Часть 1.

Г.РИККЕРТ

НАУКИ О ПРИРОДЕ И НАУКИ О КУЛЬТУРЕ.

Пер. под ред. С.И.Гессена

Г.Риккерт. Науки о природе и науки о культуре.

М., Республика, сс. 44-128.

В квадратных скобках [] номер страницы.

Номер страницы предшествует странице.

В фигурных скобках {} текст, выделенный курсивом.

В круглых скобках () номер подстраничных примечаний автора.

Звездой * обозначены примечания издателей, помещённые в конце текста.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

I. Постановка проблемы

II. Исторически сложившаяся ситуаци

III. Основная противоположность

IV. Природа и культура

V. Понятие и действительность

VI. Естественно-научный метод

VII. Природа и истори

VIII. История и психологи

IX. История и искусство

X. Исторические науки о культуре

XI. Промежуточные области

XII. Количественная индивидуальность

XIII. Индивидуальность, индифферентная по отношению к ценности

XIV. Объективность культурной истории

[44]

Предисловие

Основные идеи предлагаемого очерка были изложены мною в 1898 г. на

первом заседании местного Культурно-научного общества, после чего этот

доклад был отдан в печать. Долгое время в книжных магазинах нельзя было

достать этот краткий очерк. Перепечатывать его вновь я не решался, так

как после окончания мною моей книги "Границы естественно-научного

образования понятий" (1896 - 1902) первоначальная форма его меня уже

более не удовлетворяла. В нем не вполне ясно был разработан весьма

существенный пункт: значение ценностей для наук о культуре. Кроме того,

в новом издании нельзя было оставить без внимания оживленную полемику,

возникшую в связи с моими методологическими трудами.

Теперь я выпускаю этот очерк еще раз в переработанном и значительно

расширенном виде, хотя он в настоящее время не содержит в себе почти

ничего нового, чего я уже не развивал бы и более детально обосновывал в

других сочинениях. Возможно, что теперь он лучше выполнит задачу,

которую я ставил себе при первом его опубликовании. Он рассчитан на

ученых частных наук, ощущающих потребность осознать сущность своей

собственной деятельности и не имеющих либо охоты, либо времени изучать

большие труды по логике.

Предлагаемый очерк может служить также введением в мою книгу о

границах естественно-научного образования понятий. Но он не может,

конечно, быть ничем иным, как только первоначальным введением. Он должен

главным образом показать запутанность и сложность проблемы классификации

наук и всю беспомощность в этом вопросе обычных схем, с виду столь

простых. Возбудить интерес к более серьезным занятиям в этой области -

вот цель, которую ставит себе этот очерк.

Конечно, я тщательно рассмотрел всю возникшую за последнее

десятилетие литературу по данному вопросу, но смог упомянуть о ней

только в малой степени. Отсюда, однако, не следует делать вывод, будто

не питаю благодарности к авторам многочисленных и обстоятельных

критических разборов моих трудов.

Особенно охотно, касаясь только произведений недавнего прошлого,

остановился бы на новейших работах Дильтея, Мюнстерберга, Рава,

Ксенопола и других, но цель настоящего очерка, желающего возможно проще

коснуться главнейших проблем, препятствует подобным полемическим

экскурсам. Перечень важнейшей литературы до 1907 г. находится в конце

моей статьи "Философия истории", помещенной мною в сбор[45] нике в честь

80-летнего юбилея Куно Фишера "Die Philosophie im Beginn des 20-en

Jahrhunderts", 1905 г., 2-е издание 1907 г.

Принося глубокую благодарность своему уважаемому издателю, доктору

Паулю Зибеку за его любезное содействие в осуществлении нового издани

этой книжки, я выполняю лишь приятный долг.

Фрейбург (Брейсгау), март 1910.

