Часть 6.

ГЛАВА П. ПРИРОДА И ДУХ 169

совершенно приравнивается. При этом нам предстоит преодолеть несколько более значительные трудности, чем при отграничении психологического субъекта от психофизического.

Обыкновенно говорят, что одушевленные существа обладают сознанием или сознательны в противоположность бессознательным и поэтому неодушевленным телам. И возникновение душевной жизни рассматривается как тождественное с возникновением сознания. Если же, напротив того, какое-либо существо бессознательно, то оно и не ошущает, не хочет, не чувствует, т. е. уже не оказывается налицо никакой душевной жизни. Во сне сознание покидает человека, тогда спит и душа и, раз в момент смерти сознание навсегда исчезло, не возвращается уже никогда и душевная жизнь. Из всех этих положений явственно обнаруживается, что приравнивание друг к другу сознания и души совершенно соответствует словоупотреблению, и поэтому не приходится удивляться, если душевная жизнь нередко прямо-таки определяется как процесс в сознании (Bewusstseinsvorgang).* И мы намерены на первых порах допустить правильность этого определения и посмотреть, что вытекает из него для нашей проблемы.

Ни в каком случае нельзя отрицать, что слово сознание в одном отношении более пригодно для определения понятия о психическом, чем выражение внутренняя жизнь. Ведь, тогда как это последнее, раз оно не применяется в какой-либо части пространства, не имеет уже никакого подлинного значения, во всяком случае будет совершенно понятно и недвусмысленно, если мы охарактеризуем что-либо, как процесс в сознании. Мы не в состоянии, правда, точнее объяснить, что мы имеем в виду, употребляя слово сознание, но тем не менее мы уверены, что всякий настолько же понимает нас. как в том случае, если мы называем что-либо телом, и именно это обстоятельство, по-видимому, делает выражение сознания пригодным для целей психологии.

Однако при этом мы не должны упускать из виду, что это определение понятия имеет последствия, сказывающиеся далеко за пределами психологии. Слово сознание в некоторых отношениях менее безвредно, чем слово телесный мир. Ведь понятность его значения доходит до того, что мы не способны уже понимать, если нам говорят, что существует нечто такое, что не есть процесс в сознании (Bewusstsein-svorgang). По крайней мере в опыте мы не знаем никакого бытия, которое мы могли бы противоположить процессам в сознании, но мы находим, что все то, что мы испытываем или переживаем, состоит из процессов сознания. Поэтому и телесный мир, как он дан нам, не может быть ничем иным, как процессом в сознании. Но из этого следует, что, если мы определяем психические процессы, как процессы в сознании, мы должны также сказать, что весь непосредственно

•Примечание переводчика. Обыкновенно это выражение переводит явление сознания, но г данном случае такая передача была бы нецелесообразна, так как ниже идет речь об отношении между «Bewusstseinvorgange» и «Erscheinungen».

170

ГЕНРИХ РИККЕРТ

данный нам и известный из опыта телесный мир, равным образом, обнимается понятием о психическом.

А раз мы допустили это, определение понятия тотчас побуждает нас сделать и еще один шаг дальше. Так как никто не может серьезно думать, что между телесным и душевным бытием вообще не существует никакого различия, т. е. полагать, что телесный мир есть не что иное, как психический процесс, то неизбежным представляется допущение, согласно которому телесный мир есть нечто большее, чем то, что непосредственно дано нам в опыте, как воззрительный мир пространственных вещей и процессов, и нам приходится даже утверждать, что тела на самом деле суть вовсе не то, что мы знаем о них. То что дано в опыте, скорее, есть лишь их отображение в душевной жизни или их «явление». Затем из этого тотчас вытекает тот взгляд на принципиальное различие между материалом психологии и материалом естественных наук, который мы намерены здесь рассмотреть и опровергнуть Если всякое непосредственно данное бытие есть процесс в сознании и всякий процесс в сознании есть нечто психическое, то лишь душевная жизнь может быть дана нам непосредственно, телесный же мир, напротив того, может быть дан нам лишь опосредованно.

Итак, приравнивание психического бытия к процессам в сознании привело нас к принципиальному различению между душевною жизнью и телесным миром, которое лежит в гносеологической области и, коль скоро мы проследим эту мысль далее, то именно с гносеологических точек зрения только что формулированное следствие кажется неизбежным. Ни какай теория познания не обходится вполне без положения, гласящего, что всякий непосредственно данный объект, стало быть и телесный мир, поскольку мы имели с ним дело в опыте, необходимо мыслить в отношении к некоему субъекту, и против этого положения вряд ли можно что-либо возразить. Но, раз этот субъект, как это делают обыкновенно, приравнивается к сознанию, то из этого следует также, что данные тела существуют лишь для сознания или как процессы «в» сознании (als Vorgange im Bewusstsein), а если затем это сознание рассматривается, как тождественное с душевной жизнью, то нельзя избежать и утверждения, гласящего, что, в том случае, если телесный мир не оказывается психическим процессом, что нелепо, — он существует для нас лишь как феномен. В таком случае одна только душевная жизнь дана нам как процесс в сознании и непосредственно в своей реальности.

Быть может, еще яснее представится необходимость признавать душевную жизнь реальностью, тела же, напротив того, лишь феноменами, коль скоро отождествление субъекта, сознания и души формулируется таким образом, что телесный мир дан лишь в моем сознании или что я оказываюсь тем субъектом, к которому он должен быть относим. Ведь если «мое сознание» требуется для всего опыта, то весь опыт становится не только психическим, но и зависящим от меня. Если бы я желал в таком случае рассматривать бытие телесного мира не как

ГЛАВА П. ПРИРОДА И ДУХ 171

нечто такое, что лишь «является» мне, и истинная реальность чего скрыта от меня, то ведь благодаря этому мне пришлось бы не только отрицать самостоятельное существование телесного мира, но тогда вообще не могло бы существовать ничего кроме моей душевной жизни. Известно, какую роль и фал и подобные соображения в теории познания. Кто, принимая эти предположения, не хочет признавать никакого иного бытия, кроме того, которое непосредственно дано в опыте, тот должен прийти к тому, что окончательным рещением вопроса оказывается солипсизм, а кто не отважится на такую нелепость, тот все же скорее признает лишь феноменальное существование телесного мира.* Итак, не оказывается ли по некоторым соображениям основательным принципиальное различение физического и психического бытия по отношению к реальности и феноменальности?

В самом деле, отмеченные следствия неизбежны, как признано то предположение, на котором они основываются. Но правильно ли это предположение? Может ли тот субъект, который необходимо требуется для всего непосредственно данного бытия и который можно, конечно, охарактеризовать, как сознание, быть приравниваем к тому субъекту и к тому сознанию, которое образует материал эмпирической психологии? Мы полагаем, что на этот вопрос следует дать безусловно отрицательный ответ. Можно показать, что здесь играет роль еще третье понятие субъекта, которое есть не что иное, как продукт гносеологического размышления и которое имеет не более общего с предметом психологии, чем с материалом наук о телах. Поэтому мы намерены назвать это всеобъемлющее сознание, чтобы отличить его от обоих других субъектов гносеологическим** субъектом и постараться установить в особенности его отношение к психологическому субъекту. При этом нам придется коснуться проблемы, которая вызвала много рассуждений и трудна, но мы займемся ею не более, чем это необходимо для нашей цели. Быть может, для достижения нашей цели проще всего будет еще раз вернуться к понятию о психофизическом субъекте и к его отношению к психическому субъекту и показать, что между психологическим субъектом и гносеологическим субъектом до некоторой степени существует отношение, вполне аналогичное тому, которое существует между обоими рассмотренными выше.

С этой целью будем рассматривать субъект совершенно вообще, как активное начало (das Aktive), которое что-либо делает, объект же, напротив того, как пассивное начало (das Passive), с которым что-либо делается. Это значение может быть признано общим всем трем парам понятий. Как активный мы можем рассматривать, во-первых, психофизический субъект, поскольку он что-либо производит с пространственно окружающим его пассивным внешним миром. Однако

* Примечание переводчика. Выяснению этого вопроса поевяшена статья Шуппе "SolipsismuS" в Zeitschrift fiii immanenle Philosopbe. Ш, 3. •* См. примеч. на с. 164.

