Часть 5.

146

ГЕНРИХ РИККЕРТ

думаем, что указание на различие между описанием и объяснением имеет существенное значение для нашей теории.

Но, с другой стороны, нельзя отрицать и того, что не следует без дальних околичностей сводить все естествознание к объяснению и что поэтому различению между описанием и объяснением в известном отношении фактически соответствует различие двух, отличающихся друг от друга видов естествознания. Так как теперь этому различению зачастую приписывается особое значение, то, быть может, целесообразно будет специально постольку разобрать эти два утверждения, гласящие или, что естествознание всецело сводится к описанию, или. что описание по крайней мере надлежит отделять от объяснения, поскольку при этом дело идет об образовании понятий. Конечно, мы не можем уже сказать относительно этого чего-либо принципиально нового. Нижеследующее должно быть рассматриваемо главным образом как резюме этой главы и вывод некоторых следствий, касающихся вопроса об отношении описания и объяснения, причем мы стараемся представить существенные результаты нашего исследования о познании телесного мира в понятиях в такой форме, в которой они пригодятся нам и в дальнейшем изложении.

Так как в данном случае дело должно идти и противоположении описания и объяснения, то мы намерены сперва вкратце указать, что по нашей теории надлежит разуметь под естественнонаучным объяснением. Тогда мы легче всего сможем установить понятие естественнонаучного описания в его отношении к понятию объяснения.

Во-первых, объяснять что-либо, конечно, может означать для нас не что иное, как понимать его в выше указанном смысле, и притом называть всякое понимание объяснением в самом широком смысле соответствует словоупотреблению. Иногда мы удовлетворяемся уже таким объяснением, которое называет какую-либо вешь известным нам именем, т. е. всего лишь подводит ее под какое-нибудь общее значение слова. Так, Млечный Путь на небе объяснен, коль скоро нам говорят, что он представляет собой скопление «звезд». Еще более удовлетворяет объяснение в том случае, если из многообразия какого-нибудь явления, которое мы на первых порах смогли только допускать, специально выделены определенные признаки, и в то же время нам указывают на другие известные нам явления, в которых равным образом оказываются налицо эти признаки. Тогда в самом деле можно говорить об «объяснении» в том смысле, что в каком-нибудь неисчерпаемом и необозримом многообразии рельефно и ясно выделяются «существенные» составные части. Итак, объяснением может становиться уже всякое подведение под какое-нибудь понятие на первой или на второй стадии.

Однако нам нельзя употреблять слово объяснение в этом наиболее широком смысле здесь, где мы намерены противоположить понятие объяснения понятию описания, так как в противном случае мы совершенно не были бы в состоянии отличить объяснение от естественнонаучного описания. Ведь мы показали, что вообще без применени

ГЛАВА 1. ПОЗНАНИЕ ТЕЛЕСНОГО МИРА В ПОНЯТИЯХ 147

понятий невозможно никакое естественнонаучное мышление. Поэтому мы будем применять слово объяснение лишь для особого рода понимания, и притом мы должны сказать, что естественнонаучное объяснение имеется лишь там, где удалось подвести какое-либо явление под такое понятие, которое уже находится на третьей стадии, которое, стало быть, представляет собой не только значение слова или комплекс признаков, но служит выражением «необходимой» связи, т. е. безусловно общеобязательного закона природы. В тех случаях, где это удалось, давно так называемое «причинное» объяснение, т. е. раз мы подвели что-либо под понятие какого-нибудь закона, мы знаем, почему оно должно иметь именно тот или иной характер. В этом смысле удивительная игра красок, возникающая, когда дождь идет при солнечном освещении, объяснена, коль скоро мы можем подвести явление радуги под общие понятия законов преломления лучей света. Из данного многообразия выделены в таком случае те элементы, между которыми оказывается всегда и повсюду встречающаяся связь и мы, стало быть, уразумели «необходимость» радуги при озарении падающего дождя солнцем.

Такое объяснение, конечно, оказывается тем более совершенным, чем более обширны и общи те понятия, которыми пользуются при нем. «Последние» законы природы оказывались бы способными все в этом смысле совершенно объяснить. Так, например, организм теперь еще не объяснен, так как он кажется исключением из телесного мира, который в остальном мыслится механически. Итак, мы имели бы его объяснение в том случае, если бы нам удалось подвести его под наиболее общие понятия телесной природы. Тогда он представлял бы собой всего лишь особый случай всегда и всюду происходящих механических процессов и оказывался бы в одном ряду со всеми другими частями бесконечного экстенсивного многообразия. Из его интенсивного многообразия было бы в качестве его «сущности» выделено то, что приводит его в связь с «сущностью» мирового целого. Иного или лучшего объяснения, чем то, которое состоит в подведении под наиболее общие понятия законов, не в состоянии дать естествознание. В нем уразумение «необходимости» какого-нибудь процесса всегда может состоять лишь в познании тех законов, которые им управляют.*

Что же такое приходится нам теперь разуметь под естественнонаучным описанием в противоположность такому объяснению? Совершенно вообще мы должны обозначить этим словом всякий род изображения действительности, при котором обходятся без применени

¦ Конечно, быть может, возможно объяснение еще в совершенно особой смысле, а именно в тех случаях, если те законы, которыми пользуются при этом, сами кажутся непосредственно необходимыми, и можно было полумать, что именно «последним захонам» должна быть свойственна эта необходимость. Однако здесь мы можем оставить в стороне такую возможность, так как во всяком случае употребление слова объяснение нельзя было бы ограничить этими случаями, но в эти» случаях мы всегда имели бы дело лишь с особым родом объяснения.

10*

148

ГЕНРИХ РИККЕРТ

безусловно общеобязательных суждений, т. е. понятий законов. Стало быть, так как и описание не может обойтись без понятий в более широком смысле этого слова, оно пользовалось бы в таком случае понятиями на первой или на второй стадии и притом только таковыми. Иным образом отграничить описание от объяснения мы не в состоянии и мы полагаем, что это отличие почти всегда имеется в виду в тех случаях, когда вообще естественнонаучное описание противополагается объяснению. Объяснение всегда нуждается в таких понятиях, которые более чем эмпирически общеобязательны. Описание же вещей, напротив того, считает для себя возможным обойтись без сверхэмпи-рического (uberempmsche) элемента.

Во всяком случае это различение, более или менее ясно сознаваемое, лежит прежде всего в основе того утверждения, которое гласит, что естествознание вообще не в состоянии дать что-либо иное, чем описание, и должно отказаться от всякого объяснения, т. е. уразумения какой-нибудь «необходимой» связи. Именно более чем эмпирическая обязательность понятий законов служит камнем преткновения для известных логических направлений и ее-то хотели бы устранить. Утверждается, что описание должно стать на место объяснения, так как оно, по-видимому, не нуждается в сверхэмпирическом элементе.

Но если естествознание ограничивают описанием и, несмотря на это, требуют от него изображения телесного мира в том смысле, что описываться должны не только единичные, там и сям встречающиеся факты, но элементы, общие всем телесным вещам и процессам, то, согласно тем выводам, к которым мы пришли относительно необозримого многообразия, легко видеть, что дело сводится к тому, что новой терминологией только затемняется подлинный центральный пункт проблемы. Ведь проблема кроется в распространении «описания» на все части телесного мира, т. е. в понятии полного описания природы. Благодаря тому только, что избегается слово «объяснение», вряд ли изменится сколько-нибудь то обстоятельство, что «полное описание» телесного мира вследствие интенсивной и экстенсивной бесконечности вещей оказывается в качестве цели естествознания логически невозможным без применения более чем эмпирически общих понятий.