Генрих Риккерт

I. Постановка проблемы

Казалось бы, у ученого, занимающегося исследованием частной научной

области, равно как и у философа, не должно было бы в настоящее врем

существовать разногласий по поводу того, что эмпирические науки

распадаются на две главные группы и что теологи и юристы, историки и

филологи, с одной стороны, в такой же степени связаны общими интересами,

как физики и химики, анатомы и физиологи, биологи и геологи - с другой.

Но в то время как естествоиспытатели ясно сознают, что есть общего между

ними, у представителей другой группы, в особенности если иметь в виду

мнения отдельных ученых, нельзя даже сразу найти общего названия для их

совместной деятельности. Возникает вопрос: не есть ли отсутствие

подобного общепризнанного и всеми употребляемого наименования лишь

оборотная сторона отсутствия соответствующего вполне определенного

понятия. Поэтому цель последующих рассуждений будет состоять в развитии

понятия, определяющего общие интересы, задачи и методы

неестественно-научных дисциплин, и в разграничении их от методов

естествознания. Я думаю, что понятие это лучше всего выражается термином

наука о культуре. Что же такое представляет собой наука о культуре, и в

каком отношении находится она к исследованию природы?

Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо предпослать несколько

замечаний по поводу того, какой смысл вообще может иметь подобна

попытка. Мы имеем здесь дело с одной из частей логики, точнее,

наукословия или учения о методе, нас совершенно не касается особое

содержание отдельных естественных или культурно-научных дисциплин.

Последнее интересует лишь ученых, посвятивших себя специальным наукам.

Философия не должна ставить себе задачу - давать обрывки "сознательного

полуобразования", к чему она, однако, при обилии современного научного

материала необходимо должна будет в этом случае привести. Нас прежде

всего интересует здесь отнюдь не процесс, с помощью которого наука

находит нужный для нее материал, представляющийс

исследователю-специалисту, может быть с полным правом, главным фактором

научного прогресса. Ибо во всякой науке все способы и средства, могущие

привести к открытию новых фактов, одинаково равноправны. Нельзя поэтому

рассчитывать выразить все это многообразие исследования и искания в

формулах, которые могли бы наметить существенную противоположность между

двумя группами научной деятельности. Итак, все, что имеет вид собирани

научного материала, будет оставлено нами без всякого рассмотрения.

Различие, [46] которое нас здесь единственно интересует, сможет,

наоборот, быть ясно сознано лишь там, где происходит уже упорядочение и

переработка материала и где этот процесс приведен уже к своему

окончанию. Эта ступень научной деятельности не пользуется, однако,

большим вниманием со стороны исследователей-специалистов, потому что она

большей частью происходит как "нечто само собою разумеющееся". И если

выяснение ее и представляет собой собственную задачу философии, то центр

тяжести ее, следовательно, лежит не там, на что обыкновенно направляетс

внимание эмпирического исследования.

Однако задачей логики, как при процессе переработки, так и при

результатах его, является не описание анализирующего типа, любовно

примыкающее ко всем нюансам и вариациям, ко всем промежуточным формам

научных методов, ибо эту задачу, как мне кажется, лучше было бы

предоставить частным наукам, в лице специалистов-ученых, чувствующих

себя как у себя дома в определенных научных областях. Наукословие, если

только оно должно иметь самостоятельное значение, может исходить лишь из

общих различий в мышлении, а уж затем, с помощью выработанных таким

образом понятий, оно должно постепенно переходить к применению их в

частных случаях. Нашей задачей будет лишь установление этого исходного

пункта, т. е. выработка двух основных форм научного мышления.

Другими словами, я хочу ограничиться главным образом установлением

тех двух крайних полюсов научной деятельности, между которыми до

известной степени расположены все эмпирические науки. Чтобы ясно

выразить требуемое различие, я должен буду разделить в понятии то, что в

действительности тесно связано друг с другом; с другой же стороны, по

крайней мере вначале, мне придется совершенно отвлечься от тех

многочисленных нитей, которые соединяют друг с другом обе группы наук,

или лишь постольку считаться с ними, поскольку из них могут быть

почерпнуты возражения против разделения обеих основных форм.

