дает всему, что мы видим, не только возможность быть видимым, но и рождение, рост а также питание, хотя само оно не есть становление

Как же иначе?

Считай, что и познаваемые вещи не только могут познаваться лишь благодаря благу, но оно дает им и бытие, и существование, хотя само благо не есть существование, оно — за пределами существования, превышая его достоинством и силой.

Тут Главкон очень забавно воскликнул: с

Аполлон! Как удивительно высоко мы взобрались!

Ты сам виноват,— сказал я,— ты заставляешь меня излагать мое мнение о благе.

И ты ни в коем случае не бросай этого; не говоря уж о другом, разбери снова это сходство с Солнцем — не пропустил ли ты чего.

Ну, там у меня многое пропущено.

Не оставляй в стороне даже мелочей!

10* 291

Думаю, их слишком много; впрочем, насколько это сейчас возможно, постараюсь ничего не пропустить.

Непременно постарайся.

d Мир умопостигаемый и мир видимый.

— Так вот, считай, что есть двое владык, как мы и говорили: один- надо всеми родами и областями умопостигаемого, другой, напротив, надо

всем зримым — не хочу называть это небом, чтобы тебе не казалось, будто я как-то мудрю со словами 22. Усвоил ты эти два вида, зримый и умопостигаемый?

Усвоил.

Для сравнения возьми линию, разделенную на два неравных отрезка. Каждый такой отрезок, то есть область зримого и область умопостигаемого, раздели опять таким же путем, причем область зримого ты раз делишь по признаку большей или меньшей отчетливо сти. e Тогда один из получившихся там отрезков 510 будет содержать образы. Я называю так прежде всего тени, ею затем отражения в воде и в плотных, гладких и глянцевитых предметах — одним словом, все подобное этому.

Понимаю.

В другой раздел, сходный с этим, ты поместишь находящиеся вокруг нас живые существа, все виды растений, а также все то, что изготовляется.

Так я это и размещу.

И разве не согласишься ты признать такое раз деление в отношении подлинности и неподлинности: как то, что мы мним, относится к тому, что мы действительно знаем, так подобное относится к уподобляемому.

b — Я с этим вполне согласен.

Рассмотри в свою очередь и разделение области умопостигаемого — по какому признаку надо будет ее делить.

По какому же?

Беспредпосылочное начало. Разделы умопостигаемого и видимого.

— Один раздел умопостигаемого начало. душа вынуждена искать на основании предпосылок,пользуясь образами из получившихся у нас тогда отрезков и устремляясь поэтому не к началу, а к завершению. Между тем другой раздел душа отыскивает, восходя от предпосылки к началу, такой предпосылки не имеющему. Без образов, какие были в первом случае, но при помощи самих идей пролагает она себе путь 23.

292

То, что ты говоришь, я недостаточно понял.

Тебе легче будет понять, если сперва я скажу с вот что: я думаю, ты знаешь, что те, кто занимается геометрией, счетом и тому подобным, предполагают в любом своем исследовании, будто им известно, что такое

чет и нечет, фигуры, три вида углов и прочее в том же роде. Это они принимают за исходные положения и не считают нужным отдавать в них отчет ни себе, ни другим, словно это всякому и без того ясно. Исходя из этих d положений, они разбирают уже все остальное и последовательно доводят до конца то, что было предметом их рассмотрения.

Это-то я очень хорошо знаю.

Но ведь когда они вдобавок пользуются чертежами и делают отсюда выводы, их мысль обращена не на чертеж, а на те фигуры, подобием которых он служит. Выводы свои они делают только для четырехугольника самого по себе и его диагонали, а не для той диагонали,

которую они начертили. Так и во всем остальном. То же самое относится к произведениям ваяния и живописи: от них может падать тень, и возможны их отражения в е воде, но сами они служат лишь образным выражением

того, что можно видеть не иначе как мысленным взором.511

Ты прав.

Вот об этом виде умопостигаемого я тогда и говорил: душа в своем стремлении к нему бывает вынуждена пользоваться предпосылками и потому не восходит к его началу, так как она не в состоянии выйти за пределы предполагаемого и пользуется лишь образными подобиями, выраженными в низших вещах, особенно в тех, в которых она находит и почитает отчетливое их выражение.

Я понимаю: ты говоришь о том, что изучают b при помощи геометрии и родственных ей приемов.