Наиболее явственно это обнаруживается, если подумать, что и задачи механики сводят исключительно к описанию. Полагают при этом, что обязательность положений механики ограничивается теми процессами движения, которые до сих пор можно было непосредственно наблюдать. Тогда понятия механики, конечно, оказывались бы лишь эмпирически общими и тогда имело бы смысл называть механику описанием. Но ведь никто не может серьезно так думать.* Механика теряет всякий смысл, коль скоро ее понятия имеют силу не для всех

* Таковым, во всяком случае, не было мнение Г. Кирхгофа, к которому в большинстве случаев приурочивают попытки ограничить все естество! и аи не описанием. Ведь он характеризует задачу механики, как состоящую в том. чтобы «полно и простейшим

ГЛАВА I. ПОЗНАНИЕ ТЕЛЕСНОГО МИРА В ПОНЯТИЯХ 149

тел без исключений, в том числе и для тех, которые никогда не были и никогда не могут быть непосредственно наблюдаемы. Но раз понятиям механики свойственна такая обязательность, они должны быть и более чем эмпирически общими. Итак, если слову объяснение придается то значение, в котором оно только и может употребляться в естествознании, то совершенно бессмысленно избегать его для механики и для всех других наук, оперирующих с таким материалом, который в его экстенсивном и интенсивном многообразии никогда не может быть даже и приблизительно вполне рассмотрен в деталях, и поэтому без произвольности может быть подведен под доступную обозрению систем)' понятий лишь при посредстве понятий законов.

Итак, нам не приходится далее заниматься разбором утверждения, гласящего, что все естествознание сводится к описанию. В данном случае дело идет лишь о споре из-за слов и о попытке ввести сбивчивую терминологию. Мы намерены, напротив того, разуметь под описанием теперь лишь род научного изложения, при котором стараются обработать данный материал без применения понятий законов. Однако и в таком случае слово описание имеет еще два значения, которые мы, равным образом, должны тщательно отличать друг от друга. А именно, во-первых, имеется описание в смысле так называемых «описательных естественных наук». Эти последние усматривают цель своего образования понятий в полной классификации данного экстенсивною многообразия. Затем имеется такого рода описание, при котором вообще не стремяться к систематическому изображению и расчленению в понятиях какого-нибудь экстенсивного многообразия, но которое имеет своей задачей только наблюдение и анализ отдельных процессов и их интенсивного многообразия. Этого рода описание ограничивается констатированием того, что действительно существует в том или ином месте, и его можно также охарактеризовать как описание или установление фактов. Мы стараемся выяснить отношение обоих родов описания к объяснению, поскольку при этом дело идет об образовании понятий.

Мы уже заметили, что в новейшем естествознании простую только классификацию почти всегда надлежит рассматривать лишь как подготовительную научную работу. Здесь мы, конечно, не принимаем этого в расчет, так как, пока мы продолжаем держаться того мнения, что знание безусловно общих суждений в качестве последней цели лежит в основе всякого естественнонаучного исследования, лишь мало-помалу может установиться различение между понятиями, с которыми оперирует классификация, и понятиями законов, и при этом предположении уже не было бы надобности в особом исследовании.

образом описать совершающиеся в природе движения». (Analytische Mechanik. S. I).1 Как физик, он имел право игнорировать ту логическую прчблему, погорел содержится в понятии полного описания. Но логику непозволительно успокаиваться на подобном слове.

1 Примечание переводчика. См.: Умов И. А. Вопросы познания в области естественных наук // Вопросы философии и псикологии. XXII. 1894 (Март).

150

ГЕНРИХ РИККЕРТ

посвященном этому вопросу. Но, допуская здесь, что описательные науки имеют своей задачей только классификацию своих объектов, а поэтому, отграничивая их по отношению к их последним целям от объясняющих наук, мы должны теперь поставить вопрос, отличаются ли они в таком случае от последних и по своей логической структуре до такой степени, что их понятия принципиально отличны от тех понятий, которые мы рассматривали до сих пор. Для того чтобы дать ответ на этот вопрос, мы намерены на нескольких примерах выяснить свойственное описанию образование понятий. Зоологией и ботаникой можно заниматься таким образом, что задача их сводится к классификации оказывающихся налицо растений и животных. Прежде всего само собой разумеется, что и в таком случае эти науки столь же мало, как и объясняющее естествознание, в состоянии рассматривать все многообразие их материала в частностях, т. е. и для них оказывается невозможным такого рода описание, которое состояло бы в том, чтобы они старались изобразить всякое отдельное животное или всякое отдельное растение. Тем не менее не подлежит сомнению, что в этой области возможна по крайней мере приблизительно полная обработка в понятиях данного этим наукам многообразия без безусловно общеобязательных понятий. На чем это основывается, мы должны понять из природы материала этих наук. Тогда мы уразумеем сущность свойственного им образования понятий.

Прежде всего, что касается экстенсивного многообразия их объектов, исследование направлено лишь на небольшую долю телесного мира, пространственно и временно заключающуюся в определенных пределах. Тогда как понятия оптики должны быть настолько же обязательны для света любого мирового тела, как и для лампы, стоящей возле нас, описательная зоология — или ботаника — имеет дело лишь с теми животными нлн растениями, которые встречаются в известные эпохи на земле. Далее, то, что надлежит рассматривать, как животное или как растение, можно, по крайней мере до известной степени, уже заранее предполагать известным, т. е. для описательной науки имеют значение лишь вполне определенные формы телесного мира, которые именно и называются животными или растениями. Таким образом, у них материала оказывается сравнительно немного. Познание определенных форм допускает выбор существенных образований из многообразия вещей. Таким образом, эмпирическое установление всех различных форм становится целью, к достижению которой можно по крайней мере приближаться. Существенным пунктом оказывается то обстоятельство, что в данной области экстенсивное многообразие вещей не бесконечно. Поэтому при его преодолении можно обходиться без понятий законов, так как ведь они были бы необходимы лишь для упрощения бесконечного многообразия.

Однако эта ограниченность экстенсивного многообразия оказывается еще недостаточной для того, чтобы понять упрощение без понятий законов. Остается еще интенсивное многообразие единичных вещей,

ГЛАВА I. ПОЗНАНИЕ ТЕЛЕСНОГО МИРА В ПОНЯТИЯХ

151

и, конечно, это многообразие в данной области, как и повсюду, необозримо. Каким образом выделить из него то, что существенно для образования понятий и выработать принцип для классификации? Здесь мы должны принять во внимание следующее. Описательное естествознание мало занимается тем бесконечным многообразием, которое находится в связи с изменением вещей и которое мы можем назвать временным. Его занимают лишь в данный момент оказывающиеся налицо формы, которые принимаются им за неизменные нли на изменения которых оно по крайней мере не обращает внимания. Правда, в известном отношении оно рассматривает и изменение вещей. Так, ботаника знает, конечно, что вишневое дерево не таково в период цветения, как зимою, но здесь дело идет о таких изменениях, различные стадии которых повторяются в течение одного года. Большей частью из смены форм выбираются лишь немногие стадии ряда и притом такие, которые всегда возвращаются. Итак, необозримым остается, собственно говоря, всего лишь интенсивное многообразие пространственного сложения (Gestaltung). И оно в данном случае не оказывается непреодолимым. Так как для описательных наук дело идет лишь об уже заранее определенных формах тел, которые в известных границах фиксированы, то эти формы дают и средство, делающее возможным путем чисто эмпирического сравнения различных вещей друг с другом выделить из их интенсивного многообразия то, что существенно по отношению к этим формам, опять-таки без применения безусловно общих понятий.