Специалисту-эмпирику, признающему ценность многосторонних

взаимоотношений между различными областями труда, такая попытка

намеренного уничтожения всех мостов между ними может показатьс

односторонней или даже насильственной. Но для логика, если только он

вообще желает проводить границы среди пестрого многообразия научной

жизни, нет иного пути. Поэтому все, что будет выведено в дальнейшем

изложении, можно, самое большее, сравнить с линиями, которые мыслит себе

географ, для того чтобы ориентироваться на земном шаре, линиями, которым

точно так же не соответствует ничего действительного, - с тою только

разницею, что globus intellectualis* не есть шар, на котором полюс и

экватор являются, так сказать, самими собою данными, но для их

установления ощущается потребность в особом исследовании.

Вряд ли еще нужно обосновывать теоретическую ценность подобной

ориентирующей схемы. Я не буду также исследовать, насколько велика будет

выгода, которую почерпнут из нее отдельные науки, но, во всяком случае,

совершенно бесполезной для них она мне тоже не представляется, в

особенности же для наук о культуре, в которых ныне не только сохраняютс

ценные взаимоотношения с естествознанием, но и часто в совершенно

недопустимой степени переступаются границы между обеими областями. [47]

Причину подобного явления нетрудно указать. Тот, кто занимаетс

естественными науками, находит в настоящее время не только

общепризнанную терминологию, но в большинстве случаев и определенное

место для своей специальной деятельности в разграниченном целом, в

связной системе более или менее резко отделенных друг от друга задач.

Науки о культуре, напротив, должны еще искать подобную прочную систему.

Мало того, отсутствие прочной основы в этой области еще столь велико,

что им даже приходится защищать свою самостоятельность от натурализма,

провозглашающего естественно-научный метод единственно правомерным. Не

могла ли бы логика помочь им в этом споре, тем более что она со своей

стороны стремится освободиться от одностороннего влияния естественных

наук?

Никто, конечно, не станет утверждать, что всякий естествоиспытатель

обладает ныне ясным разумением логической сущности своей деятельности,

чем будто бы выгодно отличается от представителя наук о культуре. Но все

же, благодаря исторической ситуации, в которую он, так сказать,

врастает, он находится в гораздо более счастливом положении, чем

последний. Прежде чем перейти к собственной моей теме, я коснусь еще

несколькими словами причин подобного явления.

II. Исторически сложившаяся ситуаци

Если мы бросим взгляд на историю науки за последние столетия, то

увидим, что для философского обоснования естествознания было уже

чрезвычайно много сделано частью исследователями отдельных научных

дисциплин, частью философией. У Кеплера, Галилея, Ньютона эмпирическое

исследование идет рука об руку со стремлением ясно сознать сущность

своей деятельности, и это стремление увенчалось блестящим успехом.

Философия естественно-научного века - я подразумеваю, конечно, XVII

столетие - едва ли может быть отделена от естествознания. Но она также с

успехом работает - стоит только вспомнить Декарта или Лейбница - и над

выяснением естественно-научного метода. И наконец, уже на исходе XVIII

столетия величайший мыслитель нового времени окончательно установил

руководящее для методологии понятие природы как бытия вещей, "поскольку

оно определено общими законами"*, а тем самым и наиболее общее понятие

естествознания.

