Часть 2.

живого индивидуума. Экзистирующая метаморфоза поэтому ограничена лишь областью живых существ.

Примечание. Древняя, а также новейшая философия природы исходили из неудачного представления, будто эволюция форм и сфер природы и переход их в высшие формы и сферы являются внешним и фактическим порождением, которое (порождение), однако, отодвигалось в тьму давно прошедших времен единственно лишь для того, чтобы сделать его более ясным для нас. В действительности же природе как раз свойствен характер внешности, ей свойственно дать различиям обособиться и выступать как безразличные друг к другу существа. Диалектическое же понятие, сообщающее поступательное движение ступеням, является внутренним в них. Мыслительное рассмотрение должно воздержаться от такого рода туманных, чувственных в своей основе представлений, как, например, представление о так называемом происхождении растений и животных из воды или представление о происхождении более развитых животных организаций из низших и т. д.

Прибавление. Воззрение, согласно которому предметы, природы полезны, имеет в себе ту долю истины, что эти предметы не есть в себе и для себя абсолютная цель. Однако отрицательность не лежит вне их, а представляет собой имманентный момент их идеи, обусловливающий их бренность и переход в некое другое существование и вместе с тем обусловливающий их переход в высшее понятие. Понятие осуществляет всеобщим образом и сразу все особенности. Представление, будто роды развиваются постепенно во времени, является совершенно бессодержательным; временное различие не представляет

собой ни малейшего интереса для мысли. Когда дело идет только о перечислении, о том, чтобы дать пройти перед нашим мысленным взором ряду живых существ в том порядке, в каком они делятся на классы (причем можно начинать с самого скудного [определения] и каждый дальнейший класс будет становиться все развитее и богаче определениями и содержанием или можно вести это перечисление в обратном направлении), то это всегда имеет всеобщий интерес. Это во всяком случае есть некое упорядочение — такое упорядочение имеется уже в разделении природы на три царства, — и это лучше, чем если бы мы смешивали все в одну кучу; такое смешение имело бы в себе вообще для ума, для предчувствующего

34

понятия нечто отталкивающее. Но не следует думать, будто мы сделаем такой сухой последовательный ряд более динамичным, или более философичным, или более понятным, или как угодно назвать это иначе, если мы будем применять представление о происхождении. Животная природа есть истина растительной природы, а последняя — истина минералогической природы. Земля есть истина солнечной системы. Во всякой системе наиболее абстрактное является первым членом, а истиной каждой сферы является последний член; но столь же верно, что этот последний член является лишь первым членом некоторой высшей ступени. Дополнение одной ступени другой представляет собой необходимость идеи, и мы должны понимать различие форм как различие необходимое и определенное. Но это не значит, что из водного животного естественным образом возникло земное и последнее поднялось в воздух, и точно так же это не значит, что птица снова упала на землю и превратилась в земное животное. Мы поступаем правильно, отличая при сравнении друг с другом последовательные ступени природы, указывая, что вот это животное обладает одним сердечным отделением, а другое — двумя; но мы не должны говорить, что прибавились новые части, как будто одно действительно произошло из другого. И точно так же мы не должны применять категории более ранних ступеней для объяснения других ступеней. Это — форменное безобразие, когда утверждают, что растение есть углеродный полюс, а животные — азотный полюс.

Существуют две формы, в которых постигается переход от одной ступени природы к другой: эволюция и эманация. Эволюционное понимание, согласно которому начальным звеном является несовершенное, бесформенное, представляет себе дело так, что сначала существовали влажные и водные существа, из водных произошли растения, полипы, моллюски, а затем — рыбы; после этого возникли земные животные, из которых произошел человек. Это постепенное изменение называют постижением и объяснением, и это вызванное натурфилософией представление распространено еще и поныне. Но хотя такое количественное различие легче всего попять, оно ровно ничего не объясняет. Представление об эманативном ходе изменение характеризует восточные воззрения. Это — ступени последовательного ухудшения. Начальной ступенью является совершенство, абсолютная тотальность,

2*

35

бог. Он был творцом, и от него исходили искры, молнии, отображения, так что первое отображение было наиболее похоже на него. Это первое произведение в свою очередь не осталось бездеятельным и породило другие создания, но эти создания были уже менее совершенны, и так продолжалось дальше в сторону ухудшения, так что каждое порожденное создание было в свою очередь порождающим, и, наконец, этот ряд завершился отрицанием, материей, вершиной зла. Эманация, таким образом, кончается отсутствием всякой формы. Обе формы движения односторонни и поверхностны и полагают цель в качестве неопределенной. Переход от более совершенного к менее совершенному предпочтительнее, ибо, следуя ему, мы имеем перед нашим умственным взором тип завершенного организма, а этот образ должен находиться в нашем представлении, чтобы мы могли понять менее удачные организмы. То, что в последних представляется нам второстепенным, например органы, не имеющие никакой функции, становится для нас ясным только благодаря более высоким организмам, благодаря которым мы познаем, какое место занимает это второстепенное. Но для того чтобы совершенное могло доставлять нам эти выгоды, оно должно существовать реально, а не только в представлении.

При представлении о метаморфозе тоже кладется в основу одна идея, пребывающая во всех различных родах, а также в отдельных органах, так что эти роды и органы являются лишь преобразованиями одного и того же типа. Так, мы говорим о метаморфозе насекомого, так как, например, личинка, куколка и бабочка представляют собой один и тот же индивидуум. У отдельных особей такое развитие, разумеется, совершается во времени, но этого нельзя сказать относительно родов. Если род и существует особенным способом, то все же одновременно существуют и другие способы существования; поскольку существует вода, существует также воздух, огонь и т. д. Замечать тождества очень важно, но столь же важно отмечать различие. Однако последнее отодвигается на задний план, когда речь идет лишь о количественных изменениях, а это делает голое представление о метаморфозе неудовлетворительным.

Сюда принадлежит также представление о рядах, образуемых всеми природными вещами, и в особенности живыми существами. Потребность познать необходимость

36

такой последовательности движения приводит нас к тому, что мы отыскиваем некий закон данного ряда, некое основное определение, которое, полагая различие, вместе с тем повторяется в последнем и благодаря этому порождает некое новое различие. Но определение понятия так не совершается, оно не совершается посредством все нового добавления подобных же членов при сохранении одного и того же отношения всех членов между собой. Прогрессу в постижении необходимости формообразований как раз больше всего и мешало то обстоятельство, что эту необходимость представляли себе в виде ряда ступеней и т. п. Если нашей задачей является расположение в виде рядов планет, металлов или вообще химических тел, растений, животных и определение закона таких рядов, то это будет напрасным трудом, потому что природа не выстраивает своих созданий шеренгами и понятие проводит различие по качественной определенности, но лишь постольку, поскольку делает скачки. Старое изречение, или так называемый закон поп datur saltus in. natura, совершенно неприменимо для саморазделения понятия: непрерывность понятия по отношению к самому себе носит совершенно другой характер.

