Часть 19.

начала выступают друг против друга, причем в то же время внешнее должно быть снято. Оргапизм должен, следовательно, положить внешнее как субъективное, сначала усвоить его, отождествить его с собой; и это есть процесс ассимиляции. Формы этого процесса трояки: это, во-первых, теоретический процесс; во-вторых, реальный практический процесс; в-третьих, единство обоих, идеально-реальный процесс, преобразование неорганического для целей жизни, т. е. инстинкт и стремление к формообразованию.

§ 357 а

а) Так как животный организм в этом внешнем отношении непосредственно рефлектирован в самое себя, то это идеальное отношение есть теоретический процесс, чувствительность как внешний процесс, и именно как определенное чувство, которое дифференцируется на многочувственность (die Vielsinnigkeit) неорганической природы.

Прибавление. Самость организма как единство его крови, или чистого процесса и его образа, который целиком снят в этой жидкости, обладает бытием, как чем-то снятым в ней. Тем самым организм поднят до чистой идеальности, этой совершенно прозрачной всеобщности; он есть пространство и время, но вместе с тем он не пространственен и не временен; он созерцает нечто отличное от него, иное, непосредственно не совпадающее с ним. Это движение созерцания есть всеобщая стихия чувственного. Чувствительность и была этим исчезновением определенности в чистую идеальность, которая в качестве души или «я» остается в другом при самом себе; ощущающее есть, стало быть, самость, существующая для самости. Но, ощущая, животное ощущает не просто себя, а себя как определенное некоторым особым образом; оно ощущает свою партикулярность. Тем, что оно становится частным определением самого себя, ощущающее и отличается от неощущающего; в ощущающем имеется, следовательно, отношение к другому, которое непосредственно положено как мое. Твердое, теплое и т. д. есть нечто самостоятельное, находящееся вне меня; но вместе с тем оно непосредственно преобразовано, идеализовано, является определенным состоянием моего чувства; содержание во мне таково же, как и вне меня, только форма различна. Таким образом, дух обладает сознанием лишь

499

как самосознанием, т. е., относясь к внешнему предмету, я одновременно существую для себя. Теоретический процесс есть свободный, бесстрастный момент ощущения, оставляющий внешнее также неприкосновенным. Различные определения, найденные нами в неорганической природе, являются вместе с тем различными отношениями органического к ней, оказываясь модификациями ощущения; и именно поэтому они называются чувствами.

§ 358

Чувства и теоретические процессы разделяются поэтому на: 1. чувство механической сферы: тяжести, сцепления и его изменений, теплоты, — чувство как таковое; 2. чувства противоположности, а) обособленной воздушности, b) реализованной нейтральности конкретной воды и с) противоположностей разложения конкретной нейтральности: чувства обоняния и вкуса; 3. чувство идеальности также является двояким, поскольку в ней как в абстрактном отношении к себе неизбежное для нее обособление распадается на два равнодушных друг к другу определения: бб) на чувство идеальности как манифестации внешнего для внешнего, света вообще, и затем света, определяющегося в конкретной внешности, т. е. цвета; и вв) на чувство манифестации внутреннего, которое обнаруживается как таковое в своем внешнем проявлении, т. е. звука, чувства зрения и слуха.

Примечание. Здесь показано, каким образом тройственность моментов понятия переходит в число пять; более общее основание для такого перехода заключается здесь в том, что116 животный организм есть приведение распавшейся неорганической природы к бесконечному единству субъективности, но вместе с тем и ее развитая тотальность, моменты которой, будучи еще лишь естественной субъективностью, существуют отдельно117.

Прибавление. Непосредственное единство бытия и освоенности (des Seinen) — чувство (der Sinn) есть, во-первых, чувство вообще (das Gefьhl), непредметное единство с предметом, который, однако, отделяется при этом и как сущий для себя. Это единство является поэтому двояким: чувством формы как формы и чувством теплоты. Здесь имеет место лишь смутное различение, ибо другое есть лишь другое вообще, не становясь различенным в самом себе. Различие — положительное и отрицательное — распадается поэтому на два момента, на фигуру и теплоту.

500

Общее чувство (das Gefiihl) есть, таким образом, чувство земляного, материи, сопротивления; благодаря этому чувству я существую непосредственно как единичный, и другое соприкасается со мной тоже как единичное, как материальное, существующее для себя, каковым я его и ощущаю. Материальное тоскует по средоточию и успокаивается только в животном, имеющем средоточие в самом себе. Устремленность материи как чего-то бессамостного к другому и есть то, что я воспринимаю в ощущении. Далее, сюда относятся различные способы сопротивления: мягкость, твердость, упругость, гладкость или шероховатость поверхности; да и фигура и образ суть не что иное, как известный способ пространственного ограничения сопротивления. В общем чувства суть эти рассмотренные нами в различных сферах определения, как бы связанные в один букет; ибо, как мы видели выше [прибавление к § 355], ощущающая природа обладает способностью связывать воедино отдаленные сферы.

Обоняние и вкус находятся в ближайшем родстве также и в отношении воспринимающих органов: нос и рот теснейшим образом связаны друг с другом. Если чувство вообще есть чувство безразличного наличного бытия вещей, то обоняние и вкус суть практические чувства, предметом которых является реальное бытие вещей для другого, которым они пожираются.

В свете нечто обнаруживает себя лишь непосредственно как непосредственное наличное бытие. Но обнаружение внутреннего, т. е. звук, есть положенное, произведенное обнаружение внутреннего как внутреннего. В зрении физическая самость обнаруживает себя как пространственная, в слухе - как временная. В слухе предмет перестает быть вещью. Мы видим двумя глазами одно и то же потому, что они видят одно и то же, делают свое видение предмета единым видением, как несколько стрел могут попасть в одну точку; именно единством направления снимается различие ощущения. Но вполне возможно увидеть предмет и двойным: это бывает, когда он находится в поле зрения глаз, но последние направлены на что-нибудь другое. Когда я, например, устремляю взор на какой-нибудь отдаленный предмет, но в то же время удерживаю внимание на своем пальце, тогда я замечаю палец, не изменяя направления глаз, и вижу одновременно и то и другое; это осознание всего, что находится в поле зрения, есть рассеянное видение. По этому вопросу

501

имеется интересная статья правительственного уполномоченного Шулъца в журнале Швейгера [«Journal fur Physik und Chemie»] за 1816 г.118

Четверичность как развитая тотальность понятия в природе переходит и в пятеричность, поскольку различие является не только двойным, по само выступает как тройственность 119. Мы могли бы начать и с чувства идеальности; оно оказывается двойным потому, что оно абстрактно, но вместе с тем должно быть тотальностью. И как рассмотрение природы вообще мы начали с идеальной внеположности, которая была пространством и временем, т. е. чем-то двойственным, потому что понятие конкретно (его моменты наличествуют полностью, но в абстрактном они оказываются разрозненными, потому что содержание здесь еще не положено в своей конкретности), так мы теперь имеем, с одной стороны, чувство физически определенного пространства, а с другой — чувство физического времени; пространство определяется здесь согласно физической абстракции света и тьмы, а время есть сотрясение (das Erzittern) в самом себе, отрицательность в-самом-себе-бытия. Второй член классификации чувств, обоняние и вкус, остается на прежнем месте; а общее чувство (das Gefiihl) будет тогда третьим. Тот или другой порядок более или менее безразличен; суть дела в том, что чувства, будучи разумными, образуют тотальность. И так как круг теоретического поведения определен понятием, то больше никаких чувств уже не может быть, хотя некоторые из существующих и могут отсутствовать у низших животных.

