Часть 17.

спиральных сосудов, удобряют и наполняют гнилью почву. Редко главный корень живет несколько лет подряд; он отмирает, пустив ветви и стволы с новыми корнями. У деревьев ствол растет в землю и в конце заменяет собой корень. Ибо не только корень стремится книзу, но и ствол отнюдь не свободен от этого стремления; уже через несколько дней после прорастания он оказывается довольно глубоко ушедшим в землю» *.

Внешней природой, к которой относится растение, являются стихии, а не индивидуализованные тела. Растение находится в отношении б) к свету, в) к воздуху, г) к воде.

Если процесс взаимодействия растения со стихиями воздуха и воды является всеобщим, то его отношение к свету обнаруживается особенно в развертывании цветочной почки, которое, однако, как производство новой формы принадлежит и к первому, а как признак полового различия и к третьему процессу, показывая этим, как различные процессы растения проникают друг друга и лишь поверхностно отличаются между собой. На свету растение крепнет во всех отношениях, становится ароматным, ярким; свет вызывает появление этих качеств, и он же удерживает растение в вертикальном положении. «Под влиянием света листья зеленеют; но у растения есть и такие зеленые части, которые совершенно отрезаны от света, например внутренняя кора. Молодые листья, выращиваемые в темноте, бывают белы; но, выросши и окрепши, они в этой же темноте окрашиваются в зеленоватый цвет. Но цветы приобретают под влиянием света более красивую окраску, благовонные масла и смолы прибывают. В темноте все блекнет, теряет запах, хиреет. В жарких оранжереях растения пускают длинные побеги, но эти побеги хилы и лишены окраски и запаха, пока им не хватает света» **. Кора и листья, которые представляют самость процесса, еще пребывают в своей неразличенности, и именно поэтому они зелены. Этот синтетический сине-желтый цвет упраздняется под влиянием нейтральности воды, раздвояясь на синее и желтое, а желтое впоследствии в красное. Задача искусственного садоводства состоит в том, чтобы провести цветы через все эти виды окраски и их смешение. Однако в отношении к своей

* Link. Grundlehren, S. 137, 140 (Naclitrage I, S. 39, 43) .

** Ibid., S. 290f.

443

самости, находящейся вне его, растение ведет себя не химически, воспринимает эту самость в себя и заключает ее в себе, как это имеет место в процессе видения. Растение сохраняет в свете и в своем отношении к нему бытие для самого себя; по отношению к его абсолютной мощи, к его подлиннейшему тождеству растение конституирует себя как нечто существующее для себя. Подобно тому как человеческий индивидуум, относясь к государству как к своей нравственной субстанциальности, к своей абсолютной мощи и сущности, именно в этом тождестве становится самостоятельным и существующим для себя, приобретает зрелость и существенность, — точно так же растение через отношение к свету приобретает свой особенный характер, свою специфическую и мощную определенность. Особенно на юге распространены ароматные растения; какой-нибудь остров, покрытый пряными растениями, испускает запах на много миль кругом в море и создает роскошнейшие цветы.

в) В процессе взаимодействия с воздухом растение определяет воздух в самом себе — в том смысле, что растение снова возвращает воздух как определенный газ, разделив его на элементы путем усвоения. Этот процесс больше всего приближается к химическому. Растения испаряют воду, они превращают воздух в воду и обратно; этот процесс есть вдыхание и выдыхание; днем растение выдыхает кислород, ночью — углекислоту *. Этот процесс есть нечто темное вследствие замкнутого пребывания растения в себе. Те, кто понимают интуссусцепцию так, что воспринимаемые части уже готовы и от них только отделяется инородное, те говорят, что растение втягивает в себя углекислоту из воздуха, выделяя остальное — кислород и т. д. Основанием для этой точки зрения, мнящей себя философской, служат опыты, в которых растения, погруженные в воду и выставленные на свет, выделяют кислород, как будто это не в такой же мере и процесс взаимодействия с водой, как будто они не разлагают в то же время воздух, вбирая в себя кислород. Но дело вообще не доходит до такого химического бытия; ибо иначе органическая жизнь была бы уничтожена. При превращении воздуха в воду переход азота в водород никак не может быть объяснен с помощью химических теорий; ибо оба они — азот и водород — служат для воздуха неизменными

* Link. Grundlehren, S. 283.

444

веществами. Но опосредование совершается через кислород как отрицательную самость. На этом, однако, процесс не заканчивается: он возвращается обратно в углерод как в нечто твердое; и наоборот — растение разрешает эту точечность, переходя противоположным путем в воздух и воду. Растение поддерживает атмосферу в состоянии влажности, но в то же время оно всасывает воду из нее; все отрицательное вместе с тем и положительно. В самом же растении этот процесс есть его формирование, заключающее в себе три момента: 1. растение становится твердой самостью, деревенеет; 2. оно наполняется водой, нейтрализуется; 3. оно становится воздушным, чисто идеальным процессом [ср. § 346 а, прибавление]72.

Вот как описывает Линк этот процесс взаимодействия растения с воздухом: «Я нашел, что кислород необходим для жизни растения, но что оно отнюдь не растет в нем; если же примешать к кислороду углекислоту в отношении 1 : 12, то оно начинает превосходно расти на свету, причем разлагается углекислота и выделяется кислород73. В темноте же углекислота вредит росту. Согласно опытам Соссюра74, растения вбирают в себя кислород обратно, превращают его в углекислоту и выдыхают после разложения тот же кислород. Незеленые части растения не вбирают в себя кислород — они прямо превращают его в углекислоту. Земля из глубоких слоев почвы не годится для питания растений, но она становится пригодной для этой цели, пролежав долгое время на воздухе». Стоит пролиться одному дождю, и все приходит в полный порядок. «Соссюр наблюдал, как оторванные корни, погруженные концами в воду, увядают, если их поместить в атмосферу, в которой невозможно дыхание, но продолжают жить в кислороде. Они превращают этот последний в углекислоту; те же корни, которые не были оторваны от ствола, всасывали в себя углекислоту и выделяли кислород из листьев» *. Процесс взаимодействия с воздухом следует, стало быть, понимать совсем не так, будто растение воспринимает в себя уже нечто готовое и затем увеличивается чисто механически. Такое механическое представление вообще никуда не годится; происходит полное превращение — изготовление продукта силой жизни, ибо органическая жизнь и есть эта власть над неорганическим, способность превращать его в другое. Да и откуда

* Link. Nachtrдge I, S. 62 f; Grundlehren, S. 284 f.

445

могла бы иначе взяться щелочь, которая так часто встречается особенно в незрелых растениях, например в винограде *.

Органы этого процесса взаимодействия растения с воздухом Вилльденов описывает так (указ. соч., стр. 354—355): «На наружном покрове растений появляются устьица (pori, stomata); они имеют вид продолговатых, чрезвычайно тонких щелей, которые то раскрываются, то закрываются. Как правило, они бывают раскрыты по утрам и замкнуты в знойный полдень. Они встречаются на всех частях растения; находящихся в воздухе и имеющих зеленую окраску, на нижней поверхности листьев чаще, чем на верхней. Совсем нет их у листьев, находящихся под водой, а также на той поверхности листьев, на которой они плавают на воде; нет их у водорослей, мхов, лишайников, грибов и родственных им растений. От этого кожного отверстия не отходят, однако, какие-либо каналы внутрь, нет никаких трубочек, которые были бы с ним связаны; оно заканчивается без всякого дальнейшего приспособления в замкнутой клетке».