Тем не менее и материал описательных наук, в особенности по отношению к экстенсивному многообразию, оказывается необозримым. Ведь никогда нельзя знать, не окажется ли где-либо на земле еще какая-либо форма, которая совершенно отличается от всех до сих пор известных форм и все же должна быть причислена к животным или растениям. В таком случае требуются еще особые средства для того, чтобы создать такую систему понятий, которая не только обнимала бы все непосредственно данные формы, но делала бы возможным и включение всех вновь открываемых животных или растений без применения понятий законов. Мы должны стараться понять логическую сущность и этих средств.

Рассмотрим в этом отношении, например, ботаническую систему. В ней строятся понятия, находящиеся друг к другу в отношении противоречивой противоположности. Конечно, при посредстве таких двучленных дизъюнкций легко можно охватить все мыслимые растения. Согласно началу исключенного третьего, растения должны быть или цветковыми, или бесцветковыми; цветковые должны быть или скрытосеменными, или голосеменными и т. д. и т. д. Система понятий перестает быть применимой лишь в том случае, если оказывается такая вещь, о которой нельзя уже сказать, принадлежит ли она вообще к растениям. С логических точек зрения интересна также мысль выбрать из многообразия цветков число тычинок и на основании его класси-

152

ГЕНРИХ РИККЕРТ

фицировать растения. Здесь упрощение многообразия в известном отношении основывается на том же самом принципе, который мы констатировали, когда дело шло о наисовершеннейших понятиях объясняющих наук. Всякое растение, которое вообще имеет тычинки, находит свое место в этой системе понятий, так как в одном числе никогда не может заключаться что-либо способное ниспровергнуть систему. Таким образом, для того чтобы распространить систему понятий на такие явления, которые еще не были непосредственно наблюдаемы, создан как бы суррогат понятий закона, без которых при этом иначе нельзя обойтись.

Этих замечаний об описательных естественных науках, пожалуй, достаточно для выяснения занимающего нас вопроса. Мы видим, что свойства понятий и в них вполне объяснимы из того обстоятельства, что последние служат средствами для преодоления и упрощения экстенсивного и интенсивного многообразия. Следовательно, понятия во всяком случае должны быть общими и определенными. То, чего у них не хватает по сравнению с до сих пор рассмотренными понятиями, а именно безусловная общеобязательность, может отсутствовать у них потому, что она не оказывается необходимой для достижения той цели, к которой стремятся в этих науках. В этом заключается все различие. Но мы отнюдь не можем сказать, что этим понятиям вообще не свойственна обязательность и что они по крайней мере в этом отношении принципиально отличны от понятий законов. Ведь коль скоро они выполняют ту цель, для которой они образованы, и они имеют силу. А эта цель заключается в упрощении, и в этом-то для нас все дело, так как мы не должны забывать, что мы рассматривали и безусловную обязательность понятий законов лишь как средство для упрощения многообразия. Итак, образование понятий в описательных науках вполне аналогично образованию понятий в объясняющих науках.

Конечно, остается одно различие. Обязательность этих понятий иного рода, так как она существует лишь до тех пор, пока не возникает мысль о том, что -царство» растений или животных не в самом деле образует нечто неизменное и замкнутое в себе, но, вероятно, имеет начало и конец, и во всяком случае должно быть рассматриваемо как член природы в ее целом. А раз возникает эта мысль, всякая система понятий только описательного естествознания, конечно, должна представляться произвольной и понятия утрачивают свою обязательность. Но ведь в таком случае описательные науки, как такие науки, которые имеют иные цели, чем объяснение, вообще перестают существовать, т. е. благодаря тому, что вводятся понятия законов, описание переходит в объяснение или в попытку дать таковое. Поэтому нам приходится в данном случае не касаться этого. И в противоположность объяснения описание сохраняет свою ценность всюду в тех случаях, где тот материал, который требуется описать, допускает полное упрощение своего многообразия без понятий законов, так как для такого материала описание способно выполнить нечто вполне соответствующее

ГЛАВА I. ПОЗНАНИЕ ТЕЛЕСНОГО МИРА В ПОНЯТИЯХ 153

объяснению при посредстве понятии законов, потому и нельзя уже признавать чисто произвольными те понятия, которые применяются при этом, раз только они выполняют свою задачу. Притом ведь без применения понятий законов ни в каком случае нельзя, конечно, вполне избежать произвольности, но в описательных науках произвольность все же заключается лишь в том, что научною целью признается всего лишь классификация некоторого многообразия постоянных форм, т. е. произвольность заключается только в постановке цели, а не в самом образовании понятий.

Итак, с той точки зрения, что вообще сушность естественнонаучного образования понятий должна быть понимаема из цели упрощения, существование описательных, наук во всяком случае не возражение против правильности нашей теории понятия. И их понятия, подобно всем другим понятиям, наряду с общностью и определенностью, обладают известною обязательностью, если они выполняют цель, состоящую в упрощении. Поэтому между ними и понятиями законов объясняющих наук не оказывается принципиального различия и ничто не заставляло нас рассматривать их особо.

Таким образом, в конце концов, остается всего лишь того рода описание, которое изображает результаты наблюдения и анализа единичных процессов, или, как обыкновенно говорят, ограничивается констатированием фактов. Однако, если такого рода описание производится в интересах какою-нибудь естественнонаучного исследования, оно никогда не может быть рассматриваемо как научная цель, но всегда лишь как подготовительная работа для какой-либо или объясняющей или описательной науки. А в таком случае, собственно говоря, само собою разумеется, что ее понятия разве что по степени могут отличаться от тех понятий, которые были до сих пор рассмотрены. Тем не менее, чтобы во всех отношениях впслне определить понятие естественнонаучного описания, мы намерены еще специально указать на один пункт, имеющий при этом важное значение.

Мы видели раньше, что без понятий невозможно никакое усвоение действительности нашим духом путем логического мышления. Свойственная понятию функция — упрощение воззрительного многообразия — оказывается благодаря этому существенным моментом во всяком научном мышлении. Так как всякое научное мышление есть мышление в понятиях, то оно есть нечто совершенно иное, чем всего лишь представливание (Vorstellen) действительности. Если же и в силу этого всякое описание приводит к упрощению действительности, то ведь может быть сделана попытка по мере возможности ограничить возникающее благодаря значениям слов упрощение и, в случае надобности, опять совершенно упразднить его. Это возможно благодаря тому, что, как мы равным образом уже указали, описание, благодаря определенной комбинации общих значений, пробуждает мысль о всем многообразии единичных действительных воззрений. Однако, чтобы эта цель действительно достигалась, мы должны думать при этом о

]S4 ГЕНРИХ РИККЕРТ

бесконечно большем числе воззрений, чем то, которое когда-либо возможно непосредственно описать, т. е. наша фантазия должна сперва дополнять то, что дано описанием, и некоторым образом облекать его в воззрение для того, чтобы дойти до представления о конкретной действительности. Собственно говоря, такого рода описание может только давать определенное направление фантазии и направить свободную игру наших представлений на желательную колею.