Органы чувств [обоняния и вкуса] представляют собой общее чувство кожи: вкус есть мышца языка — нейтральность, которая соединяется со ртом, т. е. с уходящей внутрь кожей или с упразднением растительной всеобщности всей поверхности; нос как орган чувства обоняния связан с воздушностью и дыханием. Если осязание есть чувство формы вообще, то вкус есть чувство переваривания как ухода внешнего в самое себя; обоняние принадлежит к внутреннему организму как к воздушности. Зрение ие есть чувство какой-либо предшествующей функции, а подобно слуху является чувством мозга; в глазу и ухе чувство относится к самому себе, но в первом предметная действительность предстоит как самость равнодушная, а во втором — как упраздняющая себя. Голос как деятельный слух есть чистая самость, полагающая себ

502

как всеобщее: боль, страсть, радость, удовлетворение выражаются голосом. Каждое животное обретает голос в минуту насильственной смерти, высказывает себя как снятую самость. В голосе чувство возвращается в свое нутро и становится отрицательной самостью или страстью — ощущением собственной несубстанциальности как пустого пространства, между тем как чувства суть насыщенное, наполненное пространство.

§ 359

в) Реальный процесс или практическое отношение к неорганической природе начинается с разъятия в самом себе, с чувства внешности как отрицания субъекта, являющегося одновременно положительным отношением к самому себе и уверенностью в своей победе над этим своим отрицанием, — оно начинается с чувства недостатка и влечения (dem Trieb) устранить его, чем обусловлена возбужденность извне и положенное в ней отрицание субъекта в форме объекта, против которого субъект напряжен.

Примечание. Только живое чувствует недостаток, ибо из всей природы только оно одно есть понятие, т. е. единство самого себя и своей определенной противоположности. Там, где есть предел, граница, недостаток есть отрицание лишь для чего-либо третьего, для внешнего сравнения. Но недостатком он становится постольку, поскольку в одном и том же существе есть выход за эту грань, поскольку противоречие имманентно и положено в нем. Такое существо, которое содержит противоречие в самом себе с самим собой и способно его вынести, есть субъект; в этом состоит его бесконечность. Даже и тогда, когда говорят о конечном разуме, то оказывается, что он доказывает свою бесконечность — именно тем, что определяет себя как конечное; ибо отрицание есть конечность, недостаток только для того, что представляет собой снятостъ этого отрицания, бесконечное отношение к самому себе (см. § 60, примечание). Недомыслие довольствуется абстракцией предела и не в силах постичь понятие даже в жизни, где оно обретает самостоятельное существование; недомыслие не идет дальше таких определений представления, как влечение, инстинкт, потребность и т. д., не спрашивая о том, что же такое эти определения сами по себе. Между тем их анализ покажет, что они суть отрицания, полагаемые как содержащиеся в хамом утверждении субъекта,

503

То обстоятельство, что вместо воздействия внешних причин мы нашли для организма определение возбуждения внешними потенциями, составляет важный шаг на пути к истинному представлению организма. Здесь — начало идеализма, утверждающего, что вообще ничто не может иметь положительного отношения к живому, если живое само по себе не есть возможность такого отношения, т. е. если последнее не определено понятием и, следовательно, не является полностью имманентным субъекту. Но никакому научному хаосу рефлексивных определений не уступает по отсутствию философского смысла введение таких формальных и материальных моментов в теорию возбуждения, какие долгое время считались философскими. Такова, например, совершенно абстрактная противоположность рецептивности и способности действовать, которые будто бы как факторы обратно пропорциональны друг другу по величине; это представление разрешает все различия, существующие в организме, в формализм чисто количественного различия, увеличения и уменьшения, усиления и ослабления, т. е. приводит к максимальному отсутствию понятия. Теория медицины, построенная на этих сухих, рассудочных определениях, исчерпывается дюжиной положений; и не удивительно, если она нашла быстрое распространение и многих приверженцев. Повод к этому заблуждению заключался в основном ошибочном учении об абсолютном, которое определялось как абсолютное безразличие субъективного и объективного, так что все определения должны были оказаться лишь количественными различиями. На деле же душой абсолютной формы, понятия и жизненности, является только качественное, снимающее себя в самом себе различие, диалектика абсолютного противоположения. Поскольку эта истинная бесконечная отрицательность остается непознанной, можно воображать, что нельзя сохранить абсолютное тождество жизни, не превратив различие в чисто внешнее различие рефлексии (подобно тому, как у Спинозы атрибуты и модусы находятся лишь во внешнем рассудке); но тогда жизнь вообще теряет отправную точку самости, принцип самодвижения, разъятие самого себя в самом себе 120.

Совершенно нефилософским и грубо-чувственным следует, далее, считать прием, который 121 на место определений через понятие прямо ставил углерод и азот, кислород и водород и согласно которому интенсивное различие

504

ближе определялось как большее или меньшее количество того или другого вещества, а действительное и положительное отношение внешних раздражений рассматривалось как добавление недостающего вещества. При таком, например, заболевании, как нервная горячка, в организме с этой точки зрения получает преобладание азот, потому что мозг и нервы вообще представляют собой азот в потенциальном виде (химический анализ ведь показывает, что он является главной составной частью этих органических образований); поэтому в организм пациента надо ввести добавочное количество углерода, чтобы восстановить равновесие этих веществ и тем самым здоровье. Средства, которые эмпирически оказались действенными против нервной горячки, именно поэтому считаются относящимися к группе углерода, и вот такое-то поверхностное сопоставление и мнение выдается за конструкцию и доказательство. Грубость этого подхода заключается в том, что самое поверхностное caput mortuum, мертвое вещество, в котором химия вторично умертвила умершую жизнь, принимается за сущность живого организма и даже за его понятие.

Незнание и невнимание к понятию вообще ведут к беззаботному формализму, к тому, что чувственные материалы вроде химических веществ и отношения, принадлежащие к сфере неорганической природы, вроде северной и южной полярности магнетизма, а также различие самого магнетизма и электричества употребляются вместо понятийных определений, и для постижения и развертывания природного универсуума к его различным сферам пристегивается схема 122, изготовленная из подобного материала. При этом возможно большое разнообразие форм, ибо произвол руководит выбором, принять ли за схему определения из химической, например, сферы, где они обнаруживают себя в качестве кислорода, водорода и т. д., и затем перенести их на магнетизм, механизм, растительный и животный мир и т. д., или же взять за основу магнетизм, электричество, мужской и женский пол, сжатие и расширение и т. д., вообще любую пару противоположностей из какой угодно сферы и затем применить ее к остальным сферам.

