Часть 11.

Альпах, а также с воздушного шара, когда поднимаешься над мутной средой атмосферы. Прищуривая глаза, мы превращаем хрусталик в призму, ибо наполовину закрываем его; и тогда в пламени с одной стороны видно желтое, а с другой — синее. Стекла подзорных труб, будучи линзами, тоже призматичны и показывают поэтому цвета. Полной ахроматичности можно добиться только посредством наложения друг на друга двух призм. Между обеими крайностями — синим и желтым, этими двумя простейшими цветами, находятся красное и зеленое, которые уже не принадлежат к этой совершенно простой, всеобщей противоположности. Одним из опосредствований является красное, до которого может быть усилено как синее, так и желтое; желтое легко переходит в красное при усилении мутности. В спектре красное проступает уже в фиолетовом, как на другом конце — у желтого — в оранжевом. Красное возникает тогда, когда желтое снова пронизывается тенью или синее светом; стало быть, затемнение желтого или просветление синего дает красное. Красное есть то опосредствование, которое — в противоположность зеленому как пассивному опосредствованию — приходится назвать активным опосредствованием, субъективным, индивидуальным определением обеих крайностей. Красное есть царственный цвет — свет, преодолевший и всецело пронизавший собой тьму; утомительное для глаза, действенное и энергичное, красное есть интенсивность обеих крайностей. Зеленое есть простая смесь, обыкновенная нейтральность желтого и синего, как это совершенно ясно видно в опытах с призмой, когда желтое и синее совпадают. Как нейтральный цвет зеленое есть цвет растений: из их зелени рождаются их дальнейшие качественные особенности. Желтое как первое есть свет с простым помрачением — цвет как существующий непосредственно; в желтом есть теплота. Вторым является опосредствующее, в котором сама противоположность представлена в двойном виде — как красное и зеленое; два этих цвета соответствуют огню и воде, о которых речь шла уже выше (§ 283 и 284). Третье составляет синее, холодный цвет, темная основа, которая видима сквозь светлое, — основание, не доходящее до конкретной тотальности. Синева неба есть, так сказать, основание, из которого выходит земля. Символика этих цветов такова: желтое —это веселый и благородный цвет, радующий своей чистотой и силой; красное выражает важность и достоинство, а также — благоволение

281

и привлекательность; синее — нежные и глубокие настроения. Так как красное и зеленое образуют противоположность, то они легко переходят друг в друга; это два близко родственных цвета. Зеленое, доведенное до интенсивности, выглядит красным. Возьмем какой-нибудь зеленый растительный экстракт (например, шалфей): он выглядит совершенно зеленым; но если налить эту жидкость, которая должна быть темно-зеленой, в стеклянный сосуд, имеющий форму бокала для шампанского, и посмотреть на нее на свет, то снизу будет виден зеленый, а сверху превосходный пурпурный цвет. Там, где сосуд сужается, покажется зеленое, которое переходит через желтое в красное. Та же самая жидкость, налитая в большую широкую бутылку, кажется красной; вытекая же наружу, она выглядит зеленой. Следовательно, красный цвет сообщается жидкости благодаря интенсивности, или, вернее, зеленое, ставшее более интенсивным, выглядит красным. Пламя свечи выглядит внизу синим, потому что там оно тоньше всего; наверху оно выглядит красным, потому что достигает там наибольшей интенсивности; там же пламя жарче всего; внизу мы имеем, таким образом, темное; в середине же пламя желтого цвета.

е) Что необходимо объективно, то сочетается и в субъективном зрении. Когда мы видим один цвет, глаз требует соответствующего другого: желтое требует фиолетового, оранжевое — синего, пурпурное — зеленого и наоборот. Гёте так и называет это требуемыми цветами. Желтые или синие тени в утренние и вечерние сумерки при двойном свете Луны и свечи могут быть отнесены сюда же. Если поставить, согласно одному из опытов Гёте, красное стекло позади света, то получится красное освещение; если зажечь еще другую свечу, то та тень, па которую падает красный свет, будет красной; другая же тень выглядит зеленой, потому что таков цвет, требуемый к красному. Это физиологическое явление. Пусть Ньютон скажет, откуда берется здесь зеленое. Если посмотреть на свет и потом закрыть глаза, то увидишь круг, окрашенный в цвет, противоположный тому, на который смотрел. По поводу этого субъективного изображения я приведу следующий опыт. Я смотрел однажды довольно долго на изображение Солнца в фокусе линзы. Когда я затем закрыл глаза, оставшееся в них изображение было в середине голубым, а на остальной своей концентрической поверхности было окрашено в прекрасный зеленый цвет

282

моря, причем середина была величиной с зрачок, а окружающая ее зеленая площадь была больше сетчатки и слегка продолговата. Открыв глаза, я продолжаю видеть то же изображение: на темном фоне его середина казалась окрашенной в тот же прекрасный голубой цвет, а окружение в зеленый; на светлом же фоне середина казалась желтой, а окружение красным. Если положить на лист бумаги красную сургучную палочку и долго смотреть на нее, а потом взглянуть в другую сторону, то увидишь зеленую полоску. Пурпурный цвет волнующегося моря есть требуемый цвет: освещенная часть волн выглядит зеленой благодаря своему собственному цвету, а покрытая тенью часть приобретает противоположную окраску — пурпурную. На полянах, где не видно ничего, кроме зелени, стволы деревьев и тропинки часто озаряются при средне-светлом небе красноватым сиянием. Над этими психологическими цветами правительственный уполномоченный Шульц произвел ряд чрезвычайно важных и интересных опытов, с которыми он ознакомил г-на Гёте и нескольких своих здешних друзей, а вскоре ознакомит и публику.

Необходимо держаться первичного феномена Гёте. В качестве возражения против него обыкновенно приводят всякие мелочи, искусственно создаваемые запутанными условиями. Уже ньютоновские опыты путаны, скверны, мелочно поставлены, неопрятны, грязны. В сотнях руководств повторяется его теория цветов. Между тем воззрение, защищаемое Гёте, никогда не исчезало бесследно, как он это показал на соответствующей литературе. Против Гёте спорили потому, что он поэт, а не профессор. Только те, которые признают разные идиотизмы, определенные теории и т. д., принимаются в цех; слова остальных игнорируются совершенно, как если бы их не было вовсе. Есть люди, которые стремятся образовать касту и быть единственными обладателями научной истины — таковы, например, юристы. Но право существует для всех, равно как и цвет. В такой касте образуются известные представления, которым она слепо доверяет. О том, кто не согласен с ними, говорят, что он ничего не смыслит, словно только принадлежащие к цеху могут рассудить вопрос . И это верно: рассудочного понимания предмета, этой категории, у него нет, т. е. нет метафизики, с точки зрения которой, говорят, следовало бы рассматривать предмет. В особенности отводят возражени

283

философов; но философы и должны как раз атаковать те категории .