§ 250

Противоречие идеи, поскольку она в качестве природы является внешней самой себе, состоит, точнее, в противоречии между порождаемой понятием необходимостью ее образований, их разумного определения в органической тотальности, с одной стороны, и их безразличной случайностью и неопределимой незакономерностью — с другой. Случайность и извне-определяемость торжествуют победу в сфере природы. Больше всего этой случайности в царстве конкретных индивидуальных образований, которые, однако, как предметы природы являются вместе с тем лишь непосредственно конкретными. Непосредственно конкретное есть именно множество свойств, внеположных и более или менее безразличных друг к другу, вследствие чего именно простая для себя сущая субъективность также равнодушна к этому множеству свойств и предоставляет его внешнему, следовательно, случайному определению. В том-то и состоит бессилие природы, что она оставляет определения понятия лишь абстрактными и отдает, разработку особенного внешним определяющим моментам.

37

Примечание. Часто восхваляли бесконечное богатство природы, многообразие и даже, что уже совершенно неразумно, случайность, примешивающуюся к внешнему порядку естественных образований, как высшую свободу природы и ее божественность или по крайней мере как божественное в ней. Мы должны признать характерной особенностью чувственного способа представления то, что оно принимает случайность, произвол, отсутствие порядка за свободу и разумность. Указанное бессилие природы ставит границы философии, и совершенно нелепым: является требование, предъявленное разуму, чтобы он постигал такого рода случайности (как это обычно называлось), дедуцировал, конструировал их; предъявляющим такое требование кажется даже, что они тем более облегчают задачу философии, чем более незначительно и разрозненно то образование, которое они предлагают дедуцировать *.

Несомненно, что следы определения понятия можно будет проследить в самых частных фактах, однако последние никогда не исчерпываются этим определением. Следы этого поступательного движения и внутренней связи часто будут поражать рассматривающего эти факты, но более всего они будут удивлять или даже казаться невероятными тому, кто привык видеть лишь случайное как в истории природы, так и в истории людей. Но нужно всегда остерегаться, чтобы не принимать таких следов разумности за тотальность определений данного образования: это являлось бы переходом к вышеуказанным аналогиям.

Это бессилие природы сохранить понятие в его конкретных осуществлениях является причиной трудности, а во многих областях прямо невозможности найти путем опытного рассмотрения твердые отличительные признаки классов и порядков. Природа всюду стушевывает существенные границы, создавая промежуточные и неудачные

____________________________________________________________________________

* Г-н Круг предъявил когда-то философии природы совершенно наивное как с этой, так и с другой стороны требование показать совсем маленький фокус — дедуцировать только перо, которым он пишет.

Можно было бы, пожалуй, подать ему надежду, что наука примется за решение этой задачи, за прославление его пера, когда подвинется так далеко, что все более важные вопросы на небе и на земле в настоящем и в прошлом будут решены и не останется постичь ничего более важного, чем его перо.

38

образования, которые всегда являются опровержениями всяких твердых отличительных признаков. Даже в пределах определенных видов (например, в пределах человеческого рода) эти границы стушевываются уродцами; последние, с одной стороны, должны быть причислены к этому виду, по, с другой стороны, лишены тех определений, которые следовало бы рассматривать как существенные особенности данного вида. Для того чтобы мы имели право называть такие создания неудачными, плохими, искаженными, у нас должен иметься для сравнения твердый тип, но его нельзя почерпнуть из опыта, ибо как раз последний и дает нам этих так называемых уродцев, неудачные формы, промежуточные создания и т. д. Такой тип скорее предполагает самостоятельность и достоинство определения понятия.

§ 251

Природа есть в себе некое живое целое. Конкретное, ее восхождение по ступеням развития состоит в том, что идея полагает себя как то, что она есть в себе, или, что то же самое, в том, что она выходит из своей непосредственности и внешности, являющейся смертью, и входит в самое себя, чтобы сначала стать живым существом, а затем снять также и эту определенную форму, в которой она есть лишь жизнь, и породить себя к духовному существованию, которое является истиной и конечной целью природы и подлинной действительностью идеи.

Прибавление. Развитие понятия в направлении своего определения, своего конечного пункта или, если угодно, своей конечной цели мы должны понимать как некое полагание того, что оно есть в себе; оно состоит в том, что эти определения содержания понятия получают существование, проявляются, но получают существование, проявляются не как независимые, самостоятельные определения, а как моменты, остающиеся в лоне его единства, как идеальные (ideelle), т. е. как положенные. Это полагание можно, следовательно, понимать как некое проявление вовне, выпирание, выхождение за свои пределы, поскольку субъективность понятия теряет себя во внеположенности своих определений. Однако оно сохраняется в последних как их единство и идеальность, и это выхождение центра в периферию, рассматриваемое наоборот (von der umgekehrien Seite), есть поэтому столь же принятие обратно во внутреннюю сферу этого вышедшего

39

вовне, некое воспоминание (Erinnern) 54, что оно-то (понятие) и есть то, что существует во внешнем проявлении. Исходным пунктом поступательного движения понятия является поэтому сфера внешности, в которой оно сначала пребывает, и оно (это поступательное движение) состоит в вхождении-в-себя (Insich-gehen), в центр, т. е. состоит в том, что несоответствующая понятию непосредственность, внешность приводятся к субъективному единству, к в-самом-себе-бытие. Это не следует понимать так, что понятие уходит из этого внешнего существования и оставляет его мертвой скорлупой, а скорее так, что существование как таковое остается в самом себе, или соответствует понятию, что в-самом-себе-бытие само существует, являясь жизнью. Понятие хочет разорвать кору внешности и стать для себя. Жизнь есть понятие, дошедшее до своего выявления, понятие, ставшее ясным, истолкованное понятие. Но рассудку вместе с тем труднее всего постичь жизнь, потому что он легче всего понимает абстрактное, мертвое, так как оно — наиболее простое.

Разделение

§ 252

Идея как природа обнаруживается:

I. в определении внеположности, в бесконечной разрозненности; единство формы является лишь внешним; это единство существует как идеальное только в себе и

поэтому только как искомое. Это — материя и ее идеальная система — механика;

II. в определении особенности, так что реальность

полагается с имманентной определенностью формы и существующей в ней дифференциацией; она [реальность] есть некое рефлективное,, отношение, в-самом-себе-бытие которого есть природная индивидуальность — физика;

III. в определении субъективности, в которой реальные различия формы столь же сведены вновь к идеальному единству, обретшему самое себя и существующему

для себя — органика.