Прибавление. Практический процесс, правда, есть изменение и снятие внешней неорганической природы в ее самостоятельном материальном существовании, но это все же процесс несвободный, ибо организм в животном влечении

505

направлен вовне. Лишь в воле, думают люди, обретают они свободу; но именно в сфере воли они относятся к чему-то реальному, внешнему; лишь в разумной воле, которая есть теоретическое начало, как и в теоретическом процессе чувственности, человек свободен. Первым является здесь, стало быть, чувство зависимости субъекта, сознающего, что он не самостоятелен, но это некое отрицательное другое для него необходимо, а не случайно; это — неприятное чувство потребности. Недостаток стула, у которого только три ножки, находится в нас; живое само заключает в себе недостаток, хотя он вместе с тем и снят, потому что живое сознает свою границу как недостаток. Страдание составляет привилегию высших натур: чем выше натура, тем больше несчастий испытывает она. Великий человек имеет великие потребности и стремится удовлетворить их. Великие деяния проистекают только из глубокого страдания души; вопрос о происхождении зла и т. д. находит здесь свое разрешение. Таким образом, в отрицательном живое существо вместе с тем положительно существует при себе; и в этом тоже привилегия высших натур — существовать в виде такого противоречия. Но вместе с тем живое существо и восстанавливает мир, достигая удовлетворения в самом себе; животное влечение есть идеализм предметности, благодаря которому эта последняя не есть нечто чуждое.

Внешний способ подхода, о котором была речь выше, проявляется уже в философии Шеллинга, поскольку он часто заходит слишком далеко в проведении параллелей. Окен, Трокслер 123 и другие окончательно впадают в пустой формализм: так, Окен, как мы видели выше [§ 346, прибавление], называет древесные волокна растений их нервами, а корни были названы их мозгом [см. выше § 348, прибавление]; головной мозг определяли как солнце человека. Стараясь дать мысленное определение какого-либо органа растительной или животной жизни, берут название не из сферы мысли, а из любой другой сферы. Но нельзя брать формы созерцания и стараться определить с их помощью другие формы: они должны быть почерпнуты из понятия.

§ 360

Потребность является определенной, и ее определенность есть момент ее всеобщего понятия, хотя и проявляющийся в бесконечном разнообразии частностей. Влечение

506

есть деятельность, направленная к снятию недостатка такой определенности, т. е. ее формы, в силу которой она на первых порах только субъективна. Поскольку содержание определенности изначально содержится в деятельности и только осуществляется ею, оно есть цель (§ 204); и влечение как имеющееся только в живом есть инстинкт. Названный формальный недостаток есть внутреннее возбуждение, а специфическая по своему содержанию определенность последнего обнаруживается вместе с тем как отношение животного к особенным индивидуализациям различных сфер природы.

Примечание. Загадочность инстинкта, которая затрудняет его понимание, состоит исключительно в том, что цель может быть понята только как внутреннее понятие, так что голые рассудочные объяснения и отношения вскоре обнаруживают свою неадекватность инстинкту. Основательное определение, которое дал живому Аристотель, учивший, что его следует понимать как действующее согласно его целям, было почти утрачено в новое время, пока Кант не восстановил это понятие в виде принципа внутренней целесообразности, согласно которому живое должно быть понимаемо как самоцель124. Главный источник затруднений в этом вопросе заключается в том, что цель представляется обыкновенно как внешняя и обычно думают, будто цель существует только в сознании. Инстинкт есть целевая деятельность, действующая бессознательно.

Прибавление. Так как влечение может быть удовлетворено только вполне определенными поступками, то соответствующая деятельность проявляется как инстинкт, ибо она представляется выбором согласно определенным целям. Но так как влечение есть несознаваемая цель, то животное не знает своих целей как таковых; то, что бессознательно действует согласно целям, Аристотель называет цху йт..

§ 361

Поскольку потребность есть связь со всеобщим механизмом и с абстрактными силами природы, инстинкт существует лишь как внутреннее, даже и не симпатическое, возбуждение (во сне и бодрствовании, в климатических и других переселениях и т. д.). Но как отношение животного к своей неорганической, единичной природе инстинкт вообще определен, и в соответствии с дальнейшей партикуляризацией

507

только ограниченная сфера всеобщей неорганической природы является для него своей. Инстинкт есть по отношению к ней практическое поведение, внутреннее возбуждение, связанное, по видимости, с возбуждением внешним, и его деятельность есть частично формальная, частично реальная ассимиляция неорганической природы.

Прибавление. Бодрствование и сон не есть возбуждение чем-то внешним, но непосредственное следование природе и ее изменениям — как покой в себе и отделение от внешнего мира. Миграция животных, например переходы рыб в другие моря, представляет собой такое же сопереживание, некую тягу внутри самой природы. Сну не предшествует какая-либо потребность, ощущение какого-либо недостатка; мы засыпаем, ничего не делая, чтобы уснуть. Говорят, правда, что животные спят в силу инстинкта, накапливая себе питание на зиму; но и это лишь такая же тяга подобно пробуждению. Чем ниже организм, тем больше он сопереживает эту жизнь природы. Первобытные племена ощущают ход природы, но дух превращает ночь в день; и точно так же влияния времен года слабее сказываются на более развитых организациях. Черви, находимые во внутренностях, в печени и в мозгу зайцев или диких коз в известные времена, выражают слабость организма, в котором одна часть обособляется для самостоятельной жизни. Так как животное симпатически сопереживает общий ход природы, то не так уж несообразно говорить о его связи с Луной, с жизнью Земли и небесных светил и делать предсказания па основании полета птиц (например, при землетрясении). Некоторые животные предчувствуют изменение погоды, в особенности пауки и лягушки являются предсказателями погоды. Человек тоже ощущает в пораженном месте своего тела, например в каком-нибудь рубце, изменение погоды; оно уже наступило и дает себя знать в человеке, хотя реальное существование оно приобретает лишь позже.

Влечение отдельного животного есть вполне определенное влечение; для каждого животного лишь ограниченный круг явлений служит его собственной неорганической природой, которая существует только для него и которую оно должно разыскать среди многого другого, руководясь инстинктом. Льву не требуется увидеть сначала серну, орлу — зайца, другим животным — такие-то зерна, ветви, траву, овес и т. д., чтобы возжелать их,

508

и они не совершают при этом никакого выбора; влечение настолько имманентно животному, что в нем самом имеется специфическая определенность травы, и именно такой-то травы, таких-то зерен и т. д., а все остальное вовсе не существует для него. Человек как всеобщее, мыслящее животное живет в гораздо более широком кругу и обращает все предметы в свою неорганическую природу, а также и в объекты своего знания 125. Для неразвитых животных неорганической природой является только стихия — вода. Лилии, ивы, смоковницы имеют своих собственных насекомых, вся неорганическая природа которых исчерпывается этими растениями. Животное может быть возбуждено только своей неорганической природой, ибо противоположным является для него лишь его противоположное; не иное вообще должно быть познано, а для каждого животного его иное, которое и составляет существенный момент подлинной природы каждого.

§ 362

Поскольку [инстинкт] направлен на формальную ассимиляцию, он внедряет свой импульс во внешние вещи, сообщает им как материалу внешнюю целесообразную форму и придает этим вещам устойчивое объективное существование (как при постройке гнезд и других видов жилья). Но реальным процессом он является постольку, поскольку он разъединяет (vereinzelt) неорганические вещи или вступает в отношение к уже разрозненным, ассимилируя их посредством потребления и уничтожения их специфических качеств; это — процесс взаимодействия с воздухом (дыхание и процесс кожи), с водой (жажда) и с индивидуализованной землей, с ее особенными образованиями (голод). Жизнь, субъект этих моментов тотальности, напрягается в самой себе как понятии и в его моментах как во внешней для жизни реальности и представляет собой непрестанный конфликт, в котором она преодолевает эту внешность. Так как животное, действующее здесь как непосредственно единичное, может действовать таким образом лишь в условиях всесторонней единичности (в данном месте, в данное время и т. д.), то эта самореализация не соответствует его понятию, и животное 126 постоянно отбрасывается от удовлетворения к состоянию потребности.