)72

ГЕНРИХ РИККЕРТ

активной ложет представляться и одна душа в противоположность как ее телу, которое мыслится пассивным, так и всему телесному миру.

Однако, это не единственно возможные точки зрения. Мы можем не только иной раз признавать активным все наше тело вместе с душой, иной раз. напротив того, признавать активной только нашу душу, но, кроме того, мы можем образовывать еще различные пары понятий, занимающие промежуточное положение между этими двумя крайностями. Во-первых, я могу мыслить как нечто пассивное, лишь как часть моего тела, еще приписывая при этом другой части тела, вместе с душой, активность. Далее я могу все более и более уменьшать ту часть тела, которую я причисляю к субъекту и, таким образом, мало-помалу дойти до того, что в конце концов все телесное стало объектом и в качестве субъекта осталось лишь психическое. Иными словами, от одного субъекта к другому можно найти переход при посредстве множества различных пар понятий о субъекте и объекте, в которых, с одной стороны, все более и более сужается понятие о деятельном начале или о субъекте, между тем как, с другой стороны, получает все более и более обширный объем понятие о пассивном начале или объекте. Итак, от того психофизического субъекта, который обнимает собой все тело вместе, с душою, ряд других, психофизических понятий о субъекте, в которых физическое все уменьшается, мало-помалу приводит нас в конце концов к чисто психологическому субъекту, в котором уже кет ничего телесного. Поэтому понятие о психологическом субъекте можно прямо-таки определить таким образом, что его характеризуют как конечный член или предельное понятие указанного ряда психофизических понятий о субъекте.

Сама по себе мысль об этом построении рада и о находящемся в связи с ним определении психологического субъекта не существенна здесь. Мы отметили ее лишь для того, чтобы показать, что вовсе нет надобности в том, чтобы ряд заканчивался понятием о душе как о субъекте, но что и далее психологического субъекта его можно продолжать совершенно аналогичным образом, как до этого последнего. Коль скоро это происходит, этот ряд становится интересным для нас, так как тогда новая часть ряда мало-помалу должна приводить нас к понятию о таком субъекте, который таким же образом служит конечным членом ряда психологических субъектов, как прежде рассмотренный психологический субъект был последним членом вышеуказанного ряда психофизических субъектов. Итак, мы намерены постараться определить и понятие о гносеологическом субъекте, видя в нем конечный член или предельное понятие ряда понятий о субьекте. Таким образом, мы настолько же верно отличим его от психологического понятия о субъекте, как мы смогли отличить это последнее от психофизического понятия о субъекте.

Тот факт, от которого мы исходим при этом, не оспаривается. Не только душа или психологический субъект в своей совокупности может

ГЛАНД П. ПРИРОДА И ДУХ 173

рассматриваться как активное начало в противоположность пассивным телам или объектам, но и в самом психологическом субъекте можно различать нечто активное и нечто пассивное, субъект и объект. Мы ограничиваемся здесь тем случаем, когда чувствование и хотение не играют роли, но активное начало или субъект означает percipiens, a пассивное начало — perceptum. Если бы мы могли обращать в объект только наше тело, но не душу, — не могло бы существовать эмпирической науки о последней. Итак, возможность эмпирической психологии основывается на возможности разделения души на percipiens и perceptum. Но это не означает, что percipiens и perceplum при этом тождественны, так как перципирование самого себя (Selbstwahrneh-mung) наи самонаблюдение в строгом смысле суть понятия, полные противоречий. Напротив того, в этом случае субъектом становится одна часть душевной жизни, между тем как другая часть образует объект, точно так же, как в ранее рассмотренном психологическом ряду часть тела могла становиться объектом, между тем как другая часть еще принадлежала к субъекту.

Требуется сделать всего лишь один шаг дальше, чтобы перейти от этого факта к понятию гносеологического субъекта. Для того чтобы мы ознакомились со всей душевной жизнью, необходимо, чтобы было возможно рассматривать как объект всякую часть психологического субъекта. То, что не может быть сделано объектом в этом смысле, во всяком случае будучи недоступным эмпирической науке, не может быть причислено и к тому субъекту, который образует материал эмпирической психологии, и именно этот пункт существен для нас. Переход к искомому нами третьему понятию о субъекте мы находим благодаря тому, что мы мыслим себе процесс объективирования душевной жизни все далее и далее продолженным, так что, между тем как объект в душевной жизни все увеличивается, психическое в субъекте все уменьшается, точно так же, как в ранее рассмотренном ряду физическое постепенно исчезало из субъекта. Представим себе, наконец, что процесс объективирования завершен и допустим, что материал психологии, т. е. психологический субъект целиком стал объектом. Тогда, как необходимое соотносительное по отношению к этому объекту понятие или как конечный член и предельное понятие психологического ряда субъектов, мы получаем понятие о некоем percipiens, для которого все эмпирическое бытие есть percepium, о субъекте, для которого объектом служит не только весь телесный мир, но и вся душевная жизнь, которая вообще может становиться материалом эмпирической психологии, стало быть, о субъекте, который сам уже не содержит в себе никакого эмпирического бытия, ни физического, ни психического и никогда не может стать предметом эмпирической науки. Это percipiens мы характеризуем как гносеологический субъект. О нем можно сказать, что он обнимает собой весь эмпирический мир, и, если мы назовем его сознанием, то мы должны охарактеризовать все данное бытие как «содержание созна-

174

ГЕНРИХ РИККЕРТ

ния»,* но это сознание должно быть тщательно отличаемо от психологического субъекта, так как оно содержит в себе столь же мало психического, как психологического.

В сущности и это простая и даже само собой разумеющаяся мысль. Та трудность, которая связана с нею, состоит лишь в том, что объектирование всей душевной жизни никогда не может быть произведено таким образом, чтобы гносеологический субъект оставался в качестве эмпирической реальности, противостоящей психологическому субъекту, как точно такой же реальности, как это возможно было при отделении психофизического субъекта от психологического субъекта; напротив того, отделение психологического субъекта от гносеологического возможно лишь в понятиях, т. е. хотя всякая часть душевной жизни и может становиться объектом, однако мы не в праве предполагать, что можно сразу и одновременно объективировать все части душевной жизни. Напротив того, с гносеологическим субъектом всегда остается, так сказать, связанной некоторая часть психологического субъекта, или гносеологический субъект никогда не выступает изолированно.

Мы должны особенно подчеркнуть это для того, чтобы предотвратить недоразумения. Иначе мог бы возникнуть вопрос, не думаем ли мы, что гносеологический субъект есть тот, который действительно занимается психологией. Само собой разумеется, что психологическое исследование никогда не может производиться гносеологическим субъектом, но для этого всегда необходим психологический субъект. Если психолог наблюдает «самого себя», как обыкновенно выражаются, то всегда одна часть его души наблюдает другую. Стало быть, наблюдающий субъект никогда не теряет своей эмпирической реальности. Но в то же время мы должны подчеркнуть и то, что это обстоятельство не имеет значения для того, что существенно для нас. Во всяком случае против отделения гносеологического субъекта от психологического субъекта, мыслимого в понятиях, нельзя возражать, и само понятие о гносеологическом субъекте должно было стать совершенно однозначным. А для наших целей нам и не нужно ничего кроме этого понятия.