Прибавление. Разделение исходит из той точки понятия, где оно постигается в его тотальности, и указывает саморазделение его на свои определения; проявляя в этом саморазделении свои определения и сообщая им некую самостоятельность, причем, однако, эта самостоятельность

40

является лишь мгновенной, понятие реализуется в этих определениях и, таким образом, полагает само себя как идею. Это есть понятие, которое столь же проявляет свои моменты и расчленяет себя на свои различия, сколь и сводит обратно эти ступени, кажущиеся самостоятельными, к их идеальности (Idealitat) и единству, и па самом деле только таким образом впервые превращает себя в конкретное понятие, в идею и истину. Кажется поэтому, что имеются два пути, как разделения, так и хода научного развертывания содержания понятия природы.' Идя по первому пути, мы взяли бы исходным пунктом конкретное понятие — а им является в природе жизнь, — рассматривали бы отдельно последнюю, взятую для себя, и от нее мы перешли бы к ее проявлениям, которые она выбрасывает из себя в качестве самостоятельных природных кругов и соотносится с ними как с другими, но потому также и более абстрактными способами ее существования. Закончили бы мы рассмотрением полнейшего отмирания жизни. Другой (обратный) путь состоял бы в том, что мы, начав с голого непосредственного способа существования понятия, с его последнего вне-себя-бытия, кончили бы рассмотрением его истинного существования, истины всей его экспозиции. Первый путь можно сравнить с тем, по которому мы движемся в своем представлении об эманации, а второй — с тем направлением, по которому мы движемся в представлении об эволюции [§ 249, прибавление]. Каждая из этих форм, взятая для себя, является односторонней, они существуют одновременно; вечный божественный процесс есть поток, текущий в двух противоположных направлениях, которые, однако, встречаются в одной точке и взаимно проникают друг друга. Всякое начало, каким бы возвышенным именем мы его ни назвали, есть лишь нечто непосредственное, хотя мы, говоря о нем, имеем в виду нечто конкретное. Поскольку материя, например, как неистинное существование отрицает себя и возникает более высокое существование, то, с одной стороны, прежняя ступень снимается благодаря некоторой эволюции, но, с другой стороны, она продолжает существовать на заднем фоне и снова порождается посредством эманации. Эволюция есть, таким образом, также и инволюция (Involution), потому что материя свертывает (involviert) себя в жизнь. Благодаря стремлению идеи стать объектом для самой себя, самостоятельный момент (как, например, органы

41

чувств животных) делается чем-то объективно-внешним, солнцем, лунами, кометами. Уже в области физики эти тела теряют свою самостоятельность, хотя они с некоторыми изменениями все еще обладают той же формой, что и раньше; они являются, таким образом, стихиями; субъективное видение, выброшенное вовне, является солнцем, вкус — водой, обоняние — воздухом. Так как для философии важно полагание определений понятия, то мы должны начать рассмотрение не с истинной сферы, а с наиболее абстрактной.

Материя есть та форма, в которой вне-себя-бытие природы приходит к своему первому в-самом-себе-бытию, к абстрактному для-себя-бытию, которое является исключающим из себя и, следовательно, есть некое множество, имеющее свое единство, как то, что связывает для-себя-сущее многое в некое всеобщее для-себя-бытие, находящееся одновременно в и вне его, — это есть тяжесть. В механике для-себя-бытие не есть еще индивидуальное, покоящееся единство, которое обладает достаточной мощью, чтобы подчинить себе множество. Тяжелая материя поэтому еще не обладает индивидуальностью, в которой объединялись бы определения; так как здесь определения понятия еще внешние друг другу, то различие здесь еще равнодушно, т. е. оно лишь количественно, а не качественно, и материя как голая масса бесформенна. Б лице индивидуального тела в физике достигнута форма, и потому мы получаем сразу же, во-первых, раскрытие тяжести как господства для-себя-бытия над многообразием; тяжесть теперь уже больше не есть одно лишь стремление, а есть успокоение, хотя пока что это успокоение носит лишь характер являющегося: например, каждый атом золота содержит в себе все определения, или свойства, золота, и материя специфицирована и партикуляризирована в себе же самой. Второе определение индивидуального тела в физике состоит в том, что здесь совмещены особенность — как качественная определенность — и для-себя-бытие — как центр индивидуальности; это определение состоит, следовательно, в том, что тело определено конечным образом; индивидуальность здесь еще связана с единичными специфическими свойствами, исключающими другие свойства, еще не существует тотальным образом. Когда такое тело подвергается процессу изменения, оно перестает быть тем, что оно есть, если оно в этом процессе потеряло свои специфические

42

свойства; качественная определенность положена, следовательно, только утвердительно, а не также и отрицательно. Органическое есть природная тотальность, некая для-себя-сущая индивидуальность развивающаяся в самой себе в свои различия, но развивающаяся таким образом, что, во-первых, эти определения суть вместе с тем конкретные тотальности, а не лишь специфические свойства, и, во-вторых, они остаются также и качественно определенными в отношении друг друга и, таким образом, идеально (ideell) полагаются жизнью, сохраняющей самое себя в процессе этих членов в качестве конечных. Мы имеем, таким образом, многие для-себя-бытия, которые, однако, приводятся обратно к для-себя-сущему для-себя-бытию, подчиняющему себе в качестве самоцели члены и низводящему их до средств. Это — единство качественной определенности и тяжести, которое находит самое себя в жизни.

Каждая ступень представляет собой своеобразное царство природы, и все они кажутся имеющими самостоятельное существование; но последнее царство природы есть конкретное единство всех предыдущих, как и вообще каждая последующая ступень содержит в себе низшие ступени и вместе с тем противопоставляет их себе как свою неорганическую природу. Одна ступень есть власть над другой ступенью, и это — взаимно; в этом именно заключается истинный смысл учения о потенциях. Неорганические ступени являются потенциями по отношению к индивидуальному, субъективному, — неорганическое разрушает органическое; но столь же верно, что органическое есть в свою очередь власть над своими всеобщими собственными силами, над воздухом, водой, которые, сколь они ни свободны, все же редуцируются и ассимилируются организмами. Вечная жизнь природы состоит, во-первых, в том, что идея воплощается в каждой сфере так, как она может быть воплощена в таком конечном существовании, подобно тому как каждая капля воды отражает в себе солнце. Во-вторых, она состоит в диалектике понятия, которая прорывает границы этой сферы, так как оно не может удовлетвориться таким неадекватным элементом и необходимо переходит в высшую сферу.