Прибавление, Животное само определяет себе место для отдыха, сна, рождения детенышей; оно не только меняет

509

свое место, но и творит его себе. В этом отношении животное является практическим, и этот целесообразный способ определения есть претворенный в деятельность внутренний порыв.

Реальный процесс есть сначала процесс взаимодействия со стихиями; ибо внешнее само является сначала всеобщим. Растение останавливается на этом стихийном процессе, животное же переходит к процессу единичности. К названным стихийным процессам можно было бы причислить и отношение к свету, потому что последний также есть внешняя стихийная потенция. Но свет как таковой не есть для животного и человека такая же сила, какой он является для растительной природы, так как человек и животное видят, что они обладают светом, этим внешним самообнаружением объективной формы, но относится к нему идеально в теоретическом процессе. Свет оказывает влияние только на окраску оперенного животного и затем па окраску меха; черная шевелюра негра тоже зависит от климата, от температуры и света; и сюда же относятся кровь животных и их цветные соки. Окраска перьев определяется, согласно наблюдению Гёте, как воздействием света, так и внутренней организацией. Говоря об окраске органического вообще, Гёте замечает: «Белый и черный, желтый, желто-красный и коричневый цвета сменяются в пестром разнообразии; но они являются здесь не в таком виде, который напоминал бы нам об элементарных цветах. Нет, здесь все они оказываются смешанными, покоренными органической варкой, цветами и в большей или меньшей степени отмечают уровень развития того существа, которому принадлежат. Пятна на коже имеют отношение к расположенным под ними внутренним частям. Окраска раковин и рыб более элементарна. Более жаркий климат, действующий уже и в воде, сообщает рыбам их окраску, делает ее более красивой и яркой. На о. Таити Форстер видел рыб, поверхность которых очень красиво отливала разными цветами, особенно в момент умирания рыбы. Сок в раковинах имеет ту особенность, что, будучи выставлен на свет и воздух, он сначала делается желтоватым, потом зеленоватым, затем переходит через синий и фиолетовый цвета к более яркому, красному и под воздействием солнца приобретает наконец — особенно если нанести его на батист — чистую яркую красную окраску. Влияние света на оперение птиц и на их расцветку не подлежит сомнению. Так,

510

например, у некоторых попугаев перья на груди в сущности желты; но их чешуеобразно выступающая вперед часть, освещаемая солнцем, имеет вместо желтой более яркую красную окраску. Грудь такого животного выглядит поэтому ярко-красной; но стоит только подуть в перья, и тотчас проступает желтизна. Таким образом, неприкрытая часть перьев резко отличается от той, которая в спокойном состоянии прикрыта, так что у ворон, например, окрашенные перья имеются только в неприкрытой части... и, руководствуясь этим замечанием, можно в одну минуту правильно сложить хвостовые перья» *.

Между тем как процесс взаимодействия со светом остается этим идеальным процессом, процесс взаимодействия с воздухом и водой есть отношение к материальному. Процесс кожи есть продолжающийся растительный процесс, дающий волосы и оперение. Человеческая кожа менее волосата, чем кожа животных; в особенности перья птиц представляют собой включение растительных элементов в живое царство. «Стволы перьев... совершенно разветвляются, благодаря чему они становятся перьями; многие из этих ответвлений и оперений подразделяются дальше, напоминая всем этим растительные образования. Поверхность человека гладка и чиста, и у совершеннейших человеческих организмов она обнаруживает повсюду — кроме немногочисленных мест, скорее украшенных, чем закрытых волосами, — прекрасную форму... Избыток волос на груди, руках и ногах свидетельствует скорее о слабости, чем о силе, и, вероятно, только поэты, соблазненные примером одной, впрочем, сильной, животной породы, прославили среди нас таких волосатых героев» **.

Процесс дыхания есть непрерывность, явленная в прерывистом виде. Вдыхание и выдыхание есть испарение крови, испаряющаяся раздражимость [§ 354, прибавление]; переход в воздух начинается и тут же возвращается обратно. «Пескари (Cobitis fossilis) дышат ртом и выпускают из себя воздух через задний проход» ***. Жабры, которыми рыбы разлагают воду, тоже представляют собой вторичный дыхательный орган, аналогичный легким. У насекомых дыхательные трубки распространены по всему телу, будучи снабжены отверстиями по обеим

* Goethe. Zur Farbenlehre, Bd. I [Erster, Didaktischer Teil], N. 664, [645], 641, 660 f.

** Ibid., N. 665, 669.

*** Тревиранус, указ. соч., т. IV, стр. 146.

511

сторонам брюшка; некоторые насекомые, живущие в воде, запасаются определенным количеством воздуха, который они сохраняют под надкрыльями или в тонких волосах брюшка *. Но откуда берется связь крови с этим идеальным перевариванием абстрактной стихии? Кровь есть эта абсолютная жажда, беспокойство в самой себе и против самой себя; кровь жаждет воспламенения, стремится к дифференциации. Точнее, это переваривание есть вместе с тем опосредствованный процесс взаимодействия с воздухом, а именно переработка воздуха в углекислоту и кровь как венозную (темную, содержащую углерод), так и артериальную, насыщенную кислородом. Деятельность и оживотворение артериальней крови я приписываю не столько материальному изменению, сколько ее насыщению, т. е. тому, что, как и в других случаях переваривания, она все время утоляет свой голод или жажду (можно выбрать любое из этих выражений) и через отрицание своего инобытия приходит к для-себя-бытию. Воздух есть огненная и отрицательная стихия в себе; кровь есть та же стихия в виде развернутого беспокойства — горящий огонь животного организма, который не только пожирает себя, но и сохраняет себя в своей текучести, находя в воздухе pabulum vitae. Поэтому введение венозной крови вместо артериальной парализует действие. У мертвецов вместо красной крови имеет место почти исключительно венозная кровь; в случае смерти от удара ее находят в мозгу. Это происходит не от большего или меньшего количества кислорода или углерода **. У больных скарлатиной, наоборот, и венозная кровь приобретает красный цвет. Истинная же жизнь крови заключается в постоянном превращении артериальной и венозной крови друг в друга, причем наибольшую деятельность развивают как раз мелкие сосуды ***. «В различных органах наблюдается более быстрое превращение артериальной крови в венозную, и при этом часто в такую, характерные свойства которой (темнота, меньшая плотность при застывании) выражены резче, чем обычно, как это имеет, например, место в селезенке, где, однако, стенки сосудов не обнаруживают более энергичного влияния со стороны кислорода артериальной крови, чем в других местах, а являются, наоборот, мягкими и часто даже почти кашицеобразными.

* Тревиранус, указ. соч., т. IV. стр. 150.

** Ср. Биша, указ. соч., стр. 329, 330.

*** Аутенрит, указ. соч., ч. III, указатель, стр. 370.

512

Щитовидная железа содержит в себе более крупные артерии, чем какая-нибудь другая часть человеческого тела. Эта железа быстро превращает большое количество артериальной крови в венозную»*. Раз сосуды этих органов не становятся, как это следовало бы, более твердыми, то куда же девается кислород артериальной крови? В том-то и дело, что он не действует химическим и внешним образом.