Второе. Дальнейшее потемнение мы видим в других явлениях. Так как потемнение есть бесформенность точечности, хрупкости, распыления (правда, лишь в принципе, а не как действительное снятие сцепления посредством разбивания), то дальнейшее помрачение наступает при быстром накаливании и быстром охлаждении стекла, ибо такое стекло в высшей степени хрупко и весьма легко ломается.

б) Здесь появляются энтоптические цвета. Гёте очень остроумно описал эту ступень в своей морфологии. Дело в том, что это явление имеет место только тогда, когда берут куб или четырехугольную пластинку из хрупкого стекла, но не в каких других случаях. Если положить обыкновенный, нехрупкий стеклянный куб на черную подставку и встать против светлой стороны неба (утром это будет западная сторона, ибо наиболее темная часть неба та, которая ближе всего к Солнцу), то сияние этого света, падая на площадку, становится видимо глазу ,как отражение [ср. выше § 278, прибавление]; летом, когда полуденное Солнце стоит высоко на небе, освещен весь горизонт, и тогда это явление имеет место повсюду. В случае упомянутого выше хрупкого стекла кроме светлого сияния, которое появляется при любом стекле, образуются еще темные пятна в четырех углах площадки, так что светлое сияние образует белый крест. Но если встать так, чтобы получилась линия, составляющая прямой угол с предыдущей, т. е. чтобы площадка была видна в южном, а не в западном направлении, то вместо четырех темных точек увидишь четыре светлые и вместо белого креста — черный. Таков первичный феномен. Усиливая потемнение посредством дальнейших отражений, получим у четырех точек цветные круги. Мы имеем здесь, следовательно, возникновение темного в чем-то прозрачном, в чем-то светлом; это темное создается, с одной стороны, границей площадки, с другой — прерывающей природой среды. Так получается отношение темного и светлого, которые, определяясь и различаясь далее в самих себе и налагаясь друг на друга, дают различные цвета, последовательность которых меняется на обратную с изменением положения. А именно, когда четыре точки светлы, а крест черен, из потемнения возникает сначала желтое; затем оно переходит в зеленое и синее. Если же, наоборот, крест бел, а

284

углы темны, то ввиду большего затемнения возникает сначала синее, ибо светлое оттесняется в темную основу. Мы, следовательно, имеем здесь в прозрачной среде дальнейшее потемнение, доходящее до окрашенности в определенные цвета и зависящее от качественной природы ломкого тела.

в) С этим явлением родственны эпоптические цвета, возникающие механически следующим образом: если надавить линзой на какую-нибудь точку стеклянной пластинки, то сначала эта точка кажется черной, но при более сильном давлении она расширяется и распадается на разные цветные круги — зеленые, красные, желтые. То же самое происходит при надавливании камней на лед. Здесь цвета возникают в результате одного лишь механического давления; последнее есть не что иное, как изменение сцепления в ближайших частях тела, подобно тому как теплота есть переход сцепления из одного состояния в другое. Как в случае звука колебание есть распространение механического импульса, есть само себя снимающее сотрясение, так и здесь мы имеем в стекле застывшую волнообразность — различное сопротивление надавливанию, постоянную неравномерность сцепления, производящую в различных местах различное потемнение. Если, таким образом, энтоптические цвета порождаются хрупкостью тела, то здесь мы имеем цвета, которые производятся прерывистостью сцепления.

г) При дальнейшем возрастании прерывистости сцепления появляются пароптические цвета . В стекле возникают пластинки, тонкие разрывы — особенно в известковом шпате; в этом случае цвет часто становится переливчатым, как цвет голубиной шейки. Здесь потемнение вызывается тем, что прозрачное доводится до действительного распада своей связи.

Эти определения относятся к области перехода от светлого к потемнению. В этой тотальности света и тьмы свет сделался по своему понятию чем-то совершенно иным, он утратил свое чистое качество, составляющее его сущность. Иначе говоря, на сцену появляется физическое как пронизанное светом единство, субстанция и возможность тяжести и процесса. Постоянные физические цвета, которые можно трактовать как красящие вещества, суть, в-третьих, это зафиксированное потемнение тел, являющееся уже не внешним определением, не простой игрой света с телом, — нет, тьма материи есть здесь по существу

285

лишь ее потемнение в себе самой, ибо свет имманентно проник в тело и приобрел в нем специфическое определение. Чем отличается этот телесный цвет от цвета, который является только светлым или черным просвечиванием? Так как физическое тело носит свой цвет в самом себе — золото, например, желто, — то спрашивается: как попадает свет в эту телесность? Каким образом падающий извне свет застывает в материю, становясь красящим пигментом, связанным с темной телесностью? Как в нашем предыдущем изложении мы исходили из светлого, так и в случае пигмента мы должны начинать с него же. Первым в кристалле была его абстрактно идеальная (ideale) одинаковость, его прозрачность при постороннем для него, падающем извне свете. Все тела светлы сначала только на поверхности, поскольку они освещаются; их способность быть видимыми есть падение на них внешнего света. Но кристалл становится светлым изнутри, ибо он весь есть реальная возможность быть видимым, т. е. быть идеально или теоретически в другом, полагать себя в этом другом. Поскольку эта видимость является не как реальное светлое, а как эта теоретическая природа вообще и образ уточняется до внутреннего безразличия удельного веса в-самом-себе-бытия, т. е. до реальной хрупкости, до сущей для себя единицы, постольку этот переход видимости в тьму, это снятие свободной внутренней кристаллизации и есть цвет. Цвет есть, стало быть, физическое, выступившее на поверхность физическое, которое уже не имеет ничего внутреннего для себя или вне себя (того внутреннего, которое теплота имеет в образе), но представляет собой чистое явление; иначе говоря, все, что цвет есть в себе, существует и в наличности. Определенное физическое тело имеет, следовательно, окраску. Это потемнение образа есть снятие его равномерной нейтральности, т. е. формы, которая как таковая сохраняется именно в нейтральности, оставаясь проникающим единством своих моментов, определенную различенность которых она отрицает. Цвет есть снятие этого безразличия и тождества, которых достигла форма; потемнение формы есть, следовательно, полагание единичного определения формы как снятие тотальности различий. Тело как механическая тотальность есть вполне развитая в себе форма. Погашение последней до абстрактного безразличия есть потемнение как окраска индивидуализованного тела. Эта положенная определенность есть освобождение единичности, причем образ определяет теперь

286

свои части к точечности, к механическому способу существования; но в непрерывности образа вообще это освобождение есть безразличие образа в самом себе. Идеальность и абсолютная тождественность света с самим собой становится формой материальной индивидуальности, которая сводит себя к этой самой тождественности, по в то же время, будучи приведением реальной формы к безразличию, есть потемнение, хотя и определенное потемнение; это — внутренняя кристаллизация, которая затемняется, т. е. снимает различия формы, и поэтому возвращается к чистому, прочному безразличию, к высокому удельному весу. Это в-самом-себе-бытие, эта прочность темной материи, которая как бесформенное в самом себе тождество обладает в самой себе только интенсивностью, есть металличность, принцип всякой окраски, представленная в виде вещества световая сторона тела. Высокий удельный вес и есть нераскрытое в-самом-себе-бытие, еще неразложенная простота; в металле удельный вес имеет значение, которого он почти не имеет в других телах.

