Часть 7.

19

. Универсальность. Я не высказываюсь здесь против краткого ознакомления со всеми областями знания; это, без сомнения, весьма полезно и необходимо для образования ума, но должно осуществляться другим путем и для другой цели: не ради разговора и тщеславного стремления наполнить голову всякого рода обрывками, с тем чтобы человек, начиненный таким хламом, был в состоянии состязаться в разговорах на равных со всеми, кто ему встретится, как будто ничто его не может затруднить и его голова представляет собой столь плотно набитый знаниями склад, что нет ничего такого, чем бы он не владел и что бы не позволило ему с легкостью поддержать беседу с любым человеком. Конечно, это преимущество, и большое,— обладать реальным и истинным знанием всех или большей части объектов мышления. Но вряд ли ум одного человека может этого достигнуть, и примеры людей, которые хоть в какой-либо степени приблизились к этому состоянию, настолько малочисленны, что я не знаю, можно ли предложить их в качестве образца людей, [которым свойственно] обычное управление разумом. Ибо на то, чтобы до конца понять то особое предназначение, которое человек призван выполнять в государстве, и религию, которая есть его призвание как члена общества, человек обычно тратит все свое время; и при этом лишь немногие знакомятся с данными предметами так основательно, как следовало бы, хотя это составляет подлинную и особую обязанность каждого человека. Но пусть это так, пусть лишь очень немногие люди направляют свои мысли на получение универсального знания, я все же не сомневаюсь, что если избрать правильный путь и установить надлежащие методы исследования, то люди, мало занятые делами и имеющие большой досуг, могли бы пойти в этом отношении значительно дальше, чем обычно. Возвращаясь к занимающему нас вопросу, я скажу следующее: цель и польза от некоторого знакомства с теми областями знания, которые не имеют отношения к нашему непосредственному занятию, заключаются в том, чтобы приучить наш ум к идеям всякого рода и к надлежащим методам исследования обычных связей и отношений между ними. Это сообщает уму свободу, а упражнение разума в различных методах исследования и рассуждения, применяющихся наиболее сведущими людьми, учит ум проницательности и осмотрительности и сообщает ему гибкость, необходимую для того, чтобы он мог во всех своих исследованиях более внимательно и искусно следовать за зигзагами и поворотами в изучаемом предмете. Кроме того, подобный

==233

универсальный вкус ко всем наукам с тем беспристрастием, которое характеризует душу, пока она не увлечена какой-либо отдельной наукой, и которое превращается в любовь и восхищение по отношению к той, что становится ее любимицей, предупредит другое зло, очень часто наблюдаемое у тех, которых с самого начала привлекла одна только область знания. Стоит только человеку отдаться изучению одной отрасли знания, и она делается для него всем. Душа приобретает от тесного соприкосновения с этим предметом ту особенность, что все другое, хотя бы самое отдаленное, рассматривается ею под одним и тем же углом зрения. Метафизик сводит хлебопашество и садоводство непосредственно к абстрактным понятиям; естественная история ничего но значит в его глазах. Алхимик, наоборот, превращает божественное в правила своей лаборатории и объясняет мораль солью, серой и ртутью; даже Писание и его священные тайны он делает аллегорией философского камня. Я слышал однажды человека, превосходного музыканта, который серьезно приспосабливал Моисеевы семь дней первой недели к музыкальным нотам, как будто они определили меру и метод творения. Немаловажное дело — охранить ум от такого одностороннего увлечения, а это, я думаю, лучше всего сделать, давая ему правильное и одинаковое представление обо всем интеллектуальном мире, которое покажет ему порядок, строй и красоту целого и позволит справедливо оценить области различных наук соответственно порядку и полезности каждой из них.

Если старые люди не сочтут это для себя необходимым и легко осуществимым, то во всяком случае это следует проводить в воспитании молодежи. Задача образования, on

как я уже отмечал , заключается, по моему мнению, не в том, чтобы дать молодежи совершенное знание одной из наук, а в том, чтобы дать такое развитие и предрасположение их уму, которое в наибольшей мере сделало бы их способными к любой науке, когда они самостоятельно ею займутся. Если люди в течение долгого времени приучаются лишь к одному роду или методу мышления, их ум коснеет в нем и нелегко переходит к другому. Поэтому я думаю, что для того, чтобы сообщить им эту свободу, следует заставить их ознакомиться со всеми родами знания и упражнять их разум во всем разнообразии и обилии знания. Но я рекомендую здесь не разнообразие и обилие самого знания, а разнообразие и свободу мышления, усиление способностей и активности души, а не расширение ее владений.

==234

20

. Чтение. Здесь, мне думается, большие любители чтения склонны делать ошибку. Предполагается, что те, которые обо всем читали, также и понимают все; но это не всегда так. Чтение доставляет уму лишь материал знания, а превращает прочитанное в наше достояние именно мышление. Мы принадлежим к породе жвачных, и нам недостаточно нагрузиться обильным материалом: пока мы не пережуем его снова, он не дает нам ни силы, ни питания. Некоторые авторы действительно дают нам очевидные примеры глубоких мыслей, точного и тонкого рассуждения и последовательности в идеях. Свет, который они дают нам, может принести большую пользу, если читающий их будет следовать и подражать им. Все остальное в лучшем случае только частности, которые годятся лишь для превращения их в знание. Но это может быть сделано только путем нашего собственного размышления и исследования смысла, силы и связи того, что нам сказали авторы. И тогда в той мере, в какой мы постигаем и видим связь идей, знание становится нашим; без этого оно остается бессвязным материалом, плавающим в нашем мозгу: от этого может обогатиться наша память, но сила суждения мало улучшится, и запас знания не увеличится оттого, что мы в состоянии повторять сказанное другими или воспроизводить найденные у них аргументы. Такое знание есть лишь знание понаслышке; его воспроизведение в лучшем случае заключается в одном лишь механическом повторении, и оно очень часто покоится на слабых и ошибочных принципах. Ибо не все, что можно найти в книгах, построено на правильных основаниях, и не всегда оно правильно выведено из тех принципов, на которых оно будто бы построено. Произвести проверку, которая требуется, чтобы это обнаружить, умеет но всякий читатель, особенно тот, который предан какой-либо партии и стремится лишь подобрать кое-какой материал, благоприятный для его партии и могущий подкрепить ее взгляды. Такие люди по своей воле отказываются от истины и от всей той настоящей пользы, которую можно извлечь из чтения. Другим же читателям, которые более беспристрастны, очень часто не хватает внимания и усердия. Ум сам по себе неохотно берет на себя труд проследить всякий аргумент до его первоисточника и увидеть, на каком основании он покоится и насколько прочно, а между тем это-то и дает преимущество одному читателю перед другим. Ум должен быть с помощью строгих правил подчинен этой, вначале нелегкой, задаче; практика и упражнение сделают ее легкой, так что те, которые освоились с этим,

==235

легко, так сказать с первого же взгляда, уясняют себе аргумент и в большинстве случаев сразу видят его основания. Кто приобрел эту способность, тот, можно сказать, приобрел верный ключ к книгам и путеводную нить, которая поведет его через лабиринт разнообразных мнений и авторов к истине и достоверности. Начинающей молодежи нужно сообщить об этом и показать, как этим пользоваться, чтобы она могла извлечь пользу из своего чтения.

Те, кому чужда эта практика, склонны будут видеть в этом слишком большую помеху учению и подумают, что, если они должны при чтении книг останавливаться для проверки и разбора каждого аргумента и шаг за шагом прослеживать его до исходной точки, их успехи будут очень невелики. Я отвечу, что это неплохое возражение; оно должно быть веским для тех, кто читает не столько ради знания, сколько для разговоров; в этом случае мне нечего сказать. Но в настоящей работе я исследую управление разумом в его движении к знанию; и тем, которые ставят себе эту задачу, я могу сказать, что тот, кто прямо и постепенно, но неуклонно идет вперед по правильному пути, скорее придет к цели своего путешествия, чем тот, который следует за любым встречным, пусть даже он мчится целый день во весь опор.

К сказанному позвольте мне еще добавить, что такой способ мышления и пользования книгой будет создавать затруднения- и задержки только вначале; когда привычка и упражнение сделают его обычным, он будет применяться, не вызывая в большинстве случаев ни задержки, ни перерыва в чтении. Движения и ориентировка ума, развитого таким способом, удивительно быстры, и человек, привыкший к такому размышлению, с одного взгляда видит то, что другому потребовалось бы излагать в длинном рассуждении в форме полной последовательной дедукции. Кроме того, когда первые трудности уже преодолены, удовольствие и очевидная польза, которые при этом получаются, сильно поощряют и вдохновляют ум при чтении, а без этого было бы совершенно неправомерно называть чтение научным занятием.