Конечно, Кант своим "поскольку оно определено" сломил вместе с тем

исключительное господство понятия природы если и не в отдельных частных

науках, то во всяком случае в философии, т. е. он лишил

естественно-научное "миросозерцание", потерпевшее во время эпохи

Просвещения практическое крушение при применении к исторически

сложившейся культурной жизни, также и в теоретическом отношении его

абсолютного характера и из якобы абсолютной величины низвел его на

степень величины, лишь относительно правомерной, ограничив таким образом

естественно-научный метод областью специального исследования. Но понятие

природы только выиграло от такого ограничения: благодаря ему оно еще

резче определилось и было яснее сознано, так что [48] даже если

несколько отсталая философия и старается возвратить ему в настоящее

время снова его исключительное господство, то для частных наук о природе

отсюда уже не может возникнуть большого вреда. Понятие природы остаетс

и при этом в главном неизмененным. В худшем случае подобное сужение

кругозора, выдвигающее вместо гносеологической точки зрения снова старый

метафизический натурализм, мстит за себя беспомощностью, которую многие

естествоиспытатели обнаруживают по отношению к некоторым трудностям

наиболее общих теорий, вроде атомистики или энергетики. Не совсем

отрадно также, конечно, встречать еще и теперь естествоиспытателей,

принимающих за личное оскорбление, если им кто-нибудь скажет, что не

только они одни занимаются наукой. Но в общем же не вполне основательна

вера в исключительную правомерность одного только естественно-научного

мышления приведет лишь к тому, что внушит естествоиспытателям сознание

высокого значения их работы, а тем самым любовь к труду и воодушевление.

"Хорошо тебе, что ты имеешь предков", - сможем мы воскликнуть

современному естествоиспытателю при взгляде на подобное прошлое. Он

живет, если иметь в виду наиболее общие и основные понятия, на проценты

с капитала, собранного его предками. Многое из их духовных сокровищ

стало с течением времени настолько "само собой понятным", что уже даже

не к чему выискивать его происхождение и связь, из которой оно вытекает.

Ими можно обладать, даже не приобретая их. Если отвлечься от некоторых

областей биологических наук, в которых неясное сознание

естественно-научного значения первоначально вполне исторического

принципа развития внесло много путаницы и в которых связанное с понятием

организма понятие цели все еще приводит к весьма сомнительным

метафизико-телеологическим построениям, то мы увидим, что естественные

науки пользуются благами прочной традиции, что они имеют прежде всего

одну общую цель, в достижение которой каждая отрасль вносит свою долю, и

это сообщает им единство и связь. Поэтому они выступают сплоченными,

импонируют этим, не говоря уже об изумительных успехах, достигнутых ими

за последнее время, в особенности в общей теории материи, где они

проявили себя достойными внуками своих великих предков.

Никто не станет утверждать того же о науках о культуре. Последние

значительно моложе и потому менее законченны. Лишь в XIX столетии

получили они большое развитие. В пределах отдельных областей ученые и

здесь подчас работают с большой уверенностью, но этим они обязаны

исключительно лишь тому или иному гениальному исследователю, который

служит им образцом и которому они имеют возможность следовать. У них

почти нет склонности к методологическим исследованиям, принесшей

основателям современного естествознания столь обильные плоды. А если у

них и встречаются более глубокие исследования сущности своей собственной

деятельности, как это, например, для языкознания весьма поучительным

образом дал Герман Пауль (1), дл

политичес-----------------------------------------------------------(1)

H. Paul. Prinzipien der Sprachgeschichte. 1880; 3-е изд. 1898. Далее:

Methodenlehre der germanischen Philologie, отдельный оттиск из 2-го изд.

Pauls Grundriss, 1897. [49] кой экономии Карл Менгер (1) и в последнее

время Макс Вебер (2), то исследования эти разрозненны и ограничиваютс

лишь отдельными областями. И не случайно, что все это - области, в

научной практике которых теснейшим образом переплетаются методы,

логически столь отличные друг от друга: логические проблемы в них как бы

навязываются сами собой. Во всяком случае, более широкого философского

обоснования наук о культуре не существует до сих пор даже приблизительно

в такой степени, как оно имеется в естествознании.