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

МЕХАНИКА

§ 253

Механика рассматривает:

A. Совершенно абстрактную внеположность — пространство и время.

B. Она рассматривает разобщенную внеположность и ее соотношения в вышеуказанной абстракции — материю и движение; это составляет предмет конечной механики.

C. Материю в свободе ее сущего в себе понятия, в свободном движении; это составляет предмет абсолютной механики.

Прибавление. Вне-себя-бытие распадается сразу же на две формы; оно выступает, во-первых, как положительное, как пространство и, во-вторых, как отрицательное, как время. Первое конкретное единство и отрицание этих абстрактных моментов есть материя; так как последняя соотносится со своими моментами, то они сами соотносятся друг с другом в движении. Если это отношение не является внешним, то мы имеем абсолютное единство материи и движения, самодвижущуюся материю.

А

ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ

а. Пространство

§ 254

Первым, или непосредственным, определением природы является абстрактная всеобщность ее вне-себя-бытия, его лишенное опосредствования безразличие, пространство.

44

Оно есть совершенно идеальная рядоположность, потому что оно есть вне-себя-бытие; оно просто непрерывно, потому что эта внеположность еще совершенно абстрактна и не имеет в себе никакого определенного различия.

Примечание. С давних пор много спорили о природе пространства. Я укажу лишь на кантовское определение, согласно которому пространство подобно времени является формой чувственного созерцания. И другие философские учения тоже обычно клали в основание воззрение, согласно которому пространство должно рассматриваться лишь как нечто субъективное, существующее только в представлении. Если мы отбросим в сторону то, что в кантовском понятии пространства должно быть отнесено за счет субъективного идеализма и его характерных черт, то останется правильное утверждение, что пространство есть голая форма, т. е. некая абстракции, а именно абстракция непосредственной внешности. Говорить о пространственных точках так, как будто бы они составляют положительный элемент пространства, мы не имеем права, так как пространство вследствие совершенного отсутствия в нем различия есть лишь возможность, а не положенность внеположного бытия и отрицательного, и поэтому оно всецело непрерывно; точка, для-себя-бытие есть поэтому скорее положенное отрицание пространства, и именно положенное отрицание пространства в нем самом. Тем самым решается вопрос о бесконечности пространства (§ 100, примечание) . Пространство есть вообще чистое количество и является таковым чистым количеством уже не только как логическое определение, а как непосредственно и внешне сущее. Природа начинает поэтому не с качественного, а с количественного, так как ее определение не есть абстрактно первое и непосредственное подобно логическому бытию, а есть по существу уже в самом себе опосредствованное внешнее бытие и инобытие.

Прибавление. Так как, согласно нашему способу изложения, мы, установив, какую мысль делает необходимой понятие, ставим затем вопрос, как эта мысль выглядит в нашем представлении, то дальнейшим нашим утверждением является то, что мысли о чистом вне-себя-бытии соответствует в созерцании пространство. Если бы даже оказалось, что данное утверждение ошибочно, это все же не служило бы возражением против истинности нашей мысли. В эмпирических науках надо идти обратным

45

путем; в них эмпирическое созерцание пространства является исходным пунктом, а уже затем мы приходим к мысли о пространстве. Чтобы доказать, что пространство соответствует нашей мысли, мы должны сравнить представление пространства с определением нашего понятия. То, что наполняет пространство, не имеет ничего общего с самим пространством, все «здесь» находятся одно рядом с другим, не мешая друг другу. «Здесь» еще не есть место, а лишь возможность места: «здесь» — есть совершенно одно и то же, а это есть абстрактное множество, т. е. такое, в котором нет подлинного перерыва и границы, есть именно внешность. «Здесь» также и отличны друг от друга, но это отличие есть вместе с тем и не отличие, т. е. оно есть абстрактное отличие. Пространство, следовательно, есть точечность, которая, однако, является несуществующей, является полнейшей непрерывностью. Если мы поставим точку, то мы прервем его, но само пространство благодаря этому отнюдь не прерывается. Точка имеет смысл лишь постольку, поскольку она пространственна, следовательно, поскольку она внешня по отношению к себе и к другой точке. «Здесь» само в свою очередь обладает неким верхом, низом, правой, левой стороной. Настоящей точкой было бы то, что внешне лишь в отношении к другим, а не внешне в самом себе, но таковой нет, потому что никакое «здесь» не является чем-то последним. Как бы далеко я ни отодвигал звезду, я могу все же пойти дальше. Мир нигде не заколочен досками. В этом состоит полнейшая внешность пространства. Но другая точка есть, так же как и первая, вне-себя-бытие, и поэтому обе неразличимы и нераздельны. По ту сторону своей границы как своего инобытия пространство все еще находится у самого себя, и это единство во внеположности есть непрерывность. Единство этих двух моментов — дискретности и непрерывности — есть объективно определенное понятие пространства, но это понятие есть лишь абстракция пространства, на которую часто смотрят как на абсолютное пространство. Те, которые рассматривают это понятие как абсолютное пространство, полагают, что последнее есть истина пространства, в действительности же относительное пространство6 есть нечто гораздо высшее, ибо оно есть определенное пространство какого-то материального тела. Истина же абстрактного пространства состоит как раз в том, чтобы оно существовало как. материальное тело.

46

Одним из основных вопросов метафизики являлся вопрос, реально ли пространство само по себе или оно представляет собой лишь некое свойство вещей. Если скажем, что оно есть нечто субстанциальное, существующее для себя, то оно должно быть похоже на ящик, который, когда даже в нем ничего нет, все же остается чем-то самостоятельным. Но пространство абсолютно уступчиво, оно нигде не оказывает никакого сопротивления, а от чего-то реального мы требуем, чтобы оно исключало другое. Мы не можем обнаружить никакого пространства, которое было бы самостоятельным пространством; оно есть всегда наполненное пространство и нигде оно не отлично от своего наполнения. Оно есть, следовательно, некая нечувственная чувственность и чувственная нечувственность. Предметы природы находятся в пространстве, и оно остается основой, потому что природа лежит в оковах внешности. Если же говорят подобно Лейбницу, что пространство является порядком вещей, который отнюдь не имеет ничего общего с нппэменб, и что оно имеет своих носителей в вещах, то мы сразу же убедимся, что, если мысленно отбросить вещи, наполняющие пространство, все же остаются независимо от вещей пространственные отношения. Можно, правда, сказать, что пространство есть некий порядок, ибо оно во всяком случае представляет собой некое внешнее определение, но, оно есть не только некое внешнее определение, а скорее есть внешность в нем самом.