21. Промежуточные принципы. В помощь указанному методу можно, я думаю, предложить следующее: чтобы избежать в каждом отдельном случае длительности движения мысли к отдаленным и первым принципам, ум может предусмотреть несколько его этапов — так сказать, промежуточных принципов, к которым он может обращаться для проверки тех положений, с которыми приходится иметь

==236

дело по пути. Хотя эти принципы и не принадлежат к категории самоочевидных, однако, если они выведены из последних путем осторожной и безупречной дедукции, на них можно опереться как на достоверные и безошибочные истины, и в качестве неоспоримых истин они могут служить для доказательства других положений, вытекающих из них, более близким и коротким путем, чем если пользоваться отдаленными и общими принципами. Эти промежуточные принципы служат как бы вехами, показывающими, что лежит на прямом пути к истине и что лежит в стороне от него. Так поступают математики, которые не возвращаются при каждой новой проблеме к первым аксиомам через весь ряд промежуточных положений. Известные теоремы, установленные математиками для себя путем надежного доказательства, служат им для обоснования множества положений, которые зависят от этих теорем и могут быть так же твердо выведенными из них, как если бы ум заново прошелся по всем звеньям цепи, связывающей их с первыми, самоочевидными принципами. Нужно только тщательно заботиться о том, чтобы и в других науках эти промежуточные принципы устанавливались с той же осторожностью, точностью и объективностью, какие проявляют математики при установлении любой из своих великих теорем. Если же это не делается и люди принимают принципы в той или другой области знания на веру, под влиянием склонности, интереса и пр., наскоро, без надлежащего исследования и самой безукоризненной проверки, то они ставят самим себе ловушку и, насколько это зависит от них, отдают свой ум во власть ошибок, лжи и заблуждения.

22. Пристрастие. Как бывает пристрастие к мнениям, которое, как мы уже заметили, способно вводить разум в заблуждение, так нередко бывает также пристрастие к наукам, что также вредит знанию и совершенствованию. Люди склонны переоценивать и превозносить те науки, в которых они особенно сведущи, как будто та отрасль знания, с которой человек ознакомился, одна и достойна усвоения, а все остальные суть праздные и пустые забавы, сравнительно бесполезные и неважные. Это самодовольная кичливость, напыщенное тщеславие, вытекающие из узкого и слабого понимания, являются результатом невежества, а не знания. Ничего нет дурного в том, что всякий любит ту науку, которую он сделал предметом своего особого изучения; созерцание ее красот и сознание ее полезности заставляет человека с большим наслаждением и пылом

==237

отдаваться ее усвоению и совершенствованию в ней. Но презрение ко всякому другому знанию (как будто ничто не может идти в сравнение с правом или медициной, с астрономией или химией или с какой-нибудь еще более узкой отраслью знания, в которой я приобрел кое-какие познания или достиг некоторых успехов) является не только признаком тщеславного или мелкого ума, но и вредит развитию разума, так как замыкает его в тесные границы и мешает ему смотреть широко и заглядывать в другие области интеллектуального мира, которые, быть может, еще более прекрасны и еще более плодотворны, чем та, где он до сих пор трудился, и в которых он, быть может, кроме новых знаний найдет методы или указания, способные помочь ему лучше разрабатывать свою собственную область.

23. Теология. Есть, правда, одна наука, которая (при нынешнем делении наук) стоит несравненно выше всех остальных, если только испорченность не суживает ее до ремесла или дела клики ради низменных или дурных целей и мирских интересов. Я имею в виду теологию, которая, содержа в себе знание о боге и его творениях, о нашем долге по отношению к нему и нашим ближним, а также картину нашей земной и загробной жизни, охватывает все остальное знание, направленное к его истинной цели, т. е. к прославлению и почитанию создателя и к счастью человечества. Изучение этой благородной науки — долг каждого человека; и всякий, кто может быть назван разумным созданием, способен к этому. Творения природы и слова откровения раскрывают эту науку перед человечеством с помощью столь ясных и четких знаков, что те, кто не совершенно слеп, могут в них прочесть и увидеть первые принципы и наиболее необходимые ее элементы, а затем, если у них есть время и усердие, переходить к более скрытым ее элементам и погружаться в бесконечные глубины, наполненные сокровищами мудрости и знания. Именно эта наука могла бы действительно расширить человеческие умы, если бы ее изучали или позволили изучать повсюду с той свободой, любовью к истине и милосердием, которым она сама учит, а не превращали ее вопреки ее природе в повод для распрей, раздоров, злобы и низких обманов. Я больше ничего не скажу здесь об этом, разве только то, что делать свой разум правилом и мерилом для другого человека — это, без сомнения, означает злоупотреблять разумом; такое применение ему не пристало и противно его природе.

24. Пристрастие. Даже когда пристрастию не позволяют считать все другие науки не имеющими значения или

==238

достойными презрения, его часто проявляют в том, что опираются на положения своей науки и применяют их в других отраслях знания, к которым эти положения совсем не принадлежат и с которыми не имеют никакой связи. Некоторые люди так приучают свои головы к математическим фигурам, что, отдавая предпочтение методам этой науки, даже в изучение богословия или в политические исследования вводят линии и диаграммы, как будто без них ничего нельзя знать. Другие, привыкшие к отвлеченным спекуляциям, сводят натуральную философию к метафизическим понятиям и абстрактным обобщениям логики; а как часто можно встретить трактовку религии и морали в терминах лаборатории и попытки усовершенствовать их при помощи методов и понятий химии! Но тот, кто желает позаботиться о воспитании своего разума и направить его верным путем к познанию вещей, должен избегать такого неподобающего смешения; он не должен, увлекшись тем, что оказалось полезным и необходимым в одной науке, переносить это в другую науку, где оно служит лишь тому, чтобы смущать разум и сбивать его с толку. Несомненна истина, что «res nolunt mali administrari», но не менее верно и то, что «res nolunt mali intelligi» 21. Вещи должны приниматься в соображение такими, какими они существуют сами по себе; в таком случае они покажут нам, как их нужно понимать. Ибо, чтобы получить правильное представление о них, мы должны подвести наш разум к неизменной природе и устойчивым отношениям вещей, а не пытаться подгонять вещи к каким-либо нашим предвзятым понятиям.

Есть другого рода пристрастие, которое можно очень часто наблюдать у людей науки, притом не менее вредное и смешное, чем отмеченное выше,— это фантастическое и нелепое приписывание всего знания только древним или, наоборот, современникам. Такое бредовое увлечение древностью в области поэзии остроумно описал и осмеял Гораций в одной из своих сатир. Подобное же безумие можно наблюдать и по отношению ко всем другим наукам. Некоторые люди не признают ни одного мнения, не подтвержденного авторитетом древних, которые будто бы все были титанами знания. В сокровищницу истины или знания нельзя-де включать ничего, что не носит на себе печати Греции или Рима; такие люди с трудом допускают, что и после древних греков и римлян люди способны были видеть, думать или писать. Другие с подобным же сумасбродством презирают все, что оставили нам древние, и,

==239

увлекаясь современными изобретениями и открытиями, отбрасывают все, что явилось раньше, как будто то, что носит название старого, обязательно должно носить в себе тлен времени и истина подвержена плесени и гниению. Я думаю, что в отношении природных дарований люди во все времена были одинаковы. Мода, обучение и воспитание вносили значительные различия в разные периоды существования разных стран и создавали большие различия в отношении искусств и наук между поколениями, но истина — всегда одна и та же: время не меняет ее и она не становится лучше или хуже оттого, что она древнего или нового происхождения. Многие люди прошлых веков прославились своими открытиями в области истины и изложением ее; но хотя знание, которое они нам оставили, достойно нашего изучения, они, однако, не исчерпали всех его сокровищ; многое они оставили для усердия и проницательности последующих веков; и то же сделаем мы. То, что в настоящее время всякий почтительно принимает как древность, когда-то, для людей того времени, было новым, и оно вовсе не было хуже оттого, что являлось новым. Вместе с тем то, что в настоящее время принимается как новое, для нашего потомства будет уже старым, но от этого не будет менее истинным, менее подлинным. Нет основания противопоставлять в этом отношении древних и современных нам людей либо пренебрегать теми или другими. Тот, кто разумно направляет свой ум в поисках знания, будет и у тех и у других собирать все, что приносит свет, и принимать помощь, какую только способен будет получить от любого из них, способных дать ее ему наилучшим образом; он не будет восторгаться заблуждениями или отбрасывать истины, которые окажутся затерянными среди заблуждений.

Можно наблюдать пристрастие и иного рода: пристрастие одних людей к общепринятым, а других — к оригинальным воззрениям. Некоторые люди склонны заключать, что общее мнение не может не быть истинным: глаза такого множества людей не могут, по их мнению, не видеть правильно и умы такого множества людей, притом всякого рода, не могут ошибиться. Поэтому они не решаются заглянуть дальше воспринятых ими взглядов данного места и данной эпохи, они не допускают дерзновенной мысли о том, чтобы быть мудрее своих соседей. Они довольствуются тем, что идут вместе с толпой, и так как с нею идти им легко, то они думают, что этот путь правилен или, по меньшей мере, служит им не хуже правильного. Но хот

К оглавлению

==240

правило «Vox populi — vox Dei» 22 — популярно, я не могу, однако, припомнить, чтобы бог когда-либо возвещал свои заповеди устами толпы, а природа — свои истины [криками] стада. С другой стороны, некоторые люди избегают общепринятых мнений, как ложных или пустых. Прозвище многоголового зверя является для них достаточным основанием для заключения, что в таких [мнениях] не может обитать никакая серьезная или важная истина. Общепринятые мнения годятся-де только для неразвитых умов и приспособлены правителями для своих целей. Тот, кто желает познать истину вещей, должен отказаться от общих и избитых путей, по которым вечно плетутся, довольствуясь ими, только слабые и рабьи души. Таким разборчивым людям (nice palates) нравятся лишь необычные, из ряда вон выходящие мнения; все общепринятое носит на себе печать зверя , и они считают ниже своего достоинства прислушиваться к нему или принимать его; ум их гоняется только за парадоксами: они ищут только парадоксы, парадоксы они принимают и высказывают, и это, по их мнению, отличает их от толпы. Но понятия общепринятого и необщепринятого не служат признаками, по которым истину можно отличить от лжи, и не должны предубеждать нас в наших исследованиях. Мы должны судить не о вещах по мнениям людей, но о мнениях людей по вещам. Толпа рассуждает плохо, и потому к ней следует относиться весьма осторожно, не полагаться на нее и не следовать за ней как за надежным проводником. Но и философы, отбрасывавшие ортодоксальные воззрения общества и популярные доктрины своей страны, приходили к мнениям не более и не менее сумасбродным и нелепым, как и те мнения, которые всегда пользовались общим признанием. Было бы безумием отказываться дышать общим воздухом или утолять жажду водой только потому, что ими пользуется толпа для тех же целей; и если существуют такие удобства жизни, которые не вошли в общее употребление, то нет основания отказываться от них только потому, что они не стали общим обычаем страны и их не знает еще каждый поселянин.