Правда, в философии, работающей в союзе с науками о культуре,

воспринимающей их мотивы и обладающей способностью обратного воздействи

на них, можно уже в прошлом указать на многое, начатое в этом

направлении. Ведь и Кант действовал первоначально больше как разрушитель

натуралистического миросозерцания, нежели как гносеологический

обоснователь естествознания. И как бы односторонне ни вылились некоторые

антинатуралистические течения, возникшие под его влиянием, какое бы

подчас непонимание по отношению к естественным наукам и их значению,

которым непоколебимая база дана была их же учителем, ни проявляли

некоторые преемники Канта и как ни способствовали они этим тому, что

"идеалистическая" и антинатуралистическая философия потеряла

впоследствии всякий кредит, все же нельзя отрицать, что, энергично

указывая на оборотную сторону медали, они оказали этим громадное

возбуждающее влияние. В известном смысле можно даже сказать, что

философы немецкого идеализма дали основные понятия наукам о культуре. В

особенности Гегель, положивший историческую жизнь вполне сознательно в

основу своего миросозерцания, замечателен ведь не только тем, что ничего

не понимал в естествознании; и, ввиду постоянно растущего в широких

кругах интереса к философии немецкого идеализма, можно надеяться, что

наше время, в котором слово "развитие" играет такую большую роль, опять

чему-нибудь научится у великого идеалистического философа развити

(Entwicklungsphilosoph) (3).

Система Гегеля не может быть, однако, принята ныне так, как она есть,

в ее целом. В настоящее время следует даже предостерегать от

гальванизирования буквы гегелевской философии. Но также и другие ценные

попытки предшествующего периода вряд ли ныне много смогут помочь наукам

о культуре для определения и выяснения их задач. В середине XIX столети

вековая традиция в истории нашей духовной

-----------------------------------------------------------(1)

Untersuchungen uber die Methode der Sozialwissenschaften. 1883*.

(2) Die "Objektivitat" sozialwissenschaftlicher und sozialpolitischer

Erkenntnis. 1904 ("Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik". Bd.

19). Roscher und Knies und die logischen Probleme der historischen

Nationalokonomie. ("Schmollers Jahrbuch fur Gesetzgebung u. s. w.". Bd.

27, 29, 30). Kritische Studien auf dem Gebiet der

kulturwissenschaftlichen Logik. 1906 ("Archiv fur Sozialwissenschaft",

Bd. 22).

(3) Относительно значения немецкого идеализма для истории см.: E.

Troeltsch. Das Historische in Kants Religionsphilosophie, 1903

("Kantstudien". Bd. 9); E. Lask. Fichtes Idealismus und die Geschichte.

1905; W. Dilthey. Die Jugendgeschichte Hegels. 1905. Как сильно влияли

идеи немецких философов также и на тех мыслителей, которых обыкновенно

считают принципиально противоположными им, показал подробнейшим образом

Г. Мелис (G. Mehlis. Die Geschichtsphilosophie A. Comtes. 1909). [50]

жизни оборвалась, и целый ряд важных для понимания исторической жизни

элементов немецкой философии в настоящее время почти совсем забыт. Даже

и там, где пользуются категориями Гегеля, не хватает сознания их

значения и роли. Ведь когда, например, в настоящее время в науках о

культуре говорят о "развитии", то прежде всего имеют в виду ученого,

несомненно выдающегося в своей специальной области, но ничего не

стоящего в философии; в дарвинизме видят вполне серьезно "новую"

философию истории и вследствие такой путаницы понятий серьезно

апеллируют в науках о культуре к естественно-научному методу. Не все

дисциплины затронуты этим в равной степени, но именно в исторической

науке в узком смысле этого слова мы пережили оживленный спор по поводу

путей и цели этой науки, спор, который вряд ли мог бы вообще возникнуть

при более тесном единении с нашей философской традицией (1).

Поэтому, чтобы подойти ближе к своей проблеме, я и не хотел бы здесь

примыкать к тому, что уже было сделано в прошлом, но, начав с критики

наиболее распространенного ныне взгляда по вопросу о делении наук,

ограничусь затем уже чисто систематическим изложением своих воззрений.