Само собой разумеется, что такого рода описание отнюдь не лишено ценности, и, быть может, иные будут склонны к тому, чтобы пользоваться выражением «описание» лишь для изображения этого рода. Однако следует уяснить себе, что в этом значении выражение описание отнюдь не может быть естественнонаучным термином. Прежде всего ведь и какое угодно точное описание все еще оставляет сравнительно большой простор для деятельности фантазии, и это должно вызвать неопределенность. А затем, благодаря этому описанию, сознается именно бесконечное многообразие воззрения, которое должно преодолеваться благодаря естественнонаучному образованию понятий. Стало быть, такого рода описание не может, даже лишь в качестве подготовительной работы, оказывать какие-либо услуги ни объясняющей, ни описательной науке. Впоследствии мы увидим, какое значение имеет оно для науки вообще. Здесь дело идет лишь о том, чтобы отделить его от естественнонаучного описания.

Естественнонаучное описание во чтобы то ни стало задается упрощением действительности. Пусть благодаря ему при наблюдении единичного отчетливо сознается многое такое, что практик всегда упускает из виду в вещах, однако его стремления никогда не могут клониться к изображению всего воззри тельного многообразия, но бесконечно многое в воззрении и при самом точном наблюдении оставляется им в стороне, как несущественное. Это само собой разумеется, когда дело идет об описании, которое должно служить подготовительной работой для объяснения. Но не иначе обстоит дело и в отношении описания, которое должно доставлять на основании наивозможно более точного наблюдения лишь материал для описательных наук. И оно всегда имеет в виду лишь доставить признаки для различных видов и родов классов растений или животных, и его целью всегда служит лишь образование общих понятий. Если мы иной раз упускаем это из виду, то это обусловливается тем обстоятельством, что в описательных науках к чисто научному интересу к формам часто присоединяется эстетический интерес, причем само воззрительное многообразие вещей доставляет наслаждение, а затем естественнонаучное описание непроизвольно переходит в уже не чисто научное изображение интенсивного многообразия.* Не следует, однако, чтобы это обстоятельство скрывало от нас их логическую структуру.

* См. относительно этого тонкие замечания Мебиуса об «эстетическом рассмотрении животных». «Когда зоолога снабжают свои книга рисунками, они... переходят за пределы тюзнаваемых и выразимых в понятия! закопав природы животных в область

ГЛАВА I. ПОЗНАНИЕ ТЕЛЕСНОГО МИРА В ПОНЯТИЯХ

155

Итак, в естествознании мы уже благодаря установлению «фактов», преобразовываем действительность. Из этого ясно, насколько бессодержательно столь излюбленное ныне утверждение, гласящее, что естествознание, вообще, имеет дело только с фактами. Логика всегда должна особенно недоверчиво относиться к такого рода лозунгам научной моды. Чем чаще они раздаются, тем менее в них в большинстве случаев смысла. Точно так же, как слово описание, в особенности слово факт нередко употребляется для того, чтобы затемнять и игнорировать проблемы, вместо того чтобы служить для выяснения научного метода. Уже в связи с обсуждением иной проблемы я попытался показать, что слово «факт», будучи рассматриваемо гносеологически, вовсе не есть что-либо столь простое, как это думают. Ведь в констатировании любого факта кроется уже гносеологическая или, если угодно, метафизическая проблема,* так как при этом дело всегда идет о суждении, а следовательно, и о «необходимости суждения», выводящей за пределы индивидуального содержания сознания. В рассматриваемой в данном случае связи факты и их описание представляются проблематическими еще в ином смысле. Ведь если под фактом разуметь единичный действительный воззрительный процесс в мире, то можно сказать, что для фактов, как они суть, вовсе нет места в понятиях естествознания. Если требовать, чтобы естественнонаучное описание фактов заключало в себе все то, что мы видим, слышим и т. д., то придется сказать, что с помощью естественнонаучных понятий мы вовсе не в состоянии описывать «факты». Нельзя думать, будто в каком-нибудь естественнонаучном исследовании оказывается возможным оперировать не с абстрактными понятиями, в с фактами, которые представляли бы собой нечто принципиально отличающееся от абстракций. Строго говоря, даже положение, гласящее, что исследование должно иметь своим начальным пунктом не абстракции, а непосредственно находимое как данное, требует ведь невозможного. Лишь известных видов абстракций можно желать избежать, но всегда уже начальным пунктом естественнонаучной работы должны служить общие понятия, хотя бы ее целью была только классификация некоего ограниченного многообразия.

К этому присоединяется еще нечто иное. Если в естествознании описание единичного должно быть рассматриваемо лишь как подготовительная работа или для объяснения, или для классификации, то уже понятие на первой стадии, т. е. непроизвольно возникшее значение слова, коль скоро он логически утилизируется имеет тенденцию объединять принадлежащее друг к другу. Итак, в своей примитивнейшей форме, как составная часть простейшего реализованного естественнонаучного суждения (ausdrucklich vollzogenen), которое только

эстетически воззри тельного индивидуального". (Math. u. naturwiss. Miith. a. d. Sitzungs-berichlen d. Konigl. preuss. Akademie d. Wiss. zu Berlin. 1895. iX. S. 458). • См.: Ricken И. Der Gegenstand dec Erkenntniss. S. 71.

156 ГЕНРИХ РИККЕРТ

констатирует какой-нибудь факт, естественнонаучное понятие не только доставляет вообще безусловно необходимую для акта суждения примитивную классификацию; но так как им подготовляется классификация, имеющая силу в вышеуказанном смысле, то почти всегда уже при образовании его оказывается необходимым иметь в виду какую-либо «теорию». А в таком случае оно наряду с реализованным актом суждения, составную часть которого оно образует уже и на этой стадии, заключает в себе, по крайней мере implicite, еще и второе суждение, на которое, конечно, вовсе не всегда обращают внимание. Можно, следовательно, сказать, что и в тех понятиях, в которых дело еще не дошло даже до выраженного предикативного разложения их содержания и которые, стало быть, даже не получили формы суждения, уже кроется тенденция (Ansatz) к суждению. А в таком случае и этим понятиям свойственна некоторого рода обязательность.

Не иначе обстоит дело в последнем анализе и но отношению к их определенности. И непроизвольно возникшие значения слов, коль скоро они логически утилизируются, должны уже обладать известной определенностью. Ведь значения слов мы называем понятиями лишь в тех случаях, если оказывается возможным их логическое применение. Но это применение не было бы возможно ни в каком случае, где неопределенность значений слов оказывалась бы безграничной.

Таким образом, мы видим, что всякое понятие естествознания уже первоначально содержит в себе все то, что ясно обнаруживается лишь в естественнонаучных понятиях законов, т. е. что естественнонаучное понятие всегда оказывается не только эмпирически общим, но и всегда имеет тенденцию по крайней мере приближаться к определенности и обязательности. А так как без понятий естественнонаучное мышление вообще невозможно, то естественнонаучное мышление никогда не бывает направлено на отображение действительности, но всегда на постижение (Erfassen) общеобязательных суждений. Думают, правда, будто понятие должно замещать голый факт, и затем ставят естествознанию задачу, состоящую в том, чтобы описывать факты, но, как мы видели, единичный факт, как таковой, вовсе не входит и в те естественнонаучные суждения, которые констатируют «факты». Напротив того, для логики естественных наук имеет силу изречение — «наиболее глубоким было понимание того, что все фактическое уже есть теория».*

Этим мы можем заключить исследование о познании телесного мира в понятиях. Мы выяснили то, что было необходимо для наших целей. Мы помним, в связи с чем мы занялись обсуждением этой проблемы. Мы намерены изучить границы естественнонаучного обра-

* Мы знаем, конечно, что Гете придавал этому изречению иной счысл. Но вовсе не случайно то обстоятельство, что ии буквально можно воспользоваться и для выражения мнения, которое Гете, впрочем в силу оснований, которые не всегда взвешивались, оспаривал.