Одним из моментов, положенных здесь как различенная определенность, является, следовательно, абстрактное чистое тождество, которое одновременно есть реальное тождество тел, положенный в само тело в качестве его собственной окраски свет, материализовавшееся тождество. Это всеобщее становится поэтому особенным, оторванным от целого моментом; другим моментом является противоположность. Прозрачное есть тоже безразличие, но оно таково в силу господства формы; и поэтому это безразличие противоположно тому мертвому, темному безразличию, с которым мы имеем дело сейчас. То безразличие подобно духу светло в себе благодаря господству формы; безразличие же темного как простая прочность тела в самом себе есть скорее господство материального. В эноптических и пароптических цветах мы тоже видели отрыв материи от формы как начало темноты и возникновение цветов. Это тоже бесформенность как разрознивание и уточнение, но это скорее внешне положенный способ потемнения. Бесформенное же в себе существует не как множество, а как безразличие, как не получившее образа; и поэтому в металлическом не различишь многого! Металл не есть нечто внутренне многообразное: он не горюч и не нейтрален.

287

К эмпирическим данным относится и то, что каждый чистый металл имеет свой особый цвет. Так, Шеллинг говорит о золоте, что оно есть застывший свет. Железо, наоборот, имеет наклонность к черному, потому что оно магнитно. Все цветное может быть представлено как металл, если выделить цвет в виде пигмента; и это должно быть показано эмпирически. Даже растительная краска, например индиго, имеет в изломе металлический блеск и вообще металлический вид. Краснота крови может быть сведена к железу и т. д. Но окраска металла подвергается модификациям при химических процессах или хотя бы под действием теплоты. Что касается последнего, здесь обнаруживается бесконечная летучесть цвета. При плавлении серебра наступает точка, когда оно достигает наиболее яркого блеска; это наивысшая ступень плавления, называемая в металлургии серебряным бликом, она мгновенна и не может быть продлена. До наступления этого момента серебро проходит через все цвета радуги, пробегающие по нему волнами, причем последовательность цветов такова: красное, желтое, зеленое, синее. В приведенном выше месте (примечание) Гёте продолжает: «Нагревайте отполированную сталь: на известной ступени нагретости она получит желтый налет. Если затем быстро снять ее с угольев, она останется с этим цветом. При дальнейшем нагревании желтизна становится глубже, интенсивнее и вскоре переходит в пурпур. Удержать последний трудно, ибо он быстро переходит в интенсивную синеву. Этот прекрасный синий цвет можно удержать, если быстро извлечь сталь из жара и сунуть ее в пепел. Стальные изделия с синим налетом изготовляются именно таким способом. Но если продолжать накаливать сталь, она в короткое время делается голубой и уже остается такой. Если подержать перочинный нож в пламени свечи, на нем появится поперек лезвия цветная полоса. Та часть полосы, которая глубже всего была погружена в пламя, окрашена в голубой цвет, переходящий в сине-красное. В середине полоса пурпурна; затем идет желто-красное и желтое. Объяснение вытекает само собой из предыдущего. Около черенка лезвие менее накалено, чем у острия, которое находится в пламени; и поэтому все цвета, в других случаях возникающие друг за другом, должны здесь появиться сразу, и их можно сохранить вполне зафиксированными». Значит, и здесь различие цветов определяется только изменением плотности; ибо темнота тела, положенна

288

в различных определениях, и производит окраску. Металличность есть, следовательно, пришедшая к покою физическая одинаковость с самим собой. Металл имеет окраску в себе как нечто еще целиком принадлежащее свету, еще не разложенное в своем чистом качестве, т. е. как блеск. Он непрозрачен; ибо прозрачность тела есть отсутствие света в нем самом, так что действительный свет является для него посторонним.

В химическом отношении металл есть, далее, то, что может окисляться, — форма в ее крайнем противоположении нейтральности, ее сведение к формальному безразличному тождеству. Так, металл под действием легкой кислоты без труда переходит в белое: свинец, например, переводится уксусной кислотой в свинцовые белила, и аналогично обстоит дело с цинковой окисью. Наоборот, желтое и желто-красное отведено кислотам, синее и сине-красное — щелочам. Но не одни металлы меняют свой цвет при химической обработке. Гёте говорит («Учение о цветах», ч. II, стр. 451): «Соки всех синих и фиолетовых цветов делаются зелеными (т. е. приближаются к светлому) от щелочей и ярко-красными от кислот. Отвары из красных деревьев становятся желтыми от кислот и фиолетовыми от щелочей; но настойки из желтых растений темнеют от щелочей и почти совершенно теряют свой цвет от действия кислот». Там же на стр. 201 («Первая дидактическая часть», отдел XI, № 533) мы читаем: «Лакмус есть окрашенное вещество, которое от действия щелочей может получить красно-синюю окраску: кислотами оно переводится в красно-желтое, а щелочами обратно в прежний цвет» .

Но так как мы рассматриваем здесь обособление индивидуального тела, то мы должны говорить пока о цвете только как о моменте, как о свойстве, обладающем, однако, возможностью стать веществом. Следовательно, цвет в своем отрыве и обособлении, цвет как металл, нас пока еще не касается. Как свойства цвета еще содержатся в индивидуальности, хотя и могут быть представлены как вещества; и эта возможность вытекает из немощи индивидуальности, которая здесь еще не стала бесконечной формой, целиком присутствующей в объективности, т. е. в свойствах. Но если и в области органического свойства представляются как вещества, то они уже относятся к царству смерти. Ибо так как в живом бесконечная форма в своем обособлении предметна в своих свойствах,

8 Гегель, т. 2

289

тождественна с собой, то это обособление здесь уже по может быть отделено, иначе целое было бы мертвым и разложилось бы.

