Часть 8.

системах различные функции и поэтому проходящий через все, выделяется особо, обозначается нейтральным названием (соль и т. д.) и приобретает постоянное положение. Эта потребность в абстрактном подходе к тону является, далее, еще в виде другой формальной потребности—в виде потребности уха проходить через ряд тонов, повышающихся и понижающихся равными интервалами; только это в соединении с гармоническим трезвучием и дает звукоряд. Как пришли исторически к концепции и практике нашего лада, в основе которого лежит последовательность тонов до, ре, ми, фа и т. д., я не знаю, может быть, тут сыграл свою роль орган. Отношение терции и квинты не имеет здесь значения: арифметическое требование равномерности определяет здесь все, а оно как таковое не имеет границы. Гармоническая граница этого восхождения дается отношением 1:2, основным тоном и его октавой; значит, между ними и должны лежать абсолютно определенные тоны. Части струны, с помощью которых мы хотим произвести эти тоны, должны быть больше половины струны, ибо в противном случае тоны были бы выше октавы. Для получения равномерности, о которой шла речь, в гармоническом трезвучии должны быть вставлены тоны, находящиеся приблизительно в таком же отношении, как кварта к квинте; так возникают целые тоны, образующие целый интервал, каковым и является переход от кварты к квинте. Промежуток между оснозным тоном и терцией заполняется секундой, когда колеблется струны; этот интервал между основным тоном и секундой (между до и ре) таков же, как между кваргой и квинтой (между фа и соль) и между секстой и септимой (ля и си). Секунда (ре) связана, таким образом, некоторым отношением и с терцией (ми); это тоже приблизительно целый тон, но все-таки это лишь почти такое же отношение, как между до и ре; вполне точно они не совпадают. Квинта относится к сексте (соль и ля), как ре к ми. Септима же (колеблется струны) относится к верхней октаве (си: до), как терция к кварте (ми: фа). В этом переходе от ми к фа и от си к до есть еще большая неравномерность, чем в прочих интервалах, для выравнивания которых вставляются так называемые полутоны, т. е. в фортепианной клавиатуре диезы, которые как раз выпадают при переходе от ми к фа и от си к до. Так получается равномерная последовательность, причем, однако, полной равно-

198

мерности в ней все-таки нет. Прочие интервалы, именуемые целыми тонами, тоже, как уже замечено, не вполне равны, но различаются между собой как большие (tons majeurs) и малые тоны (tons mineurs). К первым принадлежат интервалы до-ре, фа-соль и ля-си, равные между собой, ко вторым — интервалы ре-ми и соль-ля, которые тоже равны между собой, но отличаются от первых, будучи не вполне целыми тонами. Это незначительное различие интервалов называется в музыке коммой. Но основные определения квинты, кварты, терции и т. д. должны оставаться основанием системы; формальная равномерность следования отходит на второй план. Можно сказать, что ухо, чисто механически переходящее от тона к тону согласно безотносительной арифметике (1, 2, 3, 4) и зафиксировавшее отношение 1 к 2, должно отступить перед ухом, удерживающим отношения абсолютного подразделения. К тому же отмеченное различие крайне незначительно, и ухо следует за внутренними гармоническими отношениями как преобладающими.

Гармоническая основа и равномерность следования дают здесь, таким образом, первую противоположность. И так как оба этих принципа в точности не согласуются друг с другом, то можно опасаться, что при дальнейшем развитии системы тонов это различие определеннее выступит наружу — именно тогда, когда один из тонов, образующих гамму при данном основном тоне, будет сам принят за основной (какой тон берется за основной, само по себе безразлично, потому что все они равноправны) и когда те же самые тоны должны будут войти в новую гамму, и притом на протяжении нескольких октав. Например, если соль — основной тон, то ре — квинта; но по отношению к си то же самое ре есть терция, по отношению к ля — кварта и т. д. Один и тот же тон должен быть то терцией, то квартой, то квинтой; на инструментах с неизменным строем этого нельзя добиться полностью. Здесь-то упомянутое различие и выступает более заметно при дальнейшем развитии системы. Тоны, правильные в одной тональности, становятся неподходящими в другой, чего не было бы, если бы интервалы были равны. Это сообщает тональностям внутреннее различие, т. е. такое, которое покоится на соотношении тонов их гаммы. Известно, например, что если квинту от до (соль) выбрать за основной тон и взять ее квинту ре, а потом взять следующую квинту и т. д., то па фортепиано

199

одиннадцатая и двенадцатая квинты окажутся нечистыми и уже не подойдут к системе, в которой эти тоны были бы настроены по до; по отношению к последнему это будут, следовательно, фальшивые квинты. В результате произойдет изменение дальнейших тонов, полутонов и т. д., в области которых нечистота, разнобой и дисгармония обнаружатся еще гораздо раньше. Эту путаницу устраняют насколько возможно тем, например, что распределяют неравенства строго равномерно. Так, были даже изобретены совершенно гармоничные арфы, на которых каждая система, с исходным до, ре и т. д., имеет свои собственные полутоны. Вообще же а) с самого начала несколько уменьшали квинту, чтобы различие распределилось равномерно. Но так как это коробило тонкий слух, то приходилось в) ограничивать диапазон инструмента шестью октавами (хотя на инструментах с неизменными, нейтральными тонами и в этих пределах встречается довольно отклонений), вообще приходилось меньше играть в таких тональностях, в которых появляются подобные диссонансы, или избегать отдельных сочетаний, в которых нечистота тонов особенно заметна.

Остается еще сказать о том, каково объективное явление гармонического, — о его предметной действительности. Тут встречаются явления на первый взгляд парадоксальные, так как для них нельзя указать основания в чисто слуховой стороне звуков и понять их возможно только из числовых отношений. Если, во-первых, заставить колебаться струну, то она сама собой делится в процессе колебания согласно этим отношениям; это своеобразный, имманентный факт природы, деятельность формы в самой себе. Раздается не только основной тон (1), но и квинта следующей октавы (3), и терция третьей октавы (5), опытное ухо различает сверх того еще октаву основного тона (2) и его двойную октаву (4). Слышатся, следовательно, тоны, представляемые целыми числами 1, 2, 3, 4, 5. Дело в том, что ввиду наличия у колеблющихся струн двух закрепленных точек в середине образуется узел колебания; этот узел вступает в свою очередь в отношение с конечными точками, и так возникает явление различного, проникнутого гармонией.

Второе обстоятельство заключается в том, что возможно появление звуков, которые не извлекаются непосредственно, но вызываются извлечением других. Что задетая струна издает какой-то тон, потому что она обладает

200

им, считается понятным. Но труднее понять, почему при извлечении нескольких тонов бывает слышен только один тон или почему при извлечении двух тонов раздается третий. Это основано на природе взаимоотношения вое тех же числовых определений, б) Первое из названных явлений состоит в том, что если взять тоны, находящиеся в известном отношении, и ударить сразу по всем соответствующим струнам, то будет слышен только основной тон. У органа, например, имеется регистр, в котором при нажатии на одну клавишу извлекается пять трубных тонов. Хотя каждая труба имеет свой особенный тон, однако в результате этих пяти тонов получается только один. Это имеет место, когда этими пятью тонами являются: 1) основной тон до; 2) октава к до; 3) квинта {соль) следующей октавы; 4) третье до; 5) терция (ре) еще более высокой октавы. Тогда слышен только основной тон до; и это происходит вследствие совпадения колебаний. Правда, указанные различные тоны должны быть определенной высоты, не слишком низкими и не слишком высокими. Объясняется же это совпадение следующим образом. Пока нижнее до совершает одно колебание, его октава совершит два. Соль этой октавы совершит за то же время три колебания, ибо ближайшая квинта совершает 11/2 колебания и, стало быть, наше соль — три. Третье до совершает четыре колебания. Его терция совершает пять колебаний за время одного колебания основного тона, ибо терция совершает против основного тона колебания, терция же третьей октавы в четыре раза больше, т. е. пять колебаний. Следовательно, колебания в данном случае таковы, что колебания остальных тонов совпадают с колебаниями основного тона. Соответствующие этим тонам струны относятся друг к другу, как 1, 2, 3, 4, 5; и все их колебания заканчиваются одновременно, ибо после пяти колебаний наиболее высокого тона завершаются как раз четыре, три, два и одно колебание более низких. Вследствие этого совпадения и слышно только одно до.