III. Основная противоположность

Поскольку науки различаются между собой как по трактуемым ими

предметам, так и по применяемому ими методу, то и разделение их должно

быть проведено как с материальной, так и с формальной точек зрения.

Отсюда еще совсем не следует, что оба эти принципа деления совпадают

друг с другом. Однако даже там, где в настоящее время принимаются две

существенно различные группы наук, последнее правило не принимается во

внимание. Так, в философии еще почти всюду принято класть в основу, в

качестве принципа деления, понятия природы и духа (Natur und Geist),

причем под многозначащим словом "природа" подразумевают материальное

(korperliche), под духом же - психическое

-----------------------------------------------------------(1) См. по

существу прекрасную статью Г. В. Белова о "новом историческом методе"

("Historische Zeitschrift", Bd. 81. N. F. Bd. 45. S. 193 ff),

по-видимому, окончательно упразднившую целый ряд спорных вопросов. Лицо,

стоящее несколько вдали, не может ясно представить себе, почему

полемика, поскольку она касается метода, ведется с такой горячностью

почти всеми сторонами. Я не в состоянии произвести оценку работ

Лампрехта в области истории. Нельзя отрицать за ним той заслуги, что он

снова затронул методологические вопросы и пробудил к ним интерес. Но в

этой области без логического основоположения нельзя, конечно, ничего

сделать, и потому, поскольку Лампрехт оперирует своими, в их логическом

смысле вполне неопределенными, ходячими словами, как, например,

"индивидуально-психологический" и "социально-психологический метод" и т.

п., дискуссия с ним - бесплодна. Само собой разумеется, что его

собственные труды по истории не совпадают с его "методом". Как всякий

историк, он изображает единичные исторические формы развития в их

единичности и поступает при этом не естественно-научным образом, но

индивидуализируя и относя к ценности в том смысле этого слова, который

будет разъяснен далее. Большее или меньше количество общих понятий или

ходячих слов, как "типизм", "возбудимость" (Reizsamkeit) и т. д., не

определяет еще логического характера метода. [51] (seelische) бытие, а

вместе с тем из особенностей, вытекающих из содержания духовной жизни,

находящейся в противоположности к миру телесного, выводят и формальные

различия двух методов, которым должны следовать науки о духе и науки о

природе. В результате получается, между прочим, что наряду с механикой,

этой наиболее общей и основной физической наукой, ставят соответствующую

ей общую науку о жизни души, т. е. психологию, в качестве основной науки

о духе, и сообразно этому и решающие успехи в области наук о духе

ожидаются главным образом от применения психологического метода. На этом

основании в истории часто видели прикладную психологию, что, правда, не

совсем совпадает с настоящим состоянием этой дисциплины.

Если отдельные воззрения и расходятся между собою в деталях, то все

же в философии ныне почти общим признанием пользуется та основная мысль,

что при делении наук прежде всего следует исходить из особого характера

психического бытия, и это считается даже там самим собой разумеющимся,

где, как, например, у Дильтея, мыслителя с резко выраженным историческим

чутьем, особенно ярко проявилась непригодность до сих пор существовавшей

психологии для обоснования исторических наук. В таком случае

выставляется лишь требование новой психологии, которая еще только должна

быть создана в будущем (1).

В противоположность господствующим в философии мнениям, среди

ученых-эмпириков все яснее пробивается сознание (2), что термин "науки о

духе" очень недостаточно характеризует неестественно-научные дисциплины,

и я действительно думаю, что попытки деления, предпринятые с точки

зрения противоположности природы и духа, не в состоянии привести к

пониманию на самом деле существующих различий в науках. В целях

предварительной ориентировки я постараюсь сначала в краткой формуле

противопоставить вышеуказанному взгляду свой собственный.