Вернемся же теперь с ним еще раз к тому ряду мыслей, из которого, по-видимому, необходимо вытекало, что душевная жизнь есть единственная, непосредственная реальность и что телесный мир существует лишь как феномен. Прежде всего мы видим, что, очевидно, неправильно придавать положению, гласящему, что все бытие существует лишь по отношению к некоему субъекту или как содержание сознания, такую форму, что телесный мир оказывается налицо лишъ в моем сознании или что я есть тот субъект, для которого только он оказыва-

* И в этом термине содержится образное выражение. Само собой разумеется, что сознание вовсе не пространство, в котором что-либо могло бы быть. Но данный термин не может, конечно, вызывать недоразумения в этом направлении. Мы очень далеки от того, чтобы утверждать какого-либо рода «ннтроекцню»,

ГЛАВА П. ПРИРОДА И ДУХ П5

етсд налицо. Напротив того, во всяком эмпирическом я субъект или объект, или сознание и содержание сознания, должны быть тщательно отграничиваемы друг от друга и все, что индивидуально, должно причисляться к объекту. Субъект в гносеологическом смысле не содержит в себе ничего, свойственного мне, как определенной личности, и лишь к этому безличному субъекту может быть относим телесный мир. Благодаря этом;? оказываются совершенно несостоятельными все такие предположения, как солипсизм и т. п., для избежания которых могло казаться необходимым предположение лишь феноменального существования телесного мира. Индивидуальное я настолько не тождественно с гносеологическим субъектом и с тем сознанием, содержанием которого может признаваться мир, что для этого субъекта оно может быть только объектом наряду с другими объектами. Итак, совершенно ошибочно говорить, что непосредственно данный мир есть мое содержание сознания.

Настолько же неверно и то, что из тезиса, согласно которому всякая данная нам действительность есть процесс в сознании (Bewusstseins-vorgang), можно заключить, что она есть психический процесс. Ведь то сознание, только о котором мы можем сказать, что оно обнимает собой всю известную действительность, будучи свободно от всех индивидуальных составных частей, не содержит в себе также уже и ничего психического. Его вообще нисколько не касается противоположность между физическим и психическим, оно есть субъект не в противоположность телам, но в противоположность всем объектам. И из того, что гносеологический субъект, который неотделим от всякого предмета опыта, на самом деле всегда встречается лишь вместе с какой-либо долей душевной жизни, вовсе не следует, что все предметы опыта суть нечто психическое.

Если, наконец, слово «сознание» употребляется для обозначения гносеологического субъекта, то, хотя и приходится охарактеризовать мир опыта в его совокупности, как содержание сознания, однако в таком случае слово «сознание» ведь есть не что иное, как наименование, служащее для обозначения всей данной в опыте действительности, и, если при этом продолжении тела и должны быть названы содержаниями сознания, они отнюдь не перестают вследствие этого сохранять свою непосредственную реальность как тела. Напротив того, благодаря отграничению друг от друга двух понятий о субъекте, исчезает всякое основание для того, чтобы отличать физическое и психическое друг от друга таким образом, что одно признается лишь феноменом, а только другое реальностью. И физическое, и психическое, как. бы они ни определялись, во всяком случае даны одинаково непосредственно. Определение психического лишь посредством содержания сознания не только не достаточно, но и должно вести к недоразумениям, если не прибавляется, что кроме психического существует еще и иное содержание сознания: телесный мир. Сознание может служить в определении психического разве что genus proximum, видовой же признак еще

176

ГЕНРИХ РИККЕРТ

должен быть найден. Определение психического как процессов в сознании во всяком случае оказывается слишком обширным и совершенно непригодным для отграничения его от телесного мира. Напротив того, все, что вытекает из этого определения для понятия о психическом, приложимо и к понятию о физическом: и физическое есть непосредственно данная реальность.

И чтоб показать, насколько не удовлетворительна характеристика физического как лишь опосредствованного по сравнению с психическим, мы можем сделать еще дальнейший шаг. Если, вообще, захотеть установить различие между физическими и психическими процессами в том отношении, что они даны более или менее непосредственно, то пришлось бы сказать, что телесный мир есть та часть содержания сознания, которая дана в опыте непосредственно и как обшая всем людям. Напротив того, душевная жизнь непосредственно дана всякому индивидууму лишь постольку, поскольку она образует его собственную душевную жизнь, остальное же мы знаем лишь опосредствованно, благодаря истолкованию непосредственно данных телесных процессов; мы должны умозаключать о нем по аналогии с нашей собственной душевной жизнью. На первых порах мы не касаемся того, вытекают ли из этого обстоятельства для метода психологии принципиальные отличия в противоположность методу естественных наук, мы отметили его здесь лишь для того, чтобы показать, насколько ошибочно отождествление психического с непосредственным бытием, в противоположность телесному миру, о котором утверждается, что он известен нам лишь опосредствованно.

Мы намерены упомянуть еще только одно обстоятельство, которое равным образом может вызывать путаницу во взглядах на то отношение, в котором материал психологии с логических точек зрения находится к материалу естественных наук и которое, пожалуй, иногда сбивает с толку именно занимающихся эмпирической наукой. Должно было бы быть само собой разумеющимся, что, если в логическом интересе желают установить, как относится понятие о психическом к понятию о физическом, при этом физическое всегда можно брать лишь так, как оно представляется нам в виде еще непреобразонанного научного материала, равным образом как и психическое ведь берется так, как оно оказывается налицо. Однако это условие вовсе не всегда выполняется. На место телесного мира, как он непосредственно дан в качестве эмпирической действительности, непроизвольно становится понятие о телесном мире, как его уже более или менее обработало естествознание. А мы видели уже, что этот процесс обработки с самого начала клонится к тому, чтобы все более и более вытеснять воззри-тельные элементы телесных вещей и процессов, необходимо свойственные им, как непосредственно данным содержаниям сознания. Если затем сравнивать эти естественнонаучные понятия с непосредственно данным воззрительным материалом психологии, то, конечно, должна возникнуть иллюзия, будто физическое и психическое принципиально

ГЛАВА II. ПРИРОДА И ДУХ П7

отличны друг от друга. Но нет надобности обстоятельнее обосновывать, что такое сравнение совершенно неправомерно. Только воззритель-ный, еще не подвергнутый обработке при посредстве понятий телесный мир, составляет материал естественных наук, и лишь его можно сравнивать с равным образом воззрительным и не подвергнутым обработке при посредстве понятий миром душевной жизни, который образует материал психологии.

Само собой разумеется, что мы отнюдь не имеем в виду разрешить этими замечаниями все те гносеологические вопросы, которые могут и должны представляться в связи с рассматриваемой проблемой. Напротив того, в данном случае дело идет лишь о том, чтобы удалить из определений понятий о психическом и о физическом гносеологическую или, лучше сказать, метафизическую противоположность между реальностью и феноменальностью. При этом, конечно, нельзя игнорировать одного обстоятельства. Та форма, в которую мы облекли этот результат, содержит в себе значительную примесь парадоксальности. Приравнивание телесного мира к части содержания сознания звучит столь же странно, как утверждение, гласящее, что психическое не может быть без дальних околичностей отождествляемо с сознанием и, хотя бы даже странность этих положений обусловливалась, быть может, только терминологией, все же возникает вопрос, почему необходима такая терминология для того, чтобы выразить нечто в сущности столь простое, как утверждение непосредственной реальности телесного мира. Не лучше ли было бы избегать выражения «содержание сознания» для обозначения телесного мира и ограничить его значение душевною жизнью?