г) Наряду с процессом воздуха важнейшую роль играет процесс воды, так как растение оплодотворяется лишь через влагу; в нем нет самостоятельного порыва к оплодотворению, и без воды зародыш остается мертвым. «Так лежит семя — порой бесчисленные годы — без жизненного порыва, неподвижное и замкнутое в себя! Счастливая случайность пробуждает его к жизни — случайность, без которой оно долго продолжало бы пребывать в своем безразличии или погибло бы наконец. Освободить этот рост от земных влияний и расти за счет накопленного (собственного) питания — в этом состоит стремление произрастающего стебля. Освободить рост за счет накопленного питания (за счет корня) от случайности накопления и достигнуть собственной меры, определенной формы, противостоящей изобилию земных влияний, — в этом заключается жизнь листа» **.

Большинство растений не нуждается для своего питания в земле; их можно посадить в толченое стекло, в кучу камней, которые остаются при этом нетронутыми и из которых растение не может, следовательно, извлекать пищу. Так, растение вполне обходится и одной водой; но желательно,

* Link. Nachtrage I, S. 62 f; Grundlehren, S. 284 f. ** Шелъвер, указ. соч., продолжение I, стр. 23, 78.

446

чтобы в ней присутствовало что-нибудь маслянистое. «Сначала Гельмонт75 нашел, что дерево в набитом землей горшке прибавило в весе гораздо больше, чем убыло земли, откуда он заключил, что главным средством питания служит для растения вода. Дюгамель76 вырастил дуб в одной воде, и дуб этот прожил восемь лет. Особенно тщательные опыты проделал Шрадер77 над ростом растений на серном цвету, политом чистой водой, но эти растения не дали зрелых семян. Не удивительно, что растения, выращенные не в надлежащей почве, а либо в чистой воде, либо на песке, либо в сере, не достигают надлежащего совершенства. Растение с известковой почвы никогда не выходит удачным на одном песке; и, наоборот, песчаниковые растения обыкновенно не дают зрелых семян на жирной почве. Возможно, что соли действительно удобряют почву, являясь не только раздражителями, но во всяком случае в большом количестве они вредны. Нерастворимая основа почвы небезразлична для роста растений, и ее значение не ограничивается тем, пропускает ли она или задерживает воду. Сера ускоряет прорастание семян на воздухе, как ускоряют его и окислы свинца, не обнаруживая при этом ни малейшего следа раскисления» *. «Когда наступает недостаток влаги, растения часто черпают пищу из самих себя, как это видно на лишенных влаги луковичных растениях, которые покрываются листьями и цветами, но пожирают при этом всю луковицу» **.

Наружный процесс вводится, с одной стороны, корнем, а с другой — листом и представляет собой вынесенную наружу пищеварительную деятельность; и мы видим действительно, что у чистотела (Chelidonium) и других растений этот круговорот проходит от корня до листа. Продуктом этого процесса является появление узлов в самом растении. Это развитие и выхождение из себя, составляющие результат процесса, могут быть выражены так, что растение созревает в самом себе. Но тем самым оно и задерживает это выхождение; и именно в этом состоит его саморазмножение в почках. Если появление первого побега есть лишь формальное приращение того, что уже существует, лишь дальнейшее произрастание (почка часто порождает листья, которые в свою очередь порождают

* Link. Grundlehren, S. 272—274, 278 f. ** Виллъденов, указ. соч., стр. 434—435.

447

почку, и так далее до бесконечности), то вместе с тем цветочная почка задерживает и возвращает обратно выхождение из себя, задерживает рост вообще, и притом тотчас же после своего цветения. «Каждый кустарник и каждое дерево пускают у нас побеги два раза в год. Первый побег, главный, выходит весной; он образуется за счет множества соков, всосанных корнями в течение зимы. Лишь к 20 января в наших деревьях можно обнаружить сок, просверлив в них отверстия; если потом стоит мягкая погода, сок не' вытекает, он вытекает лишь при возвращении холодов. Поздней осенью до середины января сок не будет течь вовсе». Позднее, после появления листьев, опять прекращается истечение сока; он течет, стало быть, только однажды — с того момента, когда начинается деятельность корней в январе, и до тех пор, пока листья еще достаточно деятельны, чтобы питать кору. «Второй побег не так мощен и появляется ко времени самого длинного дня в году, т. е. около Иванова дня, почему он прежде и назывался Ивановым побегом. Он производится влагой, которая была всосана весной. В жарком поясе оба побега одинаково мощны, и поэтому там растения более пышны» *. Стало быть, и там имеются два различных побега; но в этих южных растениях рост и приостановка роста совершаются одновременно, тогда как у нас они приходятся на разные периоды. Так как воспроизводство живого осуществляется в виде повторения целого, то с возникновением новых почек связано и возникновение нового древесного кольца или новое разъятие в самом себе; ибо как почки будущего года, так и новая древесина возникают ко времени Иванова дня, как мы уже видели выше [§ 346а, прибавление].

Как всякий фактор, задерживающий выхождение растения из себя, так в особенности прививка увеличивает плодородие деревьев именно потому, что чужая ветвь остается более обособленной от жизни всего растения, как раз и состоящей в этом выхождении. Поэтому привой приносит б) больше плодов, ибо он изъят как нечто самостоятельное из простого произрастания и может осуществлять в своей своеобразной жизни более обильное плодоношение; р) он приносит, далее, более благородные и тонкие плоды, ибо «всегда бывает предпослан корень дичка, служащий более благородному растению, так же

* Вилльденов, указ. соч., стр. 448—449.

448

как уже предпослан и прививаемый орган последнего» *. Вырезывание колец из коры (у маслянистых деревьев) тоже задерживает порыв к росту и тем самым делает дерево более плодородным; надрезы способствуют также возникновению корней.

Вообще же назначение этого процесса не в бесконечном выхождении, а скорее в том, чтобы собрать себя, вернуться в самое себя; цветок и есть этот момент возврата, момент для-себя-бытия, хотя, собственно говоря, растение никогда не может достигнуть самости. Цветок есть узел, не являющийся почкой, которая только растет; как завязь узла, задерживающая рост, цветок есть собрание листьев (petala), развитых более тонко. Из точечной основы клеточной ткани или первого зародыша растение приходит через линейную форму древесного волокна и поверхность листа к округлой форме в цветке и плоде; множественность листьев снова стягивается в одну точку. Цветок как образ, вознесшийся к свету, к самости, преимущественно обладает цветом; уже в чашечке, а еще больше в цветке нейтральная зелень приобретает окраску. Далее, цветок пахнет не только если потереть его (так пахнут листья), но и сам издает запах. В цветке наконец появляется дифференциация на органы, которые не раз сравнивали с половыми органами животных; и эти органы представляют собой порожденное самим растением изображение самости, относящейся к самости. Цветок есть замыкающаяся в себе растительная жизнь, производящая венчик вокруг зародыша как внутреннего продукта, тогда как раньше она развивалась только вовне.