ГЛАВА I. ПОЗНАНИЕ ТЕЛЕСНОГО МИРА В ПОНЯТИЯХ 157

зования понятий, чтобы, беря их за исходный пункт, понять сущность тех наук, на которые, по нашему мнению, логика до сих пор обращала слишком мало внимания, т. е. мы стараемся преодолеть односторонность естественнонаучной логики. Но, так как логика лишь в редких случаях сознает свою односторонность, мы не могли без дальних околичностей извлечь из нее общепризнанные положения даже для естественнонаучного понятия и поэтому нам пришлось прежде всего выяснить сущность самого естественнонаучного понятия. И в этом лишь подготовительном исследовании мы не побоялись обстоятельного рассмотрения частностей и подробного изложения, так как чем основательнее мы понимаем сущность естественнонаучного образования понятий, тем легче мы будем в состоянии установить его границы.

Можно было бы непосредственно перейти к констатированию его границ. Ведь мы уже не раз намечали тот пункт, о котором здесь идет дело. Мы были в состоянии показать, что естествознание всюду, имеет ли оно в виду объяснение или описание вещей, занимается общим и что эта тенденция господствует во всем его образовании понятий. Коль скоро предметом, на который направляется научный интерес, становится единичное, как таковое, — с этими понятиями нельзя далеко уйти. Уже в своей примитивнейшей форме естественнонаучное понятие совершенно не подходит к единичным вещам в их воззрительной действительности и, чем более совершенную форму оно принимает, тем более оно удаляется от них, чтобы охватывать все более и более общее. Подлинную его задачу составляет не описание единичного, не объяснение, исходящее из целого. Однако прежде чем приступить к дальнейшему развитию этой мысли, мы должны ответить еще на один иной вопрос.

ГЛАВА II ПРИРОДА И ДУХ

«Naiurae leges et regulae suni ubique et semper eaedem, aique adeo una eadem que etiam debet esse ratio rerum qualium-cumque naturam intelligendi».*

Spinoza

До сих пор при выяснении сущности естественнонаучного образования понятий мы намеренно ограничивались их значением для познания телесных вещей и процессов, т. е., соответственно изложенному во Введении плану, мы усвоили ту терминологию, согласно которой под природой надлежит разуметь лишь физический мир. Рассмотренный метод понимания сперва был выработан при научном трактовании тел и поэтому его можно было легче и проще всего понять, на первых порах, имея в виду при его логическом выяснении лишь это последнее. После того как это сделано, мы должны расширить наше рассмотрение. Так как мы изучаем границы естественнонаучного образования понятий, т. е. желаем установить, при какого рода научной работе оно не может быть применяемо, то наша задача будет состоять в том, чтобы исследоаать, представляют ли те предметы, с которыми имеют дело другие эмпирические науки, такие особенности, которые исключают применение естественнонаучного образования понятий и поэтому требуют иной логической формы научного изложения. Тогда благодаря этому можно будет разрешить вопрос о том, имеются ли вообще в доступном эмпирическим наукам материале предметные различия такого рода, что их следует полагать в основу логического разделения наук.

Мы не касаемся здесь вопроса о том, с каким правом можно утверждать, что эмпирической науке даны еще и другие предметы, чем тела. Мы упомянули уже, что взгляд, не желающий признавать никакого иного бытия, кроме телесного, имеет всего лишь немногих серьезных сторонников и полемика с материализмом во всяком случае не входит в наши намерения. Мы тем более можем не вести здесь этой

* Законы и правила природы всюду и всеци одни и те же. и столь же единообразен должен быть и способ понимания природы каких бы то ни было вещен.

ГЛАВА П. ПРИРОДА И ДУХ 159

полемики, что и материалисту его метафизические убеждения не могут помешать одобрить наши дальнейшие исследования. Ведь те проблемы, которые рассматриваются в этой главе, для него вообще не существуют, так как в том случае, если, как он полагает, для науки вообще не существует никакого иного материала, кроме тел, то заранее ясно, что границы естественнонаучного образования понятий состоят не в природе каких-либо особых предметов исследования и что наиболее общий принцип для подразделения наук не может вытекать из какого-нибудь предметного различия научного материала. А только это мы ведь и намерены доказать в этой главе. Итак, материалист может пропустить эти рассуждения и непосредственно перейти к третьей главе.

Каков же иной материал эмпирической науки, о котором у нас еще должна идти речь? Если вообще что-либо, кроме телесного мира, признается существующим, то это то, что принято называть душевным или духовным бытием. На первых порах, как это зачастую делают, мы намерены употреблять выражения: душа и дух, а равным образом и выражения душевный и духовный, как равнозначные. Правда, слова дух и духовный могут употребляться и в таком смысле, который вовсе не совпадает со смыслом слов «душа» и «душевный», и эти два понятия могут даже прямо-таки противополагаться друг другу. Однако, на первых порах мы оставляем это в стороне и далее мы предполагаем, что двучленным делением на телесные и на духовные, или на физические и психические процессы должна исчерпываться та область, которая доступна эмпирическим наукам и поэтому, как духовное, характеризуется все то, что не есть тело. Итак, наш вопрос может состоять лишь в том, допустимо ли и если да, то до какой степени допустимо при исследовании духовной жизни того же рода образование понятий, как при исследовании тел, т. е. та предметная противоположность, логическим значением которой мы займемся, — противоположность природы и духа.

Мы должны обратить внимание на эту противоположность еще и потому, что ведь мы намереваемся установить границы естественнонаучного образования понятий с целью уразуметь сущность исторических наук. Однако большинство исторических дисциплин, по крайней мере преимушественно, имеет дело с психическими процессами и, если вообще признается принципиальное различие между естествознанием и историей, то как на основание для необходимости особливого исторического метода указывают большей частью на то обстоятельство, что история принадлежит к наукам о духе. Правильный ли это путь для уразумения логической структуры исторических наук? Конечно, этот вопрос может быть разрещен лишь тогда, когда нам известно, в каком отношении находится естественнонаучное образование понятий к духовной жизни вообще.

Таким образом, преднамечается, стало быть, ход нашего дальнейшего исследования. Полагает ли духовное бытие предел естествозна-

160

ГЕНРИХ РИККЕРТ

нию? Это тот вопрос, о котором идет дело.* Наиболее обширную по своему содержанию науку о духовном называют вообще психологией. Поэтому мы должны обратить внимание на психологическое образование понятий.

Правда, мнение, согласно которому психология может и должна быть разрабатываема сообразно естественнонаучному методу, весьма распространенно в настоящее время. Однако наряду с этим именно в новейшее время нет недостатка в решительных возражениях против этого взгляда, и особенно полемизировали против естественнонаучного трактования душевной жизни, исходя из той точки зрения, что психология должна служить основной для наук о духе.** В самом ли деле эти соображения применимы к душевной жизни или же наоборот, быть может, логические особенности несомненно существующие в исторических науках, неосновательно сводятся на то обстоятельство, что эти науки имеют дело с духовными процессами? Чтобы выяснить, как следует отнестись к этому вопросу, мы должны настолько изучить предметные особенности духовной жизни, насколько это необходимо для того, чтобы видеть, в каком отношении с логических точек зрения ее можно противоположить телесному миру. Итак, мы прежде всего делаем попытку определить понятия о физическом и о психическом в их отношении друг к другу, имея при этом в виду выяснение вопроса о том, представлять ли уже материал психологии, как таковой, имеющее важное значение для противоположности методов отличия от материала естественных наук.