Не подлежит никакому сомнению, что можно спорить о целесообразности нашей терминологии, но отнюдь не легко заменить ее лучшей. Ведь выражение «содержание сознания» имеет два совершенно различных значения, и притом одно из них более обширно, а другое более тесно. Но лишь его более обширное значение имеет то преимущество, что оно непосредственно понятно, как наименование, служащее для обозначения всей эмпирической реальности. Напротив того, в своем более тесном значении, будучи отождествляемо с выражением «душевная жизнь», слово «сознание», равно как слово «психическое» лишь условно. Поэтому, если оно употребляется для обозначения материала психологии, всегда существует опасность подмены наименования, не имеющего значения, когда дело идет о психологических проблемах, более обширным гносеологическим понятием, значение которого понятно каждому, причем благодаря этому незаметно открывается доступ для отстаиваемой именно мнимыми позитивистами и сторонниками чистого опыта спиритуалистической метафизики, склонной выдавать все бытие за психическое. Так как это может вызвать лишь путаницу в наукоучении, то следует напрямик сказать, что выражение «сознание» оказывается наиболее рискованным из всех наименований для обозначения предмета психологии. Поэтому, если мы вообще не

178

ГЕНРИХ РИККЕРТ

желаем избегать его в философии вследствие его двусмысленности, было бы очень хорошо приучиться к терминологии, согласно которой под содержанием сознания надлежит разуметь всю эмпирическую действительность, которая равным образом обнимает собой как физические, «так и психические процессы и согласно которой сознание, как гносеологический субъект, само не может быть ни психическим, ни физическим. Тогда, быть может, прекратились бы и рассуждения о том, что, так как ведь все то, чем занимается философия, есть процесс в сознании, истинная философия может быть только психологией,* аргумент, который лишь тогда мог бы до некоторой степени претендовать на последовательность, если бы физика или биология также признавались частями психологии».**

Но какого бы мнения ни держаться в конце концов о терминологии, мы намерены здесь, где возможны недоразумения, совершенно избегать слова «сознание» и ограничиться опровержением утверждения, гласящего, что, так как опытный мир есть процесс в сознании, лишь душевной жизни свойственна непосредственная реальность. Мы продолжаем держаться того мнения, что слово «психическое» теряет всякий смысл, коль скоро оно не ограничивается частью данной действительности, что телесный мир дан нам столь же непосредственно, как и душевная жизнь, и что этот телесный мир образует единственный материал эмпирических естественных наук. То, что с гносеологических точек зрения привыкли характеризовать как содержание сознания, мы, чтобы сделать невозможным всякое спиритуалистическое истолкование, называем эмпирической действительностью. Нас не занимает далее в данном случае разделение на реальности и на феномены, после того как мы доказали, что оно не имеет значения для нашей проблемы. Мы оставляем нерещенным вопрос о том, правомерно ли оно вообще в каком-либо отношении. Для нас достаточно того, что мы можем показать, что во всяком случае на основании его нельзя отграничить физическое от психического. Мы непосредственно находим данным мир, состоящий из тел и из иных образований, которые мы называем психическими. Мы не имеем в виду равным образом и дать более обстоятельное определение понятия о психическом и мы желаем даже особенно подчеркнуть, что задачей наших исследований

* Примечание переводчика. Наиболее решительным и последовательным сторонником этого взгляда является Липпс.

** Там. где это происходит, приравнивание психического к сознанию, конечно, не подвергается уже сомнению «Психическое» становится тогда обозначением всей эмпирической действительности, и это, конечно, весьма неудачная терминология. Удивительно, что эта терминология применялась и естество испытателям и. Так, М. Ферворн в своей «AUgemeine Physiologic» (1895. С. 38) заявляет: о...существует лишь одно, а именно душа (Psyche)» и надеется, «что эта основная мысль будет все более и более встречать признание и в естествоведении». При этом замечательное всего то обстоятельство, что Ферворн подкрепляет эту «основную мысль» ссыпкой на «критику чистого опыта» Авенариуса, т. е. на книгу, в которой самым решительным образом опровергаются взгляды этого рода.

ГЛАВА П. ПРИРОДА И ДУХ 179

вовсе не служит определение содержания этого понятия. Мы знаем, что психическое настолько же есть часть эмпирической действительности, как тела, и мы ограничиваемся заявлением, что психические объекты — это все не физические объекты. Здесь это отрицательное определение вполне достаточно.

Наконец, чтобы резюмировать результат этих рассуждений, рассмотрим еще специально ту формулировку, из которой мы исходили. Отличие психологии от естествознания усматривалось в том, что материалом последнего служат объекты, которые подступают к субъекту как нечто чуждое, между тем как психология, напротив того, имеет дело с самим непосредственно данным субъектом. Мы знаем, лишь при каких условиях это положение могло бы приобрести значение для логики. Если под субъектом разумеют психофизический субъект, то захотят принципиально отличать внутреннюю жизнь от внешнего мира. Если имеется в виду гносеологический субъект, то душевная жизнь, как единственно непосредственно данное бытие, должна противополагаться миру тел, данному только как явление. Однако, как мы видели, для психологии не имеют значения оба этих понятия о субъекте. Не субъективное, как внутреннее, служит предметом психологии, ибо утверждать это имел бы право лишь материализм, усматривающий душевное в процессах в мозгу и в нервной системе. Не субъективное, как процесс в сознании, служит предметом психологии, так как это определение приравнивает всю эмпирическую реальность к душевной жизни и было бы правомерно лишь с спиритуалистической точки зрения. Итак, оба этих определения понятий оказываются метафизическими и поэтому они неуместны здесь. Напротив того, как психическое можно охарактеризовать лишь то. что мы могли отличить как психологический субъект от обоих других субъектов. Лишь таким образом мы находим точку зрения, с которой возможно эмпирическое определение понятия о психическом.

Раз мы придерживаемся этого взгляда, мы знаем также, что положение, гласящее, что психология имеет дело с субъектами, естественные же науки, напротив того, с объектами, поскольку оно правильно, не имеет никакого значения для учения о методе. Конечно, естествознание исследует лишь объекты в гносеологическом смысле и, если оно есть наука о телах, ему, само собой разумеется, нет никакого дела и до психологического субъекта. Правда, гносеологический субъект требуется для понятия о всякой эмпирической действительности, но специальные науки (Einzelwissenschaften) всегда должны отвлекаться от него. Итак, науки о телах отвлекаются как от психологического, так и от гносеологического субъекта. Однако совершенно ошибочно было бы утверждение, гласящее, что вследствие этого их способ познания — опосредованный и они имеют дело с мыслимым в отвлеченных понятиях. Не игнорирование психологического субъекта и не игнорирование гносеологического субъекта принуждает к образованию понятий, которые становятся на место воззрения, но на это оказывают

12*

180

ГЕНРИХ РИККЕРТ

решающее влияние те основания, которые мы подробно изложили в предыдущей главе. Отвлечение от психологического и гносеологического субъектов само по себе вовсе не служит препятствием для попытки непосредственного познавания телесного мира- Можно сделать попытку описывать телесные процессы, как они даны воззритель-но, таким образом, чтобы благодаря описанию, возникало наглядное изображение их непосредственной действительности. Но это можно делать всегда лишь с отдельными вещами и процессами, и мы видели, почему такие описания не имеют значения для естествознания.

Каким же образом обстоит дело с субъектами в психологии? Как естествознание не занимается психологическим субъектом, так психология должна отвлекаться от телесных процессов. Затем психология должна равным образом отвлечься и от гносеологического субъекта, так как в противном случае она отнюдь не была бы эмпирической психологией, т. е. она должна обращать в объект все то, что она должна исследовать, и, хотя бы отделение психологического материала от познающего субъекта и оказывалось более трудным, оно, вследствие этого, отнюдь не менее необходимо. Однако, благодаря этому отделению и отвлечению от гносеологического субъекта, материал психологии, конечно, столь же мало лишается своей непосредственности, как материал естественных наук. И здесь, само собой разумеется, возможно непосредственное познание отдельных психических объектов по отвлечении от гносеологического субъекта. Единичные непосредственно переживаемые психические факты можно описывать таким же образом, как физические факты, так, чтобы благодаря этому возникали наглядные изображения психологических действительностей. Но разве здесь этот не естественнонаучный способ описания единичных фактов должен быть единственным родом познания? Разве объективированный мир психического не должен быть равным образом, как объективированный мир физического, исследуем в своей совокупности и по крайней мере быть подвергаем описанию на манер естественных наук, а в случае надобности и естественнонаучному объяснению? Нет ни малейшего основания дать на этот вопрос отрицательный ответ. То обстоятельство, что мы не в состоянии сделать объектом всю душевную жизнь сразу, не может служить препятствием для естественнонаучной обработки, так как и телесная действительность никогда не бывает доступна опыту одновременно в своей совокупности.