Процесс взаимодействия с водой есть влечение к нейтральному, направленное, с одной стороны, против абстрактного жара внутри, а с другой — против определенного вкуса, от которого хотят избавиться: именно такова причина, заставляющая пить. Влечение только тогда является инстинктом, когда оно относится к чему-нибудь индивидуализованному. Но в то время как утоляемая им на мгновение потребность возникает снова и снова, дух, наоборот, обретает в познании всеобщих истин удовлетворение общего характера.

§ 363

Механическое овладение внешним объектом есть начало; сама ассимиляция есть перевод внешнего в самостное единство. Так как животное есть субъект, простая отрицательность, то эта ассимиляция не может быть по своей природе ни механической, ни химической, поскольку в этих процессах как вещества, так и условия и деятельность остаются внешними друг для друга, лишенными живого, абсолютного единства.

Прибавление. Желающее органическое существо, сознающее себя единством самого себя и предмета и прозревающее, таким образом, наличное бытие другого, есть обращенный вовне, вооруженный (bewaffnete) образ, кости которого сделались зубами, а кожа — когтями. Процесс, осуществляющийся при помощи когтей и зубов, еще механичен; но слюна уже делает процесс органическим. Долгое время было в моде объяснять процесс ассимиляции механически, так же как и кровообращение или действие нервов, словно последние представляют собой колеблющиеся натянутые струны; но в действительности нервы вовсе не натянуты. Видели в них и ряд шариков, которые при давлении толкают и перемещают друг друга, причем последний шарик дает будто бы толчок душе. Но душа присутствует в теле повсеместно; и для ее идеализма внеположность

* Аутенрит, указ. соч., ч. I, § 512 (391), § 458, 459.

17 Гегель, т. 2

513

костей, нервов, сосудов не имеет никакого значения. Поэтому переносить на жизнь конечные отношения еще более странно, чем (как мы это видели в отделе об электричестве) думать, что на небе происходит то же самое, что и у нас на земле. Пищеварение точно так же хотели свести к толчкам, к всасыванию и т. д.; но в этом заключалось бы внешнее отношение внутреннего и внешнего, между тем как животное есть абсолютное внутреннее единство жизненности, чуждое всякой составности. В новейшее время были привлечены химические отношения; но ассимиляция не может быть и химической, потому что в живом мы имеем субъект, который сохраняет себя и отрицает своеобразие другого, тогда как в химической области носители процесса — кислота и щелочь теряют свое качество и погибают в нейтральном продукте соли или возвращаются к абстрактному радикалу. Всякая деятельность здесь угасает, животное же есть, наоборот, пребывающее беспокойство в отношении к самому себе. Пищеварение можно, правда, рассматривать как нейтрализацию кислоты и щелочи; верно, что такие конечные отношения начинаются в жизни, но последняя прерывает их и производит в качестве продукта нечто иное, чем химизм. Так, в глазу имеется влага, которая преломляет свет; до известного предела можно, стало быть, проследить эти конечные отношения, но затем начинается совсем другой порядок. С помощью химического анализа можно, далее, обнаружить в мозгу большое количество азота; и точно так же, анализируя выдыхаемый воздух, мы найдем в нем иные составные части, чем во вдыхаемом. Мы можем, таким образом, проследить химический процесс и даже химически выделить отдельные части живого. И тем не менее самые процессы здесь нельзя считать химическими, ибо химическое присуще только мертвому, животные же процессы всегда снимают природу химического 127. Опосредствования, имеющие место в области жизни, как и в метеорологическом процессе, можно проследить и вскрыть очень глубоко, но воспроизвести такое опосредствование невозможно.

§ 364

Ассимиляция есть, во-первых, поскольку живое представляет собой всеобщую власть над своей внешней, противоположной ему природой, непосредственное смыкание воспринятого внутрь с животностью, проникновение, заражение

514

ею и простое превращение (§ 345, примечание и § 346). Во-вторых, как опосредствование ассимиляция есть переваривание — противоположение субъекта внешнему 128, различающееся в дальнейшем как процесс животной воды (желудочного и панкреатического сока, животной лимфы вообще) и животного огня (желчи, в которой обращенность организма в самое себя переходит от своей концентрации в селезенке к бытию-для-себя и к деятельному пожиранию 129, причем, однако, эти последние процессы суть тоже частные заражения (Infektionen).

§ 365

Но это вхождение в связь с внешним, возбуждение и самый процесс относится к всеобщности и к простому отношению живого к себе так же и как нечто внешнее; само это вхождение в связь 130 составляет, таким образом, объект и отрицательное по отношению к субъективности организма, который должен это преодолеть и переварить. Это обращение точки зрения есть принцип рефлексии организма внутрь себя; возвращение внутрь себя есть отрицание его131 направленной наружу деятельности 132. Оно имеет двойной характер133, поскольку организм, с одной стороны, выделяет из себя 134 свою деятельность, вошедшую в конфликт с внешностью объекта, а с другой, — став для себя непосредственно тождественным с этой деятельностью, воспроизводит себя в этой среде. Обращенный вовне процесс превращается, таким образом, в первый формальный процесс простого воспроизводства из самого себя, в смыкание с самим собой.

Примечание. Главным моментом в пищеварении служит непосредственное действие жизни как власти над своим неорганическим объектом, который она 135 предпосылает себе как возбуждающее раздражение лишь постольку, поскольку она в себе тождественна с ним, но в то же время является его идеальностью и для-себя-бытием. Это действие есть инфекция и непосредственное превращение; ему соответствует вскрытое в характеристике целесообразной деятельности непосредственное овладение объектом (§ 208). Непосредственность, с которой живое как всеобщее без дальнейшего опосредствования, через одно лишь соприкосновение и принятие питательной среды в свое тепло и в свою сферу вообще включает себя в эту среду без всяких перерывов (kontinuiert), была доказана также эмпирически и вскрыта соответственно понятию

17*

515

опытами Спалланцани и других и новейшей физиологией в противовес представлению о чисто механическом, выдуманном выделении и отделении уже готовых136, годных частей или о некоем химическом процессе. Но исследование посредствующих операций не открыло каких-либо более определенных моментов этого превращения (как, например, у растительных веществ мы имеем ряд процессов брожения). Наоборот, было, например, показано, что уже из желудка многое переходит прямо в соки, не нуждаясь в прохождении остальных ступеней опосредствования; что панкреатический сок есть не что иное, как слюна, так что без панкреатической железы можно было бы 137 обойтись, и т. д. Последний продукт, млечный сок, который вливается в кровь через грудной поток, есть та же лимфа, выделяемая каждым отдельным органом, повсеместно вырабатываемая кожей и лимфатической системой в непосредственном процессе превращения и повсеместно присутствующая в уже готовом виде. Низшие животные организмы, представляющие собой вообще лишь застывшую в кожную точку или трубочку (в простой кишечный канал) лимфу, не идут дальше такого непосредственного превращения. Опосредствованный пищеварительный процесс является в животных организмах с точки зрения его специфического продукта совершенно таким же излишеством, каким у растений служит произведение семени, опосредуемое так называемым половым различием. В экскрементах, особенно у детей, у которых прирост материи особенно бросается в глаза, зачастую большая часть пищевых средств нередко оказывается неизмененной и смешанной преимущественно с животными веществами, каковы желчь, фосфор и т. п., так что главное действие организма сводится в данном случае к преодолению и выводу своих собственных продуктов.