§ 348

с) Растение рождает, таким образом, свой свет из себя как свою собственную самость в цветке, в котором впервые нейтральный зеленый цвет определяется в виде какого-либо специфического цвета. Родовой процесс как отношение индивидуальной самости к самой себе, будучи возвратом в себя, задерживает рост как неограниченное лускание все новых побегов. Но растение не доходит до взаимоотношения индивидуумов как таковых, а лишь до такого различия, стороны которого не суть вместе с тем целые индивидуумы в себе, не определяют целую индивидуальность, и которое дает поэтому не больше чем лишь

* Шельвер, указ. соч., стр. 46. 15 Гегель, т. 2

449

начало и предварительный очерк родового процесса. Зародыш приходится здесь рассматривать как один и тот же индивидуум, жизнь которого проходит через этот процесс, и, вернувшись в себя, одновременно сохраняется и созревает в семя; но все это движение в целом излишне, так как процессы формообразования и ассимиляции, будучи произведением новых индивидуумов, уже сами представляют собой воспроизведение.

Прибавление. Последним актом у растения служит появление цветка, благодаря чему растение объективирует себя, ассимилирует свет и производит это внешнее как свое собственное достояние. Окен (указ. соч., т. II, стр. ИЗ) говорит поэтому, что цветок есть мозг растения. Другие представители той же школы считают, наоборот, что мозг растения, его корень, погружен в землю, а его половые органы обращены к небу. Цветок есть наивысшая субъективность растения, его сосредоточение в целом и в отдельных частях, его противоположность в самом себе и самому себе, но вместе с тем и противоположность чему-то внешнему, подобно тому как и само появление цветов происходит последовательно: «Ствол расцветает раньше, чем их ответвления, и так далее. На одной и той же ветви нижние цветы появляются раньше, чем верхние» *. Но так как, далее, растение, производя другие индивидуумы, одновременно сохраняет себя, то эта плодовитость не просто выхождение растения за свои пределы посредством образования все новых узлов, но приостановка роста и задержка этого пускания побегов является скорее условием названной плодоносности. Если мы теперь утверждаем, что это отрицание выхода растения за свои пределы приходит к существованию, то это равносильно тому, что самостоятельная индивидуальность растения, субстанциальная форма, составляющая его понятие и наличествующая для себя в целом растении, что его idea matrix становится изолированной. Правда, в результате этого изолирования опять-таки появляется только новый индивидуум, который, однако, будучи задержкой размножения, есть именно поэтому лишь дифференциация в самом себе; и вот это-то мы и находим в растении, когда рассматриваем судьбу его половых органов. Здесь нет смысла исследовать, как и при изучении родового акта вообще, что заключено в неоплодотворенном семени

* Link. Nachtrдge I, S. 52.

450

и что привходит к нему в результате оплодотворения. Исследуемый предмет ускользает от грубых рук химии, которая умерщвляет живое и находит лишь то, что является не живым, а мертвым. Оплодотворение растения заключается только в том, что оно устанавливает свои моменты в абстракции, в разрозненном наличном бытии и затем воссоединяет их снова через соприкосновение. Это движение как движение между абстрактными, различенными, одушевленными моментами, имеющими, однако, поскольку они абстрактны, наличное бытие, есть осуществление растения, являемое им на самом себе.

б) Изложенное выше рассматривается всеми со времени Линнея как половой процесс; но для того чтобы быть таковым, он должен был бы иметь своими моментами не одни лишь части растений, а целые растения. Поэтому в ботанике возник знаменитый спор о том, действительно ли имеется у растений, во-первых, половое различие и, во-вторых, оплодотворение, подобно тому, которое имеется у животных.

1. На первый вопрос мы должны ответить так: различие, до которого возвышается растение, различие отдельных растительных самостей, из которых каждая жаждет отождествиться с другой, — это определение представляет только некоторую аналогию с половым отношением. Ибо относятся здесь друг к другу не два отдельных индивидуума. Только у некоторых растительных форм половое различие осуществлено так, что разные полы распределены между двумя самостоятельными растениями; таковы двудомные, к которым принадлежат важнейшие растения — пальмы, конопля, хмель и т. д. Двудомные составляют, таким образом, главное доказательство наличия оплодотворения у растений. Но у однодомных, каковы дыни, тыквы, лесные орешники, ели, дубы, мужской и женский цветок находятся на одном и том же растении, т. е. эти растения являются гермафродитами. Сюда же относятся полигамные, у которых на одном и том же растении имеются и цветы разных полов, и двуполые цветы *. Впрочем, эти различия очень часто изменяются во время роста растений: у двудомных, каковы конопля, mercurialis, и т. д., одна и та же особь обнаруживает, например, сначала склонность быть женской, но впоследствии все-таки становится мужской; различие оказывается,

15*

Виллъденов. указ. соч., стр. 235—236.

451

таким образом, далеко не полным. Различные особи не могут, следовательно, рассматриваться как разные полы, потому что этот принцип не пронизывает их насквозь, не есть всеобщий момент всей особи, а лишь отдельная ее часть, и две особи относятся друг к другу только в этой своей части. Подлинное половое отношение должно иметь своими противоположными моментами целые особи, определенность которых, полностью рефлектированная в самое себя, распространяется на все целое. Весь облик индивидуума должен быть связан с его полом. Только тогда, когда внутренние порождающие силы достигли полного проникновения и насыщения, появляется влечение индивидуума и пробуждаются половые отношения. То, что у животного с самого начала имеет половой характер и с течением времени лишь развивается, приобретает силу, становится влечением, но не формирует его органы, то у растения является внешним продуктом.

Таким образом, растения, даже и двудомные, бесполы, потому что половые части вне их индивидуальности образуют замкнутый обособленный круг. Мы имеем, с одной стороны, тычинки и пыльники как мужские половые органы, а с другой — завязь и пестик как женские половые органы. Линк описывает их следующим образом (Grundlehren, S. 215—218, 220): «Я ни разу не обнаружил сосудов в пыльнике; он состоит большей частью из больших, круглых или угловатых клеток; только там, где встречаются нервы» (?), «клетки длиннее и уже. В пыльнике находится цветочная пыльца большей частью в виде слабо связанных небольших крупинок. Лишь в редких случаях она прикреплена к маленьким ниткам; у некоторых растений она смолиста, у других состоит из какого-нибудь животного вещества, из фосфорнокислой извести или фосфорнокислой магнезии. Пыльники мхов имеют по своей внешней форме, по своей окруженности правильно расположенными листьями большое сходство с тычинками... Сосудистые пучки никогда не идут из цветоножки или из середины завязи прямо в пестик; они встречаются в пестике, только выйдя из внешних оболочек плода или из соседних плодов. Поэтому основание пестика оказывается иногда пустым и через его середину проходит крепкая и тонкая полоса клеточной ткани. Другого канала, который соединял бы рыльце с семенами для их оплодотворения, не существует». (Разве эта клеточная ткань не идет к самым семенам?) «Сосуды часто не доходят до рыльца, или

452

же они идут от него в наружный плод, мимо семян, а от плода к цветоножке».

2. К первому вопросу, вопросу о том, существуют ли у растений настоящие половые части, присоединяется второй вопрос: имеет ли у них место копуляция. Наличие действительного оплодотворения доказывается следующими известными фактами из истории Берлинского ботанического сада: «В 1749 г. Гледич78 произвел в этом саду такой опыт: женскую особь карликовой пальмы (Chaemerops humilis), расцветавшую уже тридцать лет подряд, но никогда не приносившую зрелых плодов, он оплодотворил пыльцой мужской особи, присланной ему из Лейпцигского ботанического сада, и получил при этом зрелые семена. Весной 1767 г. Кельрейтер79 послал Гледичу в Берлин часть пыльцы Chaemerops humilis, собранной в ботаническом саду в Карлсруэ, отослав другую часть старшему садоводу Эклебену80 в Санкт-Петербург. В обоих городах опыление женской пальмы дало удачные результаты. Петербургская пальма уже достигла к тому времени столетнего возраста и ни разу не принесла плодов» *.