Пойми также, что вторым разделом умопостигаемого я называю то, чего наш разум достигает с помощью диалектической способности. Свои предположения он не выдает за нечто изначальное, напротив, они для него

только предположения как таковые, то есть некие подступы и устремления к началу всего, которое уже не предположительно. Достигнув его и придерживаясь всего, с чем оно связано, он приходит затем к заключению, вовсе не пользуясь ничем чувственным, но лишь самими с идеями в их взаимном отношении, и его выводы относятся только к ним.

293

Я понимаю, хотя и не в достаточной степени: мне кажется, ты говоришь о сложных вещах. Однако ты хочешь установить, что бытие и все умопостигаемое при помощи диалектики можно созерцать яснее, чем то, что рассматривается с помощью только так называемых

наук, которые исходят из предположений. Правда, и такие исследователи бывают вынуждены созерцать область умопостигаемого при помощи рассудка, а не посредством d ощущений, но поскольку они рассматривают ее на основании своих предположений, не восходя к первоначалу, то, по-твоему, они и не могут постигнуть ее умом, хотя она вполне умопостигаема, если постичь ее первоначало. Рассудком же ты называешь, по-моему, ту способность, которая встречается у занимающихся геометрией и им подобных. Однако это еще не ум, так как рассудок занимает промежуточное положение между мнением и умом 24.

Ты выказал полнейшее понимание. С указанными четырьмя отрезками соотнеси мне те четыре состояния, что возникают в душе: на высшей ступени — разум, e на второй — рассудок, третье место удели вере, а последнее — уподоблению 25, и расположи их соответственно, считая, что, насколько то или иное состояние причастно истине, столько же в нем и достоверности.

Понимаю. Я согласен и расположу их так, как ты говоришь.

294

КНИГА СЕДЬМАЯ

Символ пещеры.

— После этого,— сказал я,— ты можешь уподобить 514 нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... Представь, что люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову b они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь, невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

Это я себе представляю,— сказал Главкон.

Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что с она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из 515 камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих

разговаривают, другие молчат.

Странный ты рисуешь образ и странных узников!

Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно? b

А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними?

То есть?

Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

Непременно так.

295

Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?

Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

е — Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

Это совершенно неизбежно.

Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное. Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх — в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты d думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд? Да еще если станут указывать на ту или иную проходящую перед ним вещь и заставят отвечать на вопрос, что это такое? Не считаешь ли ты, что это крайне его затруднит и он подумает, будто гораздо больше правды в том, что он видел раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

—Конечно, он так подумает.

e — А если заставить его смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза и не отвернется он поспешно к тому, что он в силах видеть, считая, что это действительно достовернее тех вещей, которые ему показывают?

Да, это так.

Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на

516 свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему теперь говорят.

Да, так сразу он этого бы не смог.

Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху. Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем — на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом — на

296

самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет, b

Несомненно.

И наконец, думаю я, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце, находящееся в его собственной области, и усматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивого отражени

в воде или в других ему чуждых средах.

Конечно, ему это станет доступно.

И тогда уж он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, и что оно ведает всем в видимом пространстве, и оно же каким-то образом есть причина всего того, что этот человек и другие узники c видели раньше в пещере.

Ясно, что он придет к такому выводу после тех наблюдений.

Так как же? Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве не пожалеет своих друзей?

И даже очень.

А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг другу, награждая того, кто отличался наиболее острым зрением при наблюдении текущих мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, что после, а что и одновременно, d и на этом основании предсказывал грядущее, то, как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен? Или он испытывал бы

то, о чем говорит Гомер, то есть сильнейшим образом

желал бы

...как поденщик, работая в поле, Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный '

и скорее терпеть что угодно, только бы не разделять представлений узников и не жить так, как они?

Я-то думаю, он предпочтет вытерпеть все что е угодно, чем жить так.

Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?

297

- Конечно.

- А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней?

517 Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут -а на это потребовалось бы немалое время,— разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

- Непременно убили бы.

- Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление b следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине,— это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль — коль скоро ты стремишься ее узнать,— а уж богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в с том, что познаваемо, идея блага — это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она — причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама — владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

- Я согласен с тобой, насколько мне это доступно.

- Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремят-

d ся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине.

- Да, естественно.

Созерцание божественных вещей (справедливости самой по себе) и вещей человеческих

— Что же? А удивительно разве, по-твоему, если кто-нибудь, перейдя от божественных созерцаний к человеческому убожеству, выглядит неважно и кажется крайне смешным?