Завершение организма не есть поэтому завершение внешней целесообразности, ибо он не останавливается на обращении своей деятельности и формы против внешнего объекта, но превращает в объект самый этот процесс, который ввиду своего внешнего характера все время готов стать механическим и химическим. Это поведение было охарактеризовано в своем месте как вторая посылка во всеобщем умозаключении целесообразной деятельности (§ 209). Организм есть смыкание с самим собой в своем внешнем процессе; единственное, что он черпает и приобретает

516

из этого процесса, есть млечный сок, этот всеобщий принцип его животности; и поэтому, будучи для-себя-сущим живым понятием, он есть вместе с тем дизъюнктивная деятельность, которая отбрасывает от себя этот процесс, отвлекается от своего гнева против объекта, этой односторонней субъективности, становится благодаря этому для себя тем, что он есть в себе — субъективным, а не нейтральным тождеством своего понятия и своей реальности, и обретает, таким образом, в качестве конца и продукта своей деятельности то, что он уже есть с самого начала. В силу этого удовлетворение является разумным; направленный во внешнее различие процесс переходит в процесс взаимодействия организма с самим собой, и результатом оказывается не простое произведение средства, а произведение цели — смыкание с самим собой. Прибавление. Процесс питания составляет здесь суть дела; органическое напряжено против неорганической природы, отрицает ее и отождествляет ее с собой. В этом непосредственном отношении органического к неорганическому органическое является как бы непосредственным растворением неорганического в органическую жидкость. Основанием любого отношения между ними служит это абсолютное единство субстанции, благодаря которому неорганическое для органического совершенно прозрачно, идеально и непредметно. Процесс питания есть всего лишь это превращение неорганической природы в телесность, принадлежащую субъекту; но он оказывается, далее, проходящим через многие моменты процессом, который уже перестает быть непосредственным превращением, а как будто нуждается в средствах. Животная природа есть всеобщее по отношению к особенным природным образованиям, которые находят в ней свою истину и идеальность: ибо она есть в действительности то, чем эти образования являются в себе. Точно так же люди, будучи разумными в себе, подчиняются власти того человека, который апеллирует к их инстинкту разума, ибо то, что он им открывает, находит в их инстинкте нечто соответствующее, могущее совпасть с эксплицированным разумом; когда народ непосредственно соглашается с тем, что это для него важно, разум распространяется в нем как инфекция, и тогда исчезает существовавшая еще кора, видимость разрыва. Эта власть животности есть субстанциальное отношение, главная суть переваривания. Если поэтому животный организм есть субстанция, то неорганическое есть

517

лишь акциденция, и его своеобразие — только форма, которую оно непосредственно совлекает с себя. «Из опыта известно, что питают организм сахар, растительная камедь, растительные масла, т. е. тела, содержащие мало азота или совсем лишенные его, и что, несмотря на это, они превращаются в животную субстанцию, содержащую большое количество азота. Целые народы питаются одними только растениями, а другие — одним только мясом. Умеренность первых доказывает, что человеческое тело сохраняет из потребляемой им пищи не только ту незначительную, имеющуюся во всяком растении составную часть, которая подобна животному веществу, извергая обратно все остальное, но что оно перерабатывает значительную часть этой растительной пищи в соответствующее его органам средство питания» *. Животные и растения, потребляемые животными, сами, конечно, суть уже организованные существа, но для данного животного они являются чем-то сравнительно неорганическим. Особенное, внешнее не имеет устойчивого существования для себя, оно обращается в ничтожность при соприкосновении с живым; и в этом превращении только разоблачается это отношение.

На этом непосредственном переходе, на этом превращении терпит крушение всякая химия и всякая механика, здесь они находят свою границу, ибо они постигают предмет только из таких наличных элементов, которые уже обладают внешней одинаковостью. Но в действительности обе стороны совершенно свободны друг от друга в своем бытии. Хлеб, например, не имеет сам по себе никакого отношения к телу: млечный сок (хилус), кровь суть нечто совсем иное. Эмпирически проследить превращение средств питания в кровь не может ни химия, ни механика, как бы они ни изворачивались. Химия извлекает, правда, из обоих крайних членов ряда некоторое подобное им третье, например водород, азот и т. п., из растения она извлекает вещества, имеющиеся и в воде. Но так как обе стороны остаются в то же время совершенно различными, то дерево, кровь, мясо не отождествляется с названными веществами; и кровь, разложенная на эти составные части, уже не живая кровь. Прослеживание одинакового и движение в его рамках прекращается совершенно, ибо наличная субстанция исчезает целиком.

* Аутенрит, указ, соч., ч. II, § 557.

518

Когда я разлагаю какую-нибудь соль, я получаю вновь оба вещества, из соединения которых она образовалась: тем самым соль постигнута мной, ибо эти вещества не становятся в ней чем-то другим, а остаются теми же самыми. Но в органическом положено как раз такое превращение сущих субстанций в другое. Так как неорганическое бытие присутствует в органической самости лишь как снятое, то здесь имеет значение вовсе не его наличное бытие, а лишь его понятие; но с точки зрения этого последнего оно тождественно с органическим.

В этом состоит органическая ассимиляция. Пища, вступающая в сферу органической жизни, погружается в эту текучесть и сама становится растворенной жидкостью. Как вещь становится запахом, чем-то растворенным, некоторой простой атмосферой, так там она становится простой органической жидкостью, в которой уже нельзя проследить ни ее самой, ни ее составных частей. Эта остающаяся неизменной органическая жидкость есть огненная сущность неорганического, которое в ней непосредственно возвращается в свое понятие; ибо процессы еды и питья превращают неорганические вещи в то, чем они являются в себе. Это есть бессознательное постижение неорганических вещей; и они оказываются снятыми потому, что таковы они в себе. Этот переход должен обнаружить себя в виде опосредствованного процесса и развернуть расчлененность своей противоположности. Но его основа заключается в том, что органическое непосредственно вовлекает неорганическое в свою органическую материю, потому что оно есть род, существующий как простая самость, и является поэтому силой неорганического. Если органическое постепенно отождествляет с собой неорганическое через ряд отдельных моментов, то эти окольные пути пищеварения через посредство многих органов хоть и излишни для неорганического, но они представляют собой внутренний процесс органического, совершающийся ради него самого, чтобы оно стало движением и, следовательно, действительностью; подобно этому, дух всегда тем сильнее, чем напряженнее была преодоленная им противоположность. Но основным отношением организма служит простое соприкосновение, в котором другое непосредственно претерпевает мгновенное превращение.

У низших животных еще вовсе нет особых органов вроде желчи или желудочного сока для тех особенных деятельностей, которые направлены на средства питания.