Истина — независимо от того, общепризнана она или нет,— вот что является мерилом знания и делом разума (understanding) ; а все помимо нее, будь оно освящено общим признанием или рекомендовано из-за своей редкости, есть только невежество или нечто еще худшее.

Есть еще один род пристрастия, который ведет людей к самообману и делает чтение малополезным для них:

==241

я имею в виду использование мнений писателей и подчеркивание их авторитетности, когда их высказывания благоприятны для наших собственных мнений.

Вряд ли что-нибудь причинило больше вреда людям, посвятившим себя наукам, чем приравнивание чтения к научным занятиям и отождествление очень начитанного человека с очень знающим или, во всяком случае, почитание такого начитанного человека.

Все, что может быть изложено в сочинениях, представляет собой или факты, или рассуждения. Факты бывают троякого вида.

1. Факты, относящиеся к чисто природным агентам и наблюдаемые в обычных действиях тел друг на друга — будь то при обычном течении вещей, предоставленных самим себе, или при экспериментах, производимых над ними (is experiments made by them), при которых тела, производящие действия, и тела, подвергающиеся воздействию, взаимодействуют особым и искусственным образом.

2. Факты, относящиеся к агентам, обладающим волей, в частности действия людей в обществе, из которых складывается гражданская и нравственная история.

3. Факты, относящиеся к мнениям.

В усвоении этих трех категорий фактов, как мне кажется, и заключается то, что обычно принято называть изучением; сюда можно, пожалуй, прибавить особую рубрику критических сочинений, которые по сути дела сводятся не к чему иному, как к тем же фактам,— к тому, что такой-то человек или такая-то группа людей употребили такое-то слово или фразу в таком-то смысле, т. е. обозначили такие-то идеи такими-то звуками.

Под рассуждением я понимаю всякое открытие общих истин, сделанное человеческим разумом, безразлично, найдены ли они путем интуиции, демонстрации или дедукции вероятности. Если этим не исчерпывается все возможное знание (ибо истина или вероятность частных положений также могут быть познаны), то можно считать, что открытие [общих истин], собственно, и составляет главное занятие тех, кто желает усовершенствовать свой разум и приобрести знания путем чтения.

Книги и чтение считаются важными вспомогательными средствами разума и орудиями знания, и следует признать, что это так; тем не менее я позволю себе задать вопрос, не являются ли они для многих препятствием и не мешают ли они некоторым книжным людям приобрести основательное

==242

и истинное знание. Можно, мне думается, сказать, что ни в одной области разум не нуждается в более тщательном и осторожном руководстве, чем в пользовании книгами; без такого руководства [чтение] может оказаться невинным развлечением, а не полезным употреблением времени и даст нам лишь малое прибавление знания.

Нередко можно встретить людей — даже среди тех, кто стремится к знанию,— которые с неустанным усердием проводят все свое время за книгами, едва оставляя время для еды и сна; они все читают и читают и тем не менее не делают больших успехов в действительном познании, хотя в их интеллектуальных способностях нет никакого недостатка, которому можно было бы приписать их слабые успехи. Ошибка здесь заключается в том, что обычно предполагают, будто при чтении знание автора как бы переливается в разум читателя; это верно, но только при условии, если не просто читать, а читать и понимать написанное. Под этим я подразумеваю не только понимание того, что утверждается или отрицается в каждом предложении (хотя большие любители чтения не всегда считают для себя важным точно выполнять и это условие), но и обнаружение и прослеживание хода рассуждений автора, уяснение силы и ясности их связи и исследование оснований, на которых они покоятся. Без этих условий человек может читать рассуждения весьма разумного автора, изложенные на очень понятном для него языке и в очень понятных для него положениях, и все-таки не усвоить ни йоты его знания. Так как последнее заключается только в восприятии достоверной или вероятной связи идей, которыми он пользовался в своих рассуждениях, то знание читателя возрастает лишь постольку, поскольку он воспринимает эту связь; он лишь постольку познает истинность или вероятность мнений автора, поскольку он видит указанную связь.

Все, чему читатель доверяется без такого восприятия, он принимает на веру, полагаясь на репутацию автора, нисколько не усваивая этого знания. Я вовсе не удивляюсь, когда встречаю людей, которые на каждом шагу сыплют цитатами и так часто опираются на авторитеты: ведь это единственное основание, на котором они строят большую часть своих воззрений; поэтому в действительности они обладают знанием, усвоенным из вторых рук, т. е. слепым знанием. Это значит, что они оказываются правыми лишь в том случае, если был прав в своем мнении тот, у кого они заимствовали это мнение; это никак не является знанием. Писатели нашего времени или прошлых веков могут быть

==243

надежными свидетелями сообщаемого ими факта, который мы можем смело принять, полагаясь на их авторитет; но дальше этого доверие к ним не может идти. Авторитетом нисколько не решается вопрос об истинности или ложности мнений, для которых есть только один метод испытания — проверка рассуждений и доказательств, которыми авторы сами пользовались для того, чтобы приобрести знание; так же должны поступать и другие, которые хотят разделить с ними это знание. Конечно, мы получаем большую выгоду от того, что авторы взяли на себя труд найти доказательства и изложить и^с в порядке, который может показать истинность или вероятность их выводов. Мы должны быть очень признательны за это авторам, ибо они избавили нас от труда отыскивать эти доказательства, которые они собрали для нас и которых мы, может быть, несмотря на все наши труды, не могли бы ни найти, ни осветить так хорошо, как они осветили их для нас. В этом отношении мы чрезвычайно обязаны мудрым писателям всех веков за те открытия и рассуждения, которые они оставили после себя для нашего поучения, если только мы сумеем правильно их использовать. А это заключается не в том, чтобы быстро пробежать их глазами и даже, возможно, удержать в памяти эти мнения или некоторые замечательные места, а в том, чтобы вникнуть в рассуждения этих авторов, исследовать их доказательства и затем уже судить об истинности или ложности, вероятности или невероятности того, что они утверждают, и притом не на основании мнения, которое мы составили об авторе, а на основании доказательств, которые он приводит, и убеждающих доводов, которые он нам представляет, извлекая их из самих вещей. Знать — значит видеть; а если так, то безумие убеждать себя, что мы видим глазами другого, как бы пространно последний ни уверял нас, что то, что он утверждает, совершенно очевидно. До тех пор пока мы не увидим это собственными глазами и не постигнем собственным разумом, мы все так же остаемся в темноте и столь же лишены знания, как и раньше, пусть даже мы верим данному ученому автору, сколько нам угодно.

Признают, что Евклид и Архимед знали и доказали то, что они утверждают. Однако если кто-нибудь читает их сочинения, не воспринимая связи их доказательств и не видя того, что они показывают, то хотя бы он и понимал все их слова, однако знания у него от этого не прибавится; он может, конечно, верить словам, но он не знает того, что они излагают. Таким образом, сколько бы он ни читал этих

==244

признанных математиков, он ни на йоту не подвинется вперед в своих математических познаниях.

25. Торопливость. Рвение и сильная склонность души к знанию, если их осторожно не регулировать, часто являются помехой к последнему. Душа постоянно стремится к дальнейшим открытиям и к новым объектам и гонится за разнообразием знания. Поэтому она часто не останавливается достаточно долго на том, что находится перед ней в данный момент, чтобы узнать это как следует, а спешит в погоню за тем, что еще не вошло в поле ее зрения. Тот, кто проезжает по стране на почтовых, на основании мимолетных наблюдений может оказаться в состоянии рассказать об общем расположении ее частей, дать отрывочное описание то горы, то равнины, то болота, то реки, лесов одной части страны и степей другой ее части. [Именно] такие поверхностные представления и наблюдения он может собрать при быстром переезде. Но более полезные наблюдения над почвой, растениями, животными и обитателями, над их различными родами и особенностями неизбежно должны ускользать от него; люди редко открывают богатые рудники, не делая раскопок. Природа обыкновенно помещает свои сокровища и драгоценности в скалистом грунте. Если материал крепкий и смысл лежит глубоко, ум должен остановиться и энергично заняться им, усердно отдавая ему труд и мысли и тщательно обдумывая его, пока не преодолеет трудности и не овладеет истиной. Но здесь следует стараться избегать другой крайности: не стоит цепляться за каждую бесполезную мелочь и ожидать раскрытия тайн науки от каждого могущего возникнуть пустого вопроса и сомнения. Тот, кто настойчиво будет подбирать и исследовать всякий камешек, попадающийся ему на пути, имеет так же мало шансов вернуться обогащенным и нагруженным драгоценностями, как и тот, который пробегал [по этому пути] так быстро, как только мог. Истины не становятся лучше или хуже в зависимости от того, легко или трудно их достигают; ценность их измеряется полезностью и назначением. Маловажные наблюдения не должны отнимать у нас ни одной минуты, а такие, которые расширяют наш кругозор и освещают путь к дальнейшим и полезным открытиям, не должны быть оставляемы в пренебрежении, хотя бы они задерживали наше движение и отнимали у нас известное время для внимательного рассмотрения.