Разрешив этот вопрос в отрицательном смысле, мы можем перейти к исследованию о познании в понятиях душевной жизни и, в конце концов, на основании этих исследований мы должны выяснить вопрос о том, возможно ли вообще и если да, то в каком смысле с логических точек зрения противополагать науку о духе естествознанию. Лишь показав, что предметное различие между природой и духом непригодно для всеобъемлющего логического разделения эмпирических наук, мы сможем заняться в третьей главе той логической противоположностью, в которой находятся друг к другу природа и история. Итак, существенная задача этой второй главы сводится к тому только, чтобы показать, где «не» лежат границы естественнонаучного образования понятий. Исследования же относительно этого оказываются тем более необходимыми, чем более распространен тот взгляд, согласно которо-

• Уже в Введении мы подчеркнули, что наш вопрос не имеет ничего общего с «проблемой», заключающейся в том. каким образом из движения атомов может возникнуть ощущение, но что мы говорим о -границах» естествознания в совершении ином смысле.

** См. в особенности: Dilihey W. Ideen iiber eine beschreibende und zergliedemde Psych о log ie (Sitzungsberichie der konigl. pniss. Akademie der Wiss. 1894. S. 139 ff.). Далее Wundl W, Logik. 2.Aufl. Bd 11. Method enlehrc, iweite Abtheilung: Logik der Geisieswissen-schafien; и Philosophic Sludien. Bd XII, Ueber die Definition der Psychologic.1

'Примечание переводчика. С наибольшей последовательностью проводит эту точку зрения Липлс, см. с. 7—20 его речи "Психология, наука и жизнь*.

ГЛАВА II. ПРИРОДА И ДУХ Ш_

му противоположность между природой и духом должна иметь принципиальное значение и для наукоучения.

Физическое и психическое

Когда в начале первой главы дело шло о том, чтобы определить материал естественных наук, мы могли ограничиться указанием на тот факт, что всякому знаком телесный мир, как простирающаяся в пространстве и во времени действительность воззрительных вещей и процессов. Когда дело идет об определении понятия душевной жизни в противоположность телесному миру, такое указание на факт оказывается недостаточным. Вообще нельзя без дальних околичностей вполне однозначно указать, в чем состоит материал психологии. Судя по буквальному смыслу слова, эта наука трактует о душе, но о душах нынешняя психология, поскольку она есть эмпирическая наука, не знает ничего, так как души никогда не бывают даны в опыте подобно тому, как даны в опыте тела. Ей ведомы, напротив того, лишь так называемые «психическиев или «душевные» процессы и, как ни употребительны стали эти выражения, мы все-таки должны уяснить себе, что, раз душа есть нечто неизвестное, то и производные от нее слова душевный или психический, равным образом, не могут быть чем-либо иным, как только названиями, которыми ни в каком случае не определяется содержание понятия подводимых под них процессов.*

Правда, если пристрастие к каким-либо теориям, не внесло полной путаницы в наше суждение, мы точно знаем, что когда кто-либо говорит о некоем «суждении» или о некой «боли», он имеет при этом в виду нечто такое, что не есть тело. Далее мы не сомневаемся и в том, что существует множество процессов, которые, равно как и некое суждение или некая боль, недвусмысленным образом отличаются от всякого телесного процесса и в то же время в противоположность телам имеют нечто общее. Однако мнения весьма расходятся относительно того, в чем состоит это общее в содержании различных психических процессов и в чем заключается его противоположность тому, что оказывается общим всему телесному бытию, и во всяком случае отнюдь не имеется такого вполне однозначного и общепризнанного определения понятия о психическом, которое мы могли бы положить в основу исследования об образовании понятий психологии.

И мы в данном случае не имеем в виду дать такое определение понятия, но, по вышеприведенным основаниям, мы должны по крайней

* См.: Avenariuf R. Bemerkungen гит Begriff des Gegenstandes der Psychologic. (Первая статья). Vieiteljatiisschrifl f. wiss. Philos. Bd XVII. S. 141: «Поэтому выражение „психическнй'чисто условно; само по себе оно ничего не значит по элиминации души».

11 Г. Риккерт

162

ГЕНРИХ РИККЕРТ

мере настолько разобраться в вопросе о том, что такое собственно душевная жизнь, настолько это необходимо для того, чтобы доказать, что неосновательно утверждали, будто между физическими и психическими процессами существуют известные различия, которые делают невозможным общий метод научного трактования, в особенности же естественнонаучную психологию.

В сушности мы можем ограничиться при этом доказательстве выяснением одного, имеющего решающее значение пункта. Ведь признание невозможности естественнонаучной психологии нередко опирается на утверждение, гласящее, что психическое бытие более непосредственно дано познающему субъекту, чем телесный мир, и притом этот взгляд отстаивается именно в тех случаях где противоположностью между природой и духом руководится при логическом разделении наук и при установлении особенностей их методов. Например, Дильтей говорит, что в естественных науках «факты даны нам извне, при посредстве чувств, как феномены и порознь», тогда как в науках о духе они выступают «изнутри, как реальности и как живая связь originaliter».* Подобный же характер имеют и мысли Вундта. Он ставит естествознанию задачу, состоящую в том, чтобы оно исследовало «объекты», причем оно должно отвлекаться от «субъекта», и полагает, что вследствие этого «ему свойственно познание опосредованное... и оно имеет дело с отвлеченно мыслимым в понятиях». Напротив того, психология вновь объявляет недействительным это отвлечение, «чтобы исследовать опыт в его непосредственной действительности». Итак, ей «в противоположность способу познания естествознания свойственен непосредственный и... воззрительный».**

Не требуется никаких объяснений относительно того, почему для нас имеют в данном случае значение именно этот взгляд и подобные ему. Если бы они были правильны, то мы, конечно, должны были бы допустить принципиальное различие между естествознанием и психологией, так как ведь мы сделали попытку подробно показать, что способ познания, который можно охарактеризовать, как непосредственный и воззрительный, в самом деле неприменим для естественных наук о телесном мире. Итак, нам приходится поставить вопрос о том, верно ли, что психология должна познавать душевную жизнь всегда непосредственно и воззрительно?

Мы отнюдь не отрицаем, что в основе тех рассуждений, о критической оценке которых в данном случае идет речь, лежит правильная мысль в том отношении, что различением между способом познания при посредстве отвлеченных понятий и воззрительным способом познания, конечно, намечается очень важная логическая противополож-

* Ideen uber einc beschreibende und zcrgliedemde Psychologic, a. a. O. S. 1313. Подобные же мысли- провозятся во всей статье.

** Си.: Wundi. Ueber die Definition der Psyctwlogie, a. a. O. S. 11 f. Си. также: Вундт В. Очерк психологии . § 1, За.

ГЛАВА Ц ПРИРОДА И ДУХ 163

ность научных методов, на которую до сих пор слишком мало обращали внимания, но мы вовсе не думаем, чтобы эта мысль при последовательном ее проведении была способна вызвать противоположение именно психологии естествознанию. Далее мы вполне разделяем и тот взгляд, согласно которому разрабатываемая по естественнонаучному методу психология не была бы в состоянии дать нам то, чего мы должны требовать от такой науки, которая должна служить основой для исторических дисциплин, и мы намерены даже впоследствии показать, почему естественнонаучная психология совершенно не в состоянии справиться с этой задачей, которую считают необходимым ставить ей. Но, нам кажется, это вовсе еще не доказывает, что и вообще не должно существовать никакой естественной науки о душевной жизни, в особенности же, это вовсе еще не доказывает, что душевная жизнь, как таковая, не допускает естественнонаучного образования понятий. Напротив того, надлежит строго отделять друг от друга вопрос о методе психологии и вопрос о значении этой науки для закладки фундамента для наук о духе. Мы должны прежде всего рассмотреть образование понятий психологии, на первых порах совершенно не касаясь вопроса о том, что это наука в состоянии выполнить для так называемых наук о духе. Лишь таким образом можно составить себе о ней беспристрастное суждение, и мы имеем тем более побуждений к такому разграничению проблем, что мы намерены отнестись скептически именно к почти всеми разделяемому и, по-видимому, принимаемому за само собой разумеющееся предположению, согласно которому психология должна служить основой для исторических наук.