Зрение еще не привыкло, а между тем, прежде чем он привыкнет к окружающему мраку, его заставляют выступать на суде или еще где-нибудь и

298

сражаться по поводу теней справедливости или изображений, отбрасывающих эти тени, так что приходится спорить о них в том духе, как это воспринимают люди, е никогда не видавшие самое справедливость.

- Да, в этом нет ничего удивительного.

- Всякий, кто соображает, вспомнил бы, что есть 518 два рода нарушения зрения, то есть [оно нарушается] по двум причинам: либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты — на свет. То же самое происходит и с душой; это можно понять, видя, как иногда душа находится в замешательстве и не способна что-либо разглядеть. Вместо того чтобы бессмысленно смеяться, лучше понаблюдать, пришла ли эта душа из более светлой жизни и потому с непривычки омрачилась, или же, наоборот, перейдя от полного невежества к светлой жизни, она ослеплена ярким сиянием: такое ее состоя- b ние и такую жизнь можно счесть блаженством, той же, первой, посочувствовать2. Если же при взгляде на нее кого-то все-таки разбирает смех, пусть он меньше смеется над ней, чем над той, что явилась сверху, из света.

- Ты очень правильно говоришь.

- Раз это верно, вот как должны мы думать об этих душах: просвещенность — это совсем не то, что утверждают о ней некоторые лица, заявляющие, будто в душе у человека нет знания и они его туда вкладывают, с вроде того как вложили бы в слепые глаза зрение.

- Верно, они так утверждают.

- А это наше рассуждение показывает, что у каждого в душе есть такая способность; есть у души и орудие, помогающее каждому обучиться. Но как глазу невозможно повернуться от мрака к свету иначе чем вместе со всем телом, так же нужно отвратиться всей душой ото всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем, и есть благо. Не правда ли? d

- Да.

Искусство обращения человека к созерцанию идей (эйдосов)

-Как раз здесь и могло бы проявиться искусство обращения: каким образом всего легче и действеннее можно обратить человека. Это вовсе не значит вложить в него способность видеть — она у него уже имеется, но неверно направлена, и он смотрит не туда, куда надо. Вот здесь-то и надо приложить силы.

299

- Видимо, так.

- Некоторые положительные свойства, относимые к душе, очень близки, пожалуй, к таким же свойствам

е тела; в самом деле, у человека сперва их может и не быть, они развиваются позднее путем упражнения и входят в привычку. Но способность понимания, как видно, гораздо более божественного происхождения; она никогда не теряет своей силы, но в зависимости от направленности бывает то полезной и пригодной, то непригодной 519 и даже вредной. Разве ты не замечал у тех, кого называют хотя и дурными людьми, но умными, как проницательна их душонка и как они насквозь видят то, что им надо? Значит, зрение у них неплохое, но оно вынуждено служить их порочности, и, чем острее они видят, тем больше совершают зла.

- Конечно, я это замечал.

- Однако если сразу же, еще в детстве, пресечь природные наклонности такой натуры, которые, словно

b свинцовые грузила, влекут ее к обжорству и различным другим наслаждениям и направляют взор души вниз, то, освободившись от всего этого, душа обратилась бы к истине, и те же самые люди стали бы различать там все так же остро, как теперь в том, на что направлен их взор.

- Это естественно.

Роль этого искусства в управлении государством

- Что же? А разве естественно и неизбежно не вытекает из сказанного раньше следующее: для управления государством не годятся как люди с непросвещенные и не сведущие в

истине, так и те, кому всю жизнь предоставлено заниматься самоусовершенствованием,— первые потому, что в их жизни нет единой цели, стремясь к которой они должны были бы действовать, что бы они ни совершали в частной или общественной жизни, а вторые потому, что по доброй воле они не станут действовать, полагая, что уже при жизни переселились на Острова блаженных 3.

- Это верно.

- Раз мы — основатели государства, нашим делом будет заставлять лучшие натуры учиться тому познанию, которое мы раньше назвали самым высоким, то есть умению видеть благо и совершать к нему восхожде-

d ние; но когда, высоко поднявшись, они в .достаточной мере его узрят, мы не позволим им того, что в наше время им разрешается.

300

- Что ты имеешь в виду?

- Мы не позволим им оставаться там, на вершине, из нежелания спуститься снова к тем узникам 4, и, худо ли бедно ли, они должны будут разделить с ними труды их и почести.

