Часть 15.

стихии, т. е. ее всеобщее, ее неорганическая природа. Но поскольку Земля есть также особенное тело по отношению к своим спутникам, Солнцу и кометам, постольку вековечное порождение, т. е. сохранение этой системы различий, есть абсолютно всеобщий химический процесс. Так как, однако, гигантские члены этого разъятия суть свободные самостоятельные индивидуумы, то их отношение существует исключительно как свободный процесс движения; сами же кометы представляют собой только его постоянно новый продукт. И если этот процесс приходит затем к своей реальности, к гибели мнимо самостоятельных образов, так что осуществляется реальное индивидуальное единство, то происходит это только в индивидуальном химическом процессе, который именно поэтому глубже и основательнее, чем всеобщий химический процесс. Но так как всеобщий процесс стихий есть процесс материй, то индивидуальный процесс не может существовать без него. Свободные самостоятельные члены всеобщего процесса — Солнце, комета и Луна — суть в своей истине стихии: стихия воздуха — в качестве атмосферы, стихия воды — в качестве моря, стихия огня — в качестве земляного, содержащегося в оплодотворенной, растворенной Земле и выделенного в виде оплодотворяющего Солнца. Жизнь Земли есть атмосферный и морской процесс, в котором она порождает эти стихии, из них же каждая живет собственной жизнью и все вместе образуют только этот процесс. Химическое утратило здесь свое абсолютное значение и сохраняется только как момент: оно рефлектировано в самостоятельность, связано властью субъекта и удерживается в нем в умерщвленном состоянии. Каждая стихия отнесена самой своей субстанцией как свободный субъект к другой стихии; и формообразование органической земли содержит в себе способы наличного бытия ее органической жизни.

а) Ее первой определенной жизнью является атмосфера. Но метеорологический процесс не есть процесс жизни Земли, хотя он и оживляет Землю; ибо это оживление есть только реальная возможность возникновения на ней субъективности как живого. Как чистое движение, как идеальная субстанция атмосфера хоть и имеет в себе жизнь небесных сфер, ибо ее изменения связаны с небесным движением, но она в то же время материализует его в своей стихии. Она есть растворенная, напряженная Земля, отношение тяжести и теплоты; она проходит как

13*

387

через годичный, так и через месячный и суточный периоды, выражая их в форме изменений теплоты и тяжести. Эта периодическая смена сама изменяется таким образом, что там, где преобладающим является вращение вокруг оси, преобладание получает суточный период; и поэтому на экваторе имеются суточные изменения, суточные приливы и отливы барометрического уровня, а на протяжении года они там не наблюдаются, — у нас же дело обстоит наоборот, суточные приливы и отливы заметны мало, и периоды изменений больше связаны с Луной.

Тяжесть атмосферы есть внутренняя тяжесть, упругость как давление, но по существу она есть изменение удельного веса: это — движение, волнение атмосферы, связанное с изменением температуры, но так, что эта последняя является в двух противоположных видах — как обыкновенная и как световая температура, причем первая есть выделенное тепло, а вторая — тепло, свободно привходящее через свет. Последняя есть вообще прозрачность воздуха, его чистая упругость, высокий барометрический уровень; первая же принадлежит царству образов и появляется, когда упругое переходит в дождь и снег. В воздухе эти абстрактные моменты как раз и возвращаются обратно в себя.

Если небесное движение материализуется в воздухе, то, с другой стороны, на него действуют также море и земля, испаряясь в него,— непроцессуальный, непосредственный переход. Воздух индивидуализирует в самом себе то и другое, отчасти в общий атмосферный процесс, в чем и проявляются его высшая самостоятельность и растворение воды и земли в запахи, а также его собственное разряжение и переход в воду; отчасти он превращается в метеоры, эти преходящие кометы, в порождаемые им земли, отчасти в ядовитые ветры, служащие миазмами для животного организма, отчасти в медвяную и мучную росу 29, этот животный и растительный воздух.

b) Но и нейтральная земля — море — есть движение приливов и отливов, составленное из меняющегося положения Солнца и Луны и из образа Земли. Как воздух в качестве всеобщей стихии заимствует из земли свою напряженность, так море — свою нейтральность. По отношению к воздуху земля испаряется, как море; но по отношению к морю земля есть кристалл, который выделяет из себя излишнюю воду в виде источников, собирающихся в реки. Но эта пресная вода есть лишь абстрактная нейтральность,

388

море же есть нейтральность физическая, в которую переходит кристалл земли. Происхождение неиссякаемых источников нельзя поэтому объяснить механическим чисто внешним способом как просачивание, как нельзя, с другой стороны, объяснить таким способом и возникновение вулканов и горячих источников. Но как источники представляют собой легкие и отдельные сосуды для испарений земли, так вулканы являются ее печенью, будучи очагами самонагревания. Повсюду мы видим местности, особенно песчаниковые отложения, непрестанно выделяющие влагу. Я рассматриваю, таким образом, горы не как центры скопления проникающей в них дождевой воды: нет, подлинные источники, порождающие такие реки, как Ганг, Рона, Рейн, имеют в себе внутреннюю жизнь, движение и волнение подобно наядам; земля выделяет из себя свою абстрактную пресную воду, которая в этих излияниях спешит навстречу своей конкретной жизненности, навстречу морю.

Самое море есть эта жизненность более высокого порядка, чем воздух: оно есть субъект горечи и нейтральности и разложения, живой процесс, всегда готовый вспыхнуть жизнью, которая, однако, всякий раз снова ниспадает в воду как содержащую в себе все моменты этого процесса: точку субъекта, нейтральность и разложение субъекта в эту последнюю. Если суша плодоносна, то плодоносно и море и даже еще в большей степени. Общим способом оживотворения, присущим морю и суше, является generatio aequivoca, между тем как настоящая жизнь требует для существования одного индивидуума наличия другого, того же рода (generatio univoca). Было принято положение: omne vivum ex ovo; и когда нельзя было указать, откуда происходят те или другие крохотные животные, прибегали к измышлениям. Но бывает так, что организм возникает непосредственно и не порождает потомства; инфузории сливаются в одно целое и превращаются в другое образование, служа, таким образом, только Для перехода. Эта всеобщая жизненность есть органическая жизнь, которая возбуждается сама собой, действует как раздражение сама на себя. Море, которое есть не что иное, как ключевая и соленая вода, которое содержит в себе не только поваренную, но и горькую соль, есть конкретная соленость как органическое, как то, что всегда и всюду рождает; вода вообще все время стремится исчезать и превращаться, ибо только атмосферное давление