В самом ли деле психическое бытие отличается от телесного мира таким образом, чтобы это различие имело значение для логики? В особенности же: верно ли то, что психическое бытие дано более непосредственно, чем телесный мир? Можно сделать попытку обосновать правильность этого утверждения, заявляя, что, тогда как материал естественных наук состоит лишь из мира объектов, которые поступают к субъекту, как нечто чуждое, психология, в противоположность этому, имеет дело с самим непосредственно известным объектом.

Во всяком случае это противоположение субъекта и объекта не непосредственно ложно, так как душа или совокупность психических процессов, конечно, может быть в противоположность телесным объектам названа субъектом. Однако, как бы правильно оно ни было, оно в то же время с логических точек зрения не имеет никакого значения, коль скоро нельзя совершенно точно указать, в каком смысле имеют в виду употреблять в этой связи слова субъект и объект. Ведь оба эти термина весьма многозначны и вовсе не каждое из их значений могло бы служить опорой для обоснования методологического различия. И мы думаем даже, что те взгляды, против которых мы здесь возражаем, в сущности основаны на некоторой неясности относительно понятий о субъекте и объекте и об их взаимном отношении. Поэтому, чтобы выяснить логическое значение указанного различия, мы намерены

164

ГЕНРИХ РИККЕРТ

несколько обстоятельнее рассмотреть различные значения слов субъект и объект.

При этом нам придется привести и некоторые гносеологические соображения.* Может показаться странным, что исследования этого рода необходимы в данном случае, где дело идет лишь об установлении материала эмпирической науки. В предшествующей главе мы отклонили всякое гносеологическое истолкование бытия телесного мира и для того, чтобы сделать наши исследования нанвозможно более простыми, до сих пор продолжали избегать таких истолкований. Пожалуй, уже из того обстоятельства, что это не оказывается возможным в связи с обсуждением в данном случае занимающего нас вопроса, захотят вывести принципиальное различие между естествознанием и психологией.

Однако при этом следует прежде всего принять в соображение то обстоятельство, что психология лишь сравнительно недавно начала отделяться от философии и что поэтому нельзя удивляться, если философские и в особенности гносеологические элементы еще играют в ней более значительную роль, чем в науках о телесном мире, для которых этот процесс обособления от философии большей частью уже давно совершился. Здесь гносеологические соображения должны казаться тем менее рискованными, что главной целью их должно служить устранение некоторых служащих помехой метафизических утверждений и остатков устарелых философских рассуждений. Собственно говоря, мы нуждаемся в гносеологических соображениях лишь для того, чтобы, имея в виду логические интересы, установить те отношения, в которых находятся друг к другу понятия о физическом и психическом.

Далее мы должны поставить на вид, что принципиального различия по отношению к необходимости гносеологических исследований между психологией, с одной стороны, и естественными науками, с другой стороны, вообще не существует. И в естественных науках мы находим такие области, в которых недостаток в гносеологических понятиях не только вызывает развитие довольно безвредной здесь метафизики материализма, но, равным образом как в психологии, может приводить к совершенно сбивающим с толку и служащим помехой метафизическим утверждениям. Это бывает в особенности в тех случаях, когда дело идет о последних и конечных вопросах, касающихся телесного мира. Так, например, в «энергетике» Оствальда мы встретим мысль о том, что мы ничего не знаем о материальных вещах, но всегда лишь «чувствуем» энергию. Это мнение может

* Довольно затруднительно установить резкое ратичие «ежду «логическим», в более тесном смысле, и «.гносеологическим». Здесь лостаточно поставить на вид. что гносеологическими должны называться все те ряды мыслей наукоучения, которые, выходя за пределы учения о методах, приводят к таким проблемам, для обозначения которых употребительно выражение «метафизические», причем, однако, эти проблемы трактуются лишь с точки зрения наукоучения.

ГЛАВА 11. ПРИРОДА И ДУХ 165

возникать лишь там, где отсутствуют гносеологические понятия и притом, в сущности, дело идет о тех же самых понятиях, исследованием значения которых мы и намерены заняться здесь, а именно о понятиях субъекта и объекта. Итак, если даже в науках о телесном мире иногда нельзя обойтись без гносеологических соображений, то нельзя, конечно, удивляться тому, что мы не можем обойтись без них в исследованиях об отношении психического к физическому.

Наконец — и это важнее всего — оказывается, что и понятие телесного мира является само собой разумеющимся и однозначным лишь до тех пор, пока не обращают внимания на его отношение к понятию душевной жизни, но, напротив того, коль скоро это происходит, телесное бытие нередко наделяется такими свойствами, которые совершенно неведомы эмпирической науке. Далее нам придется стараться как охранять понятие телесного мира от ошибочных истолкований, так и оберегать от таковых понятие душевной жизни, причем первая задача окажется даже более трудной. Итак, мы видим, что между естествознанием и психологией отнюдь не оказывается существенного различия, поскольку дело идет об их отношении к теории познания. То обстоятельство, что в первой главе мы были в состоянии обойтись без гносеологических соображений, обусловливалось лишь тем, что нам вовсе не приходилось иметь в виду отношение телесного мира к душевной жизни.

Теперь мы приступаем к выяснению различных значений понятий субъекта и объекта и обращаем при этом внимание прежде всего на три пары понятий, смещение которых друг с другом во многих случаях становилось источником многочисленных заблуждений.* Ведь субъектом называется, во-первых, одушевленное тело в противоположность пространственно окружающему его внешнему миру. Далее, слово субъект может означать «душу» в противоположность телу, к которому она приурочена, и, наконец, в-третьих, субъектом называют и сознание, причем ему должны противополагаться те объекты, у которых нет сознания. Какое из этих трех понятий о субъекте можно приравнять к материалу эмпирической психологии, т. е. к «психическим» процессам?

Собственно говоря, само собой разумеется, что одушевленное тело не может быть тем субъектом, который состааляет предмет психоло-

* Троякую противоположность между субъектом и объектом, лежащую в основе дальнейшей аргументации, я пытался выяснить уже в моей книжке «der Gegensland der Erkenntniss». но нижеследующее изложение отнюдь не состоит в повторении прежних рассуждений. Там ведь дело шло о разграничении различны* понятий о субъекте и об объекте по отношению к проблеме философской трансцендентности. Здесь исследование производится с других точек зрения и при нем имеется в виду определение понятия предмета эмпирической психологии, а потому на первый план здесь должны быть выдвигаемы такие пункты, которые тогда могли отступить на задний план. Однако а существенном оба эти отличающиеся друг от друга изложения приводят, конечно, к одному и тому же результату.