Итак, установить, что в материале психологии, как таковом, не оказывается ничего такого, вследствие чего его естественнонаучное трактование заранее представлялось бы менее возможным, чем естественнонаучное трактование телесного мира; мы должны теперь обратиться к вопросу о том, не оказывается ли эта обработка не только возможной, но и насколько она необходима для того, чтобы вообще можно было говорить о научном познании душевной жизни.

ГЛАВА П. ПРИРОДА, И ДУХ 181

II Познание душевной жизни в понятиях

Никто не станет отрицать, что между методом наук о телесном мире и методом психологии существуют значительные различия. Уже то обстоятельство, что необходимо для всякой эмпирической науки объ-ектирование ее материала, в психологии связано с трудностями, которых не знают науки о мире, должно более или менее оказывать влияние и на методы, и, конечно, представляет интерес задача, состоящая в том, чтобы проследить в частностях вытекающие отсюда логические особенности. Но нас не занимает здесь эта часть психологического исследования. Напротив того, соответственно неоднократно подчеркнутому ограничению нашей задачи, мы заранее предполагаем психологический материал в вышеуказанном смысле, как сделанный доступным научной обработке, и нас занимает не столько вопрос о средствах и путях психологического исследования, сколько, напротив того, вопрос о логической структуре изложения, придаваемой психологией ее материалу. Мы знаем, конечно, что различные части научной работы именно в этой науке, быть может, еще менее могут быть фактически отделены друг от друга, чем где-либо, но что они отделимы друг от друга лишь в понятиях, однако это обстоятельство не мешает нам логически рассматривать их раздельно друг от друга.

Однако даже если мы займемся только изложением и образованием понятий в психологии, то и по отношению к ним в этой науке несомненно оказываются значительные логические отличия от изложения и образования понятий в естественных науках. Мы менее всего намерены в данном случае отстаивать некритическое перенесение методов из одной области научного труда в другую, но мы полагаем, что своеобразные особенности методов в частностях всегда должны развиваться в зависимости от своеобразных особенностей подлежащего обработке материала. Однако это мнение не может помешать нам поставить вопрос о том, имеют ли логические противоположности, оказывающиеся при обработке при посредстве понятий, с одной стороны, телесного мира, с другой стороны, душевной жизни, такое принципиальное значение, чтобы на них могло основываться разделение всех эмпирических наук на две главные группы: науки о природе и науки о духе, или же, может быть, существует еще более глубокая логическая противоположность между областями научного труда, по сравнению с которой различия между естествознанием и психологией представляются настолько несущественными, что мы вправе с логических точек зрения рассматривать эти науки как подходящие под одну рубрику («zusammengehori-ge»)- He касаясь пока вопроса о более глубоком различии, мы прежде всего пытаемся показать, что у психологии с естественными науками есть общее, в особенности же в каких пунктак должно оказываться согласие между обработкой душевной жизни при посредстве понятий и обработ-

182

ГЕНРИХ РИККЕРТ

кой телесного мира при посредстве понятий. Для этого достаточно будет рассмотреть, до какой степени развиты в первой главе соображения относительно познания телесного мира при посредстве понятий приложимы к познанию душевной жизни.

В первой главе мы исходили из того, что обработка и упрощение экстенсивного и интенсивного многообразия телесного бытия оказываются необходимыми потому, что лишь благодаря этому становится возможным усвоение его конечным человеческим духом. Поэтому наш первый вопрос должен гласить: представляет ли нам и душевная жизнь такое многообразие, которое, чтобы вообще стать доступным науке как целое, делает необходимыми упрощение и обработку.

Над разрещением этого вопроса не приходится долго останавливаться. И душевные процессы состоят в воззрительном (anschaulichen)* многообразии, и, равным образом, как в телесном мире, это многообразие оказывается налицо в двояком отношении, т. е. как экстенсивная и интенсивная необозримость. Так обстоит дело уже тогда, когда мы на первых порах рассматриваем лишь психические образования, которые непосредственно доступны нам в собственной душевной жизни. Мы соображаем, что в прошлом мы переживали необозримое число различных душевных процессов, и далее мы в каждый момент в настоящем находим как данное необозримое в его деталях обилие психической жизни. Ни один психолог не может помышлять о том, чтобы включить в свою науку порознь и точно все те суждения, которые он когда-либо составлял, все печали и радости, которые его волновали. Мы спрашиваем не о том, бесконечно ли многообразие этих образований в том смысле, в котором мы могли утверждать это относительно телесных процессов. Достаточно, что каждая попытка охватить их совокупность, хотя бы даже приблизительно в деталях путем отображающего {addildende) познания, должна представляться здесь настолько же бессмысленной и безнадежной, как это было раньше по отношению к телесным процессам. Тот, кто под познанием душевной жизни разумеет подлинное отображение, должен во всяком случае отказаться от познания целого.

И здесь дело столь же мало изменилось бы благодаря отказу от познания всех процессов и рассмотрению лишь ограниченной их части, как и прежде, так как и при этом предположении мы все-таки имели бы пред собой необозримое многообразие. Всякий переживаемый нами единичный душевный процесс, каким бы простым мы его ни выбрали, все же оказывается очень сложным. Никакое чувствование неодинаково с другим чувствованием, никакое обнаружение воли не повторяетс

* Слово «воззрительное» (anschaulich) употреблено здесь в том ныне, конечно, почти общепринятом значении, в котором оно не имеет ничего (sehen). Мы называем воззрительным все то, что а гносеологическом смысле может становиться непосредственным объектом, все равно, идет ли дело о чей-либо физической или психическом.

^ ГЛАВА II. ПРИРОДА И ДУХ 183

как раз, так, как оно уже было, но всякий процесс имеет свою особенность, которая может основываться лишь на чрезвычайном многообразии. Поэтому невозможно отчетливо представить себе что-либо во всех его деталях. Уже то обстоятельство, что вся душевная жизнь течет во времени, доказывает это, так как всякий процесс проходит при этом чрез необозримо большое число различных стадий. Итак, мы видим, что даже в том случае, если мы рассматриваем многообразие собственной душевной жизни относительно познания, получается как раз тот же самый результат, к которому мы раньше пришли при рассмотрении телесного мира.

Переходя же теперь от собственной душевной жизни к чужой, мы должны признать, что отображающее познание всего психического многообразия невозможно еще и в совершенно ином смысле, чем там, где дело шло о телах. Совокупность душевных процессов всех различных существ не только неисчерпаема в своем интенсивном и экстенсивном многообразии, но при том из ее необозримого обилия отдельному исследователю прямо доступна как непосредственное переживание лишь сравнительно весьма небольшая доля, а именно та, которая образует ею собственную душевную жизнь, и, хотя мы и в состоянии до такой степени умозаключать о душевной жизни и некоторых других, что с помощью фантазии можем построить по крайней мере приблизительно сходное ее изображение, однако наибольшая часть совокупности душевных процессов все же остается для нас совершенно неизвестной. То, для чего мы не находим ничего аналогичного у самих себя, мы никогда не будем в состоянии хотя бы даже угадать, и поэтому оно как бы не существует в качестве материала для науки. Уже поэтому было бы совершенно невозможно включать в психологию, которая ведь должна изображать не только индивидуальную душевную жизнь единичного человека, психические процессы, как мы их переживаем. При этом из экстенсивною многообразия процессов, даже если бы оно не было необозримо велико, можно было бы рассмотреть лишь незначительную долю, интенсивное же многообразие этой доли в своем своеобразии совершенно зависело бы от своеобразия данного исследователя, а следовательно, необходимо отличалось бы от всех иных проявлений психической жизни в мире. Вследствие этого у всякого психолога, если бы он задался изображением в форме копии душевной жизни, непосредственно доступной ему или о которой он может умозаключать, получалась бы такая психология, которая должна была бы отличаться от психологии всякого другою психолога.