§ 255

Пространство как понятие в себе имеет вообще свои различия в себе, [а именно,] б) имеет их прежде всего непосредственно в своем безразличии как лишь разные, совершенно лишенные определенности три измерения 9.

Примечание. От геометрии нельзя требовать, чтобы она дедуцировала необходимость того факта, что пространство имеет как раз три измерения, поскольку геометрия не является философской наукой и имеет право предполагать, что предмет — пространство с его всеобщими определениями — ему предпослан. Но и в философских учениях никто не думает о том, чтобы обнаружить эту необходимость. Она основана на природе понятия, определения которого, однако, в этой первой форме вне-положности — в абстрактном количестве — являются лишь совершенно поверхностным и вполне бессодержательным

47

различием. Нельзя поэтому сказать, что отличаются друг от друга высота, длина и ширина, потому что они лишь должны быть отличны друг от друга, но еще не суть различия. Остается совершенно неопределенным, должны ли мы называть известное направление высотой, длиной или шириной. Высота имеет свое более строгое определение в направленности к центру Земли, но это более конкретное определение не имеет никакого отношения к природе пространства, взятого для себя. Если даже будем исходить из этого определения, все же, остается возможным одно и то же направление называть высотой или глубиной, да и, кроме того, здесь не дано никакого определения длины и ширины, которую также часто называют глубиной.

§ 256

в) Но отличие является по существу своему определенным, качественным отличием. Как таковое оно 1) представляет собой прежде всего отрицание самого пространства, потому что последнее является непосредственным, лишенным различия вне-себя-бытием, точкой. 2) Но отрицание есть отрицание пространства, т. е. оно само пространственно; точка как именно это отношение, т. о. как снимающая себя, есть линия, первое инобытие точки, т. е. ее пространственное бытие. 3) Но истиной инобытия является отрицание отрицания. Линия переходит поэтому в поверхность, которая, с одной стороны, является чем-то определенным, отличающимся от линии и точки и, следовательно, поверхностью вообще, а с другой стороны, является снятым отрицанием пространства и, значит, восстановлением пространственной тотальности, которая теперь имеет отрицательный момент в ней, — представляет собой замкнутую поверхность, обособляющую некоторое единичное целое пространство.

Примечание. Что линия не состоит из точек, а поверхность не состоит из линий, это вытекает из их понятия, так как линия есть скорее точка как сущая вне себя, а именно как относящаяся к пространству и снимающая себя, а поверхность есть точно так же снятая, сущая вне себя линия. Точка представлена здесь как первое и положительное, и мы исходим из нее. Но можно изобразить дело обратным образом, поскольку пространство на самом деле есть положительное, поверхность же есть первое отрицание, а линия — второе отрицание, которое, однако,

48

как второе отрицание есть по своей истине относящееся к себе отрицание, точка. Необходимость перехода остается одной и той же. Во внешнем понимании и дефинироваини точки, линии и т. д. не думают об указании па необходимость этого перехода. Однако первый вид перехода реализуется в представлении (но как нечто случайное) при том способе дефиниции, который гласит, что при движении точки возникает линия и т. д. . Остальные фигурации пространства, рассматриваемые геометрией, суть дальнейшие качественные ограничения некой пространственной абстракции, поверхности, или некоего ограниченного целого пространства. В геометрии встречаются также моменты необходимости, например то, что треугольник представляет собой первую прямолинейную фигуру, что все другие фигуры должны быть сведены к нему или к квадрату, чтобы получить количественную определенность, и т. д. Принципом этих построений является рассудочное тождество, которое приводит фигуры в правильный вид и этим обосновывает отношения , благодаря чему делается возможным познать последние.

Мимоходом мы можем здесь заметить, что со стороны Канта было странным недоразумением утверждать, будто дефиниция прямой линии, гласящая, что она есть кратчайшее расстояние между двумя точками, является синтетическим суждением , ибо-де мое понятие прямого не содержит в себе признака величины, но только некоторое качество. В этом смысле ведь каждая дефиниция является синтетическим суждением; подлежащее дефиниции — в нашем случае прямая линия — есть пока что лишь созерцание или представление, и только определение, что она есть кратчайшее расстояние между двумя точками , составляет ее понятие (в том виде, в котором оно выступает в такого рода дефинициях, см. § 229). Что понятие еще не существует в созерцании, это ведь и составляет различие между ними, различие, которое и приводит к требованию, чтобы была дана дефиниция . Но совершенно ясно, что вышеуказанная дефиниция аналитична, так как прямая линия сводится к простоте направления. Простота же, взятая в отношении к множеству, дает определение наименьшего множества, а это значит здесь — определение наименьшего расстояния .

Прибавление. Лишь прямая линия является первым определением пространственности, кривые же линии сразу имеют в себе два измерения; круг — это лини

49

второй степени. Как второе отрицание, поверхность обладает двумя измерениями, ибо для второго так же присуще два, как и для двух.

Задачей науки геометрии является отыскание тех определений, которые вытекают из некоторых других однажды принятых определений. Главная цель, к которой должна стремиться геометрия, состоит в том, чтобы принятые как данные и зависимые определения составляли единую развитую тотальность. Основными положениями геометрии являются те теоремы, в которых полагается некое целое, и затем это целое получает выражение в своих определенностях. Что касается треугольника, то относительно него геометрия дает две такие главные теоремы, посредством которых завершается определенность треугольника, б) Если у нас есть три части треугольника, среди которых непременно должна быть одна сторона (здесь возможны три случая), то треугольник вполне определен. Чтобы доказать эту теорему, геометрия прибегает к окольному пути: она берет два треугольника и показывает, что при таких условиях они должны совпасть друг с другом. Это более легкий способ представления, однако он является излишним. Истина состоит в том, что мы для данной теоремы нуждаемся лишь в одном треугольнике, который был бы в самом себе таким отношением, что если определены первые три его части, то определяются также три остальные части: треугольник определяется двумя сторонами и одним углом или двумя углами и одной стороной и т. д. Определенностью, или понятием, являются три первые части, остальные же три входят во внешнюю реальность треугольника и излишни для понятия. В таком полагании определение еще совершенно абстрактно и зависимость имеется лишь вообще, ибо отсутствует еще отношение определенной определенности: мы еще не знаем, какова величина частей треугольника. Это достигается в) в Пифагоровой теореме. Она дает полную определенность треугольника, потому что прямой угол вполне определен лишь постольку, поскольку мы знаем, что два других угла треугольника равны ему. Эта теорема занимает особенное положение среди всех других теорем, ибо она представляет собой изображение идеи. В ней мы имеем некое целое, которое разделилось в самом себе, подобно тому как в философии каждая форма (Gestalt) разделена в себе как понятие и реальность. Одну и ту же величину

50

мы имеем в одном случае как квадрат гипотенузы, а в другом разделенную как квадраты катетов. Выше дефиниции круга как равенства радиусов стоит дефиниция, в которой различие рассматривается в нем же, и, таким образом, достигается его полная определенность. Такую дефиницию мы находим в аналитическом рассмотрении пространства, и в этой дефиниции нет ничего другого, кроме того, что имеется в Пифагоровой теореме; катетам в этой дефиниции соответствуют синус и косинус или абсцисса и ордината, гипотенузе же соответствует радиус. Соотношением этих трех частей определяется круг, по это определение не является простой определенностью, как в первой дефиниции, а представляет собой некое отношение различных частей. Пифагоровой теоремой Евклид и заканчивает свою первую книгу , поэтому после этого его интерес направлен главным образом к тому, чтобы привести разное к равному. Так, например, Евклид заканчивает вторую книгу приведением прямоугольника к квадрату.