166

ГЕНРИХ РИККЕРТ

гаи, и установление этого понятия субъекта не может представлять никаких затруднений. Тем не менее мы должны коснуться в нескольких словах и той противоположности, в которой одушевленное тело находится по отношению к пространственно окружающему его внешнему миру, так как и она играет довольно существенную роль в определениях понятия о психическом. Ведь не всегда отдают себе отчет в том, что в эмпирической науке слово душа может быть употребляемо лишь в качестве названия, собирающего воедино непосредственно данные психические процессы. Напротив того, душа нередко мыслится как некая вещь, подобно телу занимающая определенное место в пространстве, и притом предполагается, что она находится внутри тел, которые считаются одушевленными. Тогда, в противоположность пространственной душе, окружающие одушевленное тело вещи можно называть внешним миром и к нему причислять, конечно, и чужие одушевленные тела. А так как, далее, с местной точки зрения чужих душ, и собственное тело, равным образом, должно быть рассматриваемо как внешний мир, то название внешний мир в конце концов переносится на «все» тела. При этом предположении только души в противоположность внешнему миру остаются миром внутренним и, таким образом, имеет смысл характеризовать душевную жизнь как внутренний мир.

Но мы давно уже перестали вообще говорить о душе в эмпирической психологии и этим, конечно, implicite, исключается возможность пространственно приурочивать психическое к определенному месту внутри какого-либо тела. Поэтому нам не приходится считаться со всеми теми предположениями, которые отождествляли противоположность тела и души с противоположностью внешнего и внутреннего мира, и один только придавали этому отождествлению понятный смысл. Тем не менее мы удержали словесные обозначения. Тела все еще называются «внешним миром» и душевная жизнь все еще называется «внутреннею жизнью», как будто бы дело шло здесь о противоположности между некоторой частью пространства и другими окружающими ее частями пространства.

В языке обыденной жизни встречается множество выражений, объяснимых приравниванием душевных процессов внутреннему миру. В особенности же и то различие по ценности, которое мы привыкли устанавливать между душевным и материальным бытием, переносилось на внутренность и внешность вещей. Мы придаем мало значения тому, что «внешне» и «поверхностно», и то, что должно быть «основательным», должно «глубоко» проникать во «внутренность» вещей. Само собой разумеется, никакому рассудительному человеку не придет в голову порицать употребление таких образных выражений. Немного осталось бы от нашего языка, если бы мы пожелали изгнать из него все те выражения, которые, коренясь в непосредственном воззрении на пространственные отношения, позднее употребляются и в тех случаях, гае нельзя уже иметь в виду ничего пространственного. Но

ГЛАВА II. ПРИРОДА И ДУХ 167

дело принимает совершенно иной оборот, коль скоро речь идет об употреблении таких слов в научной терминологии, и тогда, как в нашем случае, выражения, которым придается лишь образное значение, именно благодаря их побочному смыслу, оказывают столь значительное влияние на научные теории, что возникают взгляды, согласно которым, существует, мол, не только телесный мир вне нас и душевная жизнь внутри нас, но, кроме того, существуют еще и два совершенно различных «чувства» для того, чтобы что-либо узнавать об этих двух мирах. Утверждают, что благодаря «внешнему чувству» мы знаем что-то о телах, а благодаря «внутреннему чувству» — о душевной жизни. И, в конце концов, мы встречаемся в книгах по психологии даже с выражениями внутренний и внешний опыт для обозначения различия между физическим и психическим при изложении важных и имеющих решающее значение мыслей. Благодаря этому терминология получает такое значение, которого за ней ни в каком случае нельзя признать. Существует опасность забыть, что при употреблении этих слов дело может идти лишь о пользовании образным выражением.

В противоположность этому мы самым решительным образом должны придерживаться того взгляда, согласно которому выражения внутренний мир и внешний мир имеют определенный и подлинный смысл лишь в том случае, если они относятся к двум различным частям пространственного мира. Но этого значения нельзя иметь в виду, а напротив того, его именно надлежит тщательно избегать, коль скоро словом внутренний мир обозначается душевная жизнь в противоположность телесному миру. Разве не лучше всего было бы, следовательно, вообще не употреблять этого термина в психологических исследованиях и в то же время благодаря этому отказаться от различения тех двух различных чувств и родов опыта, о которых ничего не знает ни один человек, без предвзятых суждений старающийся констатировать свои переживания? В таком случае, быть может, перестали бы также думать, что содержится что-то многозначительное в насмешкак над психологом, вызываемых тем обстоятельством, что для того, чтобы иметь возможность исследовать свою душевную жизнь, ему приходится устремлять свой взор во «внутрь».

В философии уже имеется чересчур много таких терминов, которые можно понимать лишь в переносном смысле, и поэтому нам не следовало бы бояться искоренять те из них, без которых мы без затруднений можем обойтись, хотя бы даже они и настолько укоренились, как укоренились выражения внутренняя жизни и внешний мир. По крайней мере мы должны употреблять их с большою осторожностью. Тот, кто когда-либо занимался проблемой философской трансцендентности, знает, какая путаница вызвана тут употребляемым в переносном смысле словом «внешний мир» и вопросом о «реальности внешнего мира». Ведь не только существование телесного мира для иных еще представляет собой серьезную научную проблему, но и стало настолько обычным делом отождествлять вопрос о существовании

168

ГЕНРИХ РИККЕРТ

трансцендентных вещей с этой проблемой, что и поныне еще всякий, считающий необходимым отвергать существование трансцендентных вещей, заподозривается в том, что он в здравом уме, сомневается в существовании окружающего его пространственного внешнего мира, т. е. телесного мира.

Почти настолько же значительны те вредные последствия, которые могут возникать для психологических исследований благодаря понятию внутреннего мира. Конечно, имеет смысл приводить душевную жизнь в особенно тесную связь с теми телесными процессами, которые совершаются под кожей человека в его внутренних органах, но и при этом предположении психическое представляется разве что «зависящим» от внутреннего и нн в каком случае оно не есть само это внутреннее. Итак будем держаться того взгляда, что внутреннее человека -— это его мозг, его нервы, его мускулы, его внутренности, но не его душевная жизнь, и уясним себе, что то противоположение субъекта и объекта, при котором имеется в виду одушевленное тело и пространственно окружающий его внешний мир, не должно иметь никакого значения для различения психической жизни от физической. Оно может играть роль только в физиологической психологии или в психофизике. Поэтому мы намерены называть субъект в этом смысле психофизическим субъектом, чтобы отличать его от психологического субъекта.

Во всяком случае, если психология и естествознание должны быть отделяемы друг от друга в силу того, что тела даны нам извне, а психические процессы, напротив того, изнутри, нам вовсе нет надобности признавать, что на основании этого различения может быть допускаема какая-либо противоположность между методами этих наук. Напротив того, утверждение, что, мол, психология и науки о духе имеют дело с внутреннею жизнью, естественные же науки, напротив того, с внешним миром, не имеет ровно никакого логического значения.*

Однако в большинстве случаев утверждая это, имеют в виду только то, что, мол, психическое дано нам более непосредственно, чем физическое и, конечно, вопрос о законности этого различения еще не решается тем, что отвергается противоположность внутреннего и внешнего мира. Напротив того, чтобы добраться до более глубокого смысла того различения, о котором здесь должна идти речь, мы должны теперь перейти к третьему из вышеупомянутых понятий о су&ьекте к его отношению к материалу психологии, а именно, к понятию о субъекте, как сознании. И это понятие о су&ьекте надлежит тщательно отграничить от понятия о душевной жизни, к которому оно нередко

• И относительно понятия о «внутреннем» как предмете психологин можно найти дельные замечания у Авенариуса (А. а. О. S. ISO ff). Вообще его учение о необходимом «удалении иктр-зекчии" заключает в себе весьма ценные элементы. Только мне кажется совершенно необоснованным утверждение, будто с ннтроекиией должна быть устранена н противоположность субъекта и объекта вообще.