Нам нет надобности обстоятельнее развивать эту мысль, так как все то, что мы доказали в первой главе для непосредственного телесного мира, должно, поскольку оно существенно здесь, иметь силу в приложении к миру психических процессов. Из этого во всяком случае вытекает, что непосредственный и воззрительный способ познания в психологии возможен настолько же, как в естествознании. Поэтому, когда Дильтей говорит, что «необходима психологическая системати

ГЕНРИХ РИККЕРТ

ка, в которой находила бы себе место вся содержательность (Inhaltli-chkeit) душевной жизни», он требует этим чего-то такого, осуществление чего, быть может, было бы весьма желательно в интересах наук о духе, поскольку они суть исторические науки, в силу оснований, которыми мы еще займемся впоследствии, но в то же время он требует чего-то такого, что логически невозможно.* Можно попытаться по крайней мере приблизительно изобразить путем возбуждающего фантазию описания отрывки бытия, непосредственно доступного опыту, или о котором можно умозаключать, как они гам и сям многообразно даны в воззрении. Но совокупность душевной жизни, так же как и телесный мир, не поддается никакому изображению, и котором должна была бы найти себе место «вся содержательность» ее. Она принципиально неисчерпаема, и невозможно даже и приближение к подобной цели. Психология должна, напротив того, во всяком случае производить преобразование данного ей материала и, вследствие экстенсивного и интенсивного многообразия последнего, это преобразование, так же как в естественных науках, может быть лишь упрощением.

Этим мы разрешили вопрос о необходимости преобразования душевной жизни и должны теперь посмотреть, в каком направлении должно происходить это преобразование. Прежде всего мы рассмотрим опять-таки лишь то многообразие, которое непосредственно дано психологу в собственной его душевной жизни. Оно должно быть понято в принципе как раз таким же способом, как многообразие тел, и это, поскольку дело идет об общности и определенности понятий, вытекает опять-таки уже из соображений, развитых в первой главе. Хотя в силу вышеуказанных оснований, мы ранее ограничивались познанием телесного мира, однако уже там мы, насколько возможно, намеренно формулировали наши мысли таким образом, чтобы наши выводы должны были иметь силу для познания в понятиях всякого воззрительного многообразия. Итак, благодаря констатированию того, что психическое дано нам равным образом как и физическое, как необозримое воззрительное многообразие, уже доказана по крайней мере отчасти и необходимость естественнонаучного образования понятий в психологии.

* Ср.. Dilihey, а. а. О. S. 1326. Тем не менее эти соображения кажутся нам в высшей степени заслуживающими внимания, так как, хотя мы и Fie можем признать, что Дильтею удалось обнаружить логическое значение противоположности природы и духа, мы решительно соглашаемся с ним относительно того, что естественнонаучная психология не может служить основой наук о дуле по крайней мере коль скоро дело идет об исторических науках. Конечно, и историк должен быть знатоком душевной жизни; ему. как мы покажем, нужно нечто такое, что можно охарактеризовать как «историческую психологию». но возможно ли сделать этого рода психологию систематической наукой? Не основана ли ее сила на отсутствии в ней систематики? Ниже нам придется еще раз вернуться к этому пункту. Странно, что критика, совершенно проглядевшая центральный пункт развиваемых Дильтеем взглядов, принадлежавшая стороннику естественнонаучной психологии, могла быть признана «уничтожающей» именно одним историком. См.: Лампрехт. Alie und neue Richtungen in der Geschichtswissenschaft. S. 18. Anm.

ГЛАВА П. ПРИРОДА И ДУХ 185

Раз требуется подвести под некоторую теорию совокупность собственной душевной жизни, прежде всего, уже при примитивнейшем описании значения слов должны быть выбираемы таким образом, чтобы они, как представления о том, что есть общего в различных процессах, выполняли цель, состоящую в упрощении данного воззрения, и здесь, конечно, задача описания часто будет состоять в том, чтобы давать отчет в большей доле воззрительного многообразия душевной жизни, чем отчетливо подмечает человек-практик. Но и здесь дело никогда не может идти о таком описании, которое побуждало бы фантазию к тому, чтобы действительно представлять себе или задним числом переживать индивидуальное многообразие единичных психических процессов. Следовательно, и здесь описание, раз от него требуется, чтобы оно служило интересам исследования всей душевной жизни, должно быть естественнонаучным описанием в вышеуказанном смысле, т. е. оперировать с понятиями, логически однородными естественнонаучным понятиям на первой стадии.

Далее и в психологии окажется, что значения слов, как они возникли помимо логических целей, вследствие их неопределенности, не удовлетворяют целям образования понятий и поэтому, равным образом как и в естественных науках, должны быть превращены путем преобразования их в форму суждений в формально-логически совершенные, т. е. определенные понятия. Это формальное определение, благодаря которому понятие переходит во вторую стадию, большей частью оказывается даже имеющим гораздо большее значение в психологии, чем в науках о телесном мире. По причинам, опять-таки находящимся в связи с трудностями объективирования психологического материала, часто бывает очень трудно отчетливо отграничить друг от друга психологические понятия и поэтому существенную задачу психологии составляет прежде всего создание путем определения понятий возможно более однозначной терминологии. Конечно, и этот род образования понятий ни в каком отношении не отличается принципиально от естественнонаучного образования понятий. Напротив того, положения, относящиеся к определенности естественнонаучного понятия, с несущественными изменениями применимы к образованию понятий психологии.

Поэтому, раз мы могли констатировать между естествознанием и психологией согласие как по отношению к необозримому многообразию и его преодолению, благодаря общему значению слов, так и по отношению к определенности понятия, особое исследование оказывается необходимым всего лишь по отношению к третьему моменту естественнонаучного понятия, к обязательности (Geltung).

Относительно этого можно думать, что психология в противоположность естествознанию никогда не идет далее описания душевной жизни с помощью системы определенных понятий, т. е. что она не в состоянии объяснять душевные процессы путем подведения их под

186

ГЕНРИХ РИККЕРТ

понятия законов. Однако мы могли бы спокойно признать, что это утверждение верно, так как и при этом предположении не существовало бы никакого принципиального различия между образованием понятий естествознания и образованием понятий психологии. В таком случае психологию по ее логической структуре пришлось бы только приравнять к менее совершенным, т. е. к описательным естественным наукам, и ее понятия имели бы силу, правда, не безусловно вообще, подобно понятиям законов, но в том смысле, в каком имеют силу понятия описательной зоологии или ботаники, а именно по отношению к той цели, для которой они образованы. В таком случае при этом ограничении образование понятий психологии все же было бы постольку совершенно однородно с образованием понятий естественных наук, поскольку и в психологии, и в естественных науках познание могло бы быть лишь отвлеченным, оперирующим с понятиями, а ни в каком случае не воззрительным или непосредственным. Итак, между психологией и естествознанием следовало бы признать лишь различие по степени.

Однако более обстоятельное рассмотрение показывает, что даже это различие не существует в той степени, как это может показаться, если не считать возможным образования психологических понятий законов. Ведь даже в том случае, если бы психология не могла давать ничего большего, чем полную классификацию душевных процессов, она все же не была бы описательной наукой в смысле описательной зоологии или ботаники, но, что касается обязательности ее понятий, она должна была бы по крайней мере ближе стоять к объясняющим естественным наукам, чем упомянутые естественные науки. Здесь учению о методах опять-таки приходится считаться с тем уже отмеченным обстоятельством, что всякому исследователю непосредственно доступна лишь его собственная душевная жизнь и притом теперь оказывается, что из этого обстоятельства отнюдь не вытекает принципиальной противоположности между образованием понятий психологии и образованием понятий естественных наук. Ведь если в зоологии или ботанике дело идет о классификации, могущей претендовать на некоторую полноту, то при этом, как мы видели, существующее и вышеуказанным образом непосредственно доступное наблюдению многообразие предполагается как объект, который должен быть подведен под систему понятий, и для достижения этой цели, как мы знаем, достаточно понятий, имеющих лишь эмпирическую общеобязательность. Для многообразия же животных или растений, которое не может быть непосредственно наблюдаемо, понятия, с которыми оперирует простая только классификация, не имели бы решительно никакого значения. Если бы, например, на какой-либо иной планете организмы были приведены в систему лишь эмпирически общих понятий, то, даже если мы представим себе существа, занимающиеся там разработкой науки, совершенно подобными нам, нет никакого основания допускать, что эта система понятий каким-либо образом соответствует нашей,

ГЛАВА Р. ПРИРОДА И ДУХ Ш

тогда как в объясняющих науках понятия законов света или звука должны быть одними и теми же на всех небесных телах, где подобным нам существам вообще известны свет к звук. Итак, если от зоологии или ботаники требуется, чтобы они высказывали об организмах нечто такое, обязательность чего не ограничивалась бы непосредственно наблюдаемыми животными и растениями нашей земли, то и они должны были бы стремиться к тому, чтобы дать нечто большее, чем только описание я классификацию.