- Выходит, мы будем несправедливы к этим выдающимся людям и из-за нас они будут жить хуже, чем могли бы.

- Ты опять забыл, мой друг, что закон ставит е своей целью не благоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всего государства. То убеждением, то силой обеспечивает он сплоченность всех граждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны в той мере, в какой они вообще могут быть полезны для 520 всего общества. Выдающихся людей он включает в государство не для того, чтобы предоставить им возможность уклоняться куда кто хочет, но чтобы самому пользоваться ими для укрепления государства.

- Правда, я позабыл об этом.

- Заметь, Главкон, что мы не будем несправедливы к тем, кто становится у нас философами, напротив, мы предъявим к ним лишь справедливое требование, заставляя их заботиться о других и стоять на страже их интересов. Мы скажем им так: «Во всех других государствах b люди, обратившиеся к философии, вправе не принимать участия в государственных делах, потому что люди сделались такими сами собой, вопреки государственному строю, а то, что вырастает само собой, никому не обязано своим питанием и не должно стремиться возместить расходы. А вас родили мы для вас же самих и для остальных граждан, подобно тому как у пчел среди их роя бывают вожди и цари. Вы воспитаны лучше и совершеннее, чем те философы, и более их способны заниматься и тем

и другим. Поэтому вы должны, каждый в свой черед, с спускаться в обитель прочих людей и привыкать созерцать темные стороны жизни. Привыкнув, вы в тысячу раз лучше, чем живущие там, разглядите и распознаете, что представляет собой каждая тень и образ чего она есть, так как вы уже раньше лицезрели правду относительно всего прекрасного, справедливого и доброго. Тогда государство будет у нас с вами устроено уже наяву, а не во сне, как это происходит сейчас в большинстве государств, где идут междоусобные войны и призрачные сражения за власть,— будто это какое-то великое благо. d По правде же дело обстоит вот как: где всего менее стре-

301

мятся к власти те, кому предстоит править, там государство управляется лучше всего и распри отсутствуют полностью; совсем иначе бывает в государстве, где правящие настроены противоположным образом.

- Безусловно.

- А ты не думаешь, что наши питомцы, слыша это выйдут из нашего повиновения и не пожелают трудиться, каждый в свой черед, вместе с гражданами, а предпочтут все время пребывать друг с другом в области чистого [бытия] ? 5

е - Этого не может быть, потому что мы обращаемся к людям справедливым с нашим справедливым требованием. Но во всяком случае каждый из них пойдет управлять только потому, что это необходимо, — в полную противоположность современным правителям в любом государстве.

Так уж обстоит дело, дорогой мой. Если ты най-521 дешь для тех, кому предстоит править, лучший образ жизни, чем обладание властью, тогда у тебя может осуществиться государство с хорошим государственным строем. Ведь только в таком государстве будут править те, кто на самом деле богат — не золотом, а тем, чем должен быть богат счастливый: добродетельной и разумной жизнью. Если же бедные и неимущие добиваются доступа к общественным благам, рассчитывая урвать себе оттуда кусок, тогда не быть добру: власть становится чем-то таким, что можно оспаривать, и подобного рода домашняя, внутренняя война губит и участвующих в ней, и остальных граждан.

- Совершенно верно.

b - А можешь ты назвать какой-нибудь еще образ

жизни, выражающий презрение к государственным должностям, кроме того, что посвящен истинной философии?

- Клянусь Зевсом, нет.

- Однако не следует, чтобы к власти приходили те, кто прямо-таки в нее влюблен. А то с ними будут сражаться соперники в этой любви.

- Несомненно.

- Кого же иного заставишь ты встать на страже государства, как не тех, кто вполне сведущ в деле наилучшего государственного правления, а вместе с тем имеет и другие достоинства и ведет жизнь более добродетельную, чем государственные деятели?

- Никого.

302

- Хочешь, рассмотрим, каким образом получаются с такие люди и с помощью чего можно вывести их наверх, к свету, подобно тому, как, по преданию, некоторые поднялись из Аида к богам?

- Очень хочу!

- Но ведь это не то же самое, что перевернуть черепок 6; тут надо душу повернуть от некоего сумеречного дня к истинному дню бытия; такое восхождение мы,

верно, назовем стремлением к мудрости.

- Конечно.

- Не следует ли нам рассмотреть, какого рода познание способствует этому? d

- Да, это надо сделать.