в) Так же обстоит дело и во втором случае, когда при ударе по двум различным струнам гитары обнаруживается тот удивительный факт (опыт Тартини), что кроме их тонов слышен еще третий, который не есть, однако, смешение двух первых, не есть нечто абстрактно-нейтральное. Если, например, взять до и соль известной высоты, то слышен также призвук до нижней октавы.

201

Объясняется это явление так. За время одного колебания основного тона квинта совершает колебания (или три за время двух колебаний основного тона). Пока основной тон еще не завершил своего первого колебания, уже начинается второе колебание квинты. Но второе колебание до, начинавшееся во время второго колебания соль, заканчивается одновременно с третьим колебанием этого последнего, так что совпадает и новое начало их колебаний. «Существуют моменты, — говорит поэтому Био («Traite de Physique», II, p. 47), —когда колебания достигают уха одновременно, и другие моменты, когда они доходят отдельно», как если бы кто-нибудь делал три шага за то же время, пока другой делает два: в этом случае после каждых трех шагов первого и двух шагов второго оба начинают шаг вместе. Так получается попеременное совпадение после каждых двух колебаний до. Это совпадение происходит вдвое медленнее или наполовину менее быстро, чем колебание до. Но при вдвое меньшей частоте колебания одного тона по сравнению с другим получается нижняя октава, которая совершает одно колебание за время двух колебаний верхнего тона. Вполне чисто настроенный орган лучше всего воспроизводит это явление. Мы слышим, таким образом, нижнюю октаву даже, например, на монохорде, на котором непосредственно ее вовсе нельзя извлечь. Аббат Фоглеросновал на этом своеобразный способ конструкции органа: несколько труб, из которых каждая обладает собственным тоном, издают вместе другой чистый тон, для которого уже не требуется особой трубы и особой клавиши.

Если бы в вопросах гармонии мы захотели довольствоваться только слухом, не вдаваясь в отношения чисел, то мы ни в коем случае не могли бы объяснить, как это одновременно слышимые тоны, будучи различны между собой, воспринимаются слухом как один тон. В вопросах гармонии нельзя, следовательно, ограничиваться слухом, но необходимо знать и объективные определения. Дальнейшие подробности составляют уже предмет физики и теории музыки. Но то, что изложено выше, относится сюда, поскольку тон есть именно эта идеальность в механическом, так что его определенность должна быть постигнута как механическая и он должен быть познан в своих механических свойствах.

202

§ 302

Звук есть смена специфической внеположности материальных частей и ее отрицания, — он есть только абстрактная или, так сказать, только идеальная идеальность этой специфичности. Но тем самым эта смена сама непосредственно является отрицанием материального специфического устойчивого существования; это отрицание есть, таким образом, реальная идеальность удельного веса и сцепления, т. е. теплота.

Примечание. Нагревание звучащих тел — звучащих как от удара, так и от трения друг о друга — есть проявление теплоты, возникающей согласно понятию вместе со звуком.

Прибавление. Проявляющееся в звуке в-самом-себе-бытие само материально, оно властвует над материей и приобретает, таким образом, чувственное наличное бытие через насилие над материей. Так как в-самом-себе-бытие как звучание есть лишь обусловленная индивидуальность, но еще не реальная тотальность, то его самосохранение — только одна сторона дела; другая состоит в том, что эта проникнутая в-самом-себе-бытием материальность подвержена также разрушению. С этим внутренним сотрясением тела в самом себе связано поэтому не только снятие материи в идеальном смысле, но и ее реальное снятие через теплоту. Это специфическое самообнаружение тела как того, что себя сохраняет, переходит в отрицательность самого себя. Взаимодействие его сцепления в самом себе есть вместе с тем инополагание (Anderssetzen) его сцепления, начало упразднения его застылости; а это и есть теплота. Так, звук и теплота непосредственно сродни друг другу; теплота есть завершение звука, обнаружившаяся в материальном отрицательность этого материального; звучание может действительно дойти до того, что тело лопнет или расплавится, а стекло можно даже расколоть пополам пронзительным криком. Для представления звук и теплота, конечно, разнородны; и может показаться странным столь тесное их сближение. Но когда, например, бьют в колокол, он нагревается; и это нагревание приходит к нему не извне, а полагается его собственным внутренним содроганием. Разгорячаются не только музыканты, но и инструменты.

204

d. Теплота

§ 303

Теплота есть возвращение материи в свою бесформенность, в свою текучесть, торжество ее абстрактной гомогенности над специфическими свойствами98; ее абстрактная, только в-себе-существующая как отрицание отрицания непрерывность здесь положена как активность. Формально, т. е. со стороны пространственного определения вообще, теплота обнаруживается поэтому как расширение, она снимает ту ограниченность, которую представляют собой спецификации безразличного заполнения пространства.

Прибавление. Поскольку реальная связь разлагается, уступая насилию, ее разрыв и распад как таковой есть только разложение пассивного количественного сцепления, хотя он и здесь уже обнаружился перед нами в своеобразной определенности (§ 296). Зато другая форма разложения — теплота — связана исключительно со специфическим, качественным сцеплением. Между тем как в звуке главную роль играет отталкивание, отпор внешнему насилию в виде устойчивого сохранения формы и содержащих в себе форму частей, в теплоте на первый план выступает притяжение : тело со специфическим внутренним сцеплением, отталкивая от себя насилие, вместе с тем в самом себе уступает ему. Когда сцепление и твердость преодолеваются, устойчивое существование частей полагается идеально, и, следовательно, эти части изменяются. Этот переход тела в текучее состояние есть колыбель теплоты, где умерщвляется звук; ибо текучее как таковое уже не звучит больше, как не звучит все только негибкое, хрупкое, рассыпчатое. Теплота есть распад тел, но не на отдельные массы, а с сохранением внутренней связи; она есть это интимное, внутреннее разложение их отталкивания, раздельности их частей. Теплота сообщает, таким образом, телу еще более интимное единство, чем форма; но это единство лишено определений. Это разложение есть торжество самой формы; внешнее насилие, то, что составляет силу в качестве косной, держащейся на отталкивании материи, изничтожает само себя. Это разложение опосредствовано сцеплением; без него насилие только раздробляет, как камень может быть только раздроблен. Наличие одной лишь твердости ставит препону передаче тепла: тут нужна связь как

204

внутренняя текучесть и растяжимость — нужна та внутренняя упругость, благодаря которой частицы проникают друг в друга, т. е. нетвердость, гибкость, разрушающая вместе с тем устойчивое существование частей в их взаимной связи. Форма сохраняется как душа в процессе плавления; но и разрушение формы полагается огнем. Таким образом, отталкивание, отпор внешнему насилию и покорность ему изнутри — звук и жар — противоположны друг другу; но вместе с тем первое переходит во второе. Следы этой противоположности сохраняются и на высших ступенях природы в органическом царстве, где самость сохраняет себя в самой себе как идеальное и где жар увлекает ее наружу, в реальное существование. Растениям и цветам принадлежит по преимуществу разнообразие и чистое, абстрактное выявление красок во всем их блеске; их самость, увлеченная внешним светом наружу, изливается в наличное бытие потоком света. У животных краски более тусклы. А среди пернатых, выделяющихся в животном царстве роскошью расцветки, именно у тропических птиц, их самость увлечена, как у растений, в их растительную оболочку, в их оперение, светом и жаром тропического климата; северные птицы уступают им в этом отношении, но зато лучше поют, как, например, соловей и жаворонок, которые не встречаются в тропиках *. Таким образом, у тропических птиц именно благодаря жаре это в-самом-себе-бытие, это раскрытие их внутренней идеальности в голосе не сохраняется в самом себе, а расплавляется и выгоняется нарушу в виде