Как на всякой гипотенузе можно построить бесконечное множество прямоугольных треугольников, так одному квадрату могут быть равны бесконечно разнообразные прямоугольники. Местом тех и других является круг. Таков метод, каким геометрия как абстрактная рассудочная наука научно трактует свой предмет.

b. Врем

§ 257

Но отрицательность, относящаяся к пространству в качестве точки и развивающая в нем свои определения как линия и поверхность, существует в сфере вне-себя-бытия одновременно и для себя; она полагает вместе с тем свои определения в сфере вне-себя-бытия, но при этом являет себя безразличной к спокойной рядоположности точек пространства. Положенная таким образом для себя эта отрицательность есть время.

Прибавление. Пространство есть непосредственное, налично сущее количество, в котором все остается устойчиво существовать, и даже граница носит характер устойчивого существования. В этом заключается недостаток пространства. Пространство представляет собой следующее противоречие: оно обладает отрицанием, но обладает им так, что это отрицание распадается на

51

равнодушные друг к другу прочные существования. Так как, следовательно, пространство представляет собой лишь это внутреннее противоречие, то снятие им самим его моментов является его истиной. Время и есть наличное бытие этого постоянного снятия; во времени, следовательно, точка обладает действительностью. Различие вышло за пределы пространства, и это значит, что различие перестает быть этим равнодушием, оно есть для себя во всем своем беспокойстве, оно вышло из состояния паралича. Это чистое количество как для себя налично сущее различие есть отрицательное в самом себе время; оно представляет собой отрицание отрицания, относящееся с собой отрицание. В пространстве отрицание есть отрицание в некоем другом; отрицание, таким образом, еще не получает в пространстве подобающего ему значения. В пространстве поверхность есть, правда, отрицание отрицания, однако, согласно своей истине, оно отлично от пространства. Истиной пространства является время; так пространство становится временем. Таким образом, не мы субъективно переходим к времени, а само пространство переходит в него. В представлении пространство и время совершенно отделены друг от друга, и нам кажется, что существует пространство и, кроме того, также и время. Против этого «также» восстает философия.

§ 258

Время как отрицательное единство вне-себя-бытия есть также нечто всецело абстрактное и идеальное: оно есть бытие, которое, существуя, не существует и, не существуя, существует, — оно есть созерцаемое становление. Это означает, что, хотя различия всецело мгновенны, т. е. суть непосредственно снимающие себя различия, они, однако, определены как внешние, т. е. как самим себе внешние.

Примечание. Время подобно пространству есть чистая форма чувственности, или созерцания, нечувственное чувственное. Но как для пространства, так и для времени не имеет никакого значения различие между объективностью и ее субъективным сознанием. Если бы мы стали применять эти определения к пространству и времени, то мы должны были бы сказать, что первое есть абстрактная объективность, а последнее — абстрактная субъективность. Время есть тот же самый принцип, что

52

«я» = «я» чистого самосознания но время есть это «я» = «я» (или простое понятие) еще во всей его внешности и абстрактности как созерцаемое голое становление, чистое в-себе-бытие, взятое всецело в качестве выхождения вне себя.

Время столь же непрерывно, как и пространство, ибо оно есть абстрактная, относящаяся к себе отрицательность, и в этой абстракции еще нет реального различия.

Во времени, говорят, все возникает и преходит. Если мы отвлечемся от всего, т. е. от того, что наполняет время, и отвлечемся также и от того, что наполняет пространство, то остается пустое время и пустое пространство, т. е. тогда будут положены нами эти абстракции внешности и мы будем представлять себе, что они обладают для себя существованием. Но не во времени все возникает и преходит, а само время есть это становление, есть возникновение и прехождение, сущее абстрагирование, все-порождающий и, уничтожающий свои порождения Кронос. Верно то, что реальное отлично от времени, но и то, что оно также существенно тождественно с ним. Реальное ограничено, и иное этого отрицания находится вне его; в нем, следовательно, определенность внешня себе, и отсюда проистекает противоречивость его бытия; абстракция этого внешнего характера, его противоречивости и его беспокойства и является самим временем. Конечное поэтому преходяще и временно, ибо оно не есть подобно понятию в самом себе полная отрицательность, а, хотя и имеет в самом себя последнюю как свою всеобщую сущность, все же неадекватно этой сущности, односторонне и поэтому относится к ней как к господствующей над ним силе. Понятие же в своей свободно самостоятельно существующей тождественности с собой, как «я» = «я», есть само по себе абсолютная отрицательность и свобода; время не есть поэтому то, что господствует над ним, и понятие также не есть во времени, не есть нечто временное. Оно, наоборот, есть власть под временем, которое и есть лишь эта отрицательность, определившаяся как внешность. Поэтому лишь предметы природы подчинены времени, поскольку они конечны; напротив, истинное — идея, дух — вечно. Но мы не должны брать понятия вечности отрицательно, не должны понимать ее как отвлечение от времени, не должны думать, что она существует как бы вне последнего, и, разумеется, мы не должны понимать вечность в том смысле, что она

53

наступает после времени: этим вечность была бы превращена в будущее, представляющее собой один из моментов Бремени.