Разделы наук, направленные на познание чистого быти

- Так какое же познание, Главкон, могло бы увлечь душу от становления к бытию? Но чуть только я задал этот вопрос, мне вот что пришло на ум: разве мы не говорили, что [будущие философы] непременно должны в свои юные годы основательно знакомиться с военным делом?

- Говорили.

- Значит, то познание, которое мы ищем, должно дополняться еще и этим.

- То есть чем?

- Оно не должно быть бесполезным для воинов.

- Конечно, не должно, если только это возможно.

- Как мы уже говорили раньше, их воспитанию служат у нас гимнастические упражнения и мусическое е искусство.

- Да, это у нас уже было.

- Между тем гимнастика направлена на то, что может как возникать, так и исчезать,— ведь от нее зависит, прибавляется ли или убавляется крепость тела.

- Понятно.

- А ведь это совсем не то, искомое, познание.

- Нет, не то. 522

- Но быть может, таково мусическое искусство, которое мы разобрали раньше?

- Но именно оно, если ты помнишь,— сказал Главной,— служило как бы противовесом гимнастике, ведь оно воспитывает нравы стражей: гармония делает их уравновешенными, хоть и не сообщает им знания, а ритм сообщает их действиям последовательность. В речах их также оказываются родственные этим свойства мусического искусства, будь то в произведениях вымышленных

303

или более близких к правде. Но познания, ведущего b тому благу, которое ты теперь ищешь, в мусическом искусстве нет вовсе.

- Как это удачно ты мне напомнил: действительно ничего такого в нем нет, как мы говорили. Но, милый Главков, в чем могло бы оно содержаться? Ведь все искусства оказались грубоватыми.

- Конечно. Какое же еще остается познание, если отпадают и мусическое искусство, и гимнастика, и все остальные искусства?

- Погоди-ка. Если, кроме них, мы уже ничем не располагаем, давай возьмем то, что распространяется на них всех.

- Что же это такое?

с - Да то общее, чем пользуется любое искусство, а также рассудок и знания, то, что каждый человек должен узнать прежде всего.

- Что же это?

Счет и число как один из разделов познания чистого быти

- Да пустяк: надо различать, что такое один, два и три. В общем я называю это числом и счетом. Разве не так обстоит дело, что любое искусство и знание вынуждено приобщаться к нему?

- Да, именно так.

- А военное дело?

- И для него это совершенно неизбежно.

d - Презабавным же полководцем выставляет Агамемнона Паламед в трагедиях! Обратил ли ты внимание, что Паламед — изобретатель чисел — говорит там про себя, что это именно он распределил по отрядам войско под Илионом, произвел подсчет кораблей и всего прочего, как будто до того они не были сосчитаны? Видно, Агамемнон не знал даже, сколько у него самого ног, раз он не умел считать! 7 Каким уж там полководцем может он быть, по-твоему?

- Нелепым, если только это действительно было так.

е - Признаем ли мы необходимой для полководца эту науку, то есть чтобы он умел вычислять и считать?

- Это крайне необходимо, если он хочет хоть что-нибудь понимать в воинском деле, более того, если он вообще хочет быть человеком.

- Но замечаешь ли ты в этой науке то же, что и я?

304

- А именно?

- По своей природе она относится, пожалуй, 523 к тому, что ведет человека к размышлению, то есть к тому, что мы с тобой ищем, но только никто не пользуется ею действительно как наукой, увлекающей нас к бытию.

- Что ты имеешь в виду?

- Попытаюсь объяснить свою мысль. Но как я для самого себя устанавливаю различие между тем, что ведет нас к предмету нашего обсуждения, а что нет, это ты посмотри вместе со мной, говоря прямо, с чем ты согласен, а с чем нет, чтобы мы могли таким образом яснее разглядеть, верны ли мои догадки.

- Так указывай же мне путь.

- Я указываю, а ты смотри. Кое-что в наших восприятиях не побуждает наше мышление к дальнейшему b исследованию, потому что достаточно определяется самим ощущением; но кое-что решительно требует такого исследования, поскольку ощущение не дает ничего надежного.

- Ясно, что ты говоришь о предметах, видных издалека, как бы в смутной дымке.

- Не очень-то ты схватил мою мысль!

- Но о чем же ты говоришь?

- Не побуждает к исследованию то, что не вызывает одновременно противоположного ощущения, а то, что с вызывает такое ощущение, я считаю побуждающим к исследованию, поскольку ощущение обнаруживает одно нисколько не больше, чем другое, ему противоположное, все равно, относится ли это ощущение к предметам, находящимся вблизи или к далеким. Ты поймешь это яснее на следующем примере: вот, скажем, три пальца — мизинец, безымянный и средний...