519

Вода всасывается уже кожей в процессе воздуха, как это наблюдается у многих червей и зоофитов: так, вода, которой питаются, например, полипы, непосредственно превращается в лимфу, в студень. «Простейший способ питания с помощью одного-единственного рта мы находим у гидр, круговерток (Brachionus) и сувоек. Полип питается мелкими водяными животными, которых он захватывает своими щупальцами. Мешкообразное вместилище, составляющее большую часть его тела, раскрывается и проглатывает добычу. Последняя при этом тотчас же изменяется: она превращается в однородную массу, все больше сокращаясь в объеме; под конец рот полипа раскрывается снова, и часть проглоченной пищи выбрасывается обратно тем же путем, которым она вошла в желудок. Это быстрое растворение попавшей в желудок пищи происходит даже в тех нередких случаях, когда проглоченными животными оказываются длинные черви, помещающиеся в желудке полипа лишь наполовину. Одна половина червя часто пытается спастись тогда, когда другая уже переварена. Полип может, далее, переваривать и своей внешней поверхностью. Его можно вывернуть наизнанку», как перчатку, «превратив внутреннюю поверхность его желудка во внешнюю, после чего все упомянутые явления будут протекать так же, как прежде» *. Подобный кишечник представляет собой только один канал, построенный настолько просто, что в нем нельзя указать никакого различия между глоткой, желудком и кишками. Но «после пищеварительного канала нет внутреннего органа, который имел бы такое всеобщее распространение во всем животном царстве, как печень. Она встречается у всех млекопитающих, птиц, амфибий, рыб и мягкотелых. Даже в классе червей афродиты (многощетинковые кольчецы) обладают, по-видимому, желчеотделяющими органами в виде содержащих темно-зеленый горький сок мешочков, расположенных по обе стороны от кишечника. Аналогичные мешочки имеются около пищеварительного канала голотурий138; и уже настоящую печень мы находим у морских звезд. У насекомых в роли печени функционируют, по-видимому, сосуды, которые можно рассматривать как проводники желчи» **. Другие ученые приписывают этим сосудам иную функцию. «Хотя у многих зоофитов 139 и нет видимых выделений, однако не подлежит сомнению,

* Тревиранус, указ. соч,. т. IV, стр. 291, 292. ** Там же, стр. 415, 416.

520

что у них всех происходит связанное с питанием выделение газообразных веществ через кожу и дыхательные органы. Питание и дыхание находятся, таким образом, в тесной связи» *.

Переходя, далее, к более развитым животным, мы констатируем у них такое же непосредственное пищеварение. Ловцам дроздов хорошо известно, что после туманного утра эти птицы превращаются в течение нескольких часов из крайне худых в очень тучных: мы имеем здесь непосредственное превращение влаги воздуха в животное вещество без дальнейшего отделения и прохождения через единичные моменты процесса ассимиляции. И человек может переваривать непосредственно, как доказывает известная история с одним английским судном на море: когда у матросов этого судна иссякли запасы пресной воды и уже стала выходить дождевая вода, с большим трудом накопленная в парусах, они смочили свои рубашки, а также сами окунулись в морскую воду и таким образом утолили жажду: их кожа, очевидно, впитала в себя из моря воду без соли. У животных, снабженных посредствующими органами пищеварения, имеется наряду с таким общим перевариванием еще особый пищеварительный процесс, и в этом последнем случае фактором, подготовляющим ассимиляцию, является органическая теплота. Но желудок и кишечник сами суть не что иное, как внешняя кожа, только перевернутая и приобретшая своеобразную форму. Подробное сравнение этих различных перепонок дает Тревиранус (указ. соч., т. IV, стр. 333, 334). Опиум, ипекакуана, если натереть ими желудок снаружи, производят такое же действие, как и будучи приняты внутрь; но мало этого — ипекакуану втирали и в плечо, и она переваривалась точно так же. «Наблюдением установлено, что кусочки мяса, завернутые в полотняные мешочки и введенные в брюшную полость живой кошки, превращались там, как в желудке, в жидкую кашицу, причем нерастворенными оставались только мелкие обломки костей. То же самое происходило с кусочками мяса, которые вводились под кожу живых животных и оставлялись там в течение некоторого времени на поверхности мышц. Сюда же относится, по-видимому, и то явление, что при переломах костей у места перелома собирается большое количество жидкости,

* Тревиранус, указ. соч., т. IV, стр. 293, 294.

521

которая размягчает и под конец совершенно растворяет острые концы костей, а также то, что свернувшаяся кровь в стиснутых и замкнутых местах тела постепенно снова растворяется, становится жидкой и под конец всасывается обратно. Следовательно, желудочный сок действует не как жидкость совсем особого рода, отличная от всякой другой животной жидкости, а лишь как обыкновенная водянистая влага, в изобилии выделяемая артериями в полость желудка. Она отделяется от артериальной крови, которая незадолго до того подверглась в легких воздействию кислорода» *. То же самое отмечает Тревиранус (указ. соч., т. IV, стр. 348,349) 140: «Кости, мясо и другие животные части, вводившиеся Я. Смитом в брюшную полость или под кожу живых животных, растворялись целиком (Pfaffs und Scheels nordisches Archiv [fiir die Natur und Arzneiwissenschaften und Chirurgie], Bd III, St. 3, [1803], S. 134). Этим объясняется одно любопытное явление, наблюденное Кювье 141 у Salpa octofora. Он нашел внутри некоторых из этих животных, но не в их желудке части Anatifera, в которых все было уничтожено, кроме внешней кожи, и которые, вероятно, попали туда через отверстие, которым сальпы втягивают в себя воду («Annales du Museum d'histoire naturelle». (T. IV, p. 380). Правда, у этих животных имеется желудок; но, быть может, они переваривают столько же вне, сколько и внутри этого желудка и составляют переход к тем организмам, у которых дыхание, пищеварение и некоторые другие функции осуществляются одними и теми же органами».

Опыты Спалланцани были поставлены с целью ответить на вопрос, совершается ли пищеварение посредством растворяющих соков, или посредством размалывания мышцами желудка, или же обоими этими способами. Чтобы решить этот вопрос, он вводил в тело индюшек, уток, кур и т. д. пищу в трубках, закрытых решетками, или в жестяных шариках с маленькими дырками, через которые мог бы проникать желудочный сок; и так как при этом зерна никогда не переваривались, а только становились горче, то Спалланцани заключил, что переваривание обусловливается энергичным давлением и толчками внутренних стенок желудка. Из того обстоятельства, что желудками этих животных размалываютс

* Аутенрит, указ. соч., ч. II, § 597, 598.

522

самые твердые тела, например жестяные трубки и стеклянные шарики и даже колючие и режущие предметы, некоторые заключили, что встречающиеся в желудке этих животных многочисленные мелкие камешки (иногда их число доходит до двухсот) способствуют размалыванию пищи. Для опровержения этой гипотезы Спалланцани брал молодых голубей, которые еще не могли получить никаких камешков из клюва своих родителей; он следил также за тем, чтобы не было камешков в их корме, и держал их взаперти, чтобы они не могли подобрать ничего подобного сами. В результате оказалось, что голуби переваривают пищу и без камешков. «Я начал подбавлять к их пище твердые тела — несколько жестяных трубочек, несколько стеклянных шариков, кусочки стекла. И хотя в желудке этих голубей не было потом найдено ни одного камешка, тем не менее жестяные трубки оказались подточенными (froisses), стеклянные шарики и кусочки стекла разбитыми и притуплёнными (emousses), причем на стенках желудка не было ни малейших следов какого-либо повреждения» *.