Прибавление. Время не есть как бы ящик, в котором все помещено, как в потоке, увлекающем с собой в своем течении и поглощающем все попадающее в него. Время есть лишь абстракция поглощения. Так как вещи конечны, то они находятся во времени, но вещи исчезают не потому, что они находятся во времени, а потому, что сами они представляют собой временное, их объективным определением является то, что они таковы. Процесс самих действительных вещей составляет, следовательно, время, и если время называют самым могущественным, то оно также и самое бессильное. «Теперь» обладает чрезвычайным значением, — оно есть не что иное, как единичное «теперь» . Но это исключающее в своей растяжимости все другое [«теперь»] разлагается, растекается, распыляется в тот момент, когда я его высказываю. Длительность есть всеобщее этого «теперь» и всех других «теперь», есть снятость этого процесса вещей, которые не длятся. Если же вещи и длятся, то все же время преходит и не покоится; здесь время представляется независимым и отличным от вещей. Если мы все скажем, что время проходит, хотя вещи и пребывают, то это лишь означает: хотя некоторые вещи и существуют длительно, изменение все же выступает в других вещах, например в движении Солнца; таким образом, вещи все же существуют во времени. Последним убежищем поверхностных умов, которое, как они мнят, дает им право все же приписывать вещам покой и длительность, является постепенное изменение. Если бы все остановилось, в том числе и само наше представление, то мы длились бы и времени не было бы. Но все конечные вещи временны, потому что они раньше или позже подвергаются изменению; их длительность, следовательно, лишь относительна.

Абсолютная вневременность отлична от длительности; это — вечность, к которой непричастно время природы. Но само время вечно в своем понятии, ибо оно не какое-нибудь определенное время и также не настоящее, а время как время составляет его понятие. Но последнее, как и вообще всякое понятие, само есть вечное и потому также и абсолютно настоящее. Вечности не будет, вечности не было, а вечность есть. Длительность, следовательно, отличается от вечности тем, что она есть лишь относи-

54

тельное упразднение времени; но вечность есть бесконечная, т. е. не относительная, а рефлектированная в себя длительность. То, что не существует во времени, является тем, в чем не совершаются процессы; самое скверное и самое превосходное не существует во времени, а длится. Самое скверное — потому, что оно [есть] некая абстрактная всеобщность. Таково, например, пространство, само время, таковы солнце, стихии, камни, горы, неорганическая природа вообще, а также произведения рук человеческих — пирамиды; их длительность не является достоинством. Длящееся ставится обыкновенно выше, чем скоропреходящее; однако все цветы, все прекрасное в жизни рано умирает. Но и самое превосходное длится; длится не только неживое, неорганическое, всеобщее, но также и другое всеобщее, конкретное в самом себе — род, закон, идея, дух. Ибо мы должны различать между тем, что представляет собой процесс в целом, и тем, что представляет собой лишь некий момент процесса. Всеобщее как закон тоже обладает процессом в самом себе и живет лишь как процесс; но оно не есть часть процесса, не находится в процессе, а содержит в себе свои две стороны и само непроцессуально. Взятый со стороны явления, закон вступает во время, так как моменты понятия обладают видимостью самостоятельности; но в своем понятии исключенные различия ведут себя как примиренные, как обретшие снова мир. Идея, дух, стоит над временем, потому что она составляет понятие самого времени. Дух вечен, существует в себе и для себя, не увлекается потоком времени, потому что он не теряет себя в одной стороне процесса. В индивидууме как таковом дело обстоит иначе; он, с одной стороны, представляет собой род: прекраснейшей жизнью является та, в которой полностью объединяются в один образ всеобщее и его индивидуальность. Но индивидуум, с другой стороны, также и отделен от всеобщего и в качестве такового он является одной стороной процесса, изменением; взятый со стороны этого смертного момента, он находится во времени, подпадает под его власть. Ахилл, прекрасный цвет греческой жизни, Александр Великий, эти бесконечно мощные индивидуальности, не выдерживают напора времени и рано умирают; лишь их подвиги, их дела остаются, т. е. остается созданный ими мир. Посредственное длительно существует и в конце концов правит миром. Эта посредственность обладает также и мыслями: она убеждает в правоте

55

этих маленьких мыслей окружающий мир, уничтожает яркую духовную жизнь, превращает ее в голую рутину, и, таким образом, обеспечивает себе длительное существование. Ее долговечность и означает именно то, что она упорно стоит на своей лжи, не добивается и не достигает своей правды, не воздает должное понятию, эта долговечность царства посредственности означает, что истина не воплощается в нем как процесс.

§ 259

Измерения времени — настоящее, будущее и прошедшее — это становление внешности как таковой и разрешение этого становления в различия бытия как переходящего в ничто и ничто как переходящего в бытие. Непосредственным исчезновением этих различий в единичности является настоящее как «теперь», которое как единичность исключает, но вместе с тем вполне непрерывно переходит в другие моменты и само есть лишь это исчезновение бытия в ничто и ничто в бытии.

Примечание. Конечное настоящее есть «теперь», фиксированное как сущее; оно отлично от отрицательного, от абстрактных моментов прошедшего и будущего, так как оно есть конкретное единство, есть, следовательно, утвердительное; но само это бытие есть лишь абстрактное бытие, исчезающее в ничто. Впрочем, в природе, в которой время есть «теперь», дело не доходит до устойчивого различия этих измерений друг от друга; эти измерения необходимо существуют лишь в субъективном представлении, в воспоминании и в страхе или надежде. Но прошедшим и будущим временем как существующим в природе является пространство, ибо оно есть время, подвергшееся отрицанию, равно как и наоборот — снятое пространство является ближайшим образом точкой и, развитое для себя, является временем.

Нет науки о времени наряду с наукой о пространстве, с геометрией. Различия времени не обладают тем характером равнодушия друг к другу, который и составляет непосредственную определенность пространства; они поэтому не способны составлять фигураций подобно различиям пространства. Этой способности принцип времени достигает лишь тогда, когда время парализуется, когда отрицательность времени низводится рассудком до единицы. Эта мертвая единица, в которой мысль достигает вершины внешности, может входить во внешние комбинации,

56

а эти комбинации, фигуры арифметики, в свою очередь могут получать определения рассудка, могут рассматриваться как равные и неравные, тождественные и различные.

Можно было бы шире развить мысль о философской математике, которая познавала бы из понятий то, что обычная математическая наука выводит согласно методу рассудка из определений, принятых как предпосылки. Но так как математика все же есть наука о конечных определениях величины, которые в своей конечности остаются неподвижными и значимыми, но как таковые не должны выходить за эти пределы, то она преимущественно наука рассудка. А так как она способна быть совершеннейшей из рассудочных наук, то следует скорее стремиться сохранить преимущество, которое она имеет перед другими науками этого рода, и не нарушать ее чистоты ни чужеродным ей понятием, ни эмпирическими целями. При этом все же остается несомненным, что понятие обосновывает более определенное осознание как руководящих принципов рассудка, так и порядка и необходимости этого порядка в арифметических операциях и в положениях геометрии.