Есть другого рода торопливость, которая, если ум предоставлен самому себе и собственному руководству,

==245

часто приводит и должна приводить его к заблуждению. Разум, естественно, торопится не только приобрести разнообразное знание (что заставляет его перескакивать через одну отрасль знания, чтобы скорее добраться до другой), но также жадно стремится расширить свои воззрения и вследствие этого слишком поспешно принимает общие положения и выводы без должного исследования тех частностей, на основе которых эти общие аксиомы могут быть установлены. По внешности этим как будто расширяется запас знаний человека, но это знания выдуманные, а не реальные. Теории, построенные на столь узких основаниях, мало устойчивы, и если они не падают сами собой, то их по меньшей мере очень трудно отстоять от нападения людей, которые держатся противоположных мнений. Таким образом, люди, чересчур торопливо создающие общие понятия и плохо обоснованные теории, разочаровываются в тех знаниях, которые они приобрели, когда либо сами принимаются за проверку своих слишком поспешно принятых максим, либо эти максимы подвергаются нападению со стороны других. Общие выводы, сделанные на основании частных данных,— это жемчужины знания, охватывающие большое содержание в малом объеме; но именно поэтому они должны делаться с наибольшей тщательностью и осторожностью, чтобы не принимать подделку за истину, ибо это заставило бы нас испытывать жгучее чувство утраты и стыда, когда наш запас знаний подвергнется суровой проверке.

Один-два частных факта могут послужить указанием при исследовании, и правильно поступают те, кто пользуются этими указаниями; но если их превращают в выводы и немедленно возводят в общие правила, то на деле это означает проявлять поспешность и только обманывать самих себя положениями, принятыми за истины без достаточного основания. Делать подобные обобщения — это значит, как мы уже заметили 24, превращать голову в склад материалов, которые вряд ли могут быть названы знанием; это по меньшей мере похоже на собирание хлама, не приведенного в порядок и совершенно бесполезного. И именно такого рода бесполезным богатством, значительнейшую часть которого составляет ложь, обладает человек, который каждый факт возводит в обобщение. Следует избегать обеих крайностей, и наилучший результат от своих занятий может получить тот, кто удерживает свой разум на золотой середине между этими крайностями.

26. Предвосхищение 25. Приверженность ли это к тому,

==246

что внесло первый свет и знание в их ум, и недостаток силы и усердия, необходимых для исследования, или же люди вообще довольствуются видимостью знания, правильного или ошибочного, получив которое они склонны крепко держаться за него,— во всяком случае, очевидно, что многие люди преданы первым достижениям своего ума и очень упорно держатся за свои первоначально сложившиеся мнения. К своему первому воззрению они часто питают такую же нежность, как к своему первенцу, и ни за что не хотят отступиться от однажды высказанного суждения или от раз сделанного предположения или догадки. Это — погрешность в управлении разумом, так как подобная твердость или, вернее, негибкость ума проистекает не от преданности истине, а от подчинения предрассудку. Это — неразумная дань предубеждению, показывающая наше уважение не к истине (которую мы будто бы ищем), а к первой случайной находке, какой бы она ни была. Это — явно превратное применение наших способностей и явное проституирование ума, если мы таким образом отказываемся от него и отдаем его во власть первого встречного. К этой манере никогда не стоит относиться снисходительно, ей никогда не нужно следовать, так как это не будет правильным путем к знанию до тех пор, пока разум, задача которого — сообразоваться с тем, что он находит во внешних объектах, не сможет одним только своим упорством (opinionatry) изменить это и заставить неизменяемую природу вещей сообразоваться с его собственными поспешными определениями; но этого ведь никогда не будет. Что бы мы ни воображали, вещи идут своим ходом и сохраняют неизменными взаимные связи, соответствия и отношения.

27. Отказ от своего мнения. В противоположную, но не менее опасную крайность впадают, с другой стороны, те, которые всегда подчиняют свое суждение последнему человеку, которого они слушали или читали. Истина никогда не западает в умы этих людей и не придает им никакой определенной окраски; подобно хамелеону, они окрашиваются под цвет того, что находится перед их глазами, и немедленно теряют и заменяют свою окраску любой другой, которая окажется на их пути. Порядок, в котором мнения нам представляются или нами получаются, не является критерием их правильности и не должен служить основанием для их предпочтения. Какое из них было первым и какое последним — это в данном случае результат случайности, а не критерий истинности или ложности. Каждый должен это признать и поэтому охранять при изыскании истины

==247

свой ум от влияния подобных случайностей. Со стороны человека столь же неразумно выбирать свои воззрения по жребию или определять свои убеждения метанием кости, как и принимать их из-за новизны или держаться за них потому, что им отдано первое признание и человек никогда не думал иначе. Суждение должно определяться хорошо продуманными соображениями; ум должен быть всегда готов прислушиваться к ним и подчиняться им; на основании их свидетельства и их голоса он должен принимать или отвергать всякое воззрение, безразлично, будет ли оно для него совершенно незнакомым или давно знакомым.

28. Практика. Хотя духовные способности совершенствуются упражнением, однако их не следует доводить до напряжения, превышающего их силу. «Quid valeant humeri, quid ferre rйcusent» 26 должно быть мерой разумения всякого, кто желает не только успешно действовать, но также сохранить силу своих способностей и не надорвать свой разум чем-либо слишком непосильным для него. Душа, занятая работой, которая ей не по силам, часто надрывается подобно телу, напрягающемуся при поднятии слишком тяжелого груза, и навсегда приобретает неохоту или отвращение ко всякому сильному напряжению. Надорванная мышца редко восстанавливает прежнюю силу; по крайней мере слабость от растяжения остается потом на длительное время, а воспоминание о нем сохраняется еще дольше, и человек еще долго остерегается подвергать пострадавший орган большому напряжению. То же самое происходит и с душой, которая однажды была изнурена какой-либо непосильной попыткой: она или совсем теряет способность к усилиям на будущее время, или же останавливается потом перед любой трудной задачей, по крайней мере ее можно лишь с трудом заставить опять приложить свою силу к какому-либо предмету, требующему обдумывания и размышления. К трудным и замысловатым разделам знания, которые являются испытанием для силы мысли и для способности души к полному напряжению, следует подводить разум постепенно и незаметно. При таком постепенном движении вперед ничто не является чрезмерно трудным для него. И пусть не возражают, что при таком медленном движении никогда не удастся овладеть некоторыми науками во всем их объеме. Мы себе и представить не можем, как далеко может повести человека настойчивость; во всяком случае, по неровной дороге лучше двигаться медленно, чем [в спешке] сломать себе ногу и стать калекой. Тот, кто начинает с теленка, научитс

==248

поднимать и быка; но тот, кто будет сначала пытаться поднять быка, может настолько надорвать свои силы, что потом не в состоянии будет поднять и теленка. Когда ум постепенно и незаметно приучит себя к вниманию и упорному мышлению, он способен будет бороться с трудностями и преодолевать их без вреда для себя, и тогда дело пойдет гладко. Каждая трудная проблема, каждый запутанный вопрос уже не будет ни затруднять, ни обескураживать, ни обессиливать ум. Но хотя следует избегать непривычных напряжений неподготовленного ума, могущих обескуражить и ослабить его на будущее время, это не должно, однако, приводить к преувеличенному страху перед трудностями и к ленивой трате времени на обыкновенные и ясные вещи, не требующие ни мысли, ни прилежания. Это унижает и расстраивает разум, делает его слабым и неспособным к труду. Это своего рода блуждание по поверхности вещей без заглядывания и проникновения в глубь их; и если ум приучился к этой ленивой расслабленности и удовлетворению видимой поверхностью вещей, то ему грозит опасность остановиться на этом и не идти глубже, ибо этого он не может сделать без усилий и труда. Кто в течение некоторого времени привыкал заниматься тем, что легко дается само собой с первого же взгляда, тот имеет основание опасаться, что ему никогда не удастся примириться с этим утомительным занятием — мысленно поворачивать вещи так и этак, ставить их в самые разные положения, чтобы обнаружить их более скрытые и более ценные тайны.

Нет ничего странного в том, что методы изучения, к которым ученые привыкают в самом начале, при первом же ознакомлении с науками, оказывают на них влияние всю их жизнь и укрепляются в их умах в силу берущего над всем верх чувства почтения к ним, в особенности если эти методы установлены всеобщей практикой. Ученики сначала должны верить учителю, и если правила учителя сделались для них аксиомами, то нет ничего удивительного в том, что эти правила сохраняют такое свое значение и в силу приобретенного однажды авторитета вводят в заблуждение тех, кто считает, что этого авторитета достаточно, чтобы оправдать правила, и со всем усердием идет по хорошо проторенной дороге.