Конечно, нельзя отрицать, что неестественно-научные дисциплины имеют

дело преимущественно с психическим бытием и что поэтому термин "науки о

духе" не является безусловно ложным, но, и это составляет существенный

пункт, для наукословия этим самым еще не найдено главного признака

деления. Ибо при помощи понятия психического нельзя ни уяснить себе

принципиального различия двух отдельных родов научного интереса,

соответствующего материальным отличиям объектов и приводящего к тому,

что представители одной группы наук считают себя теснее связанными друг

с другом, нежели с представителями другой группы, ни тем более вывести

вполне пригодную логическую, т. е. формальную, противоположность двух

различных методов. Не случайно, что в новейшее время в области

психологии наряду с философами работают главным образом естественники,

историки же и представители других "наук о духе" в большинстве случаев

совсем не интересуются современной психологией. Причины этого коренятс

в суще-----------------------------------------------------------(1)

Dilthey. Ideen uber eine beschreibende und zergliedernde Psychologie.

"Sitzungsberichte der Konigl. preuss. Akademie der Wiss.". 1894. S. 1309

ff.

(2) В круге слушателей, которых я ознакомил с содержанием этого

очерка, не нашлось даже ни одного человека, который бы выступил в защиту

этого столь излюбленного в логике термина. [52] стве вещей, и изменение

данного порядка не только маловероятно, но и, может быть, даже не

желательно. Значение психологии для некоторых из так называемых "наук о

духе", как мне кажется, в настоящее время слишком переоценивается не

только психологами, но и логикой; во всяком случае, ни уже существующая,

ни могущая еще появиться общая наука о жизни души не может быть в такой

же степени руководящей для другой половины globus intellectualis, в

какой механика является для естествознания. Можно даже сказать, что

применение господствующего в настоящее время в психологии метода к

историческим наукам должно почти неизбежно привести на ложный путь, что

и случилось там, где место исторического изложения заняли

"социально-психологические" теории.

Но еще важнее то обстоятельство, что одна простая противоположность

природы и духа вообще не в состоянии дать исчерпывающего деления всего

многообразия отдельных наук, ибо проблемы, встречающиеся здесь, гораздо

сложнее, нежели полагают обычно. По моему мнению, учение о методе должно

вместо природы и духа выставить следующие основные понятия.

В целях деления наук совсем нельзя найти двух групп объектов,

которые, принимая во внимание род их бытия, отличались бы друг от друга

так, как тело от души, потому что, по крайней мере в непосредственно

доступном нам мире, нет ничего такого, что было бы принципиально изъято

из исследования, отличающегося той же формальной структурой, что и

естествознание. В этом смысле справедливо, что может быть только одна

наука, потому что существует только одна действительность.

Действительность в ее целом, т. е. как совокупность всей телесной и

духовной жизни, может и должна на самом деле рассматриваться как единое

целое, или "монистически", если употребить этот модный термин, и

соответственно в каждой своей части разрабатываться по одному и тому же

методу. Но если это так, то обе группы наук, - как те, которые исследуют

телесные явления, так и те, которые исследуют жизнь души, - будут также

тесно связаны друг с другом общими интересами.

Поэтому материальная противоположность объектов может быть лишь

постольку положена в основу деления наук, поскольку из целого

действительности выделяется некоторое количество предметов и явлений,

представляющих для нас особенное значение или важность, в которых мы

вследствие этого видим еще кое-что иное, кроме простой природы. По

отношению к ним естественно-научное исследование, вообще говоря, вполне

правомерное, является само по себе недостаточным; мы можем относительно

них поставить еще целый ряд совсем иных вопросов, причем вопросы эти

касаются преимущественно объектов, которые лучше всего обнять термином

"культура". Основанное на особом значении культурных объектов деление

наук на науки о природе и науки о культуре лучше всего выражает

противоположность интересов, разделяющую ученых на два лагеря, и потому

различение это кажется мне пригодным заменить традиционное деление на

естественные науки и науки о духе.