3. Если ввиду этих фактов мы должны признать действительное оплодотворение, то все же, в-третьих, возникает вопрос, необходимо ли оно. Так как почки являются целыми особями, так как растения развиваются из отростков, так как листьям и ветвям стоит только коснуться земли, чтобы самим стать плодоносными в качестве самостоятельных особей [§ 345, прибавление], то у растения происхождение нового индивидуума из опосредствующего синтеза двух полов, т. е. рождение, является лишь игрой, роскошью, чем-то излишним для размножения, ибо сохранение растения есть само по себе лишь его собственное умножение. Оплодотворение посредством сочетания двух полов не является необходимостью, ибо растительный организм, будучи всей индивидуальностью целиком, уже сам по себе оплодотворен и без прикосновения к другому. Так, у многих растений имеются органы оплодотворения, но в то же время семена их остаются бесплодными. «У некоторых мхов встречаются иногда тычинки, которые, однако, не нужны им для размножения, так как это последнее вполне осуществляется через споры. Но не могут ли и неоплодотворенные растения приносить, по крайней

* Виллъдеиов, указ. соч., стр. 483; Шелъвер, указ. соч., стр. 12—13.

453

мере в течение нескольких поколений, прорастающие семена? Нечто аналогичное наблюдается у травяных вшей. Опыты Спалланцани81, по-видимому, доказывают, что это возможно» *.

Если мы теперь спросим, может ли растение давать зрелые семена без предварительного опыления пестика, то ответ будет гласить: у некоторых растений появление зрелых семян в таком случае невозможно, но зато у других оно, несомненно, бывает. Стало быть, вообще дело обстоит так, что у большинства растений необходимым условием оплодотворения является соприкосновение пестика с пыльцой, но что все-таки у многих растений оплодотворение наступает и без такого соприкосновения. В самом деле, слабая жизнь растения, бесспорно, обнаруживает попытку перейти к половому различию, но в то же врем

она не доходит до него полностью, ибо в целом природа растения равнодушна к сексуальному, и поэтому некоторые растения созревают и расцветают даже тогда, когда у них оборваны пылинки или рыльце, т. е. когда их жизнь повреждена; они достигают, таким образом, совершенства сами по себе, и семя не имеет никакого преимущества перед почкой. У гермафродитов, каковы дыни или тыквы, противоположные половые органы даже созревают не одновременно или на таком расстоянии друг от друга, что соприкосновение между ними невозможно. Для многих цветов, например у Asklepiaden, совсем нельзя себе представить, как могла бы пыльца попасть на пестик**. У некоторых опыление производится насекомыми, ветром и т. д.

в) Там, где половое различие и родовой процесс имеются налицо, возникает дальнейший вопрос: как его следует понимать, раз он не является необходимым для созревания семени, и можно ли толковать его вполне по аналогии с родовым процессом у животных?

1. Родовой процесс у растений формален; лишь в животном организме он приобретает свой подлинный смысл. Если в родовом процессе у животных род как отрицательная мощь особи реализуется через пожертвование особью,/ на место которой он ставит другую, то эта положительная сторона процесса наличествует у растения уже в первых двух процессах, поскольку отношение к внешнему миру

* Link. Grundlehren, S. 228. ** Ibid., S. 219,

454

уже есть воспроизведение самого растения и, стало быть, совпадает с родовым процессом. И поэтому половое отношение следует здесь рассматривать как пищеварительный процесс; пищеварение и рождение здесь одно и то же. Пищеварением созидается сама особь; но у растения при этом возникает другая особь, и в пищеварении, непосредственно связанном с ростом, это и проявляется в виде образования узлов. Для произведения и созревания почек требуется только задержка избыточного роста; в результате целое стягивается в узел, в плод, и распадается на множество зерен, способных к самостоятельному существованию. Родовой процесс не имеет, таким образом, для природы растения особенной важности. Он показывает, что воспроизведение индивидуума совершается опосредованным способом, даже будучи цельным процессом, хотя, с другой стороны, все это является у растения и непосредственным возникновением индивидуумов. Это относится как к половому различию, так и к произведению семени.

2. Но что происходит там, где имеется действительное соприкосновение? Пыльник разрывается, пыльца разлетается из него и попадает на рыльце пестика. После этого наступает увядание пестика и вздутие завязи, семени и его оболочки. Но для возникновения новых особей требуется только отрицание роста; сама судьба половых частей заключается только в задержке, отрицании, распылении, увядании. Для жизни животного требуется задержка, отрицание. Каждый пол отрицает свое для-себя-бытие, отождествляет себя с другим. Но у животного его живое единство полагается не одним только этим отрицанием; для этого требуется еще утвердительная положенность тождества обоих, опосредствованная этим отрицанием. Это и есть оплодотворенность, зародыш, детеныш. У растения же требуется только отрицание, потому что утвердительное тождество индивидуальности, зародыш, idea matrix в растении уже сразу присутствует повсюду, будучи изначально тождественным, ибо здесь каждая часть есть вместе с тем особь. У животного, наоборот, отрицание самостоятельности особей есть вместе с тем утверждение как ощущение единства. Вот эта-то сторона отрицания, единственно необходимая у растения, и присутствует в распылении пыльцы, с которым связано увядание пестика.

3. Шельвер82 ближе определил эту отрицательную сторону как отравление пестика. Он говорит: «Если снять у тюльпанов пыльники, они останутся без семенной

455

коробочки и без семени и будут обречены на бесплодность. Но из того, что пыльник необходим растению для созревания плода и не может быть безнаказанно срезан» (хотя, впрочем, и это, как мы видели выше, не всегда верно), «еще не следует, что он есть оплодотворяющий половой орган. Если бы пыльник и не служил средством оплодотворения, он все-таки не был бы излишним органом, который можно удалить или повредить без ущерба для жизни растения. Удаление лепестков и других частей тоже может повредить развитию плода; но не говорим же мы на этом основании, что с их удалением у растения отнят оплодотворяющий орган. Нельзя ли предположить, что и цветочная пыльца есть выделение, необходимо предшествующее созреванию зародыша? Кто вдумается в этот вопрос без предвзятого мнения, тот найдет вероятным, что существуют и такие растения, которым в их родных климатических условиях отсечение тычинок может быть так же полезно для оплодотворения, как оно вредно в общем случае. Отсечение корней и веток, отдирание коры, удаление питательных веществ и т. д. тоже часто превращают бесплодные растения в плодоносные. Спалланцани удалял даже без всякого ущерба мужские цветы у однодомных растений, получая при этом в неопыленных плодах зрелые, прорастающие семена (например, у разных видов дыни)» *. То же самое наблюдалось у двудомных, женские цветы которых были заключены в стеклянные сосуды. Такое обрезывание деревьев, корней и т. д. с целью получения большего количества плодов равносильно отнятию у растения избытка пищи, что можно рассматривать как кровопускание у растения. По этому вопросу теперь производится множество опытов; в одних случаях они удаются, в других - нет. «Для созревания плода необходимо прекращение роста и пускания побегов; ибо при постоянном напоре растительного процесса изнутри все с новой юношеской силой вегетация не может, конечно, прекратиться, и, следовательно, созревание, завершение плода не может достигнуть покоя. Поэтому молодые растения вообще, а также все богатые соками и хорошо питавшиеся растения реже приносят зрелые плоды. Часто бывает даже так, что уже завязавшийся плод разрушается снова или превращается в побеги после достижения частичной зрелости, как мы это наблюдаем на так называемых

* Шелъвер, указ. соч., стр. 4—7 (14—15).