- Ну да.

- Считай, что я говорю о них как о предметах, рассматриваемых вблизи, но обрати здесь внимание вот на что...

- На что же?

- Каждый из них одинаково является пальцем – в этом отношении между ними нет никакой разницы, d все равно, находится ли он с краю или посредине, белый ли он или черный, толстый или тонкий и так далее. Во всем этом душа большинства людей не бывает вынуждена обращаться к мышлению с вопросом: «А что это, собственно, такое — палец?», потому что зрение никогда

305

не показывало ей, что палец одновременно есть и нечто противоположное пальцу.

- Конечно, не показывало.

- Так что здесь это, естественно, не побуждает к е размышлению и не вызывает его.

- Естественно.

- Далее. А большую или меньшую величину пальцев разве можно в достаточной мере определить на глаз и разве для зрения не безразлично, какой палец находится посредине, а какой с краю? А на ощупь можно ли в точности определить, толстый ли палец, тонкий ли, мягкий или жесткий? Да и остальные ощущения разве не 524 слабо обнаруживают все это? С каждым из них не так ли бывает: ощущение, назначенное определять жесткость, вынуждено приняться и за определение мягкости и потому извещает душу, что одна и та же вещь ощущается им и как жесткая, и как мягкая.

- Да, так бывает.

- В подобных случаях душа в свою очередь недоумевает, что обозначено этим ощущением как жесткое, когда та же самая вещь названа им мягкой. То же самое и при ощущении легкого и тяжелого: душа не понимает, легкая это вещь или тяжелая, если восприятие обозначает тяжелое как легкое, а легкое как тяжелое.

b - Такие сообщения странны для души и нуждаются в рассмотрении.

Рассуждение и размышление как путь познания человеческого быти

- Естественно, что при таких обстоятельствах душа привлекает себе на помощь рассуждение и размышление и прежде всего пытается разобраться, об одном ли предмете или о двух разных предметах сообщает ей в том или ином случае ощущение.

- Как же иначе?

- И если выяснится, что это два предмета, то каждый из них окажется и иным, и одним и тем же.

- Да.

- Если каждый из них один, а вместе их два, то эти два будут в мышлении разделены, ибо, если два с не разделены, они мыслятся уже не как два, а как одно.

- Верно.

- Ведь зрение, утверждаем мы, воспринимает большое и малое не раздельно, а как нечто слитное, не правда ли?

306

- Да.

- Для выяснения этого мышление в свою очередь вынуждено рассмотреть большое и малое, но не в их слитности, а в их раздельности: тут полная противоположность зрению.

- Это верно.

- Так вот, не из-за этого ли и возникает у нас прежде всего вопрос: что же это, собственно, такое — большое и малое?

- Именно из-за этого.

- И таким образом, одно мы называем умопостигаемым, а другое — зримым.

- Совершенно верно. d

- Так вот как раз это я и пытался теперь сказать: кое-что побуждает рассудок к деятельности, а кое-что - нет. То, что воздействует на ощущения одновременно со своей противоположностью, я определил как побуждающее, а что таким образом не воздействует, то и не будит мысль.

- Теперь я уже понял, и мне тоже кажется, что это так.

- Далее. К какому из этих двух разрядов относятся единица и число?

- Не соображу.

- А ты сделай вывод из сказанного ранее. Если нечто единичное достаточно хорошо постигается само по себе, будь то зрением, будь то каким-либо иным чувством, то не возникает стремления выяснить его сущность, е как я это показал на примере с пальцем. Если же в нем постоянно обнаруживается и какая-то противоположность, так что оно оказывается единицей не более чем ее противоположностью, тогда требуется уже какое-либо суждение; в этом случае душа вынуждена недоумевать, искать, будоражить в самой себе мысль и задавать себе вопрос: что же это такое — единица сама по себе? Таким-то образом познание этой единицы вело бы и побуж- 525 дало к созерцанию бытия 8.

Созерцание торжественного

- Но конечно,— сказал Главкон,— не меньше это наблюдается и в том случае, когда мы созерцаем тождественное: одно и то же мы видим и как единое, и как бесконечное множество.

- Раз так бывает с единицей, не то же ли самое и со всяким числом вообще? — спросил я.

- Как же иначе?

307