В подобном же положении, в каком находится зоолог или ботаник, по отношению к организмам других небесных тел, психолог оказывался бы по отношению к душевной жизни других существ, если бы его роль сводилась всего лишь к описанию и классификации. В таком случае он мог бы построить лишь понятия, обязательность которых не простирается далее непосредственно доступной опыту собственной душевной жизни, и эти понятия не имели бы никакой ценности для науки. Но ведь и так называемая описательная психология должна обнимать собой общее различным душам. Итак, система понятий, которая должна быть построена на основании ничтожно малой душевной жизни и, однако, должна иметь силу для такого многообразия, которого никогда нельзя непосредственно наблюдать, не может состоять из всего лишь комплексов признаков. Напротив того, психолог всегда должен стремиться к тому, чтобы доставить своим понятиям более чем эмпирическую обязательность. Мы не касаемся вопроса о том, какие пути он должен выбирать для достижения этой цели. Нас занимает лишь логическая структура добытого результата. Понятия, образованные применительно к собственной душевной жизни, должны иметь силу для душевной жизни вообще, в противном же случае психология как наука совершенно невозможна.

Эту мысль можно выразить еще и следующим образом. Высказывался взгляд, согласно которому вся психология, собственно говоря, есть индивидуальная психология* и это верно, так как мы всегда ограничены наблюдением индивидуальной душевной жизни, а поэтому психологические понятия в самом деле всегда могут быть лишь понятиями о таких деятельностях или процессах, которые действительно открыло размышление о нас самих. Итак, хотя психологу, что касается непосредственного опыта, и приходится всегда ограничиться рассмотрением самого себя, но столь же верно и то, что он стремится изобразить в науке не себя самого, но всегда душевную жизнь вообще, т. е. «индивидуальная психология» никогда не есть психология индивидуума. Если бы пожелали не выходить за пределы опыта именно так, как это происходит в «объясняющих» естественных науках, то, так как всякий индивидуум отличается от всякого другого индивидуума, и содержание всякой «описательной» психологии должно было бы отличаться от содержания всякой другой описательной психологии. Если

1 См.; Sigwarl. Ugik. И. 2 Aufl. S. 192.

188

ГЕНРИХ РИККЕРТ

рассматривать психологические системы нашего времени, то конечно, пожалуй, можно подумать, что наука еще не очень далеко ушла вперед по сравнению с этим состоянием. Однако, ведь не захотят, конечно, видеть в этом состоянии логический идеал.

Итак, во всяком случае и психология старается присоединить к общности и определенности своих понятий безусловную обязательность, и это означает не что иное, как то, что психологические понятия, коль скоро их содержание действительно мыслится, должны иметь форму более чем эмпирически общих суждений. А этим доказано, что, как цели психологического образования понятий, так и все средства, с помощью которых оно старается достичь этих целей, в общем, оказываются теми же самыми, как те, с которыми мы ознакомились при рассмотрении наук о телесном мире, т. е. к общности, определенности и обязательности своих понятий психология стремится в том же самом смысле, как естествознание, и даже понятия, по-видимому, лишь описательной психологии вследствие их более чем эмпирической обязательности логически стоят ближе к понятиям объясняющих наук о телах, чем понятия описательной зоологии или ботаники к понятиям механики или физики.

Однако мы не рассмотрели еще одного вопроса. Когда мы трактовали о познании телесного мира в понятиях, мы не ограничивались только дедуцированием общности, определенности и обязательности, которыми должно более или менее обладать всякое естественнонаучное понятие, но и сделали попытку конструировать идеал завершающей теории телесного мира. Тогда, имея в виду этот идеал, можно было показать, каким путем естествознание способно не только построить лишь относительно определенные и обязательные понятия, но и приближаться к абсолютной определенности и безусловной общеобязательности своих понятий. Согласуется ли и логическая структура той «последней науки», которой разрешались бы все проблемы психологии, с логическим идеалом естествознания и возможно ли наметить направление того пути, который в психологии приближает к такому логическому идеалу? Лишь благодаря разрещению этого вопроса наше исследование получило бы систематическое завершение. Но при этом мы уже не могли бы ссылаться на соображения, развитые в первой главе, так как там построение последней естественной науки было возможно лишь при специальном принятии во внимание предметных особенностей телесного мира, в особенности же того обстоятельства, что дело идет о мире, наполняющем пространство. Итак, при обсуждении вопроса о психологической идеальной науке и построении логически совершенной системы понятий психологии пришлось бы принять в соображение и предметные особенности психического. Поэтому нам приходится не касаться здесь такого построения. У нас нет такого понятия о психическом, содержание которого достаточно определенно для этой цели, и вообще, психология еще слишком мало разработана для того, чтобы оказывалось возможным обшеобязатель-

^ ГЛАВА П. ПРИТОДА И ДУХ 189

ное логическое обсуждение ее последних целей. Вероятно, пройдет еще много времени, пока в психологии хотя лишь до некоторой степени достигнуто будет соглашение, которое можно признать достигнутым по отношению к этим вопросам в науках о телах.

Несмотря на это мы не вправе совершенно оставить в стороне вопрос о психологической идеальной науке, но должны по крайней мере попытаться показать одно, а именно то, что, если в психологии будет установлена такая система понятий, которая должна быть в состоянии обнять все душевные процессы, то этот идеал по своей логической структуре не может существенно отличаться от идеала естественных наук. Бесцельно прослеживать здесь в деталях различные попытки, которые были сделаны в этом направлении. Мы желаем лишь попытаться выяснить на специальном случае тот общий принцип, из которого вытекает необходимость совершенно естественнонаучного характера психологического образования понятий завершающей теории и при этом в особенности выяснить один пункт, который опять-таки находится в связи с ложной противоположностью между опосре-дованностью и непосредственностью, которая устанавливается между физическим и психическим бытием.

При этом нет необходимости останавливаться на тех психологических теориях, которые представляют собой попытки привести психическую жизнь в связи с телесными процессами, т. е, на основании физиологических теорий, в замкнутую систему понятий. В тех случаях, где исходным пунктом для подобных попыток не служит материалистическая метафизика, они основываются на той мысли, что, так как психическое каким-либо образом должно быть рассматриваемо, как «зависящее» от физического, установленная для телесного мира закономерность может быть переносима и на душевную жизнь и благодаря этому последняя может быть как бы обходным путем подведена под понятие законов и объяснена. Нам уже потому нет надобности входить здесь в обсуждение «психофизического материализма», как называли принцип таких исследований в противоположность метафизическому материализму, что, какую бы форму он ни принимал в частностях и чтобы он ни давал для познания душевной жизни, нельзя сомневаться в естественнонаучном характере его метода.

Итак, нас интересует в данном случае лишь то, какой вид должна принять теория, ставящая себе задачей, охватить психическое бытие в системе понятий, не обращая внимания на его зависимость от закономерности физического бытия. Заранее ясно, что эта теория будет стремиться, если только это каким-либо образом возможно, подвести всю душевную жизнь под единое понятие, подобно тому как последняя естественная наука старается подвести телесный мир под понятие механизма. Правда, в ней не может быть речи о «последних вещах», но она образует понятия об «элементак», т. е. о простых составных частях душевной жизни, из которых должно состоять все необозримое многообразие. В том случае, если нельзя найти единый элемент, оно

190 ГЕНРИХ РИККЕРТ

предположит число элементарных факторов настолько малым, насколько это возможно, но во всяком случае ограниченным, так как лишь при этом предположении может, в силу тех оснований, о которых мы знаем уже из первой главы, возникнуть действительно общая теория душевной жизни.