456

проросших цветах и плодах. Цветочная пыльца действует на рыльце именно как такой препятствующий росту, умерщвляющий яд. В самом деле, пестик увядает тотчас же, как только зародыш начинает набухать и созревать. Если эта смерть наступает не в силу внутреннего перелома растительного процесса, то зародыш не может созреть без посторонней помощи. Эта последняя и содержится в пыльце, которая есть не что иное, как выявление достигших завершенности побегов, как разорванный на мелкие части рост. Умерщвляющая рост сила пыльцы заключена главным образом в ее масле». Ибо растение порождает себе горючее для-себя-бытие. «Во всех частях растения масло, воск, смола составляют наружный, ограничивающий блестящий покров. И не является ли масло уже само по себе границей растительной материи, последним, высшим продуктом, который почти выходит за пределы природы растения, будучи подобен животной материи, жиру? С переходом в масло сущность растения отмирает, и поэтому в нем заключена сила, укрощающая буйный рост зародыша... Что пыльца оплодотворяет и другие растения, доказывают так называемые ублюдки» *. Оплодотворение как соприкосновение рыльца с чем-то маслянистым есть, таким образом, лишь отрицание, которое упраздняет внеположность половых частей, но не положительное единство. В новом выпуске своего журнала ** Шельвер вскрывает неосновательность относящихся сюда экспериментов.

у) Результатом этого процесса уничтожения является развитие плода — почки, которая не имеет непосредственного бытия, а полагается развитым процессом, между тем как непосредственно сущая почка есть лишь формальное повторение целого. Плод же прямо характеризуется тем, что он производит себя; и поэтому в нем растение и достигает полной закругленности.

1. Семя, порождаемое в плоде, есть нечто излишнее. Семя как семя не имеет никакого преимущества перед почкой, поскольку дело идет лишь о произведении чего-то нового. Но семя есть переваренное растение; и в плоде растение является как нечто, что произвело свою собственную органическую природу из самого себя и через

* Шельвер, указ. соч., стр. 15—17.

** «Kritik der Lehre von den Geschlechtern der Pflanzen», 2 Fortzetzung (1823) .

457

себя, между тем как у многих растений, совсем не имеющих семян, род сохраняется не этим, а другим способом, поскольку у них родовой процесс уже совпал с процессом индивидуальности.

2. Семя распадается на семя как таковое и на околоплодник, составляющий его оболочку,— на стручок или фрукт, или деревянистую коробку, в которой вся природа растения в целом собрана в округлость. Лист, развившийся из семени, этого простого понятия индивидуальности, собирается в линию и поверхность в виде прямого, крепкого листа, чтобы служить этому семени оболочкой. Растение произвело в семени и в плоде два органических существа, которые, однако, равнодушны друг к другу и распадаются в разные стороны. Порождающая семя сила есть земля, и не плод является его материнским чревом.

3. Созревание плода есть вместе с тем его гибель; ибо его повреждение способствует его созреванию. Говорят, правда, что там, где семенная пыльца переносится на женские органы насекомыми, никаких плодов не возникает. Но Шельвер показывает на примере смоковниц, что как раз повреждение плода ведет к его созреванию. Он приводит из Юлиуса Понтедеры83 («Anthologia», Patavii 1720, гл. XXXII) следующее место о капрификации: «У большинства наших растений плоды, получив внешнее повреждение, вскоре отпадают созревшими, поэтому у яблонь и у некоторых других фруктовых деревьев, плоды которых падают не созрев, стараются достичь того же результата, накладывая на них сверху камни (induntur) и закрепив их корень (fixa radice). Этим часто предотвращается потеря плода. У миндальных деревьев сельские хозяева добиваются того же, вогнав в них дубовый клин. Другим деревьям втыкают в сердцевину колья (caulices) или надрезывают кору. Я думаю поэтому, что существует особый вид комаров (culicum), рождающихся на цветах бесплодных (т. е. мужских) пальм; эти комары проникают в зародыши плодоносных пальм, укалывают их и поражают их своего рода благодетельным укусом (medico morsu); в результате все плоды остаются целыми и постепенно созревают».

Шельвер продолжает (стр. 21—24): «У смоковницы, которая будто бы оплодотворяется насекомым Cynips Psenes и от которой, по-видимому, впервые пошла слава насекомых в этом деле, нет никаких оснований предполагать перенесение пыльцы, — тем более что эта капрификаци

458

необходима только как средство против климатических условий». Капрификацией это явление называется потому, что насекомое, без укола которого плоды благородной смоковницы не могут созреть, встречается только на другой смоковнице низшего сорта (caprificus), которую поэтому и сажают по соседству с первой. «Иоганн Боэн84 говорит, что комары, родившиеся из гниющего плода дикой смоковницы, налетают на плоды благородной (urbana) и, проколов их, отнимают у них избыток влаги и ускоряют таким образом их созревание. Плиний85 ([Historia naturalis] XV, 19) говорит, что лишенная влаги почва, на которой смоквы быстро высыхают и лопаются, производит такой же эффект в смысле содействия оплодотворению, как и насекомые; что в тех местах, где с проезжих дорог на деревья попадает много сухой пыли, поглощающей излишнюю влагу, капрификация оказывается ненужной. В наших краях, где нет мужских смоковниц и соответствующих комаров, семена смоковниц не достигают полного развития, потому что их плоды не вызревают до конца. Но если говорят, что в жарких странах смоквы, созревающие без капрификации, представляют собой один лишь созревший восприемник без вызревших семян, то это лишь голословное утверждение». Многое зависит, следовательно, от теплоты климата и от свойств почвы. Капрификация есть задержка естественного развития плодов; и это чуждое, умерщвляющее действие само способствует воспроизведению растений и доводит его до конца. Насекомое укалывает плод и приводит его к созреванию именно этим уколом, а не принесенной пыльцой; и вообще уколотые плоды отпадают, созревая раньше.

«Но цветок, распыление, плод покоятся, пока царит низшая жизнь. Когда цветок раскрывается, всюду господствует наивысшее раскрытие тайны; рост и пускание побегов задерживается, окраска и запах, принадлежащие цветку, часто распространяются на все части растения. Когда господствует распыление, когда раскрывшееся отмирает, достигнув полного развития, тогда это увядание начинается во всех частях, листья опадают, внешняя кора высыхает и отделяется, дерево отвердевает. И наконец, когда господствует плод, тот же жизненный дух проникает во все части, корень дает отводки, в коре набухают глазки, почки: в пазухах листьев зарождаются новые листья. Распыление является само по себе целью вегетации — моментом

459

целокупной растительной жизни, которая пронизывает все части и, прорвавшись наконец самостоятельно наружу, обретает в пыльниках лишь обособление своего проявления» *.