* «Путешествия» Спикса и Марциуса, т. I, стр. 191: «В этих лесах (бразильских, за Санта-Круцем) мы впервые обратили внимание на пение серовато-коричневой птицы, вероятно дрозда, которая водится в кустах и в сырых лесных оврагах и поет по многу раз всю гамму от си до верхнего ля, не пропуская ни одного звука. Обыкновенно она издает каждый звук от четырех до пяти раз и затем незаметно переходит к следующей четверти тона. Певцам американских лесов принято отказывать во всякой гармоничности звуков, признавая за ними только роскошь окраски. Но если верно, что нежные обитатели жаркого пояса отличаются больше своей роскошной расцветкой, чем разнообразием и силой издаваемых ими звуков, если они и уступают по ясности и мелодичности пения нашему соловью, то во всяком случае упомянутая небольшая птичка доказывает, что хотя бы основы мелодического пения им тоже не чужды. Впрочем, вполне возможно, что если когда-нибудь бразильские леса перестанут оглашаться почти нечленораздельными воплями выродившихся людей, то и многие пернатые певцы этих лесов станут петь более мелодично».

205

металлического блеска краски, т. е. звук исчезает в теплоте. Правда, голос есть уже нечто высшее, чем звук; во и в голосе сказывается эта противоположность палящему зною климата.

§ 304

Это реальное отрицание своеобразия тела есть, следовательно, то его состояние, в силу которого оно в своем наличном бытии не принадлежит положительно самому себе; это его существование есть, таким образом, общение с другими и передача себя им — внешняя теплота. Пассивное отношение телесного к последней основано на непрерывности материального, наличествующей в себе в удельном весе и сцеплении; благодаря этой первоначальной идеальности модификация удельного веса и сцепления не может быть действительной границей для названной передачи, для полагания общения.

Примечание. То, что лишено сцепления подобно шерсти и в себе лишенное сцепления (будучи хрупким, как стекло), хуже проводит тепло, чем металл, который обладает крепкой, неразрушимой непрерывностью. Вода и воздух также плохо проводят тепло, потому что в них нет сцепления и потому что это вообще еще нетелесные (unkorperliche) материи. Способность теплоты передаваться, благодаря чему она может быть отделена от тела, в котором присутствовала сначала, являясь, таким образом, чем-то самостоятельным и приходящим к телу извне; связанные с этим дальнейшие механические определения, которые могут быть сведены к распространению (например, отражение вогнутыми зеркалами) ; наконец, встречающиеся в теплоте количественные моменты — все это и привело главным образом к представлению о теплоте как о чем-то самостоятельно существующем, как о какой-то тепловой материи. Едва ли, однако, решатся назвать теплоту телом или хотя бы только чем-то телесным; и это уже показывает, что явление особенного наличного бытия допускает различные категории. Так и проявляющаяся в теплоте ограниченная обособленность и ее отличимость от тел, в которых она присутствует, недостаточна для применения к ней категории материи, которая есть прежде всего тотальность в самой себе, обладающая по крайней мере тяжестью. Отмеченная черта обособленности состоит почти исключительно в том, что теплота в процессе передачи являетс

206

внешней по отношению к наличным телам. Опыты Румфорда с нагреванием тел посредством трения, например при просверливании пушек, уже давно могли бы совершенно устранить представление об обособленном, самостоятельном существовании теплоты ; здесь слишком недвусмысленно обнаруживаются возникновение и природа теплоты как некоего состояния. Абстрактное представление материи содержит само по себе определение непрерывности, которая означает возможность передачи, и в качестве активности есть ее действительность; активностью же эта в себе сущая непрерывность становится как отрицание формы — удельного веса и сцепления, а в дальнейшем и образа (die Gestalt).

Прибавление. В мире явлений звук и теплота суть в свою очередь явления. Способность передаваться и факт передачи есть главный момент природы состояния, ибо состояние есть существенно общее определение и зависимость от окружающего. Следовательно, теплота способна к передаче потому, что она определена как явление, и не просто как таковое, ЕО внутри поля, в котором предполагается реальность материи; это бытие, являющееся вместе с тем видимостью, или видимость, еще не являющаяся бытием. Бытие — это связное тело; его разложение, отрицание связности есть видимость. Теплота есть, таким образом, не материя, а отрицание этой реальности, но уже не абстрактное отрицание подобно звуку и еще не завершенное отрицание, каковым является огонь. Как материализованное отрицание или отрицательная материализация она есть наличное, и притом в форме всеобщности, совместности (Gemeinsamkeit); она в такой же мере есть еще реальная устойчивость, как и отрицание, — наличносущая пассивность вообще. Как это, лишь являющееся отрицание, теплота не существует для себя, но зависит от другого.

Если, таким образом, теплота есть существенно то, что распространяется и тем самым уравнивает одно тело с другими, то это распространение может быть извне ограничено поверхностями: так, теплоту можно сконцентрировать при помощи зажигательных стекол и вогнутых зеркал; этим способом можно сконцентрировать даже холод; такой опыт был, помнится мне, поставлен г-ном проф. Пикте в Женеве. Но от того своего свойства, в силу которого они могут быть положены как являющиеся, тела не могут избавиться: они от природы таковы,

207

что их связанность может подвергнуться отрицанию. Таким образом, они суть в себе то, что становится налично сущим в теплоте; и это в-себе-бытие и есть их пассивность. Ибо пассивно именно то, что обладает только в-себе-бытием; так, например, человек, который разумен только в себе, есть пассивный человек. Сообщенное состояние есть, следовательно, определенность, полагаемая другими с этой в себе сущей стороны — в нем является вообще только ее в-себе-бытие; но оно должно быть действительным и как деятельность. Явление оказывается, таким образом, двояким: это есть деятельное, полагающее начало явление, с одной стороны, и пассивное — с другой. Так, одно тело может обладать внутренним источником теплоты, другие получают ее извне, как нечто привходящее. Переход от первоначального возникновения тепла из нарушений сцепления к внешнему отношению, состоящему в привхождении к другому чего-то уже наличного, как это имеет место при передаче тепла, — этот переход раскрывает отсутствие самости в подобных определениях; тяжесть, вес, напротив, не могут передаваться от тела к телу.

Так как природа теплоты есть вообще идеализация специфической реальной внеположности и так как, согласно нашему утверждению, она основана на этом отрицании, то с этой стороны не может быть и речи о какой-нибудь тепловой материи. Допущение тепловой материи, так же как и звуковой, покоится на том принципе, что все производящее чувственное впечатление должно иметь и чувственно устойчивое существование. И хотя понятие материи было тут настолько расширено, что отказались даже от ее основного определения, от свойства тяжести, допустив вопрос о весомости или невесомости подобных материальных начал, однако, все еще продолжали предполагать объективную устойчивость вещества как чего-то неразрушимого и самостоятельно существующего, того, что может появляться и исчезать, увеличиваться и убывать в данном месте. На этом внешнем привхождении и останавливается рассудочная метафизика, возведя его на уровень первоначального отношения, особенно по отношению к теплоте. Говорят о проявлении тепловой материи, о ее накоплении, о ее скрытом присутствии там, где ее нельзя обнаружить и где впоследствии все же появляется теплота. Но если решающее значение в вопросе о материальности теплоты должен иметь опыт, причем

208

самые ничтожные обстоятельства часто становятся поводом для бесплодного умничанья, то надо сказать, что опыт графа Румфорда, поставленный с целью точного подсчета выделяющейся теплоты при просверливании пушек, особенно резко обернулся против теории материальности теплоты. В самом деле, вопреки утверждению, что возникающий при этом в стружках сильный жар извлекается трением из соседних тел, Румфорд доказал, что он порождается в самом металле; он окружил испытуемое тело деревянной обкладкой, которая как плохой проводник не пропускала теплоту, и это не помешало металлическим стружкам выпадать в таком же раскаленном виде, как и без этой обкладки. Рассудок создает себе субстраты, которых мы не признаем в свете понятия. Звук и теплота не существуют для себя так, как тяжелая материя; и так называемое звуковое и тепловое вещество суть только фикции рассудочной метафизики в области физики. Звук и теплота обусловлены материальными существованиями и составляют их отрицательность; они не что иное, как моменты, но, будучи определениями материального, они количественны и поэтому различаются по степеням, или обладают интенсивностью.