Было бы далее излишним и неблагодарным трудом пользоваться для выражения мысли таким неподатливым и неадекватным материалом, как пространственные фигуры и числа, и насильственно трактовать этот материал так, чтобы он подходил для этой цели. Простейшие первые фигуры и числа могут, не вызывая недоразумений, быть применены в качестве символов благодаря их простоте; они, однако, всегда оказываются для мысли чужеродным и малоудовлетворительным способом выражения. Первые попытки чистого мышления прибегали к этому крайнему средству: пифагорейская система чисел является знаменитым примером такого применения. Но для выражения более богатых понятий эти средства оказываются совершенно недостаточными, так как внешний характер их сочетаний и случайность их связи делают их вообще неадекватными природе понятия и приводят к тому, что становится совершенно неясным, какие из многочисленных отношений, возможных в составных числах и фигурах, должны быть приняты нами во внимание. Да и помимо этого текучесть понятия выдыхается в таком внешнем материале, в котором каждое определение впадает в равнодушную внеположность. Вышеуказанна

57

сомнительность могла бы быть устранена только посредством объяснения. Но тогда существенным выражением мысли явится это объяснение и математическая символика окажется бессодержательным излишеством.

Другие математические определения, как, например, бесконечное, его отношения, бесконечно-малое, множители, степени и т. д., находят свое истинное понятие в самой философии. Было бы совершенно неправильно заимствовать их для последней из математики, в которой они берутся вне понятия (begrifflos) и часто даже бессмысленно. Исправления этих понятий и установления их смысла скорее можно ожидать от философии. Лишь вялость мысли, желая избавиться от труда определения понятий, прибегает к формулам, не являющимся даже непосредственным выражением мысли, и к их уже готовым схемам.

Истинно философской наукой математики как науки о величинах была бы наука о мерах; но последняя ужо предполагает наличие реальных особенностей вещей, а эти особенности существуют лишь в конкретной природе. Вследствие внешнего характера величины эта наука была бы, кроме того, самой трудной.

Прибавление. Измерения времени доводят до полноты определенность созерцания, полагая для созерцания понятие времени во всей его тотальности, или реальности, каковым понятием является становление. Эта тотальность, или реальность, состоит в том, что абстрактные моменты единства, каковым единством является становление, полагаются каждый особо как целое, но полагаются как таковое под особыми определениями. Каждое из этих двух определений, таким образом, само выступает как единство бытия и ничто; но вместе с тем они также и отличны друг от друга. Это их различие может быть лишь различием между возникновением и исчезновением. В одном определении, в прошедшем (в Гадесе), основой, с которой начинают, является бытие. Прошедшее было действительно как всемирная история, как события природы, но оно полагается под определением небытия, которое привходит к определению бытия. В будущем дело обстоит наоборот: в, нем небытие является первым определением, а бытие является позднейшим, хотя и не по времени. Серединой является безразличное единство прошедшего и будущего, так что ни одно, ни другое не составляет определяющего момента. Настоящее существует только потому,

58

что прошлого нет, и, наоборот, бытие данного «теперь» имеет своим предназначением не быть и небытие его бытия является будущим. Настоящее представляет собой это отрицательное единство. Небытие бытия, место которого заняло «теперь», является прошедшим, бытие небытия, содержащееся в настоящем, является будущим. В положительном смысле можно поэтому о времени сказать так: лишь настоящее существует, предшествующего же и последующего не существует. Но конкретное настоящее есть результат прошедшего, и оно чревато будущим. Истинным настоящим, таким образом, является вечность.

Название «математика» можно было бы, впрочем, употреблять также и для обозначения философского рассмотрения пространства и времени. Но если бы мы захотели философски рассмотреть фигуры пространства и единицы, то они потеряли бы свое специфическое значение и форму. Их философия стала бы чем-то логическим или, пожалуй, даже какой-то частью другой конкретной философской науки, смотря по тому будут ли придавать этим понятиям более конкретный или менее конкретный смысл. Между тем математика рассматривает в предметах лишь определения величины, и притом, что касается времени, рассматривает, как мы указали выше, не само время, а лишь единицу в ее конфигурациях и связях; лишь в учении о движении само время также делается одним из объектов этой науки. Но прикладная математика не представляет собой вообще имманентной пауки именно потому, что она является применением чистой математики к некоторому данному материалу и его почерпнутым из опыта определениям.

с. Место и движение

§ 260

Пространство является в самом себе противоречием между равнодушной рядоположностью и не имеющей в себе никаких различий непрерывностью; оно заключает в себе чистое отрицание самого себя и переход прежде всего во время. И точно так же время представляет собой непосредственное падение в безразличие, в неразличенную внеположность, или в пространство, так как его совмещенные в единстве противоположные моменты непосредственно снимают себя. Таким образом, в пространстве отрицательное определение, исключающая точка теперь

59

больше уже не является таковой только в себе согласно понятию, она теперь положена и конкретна в самой себе благодаря полной отрицательности, которой является время. Такая конкретная точка есть место (§ 255 и 256). Прибавление. Если оглянемся назад и посмотрим, как у нас развертывалось понятие длительности, то мы увидим, что это непосредственное единство пространства и времени уже является тем основанием, благодаря которому они существуют, ибо отрицанием пространства является время, а положительным, бытием временных различий является пространство. Но и пространство, и время положены здесь с неравным значением, или, иначе говоря, их единство представлено лишь как движение перехода одного в другое, так что начало, реализация и результат отличаются друг от друга. Но результат высказывает то, что представляет собой их основание и истину. Длящееся есть самоодинаковость, в которую возвратилось время, эта самоодинаковость есть пространство, ибо определенностью последнего является вообще равнодушное наличное бытие. Точка здесь такова, какова она поистине, а именно она оказывается неким всеобщим; именно поэтому точка здесь выступает как целое пространство, как тотальность измерений. Это «здесь» есть точно так же и время, есть некое настоящее, которое непосредственно снимает себя, некое «теперь», которое было. «Здесь» есть вместе с тем «теперь», ибо оно есть точка длительности. Это единство «здесь» и «теперь» представляет собой место.

§ 261

Место как положенное тождества пространства и времени есть ближайшим образом также и положенное противоречие, которым являются пространство и время, каждое в самом себе. Место представляет собой пространственную и, следовательно, равнодушную единичность, и оно является таковой лишь в качестве пространственного «теперь», в качестве времени, так что место непосредственно равнодушно к себе как к этому месту, внешне себе, является отрицанием себя и неким другим местом. Это исчезновение и новое самопорождение пространства во времени и времени в пространстве, так что время полагает себя пространственно как место, но эта равнодушная пространственность также полагается непосредственно как временное, — это исчезновение и новое самопорождение пространства и времени есть движение. Но само

60