§ 349

Но в понятии положено то, что процесс представляет сомкнувшуюся с самой собой индивидуальность86 и снимает части, являющиеся прежде всего особями, так же как и принадлежащие к опосредствованию и преходящие в нем моменты,— снимает, следовательно, непосредственную единичность и внеположностъ растительной жизни. Этот момент отрицательного определения обосновывает переход к подлинному организму87, в котором внешний образ согласуется с понятием, так что части являются в нем по существу членами, а субъективность — всепроникающим единством целого.

Прибавление. Растение есть подчиненный организм, назначение которого служить высшему организму и быть предметом его потребления. Как свет наличествует в нем в виде цвета, т. е. бытия для другого, и как в своей воздушной форме оно есть запах для другого, так его плод, как эфирное масло, собирается в горючую смесь и становится винной жидкостью. Здесь растение обнаруживается как понятие, материализующее принцип света и превращающее водянистость в огненную сущность. Растение есть движение огненного в самом себе; оно переходит в брожение; но тепло, которое оно отдает, есть не кровь его, а его разрушение. Этот более высокий, чем растительный, этот животный процесс есть гибель растительного. Поскольку жизнь на ступени цветка есть только отношение к другому, подлинная же жизнь заключается в том, чтобы относиться к самому себе в своем различии, постольку это соприкосновение в цветке, благодаря которому растение становится для себя, есть вместе с тем его смерть, ибо это уже не принцип растения. Это соприкосновение есть полагание индивидуального, единичного как тождественного со всеобщим. Но тем самым единичное снижается, существуя для себя уже не непосредственно, а через отрицание своей непосредственности, но в то же время поднимаясь в род, который в нем приходит к существованию. Тем самым мы подошли к более высокому понятию, понятию животного организма.

* Шелъвер, указ. соч., стр. 56, 57, 69.

460

С

ЖИВОТНЫЙ ОРГАНИЗМ

§ 350

Органическая индивидуальность существует как субъективность 88, поскольку самостоятельная внешность образа идеализуется в форме членов и организм в своем процессе вовне сохраняет в самом себе самостное единство 89. Это есть животная природа, которая в действительности и внешности непосредственной единичности есть вместе с тем рефлектированная в самой себе самость единичности, в самой себе сущая субъективная всеобщность (§ 163).

Прибавление. В животном свет обрел сам себя, ибо животное задерживает свое отношение к другому; оно есть самость, сущая для самости,— существующее единство различенного, проходящее через то и другое. Поскольку растение стремится подняться до для-себя-бытия, возникают два самостоятельных, не идеальных индивидуума: растение и почка; положенность этих двух воедино и есть животность. Животный организм есть, таким образом, это удвоение субъективности, существующее уже не в различенном виде, как у растения, а так, что только единство этого удвоения приобретает существование. Поэтому в животном существует подлинно субъективное единство, простая душа, бесконечность формы в самой себе, развернутая во внешности тела и связанная, далее, с неорганической природой, с внешним миром. Животная субъективность заключается именно в том, что в своей телесности и в своем соприкосновении с внешним миром она сохраняет сама себя, остается как всеобщее при самой себе. И поэтому жизнь животного, будучи этой высшей точкой природы, есть абсолютный идеализм, поскольку определенность своей телесности она имеет вместе с тем в совершенно текучем виде в самой себе, поскольку этот непосредственный факт телесности включается и включен в сферу субъективного.

Тяжесть, таким образом, здесь впервые подлинно преодолена; центр сделался наполненным центром, имея самого себя своим предметом и впервые став подлинным центром. В солнечной системе мы имеем солнце и члены, которые самостоятельны и соотнесены друг к другу лишь по пространству и времени, а не по своей физической природе. И хотя животное также есть солнце, однако

461

в нем светила соотнесены по своей физической природе и восприняты обратно в солнце, содержащее их внутри себя в единой индивидуальности. Животное есть существующая идея, поскольку его члены суть исключительно лишь моменты формы, поскольку они все время отрицают свою самостоятельность и разрешаются обратно в единство, которое есть реальность понятия и для понятия. Отрубленный палец перестает быть пальцем, исчезает в химическом процессе разложения. Произведенное единство существует в животном для сущего в себе единства; и это сущее в себе единство есть душа, понятие, присутствующее в телесности, поскольку последняя есть процесс идеализации. Внеположность пространственности не имеет истинности для души; душа проста, она тоньше точки. Долго старались найти душу; но сами эти поиски противоречивы. Существуют миллионы точек, в которых повсюду присутствует душа, и все же она не находится ни в одной точке именно потому, что внеположность пространства не обладает для нее никакой истинностью. Этот пункт субъективности должен быть удержан; остальные суть лишь предикаты жизни. Однако эта субъективность еще не существует для себя самой как чистая, всеобщая субъективность; она не мыслит себя, она только чувствует, созерцает себя. Другими словами: она рефлектирована в самое себя лишь в единичном, которое, будучи сведено к простой определенности, положено идеально; она является предметом для себя лишь в определенном, особом состоянии и есть отрицание всякой такой определенности, но не выход за ее пределы, подобно тому как чувственный человек может метаться от одной страсти к другой, но не способен возвыситься над ними, чтобы мысленно постигнуть себя как всеобщее.

§ 351

Животное обладает способностью случайного самодвижения, ибо его субъективность подобно свету 90, этой освобожденной от тяжести идеальности, есть свободное время, которое, будучи изъято из реальной внешности, самостоятельно определяет свое место во внутренней случайности. С этим связано то, что животное имеет голос, потому что его субъективность как действительная идеальность (душа) властвует над абстрактной идеальностью времени и пространства и представляет собой его произвольное движение как свободное содрогание в самом себе.

462

Оно обладает животной теплотой, этим непрекращающимся процессом распада, сцепления и самостоятельности частей в непрекращающемся сохранении образа; оно обладает, далее, непрерывной интуссусцепцией как индивидуализированным отношением к индивидуальной неорганической природе; но прежде всего оно обладает чувством как в своей определенности непосредственно всеобщая, просто остающаяся при себе и сохраняющаяся индивидуальность, как существующая идеальность определенности.

Прибавление. В том, что животное есть самость для самости, уже заключено как самая общая черта субъективности свойство ощущения, которое есть differentia specifica, абсолютная отличительная примета животного. Самость идеальна, она не разлита в материальности и не погружена в нее, а лишь действует и присутствует в ней, вместе с тем, однако, находя себя в самой себе. Эта идеальность, составляющая суть ощущения, есть в природе наивысшее богатство существования, ибо в ней все сосредоточено в один пункт. Радость, боль и т. д. выявляются, правда, и телесно; но это их телесное существование еще отличается от их возвращения в форме чувства в простое, сущее для себя существование. В актах видения, слышания я просто нахожусь при самом себе; это лишь формы моей чистой прозрачности и ясности во мне самом. Это точечное и в то же время бесконечно определимое, остающееся неомраченным в своей простоте, представляет собой, поскольку оно имеет предметом само себя, субъект как само-самость (Selbst-Selbst), как самоощущение. Животное, обладая способностью ощущения, находится в теоретическом отношении к другому, между тем как растение относится к внешнему равнодушно или чисто практически и в последнем случае не оставляет его неприкосновенным, а ассимилирует его. Правда, и животное подобно растению относится к внешнему как к чему-то идеальному; но вместе с тем оно оставляет другое на свободе, другое сохраняет свою устойчивость и все же находится в некотором отношении к субъекту, не оставаясь безразличным для него. Это есть бесстрастное отношение. Животное как ощущающее существо испытывает внутреннее удовлетворение, модифицируясь другим; и эта внутренняя удовлетворенность и составляет основу теоретического отношения. То, что относится к другому практически, не бывает внутренне удовлетворено, когда в нем полагается другое: наоборот, оно вынуждено

463

реагировать на эту положенную в нем модификацию, снимать ее и отождествляться с ней, ибо она была для него помехой. Животное же, относясь к другому, испытывает в то же время внутреннее удовлетворение, ибо оно может выдержать свою модифицированность внешним, которую оно сразу же полагает как нечто идеальное. Остальное есть лишь следствие, вытекающее из ощущения.