Но одного этого для нас недостаточно. К материальному принципу

деления должен присоединиться формальный; приняв же во внимание [53]

последний, мы получим понятия гораздо более сложные, нежели те, что

встречаются нам в обычном воззрении, которое, впрочем, своей мнимой

простотой должно быть обязано многосмысленности слова "природа". Из

каких-либо материальных особенностей части действительности, называемой

культурой, нельзя, конечно, вывести основные формальные

противоположности методов, так же как этого нельзя было сделать из

противоположения природы и духа, и мы поэтому не можем сразу же говорить

о "культурно-научном методе", подобно тому как говорят о

естественно-научном методе или считают себя вправе говорить о методе

психологическом. Но мы должны тотчас же заметить, что и выражение

"естественно-научный (naturwissenschaftlich) метод" имеет только тогда

смысл, если слово "природа" (Natur) в нем не обозначает мира телесного

или физического, но обладает приведенным выше кантовским, т. е.

логическим или формальным, значением, если, говоря иначе, имеется в виду

не метод физической науки (korperwissenschaftliche Methode), хотя только

последний может быть действительно противопоставлен духовно-научному или

психологическому методу. Противоположность логическому понятию природы

как бытию вещей, поскольку оно определяется общими законами, может быть

намечена тоже только чисто логическим понятием. Последним же, как

думаю, является понятие истории в самом широком смысле этого слова, т.

е. понятие единичного бытия во всей его особенности и индивидуальности,

которое и образует противоположность понятию общего закона. Мы должны

поэтому говорить о различии между естественно-научным и историческим

методом.

Таким образом, деление на основании формальных точек зрения не

совпадает с делением материальным, что должно было иметь место в

традиционном делении на естествознание и науки о духе. Поэтому не может

быть и речи о том, чтобы формальное отличие природы от истории заняло

место материального различия природы и духа, как это неправильно поняли

некоторые наши критики. Но, с другой стороны, я постараюсь показать, что

оба принципа деления постоянно связаны друг с другом, поскольку

рассмотрение (Betrachtung), необходимое одинаково для всех объектов

культуры, и есть изображение их (Darstellung) согласно историческому

методу, так что понятие этого метода можно уразуметь лишь в связи с

понятием культуры. Конечно, и естественно-научный метод также применим в

области культуры, и ни в коем случае нельзя утверждать, что существуют

только исторические науки о культуре. И наоборот, можно до известной

степени говорить об историческом методе в науках о природе, так что

вследствие этого для логики возникают промежуточные области

(Mittelgebiete), в которых в материальном отношении культурно-научные,

по методу же естественно-научные исследования, с одной стороны, и по

содержанию относящийся к природе, а по методу исторические исследования,

с другой - тесно сочетаются друг с другом. Но эта связь все же опять не

такого рода, чтобы благодаря ей уничтожилась противоположность между

науками о природе и науками о культуре. Наоборот, резко отграничив, при

помощи наших понятий, понятие исторических наук о культуре от [54]

понятия естествознания как в материальном, так и в формальном

отношениях, мы тем самым найдем искомую основную противоположность

эмпирических наук, после чего нам уже нетрудно будет показать, что,

несмотря на все переходные и промежуточные формы, при исследовании жизни

природы все же пользуются преимущественно естественно-научным, при

исследовании же жизни культуры главным образом историческим методом.

В дальнейшем я и постараюсь постольку развить материальную

противоположность природы и культуры и формальную противоположность

естественно-научного и исторического методов, поскольку это нужно дл

того, чтобы ясно выступила основа выставленных здесь положений, а вместе

с тем и правомерность нашей попытки классификации наук, отклоняющейся от

традиционного их деления. При этом я снова обращаю внимание на то, что

вынужден буду ограничиться здесь схематическим изложением основного

различия и смогу только наметить дальнейшие выводы. Этот очерк отнюдь не

имеет в виду дать полную систему наукознания, которая охватила бы все

науки или даже только все эмпирические частные науки.