§ 305

Передача теплоты различным телам содержит сама по себе только абстрактное непрерывное продолжение этой детерминации сквозь неопределенную материальность, и постольку теплота не допускает качественных измерений в самой себе, а способна только на абстрактную противоположность положительного и отрицательного, количества и степени, и в качестве абстрактного равновесия на наличность одинаковой температуры тел, среди которых распределяется степень. Но так как теплота есть изменение удельного веса и сцепления, то она вместе с тем связана с этими определениями; и сообщенная, внешняя температура обусловлена в определенности своего существования особым удельным весом и сцеплением тела, которому она сообщается. Это и есть удельная теплоемкость.

Примечание. Удельная теплоемкость вместе с категорией материи и вещества привела к представлению о скрытом, недоступном наблюдению связном тепловом веществе. Если это вещество невоспринимаемо, то его определение не может быть оправдано наблюдением и

209

опытом, а как результат умозаключения оно покоится на предпосылке материальной самостоятельности теплоты (ср. § 286, примечание). Это допущение способствует по-своему эмпирической неопровержимости самостоятельного существования теплоты как некоторой материи, — способствует именно тем, что само-то допущение не содержит в себе ничего эмпирического. Когда опыт показывает исчезновение теплоты или ее появление там, где прежде ее не было, объяснение готово: в первом случае говорят, что теплота лишь скрылась или стала незаметной, перейдя в связное состояние, во втором — что она выступила из своей незаметности наружу. Метафизика самостоятельного существования противополагается опыту, более того — она a priori предпосылается опыту.

Для данного выше определения теплоты важно получить эмпирическое подтверждение того, что необходимое в силу понятия определение, а именно факт изменения, удельного веса и сцепления, обнаруживается на опыте в виде теплоты. Тесная связь того и другого легко вскрывается в многообразных процессах порождения теплоты (и столь же многообразных способах ее исчезновения) — в явлениях брожения, в других химических процессах, при образовании и растворении кристаллов, при уже упомянутых внутренних механических сотрясениях, связанных с внешними (удар в колокол, удар по металлу, трение и т. д.). При трении двух деревяшек (у дикарей) или при обыкновенном высекании огня материальная внеположность одного тела мгновенно стягивается в одну точку вследствие быстрого давления со стороны другого; отрицание пространственной устойчивости материальных частей прорывается в виде жара и пламени самого тела или в виде вылетающей из него искры. Дальнейшая трудность заключается в том, чтобы понять соединение теплоты с удельным весом и сцеплением как существующую идеальность материального, как существование такого отрицательного, которое само содержит в себе отрицаемое свойство, которое обладает, далее, свойством количества и как идеальность устойчивого есть его вне-себя-бытие и самополагание в другом, т. е. передача. Здесь, как и повсюду в философии природы, все дело в том, чтобы заменить рассудочные категории мыслительными отношениями спекулятивного понятия и в согласии с ними постигнуть и определить явление,

210

Прибавление. Как всякое тело имеет свое особое звучание в зависимости от своего специфического сцепления, так и теплота имеет специфический характер. Когда качественно различные тела подвергаются воздействию одинаковой температуры, т. е. им сообщается одинаковое количество тепла, они нагреваются в различной степени. Так, всякое тело воспринимает температуру воздуха различно: железо, например, становится на холоде гораздо более холодным, чем камень, вода в теплом воздухе всегда прохладнее, чем сам воздух. Высчитано, что для доведения воды и ртути до одинаковой температуры первую нужно нагреть раз в тринадцать сильнее, чем вторую; другими словами, при одинаковой температуре вода оказывается в тринадцать раз более холодной, чем ртуть. Столь же различны точки, при которых тела растворяются от сообщенной им теплоты; ртуть, например, растворяется при гораздо меньшем количестве тепла, чем все остальные металлы. Поскольку, следовательно, при сообщении телу теплоты обнаруживается его специфическая природа, возникает вопрос, какая форма в-самом-себе-бытия проявляется в данном случае. В-самом-себе-бытие обнимает формы сцепления, точечности, линейности, поверхности; наконец, как простая определенность к нему принадлежит удельный вес. В-самом-себе-бытие, проявляющееся в удельной теплоте, может быть только простым видом в-самом-себе-бытия. Ибо теплота есть снятие определенной внеположности сцепления; но как обладающее устойчивостью, тело сохраняется вместе с тем и в своем определенном в-самом-себе-бытии; последнее же при снятии сцепления остается лишь как всеобщее, абстрактное в-самом-себе-бытие — как удельный вес. Так, удельный вес оказывается тем в-самом-себе-бытием, которое проявляется в данном случае.

Теплоемкость находится, таким образом, в связи с удельным весом, который в противопрложность просто тяжести есть в-самом-себе-бытие тел. Соотношение тут обратное: тела с большим удельным весом нагреваются гораздо легче, т. е. они при той же температуре становятся теплее, чем тела с меньшим удельным весом. Это объясняют тем, что в последних теплород переходит в скрытое состояние, а в первых освобождается. Точно так же говорят о скрытом состоянии теплорода в тех случаях, когда слишком ясно, что теплота не притекла извне, а возникла изнутри [см. § 304, прибавление]. Холод, образующийс

211

при испарении нефти, тоже объясняют переходом теплоты в скрытое состояние. Замерзшая вода при нулевой температуре теряет, как выражаются, теплоту, которая должна притечь извне, чтобы растопить лед; а так как температура льда при этом не поднимается, то заключают, что теплород перешел в скрытое состояние. То же самое будто бы имеет место в случае упругих паров, в которые превращается вода: выше 80° она не нагревается и при дальнейшем повышении температуры начинает лишь испаряться. Наоборот, пары и упругие жидкости определенной температуры производят больше тепла осаждаясь, чем находясь в свойственном им состоянии расширения: расширение заменяет собой температуру как интенсивность [ср. § 103, прибавление]. К скрытой теплоте прибегают всегда, когда явления слишком уж громко свидетельствуют о том, что теплота появляется вследствие внутренних перемен в сцеплении — таково, например, застывание воды, имевшей несколько градусов ниже нуля и поднявшейся до нуля при замерзании. Теплород представляют себе непрестанно притекающим и утекающим; но так как теплота, понимаемая как вещество, не должна исчезать, то и говорят, что она лишь перешла в скрытое состояние и продолжает присутствовать в теле. Но как может присутствовать то, чего все-таки нет? Такое нечто есть пустой вымысел (Gedanken-ding), и мы действительно видели, что способность теплоты передаваться от тела к телу доказывает, наоборот, ее несамостоятельность.

Можно было бы думать, что высокий удельный вес должен производить и большую теплоту. Но высокий удельный вес имеют как раз тела, определенность которых еще проста, т. е. которые обладают нераскрытым, не индивидуализированным в-самом-себе-бытием; они еще не перешли к дальнейшим определениям в самих себе. Индивидуальность же оказывает большое сопротивление теплоте. Поэтому и органическое далеко не так доступно внешнему нагреванию. В более высоких органических существах, у растений й животных, удельный вес и теплоемкость вообще уже не играют поэтому важной роли; различие сортов дерева с этой стороны в целом не имеет значения. Для металлов, наоборот, удельный вес, а равно и теплоемкость являются важнейшими определениями. Удельный вес еще не есть сцепление и уж никак не индивидуальность, напротив, он лишь абстрактное, всеобщее

212

в-самом-себе-бытие, не специфицированное в самом себе и поэтому наиболее проницаемое для теплоты; это такое в-самом-себе-бытие, которое особенно легко и охотно дает место отрицанию определенной связи. Наоборот, то, что обладает силой сцепления и поэтому более индивидуализировано, сообщает своим определениям слишком большую устойчивость, чтобы они могли так легко воспринимать в себя теплоту.

Мы рассмотрели происхождение теплоты со стороны сцепления, причем мы исходили из специфической определенности материального в-самом-себе-бытия. Это есть а) внутреннее происхождение теплоты, которая может появляться в результате сотрясения, а также в виде самовоспламенения, как, например, при брожениях, возникающих самопроизвольно. Так воспламенился сам собой один фрегат у императрицы Екатерины; уже жженный кофе начинает бродить, и образующаяся в нем теплота достигает силы пламени — от этого и произошел, вероятно, пожар на этом судне; лен, пенька, просмоленные канаты воспламеняются в конце концов сами собой. Винное и уксусное брожение также порождает теплоту. То же самое имеет место при химических процессах, ибо растворение кристаллов всегда сопровождается изменениями в их внутреннем сцеплении. Известно, однако, что в этой области механического в связи с тяжестью теплота возникает двояким способом. (3) Второй способ состоит в трении как таковом. Трение остается на поверхности, оно есть сотрясение ее частей, не проникающее внутрь. Это трение есть тривиальный, обыденный способ возникновения теплоты. Но и его не следует понимать чисто механически, как это делают «Gottingischen gelehrten Anzeigen» (1817, S.161): «Известно, что сильное давление отнимает у всякого тела часть его удельной теплоты или, вернее, что при сильном давлении тело не в состоянии поглотить такое же количество удельной теплоты, как при меньшем давлении; отсюда развитие теплоты в результате удара и трения тел, быстрого сжатия воздуха и т. п.». Это освобождение формы не есть еще, стало быть, подлинно самостоятельная тотальность самости: оно еще обусловлено, еще не представляет собой самосохраняющейся деятельности единства. Поэтому теплота и может быть вызвана внешним механическим способом посредством трения. Доведенная до воспламенения, теплота являет свободное торжество чистой идеальности над

213

материальной внеположностью. При ударе кремня о сталь вылетает наружу только искра, ибо, чем упорнее противоборствует внутренняя твердость, тем сильнее сотрясение во внешне задетых частях. Дерево, наоборот, пожирается огнем, потому что оно представляет собой материал, способный передавать жар дальше.

§ 306

Теплота, будучи температурой вообще, есть прежде всего еще абстрактное и по своему существованию и свойствам условное разложение специфицированной материальности. Но, осуществляясь, реализуясь в действии, пожирание телесного своеобразия приобретает существование чистой физической идеальности, освобождающегося отрицания материального и проявляется как свет, но, однако, в виде пламени, т. е. как отрицание материи, еще связанное с материей. Как сперва (§ 283) огонь развился из в-себе-бытия, так теперь он становится положенным: как внешне обусловленный, он рождается из существующих моментов понятия внутри сферы условного существования. Будучи конечным, он, далее, пожирает сам себя вместе с теми условиями, пожиранием которых он является.

Прибавление. Свет как таковой холоден; летом, когда он так греет, он греет только в атмосфере на Земле. В разгаре лета на высокой горе совсем холодно и она покрыта вечным снегом, хотя оттуда ближе к Солнцу; только через соприкосновение с другими телами появляется теплота. Ибо свет есть самостность, и то, на что он падает, тоже становится самостным, т. е. обнаруживает начало разложения, т. е. теплоты.

§ 307

Развитие реальной, т. е. содержащей в себе форму, материи переходит, таким образом, в своей тотальности в чистую идеальность своих определений, в абстрактно тождественную с собой самостность, которая в этом круге внешней индивидуальности сама (в виде пламени) становится внешней и таким путем исчезает. Обусловленность этой сферы заключается в том, что форма была спецификацией тяжелой материи, и индивидуальность как тотальность была пока еще лишь в себе. В теплоте положен момент реального разложения непосредственности и исходного взаимного равнодушия специфицированного материального. Поэтому форма имманентна теперь

214

как тотальность материальному, уже бессильному против нее. Самостность как бесконечная, сама к себе относящаяся форма вступила как таковая в существование; она сохраняется в подчиненной ей внешней среде, и как тотальность, свободно определяющая это материальное, она есть свободная индивидуальность.

Прибавление. Отсюда должен быть переход к реальной индивидуальности, к образу (die Gestalt), моменты которого мы видели до сих пор. Сосредоточение формы в самой себе, душа, отлетающая в звуке, и текучесть материи — таковы два момента, составляющие реальное понятие индивидуальности. Тяжесть как нечто подчиненное бесконечной форме есть целостная свободная индивидуальность, в которой материальное всецело проникнуто и определено формой. Развитый в самом себе и определяющий многообразие материального образ есть абсолютная центральность, которая уже не имеет подобно тяжести многое только вне себя. Индивидуальность как влечение такова, что она сперва полагает свои моменты как разрозненные конфигурации. Но если у пространства его конфигурации — точка, линия, поверхность — были только отрицаниями, то теперь форма вносит их в лишь ею определяемую материю — уже не как пространственные очертания, а как различения материальной связи, как реальные в материи конфигурации пространства, завершающиеся в тотальность поверхности. Чтобы звук, как душа, не отлетал от материального предмета, а оставался в нас как творческая сила, требуется положенное отрицание твердой устойчивости материи; в разложении через теплоту оно и положено как существование. Проницаемость материи, положенная сначала понятием, оказывается в результате положенной как наличное бытие. Мы начали с в-самом-себе-бытия в виде удельного веса, причем способность формы внедряться в материю была принята нами за непосредственное свойство последней. Но это в себе сущее свойство материи быть проницаемой и разложенной нужно было далее вскрыть и как существующее, и именно в результате сцепления. Разложение внеположности в сцеплении есть снятие самого этого сцепления; то, что остается, есть удельный вес. Последний как первая субъективность был абстрактной, простой определенностью; определившись к тотальности в самом себе, он есть тон, а в текучем виде — теплота. Первая непосредственность должна оказаться снятой, положенной; таким

215

образом, всегда необходимо возвращаться к началу. Сцепление составляло обусловленность формы материей. По отношению к этой обусловленности оно само есть посредствующее — то, что внутренне производит отрицание, теплоту так, что сцепление отрицает само себя, т. е. лишь в-себе-бытие, лишь условный способ существования формы. Отметить эти моменты легко, но разобрать их в отдельности трудно, если ставить себе целью развить то, что соответствует мыслительным определениям в существовании; ибо каждому из них соответствует и свое существование. Эта трудность особенно велика там, где целое существует только как влечение, и, следовательно, определения выступают наружу только как отдельные свойства. Абстрактные моменты индивидуальности, удельный вес, сцепление и т. д. должны в порядке понятия предшествовать свободной индивидуальности так, чтобы последняя вытекала из них как результат. В тотальной индивидуальности, где форма выступает властительницей, реализованы наконец все моменты, и форма пребывает в них как определенное единство. Для образа требуются душа, единство формы с самой собой и, далее, в качестве бытия-для-другого определения понятия. В этом полагании форма вместе с тем свободна как безусловное единство этих различий. Удельный вес свободен только абстрактно, ибо отношение к другому для него безразлично и падает в область внешнего сравнения. Но истинная форма есть отношение к другому для самого себя, а не в чем-то третьем. Когда материальный предмет расплавляется под влиянием теплоты, он становится восприимчив к форме; таким образом, обусловленность звука как бесконечной формы снимается и эта форма уже не находит ничего противоположного себе, к чему бы она относилась как к другому. Теплота есть самоосвобождающийся от образа образ, приобретающий субстанциальность свет, и момент пассивного образа присутствует в ней как снятый.

С

ФИЗИКА ТОТАЛЬНОЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ

§ 308

Материя есть сперва в себе тотальность понятия как тяжелая материя, не имеющая формы в самой себе; понятие, положенное в ней в своих особых определениях,

216

дает сначала конечную, распадающуюся на свои особенности индивидуальность. Теперь же, когда тотальность понятия положена, средоточие тяжести уже не есть искомая материей субъективность, но оно имманентно ей как идеальность тех сперва непосредственных и обусловленных определений формы, которые теперь уже являются развитыми изнутри вовне моментами. Материальная индивидуальность, самотождественная, таким образом, в своем развитии, бесконечна для себя, но вместе с тем обусловлена; она есть субъективная тотальность пока еще лишь непосредственно. Поэтому, хотя и бесконечная для себя, она содержит в себе отношение к другому; и лишь в результате процесса она достигает того, что эта внешность и обусловленность полагается как снимаемая; так она становится существующей тотальностью материального для-себя-бытия, которая в себе есть жизнь и в понятии переходит в таковую.

Прибавление. Форма как абстрактное целое и противостоящий ей материал, ждущий своего определения, — эти два момента реального физического тела тождественны в себе; и в этом заключается их переход друг в друга согласно понятию. Ибо как форма если чистое физическое, самоотносящееся тождество с самой собой, не имеющее, однако, наличного бытия, так и материя в своей текучести есть эта всеобщая тождественность, которая существует, не оказывая сопротивления. Материя, так же как и форма, не имеет различий в самой себе; и, таким образом, она сама есть форма. Как всеобщее материя предназначена быть чем-то определенным в самой себе; в этом именно и состоит долженствование формы, для которой материя есть ее «в-себе». Мы имеем вначале индивидуальность вообще; следующий шаг заключался в том, что эта индивидуальность полагается в отличие от тяжести в свою конечную, ограниченную определенность; с третьим шагом индивидуальность возвращается из различия в саму себя. Этот шаг распадается в свою очередь на три образования, или определения.

§ 309

Тотальная индивидуальность есть:

а) непосредственный образ как таковой и его абстрактный принцип, являющийся в свободном существовании, — магнетизм;

217

b) она определяет себя к различию, к особенным формам телесной тотальности ; это индивидуальное обособление, доведенное до крайности, есть электричество;

c) реальность этого обособления есть химически различенное тело и его отношение, т.е. индивидуальность, которая имеет тело своими моментами и реализуется как тотальность, — химический процесс.

Прибавление. В образе бесконечная форма есть определяющий принцип материальных частей, теперь уже связанных не одним лишь безразличным пространственным отношением. Но образ не останавливается на этом своем понятии, потому что он сам не есть спокойная устойчивость; нет, дифференцируясь, он сущностно развертывается в реальные свойства, которые не удерживаются в единстве как идеальные, а приобретают также особенное существование. Эти отмеченные качественной индивидуальностью различия суть стихии, но как принадлежащие к сфере индивидуальности, т. е. как соединенные (ввиду своей спецификации) с индивидуальной телесностью или, вернее, превращенные в нее. В себе, т. е. в понятии, имевшийся еще недостаток формы, таким образом, восполнен. Но интерес необходимости снова требует, чтобы это «в себе» было положено, другими словами, чтобы оно порождалось как образ, т. е. переход должен быть совершен и в области существования. Результат, следовательно, заключается в том, что порождается образ; это есть возврат к первому, которое, однако, теперь является как порожденное. Этот возврат есть вместе с тем переход к дальнейшему; химический процесс содержит, таким образом, в своем понятии переход к органической сфере. Сперва мы имели процесс как движение в механике, затем как процесс стихий; теперь мы имеем процесс индивидуализированной материи.

а. Образ

§ 310

Тело как тотальная индивидуальность есть непосредственная, покоящаяся тотальность, следовательно, форма пространственной совместности материального и, значит, снова прежде всего механизм. Образ есть, стало быть, материальный механизм теперь уже безусловной и свободно определяющей индивидуальности; он есть тело, у которого не только специфический способ внутренней

218

связи, но и его внешнее ограничение в пространстве определено имманентной и развернутой формой. Так, форма манифестирует теперь себя сама и не есть лишь обнаружение своеобразного способа отпора внешнему насилию.

Прибавление. Если в-самом-себе-бытие обнаружилось прежде только через внешний толчок и в виде реакции на него, то теперь форма уже не проявляется ни через внешнее насилие, ни в виде гибели материальности: без всякого импульса со стороны тело носит в себе тайного, тихого геометра, который как вполне проникающая форма организует его вовне и внутри. Это внутреннее и внешнее ограничение необходимо для индивидуальности. Так и поверхность тела ограничена формой; тело замкнуто в себе и обнаруживает свою специфическую определенность без всякого внешнего воздействия, в своем спокойном, устойчивом существовании. Кристалл, правда, не составлен механически, но в нем все-таки резюмируется механизм как нечто индивидуальное, ибо эта сфера именно и есть спокойная устойчивость внеположности, хотя отношение частей к центру и определено имманентной формой. То, что образовано таким способом, освобождается из-под власти тяжести: оно растет, например, вверх. Естественные кристаллы оказываются при рассмотрении насквозь расчлененными. Тем не менее здесь еще нет души, которую мы найдем в царстве жизни, потому что индивидуальность здесь еще не стала предметом для самой себя, и в этом состоит отличие неорганического от органического. Индивидуальность еще не есть субъективность, при которой бесконечная форма, различная в самой себе и объединяющая свои различия, существует также и для себя. Это мы найдем лишь в ощущающем; здесь же индивидуальность еще погружена в материю — она еще не свободна, она только есть.

Дальнейшим является та определенность, которая свойственна неорганическому образу в отличие от всего органического. Действительно, образ, с которым мы здесь имеем дело, отличается тем, что пространственные определения формы суть в нем еще только рассудочные определения: прямые линии, плоские поверхности и определенные углы. Мы должны объяснить теперь, почему это так. Форма, раскрывающаяся в кристаллизации, есть немая жизнь, которая удивительным образом бродит в чисто механическом, как будто лишь извне определяемом камне

219

или металле, и проявляется в характерных образованиях как органическое и организующее влечение. Они вырастают вполне свободно и самостоятельно; и тот, для кого непривычно зрелище этих правильных и изящных образований, примет их не за естественные продукты, а скорее за произведения человеческого искусства и труда. Но правильность художественных произведений достигается внешне целесообразной деятельностью. О такой внешней целесообразности вроде той, когда я придаю внешней материи ту или иную форму согласно моим целям, здесь не приходится думать. У кристалла форма не является внешней для материи: последняя сама есть цель, есть сама по себе нечто действенное. Так, в воде присутствует незримый зародыш, конструирующая сила. Рассматриваемый здесь образ обладает строжайшей правильностью; но так как он еще не есть процесс в себе самом, то эта правильность есть лишь в целом и состоит в том, что все части вместе составляют вот эту единую форму. Это еще не органический образ, который уже выходит за пределы рассудочного; рассматриваемая нами первая форма еще рассудочна, ибо это не субъективная форма. В органическом, наоборот, образ таков, что в каждой части он проявляется как целое, а не так, что каждая часть становится понятной только через целое. Поэтому у живого каждая точка периферии есть целое, как я и ощущаю это в каждой части моего тела. Отсюда и проистекает то, что образ органического покоится на прямых линиях и поверхностях, которые принадлежат лишь абстрактному направлению целого, а не суть тотальности в самих себе. Нет, в живом образе мы имеем кривые, потому что каждая часть кривой может быть постигнута только из всего закона кривой, чего отнюдь нельзя сказать о вышеупомянутом рассудочном образе. Однако округлость органического не есть круг или шар; ибо это в свою очередь рассудочные кривые, поскольку у них отношение всех точек периферии к центру само является абстрактным тождеством. Кривая линия в органическом должна различаться в самой себе, но так, чтобы различенное было опять-таки подчинено одинаковости (der Gleichheit). Линией живого должен быть поэтому эллипс, в котором восстанавливается одинаковость обеих частей, и притом в любом направлении — как по большой, так и по малой оси. Точнее говоря, там господствует овальная линия, обладающая этой одинаковостью только в одном направлении. Поэтому

220

Мёллер * вполне правильно замечает, что все органические формы, например перьев, крыльев, головы, все линии лица, все образы листьев, насекомых, птиц, рыб и т. д., суть модификации овальной или волновой линии, которую он и называет линией красоты, В неорганическом же мире еще нет кривых линий, а имеются лишь геометрически правильные фигуры с соответствующими друг другу равными углами, где все необходимо определяется движением согласно принципу тождества. Такое скрытое проведение линий, определение поверхности и ограничение параллельными углами и есть построение образа.

Этот образ мы должны рассмотреть теперь в его отдельных определениях, среди которых следует различать три: во-первых, абстракцию образа, т. е. в сущности безобразное; во-вторых, напряженность образа, образ в процессе, становящийся образ, деятельность образования, образ как еще не осуществленный — магнетизм; и, в-третьих, реальный образ, кристалл .

§ 311

б) Непосредственный, т. е. положенный как бесформенный в себе, образ есть, с одной стороны, крайний случай точечностих хрупкости, с другой — крайний случай собирающейся в шар жидкости; это есть образ как внутренняя безобразность.

Прибавление. Определениями формы как этого внутреннего геометризирующего художника являются прежде всего точка, затем линия и поверхность и, наконец, весь объем. Хрупкое есть порошковидное, единичное, что мы уже имели как вид сцепления; оно есть зернистое, как это особенно видно на зернах платины. Ему противостоит шаровидное - всеобщая, округляющаяся и погашающая в себе все измерения жидкость, которая хотя и есть, таким образом, полное самовыявление по всем трем измерениям, но остается тотальностью без развития определенности. Шаровой образ есть всеобщий образ, запечатленный формальной правильностью, свободно парящий образ, каковым и обладают поэтому свободные небесные тела как всеобщие индивидуумы. Жидкость собирается в шар, потому что благодаря ее внутренней неопределенности

____________________________________________________________________________

* «Neue Zeitschrift fur spekulative Physik herausgegeben von Schelling». Bd. 3 (1803), S. 42 ff. [N. J. Moller, Ober die Entstehung tier Warme durch Heibung].

221

давление атмосферы одинаково во все стороны; так, детерминация образа оказывается всесторонне одинаковой, и нем еще не положено никакого различия. Но образ не есть только абстрактное, он есть реальный принцип, т. е. тотальность формы, обладающая реальностью.

§ 312

в) Хрупкое как сущая в себе тотальность формирующейся индивидуальности раскрывается в форме различенности понятия. Точка переходит сначала в линию; и форма разлагается в ней на противоположные крайности, которые как моменты не имеют собственной устойчивости, а держатся лишь своим соотношением, обнаруживающимся как их середина и точка безразличия противоположностей. Это умозаключение составляет принцип образования в его развитой определенности, и в этой еще абстрактной напряженности оно есть магнетизм.

Примечание. Магнетизм — одно из тех определений, которые должны были прежде всего предстать перед мыслью, когда понятие почуяло свое присутствие в явлениях природы и пришло к идее натурфилософии. Ибо магнит представляет в простом наивном виде природу понятия, и притом в его развитой форме умозаключения (§ 181). Полюсы — это чувственно существующие концы реальной линии (стержня, а также и протяженного по всем измерениям тела), но как полюсы они обладают не чувственной, механической реальностью, а лишь идеальной; они ни в коем случае не могут быть отделены друг от друга. Точка безразличия, составляющая их субстанцию, есть единство, в котором они присутствуют как определения понятия, так что весь их смысл и все существование заключаются только в этом единстве; и полярность есть соотношение только таких моментов. Кроме вытекающего отсюда определения магнетизм не имеет никакого дальнейшего особого свойства. Если отдельная магнитная стрелка поворачивается на север, а заодно и на юг, то это есть проявление всеобщего земного магнетизма.

Но утверждать, что все тела магниты, было бы двусмысленно ; верно то, что всякий реальный, не сводящийся к одной лишь хрупкости образ содержит в себе этот принцип детерминации; но неверно, что все тела проявляют в себе этот принцип так, как он существует в своей строгой абстрактности, т. е. в виде магнетизма. Пытаться показать, что какая-нибудь форма понятия обладает

222

в природе всеобщим существованием в том самом, виде, в каком она существует как абстракция, было бы нефилософским замыслом. Природа есть, наоборот, идея в стихии внеположности, и поэтому она подобно рассудку удерживает моменты понятия в разрозненном виде и представляет их в реальности, хотя в более высоких вещах она и объединяет различные формы понятия в высшую конкретность целого (см. примечание к следующему параграфу).

Прибавление. 1) Объединение шаровидного и хрупкого впервые создает реальный образ вообще; бесконечная форма, положенная как центральность в хрупком, полагает свои различия, дает им устойчивое существование и все же удерживает их в единстве. Пространство еще является, правда, стихией ее наличного бытия; но понятие выражается в этой простоте ее характера, в этом тоне, остающемся в своем раздвоении тем проникающим всеобщим, которое, будучи изъято из всеобщего в-самом-себе-бытия тяжести, посредством самого себя есть субстанция своих различий, пли их наличное бытие. Будучи только внутренним, образ еще не имел такого бытия в самом себе, а имел его лишь через разрушение массы; но то определение, которое полагается теперь, образ имеет через самое себя. Этот индивидуализирующий принцип есть цель, которая претворяется в реальность, но еще различествует (different), еще не есть завершенная цель. Поэтому она проявляется лишь как процесс обоих принципов—хрупкого и текучего; неопределенная текучесть, ждущая своего определения, оплодотворяется в ней формой. Это и есть принцип магнетизма — еще не успокоившееся влечение к формообразованию, или образующая форма, еще остающаяся влечением. Магнетизм есть, следовательно, только это субъективное бытие материи, формальное наличное бытие различий в единстве субъекта — сцепление как деятельность, приводящая различенные материальные точки к форме единства. Стало быть, стороны магнетизма еще всецело связаны в единстве субъекта; их противоположение еще не наличествует как нечто самостоятельное. В хрупкой точке как таковой различие еще совсем не положено. Но так как теперь мы имеем тотальную индивидуальность, которая должна обладать наличным бытием в пространстве и как конкретная полагать себя в различии, то точка уже относит себя к другой точке и различает себя от нее; это есть линия,

223

но еще не поверхность и не тотальность трех измерений, ибо влечение еще не существует как тотальность, а между тем и два измерения в реальности тотчас же становятся тремя, т. е. поверхностью. Так, мы имеем совершенно абстрактную прострапственность как линейность; это первое всеобщее определение. Но естественной линией является прямая: это, так сказать, линия как таковая, ибо у кривой мы уже имеем второе определение, так что вместе с ней одновременно была бы положена и поверхность, 2) Как проявляется магнетизм? Имеющиеся здесь движения следует понимать чисто идеально; ибо чувственный способ понимания исчезает по отношению к магнетизму. Для чувственного понимания многообразное связано лишь извне. То же самое относится, правда, и к двум полюсам и соединяющей их точке безразличия; но это еще только магнит, а не магнетизм. Чтобы установить содержание этого понятия, мы должны прежде всего совершенно избавиться от чувственного представления о естественном магните или намагниченном куске железа. Но в дальнейшем мы должны будем сопоставлять явления магнетизма с его понятием, чтобы увидеть, соответствуют ли они ему. В магнетизме различные моменты не приводятся к тождеству внешним способом, а сами полагают себя тождественными. Впрочем, движение магнита еще остается внешним постольку, поскольку отрицательность еще не имеет здесь реальных, самостоятельных сторон, т. е. поскольку моменты тотальности еще не освобождены, еще не относятся друг к другу как различные самостоятельные моменты и средоточие тяжести еще не разрушено. Поэтому развитие моментов положено еще как нечто внешнее, еще только через в себе сущее понятие. Когда хрупкая точка раскрывается для различий понятия, появляются полюсы. На физической линии, заключающей в самой себе различие формы, они — два живых конца, из которых каждый положен так, что он существует только в отношении к своему другому и не имеет смысла без этого другого. Полюсы внеположны, один является отрицанием другого; по между ними в пространстве существует также их единство, в котором их противоположность снята. Эту полярность применяют теперь направо и налево, даже там, где ей вовсе не место: в наши дни все кишит полярностями. Эта физическая противоположность не есть, однако, что-нибудь чувственно определенное; северный полюс, например, нельз

224

отсечь от магнита. Если разбить магнит пополам, то каждая половина снова окажется целым магнитом; на отбитом куске немедленно вновь появится северный полюс. Каждое полагает себя и исключает из себя другое; термины умозаключения не могут существовать сами по себе, но только в соединении друг с другом. Мы здесь, таким образом, целиком в области сверхчувственного. Если кто-нибудь мнит, что в природе нет мысли, здесь ему можно показать ее. Явление магнетизма само по себе в высшей степени поразительно; но оно становится еще чудеснее, когда пытаешься хоть сколько-нибудь охватить его мыслью. Магнетизм и был поэтому положен во главу угла философии природы как ее важнейшее начало. Хотя рефлексия говорит о магнитной материи, но сама эта материя нигде не является; здесь действует не нечто материальное, а сама чистая нематериальная форма.

Если мы поднесем к намагниченному железному стержню, на котором мы различаем северный и южный полюсы, другие, не магнитные стержни, то произойдет движение, — конечно, в том случае, если они могут свободно двигаться и не удерживаются на месте механической силой, если, например, они надеты на острия и т. д. В этом случае один конец второго стержня соединяется с северным полюсом магнита, другой же его конец отталкивается от него; таким образом, второй стержень сам сделался магнитом, ибо он приобрел магнитное свойство. Но это свойство не ограничивается одними конечными точками. Железные опилки прилипают к магниту повсюду, кроме его середины; там появляется точка безразличия, где такого притяжения и отталкивания уже нет. Можно, стало быть, различать пассивный и активный магнетизм; однако пассивным магнетизмом можно называть и тот случай, когда не наблюдается никакого действия на магнитное железо. Упомянутой точкой безразличия полагается свободное средоточие, как прежде мы имели средоточие Земли. Если мы, далее; отведем второй стержень и затем приблизим его к другому полюсу магнита, то тот конец, который притягивался первым полюсом, будет теперь отталкиваться, и наоборот. В этом еще нет указания на то, что концы магнита противоположны сами по себе; это лишь пустое различие пространства, не являющееся различием в себе самом, как вообще один конец линии не отличается от другого. Но если мы сравним затем два эти магнита с Землей, то увидим, что

8 Гегель, т. 2

225

одним своим концом они направлены приблизительно па север, а другим — на юг; и вот оказывается, что северные полюсы обоих магнитов отталкиваются друг от друга, равно как и южные, но что северный полюс одного и южный другого взаимно притягиваются. Направление к северу взято от движения Солнца и не есть особенность самого магнита. Так как отдельный магнит одним своим концом поворачивается на север, а другим — на юг, то китайцы могут с таким же правом сказать, что магнит смотрит на юг, с каким мы говорим, что он глядит на север; это по существу одно и то же определение. Но и в нем проявляется лишь отношение двух магнитов друг к другу; ибо поведение подобного стержня определяется земным магнетизмом; мы должны только знать, что то, что мы называем северным полюсом магнита (встречающееся теперь иногда изменение этой номенклатуры на обратную создает большую путаницу), есть по сути дела южный полюс; ибо именно южный полюс магнита приближается к северному полюсу Земли. В этом явлении — вся теория магнетизма. По словам физиков, еще неизвестно, что он такое, — представляет ли он собой некий поток и т. д. Все это относится к той метафизике, которая отвергается понятием. На самом деле в магнетизме нет ничего таинственного.

Если мы возьмем куски естественного магнита, а не линию, то действие влечения все равно будет происходить по некоторой идеальной линии, каковой является ось. В таком куске, имеет ли он форму куба или шара и т. д., может быть и несколько осей; Земля имеет как раз несколько магнитных осей, из которых ни одна не совпадает прямо с осью движения. Магнетизм освобождается на Земле, потому что она не достигает состояния истинного кристалла, но остается как прародительница индивидуальности при абстрактном томительном влечении к формообразованию. И поскольку Земля есть такой живой магнит, ось которого не закреплена в определенной точке, постольку направление магнитной стрелки лишь приблизительно располагается по истинному меридиану, но в точности не совпадает с ним; это и есть отклонение магнитной стрелки к востоку или западу, которое поэтому различно в разных местах и в разное время, представляя собой колебание более или менее общего характера. Что касается общего отношения магнитной стрелки к такой оси, то физики должны были наконец отказаться от представлени

226

о каком-то железном брусе, или, что то же самое, о чем-то определенно существующем в направлении осей. Они нашли, что данным опыта удовлетворяет только предположение о присутствии в центре Земли магнита, который бесконечно интенсивен, но лишен протяженности, т. е. вовсе не есть линия, в одной точке более сильная, чем в других, как у магнитного железняка, где полюсы сильнее притягивают железные опилки, чем середина, причем это притяжение убывает к середине постепенно. В противоположность этому магнетизм есть совершенно всеобщее свойство Земли, которая повсюду представляет собой целостный магнит. Сюда примыкают два следующих второстепенных пункта.

3) В каких именно телах проявляется магнетизм, это для философии совершенно безразлично. Преимущественно он встречается в железе, но также в никеле и кобальте. Рихтер хотел получить чистый никель и кобальт: он утверждал, что они и в таком виде будут еще магнитны. Другие полагают, что в этих металлах всегда имеется примесь железа и что только этим объясняется их магнитность. Если железо по своему сцеплению и внутренней кристаллизации таково, что именно в нем проявляется влечение к образованию форм, то понятию до этого нет никакого дела. Но и другие металлы становятся магнитными при определенной температуре; проявление магнетизма в каком-нибудь теле зависит, следовательно, от силы его сцепления. Вообще же только металл способен намагничиваться; ибо, не будучи абсолютно хрупким, он имеет в себе прочную непрерывность простого удельного веса, как раз и являющуюся тем абстрактным образом, который мы рассматриваем пока; металлы являются поэтому проводниками тепла и магнетизма. В солях и землях магнетизм не проявляется как таковой, потому что это нейтральные тела, в которых различие погашено. Вопрос, далее, состоит в том, благодаря каким своим свойствам железо является преимущественным носителем магнетизма. Если сцепление железа способно носить в себе порыв к образованию форм в качестве напряжения, не достигающего результата, то именно потому, что хрупкость и непрерывность находятся у этого металла до известной степени в равновесии. Железо может быть доведено от максимальной хрупкости до величайшей гибкости и соединяет обе крайности — в противоположность прочной непрерывности благородных металлов. Но магнетизм

8*

227