б) Хотя животное как чувственное существо и является тяжелым, хотя оно остается привязанным к центру, однако единичность места изъята для него из-под власти тяжести, и животное не привязано к тяжести в данном месте. Тяжесть есть всеобщее определение материи, которое определяет также и единичное место; механическое отношение тяжести в том и состоит, что, поскольку нечто определяется в пространстве, оно имеет здесь свое определение лишь в чем-то внешнем. Но для животного как для относящейся к самой себе единичности эта единичность места не определена извне; как возвращенная в себя единичность, оно равнодушно к неорганической природе, и в своем свободном движении оно относится к ней лишь через пространство и время вообще. Выбор данного места находится, таким образом, во власти животного и не полагается другим: животное само полагает себе это место. Все остальное прикреплено к отдельным местам, не будучи сущей для себя самостью. Животное, правда, не исходит из всеобщего определения единичного места; но вот это место полагается им самим. Именно поэтому субъективность животного не просто отличается от внешней среды, но сама отличает себя от нее; и это составляет в высшей степени важное различие — это самополагание как чистая самостоятельная отрицательность вот этого места и вот этого места и т. д. Вся физика есть форма, развивающаяся в отличие от тяжести; но там она не достигает этой свободы от бесчувственной силы тяжести — лишь в субъективности животного положено это свободное от тяжести для-себя-бытие. Даже физическая индивидуальность не возвышается над тяжестью, ибо ее процесс все еще имеет местные и гравитационные определения.

в) Голос есть высокая привилегия животного, которая может вызвать изумление; он есть проявление ощущения, самоощущение. Животное обнаруживает вовне, что оно имеет внутреннее бытие для самого себя; и это обнаружение

464

вовне есть голос. Но только ощущающее может обнаружить вовне, что оно ощущает. Птицы небесные и другие животные издают звуки, чтобы выразить боль, потребность, голод, сытость, желание, радость, страсть; конь ржет, отправляясь в битву; насекомые жужжат; кошки мурлычат от удовольствия. Но теоретическое излияние поющей птицы есть более высокий вид голоса; и это свойство птицы есть уже нечто новое по сравнению с тем обстоятельством, что животные вообще имеют голос. Ибо тогда как рыбы немотствуют в воде, птицы свободно парят в воздухе как в своей стихии; оторванные от объективной тяжести земли, они наполняют собой воздух и выражают свое самочувствие в особой стихии. Металлы обладают звучностью, но еще не голосом; голос есть становящийся духовным механизм, который овнешняет себя этим способом. Неорганическое обнаруживает свою специфическую определенность лишь тогда, когда его побуждают к этому извне, когда по нему ударяют; но животное существо звучит само собой. Субъективное проявляет себя как обладающее душой, сотрясаясь в самом себе и заставляя сотрясаться воздух. Эта субъективность для себя есть в совершенно абстрактном виде чистый процесс времени, который в конкретном теле становится как реализующееся время сотрясением и звуком. Звук есть свойство животного в том смысле, что его деятельность сама приводит в сотрясение телесный организм. Но от этого не происходит никаких внешних изменений, производится только движение; и произведенное движение есть лишь абстрактное, чистое сотрясение, вызывающее лишь перемену места, которая, однако, тотчас же и снимается,— происходит отрицание специфической тяжести и сцепления, которые тут же и восстанавливаются. Голос ближе всего к мышлению, ибо в нем чистая субъективность становится предметной — не как особая действительность, состояние или ощущение, а в абстрактной стихии пространства и времени.

г) С голосом связана животная теплота. Химический процесс тоже дает тепло, которое может усиливаться до степени огня; но это тепло — преходяще. Животное же как пребывающий процесс самодвижения, самопожирания и произведения все время отрицает материальное и производит его снова и, следовательно, должно постоянно порождать теплоту. Особенно это относится к теплокровным животным, у которых противоположность чувствительности

465

и раздражительности достигает высшего своеобразия [см. ниже, § 370, прибавление], и раздражительность самостоятельно пребывает в крови, которую можно назвать жидким магнитом.

6) Так как животное есть подлинная, для-себя-сущая самость, достигшая индивидуальности, то оно выключает и обособляет, отделяет себя от всеобщей субстанции земли; и последняя имеет для него лишь внешнее бытие. Внешнее, не подчинявшееся власти его самости, есть для него отрицание его самого, есть нечто безразличное; и с этим непосредственно связано то, что его неорганическая природа стала для него единичной: ибо никакого отстранения (Entfernung) от стихии в нем нет. Это отношение к неорганической природе есть всеобщее понятие животного; оно есть индивидуальный субъект, который относится к индивидуальному как таковому, а не относится подобно растению только к стихийному, а также к несубъективному (к последнему оно относится лишь в родовом процессе). Животное имеет и растительную природу, оно относится определенным образом к свету, к воздуху, к воде; но, далее, оно обладает ощущением, к которому в человеке присоединяется еще мышление. Аристотель говорит поэтому о трех душах — растительной, животной и человеческой как о трех определениях в развитии понятия. Как в себя рефлектированное единство различных единичностей, животное существует как цель, производящая себя для самой себя; оно есть движение, которое возвращается в вот этот индивидуум. Процесс индивидуальности есть замкнутый круговорот, вообще сфера для-себя-бытия в органическом мире; и так как в этом состоит понятие животного, то его сущность, его неорганическая природа, существует для него как нечто единичное. Но так как в качестве сущей для себя самости оно вместе с тем относится к самому себе, то это свое для-самого-себя-бытие оно полагает как нечто отличное от своего бытия в отношении к неорганической природе. Это отношение к внешнему оно прерывает, потому что бывает удовлетворено, насыщено, потому что оно ощущает и есть сущая для себя самость. Во сне животное погружается в тождество с всеобщей природой, бодрствуя, оно находится в некотором отношении к индивидуальному органическому, но оно прерывает это отношение; и вся жизнь животного есть попеременное колебание между этими двумя определениями.

466

§ 352

Животный организм, будучи живой всеобщностью, есть понятие, которое проходит через свои три определения как умозаключения, из которых каждое есть в себе одна и та же тотальность субстанциального единства и вместе с тем, согласно определению формы, переход в другие, так что в результате этого процесса возникает тотальность как существующая. Только как это воспроизводящее себя, а не как сущее живое есть и сохраняется; оно есть лишь постольку, поскольку оно само делает себя тем, что оно есть; оно есть предшествующая цель, которая сама является только результатом. Организм следует поэтому рассматривать: во-первых, как индивидуальную идею, которая в своем процессе относится только к самой себе и внутри самой себя смыкается с собой — образ; во-вторых, как идею, которая относится к своему другому, к своей неорганической природе, полагая ее в самой себе идеально, — ассимиляция; в-третьих, как идею, относящуюся к другому, которое само есть живой индивидуум, и, следовательно, относящуюся в другом к самой себе — родовой процесс.

Прибавление. Животный организм есть микрокосм, приобретший бытие для себя, центр природы, в котором вся неорганическая природа объединилась и идеализовалась; это должно быть показано в дальнейшем изложении. Поскольку животный организм есть процесс субъективности, которая во внешнем относится к самой себе, постольку здесь впервые остальная природа наличествует как внешняя, ибо животное сохраняется именно в этом отношении к внешнему. Для растения, которое увлекается вовне, не сохраняясь поистине в этом отношении к другому, остальная природа еще не существует как внешняя. Жизнь животного как его собственный продукт, как самоцель есть цель и средство одновременно. Цель есть идеальное определение, уже существовавшее прежде; и так как затем наступает деятельность реализации, которая должна согласоваться с наличным определением, то не возникает ничего нового. Реализация есть точно так же возвращение в себя. Достигнутая цель имеет то самое содержание, которое уже наличествует в действующем; и, стало быть, со всеми своими действиями живое не двигается дальше. Будучи своей собственной целью, организм есть вместе с тем свое собственное средство, ибо он

467

не есть нечто устойчиво существующее. Внутренности животного, его члены вообще все время полагаются идеально, направляясь в своей деятельности друг против друга; и так как каждый член, будучи центром, производит себя за счет остальных, то и существует он лишь в результате процесса. Другими словами: то, что снимается и низводится, таким образом, на степень средства, само есть цель, есть продукт. Как то, что развивает из себя понятие, животный организм есть идея, которая лишь раскрывает различия понятия, и каждый момент понятия содержит в себе остальные, будучи сам системой и целым. Эти тотальности, будучи вполне определенными, производят в своем переходе целое, каковым является в себе каждая система, производят его как единичное, как субъект.

Первый процесс есть процесс относящегося к себе, становящегося телесным организма, который имеет другое в самом себе; второй же процесс, направленный против неорганической природы, т. е. против своего «всебе» как против другого, есть перводеление (das Urteil) живого существа, его деятельное понятие; третий процесс — выше двух первых, будучи процессом между единичностью и всеобщностью, процессом взаимодействия индивидуума с самим собой как с родом, с которым он в себе тождествен. В совершенном животном, в человеческом организме, эти процессы выявлены наиболее полно и отчетливо; в этом высшем организме присутствует, стало быть, всеобщий тип, на котором и из которого только и может быть познано и выведено значение неразвитого организма.

а. Образ

§ 353

Образ 91 есть животный субъект как целое лишь в отношении к самому себе; он являет в себе понятие в его развитых и получивших в нем существование определениях. Эти определения, хотя в самих себе как в субъективности они и конкретны, наличествуют здесь а) как простые элементы понятия. Животный субъект есть поэтому: 1. его простое, всеобщее в-самом-себе-бытие в его внешности, благодаря чему действительная определенность включается непосредственно как особенность во всеобщее, и это последнее оказывается неразделимым в себе тождеством субъекта с самим собой — чувствительность;

468

2. особенность как возбуждение извне и исходящее из воспринимающего субъекта обратное воздействие вовне — раздражимость; 3. единство этих моментов, отрицательный возврат к самому себе из отношения внешности и в результате порождение и полагание себя как единичного — воспроизведение, составляющее реальность и основу двух первых моментов.

Прибавление. Растение позволяет отмирать своей древесине и коре, позволяет опадать своим листьям, но животное есть сама эта отрицательность. Растение может спастись от перехода в другое не иначе как отбросив его от себя. Животное же есть отрицательность самого себя, которая выходит за пределы своего образа и использует прекращение роста не для одних лишь пищеварительного и полового процессов; подлинный внутренний процесс животного как процесс самоотрицания заключается в том, что оно формирует в себе внутренности. Формируя, таким образом, самого себя как индивидуум, оно есть единство образа и индивидуальности. Простое тождество всеобщей субъективности понятия с самой собой — ощущающее, которому в духе соответствует «я», есть чувствительность; когда к ней прикасается другое, она тотчас же перевертывает (verkehrt) его в себя. Положенная вначале идеально особенность утверждает себя в раздражимости; деятельность субъекта заключается в отталкивании другого, к которому он относится. Раздражимость есть тоже ощущение, субъективность, но в форме отношения. Но так как ощущение является таковым лишь как отрицаемое отношение к другому, то воспроизведение есть эта бесконечная отрицательность, состоящая в том, что я превращаю все внешнее в себя и себя во внешнее. Только это есть реальная, а не абстрактная всеобщность — развернутая чувствительность. Воспроизведение проходит через чувствительность и раздражимость и поглощает их; оно есть, таким образом, возникающая, положенная всеобщность, которая, однако, как продуцирование самого себя есть вместе с тем конкретная единичность. Лишь воспроизведение есть целое — непосредственное единство с собой, в котором вместе с тем уже имеется отношение. Животный организм воспроизводит; он является таковым по существу, т. е. в этом заключается его действительность. Выше стоят те породы живого, в которых абстрактные моменты, чувствительность и раздражимость, выступают

469

самостоятельно: живое низшего порядка остается воспроизведением, высшее же содержит в себе более глубокие различия и сохраняет себя в этом более резком разделении. Так, существуют животные, представляющие собой одно лишь воспроизведение: это — бесформенный студень, деятельная слизь, рефлектированная в самое себя, где чувствительность и раздражимость еще не отделены друг от друга. Таковы всеобщие моменты животной жизни; их не следует, однако, рассматривать как свойства, из которых каждое действует отдельно, как цвет действует отдельно на зрение, вкус — на язык и т. д. Природа располагает, правда, моменты в чисто внешний ряд, но исключительно лишь в образе, т. е. в мертвом бытии организма. Животное само по себе — самое ясное существо во всей природе; но его труднее всего понять, потому что его природа есть спекулятивное понятие. Ибо хотя эта природа наличествует как чувственное наличное бытие, однако она должна быть постигнута в понятии. Если в ощущении живое и обладает наивысшей простотой, между тем как все другое есть внеположность качеств, то оно все-таки и самое конкретное, ибо моментам понятия, реально сущим в едином субъекте, оно дозволяет обрести собственное наличное бытие, между тем как мертвое абстрактно. В солнечной системе чувствительность соответствует Солнцу, различенное представлено кометой и Луной, воспроизведение есть планета. Но тогда как там каждое существует как самостоятельный член, теперь они все собраны воедино. Этот идеализм, опознающий во всей природе идею, есть вместе с тем реализм, поскольку понятие живого есть идея реальности, хотя бы отдельные индивидуумы и соответствовали только одному моменту понятия. Вообще философия познает понятие в реальном, чувственном. Из понятия надо исходить; и если оно не справилось еще с «богатым разнообразием» природы, как принято выражаться, все-таки понятию следует доверять, даже если многие частности остаются пока необъяснепными. Это вообще неопределенное требование; и его невыполненность не наносит понятию никакого ущерба, тогда как, наоборот, теории эмпирических физиков должны объяснить все, ибо их проверка основана лишь на отдельных случаях. Понятие же имеет силу для себя; отдельные подробности придут уже потом [см. § 270, прибавление].

470