389

сохраняет ее в форме воды. Море имеет характерно гнилостный запах: это — жизнь, как бы всегда растворенная в тлении. Моряки говорят летом о цветении моря. В июле, августе и сентябре море становится нечистым, мутным, слизистым — к западу, в Атлантическом океане это бывает на месяц раньше, чем в Балтийском море. Море наполнено бесконечным множеством растительных точек, нитей, поверхностей; в нем есть тенденция к прорыву в растительное. При большем возбуждении море вспыхивает на огромных расстояниях фосфоресцирующим светом — поверхностной жизнью, которая собирается в простое единство, но точно так же и в единство, вполне рефлектированное в самом себе. Ибо это свечение часто исходит от рыб и других животных, уже принадлежавших к царству живой субъективности. Но и вся поверхность моря есть частично бесконечное сияние, частично необъятный, необозримый поток света, сплошь состоящий из живых точек, которые не организуются дальше. Если отнять от него воду, эта жизненность тотчас отмирает и остается только студенистая слизь, начало растительной жизни, которой море наполнено сверху донизу29а. Уже во всяком брожении тотчас же обнаруживаются крохотные животные. Но море восходит и дальше, к определенным образованиям, к инфузориям и прочим микроскопическим мягкотелым, которые прозрачны и живут дольше, но организм которых еще крайне несовершенен. Так, г-ну Шамиссо30 посчастливилось найти среди морских сальп 31 сальпу настолько плодовитую, что ее продукты, как свободные лепестки растения вокруг стебля, составляли, наслоившись в большом числе друг на друга, венок или кольцо, в котором многие имеют, единую жизнь, как у полипа, и затем снова возвращаются в единый индивидуум. Так как это низший животный мир, представленный множеством светящихся видов, достигает только ступени студня, существующего на мгновение, то субъективность животного может здесь возвыситься только до свечения, только до внешней видимости тождества. Этот животный мир не может удержать свой свет в качестве внутренней самости, его свет изливается как лишь физический свет наружу, не имея пребывания; и миллионы жизней тотчас расплываются снова в стихии. Море являет, таким образом, сонмы звезд, тесно скученных в млечные пути и ничем не уступающих звездам небесным; ибо эти последние — только абстрактные световые точки, первые же состоят из органических

390

образований. Там мы имеем свет еще в первичном, сыром, невыработанном виде, здесь он прорывается из живого и как живое, как свечение гниющего дерева, истлеваиие жизни и выхождение души наружу. Б городе рассказывали, что я сравнил звезды с сыпью на органическом теле, когда на коже появляется бесконечное множество красных точек, или с муравейником [ср. выше § 268, прибавление], в котором тоже имеется рассудок и необходимость. И в самом деле, конкретное я ставлю выше абстрактного, животность, производящую хотя бы только студни, выше сонма звезд. Не считая рыб, море содержит еще в себе множество полипов, кораллов, каменистых растений и животных, животных-растений и т. д.; каждая капля представляет собой живой земной шар инфузорий и т. д. Море содержит в самом себе жизнь более имманентно, чем суша, поскольку его влага не допускает, чтобы пунктуализация жизни в живые существа оторвалась от него и приобрела самостоятельность. Нейтральность моря увлекает эту зачинающуюся субъективность обратно в его равнодушное лоно и заставляет таким образом его живую силу, захваченную было субъективностью, снова распылиться во всеобщем. Правда, согласно древнему представлению, все живое выходит из моря; но именно это выхождение и есть отталкивание от моря, и живое существует только в отрыве от него и в самосохранении по отношению к нейтральности. В своей текучести море остается поэтому при стихийной жизни; и субъективная жизнь, вновь низвергнутая и низведенная в него, как, например, у китов, которые ведь являются млекопитающими, ощущает и на более высокой ступени организации эту сохранившуюся глухую смутность.

с) Суша как гигантский труп когда-то имманентной, а теперь отлетевшей жизни есть эта индивидуальная, высвобождающаяся из нейтральности консистенция, твердый кристалл лунной стихии, между тем как море есть стихия кометная. Но когда в субъективно живом оба этих момента проникают друг друга, то студни, слизь превращаются во внешнюю оболочку остающегося внутри света. Земля обнаруживает подобно воде бесконечную всеобщую плодовитость; но тогда как вода расцветает преимущественно животными формами, земля — скорее растительными. Поэтому море более животно, так как нейтральность есть расширение в самом себе; земля же прежде всего растительна, поскольку она держится точечности. Повсюду

391

всюду земля облекается в зеленую растительность — в неопределенные образования, которые с таким же правом можно отнести к животному царству. Индивидуальная растительность должна, правда, рождаться из семян того же рода; но всеобщая растительность не в такой мере индивидуальна. Это — лишаи, мох, которым расцветает каждый камень. Где есть земля, воздух, влага, там появляется растительность. Где что-нибудь сгнивает, там тотчас же показывается растительное образование — плесень; ведь грибы также возникают повсюду. Эти растения, не будучи еще индивидуальными, представляют собой неорганически-органические образования подобно лишаям и грибам, относительно которых не так-то скоро решишь, как с ними быть, — в сущности это своеобразные, приближающиеся к животности грубые субстанции. [Карл] Рудольфи32 говорит («Анатомия растений», § 14 и § 17): «У лишаев совершенно нет всего того, что казалось бы характерным для строения растений,— настоящей клеточной ткани, трубок или сосудов у них во всяком случае нет, в чем согласны между собой все авторы. Что их так называемые оплодотворяющие части действительно являются таковыми, ничем не доказано; и быть может, правильнее считать их почками, с помощью которых лишаи размножаются подобно некоторым настоящим растительным видам, так что их наличие ничего не доказывает. Их красящие вещества, их камедные и смолистые составные части, сахаристая слизь и дубильное вещество часто говорят в пользу их растительной природы. Грибы уже совершенно удаляются по своему строению от растений. Я исследовал их в большом количестве и нахожу, что их по праву можно отнести к животным. У более мягких грибов мы видим волнистую ткань, которая приближается к ткани животных, но вполне отличается от застывшего клеточного строения растений. У Boletus cetatophorus 33 мы находим шерстистую ткань, которая отнюдь не имеет растительного характера, но составляет явственный переход от мягких грибов к деревянистым, которые я сопоставил бы с родом горгоний». «Рассматривая животный состав грибов и их поведение при гальванизации, — говорит Александр фон Гумбольдт *,— еще легче расстаешься со взглядом, что грибы принадлежат к царству растений.

* «Ьber die gereizten Muskel- und Nervenfasern». Berlin, 1797, S. 171-180.

392

А обратившись к способу их происхождения, мы видим, что при гибели или распадении каких-нибудь частей животных или растений именно эта гибель создает новые образования: так, например, Clavaria militaris34 возникает только на мертвых гусеницах». Это бесконечное множество форм не доходит до образования зародыша, или семени, которое имеется только там, где достигнута субъективность. Грибы, так сказать, не растут, а образуются внезапно, как кристаллы. О семени при возникновении этих растительных форм не приходится думать, подобно тому как нет его и у множества несовершенных животных образований: у инфузорий, кишечных червей, финн свиней35 и т. д. Таким образом, не только море и суша, но точно так же и самостоятельная живая субъективность обнаруживает эту всеобщую жизненность. Для определения того, чем являются растение или животное, указывают на основании опытных наблюдений, каковы его клеточная ткань, семя, яйцо, рост. Но такая определенность не может быть установлена, ее не существует; ибо грибы, лишаи и т. п. в общем являются растительными формами, хотя они лишены всякой определенности, так как природа, создавая их, не придерживается понятия. Богатство этих форм состоит в их неопределенности и игре; не из них должно извлекать понятие, а их измерять понятием. Такие расплывчатые промежуточные существа — ни рыба, ни мясо — суть моменты тотальной формы, но моменты изолированные.

§ 342

Это разделение всеобщего, внешнего для себя организма и этой лишь точечной, скоропреходящей субъективности разрешается благодаря сущему в себе тождеству ее понятия в существование этого тождества, в живой организм, в расчлененную в самой себе субъективность36, которая выключает из себя лишь в себе сущий организм, физическую всеобщую и индивидуальную природу и противополагает себя ей, но вместе с тем имеет в этих силах условие своего существования, возбуждение как материал своего процесса.