29. Слова. Я достаточно подробно говорил о злоупотреблении словами в другом месте 27, и, ввиду того что науки переполнены ими, я предупреждаю тех, кто желает правильно руководить своим разумом, чтобы они не прини-

==249

мали ни одного термина (хотя бы освященного авторитетом языка схоластов) для обозначения какого-либо предмета раньше, чем они составили себе идею о нем. Слово может быть очень употребительным, может пользоваться большим доверием у некоторых авторов и применяться ими так, будто оно выражает некое реальное бытие. Однако, если читающий не может составить себе отчетливую идею об этом бытии, слово, конечно, является для него только пустым звуком без смысла; и все, что говорится об этом бытии и приписывается ему, даст этому читателю не больше знаний, чем если бы соответствующие утверждения относились единственно к пустым звукам. Те, которые хотят продвинуться в знании и не желают обманывать себя и надуваться каким-то количеством артикулированного воздуха, должны поставить себе основным правилом не принимать слова за вещи и до составления ясных и отчетливых идей о реальных вещах природы не думать, что названия, употребляемые в книгах, обозначают именно эти реальные вещи. Быть может, со мной не согласятся, если я отнесу «субстанциальные формы» и «интенциональные виды» (intentional species) к числу таких терминов, которые можно по справедливости заподозрить именно в подобной бессодержательности. Но я уверен, что для того, кто не в состоянии составить себе определенные идеи о предметах, обозначаемых этими словами, они решительно ничего не значат; и все, что, как ему кажется, он знает о них, есть знание о «ничто» и в большинстве случаев сводится только к ученому невежеству. Не без основания полагают, что множество подобных пустых терминов можно найти у некоторых ученых писателей, которые прибегают к ним, чтобы залатать свои системы там, где их разум не может доставить им понятий, взятых от вещей. Я считаю, что предположение о существовании каких-либо реальностей в природе, соответствующих этим и другим подобным словам, очень смущало одних и совершенно сбивало с толку других при изучении ими природы. Если мы скажем в своем рассуждении: «я не знаю, что», то это должно пониматься в смысле: «я не знаю, когда» 29. Там, где люди имеют какие-либо понятия, то, как бы эти понятия ни были сложны и абстрактны, люди умеют объяснить их, равно как и термины, которыми они пользуются для их обозначения. Ибо поскольку наши понятия суть не что иное, как идеи, которые все составлены из простых идей, то, если кто-либо не может показать нам идеи, скрывающиеся за словами, ясно, что он не имеет никаких идей. Какая цель

К оглавлению

==250

в погоне за понятиями у того, кто не имеет никакой идеи или никакой ясной идеи? Тот, кто сам не знал, что он понимал под ученым термином, не даст нам никакого знания при помощи этого термина, сколько бы мы ни ломали над ним головы. Способны ли мы понять все действия природы и способы их осуществления — здесь не место исследовать; но несомненно то, что мы можем их понять лишь постольку, поскольку мы можем отчетливо представлять; и потому нагромождение терминов там, где у нас нет ясных представлений, как будто термины что-то содержат или, вернее, что-то скрывают, есть только ухищрение ученого тщеславия, имеющее целью прикрыть недостаток в гипотезе или в нашем разуме. Слова созданы не для того, чтобы скрывать, а для того, чтобы что-то сообщать и показывать; когда же люди, претендующие на то, чтобы учить, пользуются ими иначе, то за терминами действительно что-то скрывается; но скрывается только невежество, заблуждение плп софистика говорящего, так как, по правде сказать, ничего другого за ними нет.

30. Блуждание. О том, что в нашем уме осуществляется непрерывная смена и идет непрерывный поток идей, я уже сказал в одном из предыдущих параграфов настоящего опыта; каждый может это заметить на самом себе. Этому обстоятельству, я полагаю, мы должны уделить известное внимание при руководстве нашим разумом. Я считаю очень полезным, если мы сможем путем практики приобрести такую власть над нашим умом, чтобы управлять этим потоком идей, с тем чтобы, поскольку в наши мысли будут постоянно вторгаться новые идеи, непрерывно сменяя друг друга, мы могли по своему выбору направлять их так, чтобы под рассмотрение попадали только идеи, имеющие отношение к нашему данному исследованию, и притом в порядке наиболее полезном для вопроса, занимающего нас; или же, если какие-либо посторонние и непрошеные идеи навязываются сами собой, мы по крайней мере могли бы отбросить их, не давая им отвлекать наш ум от проводимого нами в данный момент исследования, и помешать им увести ум вместе с нашими мыслями совершенно в сторону -от рассматриваемого предмета. Я полагаю, что достигнуть этого не так легко, как, может быть, думают; но вместе с тем, насколько я понимаю, это, возможно, если не главное, то одно из важнейших отличий, в силу которого одни люди в своем рассуждении столь превосходят других, хотя бы эти люди казались одинаково одаренными природой. Я был бы рад найти подходящее и действительное

==251

средство против этого блуждания мыслей. Тот, кто предложит такое средство, окажет большую услугу прилежной и мыслящей части человечества, а может быть, поможет и немыслящим людям сделаться мыслящими. Я должен сознаться, что до сих пор не нашел другого средства сосредоточивать мысли непосредственно на своем деле, кроме как пытаясь, насколько это возможно, и часто проявляя внимание и прилежание, приобрести привычку быть внимательным и прилежным. Кто наблюдает за детьми, может убедиться, что дети даже при полном напряжении своих сил не в состоянии удерживать свои мысли от блуждания. Я убежден, что от этого нельзя исцелить их ни сердитой бранью, ни побоями, ибо это немедленно наполняет их головы всякими идеями, вызываемыми страхом, испугом или смущением. Если осторожно возвращать их блуждающие мысли обратно, вводя последние в русло и указывая детям путь, которым они должны идти, не делая при этом никакого выговора или даже не замечая их рассеянности (когда без этого можно обойтись), это, я полагаю, быстрее приохотит и приучит их к вниманию, чем все более грубые методы, которые еще сильнее рассеивают их мысли и, вместо того чтобы развивать в них прилежание, прививают им противоположную привычку.

31. Различение. Различение и разделение (distinction and division), если я не ошибаюсь относительно значения этих слов,— вещи весьма различные: первое есть восприятие различия между вещами, установленного природой; второе — наше собственное действие деления, проводимого там, где его еще нет. По крайней мере если будет позволено понимать эти термины в указанном смысле, то можно, мне думается, сказать, что различение — самое необходимое из всего, что только может вести к истинному познанию, и само ему благоприятствует; разделение же, если им злоупотребляют, служит лишь к тому, чтобы запутывать и смущать разум. Способность замечать малейшую разницу между вещами свидетельствует о быстроте и ясности наблюдения, которые помогают разуму настойчиво и верно двигаться по пути к знанию. Но хотя и полезно улавливать всякое разнообразие, какое можно найти в природе, однако не очень удобно принимать в соображение каждое различие между вещами и делить их на разные классы в соответствии с каждым таким различием. Если идти по этому пути, то мы завязнем в частностях (ибо каждая особая вещь чем-нибудь отличается от другой) и будем не в состоянии установить никакие общие истины или, по меньшей мере,

==252

запутаем свой ум в поисках их. Группировка различных вещей по различным классам сообщает уму более общие и более широкие точки зрения; но мы должны стараться объединять их только в том отношении и в той мере, в каких они согласуются между собой, ибо только в такой мере они и могут быть объединены при рассмотрении; даже бытие само по себе, охватывающее все вещи, при всей своей общности может нам дать ясные и рациональные понятия. Если бы мы оценивали и держали в уме, что мы рассматриваем, это лучше всего научало бы нас, когда следует и когда не следует производить дальнейшие различения; это действие следует предпринимать только на основании надлежащего рассмотрения вещей. Наибольшей противоположностью этому является искусство словесных различений, делаемых по вкусу, в произвольно придуманных ученых терминах, применяемых наудачу, без понимания и передачи другим каких-либо отчетливых понятий. Такие различения всецело приспособлены для искусственной беседы или пустого шума диспутов и нисколько не разъясняют трудностей и не продвигают нас в знании. Всякий предмет, который мы исследуем и хотим познать, мы должны, я полагаю, брать в столь общем и широком разрезе, какой только для него возможен. И в этом нет ничего опасного, если идея этого предмета установлена и определена, ибо при этом условии мы легко будем ее отличать от другой идеи, хотя бы она охватывалась тем же названием. Ведь именно в целях борьбы с запутанностью двусмысленных слов и заложенным в них великим искусством софистики умножались различения и считалось столь необходимым ими пользоваться. Но если бы каждая особая абстрактная идея имела и особое известное имя, то в этих многочисленных схоластических различениях было бы мало нужды, хотя необходимость для ума наблюдать различия между вещами и по ним отличать одну от другой тем не менее оставалась бы по-прежнему большой.