В отношении напитков в особенности различаются два вида пищеварения. Жидкость просачивается через желудочные стенки и клеточную ткань в сосуды, выводящие мочу, и выходит таким образом наружу. На этот счет проделано много опытов. Пиво вызывает обильное мочеотделение. Спаржа сообщает моче особый запах, и притом уже через несколько минут после еды; в этом проявляется действие непосредственного переваривания через клеточную ткань. Запах вскоре пропадает и появляется снова лишь через 8—12 часов, когда весь процесс пищеварения и извержения отбросов уже закончен. К области этого непосредственного переваривания относится и следующее сообщение Тревирануса (указ. соч., т. IV, стр. 404): «Из пяти унций воды, впрыснутых одной собаке, две унции были выброшены ею обратно, а одна еще оставалась в желудке — значит, две должны были найти себе выход через желудочные стенки». Непосредственное пищеварение происходит тем легче, чем однороднее пища (например, в случае мясной пищи). Животная лимфа как всеобщий элемент животности есть то, в чем неорганическое претерпевает непосредственное превращение. Животное переваривает внешние средства

* Спалланцани, указ. соч., стр. 1—27.

523

питания так же хорошо, как и свои собственные внутренности, мышцы, нервы и т. д.; оно поглощает даже кости, представляющие собой фосфорнокислую известь, например осколки кости при ее переломе. Оно уничтожает специфические особенности этих образований во всеобщей лимфе, в крови, а эту последнюю снова специфицирует в особенные образования.

Иным является опосредствованное пищеварение, которое встречается только у высших организмов. Его ближайшими моментами тоже будут, конечно, действия организма на внешнее; но это уже не всеобщее, а частное действование частных животных образований, каковы желчь, панкреатический сок и т. д. Действие этого опосредствования заключается, однако, не в одном лишь перемещении, например, через четыре желудка жвачных животных, а также не в том, что производятся различные операции и изменения, что пища проходит через различные стадии варки, словно ее требуется размягчить или сдобрить приправой; это и не изменение в смысле воздействия одного специфического вещества на другое. Ибо в таком случае мы имели бы чисто химический процесс, и весь эффект свелся бы к нейтрализации. Важнейший результат химических исследований о желудочном соке и желчи заключается в том, что пищевая кашица в желудке слегка окисляется (не загнивает, а, наоборот, сопротивляется гниению), а желчью раскисляется снова. При смешивании желчи с пищевой кашицей «образуется белый осадок, подобный сгущенной слизи»; он уже не содержит в себе никакой кислоты, хотя молоко и свертывается в желудке *. Но это еще не вполне достоверно, да в этом и нет ничего специфического, ибо после своего раскисления упомянутый осадок стал бы опять таким же, как прежде. Так, желчь противостоит происходящему из поджелудочной железы панкреатическому соку, который у высших животных заменяет собой содержащуюся в железах лимфу, от которой он ничем существенным не отличается.

Пищеварительный процесс в целом заключается в том, что организм, разъяряясь против внешнего, раздваивается в самом себе. Последним продуктом пищеварения является млечный сок; а он тождествен с животной лимфой, в которую организм как непосредственно аффицирующа

* Тревиранус, указ. соч., т. IV, стр. 467—469.

524

сила превращает то, что ему дается извне или что он сам дает себе. Если на низших ступенях животного царства господствует непосредственное превращение, то у развитых животных пищеварение заключается в том, что организм проявляет по отношению к внешнему не непосредственную, а специфицированную деятельность. А уже далее ряд ступеней невелик: сначала пища смешивается со слюной, этой всеобщей животностью, затем в желудке присоединяется еще панкреатический сок и, наконец, желчь, играющая главную роль и представляющая собой нечто смолистое, горючее. Химический анализ желчи не обнаруживает никаких специфических черт, кроме той, что она относится к области воспламеняющего. Мы знаем еще, что в состоянии гнева желчь изливается в желудок; и связь между желчью, желудком и печенью нам, таким образом, известна. Физиология, которая изучала бы такого рода связи, была бы очень интересна: она могла бы объяснить, например, почему у человека, испытывающего стыд, краснеют лицо и грудь. Как гнев есть чувство для-себя-бытия при оскорблении, которое заставляет человека внутренне возгораться, так желчь есть для-себя-бытие, которое животный организм обращает против потенции, положенной в него извне, ибо панкреатический сок и желчь воздействуют на пищевую кашицу. Это деятельное пожирание, эта обращенность организма в самое себя, каковой является желчь, берет свое начало в селезенке. Последняя доставляет физиологам много затруднений: она есть тот глухой, относящийся к венозной системе орган, который связан с печенью и единственное назначение которого состоит, по-видимому, в том, чтобы дать венозной косности опорный пункт против легких. Вот это-то косное в-самом-себе-бытие, имеющее свое местопребывание в селезенке, и становится, воспламенившись, желчью. Коль скоро животное развилось до такого уровня, что оно имеет не одно лишь непосредственное пищеварение и не остановилось на лимфатической ступени, оно всегда обладает печенью и желчью.

Но суть дела в том, что, хотя организм и действует опосредствующим, различенным способом, он все-таки остается в своей всеобщности, будучи в то же время химически обращен вовне, подобно тому как кристаллы обнаруживают при разломе своеобразное внутреннее строение как особенный способ своего наличного бытия.

525

Животное становится благодаря своему различенному поведению различенным в самом себе. В самом деле, поскольку животное вовлекается в борьбу с внешним, его отношение к этому внешнему неистинно, ибо поворот последнего в его сторону уже осуществлен силой животной лимфы; животное не понимает, стало быть, самого себя, когда оно обращается против этих средств собственного питания. Ближайший же результат этого состоит в том, что когда животное приходит в себя и опознает в себе эту силу, то негодует на самого себя за свою борьбу с внешними силами; и, обратившись теперь уже против самого себя и своего ложного мнения, оно совлекает с себя свою обращенность вовне и возвращается к самому себе. Преодоление неорганической потенции не есть ее преодоление как таковой, а преодоление самой животности. Подлинно внешним для животного является не внешняя вещь, а то, что оно само яростно обращается против внешнего. От этого недоверия к самому себе, вследствие которого преодоление объекта представляется истинным делом субъекта, последний должен избавиться, этот ложный путь он должен оставить. Борьбой с внешним органическое навлекает на себя возможность ущерба, оно чем-то поступается ради неорганического, с которым борется. Стало быть, организм должен преодолеть этот свой собственный процесс, эту свою впутанность (Verwickeltsein) во внешнее. Его деятельность устремлена поэтому против направленности вовне; она есть то средство, до которого нисходит организм, чтобы через его отметание и устранение вернуться к самому себе. Если бы он продолжал действовать против неорганического, он не достиг бы своего назначения; но в том-то и заключается опосредствование, что он втягивается в борьбу и все-таки возвращается к себе. Это отрицание обращенной вовне деятельности имеет двойное значение, поскольку организм отделяет от себя свою деятельность против неорганического и полагает себя в непосредственном тождестве с собой, но в то же время в этом самосохранении воспроизводит сам себя.

Понятие пищеварения заключается, таким образом, в следующем: хотя осуществляемое им опосредствование только полагает то, что наличествует в себе, т. е. преодоленность вступивших в атмосферу живого средств существования, но в конце этого процесса органическое, возвращаясь в себя из своей противоположности, овладевает

526