Прибавление. Недостаток этой характеристики органического и вообще всего непосредственно органического заключается в том, что понятие здесь еще непосредственно, являясь только внутренней целью в стихии безразличия,

393

между тем как его моменты суть физические реальности, которые не рефлектированы в самих себя, не составляют единства, противостоящего этому безразличию. Но всеобщее, цель, развертываясь в них, возвращается обратно в себя; их безразличие есть односторонний момент, который стягивается в отрицательность и существует как индивидуум. Субстанция делится не только на различные, но и на абсолютно противоположные части, на такие, из которых каждая есть тотальность, нечто рефлектирозанное в самое себя, равнодушное к другому, по существу единое, и не только по существу, — на части, сама реальность которых есть это единое бытие, эта отрицательность, т. е. наличное бытие которых есть процесс в самом себе.

Жизнь есть, таким образом, по существу совершенно текучее проникновение всех ее частей, т. е. того, что равнодушно к целому. Эти части не химические абстракции: они обладают субстанциальной, собственной, цельной жизнью, жизнью частей, которая разлагается в своем внутреннем беспокойстве и производит только целое. Целое есть всеобщая субстанция, оно является как основанием, так и результирующей тотальностью, и оно является ею как действительность. Оно есть единое, связующее в себе части в их свободе; оно раздваивается на них, дает им свою всеобщую жизнь и держит их в себе как свое отрицание, свою силу. Это положено так, что они образуют самостоятельный круговорот, который, однако, представляет собой снятие их особенности и становление всеобщего. Это — всеобщий круг движения в единичном действительном, который есть, точнее, тотальность трех кругов, единство всеобщности и действительности: оба круга их противоположности и круг их рефлексии в самих себя.

Во-первых. Органическое есть действительное, которое само сохраняет себя и совершает процесс в себе самом; оно является для себя своим всеобщим, раздваивающимся на свои части, которые снимают себя, производя целое. Род находится здесь на стороне органического. Заключительный момент состоит в том, что род непосредственно соединяется с неорганическим; органическое раздваивается, стало быть, на два всеобщих крайних члена — неорганическую природу и род, середину которых оно составляет (В — Е — О) и с каждым из которых оно здесь еще непосредственно едино, будучи само родом и неорганической

394

природой. Индивидуум еще носит, следовательно, свою неорганическую природу в самом себе и питается самим собой, пожирая самого себя как свою собственную неорганичность. Но тем самым он расчленяется в самом себе, т. е. разъемлет свою всеобщность на свои различия; [это есть] протекание процесса в самом себе, которое включает разъятие и отношение органического к самому себе. Всеобщее должно осуществиться в самом себе; оно получает ощущение самого себя в результате того движения, благодаря которому оно становится существующим для себя. Органическое обращено против самого себя, как вот это непосредственно всеобщее, как этот органический род. В этом состоит процесс его индивидуализации; оно противопоставляется себе в самом себе, как впоследствии противопоставляется внешнему. Другое еще находится под властью понятия. Но поскольку единичное уже предположено, оно смыкает здесь род, являющийся его всеобщностью, с обособленным всеобщим. Это последнее есть один крайний член, который, будучи воспринят в абсолютный род, становится абсолютной особенностью и единичностью. Это есть особенное порождение момента индивидуальности, его становление, уже вступающее в процесс как сущее. В результате не получается ничего другого, кроме того, что уже есть. Это есть процесс переваривания самого себя и расчленения, образования моментов; члены пожираются в такой же мере, в какой и порождаются, и в этом всеобщем беспокойстве пребывающим простым является душа. Индивидуальное приходит здесь через род к отрыву от него: внутренний процесс рода превращает его в единое, имеющее отрицательность в себе и, таким образом, противоположное себе как всеобщему.

Во-вторых. Всеобщее есть налично сущее, и органическое единое есть власть над этим отрицанием самого себя, над этим внешним, которое пожирается им и поэтому существует только как снятое. Органическое есть непосредственно единство индивидуальности и всеобщности, есть органический род; оно — исключающее единое, всеобщее исключается им из себя, — это род, который покинут силой отрицательного, жизнью; другими словами, органическое полагает для себя свое неорганическое. Род есть абсолютно-всеобщее, противополагающее себе абстрактно-всеобщее; но тем самым в нем освобождается и момент единичности, каковым является отрицательное отношение

395

к этому неорганическому. Как прежде индивидуальное было серединой, а стороны — всеобщими крайними членами, так теперь род является элементом; стало быть, органическое опосредствовано здесь через род с неорганическим (О —В —Е). Первое есть власть над последним, потому что оно есть абсолютно-всеобщее: процесс питания. Неорганическое есть всеобщность как недействительный род, к которому относится преизбыточная мощь отчасти индивидуальности вообще, т. е. земли, отчасти освобождающейся от нее единичности; эта всеобщность есть голая пассивность. Но в своей действительности, как она есть в самой себе, всеобщность означает расхождение органической и неорганической природы: первая есть форма единичности, вторая — всеобщности. То и другое лишь абстракции; субстанция остается одной и той же в видах, в которых она себя определила.

б) Определенность остается всеобщностью, относится к элементам и принципам; для органического не существует ничего, что не есть оно само, В рефлексии берется обратно то обстоятельство, что его неорганический мир существует в себе: он существует лишь как снятый, и органическое есть его полагание и опора. Но брать эту деятельность изолированно было бы односторонне. Земля творит Солнце и свои стихии как все органическое, потому что она есть это всеобщее органическое, но в то же время она есть в себе то и другое. Эта положенность неорганического есть его снятость: оно не существует в себе. Органическое есть самостоятельное, но неорганическое служит для него как его «в себе» сначала равнодушным наличным бытием обоих, а затем переходит в напряженное наличное бытие, в форму для-себя-бытия, свойственную органическому.

в) Непосредственное бытие органического как рода есть вместе с тем нечто, безусловно, опосредствованное неорганическим: оно существует только благодаря этому инобытию, этой противоположности с самим собой как с абстрактной всеобщностью, оно есть род, освобожденный от индивидуальности. Но так как индивидуальность в самой себе есть жизнь, то в generatio aequivoca она сама собой переходит к органическому; вообще бытие органического есть проявляющаяся в образовании единичного, стягивающая себя деятельность всей земли, самоотражение всеобщего в самом себе. Но оно становится также успокоенной отраженностыо в самом себе; и более благородные растени

396

и животные представляют собой эту упрочившуюся в-самой-себе-отраженность, которая не возникает из земли подобно грибам, как возникают лишенные индивидуальности студни и лишаи, представляющие собой лишь органическую жизнь вообще в скудной расчлененности, но которая в своем наличном бытии достигает лишь всеобщей рефлексии и начинает здесь свое непосредственное становление. Отраженное, рефлектированное в самое себя оказывается самостоятельно фиксированным и совершающим свой собственный круговорот, оно есть самостоятельное наличное бытие, которое остается таковым и удерживает свою отрицательную сущность, отрицает свой источник и самостоятельно являет свое становление.