Итак, [следует признать] неправильным путь к знанию, если мы охотимся и наполняем свою голову тем обилием искусственных и схоластических различений, которыми часто бывают переполнены сочинения ученых людей: мы видим, что предметы, которые они трактуют, временами бывают так разделены и подразделены, что ум самого внимательного читателя теряет способность разобраться в них, как это более чем вероятно было с самим автором. Если вещи измельчены в пыль, бесполезно создавать — или делать вид, что создаешь,— в них порядок

==253

и ожидать какой-либо ясности. Чтобы избежать путаницы при недостаточных или чрезмерных делениях, требуется большое искусство как мышления, так и писания, которое является только воспроизведением наших мыслей. Но, мне думается, трудно выразить в словах границы той середины, которая находится между этими двумя дурными крайностями; единственное, что, насколько я понимаю, может регулировать эти границы,— это ясные и отчетливые идеи. Но что касается словесных различений, принятых и применяемых в отношении обычных терминов, т. е. двусмысленных слов, то это, мне думается, скорее дело критики и словарей, чем реального знания и философии, так как именно критика и словари большей частью объясняют смысл слов и дают нам их различные значения. Искусное применение терминов и умение при помощи их опровергать и доказывать считается в свете, как известно, важной чертой учености; но это ученость, отличная от знания, ибо знание, которое заключается лишь в восприятии связей и отношений идей друг к другу, осуществляется без слов; вмешательство звуков нисколько не помогает ему. Оттого-то мы и видим, что меньше всего применяются различения там, где больше всего знания. Я имею в виду математику, где люди определили идеи и установили для них известные названия ; и поскольку там нет места для двусмысленностей, там нет надобности и в различениях. При аргументации оппонент всячески пользуется широкими и двусмысленными терминами, чтобы запутать своего противника неопределенностью своих выражений; к этому все подготовлены, и потому противник со своей стороны строит свою игру на том, что доводит различения до максимальных пределов, на какие он только способен, полагая, что в этом он никогда не переборщит. И здесь действительно никогда не переборщишь, поскольку, пользуясь этим методом, можно одерживать победы, не обладая ни истиной, ни знанием. В этом, мне кажется, и состоит искусство вести диспуты. Употребляйте свои слова с максимальной двусмысленностью, когда вы аргументируете в пользу одной стороны, и применяйте всевозможные различения по отношению к каждому термину другой стороны с целью поставить в тупик своего оппонента. В учености этого сорта, где не ставится границ различению, иные люди усматривают всю остроту ума; что бы они ни читали или о чем бы они ни думали, их главное занятие заключается в том, чтобы забавляться различениями и умножать для себя подразделения, во всяком

==254

случае в большей степени, чем требует этого природа вещей.

Как я уже говорил, против этого можно, мне кажется, выдвинуть лишь одно правило: рассматривать надлежащим образом и правильно вещи, каковы они суть сами по себе. Тот, кто закрепил в своем уме определенные идеи вместе с присоединенными к ним названиями, будет в состоянии различать их между собой; это и есть реальное различение. И там, где недостаток слов не дает терминов, соответствующих каждой отдельной идее, он сможет применить подходящие отличительные термины к широким и двусмысленным именам, которыми он вынужден пользоваться. В этом, насколько я понимаю, и состоит потребность в отличительных терминах; при подобных словесных различениях каждый отличительный термин, присоединенный к тому термину, смысл которого он уточняет, явится только отдельным названием для отдельной идеи. Если отличительные термины отвечают этому требованию и люди обладают ясными и отчетливыми представлениями, которые соответствуют их словесным различениям, то эти термины правильны и уместны в тех пределах, в каких они помогают уяснению какого-либо момента в обсуждаемом вопросе. Вот что, как мне кажется, является настоящим и единственным мерилом различений и разделений; и тот, кто желает правильно вести свой разум, должен искать это мерило не в остроумной выдумке и не в авторитете писателей, а в рассмотрении самих вещей, притом безразлично, привели ли его к этому собственные размышления или сведения из книг.

С другой стороны, разуму свойствен и другой недостаток — склонность сваливать в одну кучу вещи, между которыми можно заметить какое-либо сходство, что непременно будет вводить его в заблуждение и подобным смешением вещей будет мешать уму получать отчетливые и точные представления о них.

32. Подобия. К этому последнему недостатку позвольте мне присоединить другой, родственный ему, по меньшей мере по имени; это — склонность позволять уму при возникновении какого-либо нового понятия сейчас же отыскивать подобие, чтобы сделать новое понятие яснее для себя. Это, быть может, хороший прием, полезный при объяснении наших мыслей другим; но он ни в коем случае не является правильным методом приобретения верных понятий о чем-либо для нас самих, так как уподобления всегда в чем-нибудь хромают и не достигают того строгого

==255

соответствия, которое должно существовать между нашими представлениями о вещах и самими вещами, если мы хотим мыслить правильно. Конечно, эта наклонность делает из людей располагающих к себе говорунов, ибо в разговоре самыми приятными всегда считаются те люди, которые умеют вкладывать свои мысли в умы других людей с величайшей непринужденностью и легкостью; при этом неважно, правильно ли построены их мысли и соответствуют ли они вещам. Мало есть людей, которые озабочены самим учением; больше людей думают о том лишь, чтобы оно легко давалось. Людей, которые своими речами воздействуют на воображение слушателей, возбуждая у последних представления с такой же быстротой, с какой течет поток их слов, хвалят как людей речистых; только они и слывут за людей с ясной мыслью. Ничто не содействует этому в такой мере, как уподобления: применяя их, люди думают, что они и сами лучше понимают [то, о чем говорят], поскольку их лучше понимают другие. Но одно дело правильно мыслить, и другое дело уметь излагать надлежащим образом, ясно и доходчиво свои мысли — правильные или неправильные — другим. Хорошо подобранные сравнения, метафоры и аллегории в соединении с методом и порядком изложения дают такой результат лучше, чем что бы то ни было, так как, будучи заимствованы от объектов уже известных и для разума привычных, они воспринимаются сразу, как только они высказаны. И, считая, что существует соответствие между ними и предметом, ради объяснения и истолкования которого они приведены, люди думают, что и предмет благодаря этому становится понятным. Так фантазия сходит за знание и красиво сказанное ошибочно принимается за нечто обоснованное. Я говорю это не с целью осудить метафоры или с намерением устранить это украшение речи; я имею здесь дело не с риторами и ораторами, а с философами и любителями истины, которым я позволю себе предложить нижеследующее правило для проверки того, действительно ли они, направляя в целях усовершенствования своего знания свои мысли на что-либо, понимают рассматриваемый предмет таким, каков он есть сам по себе. Установить это мы можем, наблюдая за тем, не пользуемся ли мы при уяснении предмета для самих себя или при объяснении его другим только заимствованными представлениями и посторонними по отношению к предмету идеями, которые мы прилагаем к данному предмету в порядке приспособления ввиду известного соответствия или воображаемого сходства с ним. Образные и метафори-

==256

ческие выражения хороши скорее для иллюстрации неясных и непривычных идей, с которыми ум еще не вполне освоился; но в таком случае ими пользоваться нужно для иллюстрации идей, которыми мы уже обладаем, но не для описания тех, которых у нас еще нет. Такие заимствованные и метафорические идеи могут следовать за действительной и веской истиной, могут оттенять ее, если она найдена; но они ни в коем случае не должны становиться на ее место и приниматься за нее. Если все наше изыскание не пошло дальше сравнений и метафор, то мы можем быть уверены, что скорее фантазируем, чем познаем, и еще не проникли во внутренность и реальность вещи, какова бы она ни была, и довольствуемся тем, что доставляет нам наше воображение, а не тем, что доставляют сами вещи.

33. Согласие. В управлении разумом нет ничего более важного, а может быть, и ничего более трудного, чем знать, когда и где и в какой мере давать согласие 31. Охотно говорят — и никто не сомневается в том,— что наше согласие или несогласие и их степень должны определяться очевидностью, которую несут с собой вещи. Несмотря на то, мы видим, что [знание] этого правила не делает людей лучше; одни твердо усваивают доктрины, [исходя из] шатких оснований, другие — без всяких оснований, а некоторые — в противоречии с очевидностью. Одни принимают достоверность чего-либо, и их не поколеблешь в том, чего они держатся; другие колеблются во всем; достаточно есть и таких, которые отвергают все, как недостоверное. Что же делать в таком случае новичку, искателю, начинающему? Я отвечу: пользоваться своими глазами. Есть соответствие в вещах, соответствие и несоответствие идей, различимые в весьма различных степенях; и есть глаза у людей, чтобы видеть это, если они того желают; но глаза могут быть затуманены или ослеплены, и способность различать ослаблена или утрачена. Интерес и страсть ослепляют; привычка аргументировать односторонне, даже в ущерб своим убеждениям, затуманивает разум и постепенно лишает его способности ясно различать между истиной и ложью и принимать, таким образом, правую сторону. Небезопасно играть с заблуждением и облекать его для самих себя или для других в форму истины. Душа мало-помалу утрачивает свою естественную склонность к действительной и веской истине и постепенно примиряется со всем, чему можно придать хоть какое-нибудь подобие ее. И если вначале позволяют воображению занять место рассудка ради забавы, то впоследствии оно узурпирует его место уже в резуль-

" Джон Локк, т. 2

==257

тате практики, и то, что рекомендуется этим льстецом (который стремится только угодить), принимается за благо. Воображение, этот куртизап, знает столько приемов обмана, столько способов придать окраску, видимость и сходство, что человек, который не остерегается принимать что-либо, кроме самой истины, который не следит тщательно, чтобы его ум не подчинялся ничему, кроме истины, обязательно попадает в сети. Кто склонен верить, тот наполовину уже согласился, и тот, кто часто выступает наперекор собственному рассудку, внушая ложь другим, не далек от того, чтобы поверить самому себе. Это уничтожает то огромное расстояние, которое разделяет истину и ложь, сводит их почти вплотную, и, что бы вы ни выбрали, между вещами, которые так близки друг от друга, нет большой разницы, а когда разрыв между ними так мал, то страсть, интерес и т. п. легко и незаметно определяют, что должно быть принято за истину.

34. Беспристрастие (Indifference). Я говорил выше32, что мы должны относиться совершенно беспристрастно ко всем мнениям, не должны желать, чтобы какое-либо из них оказалось верным, и не должны стремиться придавать им видимость истины; что мы должны, оставаясь беспристрастными, принимать и усваивать мнения в той мере, в какой очевидность, и только очевидность, свидетельствует об их истинности. Те, кто так поступают, т. е. сохраняют свой ум беспристрастным по отношению к мнениям, которые должны определяться только очевидностью, всегда будут находить, что разум достаточно проницателен, чтобы различать между очевидным и неочевидным, ясным и сомнительным; и если они дают свое согласие или отказывают в нем только на основании этого критерия, они смогут положиться на свои мнения. Поскольку таких мнении, пожалуй, будет немного, эта осторожность будет иметь еще ту хорошую сторону, что заставит их больше, чем обычно, размышлять и будет приучать их к необходимости еще более тщательной проверки; а без этого ум становится лишь вместилищем нелепостей, а не хранилищем истин. Те, которые не сохраняют в себе этого беспристрастия ко всему, кроме истины, и не предполагаемой, а доказанной для самих себя, надевают на глаза цветные очки и смотрят на вещи через искажающие стекла, а потом считают, что этим оправдывается их следование за обманчивой видимостью, которую они сами же для себя создали. Я не ожидаю, что таким путем каждый будет соразмерять свое согласие с той основательностью и с той ясностью, с какой может быть

 258

доказана всякая истина, или что люди могут совершенно уберечься от заблуждения; это превосходило бы то, что возможно для человеческой природы, какими бы средствами мы ни пользовались. Я не стремлюсь к такой недостижимой привилегии. Я говорю только о том, что должны делать те люди, которые хотят честно обращаться со своим умом и правильно пользоваться своими способностями в преследовании истины; мы подводим способности гораздо чаще, чем они нас. Люди имеют больше основания жаловаться на плохое управление способностями, чем на их недостаток: ведь когда речь идет о людях, мнения которых отличаются от наших, мы жалуемся именно на первое. Тот, кто, будучи равнодушен (indifferent) ко всему, кроме истины, не допускает, чтобы его согласие опережало ее доказательство или выходило за пределы доказанного, приучится к тому, чтобы заниматься не предположениями, а исследованиями, и исследованиями добросовестными. При этом условии никто не окажется в затруднительном или опасном положении из-за того, что не усвоил истин, необходимых в его положении и при его обстоятельствах. Все другие пути обрекают человечество на ортодоксию; люди с самого начала впитывают в себя общепринятые мнения своей страны и партии, никогда поэтому не подвергая сомнению их истинность; едва ли один из ста вообще проверяет ее. Такие люди за их предвзятое убеждение в своей правоте получают одобрение. Человек же, который рассуждает, является врагом ортодоксии, так как может случиться, что он отклонится от некоторых доктрин, принятых в данном месте. Таким образом, люди без всякого усердия или самостоятельного изучения принимают по наследству местные истины (ибо они не везде одинаковы) и привыкают соглашаться без доказательства. Влияние этого гораздо шире, чем обычно думают. Ибо исследовал ли когда-нибудь хоть один из сотни ревностных ханжей всех партий те догматы, за которые он так упорно держится? Думал ли он когда-нибудь, что в этом его задача и долг? Если кто-либо сочтет это необходимым, его заподозрят в отсутствии рвения. Если же он примется за исследование, его заподозрят в склонности к вероотступничеству. А если человек способен однажды заставить свой ум принять и упорно отстаивать положения, доказательности которых он никогда не проверял, и притом в вопросах величайшей для него важности, то что же может удержать его от применения этого короткого и легкого способа быть правым в менее важных случаях? Так мы научаемся одевать наши

259

души по общепринятой моде, как мы это делаем со своим телом; а если кто-либо поступает иначе, его считают фантазером или кем-то похуже. Власть этого обычая (кто посмеет противиться ему?) создает близоруких ханжей и слишком осторожных скептиков; а те, что отрекаются от него, рискуют впасть в ересь; ибо если взять весь свет, то какая часть его совмещает истину с ортодоксией? А между тем только ортодоксия (которой удалось утвердиться повсюду) судит о том, что есть заблуждение и что есть ересь; аргументы и доказательства не имеют в данном случае никакого значения: они нигде не принимаются в оправдание и во всяком обществе безусловно опровергаются непогрешимой местной ортодоксией. Это ли путь к истине и согласию с ней, пусть покажут те мнения, которые имеют распространение и господство в различных обитаемых частях земли. Я никогда не встречал какого-либо довода в пользу того, что нельзя будто бы доверять истине на основании ее собственного свидетельства. Я уверен, что если доказательность истины не может явиться ее опорой, то нет никакой защиты против заблуждения, и в таком случае истина и ложь суть лишь различные названия одного и того же. Поэтому всякий человек может (и должен) приучаться сообразовывать свое согласие только с доказательствами, и он находится на верном пути тогда, и только тогда, когда следует за ними.

Люди, которым не хватает знаний, обычно находятся в одном из следующих трех состояний: или полного неведения; или сомнения по поводу какого-либо положения, которое они раньше приняли или склонны принять сейчас; или, наконец, они уверенно придерживаются и исповедуют что-либо, вообще не проверив и не убедившись в истинности этого с помощью хорошо обоснованных аргументов.

Люди первой из трех указанных категорий находятся в сравнении с остальными в самом лучшем положении, потому что душа их еще сохраняет полную свободу и безразличие; они имеют больше шансов добиться истины, будучи свободны от предубеждений, могущих сбить их с толку 33.

[35] Незнание, сочетающееся с беспристрастным отношением к истине, ближе к последней, чем мнение, подсказанное необоснованным пристрастием — этим великим источником заблуждения. Людям, увлекаемым какой-либо склонностью, которая — можно поставить сто против одного — поведет их по неправильному пути, в большей мере угрожает опасность сбиться с пути, чем человеку, который

 260

еще не сделал ни одного шага и поэтому скорее даст себя убедить в необходимости исследовать, где правильный путь. Последняя из трех категорий находится в самом худшем положении: ибо если человек может быть убежден и полностью уверен в истинности того, чего он не исследовал, то чего только он не признает за истину? И если он позволил себе уверовать в ложь, то какое средство остается для исправления такого человека, способного обрести уверенность без исследования? В отношении двух прочих категорий позволительно утверждать, что в наилучшем положении находится человек незнающий, так как он может искать истину методом, соответствующим этому состоянию, т. е. исследуя непосредственно природу самой вещи, не считаясь с мнениями других и не смущаясь их вопросами и спорами о ней, а стараясь уяснить себе то, что он может сам найти, если будет искренне искать истину. Тот, кто в своих поисках знаний действует на основании других принципов, будучи даже полон решимости исследовать их и свободно судить о них, все-таки по меньшей мере принимает чью-либо сторону и примыкает к какой-либо партии, от которой он не будет отставать до тех пор, пока его не заставят отказаться от нее; поэтому его ум, сам того не подозревая, занимается защитой его позиции и тем самым незаметно для себя проникается предубеждением.

Я не утверждаю, что человек должен воздержаться от принятия чьего-либо мнения после того, как он произвел исследование: иначе исследование было бы бесцельным занятием; но вместе с тем самый верный и надежный путь — это не составлять себе никакого мнения раньше, чем мы произвели исследование, и при этом не обращать ни малейшего внимания на мнения и системы других людей о данном предмете. Например, если бы мне предстояло изучить медицину, разве не было бы вернее и целесообразнее обратиться для этого к самой природе и познакомиться с историей болезней и их лечения, чем принимать принципы догматистов, методистов или химиков, чем вдаваться во все споры относительно каждой из этих систем и считать какую-нибудь из них правильной, в то время как я не проверил всех возможных возражений против нее? Или же, если мы предположим, что труд Гиппократа 34 или какая-либо другая книга содержит в себе все искусство медицины и безошибочна, то разве прямой путь не заключался бы скорее в том, чтобы изучать, читать и обдумывать эту книгу, взвешивать и сопоставлять отдельные ее части с целью

==261

найти истину, чем принять доктрины одной из партий, которые хотя и ' признают авторитет указанной книги, однако уже перетолковали и сузили весь ее текст до пределов своего понимания? Пропитанный этим толкованием, я в большей мере рискую не понять истинный смысл этой книги, чем если бы я подошел к ней с умом, не отягощенным воздействием докторов и комментаторов моей секты. Их рассуждения, толкования и язык, с которыми я освоился, будут, конечно, проникнуты одним направлением, в результате чего всякое иное, может быть и верное, истолкование автора покажется мне неприятным, натянутым и странным. Ибо слова, не обладая, естественно, собственным значением, имеют для слушателя то значение, которое он привык им давать независимо от того, какой смысл вкладывает в них тот, кто их употребляет. Это, мне думается, очевидно; а если это так, то тот, у кого возникают какие-либо сомнения относительно воззрений, которые он воспринял без проверки, должен, насколько он в состоянии это сделать, поставить себя в отношении данного вопроса в положение человека совершенно несведущего. Он должен, совершенно отбросив все свои прежние понятия и мнения других, исследовать с полным беспристрастием вопрос в его источнике, не склоняясь ни в ту, ни в другую сторону и нисколько не считаясь ни со своим, ни с чужими непроверенными мнениями. Я признаю, что это делается нелегко; но я ведь изыскиваю не легкий путь к составлению мнения, а правильный путь к истине, по которому должны следовать люди, желающие честно обращаться со своим разумом и своей душой.

36. Вопрос. То беспристрастие, которое я здесь рекомендую, поможет также правильно ставить вопрос, возбуждающий сомнение, без чего никогда нельзя прийти к правильному и ясному решению.

37. Настойчивость (Perseverance). Другим плодотворным результатом этого беспристрастия и рассмотрения вещей как таковых, если отвлечься от наших собственных мнений и от понятий и рассуждений о них других людей, явится то, что каждый человек будет развертывать свои мысли по методу, который будет наиболее соответствовать природе данной вещи и его пониманию того, что она диктует (suggests) ему. По этому пути он должен двигаться планомерно и настойчиво, пока не придет к хорошо обоснованному решению, на котором мог бы успокоиться. Если мне возразят, что это потребует от каждого человека, чтобы он стал ученым и, забросив все свои остальные дела, всеце-

==262

ло отдался занятиям наукой, то я отвечу, что требую от каждого только того, что укладывается в границы времени, которым он располагает для этого. Положение и условия жизни некоторых людей не требуют большого объема знаний; добывание необходимых средств к жизни поглощает большую часть их времени. Но отсутствие досуга у одних людей не служит оправданием для нерадивости и невежества тех, которые располагают досугом; всякий имеет достаточно времени, чтобы приобрести столько знаний, сколько от него требуется и ожидается; поэтому о человеке, который этого не делает, можно сказать, что он влюблен в свое невежество и сам виноват в нем.

38. Предубеждение. Природные несовершенства человеческой души столь же разнообразны, как разнообразны телесные болезни; некоторые из них носят эпидемический характер, и лишь немногие люди избегают их. Каждый человек, если бы он заглянул внутрь себя, нашел бы некоторый недостаток в своем духовном складе. Вряд ли найдется человек, который не подвержен какой-нибудь идиосинкразии. Иной человек думает, что в нужный момент его способности не изменят ему, и считает для себя излишним трудом принимать меры заранее. Разум является для него чем-то вроде кошелька Фортуната 35, который всегда должен снабжать его деньгами, даже если ничего туда не было раньше положено. И вот, сидит он всегда довольный собой, не прилагая никаких стараний к тому, чтобы обогатить свой ум знаниями. Ум такого человека — самопроизвольный продукт почвы, а в таком случае зачем трудиться над ее обработкой? Подобные люди могут выкладывать свои прирожденные богатства перед невеждой; но лучше им не вступать в соревнование со знающим человеком. Мы рождаемся невеждами во всем. Внешность вещей, окружающих нас, вызывает впечатления и у нерадивого, но никто не может проникнуть в глубь вещей без затраты труда, внимания и усердия. Камни и лес растут сами собой, но нельзя получить здание определенной формы, симметричное и удобное для жилья, без труда и усилий. Бог создал умопостигаемый (intellectual) мир вне нас гармоническим и прекрасным; но этот мир не может разом войти в наши головы целиком; мы должны усваивать его по частям и устраивать внутри себя при помощи нашего собственного усердия; в противном случае мы будем у себя внутри иметь лишь мрак и хаос, каков бы ни был порядок и свет в вещах вне нас.

39. Неверие в себя. С другой стороны, есть люди

==263

которые сами подавляют свой дух, впадают в уныние при первом же затруднении и решают, что овладеть основательно какой-либо наукой или продвинуться в знании дальше того, что требуется для их обычного дела, им не по силам. Они сидят сиднем на одном месте, считая, что у них нет ног, чтобы ходить; совсем как те, о ком я только что говорил и кто поступает точно так же по противоположной причине, а именно считая, что у них есть крылья, чтобы летать, и что они поэтому способны взлететь, когда им вздумается. Им можно напомнить поговорку: «Пользуйся ногами, и у тебя будут ноги». Никто не знает силы своих способностей, пока не испытал их. Также о разуме всякий может с полной уверенностью сказать, что его сила, как правило, гораздо больше, чем считает сам разум до того, как он ее испробовал: «Viresque acquirit eundo»

Поэтому наиболее подходящее лекарство в данном случае заключается в том, чтобы подвигнуть ум к работе и усердно прилагать свои мысли к делу; ибо в борьбе ума, как и на войне, имеет силу изречение: «Dum putant se vincere vicere» 37·

Редко бывает так, чтобы убеждение в том, что мы преодолеем все затруднения, с которыми мы встретимся в науке, не помогло нам пройти через эти трудности. Никто не знает силы своего ума, силы настойчивости и регулярного прилежания, пока не испытал их. Верно одно: человек, который пускается в путь на слабых ногах, не только пойдет дальше, но и сделается сильнее того, кто, обладая сильной конституцией и крепкими членами, сидит сиднем на одном месте.

Нечто подобное люди могут наблюдать на самих себе, когда (как это часто бывает) их ум пугается какого-либо предмета, который они рассматривают в общих чертах, схватывая его неясный образ на ходу или на расстоянии. Предметы, так рисующиеся умственному взору, являют картину одних только трудностей; они кажутся погруженными в непроницаемый мрак. На самом же деле это только призраки, которые разум создает себе лишь для поощрения своей собственной лени. Разум ничего не в состоянии отчетливо различить в предметах, которые находятся в отдалении или собраны в кучу; поэтому он с чрезмерным малодушием заключает, что в них нельзя открыть ничего более ясного. Надо только подойти поближе, и тогда окутывающий их туман, который мы сами вокруг них создали, рассеется, и то, что в этом тумане рисовалось в виде безобразных гигантов, с которыми нельз

==264

бороться, окажется обычной и естественной величины и формы. К вещам, которые поставленному в тупик взгляду кажутся очень неясными с далекого расстояния, следует приближаться осторожными и размеренными шагами и сначала рассматривать то, что в них наиболее заметно, доступно и видимо. Расчлените их на отдельные части и затем в соответствующем порядке сведите все, что должно быть узнано относительно каждой из этих частей, к ясным и простым вопросам. Тогда все, что считалось темным, запутанным и слишком трудным для наших слабых способностей, раскроется перед нашим разумом в ясной перспективе и позволит уму проникнуть в то, что раньше пугало его и удерживало на расстоянии как нечто совершенно таинственное. Я обращаюсь к личному опыту своего читателя: не случалось ли это когда-либо с ним, в особенности когда он, будучи поглощен одним каким-нибудь предметом, случайно задумывался о чем-нибудь другом? Я спрашиваю его, не пугало ли его когда-либо внезапное представление о непреодолимых трудностях, которые, однако, исчезали, когда он принимался серьезно и методически размышлять об этом якобы страшном предмете? И в результате не приходилось ли ему лишь удивляться, что он поддался обману обескураживающей перспективы,, им же самим созданной, в отношении предмета, который при непосредственном рассмотрении оказался не более странным или запутанным, чем некоторые другие вещи, с которыми он давно и легко справился?

Этот опыт должен был бы научить нас, как поступать в других случаях с подобными пугалами, которые должны скорее возбуждать нашу силу, чем ослаблять наше усердие. Здесь, как и во всех других случаях, самый верный путь для человека, изучающего вопрос,— не подвигаться скачками и крупными шагами: пусть ближайшее, что он принимается изучать, будет действительно ближайшим, т. е. возможно теснее связанным с тем, что ему уже известно, пусть оно будет отличным от уже знакомого, но не очень далеким от него; пусть это будет новым, чего он раньше не знал, чтобы разум мог продвинуться вперед; пусть за один раз этого нового будет возможно меньше, для того чтобы приобретения разума были отчетливыми и прочными. Тогда вся территория, которую разум таким образом пройдет, будет им удержана. Такое раздельное и постепенное нарастание знания будет прочным и надежным; оно будет проливать свой свет на каждой ступени своего поступательного движения, совершающегося легко и упорядо-

==265

ченно; ничто не может быть для разума полезнее этого. И хотя этот путь к знанию покажется, может быть, очень медленным и утомительным, однако я позволю себе уверенно заявить: всякий, кто испытает этот метод на себе самом или на своих учениках, убедится, что его успехи значительнее тех, которые получились бы за тот же промежуток времени при пользовании каким-либо другим методом.

Значительнейшая часть истинного знания заключается в раздельном восприятии вещей, которые сами по себе раздельны. Иные люди одной только отчетливой постановкой вопроса вносят в него больше ясности, света и знания, чем другие, в течение многих часов обсуждая вопрос в целом. Отчетливая постановка вопроса сводится лишь к тому, чтобы отделить и расчленить отдельные части вопроса и расположить их в расчлененном таким образом виде в их должном порядке. Уже это одно без всяких дальнейших хлопот часто разрешает сомнение и показывает уму, где лежит истина. Соответствие или несоответствие идей, являющихся предметом рассмотрения, в большинстве случаев воспринимается сразу, как только они расчленены и рассмотрены отдельно, и таким путем достигается ясное и прочное знание, тогда как вещи, взятые в общем и сваленные тем самым в беспорядочную кучу, могут породить в душе лишь смутное знание, которое в действительности вовсе не является знанием или — когда дело дойдет до его проверки или использования — по меньшей мере оказывается немногим лучше полного незнания. