Часть 2.

О ДОБРОДЕТЕЛИ

Сократ и его друг

С о к р а т. Изучима ли добродетель? Или же не изу- 376

чима, но мужи бывают доблестными от природы либо по какой-то иной причине?

Д р у г. Пока я не могу ответить тебе, мой Сократ, b

С о к р а т. Но давай так рассмотрим этот вопрос: скажи мне, если бы кто захотел обрести ту добродетель, которой обладают хорошие повара, каким образом он ее обретет?

Д р у г. Ясно, что обучаясь у хороших поваров.

С о к р а т. Ну а если кто пожелает стать хорошим врачом, к кому должен он обратиться, чтобы этого достичь?

Д р у г. Ясно, что он пойдет к хорошим врачам.

С о к р а т. А если он вздумает стать добродетельным в том, чем сильны искусные плотники?

Д р у г. Он пойдет к мастерам плотничьего искус- e

ства.

С о к р а т. А вот если он пожелает обрести ту добродетель, коей обладают доблестные "и мудрые мужи, куда надо идти, чтобы ей обучиться?

Д р у г. Полагаю, что за этим — если подобная добродетель изучима — надо идти к доблестным мужам; куда же еще?

С о к р а т. Тогда скажи, кого мы считаем доблестными, чтобы мы могли исследовать, они ли делают людей Добродетельными.

Д р у г. Доблестными среди нас были Фукидид, Фемистокл, Аристид и Перикл 1.

С о к р а т. И каждого из них мы можем назвать учителем?

Д р у г. Нет, не можем: об этом мы ничего не знаем, d

С о к р а т. Ну а можем мы назвать какого-либо уче-

353

ника — из чужеземцев или наших сограждан, из свободных или рабов,— у которого был бы случай стать хорошим и мудрым благодаря общению с этими людьми?

Д р у г. И об этом нет никаких сведений.

С о к р а т. Но неужто им было жалко поделиться своей добродетелью с другими?

Д р у г. Возможно.

С о к р а т. Разве что по той причине, чтобы не иметь соперников по искусству, подобно тому как, бывает, ревнуют к таким соперникам повара, врачи и плотники? Ведь им невыгодно, чтобы появилось много других мастеров в их искусстве, и неинтересно жить среди многих других, им подобных. По-видимому, значит, и добродетельным мужам невыгодно жить среди похожих на них людей?

Д р у г. Быть может.

С о к р а т. Но сами-то ведь они добрые и справедливые люди?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Ну а может ли кому-то быть выгодным жить не среди хороших людей, но среди плохих?

Д р у г. Не знаю, что и сказать.

С о к р а т. Возможно, ты не в состоянии сказать и того, не является ли задачей хороших людей вредить, а плохих — приносить пользу, или дело обстоит прямо противоположным образом?

377 Д р у г. Прямо противоположным.

С о к р а т. Значит, хорошие люди приносят пользу, а дурные вредят?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Но существует ли человек, предпочитающий вредить, а не приносить пользу?

Д р у г. Вряд ли.

С о к р а т. Значит, никто не предпочитает жизнь среди плохих людей жизни среди хороших.

Д р у г. Это так.

С о к р а т. И следовательно, никто из хороших людей не завидует другому настолько, чтобы не помочь ему стать подобным себе в добродетели.

Д р у г. Это очевидно из нашего рассуждения.

С о к р а т. Ты знаешь, что Фемистокл имел сына по имени Клеофант?

Д р у г. Да, слыхал.

С о к р а т. Так не ясно ли, что он не мог мешать сво-

b ему сыну стать по возможности лучшим человеком, —

354

он, который не завидовал никому другому, коль скоро был добродетелен? А ведь он был, как мы сказали.

Д р у г. Да.

С о к р а т. Итак, знаешь ли ты, что Фемистокл обучил своего сына искусной верховой езде? Тот вскакивал на коня во весь рост и, так же стоя во весь рост на коне, метал дротик и выкидывал множество иных удивительных штук. И еще всяким другим вещам он его научил и сделал в этом искусным — во всем том, для чего раздобывал хороших учителей. Разве ты не слышал об этом от старших?

Д р у г. Да, слышал.

С о к р а т. Значит, никто не мог бы упрекнуть его c

сына в том, что у него дурные задатки?

Д р у г. Это было бы несправедливо, принимая во внимание то, что ты говоришь.

С о к р а т. Ну а дальше? Слыхивал ли ты от кого-нибудь — старого или молодого,— что Клеофант 2, сын Фемистокла, был добродетельным и мудрым мужем, поскольку и отец его был премудр?

Д р у г. Нет, не случалось слышать.

С о к р а т. Неужели же мы должны думать, что Фемистокл хотел обучить своего сына, но не желал усовершенствовать его в той премудрости, в какой сам был искушен, больше, чем любого из своих соседей, — если только добродетели можно обучиться? d

Д р у г. Это невероятно.

С о к р а т. Вот тебе один из учителей добродетели, которых ты перечислил. Посмотри же, каков и другой, Аристид, воспитавший Лисимаха3 и обучивший его наилучшим среди афинян образом всему тому, для чего он добыл учителей, но не сделавший его добродетельнее ни единого из мужей: мы ведь оба с тобой его знаем и с ним общаемся.

Д р у г. Да.

С о к р а т. Тебе ведь известно, что и Перикл воспитал своих сыновей Парала и Ксантиппа 4 — мне кажется, ты был даже влюблен в одного из них. Он сделал их, e

как ты знаешь, наездниками, не худшими, чем любой из афинян, и обучил их музыке и всем прочим видам состязаний, да и чему только ни научил из предметов, преподаваемых с помощью искусства, причем во всем этом они никому не уступали. Но, выходит, он не пожелал сделать их доблестными мужами?

Д р у г. Однако, мой Сократ, быть может, они ими

355

и стали бы, если бы не ушли молодыми из жизни.

С о к р а т. Естественно, что ты заступаешься за своего любимца, однако Перикл, если бы добродетель была изучима и он мог бы их сделать доблестными, гораздо раньше обучил бы их своей добродетели, чем музыке

378 и состязаниям. Но оказалось, что добродетели, по-видимому, нельзя научить. Ведь Фукидид тоже воспитал двоих сыновей, Мелесия и Стефана 5, о которых не скажешь того, что ты заметил относительно сыновей Перикла: ты знаешь сам, что один из них дожил до глубокой старости и другой прожил долгую жизнь. И, несомненно, им обоим отец также дал хорошее воспитание; между прочим, они лучше других афинян были обучены борьбе: ведь одного из них он отдал в обучение Ксанфию, а другого — Евдору 6, последние же оба слыли лучшими борцами своего времени.

Д р у г. Да, я это знаю.

b С о к р а т. Так разве не ясно, что он обучил обоих своих сыновей тому, что стоило больших затрат, а вот тому, на что вовсе не надо было тратиться — мужской доблести, он их не научил (коль скоро, конечно, можно было ей обучиться)?

Д р у г. Это очевидно.

С о к р а т. Что ж, может быть, Фукидид был никчемным человеком, и не было у него многочисленных друзей среди афинян, а также союзников? Ведь у него был большой дом, и он обладал огромным влиянием в Афинах и среди прочих эллинов, так что если бы добродетель

c была изучима, он бы уж нашел тех, кто пожелал бы сделать его сыновей доблестными людьми, среди соотечественников или же чужеземцев, раз уж у него самого из-за государственных забот не хватало досуга; но, мой друг, добродетель оказалась, по-видимому, неизучимой.

Д р у г. Быть может, и так.

С о к р а т. Ну а если она действительно не изучима и люди рождаются хорошими по природе? Быть может, мы обнаружим это, если рассмотрим вопрос следующим образом: скажи-ка, бывают у нас кони, добрые от природы?

Д р у г. Да, бывают.

С о к р а т. Так разве не бывает и каких-то людей, владеющих искусством распознавать добрую природу

d коней и по приспособленности их тела к бегу и по их нраву, а именно какие из них горячи, а какие спокойны?

Д р у г. Да, такие люди есть.

356

С о к р а т. Но что же это за искусство? И как оно называется?

Д р у г. Это искусство верховой езды.

С о к р а т. Значит, и в отношении собак существует подобное же искусство, с помощью которого можно отличить добрую породу собак от негодной?

Д р у г. Да, существует.

С о к р а т. И какое это искусство?

Д р у г. Охотничье.

С о к р а т. Но ведь и для золота и серебра есть у нас знатоки, кои, только взглянув, оценивают их по досто- е

инству?

Д р у г. Да, такие оценщики есть.

С о к р а т. И как ты их именуешь?

Д р у г. Пробирщиками.

С о к р а т. Но ведь и учителя гимнастики на взгляд определяют природу человеческих тел — какие из них крепки, а какие годятся не для всякой нагрузки, и какие тела более молодых и более взрослых людей можно вытренировать до надлежащего состояния, поскольку есть большая надежда, что в будущем они станут хорошо выполнять задания, связанные с крепостью тела.

Д р у г. Да, это так.

С о к р а т. Но разве для государства более важны добрые кони и псы и все им подобное, чем добрые мужи?

Д р у г. Нет, более важны добрые мужи. 379

С о к р а т. Что же, ты полагаешь, если существуют добрые натуры, которым свойственна человеческая добродетель, люди не должны пускать в ход всевозможные ухищрения, чтобы их распознать?

Д р у г. Вероятно, должны.

С о к р а т. Ну а можешь ты назвать какое-либо искусство, предназначенное для распознавания достойных человеческих натур?

Д р у г. Нет, не могу.

С о к р а т. А между тем подобному искусству и его мастерам не было бы цены!

Ведь они бы нам указывали, кто из юношей еще с детского возраста обещает стать доблестным, и мы, взяв тех на свое попечение, оберегали бы их в акрополе всем обществом, подобно день- b

гам, и пуще глаза следили бы, чтобы никто из них не потерпел ущерба ни в бою, ни в какой-то иной опасности, но чтобы они были предназначены служить спасителями и благодетелями города, когда достигнут необходимого возраста. Однако доблесть, по-видимому, не

357

бывает присуща людям ни от природы, ни от науки.

Д р у г. Но, мой Сократ, откуда же появляются доб-

с лестные мужи, если не от природы и не от науки? Какой может существовать иной способ их появления?

С о к р а т. Я полагаю, вопрос твой нелегок, но догадываюсь, что это преимущественно божественный дар, и доблестные мужи появляются так, как появляются божественные прорицатели и вещие люди: ведь они бывают такими не по природе и не от науки, но от божественного наития. Точно так же и доблестные мужи всякий раз предсказывают городу, что должно произойти

d и свершиться, по божественному наитию, причем делают это гораздо лучше и яснее, чем прорицатели. Ведь и женщины говорят, что такой человек несет на себе печать божества, и лакедемоняне, когда кого-либо торжественно восхваляют, говорят, что это — божественный муж. Также и Гомер во многих местах пользуется этим оборотом, да и другие поэты 7. Когда бог желает, чтобы город благоденствовал, он создает доблестных мужей; когда же он хочет погубить какой-либо город, он их в нем истребляет. Итак, похоже, что добродетели не обучаются и не получают ее от природы, но она бывает присуща тем, кто ею владеет, по божественному уделу 8.

О СПРАВЕДЛИВОСТИ

Сократ и его друг

С о к р а т. Можешь ты нам сказать, что такое спра- 372

ведливость? Или ты считаешь этот предмет недостойным обсуждения?

Д р у г. Нет, я считаю его даже очень достойным.

С о к р а т. Так что же это такое?

Д р у г. Но чем же еще это может быть, как не тем, что считается справедливым?

С о к р а т. Нет, не отвечай мне так; ведь если бы ты меня спросил, что такое глаз, я бы сказал тебе: это то, чем мы смотрим; и если бы ты попросил тебе это доказать, я бы доказал. А если ты спросишь меня, что мы называем душою, я ответил бы: мы называем этим именем то, чем мы познаём. Опять-таки, если ты спросишь, что такое голос, я отвечу тебе: это то, с помощью чего мы беседуем. И точно так же ты скажи в отношении справедливого: для чего мы его используем? Отвечай примерно в том же духе, как я сейчас спрашивал.

Д р у г. Но я не очень-то в силах тебе так ответить.

С о к р а т. Что ж, если ты не можешь ответить таким образом, быть может, мой вопрос прозвучит легче вот как: скажи, каким образом различаем мы большее и меньшее? Не с помощью ли измерительной линейки?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Ну а какое искусство пользуется этой линейкой? Не измерительное ли?

Д р у г. Да, измерительное. 373

С о к р а т. А как мы различаем легкое и тяжелое? Не с помощью ли весов?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Ну а какое искусство пользуется весами? Не искусство ли взвешивания?

Д р у г. Несомненно, оно.

359

С о к р а т. Так скажи же, с помощью какого инструмента различаем мы справедливое и несправедливое, а также прежде всего с помощью какого искусства, когда мы пользуемся этим инструментом? Разве и теперь тебе не ясен вопрос?

Д р у г. Нет, не ясен.

С о к р а т. Но опять-таки: когда мы спорим относительно большего и меньшего, кто разрешает наш спор? Разве не измерители?

Д р у г. Да, они.

С о к р а т. А когда спор идет о многочисленном и ма-

b лочисленном, кто бывает судьями? Разве не мастера счета?

Д р у г. Как же иначе?

С о к р а т. Ну, вот. А когда мы спорим друг с другом о справедливых и несправедливых вещах, к кому мы обращаемся и кто всякий раз решает наш спор? Скажи.

Д р у г. Ты разумеешь судей, Сократ?

С о к р а т. Это хорошо сказано. Давай же, попробуй ответить и следующее: с помощью каких действий решают измерители вопрос о большом и малом? Не путем ли измерения?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Ну а как же насчет многочисленного и малочисленного? Не путем ли счета решается этот вопрос?

Д р у г. Да.

с С о к р а т. А как решается вопрос о справедливом и несправедливом? Ответь.

Д р у г. Я не могу.

С о к р а т. Скажи, что с помощью речей.

Д р у г. Это верно.

С о к р а т. Значит, когда судьи решают наш спор о справедливом и несправедливом, они это делают с помощью речей?

Д р у г. Да.

С о к р а т. А измерители решают вопрос о большом и малом с помощью измерения? Ведь это определяется измерительной линейкой.

Д р у г. Да, так.

С о к р а т. И опять-таки искусные весовщики решают вопрос о легком и тяжелом путем взвешивания. Ведь это, как мы сказали, определяют весы.

Д р у г. Да, мы так сказали.

360

С о к р а т. Далее, мастера счета решают вопрос о многочисленном и малочисленном, считая: ведь у нас выш- d

ло, что их инструмент — число.

Д р у г. Правильно.

С о к р а т. А относительно справедливого и несправедливого мы недавно согласились, что судьи решают этот наш спор с помощью речей: ведь их инструмент — слово.

Д р у г. Ты хорошо говоришь, мой Сократ.

С о к р а т. Потому что говорю правду. Итак, по-видимому, слово — тот инструмент, с помощью которого справедливое отделяется от несправедливого.

Д р у г. Да, очевидно.

С о к р а т. Но что же такое при этом справедливое и несправедливое? Представь, кто-то спросил бы нас: поскольку измерительная линейка, измерительное искусство и измеритель решают вопрос о большем и мень- e

шем, чем являются большее и меньшее? Мы ответили бы ему, что большее — это превосходящее, меньшее же — то, что превзойдено большим. Далее, поскольку тяжелое и легкое определяются с помощью весов, искусства взвешивания и весовщика, чем являются тяжелое и легкое? Мы ответили бы ему, что чаша весов, опускающаяся книзу, несет на себе большую тяжесть, более же легкое поднимается вверх. Точно таким же образом, если бы кто спросил нас: поскольку спор о справедливом и несправедливом решают слово, судебное искусство и судья, чем же являются справедливое и несправедливое? Что мы ему ответим? Или мы пока еще не можем ответить?

Д р у г. Не можем.

С о к р а т. А как ты думаешь: это вот несправедливое — добровольное свойство людей или невольное? 374

Я имею в виду следующее: люди чинят несправедливость добровольно или невольно?

Д р у г. Полагаю, Сократ, что добровольно — в силу своей негодности.

С о к р а т. Значит, ты считаешь, что люди бывают дурными и несправедливыми по собственной воле?

Д р у г. Да, я так считаю. А ты нет?

С о к р а т. Нет, если только верить поэту.

Д р у г. Какому поэту?

С о к р а т. Тому, кто сказал:

Не бывает никто добровольно дурным и невольно блаженным 1.

361

Д р у г. Но, мой Сократ, ведь истинна древняя поговорка, гласящая, что немало лгут стихотворцы 2.

b С о к р а т. Однако я очень бы удивился, если бы оказалось, что этот поэт солгал. Так что, если у тебя есть досуг, давай разберем, правду он говорит или лжет.

Д р у г. Но я свободен.

С о к р а т. Скажи же, что ты считаешь справедливым — лгать или говорить правду?

Д р у г. Конечно, говорить правду.

С о к р а т. Значит, Лгать — несправедливо?

Д Р У Г. Да.

С о к р а т. Ну а что справедливо — вводить в заблуждение или нет?

Д р у г. Не вводить, разумеется.

С о к р а т. Значит, вводить в заблуждение — несправедливо?

Д Р У Г. Да.

С о к р а т. Далее, справедливо вредить или приносить пользу?

Д р у г. Приносить пользу.

С о к р а т. Значит, вредить — несправедливо?

Д р у г. Да.

с С о к р а т. Следовательно, говорить правду, не вводить в заблуждение и приносить пользу — справедливо, а лгать, вредить и вводить в заблуждение — несправедливо?

Д р у г. Несомненно, клянусь Зевсом!

С о к р а т. То же самое и по отношению к врагам?

Д р у г. Нет, ни в коей мере.

С о к р а т. На самом деле справедливо вредить врагам и несправедливо приносить им пользу?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Значит, справедливо вредить врагам и вводя их в заблуждение?

Д р у г. Как же иначе?

С о к р а т. Ну а лгать, чтобы успокоить врагов и им повредить, разве не справедливо? d d Д р у г. Справедливо.

С о к р а т. Далее, ты утверждаешь, что помогать друзьям справедливо?

Д р у г. Да, я так говорю.

С о к р а т. А делать это надо без успокоительного обмана или обманывая для их же пользы?

Д р у г. И обманывая, клянусь Зевсом!

С о к р а т. Значит ли это, что справедливо приносить

362

пользу только успокоением, но не ложью? Или здесь нужна также и ложь?

Д р у г. Справедливым в этих случаях будет и лгать.

С о к р а т. Похоже, что и лгать и говорить правду одновременно будет и справедливым и несправедливым.

Д р у г. Да.

С о к р а т. А также справедливо и несправедливо успокаивать и не успокаивать.

Д р у г. По-видимому.

С о к р а т. И подобно этому вредить и приносить пользу будет справедливым и несправедливым.

Д р у г. Да.

С о к р а т. И все такого же рода вещи одновременно и справедливы и несправедливы. e

Д р у г. Мне кажется, да.

С о к р а т. Послушай же: ведь у меня, так же как и у всех людей, есть правый и левый глаз?

Д р у г. Да.

С о к р а т. И правая и левая ноздря?

Д р у г. Несомненно.

С о к р а т. И рука правая и левая?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Значит, когда, говоря об одном и том же, ты одно у меня называешь правым, а другое — левым, то на мой вопрос, что именно ты так называешь, ты ведь можешь ответить: правое — то, что находится справа, а левое — слева?

Д р у г. Да, могу.

С о к р а.т. Далее, значит, и когда ты одно и то же именуешь то справедливым, то несправедливым, ты можешь ответить, что именно справедливо, а что — нет? 375

Д р у г. Итак, мне мнится, что справедливо все, делающееся должным образом и вовремя, то же, что не делается должным образом, несправедливо.

С о к р а т. Мнение твое превосходно. Значит, делающий все эти вещи должным образом и в должное время, поступает справедливо, а тот, кто не делает этого должным образом,— несправедливо?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Значит, справедлив тот, кто поступает справедливо, и несправедлив поступающий наоборот?

Д р у г. Это так.

С о к р а т. Ну а кто способен в надлежащее время делать разрезы, прижигания и очищать тело?

Д р у г. Врач.

363

b С о к р а т. Потому что он в этом сведущ или по какой-то другой причине?

Д р у г. Потому что сведущ.

С о к р а т. А кто умеет в надлежащее время пахать и взрыхлять землю и делать посадки?

Д р у г. Земледелец.

С о к р а т. Потому что он в этом сведущ или же нет?

Д р у г. Потому что сведущ.

С о к р а т. Значит, и во всем остальном дело обстоит таким же образом: сведущий человек способен делать то, что должно, надлежащим образом и в надлежащее время, а несведущий — нет?

Д р у г. Да, так.

С о к р а т. Стало быть, и лгать и приносить пользу сведущий человек может надлежащим образом и в надлежащее время, а несведущий — нет?

c Д р у г. Ты прав.

С о к р а т. А тот, кто делает эти вещи должным образом, справедлив?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Ведь он делает это в силу знания?

Д р у г. Как же иначе?

С о к р а т. Значит, справедливый человек справедлив в силу знания?

Д р у г. Да.

С о к р а т. А несправедливый бывает несправедлив в силу того, что противоположно справедливости?

Д р у г. Очевидно.

С о к р а т. Значит, справедливый человек справедлив в силу мудрости?

Д р у г. Да.

С о к р а т. А несправедливый несправедлив по невежеству?

Д р у г. Похоже, что так.

С о к р а т. По-видимому, та мудрость, что оставили нам в наследство предки, и есть справедливость, а оставленное ими невежество — несправедливость?

d Д р у г. По-видимому.

С о к р а т. А люди невежественны по доброй воле или невольно?

Д р у г. Невольно.

С о к р а т. Значит, они невольно и несправедливы?

Д р у г. Очевидно.

С о к р а т. А несправедливые люди плохи?

Д р у г. Да.

364

С о к р а т. Следовательно, они невольно несправедливы и плохи?

Д р у г. Несомненно так.

С о к р а т. А чинят они несправедливость, потому что несправедливы?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Значит, поневоле?

Д р у г. Конечно.

С о к р а т. Ведь добровольное не возникает поневоле?

Д р у г. Разумеется, нет.

С о к р а т. И несправедливый поступок возникает в силу несправедливости нрава?

Д р у г. Да.

С о к р а т. Несправедливость же невольна?

Д р у г. Да, невольна.

С о к р а т. Следовательно, люди бывают несправедливыми, дурными и совершают несправедливые поступки невольно?

Д р у г. Кажется, да, невольно.

С о к р а т. Значит, аэд не солгал?

Д р у г. Кажется, нет.

ЭРИКСИЙ

[Сократ]

392 Случилось как-то нам — мне и Эриксию Стирийцу — прогуливаться в портике Зевса-Освободителя 1. Вскоре к нам присоединились Критий и Эразистрат, племянник Феака, сына Эразистрата2, в то время только что вернувшийся из Сицилии и тех мест. Подойдя, он молвил:

— Здравствуй, Сократ.

b — И ты также,— сказал я.— Что ж, хорошие новости привез ты нам из Сицилии?

И даже очень,— отвечал он.— Но давайте прежде сядем: я устал вчера на пути из Мегар 3.

Конечно, если угодно.

Так какие же тамошние новости,— спросил он,— хотите вы прежде всего услышать? Как живут сами сицилийцы или что они замышляют против нашего города? Ведь они разъярены против нас, словно осы. А если кто-либо хоть чуть-чуть раздразнит ос, они ста-

с новятся неодолимы до тех пор, пока он, навалившись на них, не разорит дотла их гнездо. Так и сиракузяне: пока кто-либо, взявшись за дело серьезно, не пойдет против них с мощным войском, город их невозможно подчинить нашей власти 5. Если же вооруженные силы будут невелики, сицилийцы распалятся скорей всего так, что станут очень опасны. Я подозреваю, что они и

d сейчас отправили к нам послов, желая обмануть наш город 6.

Пока мы так беседовали, мимо нас прошествовали сиракузские послы. Эразистрат, указав на одного из них, молвил:

— Вот этот, мой Сократ, богатейший из всех сицилийцев и италийцев. Да и как ему не быть таким,— продолжал он,— если ему подвластна столь обширная зем-

366

ля, что тому, у кого возникло бы желание распахать побольше земли, он без труда мог бы это позволить? Притом земля эта такого качества, что другой подобной нет в эллинских государствах. Кроме того, ему принадлежат и другие безмерные богатства: рабы, лошади, золото и серебро.

Но я, видя, что он намерен многословно распространяться об имуществе этого человека, спросил:

Однако, Эразистрат, какое положение занимает 393

этот муж в Сицилии?

Он,— отвечал Эразистрат,— и кажется, и на деле является самым порочным, а равно и самым богатым из сицилийцев и италийцев, так что если ты пожелаешь спросить любого из его соотечественников, кого он считает самым богатым и порочным человеком в Сицилии, все в один голос укажут на него.

А я, подумав, что он затронул немаловажные и скорее даже весьма важные вещи, а именно вопрос о добродетели и богатстве, спросил, кого он назовет более бога- b

тым человеком — того, у кого есть талант серебра 7, или же того, кому принадлежат угодья стоимостью в два таланта.

Думаю, что назову более богатым того,— ответил он,— у кого есть угодья.

Значит,— сказал я,— согласно такому рассуждению, если у кого окажется одежда или подстилки или еще другие какие-то вещи, более дорогие, чем у этого чужеземца, тот будет более богат, чем он?

Эразистрат согласился и с этим.

Ну а если бы тебе кто-нибудь предоставил сделать выбор, какой пожелаешь?

Я,— отвечал он,— выбрал бы то, что дороже, с

Ты сделал бы это с намерением стать богаче?

Да-

А пока именно он представляется нам самым богатым, поскольку владеет самыми дорогими вещами?

Да,— отвечал Эразистрат.

Значит,— сказал я,— здоровые люди должныбыть богаче больных, если только здоровье — более дорогое достояние, чем деньги больных? Ведь нет никого, кто не предпочел бы оставаться здоровым, не имея при этом много денег, вместо того чтобы болеть, обладая состоянием Великого царя 8. Ясно, что здоровье ценится d

выше: ведь его никто никогда бы не выбрал, если бы оно

367

не оказалось предпочтительнее, чем обладание деньгами.

Нет, не выбрал бы.

Значит, если бы что-то оказалось ценнее здоровья, тот, кто этим бы завладел, был бы самым богатым?

Да.

А если бы кто сейчас, подойдя к нам, спросил: «Сократ, а также вы, Эразистрат и Эриксий, можете ли

e вы мне сказать, какое достояние более всего ценно для человека? Разве не то, приобретя которое человек правильнее всего сумеет рассудить, как ему наилучшим образом вести свои дела и дела друзей? И как мы назовем подобное достояние?»

Мне кажется, мой Сократ, самое ценное достояние человека — счастье.

Это неплохо,— отвечал я.— Однако мы ведь тех из людей считаем счастливейшими, у кого лучше, чем у всех остальных, идут дела?

Мне, по крайней мере, так кажется.

Но не потому ли они преуспевают, что меньше всего погрешают в отношении как самих себя, так и других людей и большую часть своих дел доводят до успешного завершения?

Несомненно, поэтому.

А разве не те, кто знают, что такое добро и зло, а

394 также что надо делать и чего делать не надо, действуют самым правильным образом и менее всего погрешают?

Он согласился и с этим.

Итак, нам теперь представляется, что самые мудрые люди одновременно самые благополучные, счастливые и богатые, коль скоро мудрость оказалась самым ценным достоянием.

Да, это верно.

Однако, мой Сократ,— вмешался тут Эриксий,—какая польза человеку, если он будет мудрее Нестора 9,

b но не будет иметь всего необходимого для повседневной жизни — пищи и питья, одежды и прочих подобных вещей? Что проку тогда от мудрости? И как может такой человек быть богатейшим, если, лишенный всего необходимого, он должен нищенствовать?

И в этих словах почудился некий серьезный смысл.

— Разве, однако,— возразил я,— человек, обладающий мудростью, попал бы в такое положение, даже если бы ему и недоставало необходимого? И наоборот,

368

если бы кто владел домом Пулитиона 10 и дом этот был бы набит золотом и серебром, разве не нуждался бы он с больше ни в чем?

Но,— отвечал Эриксий,— ему ведь ничто не помешает, продав имущество, тут же приобрести вместо него все необходимое для повседневной жизни или же деньги, на которые он все это сможет купить и обрести тотчас же полное благополучие.

Да,— сказал я,— если бы нынешние люди больше нуждались в приобретении такого дома, чем в муд- d

рости того человека. Но если бы они были таковы, что выше всего ставили бы человеческую мудрость и то, что от нее происходит, подобный человек располагал бы для продажи гораздо большим добром, коли бы он в чем-то нуждался, ибо мог бы продать и саму мудрость и проистекающие от нее плоды. Конечно, у человека есть великая нужда в доме, ему полезно его иметь, и для жизни совсем не одно и то же, обитать ли в большом и богатом доме или в маленьком, бедном домишке. Ну а польза от мудрости разве стоит немногого и невелика e

разница, быть ли мудрецом или невеждой в важнейших вопросах? Или люди должны презирать мудрость и не стремиться ее приобрести, как делают многие из них, когда, нуждаясь в кипарисовой отделке для дома или в пентеликонском камне 11, они жаждут покупать только их? И разве искусный кормчий, или врач, опытный в своем ремесле, или любой другой, точно и прекрасно владеющий каким-то подобным искусством, не есть нечто гораздо более ценное, чем любая, даже самая ценная, принадлежность нашего обихода? Разве ж чело век, способный и самому себе и другому дать хороший совет по поводу того, как надо действовать наилучшим образом, не сумел бы продать такое уменье, захоти он только этим заняться?

Но Эриксий, выслушав это и взглянув исподлобья, 395

как если бы кто-то его обидел, сказал:

Раз так, мой Сократ, то, по правде сказать, ты должен был бы признать себя более богатым человеком, чем Каллий, сын Гиппоника |2. Ты вынужден был бы согласиться, что ничуть не менее его осведомлен в величайших вещах, наоборот, что ты более мудр; однако от этого ты ничуть не богаче.

Может быть, мой Эриксий,— возразил я,— ты полагаешь, что речи, которые мы сейчас ведем,— это шутка, раз в самом деле все обстоит не так, но как при b

369

игре в кости: бывают костяшки, бросив которые можно победить своих противников таким образом, что им нечем будет ответить. Возможно, ты думаешь, что и относительно богатых людей дело обстоит подобным же образом и человек может владеть такими речами — не столько правдивыми, сколько лживыми,— с помощью которых он вполне способен одолеть противников в споре и доказать, что самые мудрые у нас одновременно и самые богатые люди? А ведь при этом они говорили бы правду, а он лгал бы. Быть может, нет ничего удивительного

c и когда двое людей рассуждают о правописании и один утверждает, что имя Сократ начинается с сигмы, а второй — с альфы 13, причем речь того, кто говорит об альфе, оказывается убедительней, чем слова того, кто считает началом этого имени сигму!

Тут Эриксий, одновременно смеясь и краснея, оглядел всех присутствующих и сказал, как если бы он не был участником прежних словопрений:

d Я, мой Сократ, не считаю пригодными такие рассуждения, с помощью которых нельзя ни убедить никого из присутствующих, ни принести ими пользу: в самом деле, кто из здравомыслящих людей поверит, что самые мудрые люди у нас одновременно и самые богатые? И если уж надо говорить о богатстве, то лучше рассуждать о том, какой источник богатства прекрасен, а какой — постыден, да и о самом обладании богатством — благо это или зло.

Что ж,— сказал я,— значит, мы в дальнейшем

e будем осторожнее: прекрасно, что ты дал нам этот совет. Однако почему же ты сам, коль скоро зачинаешь беседу, не попытаешься сказать, представляется ли тебе обладание богатством добром или злом? Ведь то, что было сказано раньше, не имеет, по-твоему, к этому отношения.

Итак,— отвечал он,— обладание богатством кажется мне благом...

Он хотел еще что-то добавить, но Критий его прервал:

Скажи мне, Эриксий, значит, ты считаешь богатство благом?

Да, клянусь Зевсом, если только я не безумец! И, думаю, не найдется никого, кто бы с этим не согласился.

Право же,— молвил тут Критий,— и я думаю, что не найдется человека, которого я не заставил бы

370

согласиться со мною, что для некоторых людей богатст- 396

во — зло. А ведь если бы богатство было благом, оно не показалось бы нам для кого-то злом. Тут я сказал им обоим:

— Если бы вы случайно разошлись во мнении относительно того, кто из вас более прав в вопросе о верховой езде — например, когда вы решали бы, как можно стать превосходным наездником,— то, коль скоро я сам был бы мастером верховой езды, я бы и разрешил ваш спор, причем мне было бы очень стыдно, если бы, присутствуя при споре, я в меру своих сил ему не воспрепятствовал. О чем бы вы ни спорили, я поступил бы b

точно так же, если бы стало очевидным, что, коли вы не придете к согласию, вы разойдетесь врагами, а не друзьями. Теперь же вы разошлись во мнениях относительно такой вещи, в которой у вас будет нужда всю вашу жизнь, и вдобавок существует большая разница в том, заботиться ли о богатстве как о чем-то полезном или нет, причем вопрос этот для эллинов не пустячный, но первой важности: ведь наши отцы прежде всего требуют от своих сыновей, как только они видят, что те вступают в разумный возраст, чтобы они подумали, с

каким путем достигнуть богатства; ибо, считают они, если у человека есть какое-то имущество, он чего-то стоит, если же нет — то ничего. И раз это столь серьезное дело и вы, будучи согласны во всем остальном, спорите о такой значительной вещи, да вдобавок еще речь идет не о черном или белом и не о легком или тяжелом, но о том,» является ли богатство благом или злом (так что, расходясь относительно блага и зла, вы вполне d

можете стать врагами, хотя сейчас вы друзья и даже родственники), я, насколько это от меня зависит, не допущу, чтобы между вами произошел разлад. Однако, если бы я мог это сам, я бы прекратил ваш спор, объяснив, как обстоит дело; теперь же, поскольку это не в моих силах и каждый из вас считает, что может заставить другого с ним согласиться, я готов всеми средства- е

ми помочь тому, чтобы вы пришли к согласию и решили этот вопрос. Итак, Критий, ты первый попытайся нас убедить, как ты обещал.

Но я,— молвил Критий,— для начала охотно спросил бы нашего Эриксия, считает ли он, что существуют справедливые и несправедливые люди.

Существуют, клянусь Зевсом,— отвечал тот,—и даже очень.

371

Ну а чинить несправедливость кажется тебе благом или злом?

— Мне это кажется злом.

А как ты полагаешь, если человек соблазняет деньгами соседских жен, чинит он несправедливость или же нет? Причем делает он это вопреки запрету государственных законов.

Мне кажется, это означает чинить несправедливость.

Значит,— сказал Критий,— если человек богат и может позволить себе потратить деньги, коль скоро

397 он несправедлив и им владеет желание, он тем самым нарушает закон? Если же человеку не повезет и он не богат, то он, не имея источника денег, не сможет удовлетворить свое желание и, таким образом, не совершит несправедливости? Вот и получается, что человеку полезнее не быть богатым: тогда он меньше способен удовлетворять свои желания, если желания эти низменны. И опять-таки ты считаешь, что страдать — это зло или благо?

Я полагаю, зло.

Ну а как тебе кажется, существуют невоздержные люди?

b — Да, конечно.

— Значит, если для здоровья человека лучше воздерживаться от чрезмерной еды и питья и других вещей, приносящих, казалось бы, наслаждение, а он по своей невоздержности не сумеет этого сделать, ведь такому человеку лучше не обладать источником, который бы все это ему обеспечивал, чем обладать изобилием благ? Таким образом, у него не будет возможности погрешать, даже если ему этого очень захочется.

Рассуждение Крития показалось таким верным и

с прекрасным, что Эриксий, если бы не устыдился присутствующих, вполне мог встать и его побить: он почувствовал себя совсем обездоленным, когда ему стало ясно, что его прежнее мнение о богатстве было ошибочным. И я, поняв это его состояние и опасаясь, чтобы их ссора и разногласия не зашли еще дальше, сказал:

— Когда недавно в Ликее мудрый муж Продик

d Кеосский 14 привел это самое рассуждение, присутствовавшим показалось, что он несет сущий вздор, и он не сумел никого из них убедить в своей правоте. Вдобавок к нему подошел совсем юный мальчик, бойкий на язык, и, сев рядом, стал подтрунивать над ним и его вышучи-

372

вать, подстрекая насмешками обосновать свое рассуждение, причем слушателями он был принят гораздо лучше, чем Продик.

А мог бы ты,— спросил тут Эразистрат,— изложить нам его рассуждение?

Несомненно, если только припомню. Звучало е

оно, думаю я, примерно так: отрок спрашивал его, в какой мере он считает богатство злом и в какой — добром. Продик же, перебив его, как только что сделал ты, сказал, что для благородных людей, знающих, каким образом надо распоряжаться имуществом, богатство является благом, а для людей порочных и невежд —злом. Подобным же образом, добавил он, обстоит дело со всем остальным: каковы те, кто пользуются вещами, таковыми неизбежно оказываются и их дела. Прекрасным кажется мне, продолжал он, и слово Архилоха:

Люди мыслят так, как им говорят их свершенья 15.

— Что ж,— отвечал на это отрок,— если кто сделает 398

меня знатоком мудрости, которой мудры доблестные мужи, он неизбежно сделает для меня хорошими и все остальные мои дела, нимало не потрудившись над всем этим, но лишь тем, что превратит меня в мудреца из невежды? Таким образом, если кто сделает меня сейчас грамотным, он неизбежно должен сделать грамотными и все мои прочие дела, а если он сделает меня знатоком изящных искусств, то и дела мои станут изящными — подобно тому, как делая меня доблестным, он и дела мои делает доблестными. b

С последним Продик не согласился, а прежде сказанное подтвердил.

— Думаешь ли ты,— продолжал тот,— что человеку в той же мере предстоит совершать добрые дела, как и строить дом? Или же дела его неизбежно, какими они были изначально — плохими или хорошими,— такими останутся и до конца?

Тут Продик, как мне кажется, заподозрив, чем обернется для него это рассуждение, весьма хитро, дабы всем присутствующим не показалось, что его сумел с

опровергнуть мальчик (он ведь считал себя единственным, кому не пристало снести подобное поражение), сказал, что человеку необходимо совершать добрые дела.

373

- Ну а ты считаешь,— спросил тот,— что добродетели обучаются или она бывает врожденной?

Я считаю,— отвечал Продик,— что ей можно обучиться.

Значит,— возразил отрок,— человек, молящий богов о том, чтобы стать грамотным или образованным либо сведущим в какой-то еще науке, тебе не кажется глупцом, коль скоро эти знания по необходимости при обретаются с помощью другого человека или путем

d собственных поисков?

Продик согласился и с этим.

— Итак, мой Продик,— продолжал юноша,— моля богов о процветании и испослании тебе благ, ты молишь только о том, чтобы стать доблестным человеком? Ведь у хороших людей и дела бывают хорошими, а у негодных — дурными. И если добродетели можно

обучиться, ты, думается мне, должен молить лишь о том, чтобы изучить то, что тебе неизвестно.

Тогда я сказал Продику, что, на мой взгляд, он попал

e впросак, ошибочно считая, будто то, о чем мы молим богов, тут же нам и дается. Даже если ты всякий раз приходишь в город,— сказал я,— с серьезным намерением вымолить у них блага, ты не можешь знать, в состоянии ли они дать тебе то, о чем ты их просишь. Ведь это все равно как если бы ты, обивая пороги учителя грамматики, молил его дать тебе знание грамоты, а между тем не прикладывал бы к этому никаких стараний и вдруг, обретя такое знание, сумел бы выполнять задачи грамматика.

Когда я так сказал, Продик приготовился защищать-

399 ся против юноши и доказать то, что отстаивал сейчас ты [,Критий,] при этом его приводила в негодование самая мысль, что он мог бы впустую о чем-то молить богов. Но тут подошел гимнасиарх и попросил его оставить гимнасий, говоря, что не подобает беседовать с младшими 1б, а раз не подобает, то ясно, что это дурно. Я для того рассказал тебе об этом, чтобы ты видел, как относятся люди к философии: ведь когда Продик выступил здесь с такими речами, присутствующим он показался настолько

b безумным, что его выгнали вон из гимнасия. Но твое-то теперешнее рассуждение, как видно, настолько верно, что ты не только сумеешь убедить присутствующих, но и противника своего заставишь с тобой согласиться. Ясно, что и в судах дело происходит таким же образом: когда двое выступают с одинаковыми свидетельствами,

374

но один из них считается достойным человеком, другой же — дурным, свидетельство этого последнего не убеждает судей, напротив, иногда они делают даже ему назло; а если то же самое говорит человек, считающийся хорошим, его слова обретают для судей силу истины. Быть может, нечто подобное испытали присутствую- c

щие в отношении Продика и тебя [,Критий,]: его они посчитали софистом и хвастуном, тебя же — мужем и гражданином, человеком весьма достойным. Значит, они думают, что следует судить не по словам, а по тому, каковы те, кто эти слова произносит.

Однако, Сократ, пусть ты и шутишь, мне лично Критий кажется дельно говорящим человеком,— вмешался тут Эразистрат.

Нет, клянусь Зевсом,— сказал я,— я ничуть не шучу. Но почему вы, коль скоро сказанное вами верно d

и прекрасно, не завершаете рассуждения? Ведь мне представляется, что у вас осталось, что рассмотреть, после того как вы, по-видимому, согласились: то, что для одних — благо, для других может быть злом. А осталось исследовать, чем является богатство само по себе. Если вы не выясните этого прежде всего, вы не сможете договориться, добро оно или зло. Я готов, на сколько в моих силах, исследовать этот вопрос вместе e

с вами. Пусть же тот, кто утверждает, что богатство — благо, скажет нам, как он это понимает.

Но я, мой Сократ,— молвил Эриксий,— не говорю относительно богатства ничего особенного по сравнению с другими людьми: быть богатым — значит иметь много добра; полагаю, что и Критий разумеет под богатством не что иное.

Следовательно,— сказал я,— остается посмотреть, что это за добро, дабы не оказалось чуть позже, что вы снова расходитесь во мнениях по этому поводу. Например, у карфагенян в ходу такая монета: в неболь- 400

шой кусочек кожи завертывается нечто, весящее приблизительно около статера ; но что именно завернуто, не знает никто, кроме сделавших это. Затем, опечатав этот сверток, его пускают в употребление, и тот, кто больше других приобрел таких свертков, считается владельцем наибольшего количества денег и самым богатым. Если же у нас кто-то приобрел бы наибольшее их количество, он был бы не более богат, чем коли бы набрал множество горных камешков. В Лакедемоне же b

в ходу железная монета определенного веса, причем

375

железо это некачественное; тот, у кого оказывается большой вес такого железа, считается богатым, хотя ни на что иное это добро не пригодно. А в Эфиопии с этой же целью пользуются разными камешками, которые совершенно ни к чему лаконскому мужу. В Скифии же, среди кочевников, если бы кто владел домом Пулитиона, он считался бы ничуть не богаче афинянина,

c владеющего горой Ликабетт 18. Итак, ясно, что не все это может считаться имуществом, коль скоро некоторые из владельцев этих вещей не бывают благодаря им богаче. Наоборот,— сказал я,— каждая из этих, вещей для одних — деньги, благодаря которым они становятся богатыми, для других же — не деньги и не основа богатства. Поэтому такие вещи не могут быть прекрасными или постыдными для всех, но одни являются тем или другим для одних, другие — для других. Если же мы захотим выяснить, почему для скифов дома — не иму-

d щество, а для нас — имущество, или почему для карфагенян кусочки кожи — имущество, а для нас — нет, или, наконец, почему железо для лакедемонян — деньги, а для нас — нет, то не следующим ли путем мы лучше всего это поймем? Например, если кто в Афинах станет владельцем камней весом в тысячу талантов, валяющихся на площади и никому не нужных, будет ли он благодаря этому считаться богаче?

Нет, я этого не думаю.

А если он приобретет тысячу талантов лихнита 19,мы ведь назовем его даже очень богатым?

Несомненно.

e — Потому,— сказал я,— что этот камень нам полезен, тот же совершенно не нужен?

Да.

По этой же причине и для скифов дома не являются достоянием: ведь от них им совершенно нет пользы. И никогда скифский воин не предпочтет самый прекрасный дом кожаному тулупу, ибо тулуп ему полезен, дом же для него не имеет ни малейшей цены. Опять-таки карфагенская монета не имеет для нас значения имущества: ведь мы не можем купить на нее и вывезти то, в чем нуждаемся, как можем сделать это за серебро; таким образом, она для нас бесполезна.

Естественно.

Итак, то, что нам полезно, это имущество, а то, что нам бесполезно, имуществом не является.

Как же так, Сократ? — вмешался тут Эриксий.—

376