Как свойство цвет предполагает некоторый субъект и свою заключенность в этой субъективности; но как особенное он существует и для других и — подобно всякому свойству как таковому — только для воспринимающего чувства живого существа. Эти другие — мы, ощущающие; наше зрительное ощущение определяется цветами. Для зрения существуют только цвета; образ относится к чувству осязания; зрение же только умозаключает к нему на основании смены темного и светлого. Из сферы осязания, из всеобщего бескачественного бытия физическое удалилось в самое себя; оно рефлектировано в самом себе, в своем инобытии. Тяжесть, как и теплота, относится к осязанию; теперь же перед нами всеобщая наличность, бытие-для-другого, распространение, что присуще, конечно, также теплоте и тяжести, но свойство остается при этом непосредственно предметным. Природа, развившая сначала свое чувство осязания, развивает теперь свое зрительное чувство; отсюда она переходит к запаху и вкусу. Хотя цвет существует для другого, но это другое не может отнять его у тела; следовательно, оно относится к нему только теоретически, а. не практически. Воспринимающее чувство оставляет свойство таким, как оно есть; свойство существует, правда, для него, но оно не в силах похитить это свойство. Но так как свойство принадлежит природе, то это отношение должно быть также физическим, а но чисто теоретическим, каково отношение к воспринимающему чувству живого существа; и, следовательно, свойство, раз оно принадлежит вещи, должно быть, далее, отнесено и к другому в сфере самого неорганического. Это другое, к чему относится цвет, есть свет как всеобщая стихия; свет есть другое по отношению к цвету, т. е. это тот же самый принцип, но постольку, поскольку он не индивидуален, а именно свободен. Всеобщее есть, далее, мощь этого особенного, которое оно постоянно пожирает; всякий цвет тускнеет на свету, т. е. всякий цвет неорганического тела. С окраской органического дело обстоит иначе: органическое все время возобновляет ее. Упомянутое потускнение еще не химический, а тихий, теоретический процесс, ибо особенное ничего не может противопоставить этой своей всеобщей сущности.

290

Ведь стихии ненавидят То, что создано людьми,

как они ненавидят и разлагают вообще все индивидуализованное. Но с другой стороны, и абстрактная всеобщая идеальность стихии всегда индивидуализована в цвете.

в) Различие в обособленной телесности

§ 321

Принципом одного члена различия (для-себя-бытия) является огонь (§ 283), но еще не как реальный химический процесс (§ 316) и уже не как механическая хрупкость, а в этом физическом обособлении как горючесть в себе; различаясь вместе с тем вовне, эта горючесть есть отношение к отрицательному в стихийной всеобщности, к воздуху, к незаметно пожирающему (§ 282), иначе говоря — процесс воздуха в телесном. Это — специфическая индивидуальность как простой теоретический процесс, незаметное улетучивание тела в воздухе, запах.

Примечание. Свойство пахучести тел как существующая для себя материя (см. § 126), пахучее вещество, есть масло — то, что сгорает в виде пламени. Как голое свойство пахучесть существует, например, в тошнотворном запахе металла.

Прибавление. Второе, противоположность, как она представляется в индивидуальном теле, есть запах и вкус; соответствующие чувства суть чувства различия и относятся уже к развивающемуся процессу. Они очень родственны, и в Швабии их даже не различают, так что там насчитывают только четыре чувства. Швабы говорят: «у цветка приятный вкус» вместо «приятный запах», мы как бы обоняем языком, и постольку нос является излишним.

Если угодно формулировать данный переход строже, то он заключается в следующем. Так как безразличное темное, или металличность, к которой мы пришли, есть в химическом отношении горючее, т. е. безусловно окисляемое, то оно есть основание, крайность, которая может быть приведена в деятельную противоположность только чем-нибудь внешним; а для этого требуется другое, отличное от первого, тело (кислород и т. д.). Эта абстрактная возможность горючести действительно горюча только

10*

291

тогда, когда она окислена, превращена в известь; только окислив металл, кислота нейтрализуется (т. е. она взаимодействует с ним как с окислом, а не как с металлом); т. е. металл должен быть сначала определен как одна сторона противоположности, и только тогда он может нейтрализоваться. Металл как таковой способен, стало быть, составить одну сторону в химическом процессе; его безразличие односторонне, оно есть лишь абстрактная определенность и именно поэтому существенно относится к противоположности. Но эта противоположность, к которой мы переходим теперь от безразличия, есть вначале целостная противоположность, ибо мы еще не достигли односторонней противоположности химического процесса, обе стороны которого суть уже сами реальные телесности. Здесь, где мы имеем дело с противоположностью как целым, она не означает, что тело может явиться лишь одной частью в процессе сгорания, но мы имеем здесь материал для всего процесса. Это есть горючее в ином смысле, чем металл, который представляет собой горючее в обыденном значении, т. е. только одну из различных сторон процесса. Материальное же как целостная возможность противоположности есть основной принцип запаха. Запах есть ощущение этого тихого, имманентного телу угасания в воздухе, который именно потому сам не пахнет, что в нем все начинает пахнуть, что он лишь растворяет все запахи, как цвет растворяется в свете. Но тогда как цвет есть только абстрактное тождество тел, запах есть их концентрированная специфическая индивидуальность в различии, он есть все их своеобразие, обращенное наружу и тем самым себя пожирающее; ибо тело, потерявшее свой запах, делается безвкусным и вялым. Это пожирание тел есть беспроцессный процесс, в нем нет отношения к огню как к пламени, ибо пламя есть пожирание самого индивидуума в индивидуальном образе. Однако в неорганическом мире такая концентрация встречается чаще всего в виде огня; благоухания появляются преимущественно в органическом, например у цветов. Поэтому металлы, не будучи целостными телами, пахнут не сами по себе, а лишь в соединении с другим, поскольку они как бы образуют вокруг себя атмосферу и, таким образом, пожирают себя; тогда они становятся ядовитыми и приобретают поэтому столь тошнотворный вкус. Впрочем, благородным металлам это

292

присуще в меньшей мере именно потому, что они труд-' нее теряют свой первоначальный образ; поэтому они преимущественно и употребляются для столовых принадлежностей. Следовательно, как свет в металле, так огонь в запахе имеет частное существование, однако еще не реальное существование самостоятельной материи, серы, а лишь в качестве абстрактного свойства.

§ 322

Другой момент противоположности — нейтральность (§ 284)—индивидуализируется в определенную физическую нейтральность соляности и в ее определения— в кислоту и т. д. — и становится при этом вкусом — свойством, остающимся в то же время отношением к стихии, к абстрактной нейтральности воды, в которой тело в качестве только нейтрального растворимо . Наоборот, содержащаяся в нем абстрактная нейтральность может быть отделена от физических составных частей его конкретной нейтральности и представлена как кристаллизационная вода, которая, впрочем, в еще но разложенном нейтральном существует не как вода (§ 286, примечание).

Прибавление. Кристаллизационная вода начинает существовать как вода только при разделении. В кристалле она должна снова перейти в скрытое состояние; по как вода она не присутствует в нем вовсе, ибо в нем нельзя обнаружить никакой влаги.

Вкус, представляющий собой третью особенность тела, снимает, будучи нейтральным, названное отношение к стихии и удаляется от нее, т. е. здесь не необходимо, как в случае запаха, непосредственное существование процесса, ибо вкус основывается на случайной встрече. Поэтому вода и соль в своем существовании равнодушны друг к другу; и вкус есть реальный процесс взаимодействия между телесными индивидуумами, а не между ними и стихиями. Значит, если горючее есть процессуальное, нераздельно слитое в едином, то нейтральное может быть, наоборот, разложено на кислоту и основание. Как абстрактная нейтральность вода, далее, безвкусна; лишь индивидуализованная нейтральность есть вкус, единство противоположностей, которое опускается в пассивную нейтральность. Определенный вкус имеют, следовательно, только такие нейтральные тела, которые

293

разлагают свои противоположности подобно солям. Мы говорим о вкусе но отношению к нашему ощущению, но другим здесь все еще является стихия; ибо способность растворяться в воде и есть то, что сообщает вкус предметам. Металл не растворяется в воде подобно соли, потому что он в отличие от последней не есть единство противоположностей и вообще представляет собой неполное тело, которое только в руде, например, восполняется снова; но об этом скажем ниже в связи с химическим процессом.

Цвет, вкус и запах суть три момента обособления индивидуального тела. С появлением вкуса тело переходит в химический, реальный процесс; но этот переход еще не так близок. Здесь эти определения наличествуют пока лишь как свойства тел в их отношении к всеобщим стихиям; и это есть начало их улетучивания. Мощь всеобщего есть возвышенное над противоположностью проникновение и заражение, ибо всеобщее есть сама сущность особенного: первое в себе уже содержится в последнем. В области органического гибель единичного осуществляется родом как внутренним всеобщим. В химическом процессе нам встретятся те же тела, но как самостоятельные [см. § 320, прибавление] в процессе взаимодействия друг с другом, а не со стихиями. Начало этому заложено уже в электричестве, к которому мы и должны теперь перейти. Дело в том, что, как единичные, свойства находятся также в отношении друг к другу. Когда мы соотносим их в нашем акте сравнения, это на первый взгляд касается только нас одних; но в дальнейшем оказывается, что индивидуальные телесности, именно как особенные, сами относят себя к другим. Таким образом, индивидуализованные тела существуют не только с равнодушной устойчивостью, как непосредственная тотальность кристалла, обладают не только физическими различиями как различенностью по отношению к стихиям, но они находятся также в отношении друг к другу, причем оно является двояким. Во-первых, эти обособленности относятся друг к другу лишь поверхностно, сохраняя свою самостоятельность: это — электричество, проявляющееся, таким образом, в тотальном теле. Реальное же отношение заключается в переходе этих тел друг в друга; и это — химический процесс, в котором выражается более глубокая сущность этих отношений.

204

г. Тотальность в особенной индивидуальности; электричество

§ 323

Тела находятся сообразно своей определенной особенности в известном отношении к стихиям; но как оформленные целостности они относятся также и друг к другу в качестве физических индивидуальностей. Со стороны своей еще не вошедшей в химический процесс особенности они суть самостоятельные единицы, которые равнодушно сохраняются друг подле друга в чисто механическом порядке. И как они обнаруживают при этом свою самость в идеальном движении, колеблясь в самих себе (звук), так теперь они проявляют во взаимном физическом напряжении своей обособленности свою реальную самостность, которая, однако, остается пока только абстрактной реальностью в качестве их света, но света, различенного в самом себе. Это — область электрического.

Прибавление. Электричество — знаменитое явление, бывшее прежде столь же изолированным, как магнетизм, и так же считавшееся придатком к физике [см. выше § 313, прибавление]. Но если мы выше [предыдущий параграф, прибавление] наметили связь электричества с наиболее близкими к нему явлениями, то теперь мы сравним его с одной из более ранних ступеней — со звуком. Со звуком мы вступили в область образа; последний до его разложения в химическом процессе заключается в том, что он есть чистая самотождественная форма; а таковой он является как электрический свет. В звуке тело обнаруживает свою абстрактную душу; но это обнаружение его самостности относится исключительно к области механического сцепления, поскольку тело в своем постоянно упраздняющем себя движении выступает как механическая тотальность. Здесь же перед нами не такое механическое самосохранение, а сохранение себя согласно физической реальности. Наличное бытие электрического напряжения есть нечто физическое. Как звук обусловлен ударом со стороны другого тела, так и электричество тоже, правда обусловлено, поскольку для него требуются два тела. Но разница в том, что в электричестве оба тела отличны друг от друга, так что возбуждение входит в различенность; звучит же только одно тело, или, когда звучат оба, они равнодушны друг к другу. Причина этого дальнейшего развития в том, что физически индивидуализованные

295

тела, будучи тотальностью своих свойств, относятся теперь друг к другу как различные. Если для наших чувств эти свойства разрозниваются и распадаются, то индивидуальное тело есть их объединяющая связь, подобно тому как они сочетаются воедино и в нашем представлении о вещи. Эта индивидуальная тотальность входит в известное отношение, и это отношение мы должны рассмотреть на данной ступени. Но как развитая тотальность тела есть различенная тотальность; и поскольку эта различенность остается тотальностью, она есть лишь различенность вообще, которая как таковая необходимо требует наличия двух соотносящихся членов.

Так как мы имеем дело с физическим телом как с физической тотальностью, то тем самым уже непосредственно предположено наличие нескольких таких тел; ибо умножение единого явствует из логики [§ 97, прибавление]. Если эти многие вначале тоже равнодушны друг к другу, то это равнодушие все же снимается тем, что они относятся друг к другу как различные, потому что они должны быть полаганием своих тотальностей. В этом факте своего полагания, которым они доказывают свою противопоставленность друг другу в качестве физических индивидуальностей, они должны в то же время оставаться тем, что они есть, ибо они суть вот эти целостности. Их отношение является, таким образом, вначале механическим именно потому, что они остаются тем, что они есть; тела соприкасаются, подвергаются взаимному трению. Это совершается через внешнее насилие; но так как они должны сохранить при этом свою тотальность, то это внешнее отношение не есть то соприкосновение, которое мы имели раньше. Это не разрушение, при котором вся суть в сопротивлении сцепления; это и не звучание, и не то насилие, которое прорывается в виде жара и пламени и пожирает тела. Это, стало быть, лишь слабое трение или взаимное давление поверхностей, их толчок, полагающий одно равнодушное там, где находится другое; или же есть удар по телу, пробуждение звука, полагание в виде наличного бытия его внутренней чистой отрицательности, его колебания. Таким образом, полагается раздвоенное единство и раздвоение самостоятельных тел, равнодушных друг к другу; это — магнит с его двумя полюсами как свободными образованиями, между которыми распределена его противоположность, так что середина как налично сущая есть свободная отрицательность, не имеюща

296

собственного наличного бытия и наличествующая лишь в своих членах. Электричество есть чистая цель образа, освобождающаяся от пего, — образ, начинающий упразднять свое равнодушие; ибо электричество есть непосредственное проявление (Hervortreten), или еще исходящее из образа, еще обусловленное им наличное бытие, или, наконец, еще не разложение образа, а лишь поверхностный процесс, в котором различия покидают образ, но имеют в нем свое условие и не обладают еще в нем самостоятельностью. Это отношение кажется случайным, потому что оно лишь в себе необходимо. Само отношение нетрудно понять; но что именно оно и есть электричество, кажется на первый взгляд странным, и, чтобы показать это, мы должны сравнить изложенное определение понятия с опытом.

§ 324

Механическое соприкосновение полагает физическое различие одного тела в другом; это различие ввиду сохранения телами их механической независимости друг от друга есть противоположное напряжение. В это последнее физическая природа тела в своей конкретной определенности не вступает; только как реальность абстрактной самости, как свет, и притом противоположный свет, индивидуальность проявляет себя и ввергается в этот процесс. Снятие различения как другой момент этого поверхностного процесса имеет своим продуктом неразличенный свет, который, будучи бестелесным, тотчас же исчезает и кроме этого абстрактного физического явления производит преимущественно лишь механический эффект сотрясения.

Примечание. Трудность в понятии электричества заключается, с одной стороны, в основном определении столь же физической, сколь и механической косности телесного индивидуума в этом процессе; электрическое напряжение приписывается поэтому другому — материи, которой принадлежит будто бы свет, выступающий в своем абстрактном отличии от конкретной реальности тела, которая сохраняет свою самостоятельность. С другой стороны, здесь перед нами общая трудность понятия вообще: свет должен быть постигнут в его связи как момент тотальности, притом теперь это уже не свободный солнечный свет, а свет как момент особенного тела, поскольку он существует в себе как его чистая физическая самостность и

297

вступает в существование, возникая из его имманентности. Как первый свет, солнечный свет (§275), возникает только из понятия как такового, так и здесь (как в § 306) мы имеем возникновение света (но различенного) из некоего существования, т. е. из понятия, существующего в виде особенного тела.

Как известно, прежнее различение стеклянного и смоляного электричества, связанное с определенный чувственным существованием, было идеализовано усовершенствовавшейся эмпирической наукой в мысленное различение положительного и отрицательного электричества, — замечательный пример того, как эмпирическое знание, сперва стремящееся выразить и фиксировать всеобщее в чувственной форме, затем само снимает это чувственное. Если в новейшее время стали много говорить о поляризации света, то с большим правом можно было бы применить это выражение к электричеству, чем к явлениям Шалю, в которых прозрачные среды, зеркальные поверхности и их различные взаимные положения вместе со многими другими условиями производят внешнее различие в явлении (Scheinen) света, но не в нем самом [см. § 278, 319 и 320]. Условия, при которых появляется положительное и отрицательное электричество, например более гладка или более матовая поверхность, влажность и т. д., доказывают поверхностность электрического процесса, показывают, как мало входит в него конкретная физическая природа тела. Точно так же слабая окраска обоих электрических свечений, запах, вкус свидетельствуют о том, что напряжение этого процесса происходит лишь при начинающейся телесности в абстрактной самости света, ибо это процесс хотя и физический, но все же не конкретный. Отрицательность, каковой является снятие противоположного напряжения, есть преимущественно удар; самость, выходящая самотождественной из своего раздвоения, не идет и в этом воссоединении дальше внешней сферы механизма. Свет как искра разряда едва успевает материализоваться в теплоту; и воспламенение, могущее возникнуть из так называемого разряда, есть, по Бертолле («Statique Chimique, Partie I, Sect. III, not. XI), скорее прямое действие сотрясения, нежели следствие реализации света в огонь.

Поскольку оба электричества держатся в различных телах отдельно друг от друга, здесь, как в магнетизме (§ 314), выступает то определение понятия, согласно которому

298

деятельность заключается в полагании противоположного тождественным и тождественного противоположным. Это, с одной стороны, механизирующая деятельность как пространственное притяжение и отталкивание — эта сторона, поскольку она может быть изолирована в явлении, обосновывает связь с явлениями магнетизма как такового, — а с другой стороны, физическая деятельность в интересных явлениях электрической передачи как таковой, или проводимости, и в факте индукции электричества.

Прибавление. Это электрическое отношение есть деятельность, но деятельность абстрактная, ибо она еще не стала продуктом; она имеется только там, где напряжение, противоречие еще не снято, так что в каждом присутствует его другое, оставаясь при этом самостоятельным.

Это напряжение не есть лишь внутреннее механическое напряжение частей, оно должно существенно обнаружиться вовне. Обнаружение это должно быть отлично от телесности индивидуума, ибо последний остается тем, что он есть, становясь различенным. Он, следовательно, обнаруживается только со стороны своей всеобщей индивидуальности, реальная же его телесность не входит в этот процесс; и поэтому это обнаружение носит еще абстрактно-физический характер, т. е. только всеобщая видимость (Scheinen) тела оказывается различенной. Так, тело проявляет свою физическую душу в виде света, который, однако, в противоположность непосредственному и свободному свету Солнца вызывается здесь внешним насилием. Свет есть, следовательно, способ наличного бытия тел в их отношении друг к другу; этот напряженный свет стремится дифференцироваться в другом. Но различенные проявляют себя как свет только в своем исчезновении, ибо это различие еще не самостоятельно, а лишь абстрактно. Здесь не вспыхивает поэтому, как при трении, пламя, которое есть торжествующая кульминационная точка света в пожирании тела; даже при высекании огня извлеченная из камня искра есть снятие сцепления и объединение частей в точке. Здесь же идеальность выступает как сохраняющее начало,— перед нами легкий огонь; искра холодна, это — скудный свет, еще не имеющий питания. Ибо особенная материальность напряженного тела еще не входит в процесс, но присутствует в нем лишь в своей стихийной и душевной определенности. Однако, как различенный, свет уже не чист, а имеет окраску; отрицательная искра отливает красным, положительна

299

излучает синеватое сияние. И так как свет есть прорывающаяся из физического идеальность, то начинают проступать и остальные физические определения тотальной индивидуальности, запах и вкус, но совершенно идеальным (ideale), нематериальным образом. Электричество пахнет, оно, например, осязается, если приблизить к нему нос, как паутина; появляется и вкус, но бестелесный. Вкус имеют искры: одна искра отдает кислотой, другая — щелочью. Кроме вкуса появляется, наконец, и определенная конфигурация: положительное электричество дает продолговатую сияющую искру, отрицательная же искра больше стянута в точку, как это видно при разряде обеих искр в порошке канифоли.

Рефлексия привыкла рассматривать телесный индивидуум как нечто мертвое, как то, что вступает лишь во внешнее механическое соприкосновение или же в химическое отношение. Поэтому обнаружение напряжения, которым мы сейчас заняты, приписывается не самому телу, а другому телу, для которого первое является лишь носителем; это другое получило название электрической материи. Тело представляется с этой точки зрения лишь губкой, в которой может циркулировать такая материя, причем само тело остается тем, что оно есть; но тогда это не имманентная деятельность тела, а лишь передача. Далее утверждают, что электричество производит вся природа, особенно же метеорологические явления. Но какова при этом роль электричества, этого нельзя показать. Не будучи материей, экстенсивностью вещей, оно представляется подобно магнетизму в общем чем-то излишним. Объем деятельности того и другого кажется крайне ограниченным, ибо как магнетизм заключается в особенном свойстве железа указывать на север, так электричество состоит в свойстве давать искру. Но это происходит повсюду и дает очень мало или ничего. Электричество оказывается, таким образом, каким-то оккультным деятелем, подобно тому как схоластики принимали оккультные качества. Если оно действует во время грозы, то непонятно, почему оно присутствует еще где-нибудь. Но нельзя судить о таких больших явлениях природы, как гроза, по аналогии с нашей химической кухней. В самом деле, как возможно трение между тучами, когда они во всяком случае мягче губки? И так как молния сверкает тогда, когда уже идет дождь и все небо затянуто влажным покровом, то всякое электрическое напряжение должно было бы тотчас

300

же нейтрализоваться, ибо связь тучи с землей через дождевые струи представляет собой совершенный проводник [см. выше, § 286]. Но если бы электричества здесь и присутствовало, то во всяком случае остается не-объясненной его цель, т. е. его необходимое сочетание и связь с телесной природой. Оно является как бы общим козлом отпущения, все оказывается электрическим; но это лишь неопределенное слово, не объясняющее, какова функция электричества. Мы же понимаем электрическое напряжение как собственную самостность тела, представляющую собой физическую тотальность и сохраняющую себя в соприкосновении с другим. В электричестве мы видим гневную вспышку самого тела; здесь нет ничего постороннего самому телу, и уж во всяком случае нет чуждой материи. Юношеский задор тела прорывается наружу, оно становится на дыбы; его физическая природа восстает против отношения к другому и восстает именно как абстрактная идеальность света. Не мы только сравниваем тела, но они сами сравнивают себя и сохраняют себя в этом сравнении как физические индивидуумы; это есть начало органического, которое тоже сохраняет себя по отношению к средствам питания. Необходимость заключается тут в том, что имманентное физическое сопротивление есть деятельная сторона тела.

В этом отношении следует заметить, что в результата то, что мы имели прежде как непосредственное определение, стало теперь положенным. В самом деле, в качестве кристалла образ был непосредственно прозрачен, подобно тому как небесные тела, будучи самостоятельными, были непосредственно светом. Индивидуальное же тело не светит непосредственно, оно само не есть свет, потому что как образ оно не есть абстрактная идеальность, но, будучи развернутым и развитым единством, содержит сидерическое206а определение как свойство в своей индивидуальности; поэтому непосредственно оно есть лишь видимость (Scheinen) другого в нем и через него. Кристалл посредством формы вернул, правда, к единству различие материального для-себя-бытия; но это единство формы в его определениях еще не есть физическая идеальность, а лишь определенная в самой себе механическая тотальность». Свет же есть именно физическая идеальность; не будучи самосветящимся, кристалл есть, следовательно, эта идеальность только в себе, ибо он проявляет ее только в реакции на другое. Но то, что он есть в себе, должно

301

быть теперь положено; так, эта идеальность, будучи положена в развитой тотальности, перестает быть только явлением видимости, чуждым, падающим извне светом, но становится простой тотальностью свечения, видимостью, в которой самость противопоставляет себя другому. Т. е. именно потому, что единство формы с собой теперь становится положенным, кристалл сам конституируется здесь как солнце; свет, выступающий в нем как различенная самость, обнаруживает лишь его тотальность в своеобразии ее простого физического существования.

Чем вызывается электрическая различеннбсть? И как относится эта противоположность к физическим свойствам тела? Электричество появляется всюду, где два тела соприкасаются друг с другом, особенно же при их трении. Электричество находится, стало быть, не только в электрической машине: каждое давление, каждый удар вызывает электрическое напряжение, но условием последнего служит соприкосновение. Электричество не есть специфическое, особенное явление, возникающее только в янтаре, сургуче и т. д., оно присутствует в каждом теле, находящемся в соприкосновении с другим; чтобы убедиться в этом, нужно только иметь очень чувствительный электрометр. Гневная самость тела прорывается в каждом теле, когда оно подвергается раздражению; все тела обнаруживают эту жизненность в своих взаимоотношениях. И если положительное электричество проявляется прежде всего в стекле, а отрицательное в смоле (Био и вообще французы все еще говорят об electricite resineuseet vitreu-se), то это различие имеет все же весьма ограниченное значение, ибо электричеством обладают все тела, в том числе и металлы, если только их как следует изолировать. В стекле бывает, далее, и отрицательное электричество; гладкая стеклянная поверхность ведет себя совсем не так, как шероховатая, и при этом различии появляется различное электричество и т. д. Гаюи («Traite de Mineralo-gie», t. I, p. 237) говорит: «Электричество делит минеральное царство на три больших отдела, которые соответствуют общим схемам. Почти все камни и соли электризуются при трении положительно, если только они достаточно чисты. Горючие же вещества, такие, как смола, сера, а также алмаз, являются электроотрицательными. Металлы суть проводники». Итак, нейтральное обладает положительным электричеством; то, что относится к огню, к отрицательному, к для-себя-сущему, все различенное, обнаруживает

302

отрицательное электричество; неразличенное в самом себе, вполне равномерное по своей природе является жидким, проводящим. Так, почти все жидкости проводят электричество; только масло плохой проводник вследствие своей горючести. Такова общая связь электричества с определенными естественными качествами; но она в то же время настолько поверхностна, что малейшего различия тел уже достаточно для изменения электрических свойств. Воск и шелк, например, плохие проводники; но при плавлении первого или нагревании второго оба становятся хорошими проводниками, потому что теплота превращает их в жидкость. Лед хорошо проводит электричество, сухой же воздух и сухие газы — очень плохо. Если потереть гладкое стекло шерстяной материей, оно наэлектризуется положительно, а если кошачьей шкуркой, то отрицательно. Шелк со смолой дает отрицательное электричество, а с гладким стеклом — положительное. Если потереть друг о друга две совершенно одинаковые стеклянные трубки, то они раздвоятся на положительное и отрицательное электричество; из двух сургучных палочек одна тоже электризуется положительно, а другая — отрицательно. Если взять две одинаковые шелковые ленты и погладить одну из них в поперечном, а другую в продольном направлении, то первая будет наэлектризована отрицательно, а вторая — положительно. Если два человека изолированы друг от друга (ибо иначе электричество распределится по всей земле, и они не будут противостоять друг другу как индивидуумы) и если один потрет кошачьей шкуркой платье другого, то первый приобретет положительное, а второй отрицательное электричество. Различие происходит от активности одного из них. Если налить расплавленную серу в изолированные металлические сосуды, то сера наэлектризуется положительно, а металл — отрицательно; однако бывает и наоборот. Одно из важнейших условий указано Био ([«Traite de Physique»], t. II, p. 356—359) в cлeдующих словах: «При взаимном трении поверхностей различных тел положительной становится, по-видимому, та, части которой наименее отделяются друг от друга и меньше отклоняются от своего естественного взаимного расположения. Наоборот, та из обеих поверхностей, частицы которой больше отдаляются друг от друга вследствие шероховатости другой поверхности, более склонна к отрицательной электризации. Эта склонность возрастает, когда