В-третьих. Это произведенное действительное есть род, власть над единичным и процесс рода; род упраздняет это единичное, производит другое, являющееся действительностью рода, но именно поэтому и раздвоением по отношению к неорганической природе, в которую ниспадает род. Органическое, опосредствованное, таким образом, через неорганическое с родом (Е—О—В), есть половое отношение. Заключающий момент есть соотнесенность обеих сторон, представляющих цельную органичность, или разъятие этого целого на противоположные самостоятельные полы, снятие единичного и становление рода, но как единичного действительного, которое начинает круговорот снова. В результате получается выделение единичного из рода. Данное самостоятельное существо отнесено поэтому к такому, которое как род одинаково с ним; род раздвоился на самостоятельные существа, из которых каждое является для себя предметом как это целое, но вне себя. В первом процессе мы имеем для-себя-бытие, во втором — представление и познание другого, в третьем — единство обоих, другое и само. Это — подлинное осуществление понятия, полная самостоятельность обоих, причем каждое знает себя в другом как само себя; это — ставшее чисто идеальным отношение, в котором каждое идеально для себя, есть всеобщее в себе; чистая беспредметность восстановлена в самости как таковой.

Органическое начинается с единичного и поднимается до рода. Но это движение является столь же непосредственно противоположным: простой род спускается к единичности; ибо завершение индивидуумов в род через их упраздненность есть также становление непосредственной единичности детеныша. Другим по отношению к всеобщей

397

жизни Земли является, таким образом, собственна органическое живое, продолжающееся в своем роде. Это прежде всего растительная природа, первая ступень для-себя-бытия, рефлексии-в-самое-себя: но это лишь непосредственное, формальное для-себя-бытие, здесь еще нет истинной бесконечности; растение свободно отпускает от себя свои моменты как члены и является лишь субъективной точкой жизни. Растительное начинается, следовательно, там, где жизнь стягивается в одну точку, и эта точка сохраняет и производит себя, отталкивается от себя и порождает новые точки.

В

РАСТИТЕЛЬНАЯ ПРИРОДА

§ 343

Субъективность, согласно которой органическое есть единичное, развивается в объективный организм, в образ как в некое тело, расчлененное на части, которые различаются друг от друга, В растении, этом еще лишь непосредственно субъективном носителе жизни, объективный организм и его субъективность37 еще непосредственно тождественны; благодаря этому процесс расчленения и самосохранения растительного субъекта есть выход вовне себя и распадение на ряд индивидуумов, для которых единый целый индивидуум является скорее лишь почвой, чем субъективным единством членов: часть — почка, ветвь и т. д. — является вместе с тем целым растением. Поэтому же различие органических частей является здесь лишь поверхностной метаморфозой, так что одна часть легко может перейти к функции другой.

Прибавление. Если геологический организм есть голая система построения образов без идеальности, то с субъективностью растительной жизни появляется на сцену эта идеальность. Но как присутствующая во всех своих членах идеальность, жизнь есть существенно живое, а живое внешним только возбуждается. Причинное отношение здесь, следовательно, отпадает, как и вообще все рассудочные определения в области жизни уже не имеют силы. И если мы все-таки хотим употреблять здесь эти категории, мы должны извратить их природу; так, мы можем сказать, что живое есть причина самого себя. Можно выдвинуть положение: «Все в природе живет» — это звучит возвышенно и считается спекулятивпым38. Но одно дело —

398

понятие жизни, т. е. жизнь в себе, которая, несомненно, разлита повсюду; и другое дело — реальная жизнь, субъективность живого, в котором каждая часть существует как оживотворенная. Так, геологический организм жив не в единичном, а лишь в целом: он жив лишь в себе, а не в наличности существования. Но и само живое делится на субъективное и мертвое; оно, с одной стороны, творит себе в одеревенелом, в костях, предпосылку для своего остова в единичном, как это имеет место в геологическом организме в целом; с другой же стороны, живое есть образ, в котором обитает субстанциальная форма, которая не только определяет пространственные отношения отдельных частей, но есть вместе с тем беспокойство, определяющее из себя процессы физических свойств, чтобы породить из них образ.

Растение как первый сущий для себя субъект, возникающий прямо из непосредственности, есть, однако, лишь слабая младенческая жизнь, еще не поднявшаяся в самой себе до различия. Ибо хотя подобно всему живому природа растения тоже партикуляризована, но в отличие от животного, у которого партикулярность такова, что субъективность как душа противополагается ей как всеобщее, у растения партикулярное совершенно непосредственно совпадает с его жизнью вообще. Оно наличествует не как состояние, от которого его внутренняя жизнь была бы отлична, но так, что качество пронизывает его всеобщую растительную природу целиком, между тем как в животном здесь есть различенность. Стало быть, у растения его члены обособлены только друг от друга, а не от целого; члены в свою очередь являются целыми как у мертвого организма, у которого они, сохраняясь на своих местах, остаются друг вне друга. И если растение все-таки полагает себя как другое самого себя, чтобы вечно идеализировать это противоречие, то это лишь формальное различение; полагаемое им как другое есть не подлинно другое, а тот же самый индивидуум как субъект38а.

Господствующий в растительном царстве рост есть поэтому умножение самого себя как изменение формы; наоборот, рост животных есть лишь изменение величины, при котором образ остается одним и тем же, потому что там тотальность членов воспринята в субъективность. Рост растения есть ассимиляция другого в себе; но как умножение самого себя эта ассимиляция есть вместе с тем выход за свои пределы. Это не приход к себе в виде индивидуума,

399

а размножение индивидуальности; единая индивидуальность является, таким образом, лишь поверхностным единством многих. Единичные остаются выделенным, внутренне равнодушным множеством, они не выходят из своей субстанции как из общего существа. «Рост растений, — говорит поэтому Шульц («Die Natur der lebendigen Pflanze», Bd. I, S. 617),— есть вечное прибавление новых, прежде не существовавших частей». Стало быть, с однородностью частей растения связано их распадение, потому что они относятся друг к другу не как внутренние качественные различия; другими словами, организм внутренне не систематизирован. Это есть производство себя во внешнем, но это все-таки рост, происходящий в общем из себя, а не внешнее кристаллическое наслоение.

§ 344

Процесс образования и воспроизводства единичного индивидуума совпадает, таким образом, с родовым процессом и есть вековечное произведение новых индивидуумов. Так как самостная всеобщность, субъективное единство индивидуальности, не отделяется от реального обособления, а лишь погружена в нее, и, значит, растение еще не есть сущая для себя субъективность в противоположность своему сущему в себе организму (§ 342), то оно не определяет само для себя своего положения, не способно двигаться с места и не имеет самостоятельности по отношению к физическому обособлению и индивидуализации; у растения нет поэтому прерывистой интуссусцепции39, а есть лишь непрерывно текущее питание, и оно находится в связи не с индивидуализованным неорганическим, а со всеобщими стихиями. К животной теплоте и ощущению оно способно еще меньше 40, ибо оно не есть процесс, который возвращал бы его члены, представляющие собой скорее части и самостоятельные индивидуумы, к отрицательному, простому единству.

Прибавление. Все органическое есть то, что саморазличается в самом себе, сохраняя единство в многообразии. Но животная жизнь как истина органического восходит к более высокому определенному различию, состоящему в том, что проникнутое субстанциальной формой различие есть лишь одна сторона, с другой же стороны, субстанциальная форма самостоятельно противостоит этой погруженности; животное является поэтому ощущающим.

400

Растение же еще не поднимается к этому различию, при котором самостная точка единства и органический кристалл уже составляли бы обе стороны его жизни. Оживотворяющее начало, которым у животного служит душа, еще погружено поэтому у растения в процессуальную внеположность. У животного, наоборот, единое одушевляющее начало присутствует двояким способом: б) как внутреннее и животворящее, в) как самостное единство, существующее как простое. Оба момента и их отношение должны, правда, быть налицо и у растения; но одна часть этого различия оказывается вне его существования, тогда как в животном абсолютный возврат живого наличествует как самоощущение. Наоборот, существующее растение есть лишь единый телесный организм, внутри которого чистое самостное единство с собой присутствует еще не реально, а лишь в понятии, потому что оно еще не стало объективным. Таким образом, у растения расчлененное тело еще не есть объективность души: растение еще не .объективно само для себя. Единство остается, стало быть, внешним для растения, подобно тому как вне земли протекает процесс его организма; и эта внешняя физическая самость растения есть свет, к которому оно устремляется, как человек ищет человека. Растение имеет существенное, бесконечное отношение к свету; но оно есть еще только поиски этой своей самости подобно тяжелой материи. Эта простая самостность, находящаяся вне растения, есть его высшая сила; поэтому Шеллинг говорит, что если бы растение обладало сознанием, оно поклонялось бы свету как своему богу. Процесс самосохранения заключается в том, чтобы обрести свою самость, насытить себя, достигнуть самоощущения; но так как самость растения находится вне его, то его стремление к самому себе есть на деле исторжение из себя, его возврат в себя есть постоянный выход за свои пределы, и наоборот. Итак, растение как самосохранение есть умножение самого себя (§ 343). Внешность субъективного самостного единства растения в его отношении к свету объективна, подобно тому как в студневидных морских образованиях [см. § 341, прибавление], а также в окраске птиц среднего пояса [см. прибавление к § 303] свет представляется внешним, так что .здесь мощь света обнаруживается даже в животном царстве. Человек в большей степени образует свою самость в самом себе, но все-таки южный человек тоже не в состоянии объективно сохранить свою самость, свою свободу.

401

Растения только на свету. приобретают сочность и вообще крепкую индивидуальность; без света они становятся, правда, больше, но остаются безвкусными, бесцветными и лишенными запаха. Поэтому они обращаются к свету (картофель, выросший в подвале, ползет по земле на расстояние в несколько аршин в ту сторону, где есть отверстие для света) и поднимаются по стене, словно они знают дорогу к самому отверстию, чтобы получить доступ к свету. Подсолнечники и множество других цветов следуют за движением солнца на небе, поворачиваясь в его сторону. Если вечером выйти на покрытый цветами луг с восточной стороны, увидишь мало цветов, может быть, даже ни одного, потому что все они обращены к солнцу; с западной же стороны весь луг стоит тогда в цвету. Точно так же рано утром с восточной стороны не видно цветов; только с появлением ярких солнечных лучей цветы поворачиваются на восток. Некоторые цветы, говорит Виллъденов *, открываются навстречу солнцу лишь в полдень, как, например, портулак огородный (Portulaca oleraсеа), росянка круглолистная (Drosera rotundifolia), другие только ночью, как, например, великолепный кактус — царица ночи (Cactus grandiflorus), цветение которого продолжается всего несколько часов.

а) Так как у растения, как сказано, субъективное единство лежит в самом его качестве и обособлении и, стало быть, отрицательная самостность растений еще не имеет отношения к самой себе, то эта самость не существует еще как нечто, безусловно, нечувственное (как то, что именно и называется душой), а остается чувственной, являясь, правда, уже не материальным множеством, но все-таки чувственным единством материального. Чувственное, пребывающее в качестве единства, есть пространство. Поскольку растение не может еще уничтожить чувственное целиком, то оно еще не содержит в себе чистого времени; поэтому растение находится на определенном месте и не может его уничтожить, хотя оно и развертывается на нем. Животное, наоборот, относится к месту как процесс; оно уничтожает свое место, впрочем полагая его затем снова. Точно так же «я» стремится двигать себя, точку, т. е. оно стремится изменять свое место, свою чувственную непосредственную устойчивость в качестве точки;

* [Karl Ludwig Willdenow]41. Grundriв der Krauterkunde. [Berlin, 1792], под ред. [Генриха Фридриха] Линка, 6-е .издание, 1821, стр. 473.

402

другими словами, «я» стремится отличить себя как идеальность единицы от самого себя как от чувственной единицы. В небесном движении тела одной системы тоже обладают, конечно, свободным движением, но это движение не случайно: их место полагается не ими как особыми телами, а временем системы, закономерно укорененным в Солнце. Также и в магнетизме определяющими являются противоположные качества. Но в субъективно живом как во времени для себя положено отрицание места и положено при этом абсолютно безразличным способом или как внутреннее безразличие. Растение же еще не есть это господство над равнодушной внеположностыо пространства, и поэтому его пространство еще остается абстрактным. Движение пестиков и тычинок навстречу друг другу, колебания нитчаток и т. д. следует понимать как простой рост, без случайного определения места. Движение растений определяется светом, теплом и воздухом. Тревиранус * показывает это, например, на копеечнике (Hedysarum girans): каждый стебель этого растения несет на своем конце довольно крупный эллиптически-ланцетовидный лист, около которого сидят на том же главном стебле два более мелких боковых листа на стебельках. Движения главных стеблей и листьев отличаются от движений боковых листьев. Движение первых заключается в том, что они выпрямляются при свете и поникают в темноте; оно совершается в сочленениях, посредством которых лист соединен со стеблем, а последний с веткой. Солнечного блика на стене, находившейся на расстоянии двадцати шагов, было уже достаточно для заметного выпрямления; и, наоборот, задержка солнечного света каким-нибудь непрозрачным телом или проходящим перед солнцем облаком вызывает поникание листьев. В яркий полдень и при солнечном свете, собранном с помощью зажигательного стекла, Хуфеланд43 наблюдал колебательное движение главных листьев и всего растения. Лунный и искусственный свет не вызывали такого движения. Второе движение, совершаемое лишь мелкими боковыми листьями, проявляется в попеременном поднятии и опускании каждой пары этих листочков, расположенных друг против друга на одной и той же ветке; оно прекращается со смертью растения. Никаких внешних причин, непосредственно

* [Gottfried Reinhold Treviranus]. «Biologie oder Philosophie der lebenden Natur», B. V, S, 202—203 42.

403

средственно его вызывающих, нет; однако оно сильнее всего в период оплодотворения. Зернам нитчаток44 Тревиранус приписывает произвольное движение даже после их выделения из этих растений *. Движение нитчаток отчасти является, по его словам, маятникообразным: «Отдельные их нити попеременно наклонялись своими свободными концами справа налево и слева направо; часто они вращались так, что их свободные концы как бы описывали круг». Но все это еще не есть произвольные движения.

в) Для того чтобы растения могли делать перерывы в своем отношении к внешнему миру, они должны были бы существовать как субъективные, относиться к самим себе как некая самость. Основанием для непрерывной интуссусцепции растения служит, следовательно, то его существенное свойство, что оно не есть подлинная субъективность, ибо его индивидуальность постоянно распадается на свои особенности, не сохраняясь в качестве бесконечного для-себя-бытия. Только самость как самость замыкает от внешнего, и поэтому это замыкание есть душа как отнесенность к самому себе; и так как в ней самость образует обе стороны отношения, то последнее есть внутренний круг души, отделяющий ее от неорганической природы. Поскольку же растение еще не является таким существом, оно лишено внутренней жизни, которая была бы свободна от отношения к внешнему. Так, воздух и вода непрерывно воздействуют на растение: оно само не принимает ни глотка воды. Воздействие света, правда, внешне прерывается или ослабляется ночью и зимой; но этот перерыв лежит не в самом растении, а есть нечто внешнее для него. Поэтому можно постепенно изменить его деятельность, если держать его ночью в освещенном помещении, а днем в темноте. Декандолю45 удалось таким образом изменить у мимоз и некоторых других растений уже через несколько ночей время их сна, зажигая около них лампы. Остальное поведение растений зависит от времен года и климатических условий; северные растения, у которых бывает зимний покой, постепенно изменяют это свое свойство, будучи перенесены в южные местности. Растение еще не имеет отношения к индивидуальному также потому, что оно не есть отношение самости

* Тревиранус, указ. соч., т. II, стр. 381 и след., 507; т. III» стр. 281 и след.

404

к самости, и, стало быть, его другим является не индивидуальное, а лишь стихийно-неорганическое.

г) Теплота растений была предметом многочисленных исследований и вызывала много споров, особенно усердно занимался этим вопросом Гермбштедт46. Найдено, по-видимому, что растения обладают несколько большей удельной теплотой, чем окружающая их среда; но это несущественно. Теплота есть конфликт измененного сцепления; но у растений нет этого изменения сцепления в них самих, нет этого воспламенения, этого внутреннего огня, который составляет животную жизнь. Правда, когда внутрь просверленных деревьев был введен термометр, он показал значительную разницу между внешней и внутренней температурой: например —5° и +2° , — 10° и +1° (по Реомюру) и т. д. Но это происходит от того, что дерево плохой проводник тепла, и к тому же ствол получает теплоту от земли. Вообще же, говорит Тревиранус (там же, т. V, стр. 16), имеется более 4600 опытов Фонтана47, показавших, что теплота растений целиком зависит от температуры той среды, в которой они находятся. На стр. 19 Тревиранус продолжает: «Отдельные роды растений могут, правда, при известных условиях, сами производить тепло и холод, сопротивляясь таким образом воздействию внешней температуры. Многие наблюдали на поверхности початка (spadix) у аройника пятнистого (Arum maculatum) и других видов в самом начале его выхождения из оболочки высокую температуру, возраставшую в течение 4—5 часов (у Arum maculatum это было между тремя и четырьмя часами дня) и затем снова убывавшую столько же времени, причем у Arum maculatum она максимально превосходила температуру внешнего воздуха на 15—16° (по Фаренгейту), а у Arum cordiiolium — на 60—70°*. Ледянка (Mesem-bryanthemum crystallinum) выделяет холод, без сомнения, благодаря присутствию в ней селитры. Но как упомянутая выше теплота не может защитить растение в период оплодотворения от холода, так этот холод не может защитить его от жары». Растение остается, таким образом, несмотря ни на что, без внутреннего процесса, ибо,

* Link («Grundlehren der Anatomie umd Physiologie der Pflanzen», Gottingen, 1807, S. 229) замечает по этому поводу: «Цветок издает очень сильный неприятный запах; я полагаю, что освобождение и разложение масла или углеводорода на воздухе, вызывающее этот запах, есть единственная причина появления теплоты».

405

выходя из себя, оно только застывает; наоборот, животное есть текучий магнит, различенные части которого переходят друг в друга и развивают при этом теплоту, принцип которой заключен как раз в крови.

6) Если растение лишено ощущения, то опять-таки потому, что субъективное единство заложено в самом его качестве, обособлении: в-самом-себе-бытие у него еще не стало самостоятельным в виде нервной системы по отношению к внешнему, как это имеет место у животного. Только то, что обладает ощущением, может вынести само себя как другое; только оно может принять это другое с жестокостью индивидуальности и решиться на борьбу с другими индивидуальностями. Растение есть непосредственная органическая индивидуальность, в которой перевес принадлежит роду и рефлексия неиндивидуальна, индивидуальное не возвращается в себя как таковое, а остается другим и поэтому не обладает самоощущением. Чувствительность некоторых растений сюда не относится, будучи только механической упругостью, подобно тому как в явлении сна растений действует отношение к свету. По этому поводу Тревиранус говорит (указ. соч., т. V, стр. 206—208): «В раздражимости под влиянием внешних, чисто местных впечатлений и в реагировании на них движениями хотели усмотреть ощущение; и в самом деле, мы имеем здесь несомненное сходство с сокращениями мышечных волокон у животных (которые, однако, тоже могут совершаться без ощущения). Органы оплодотворения особенно проявляют такую раздражимость: высыпание семянной пыльцы из пыльников при прикосновении тычинок, движения пестиков и тычинок под влиянием механических раздражений, особенно движения волокон по направлению к пестику от малейшего прикосновения». Но что причина этой раздражимости является чисто внешней, доказывают в особенности наблюдения Медикуса48, приводимые (там же, стр. 210) Тревиранусом: Медикус нашел, «что многие растения прохладных областей днем и при жаркой, сухой погоде не проявляют никакой раздражимости, утром же после обильной росы и в течение всего дня при небольшом дожде оказываются очень раздражимыми; что растения более теплых стран проявляют раздражимость только при ясной погоде и что раздражимость всех растений становится наибольшей как раз в момент созревания семянной пыльцы, когда пестик обволакивается блестящим маслом». Особенно знамениты

406

в отношении раздражимости их листьев некоторые виды мимоз и другие растения, тоже принадлежащие к семейству стручковых: «У мухоловки (Dionaea muscipula) многочисленные листья посажены в виде венчика вокруг стебля, листья кислицы (Oxalis sensitiva) состоят из двенадцати пар яйцезидных листочков; при прикосновении они складывают свои листья. Листья Averrhoa carambola перисты и поникают, если прикоснуться к их стеблю» *. Анатомические наблюдения Рудольфи и Линка49 доказывают то же самое. Рудольфи («Анатомия растений» [Berlin, 1807], стр. 239) говорит: «Для них характерна расчлененность главного черешка и побочных черешков. У основания листья стянуты вместе, тогда как у других перистых листьев основание расширено или во всяком случае не суживается. Над самым сочленением черешок у этих растений гораздо толще, чем в остальных местах, и это делает еще более заметным суженное сочленение. Впрочем, это утолщение состоит из клеточной ткани, которая обыкновенно быстро деревенеет. Если срезать кассию, люпин и т. д., то все у них очень быстро складывается, как во время сна растений, и уже не раскрывается больше. Свежая мимоза поникает при малейшем прикосновении; когда она больна или истощена, ее можно долго раздражать без всякого результата, и требуется много времени и для того, чтобы она подняла свои поникшие части Дефонтен50, как рассказывает Мирбель51, имел с собой во время одной поездки мимозу. При первом движении повозки она сомкнула все свои листья, которые, однако, затем стали постепенно раскрываться и уже больше не закрылись в пути, словно привыкли к покачиванию повозки». Линк говорит (указ. соч., стр. 258): «На ветру листья поникают, но затем выпрямляются снова, несмотря на ветер, и в конце концов так привыкают к нему, что он уже не действует на них», а в «Добавлениях к основным учениям» (т. I, стр. 26) тот же автор пишет: «Раздражимость ограничена той областью, на которую распространилось сотрясение. Можно подвергать один какой-нибудь листочек очень сильным воздействиям, не оказывая при этом никакого влияния на соседние листья; каждое раздражение как будто прикреплено к тому месту, в котором оно возбуждается». Таким образом, мы имеем здесь,

* Тревиранус, указ. соч., т. V, стр. 217—219.

407

вероятно, только простой феномен стягивания и расширения, проявляющийся в данном случае более быстро и внезапно, между тем как превращение деятельностей, о котором мы говорили выше, происходит медленнее.

§ 345

Но как органическое растение существенно расчленяется на различенность абстрактных (клетки, волокна и т. п.) и более конкретных образований, остающихся, однако, в своей изначальной однородности. Образ растения, как еще не возвысившийся из индивидуальности до субъективности, остается близок к геометрическим формам и к кристаллической правильности52, подобно тому как продукты его процесса стоят ближе к химическим продуктам. Примечание. «Метаморфоза растений» Гёте положила начало разумным мыслям о природе растений, увлекши представление с пути старательной работы над отдельными подробностями к познанию единства жизни. Тождество органов имеет преобладающее значение для категории метаморфозы; но определенное различие и своеобразная функция членов, чем и полагается процесс жизни, составляют необходимое дополнение к этому субстанциальному единству. Физиология растений по необходимости является более темной, чем физиология животного тепла, потому что она проще, потому что ассимиляция проходит здесь через немногие посредствующие ступени и изменение совершается как непосредственное воздействие. Как во всяком процессе естественной и духовной жизни, главное в ассимиляции и выделении заключается в субстанциальном изменении, т. е. в непосредственном превращении какого-нибудь внешнего или особенного вещества вообще в другое; есть точка, в которой дальнейшее опосредствование, происходит ли оно химически или с механической постепенностью, обрывается и становится невозможным. Эта точка присутствует повсеместно и все собой проникает; и незнание или, вернее, непризнание этого простого отождествления, а также простого разъятия как раз и делает невозможной физиологию живого. Интересные выводы о физиологии растений содержатся в сочинении моего коллеги г-на проф. К. Г. Шульца («Die Natur der lebendigen Pflanze, oder die Pflanzen und das Pflanzen-reich», в двух томах), которое я должеп здесь назвать особенно потому, что некоторые из излагаемых ниже основных

408

положений о процессе жизни растений заимствованы мной оттуда.

Прибавление. Объективирование растения является совершенно формальным, это не есть истинная объективность: растение не только вообще развивается вовне, но сохранение его самости как индивидуума совершается лишь через постоянное полагание нового индивидуума.

а) Тип всего растения попросту таков: существует точка (пузырек), зародыш, зерно, узел — или как бы это ни назвать. Эта точка выпускает из себя нити, превращается в линию (это можно, если угодно, называть магнетизмом, но только нет полярного противоположения); но затем это выхождение в длину опять задерживается, образует новое зерно, новый узел. Отталкиваясь друг от друга, эти узлы образуются вновь и вновь, причем растение разъемлется в пределах одной нити на множество зародышей, которые в свою очередь являются целыми растениями; так возникают члены, из которых каждый есть целое. На первых порах безразлично, остаются ли эти узлы в одном индивидууме или тотчас же распадаются на ряд индивидуумов. Это воспроизведение не опосредствуется, таким образом, противоположностью, не есть смыкание с ней, хотя растение поднимается и до этого. Но истинное расхождение противоположности в половом отношении относится уже к области животной силы; в той мере, в какой оно имеется у растения, оно остается лишь поверхностным, о чем речь будет ниже. Проще и непосредственнее всего обнаруживается этот тип растения на примере нитчаток, которые суть не что иное, как также зеленые нити, без всякого дальнейшего развития формы: первые зачатки растительности в воде. Вот как их описывает Тревиранус (указ. соч., т. III, стр. 278—283): «Водяная нитчатка (Conferva fontinalis L.) размножается посредством яйцевидного комочка, в каковой утолщается кончик нежной нити, из которой состоит это растеньице. Через некоторое время этот комочек отделяется от нити, прикрепляется в ближайшем соседстве с ней и вскоре выпускает из себя кончик, который удлиняется в правильную водяную нить. Подобным же простым способом совершается размножение всех видов, причисляемых Ротом53 к роду Ceramium. На поверхности их стебля или веток образуются в определенное время года, большей частью весной, ягодовидные тела, содержащие обыкновенно одно-два зернышка; созрев, они либо отпадают, либо

409

раскрываются и роняют свое семя. У настоящих нитчаток (Conferva R.), у водяной сетки (Hydrodictyon R.), ривуляриев и многих тремелл органы размножения (?) находятся в веществе растения, причем они бывают двоякого вида. Они состоят либо из правильных рядов мелких телец, имеющихся в растении с первого же момента его образования, либо же они представляют собой более крупные, яйцевидные тела, имеющие одинаковый поперечник с внутренней трубкой нитчатки и возникающие лишь в определенный период жизни этих фитозоев. Первые из описанных телец расположены у некоторых нитчаток зигзагообразно или в виде спиралей, у других в виде звездообразных фигур, прямоугольных параллелограммов и т. д.; или же они расположены друг подле друга наподобие веток, сидящих кольцеобразно вокруг общего ствола. Они выделяются в виде жидкости и являются зачатками новых нитчаток. Весьма отличны от этих мелких зерен более крупные круглые тела (имеющие форму яиц и ягод), встречающиеся у некоторых расчлененных нитчаток (Conferva setiformis, spiralis и bipunctata R.) и возникающие лишь в определенный период их жизни (в мае, июне и июле). К этому времени первичные мелкие зерна покидают свое правильное расположение и объединяются в более крупные овальные или шарообразные тела. С появлением этих последних нитчатка теряет свою зеленую окраску; остается только прозрачная, бесцветная кожура, в каждом члене которой заключен темноватый плод. Когда их оболочка истлевает, эти плоды падают на землю и лежат там до будущей весны; весной же из каждого плода развивается новая нитчатка такого же вида, как прежняя, причем способ ее развития скорее напоминает выползание животного из яйца, чем прорастание семян». Там же (стр. 314 и след.) Тревиранус приписывает нитчаткам копуляцию и оплодотворение.

в) У высших растений, особенно у кустарников, непосредственный рост есть вместе с тем деление на ветви и сучья. В растении мы различаем корни, ствол, ветви и листья. Но всем известно, что каждый сук и каждая ветвь есть законченное растение, укорененное в стволе, как в почве; будучи оторвана от ствола и посажена в виде отростка в землю, ветвь пускает корни и становится целым растением. То же самое происходит и при случайном отрыве индивидуальных частей. Тревиранус (в указ. соч., т. III, стр. 365) говорит: «Размножение растений путем

410

деления никогда не происходит посредством самих по себе свободных частей, а всегда лишь искусственно или случайно. Способность размножаться таким путем особенно свойственна одному паразитическому растению из семейства бромелий (Tillandsia usneoidis). Когда какая-нибудь часть этого растения отрывается ветром и подхватывается ветвями деревьев, она тотчас же пускает корни и начинает расти так, словно она вышла из семени». Земляника и множество других растений дают, как известно, столоны, т. е. выходящие из корня ползучие стебли. Эти нити или черешки образуют узлы (почему не «свободные части»?), когда последние прикасаются к земле, они снова пускают корни и дают начало совершенно новым растениям. Вилльденов (указ. соч., стр. 397) пишет: «Манговое дерево (Rhizophora mangle) опускает свои сучья вертикально к земле и превращает их в стволы, таким образом в тропиках в Азии, Африке и Америке одно единственное дерево покрывает влажные берега на расстоянии в милю и больше целым лесом, который состоит из многочисленных стволов, одетых сверху как бы плотно подстриженной листвой».

у) Ветви возникают из почек (gemmulae). «От каждой почки, — цитирует Вилльденов (указ. соч., стр. 393) Обера дю Пти Туара54, — тянутся сосуды, идущие вниз через все растение, так что древесина образована в сущности из корневых волосков всех почек, и древовидное растение представляет собой агрегат многих растений». Далее Вилльденов продолжает: «Если вскрыть привитое дерево в месте прививки, там тоже найдешь волоконца, проникающие от привоя в главный ствол на небольшое расстояние, как это наблюдал Л инк и видел я сам». Об этих прививках он говорит на стр. 486—487 подробнее: «Как известно, пересаженная на другой ствол почка кустарника или дерева вырастает на этом стволе и должна почитаться за особое растение. Она нисколько не изменяет свою природу, но продолжает расти, как если бы она сидела в земле. Агрикола55 и Барнес добились еще больших успехов в области такого размножения; они сажали почки прямо в землю и выращивали из них целые растения. При такого рода искусственном размножении замечательно то, что, когда ветки или глазки (gemmae) выращиваются в новые растения каким бы то ни было способом прививки, воспроизводится не вид только, но и разновидность первоначального растения. Через семя же

411

воспроизводится только вид, который при известных обстоятельствах может перейти в другую разновидность. Так, борсторфское яблоко остается неизменным в результате прививок; но из его семени можно получить самые различные разновидности». Такие почки настолько сохраняют свою индивидуальность, превращаясь в ветви другого дерева, что на одном дереве можно вырастить, например, дюжину видов груш.

Луковицы тоже представляют собой такие почки (у однодольных растений) и так же делятся в самих себе. Тревиранус говорит (указ. соч., т. III, стр. 363, 364): «Луковицы характерны для однодольных растений. Они вырастают то наверху у корня в углу между стеблем и черешком листа, как у лилии огненной (Lilium bulbiferum) и у рябочника царственного (Fritillaria regia), то в цветах, как у некоторых видов лука (Allium). Те растения, корни которых несут на себе луковицы (т. е. просто разъемлются), производят обыкновенно бесплодные семена; но эти семена становятся плодоносны, если луковица разрушается тотчас же после своего образования. У Fritillaria regia каждый лист обладает способностью производить луковицы и тогда, когда он отделен от стебля. Если осенью отрезать такой лист у самой луковицы, слегка спрессовать его между полосами промокательной бумаги и сохранить в теплом месте, он у самого нижнего конца, там, где он был соединен с корнем, пустит новые луковицы и по мере их развития будет постепенно отмирать. У некоторых растений, у которых луковицы появляются в углах листьев или на стеблях, они иногда сами отделяются от материнского ствола и пускают отдельно от него корни и листья. Такие растения предпочтительно заслуживают названия живородящих. У Lilium bulbiferum56, Роа bulbosa (мятлика луковичная) и некоторых видов Allium57 это происходит без вмешательства человека. У тюльпана степного (Tulipa gesneriana), у Eucomis punctata и у некоторых других сочных однодольных можно добиться того же искусственным путем, если срезать с них цветок до оплодотворения и поместить стебель с листьями в тени». Вилльденов прямо пишет (указ. соч., стр. 487), что Pothos и Plumiera «могут размножаться даже через листья», к чему Линк добавляет: «Особенно развито это свойство у Bryophyllum calycinum». Лист, положенный на землю горизонтально, весь покрывается по краям волосками и корешками. Линк говорит

412

(«Основные учения», стр. 181): «Мы имеем, таким образом, примеры "корневых почек, выросших из черешка; искусственно выращивал деревья из листьев впервые Мандирола. Возможно, что из каждой части растения, содержащей только спиральные сосуды и клеточные ткани, возникает почка». Словом, каждая часть растения может непосредственно существовать как цельная особь; у животных дело обстоит совершенно иначе, за исключением полипов и других низших видов. Растение есть, таким образом, собственно говоря, агрегат множества особей, составляющих одну особь, части которой, однако, вполне самостоятельны. Эта самостоятельность частей есть бессилие растения; животное, наоборот, имеет внутренности, его члены несамостоятельны и могут существовать исключительно лишь в единстве с целым. При повреждении внутренностей животного (именно его благородных внутренних частей) особь погибает. Правда, и у животного организма некоторые члены могут быть отняты; но у растения имеются вообще только такие члены.

Поэтому Гёте обнаружил глубокое чутье природы, определив рост растения как метаморфозу одного и того же образования. Ботаники отнеслись равнодушно к его сочинению «Метаморфоза растений», появившемуся в 1790 г.58, и не знали, как подойти к нему именно по той причине, что в нем дано нечто целое. Расхождение в множестве особей есть вместе с тем цельный образ, органическая тотальность, имеющая в своей полноте корни, ствол, сучья, листья, цвет и плод, но полагающая также и различие в себе, как мы покажем это ниже. Для Гёте, однако, весь интерес состоял в том, чтобы показать, как все эти различные части растения представляют собой единую, замкнутую в себе жизнь и как все формы остаются только внешними преобразованиями одной и той же основной сущности, и не только в идее, но и в существовании, так что каждый член весьма легко может перейти в другой; перед нами мимолетное духовное веяние форм, не доходящее до качественных, радикальных различий, но представляющее собой лишь идеальную метаморфозу материального существа растений. Части существуют как равные в себе, и Гёте понимает все различие между ними как расширение и стягивание. Известно, например, что делались такие опыты: деревья сажали в перевернутом виде, корнями в воздух, сучьями и ветвями в землю, и оказалось, что в таком случае корпи покрываются листьями,

413

почками, цветами и т. д., а сучья и ветви превращаются в корни. Махровость цветов, например роз, состоит лишь в том, что волоконца (тычинки), пыльники (пыльцевые мешочки) и пестики (столбики) превращаются у диких роз благодаря более обильному питанию в лепестки либо целиком, либо оставляя по себе кое-какие следы. Характер волоконца у многих таких лепестков еще сохраняется, так что они, с одной стороны, представляют собой лепестки, а с другой — волоконце; ибо волоконца и суть не что иное, как стянутые листья. У тюльпанов, называемых монстрозами, лепестки колеблются между настоящими лепестками и листьями. Настоящие лепестки — это те же листья, только более утонченные. Пестик тоже всего лишь стянутый лист; да и пыльца (у роз, например, она имеет вид желтого порошка) имеет природу листьев. Точно так же семянная коробочка и плод всецело имеют природу листа, как это видно из того, что на спинке плода встречаются иногда листья. Лиственную природу можно распознать и в косточке плода. Шип дико растущих растений превращается у облагороженных растений в лист; яблочные, грушевые и лимонные деревья имеют на скудных почвах шипы, которые при возделывании исчезают, превращаясь в листья *.

Таким образом, во всем образовании растения обнаруживается одна и та же однородность и простое развитие; и это единство формы есть лист. Одна форма может поэтому легко перекинуться в другую. Зародыш уже сам характеризует себя как вид листа своими семядолями, т. е. именно листьями из более грубого вещества, не достигшими развития. Затем идет стебель, из которого выходят листья, часто бывающие перистыми и приближающиеся, таким образом, к цветам. Некоторое время происходит рост в длину (например, у нитчаток), а потом стеблевые листья завязываются узлами; у узлов возникают листья, простые внизу у стебля, а выше — рассеченные, разделенные на части; у первых, находящихся внизу, край еще не развит **. Описывая такими чертами однолетнее растение, Гёте продолжает: «Однако дальнейшее развитие неудержимо распространяется от узлов к узлам через лист. Появляются листья с зазубринами, с глубокими вырезами, составленные из нескольких листочков; в последнем случае

* Виллъденов, указ. соч., стр. 293. ** Ср. Гёте. К морфологии, т. I, 1817, стр. 58, 83—85.

414