Рассматривая теперь с этой стороны теорию психологии, мы в самом деле находим попытки, которые уже в высокой степени удовлетворяют этому логическому идеалу. Например, уже в прежние времена пытались мыслить всю душевную жизнь состояшей из ощущении, и за последнее время эти попытки повторяются. Полагают, что воля отнюдь не есть что-либо принципиально отличающееся от представлений, но должна быть понимаема как комплекс ощущений, а точно так же должно обстоять дело и с ощущениями удовольствия и неудовольствия, вообще со всеми психическими процессами. Итак, «простые ощущения» служили бы для психологии понятием, вполне соответствующим понятию «последней вещи» в естествознании. Равным образом стремятся и к объединению понятий отношения: утверждают, что отношения, в которых находятся друг к другу ощущения, должны сплошь подводиться под понятие ассоциации. Таким образом, всю необозримую душевную жизнь всюду можно было бы рассматривать как некоторый комплекс ощущений, подчиненный законам ассоциации. В особенности Мюнстерберг* руководился в своих работах идеалом такой психологической системы понятий, логическое согласие которой с идеалом механического понимания природы бросается в глаза, причем эта система понятий все более и более разрабатывалась им в его сочинениях.**

Конечно, не наше дело здесь судить о тех возражениях, которые может делать против этою рода теорий осторожная специальная наука. Но, не говоря уже о том, что в юной науке «осторожность», пожалуй, не всегда порождает мудрость, ведущую к ценным гипотезам, с логических точек зрения эти попытки, как бы то ни было, остаются интересными и могут служить нам для выяснения некоторых принципиальных вопросов. Посмотрим, какие предположения непременно необходимы для того, чтобы вообще можно было приступать к проведению таких гипотез. Здесь можно особенно ясно показать, что их логическая структура должна быть во всех отношениях одинаковой с логической структурой «последней естественной науки».

• «Кажется, что можно эмпирически установить, что в этих явлениях чувства (Gemiiles) и воли не встречается никакого психического элемента, который не содержался бы равным образом и в каких-либо представлениях. Это означало бы, что и чувствование, воля и т. д. не возникают из особых психологических элементарных фактов, но равным образом суть сочетания ощущений, которые отличаются от представлений лишь их распорядком (Anordnung)». См. статью Мюнстерберга под заглавием «Ощущение» в «Real-Lexicon dei medizinischen Propadeutik», изданном J Gad'oM.

** Примечание переводчика. Русский читатель найдет игпожение и критическую оценку взглядов Мюнстерберга в статье -К вопросу о задачах и методах психологии» П. Соколова, помещенной в Вопр. фил. и Псих. (4, 1893).

ГЛАВА П. ПРИРОДА И ДУХ 191

Мы знаем, что при обработке телесного мира при посредстве понятий процесс упрощения совпадает с устранением воззрительных вещей. Понятие «последней вещи» построено лишь путем отрицания всего того, что дано нам в эмпирическом воззрении. Вправе ли психологин делать такой шаг к тому, что уже не воззрительно и допускать никогда не доступные опыту психические составные части, к которым сводимо все многообразие душевной жизни? Очень распространено мнение, согласно которому это невозможно, и отношение Мюнстерберга к этому вопросу не вполне ясно выражается в его сочинениях. «Психологический феномен, — говорит он один раз,* — никогда не может быть чем-либо иным, нежели то, чем он кажется нашему сознанию». Очевидно, что это положение лишь тогда было бы согласимо с теорией, по которой вся душевная жизнь мыслится состоящей из ощущений (Empfindungslehre), если бы только непривычный наблюдатель полагал, что в воле или в чувствовании он испытывает нечто такое, что не есть комплекс ощущений, психолог же, придерживающийся научных приемов (der wissenchaftliche Psycho-logie), напротив того, при точном анализе в самом деле всюду открывал бы не что иное, как распорядки ощущений, так как лишь при этом предположении психические процессы могли бы «казаться нашему сознанию» тем, чем они должны быть согласно теориям психологии.

Само собой разумеется, почему для нас в связи с обсуждаемой нами проблемой имеет значение выяснение вопроса о допустимости этого понимания душевной жизни. Если бы было верно, что все психическое бытие в сознании может «казаться» комплексом ощущений, то из этого опять-таки вытекало бы как раз то принципиальное различие между естествознанием и психологией, которое мы именно оспариваем здесь, так как тогда свойственный психологии способ познания ведь в самом деле пришлось бы охарактеризовать как воззрительный и непосредственный по сравнению со способом познания, свойственным наукам о телах.

Но в самом ли деле правильно вышеуказанное понимание? Мы не можем найти какого-либо основания, которое можно было бы привести в его пользу. Напротив того, нам кажется, что именно в интересе этих психологических теорий было бы подчеркивать их полное логическое согласие с общими теориями телесного мира, так как лишь благодаря атому они могли бы доказать свое право на существование. Ведь утверждение, гласящее, что душевная жизнь в опыте воззрительно (anschaulich) представляется привычному наблюдателю как комплекс ощущений, совершенно недоказуемо, и, конечно, всякий непредубежденный человек даже будет самым решительным образом оспаривать его. Воля и представление, как они непосредственно даны нам в опыте, принципиально отличны друг от друга. Таковым же должно быть и

Aufgaben und Methoden der Psychologie. S. 20.

192

ГЕНРИХ РИККЕРТ

мнение Мюнстерберга, так как в другом месте он специально подчеркивает то обстоятельство, что ощущение существует лишь в абстракции, и прибавляет: «Оно есть научное вспомогательное понятие, подобно тому как атом естествоиспытателя».* В самом деле, это единственно правильное понимание. Непосредственному опыту совершенно неведомы комплексы ощущений, с которыми оперирует психология, равно как ему неведомо и то, что физические процессы суть комбинации атомов эфира. Итак, здесь не может быть речи о непосредственном способе познания, будто бы свойственном психологии по сравнению с естествознанием.

Страх пред допущением недоступных опыту психических элементов несомненно основывается опять-таки на том неудачном определении психического, как процесса в сознании, которым мы уже занимались, т. е. здесь играет роль спорный вопрос о «бессознательных» психических процессах.** Если «простые ощущения» недоступны опыту, то они, конечно, никогда не могут становиться содержаниями сознания в гносеологическом смысле, и. если психическое определяется как процесс в сознании (Bewussiseinsvorgang), понятие «бессознательного ощущения» в самом деле становится contradiccio in adjecto. В таком случае не требуется особливой проницательности для того, чтобы доказать, что нельзя построить понятие психического бытия, которое не есть содержание сознания. Но, если отвлечься от этого определения психического, понятие о недоступном опыту психическом элементе оказывается отнюдь не более рискованным, чем многие понятия естественных наук. Обнимаемое им психическое «бессознательно» в том смысле, что оно никогда не может быть непосредственно дано, как содержание сознания. Итак, вопрос о его существовании столь же правомерен, как и вопрос о том, вправе ли мы предлагать телесные вещи, которые никогда недоступны опыту или восприятию. Мы оставляем нерещенным вопрос о том, насколько вообще что-либо недоступное опыту может быть рассматриваемо как существующее. Мы полагаем только, что, если мы не боимся мысленно прибавлять к непосредственно данному хак эмплричесхая действительность телесному миру в интересе его объяснения недоступный опыту субстрат, не существует никакого основания для того, чтобы воспретить аналогичное образование понятия научной обработке душевной жизни. Тела никогда не бывают даны нам как комплексы атомов, и тем не менее без понятия атома не может обойтись естествознание. Поэтому с чисто логических точек зрения допущение «бессознательных пси-

¦ См. статью «Ощущение», а. а.