303

поверхность подвергается настоящему расширению. Если потереть какое-нибудь растительное или животное вещество, твердое и сухое, о шероховатую металлическую поверхность, то оно приобретет отрицательное электричество, потому что его части будут более резко смещены. Если же, наоборот, потереть такое вещество об очень гладкий металл, который мало изменяет его поверхность, ограничиваясь давлением на нее и удалением отдельных частиц, то оно либо совсем не проявит никакой наэлектризованности, либо наэлектризуется положительно. Если потереть о металлическую поверхность, гладкую или негладкую, кошачью шкурку с волосами, то последние поддадутся только давлению, не изменяя своего относительного расположения; в результате они будут наэлектризованы положительно. Но если взять те же самые волосы в составе какой-нибудь ткани (в которой они смещены, искривлены и прижаты) и потереть их о негладкую (depolie) поверхность металла, то они не только сожмутся, но в то же время и отделятся друг от друга и разойдутся в разные стороны вследствие шероховатости металлической поверхности; в результате они наэлектризуются отрицательно, если только эта поверхность не будет достаточно гладкой». Цвет тоже играет роль: «Черная шелковая материя, пока она еще нова, приобретает при трении о белую шелковую ленту отрицательное электричество, вероятно потому, что черная окраска делает поверхность более шероховатой. Если же черная материя уже поношена и ее краска стерта, то она электризуется от взаимодействия с белой лентой положительно». Белая (шелковая?) «лента, будучи потерта о шерстяную белую материю, обнаруживает отрицательное электричество, а при трении о черную шерстяную материю — положительное». Следовательно, качества, вызывающие 'различие электрических свойств, бывают либо существенными, либо поверхностными.

Вот что говорит Поль в своей рецензии на «Физический словарь» Гелера, изданный Мунке в 3 томах («Jahr-bucher fiir wissenschaftliche Kritik», октябрь, 1829 г., № 54—55): «Мы убеждаемся, что электрическая противоположность, почти так же как противоположность цветов, лишь слегка намечает еще крайне подвижную, часто совершенно независимую от состояния массы и ее более существенных внутренних свойств химическую противоположность окисления и раскисления; мы убеждаемся,

304

что природе в живой игре ее инстинкта самопроявления при как будто одинаковых условиях взаимодействия двух веществ, при ускользающих от самого тщательного наблюдения модификациях этих условий почти так же легко бросить плюс или минус электрической противоположности то на одну, то на другую сторону, как ей ничего не стоит вывести из данного семени растительной особи цветок данного вида то с красным, то с синим венчиком...

Самое обычное и в то же время самое вредное последствие заранее вводимой в феноменологию ложной предпосылки о каких-то изолированно существующих причинных отношениях дошло до своих крайних размеров в области электрических явлений благодаря широко распространенному представлению о движущемся, текучем электричестве. То, что по своему истинному смыслу есть только самое начало зарождающегося химического процесса, рассматривается как какое-то отдельное, пребывающее во всех изменениях текучее неизвестное. И поэтому, вместо того чтобы проследить процесс как таковой в его дальнейшем развитии и изучить связанные с ним определения в их естественном сочетании, поступают следующим образом: то, что составляет подлинное внутреннее движение и развитие самого процесса, рассматривается, согласно принятой пустой схеме, как чисто внешнее движение вымышленной электрической жидкости, как какое-то течение; и наряду с явлениями, наблюдаемыми в первоначальном факте электрического напряжения, это течение признается исключительно важным как второй вид деятельности основного субстрата электричества.

В этом пункте становится неизбежным полнейшее уклонение от естественного взгляда на вещи и открывается источник плоских и ложных выводов, которыми так страдали до сих пор все теории электричества и гальванизма в целом и в отдельных подробностях вплоть до кишащих всевозможными заблуждениями и несуразностями исследований новейших гальванистов и электрохимиков...

Если и до открытия Эрстеда нельзя было считать опытно оправданными предположения о деятельном наличии электричества там, где ни малейших следов его не обнаруживает даже самый чувствительный электрометр, то уж никак нельзя оправдать сохранение этого предположения теперь, когда после столь долгого молчания электрометра

305

магнитная стрелка прямо возвестила нам о присутствии магнетизма вместо всегда предполагавшегося электричества».

Электричество есть бесконечная форма, различная в самой себе, и единство этих различий; и поэтому оба тела столь же неразрывно связаны, как северный и южный полюсы магнита. Но в магнетизме мы имеем только механическую деятельность, только противоположность в действии движения: там нет ничего, что можно было бы видеть, обонять, ощущать на вкус или на ощупь, т. е. нет ни света, ни цветов, ни запахов, ни вкуса. В электричестве же неразрешенные различия являются физическими, ибо они принадлежат к области света; если бы они были дальнейшим материальным обособлением тела, то мы имели бы уже химический процесс. Правда, поскольку в электричестве различенное деятельно и остается деятельным еще как таковое, эта деятельность может заключаться только в механическом, в движении. Мы имеем здесь приближение и удаление, как и в магнетизме; этим объясняются явления электрического дождя, звона колокольчиков и т. д. Отрицательное электричество притягивается положительным, но отталкивается отрицательным. Объединяясь таким образом, различенные моменты сообщаются друг с другом, но, объединившись, они снова разлучаются, и обратно. Для магнетизма достаточно одного тела, тела, еще не обладающего физической определенностью, являющегося лишь субстратом этой деятельности. В электрическом процессе каждое из двух различных тел имеет свое особое определение, которое полагается только другим, но по отношению к которому остальная индивидуальность тела остается свободной, отличной от него. Оба электричества нуждаются, таким образом, для своего существования в особом телесном индивидууме; другими словами, одно электрическое тело обладает только одним электричеством, которое, однако, сообщает противоположную наэлектризованность другому телу: и где имеется одно электричество, там сейчас же появляется и другое. Но одно и то же тело не определяется в самом себе как полярное, как мы это имели в магнетизме. Электричество, следовательно, так же как и магнетизм, имеет характер умозаключения: но у электричества противоположность достигла собственного существования. Шеллинг назвал поэтому электричество разломанным магнетизмом 210а. Электрический процесс конкретнее, чем магнетизм, но он менее конкретен, чем

305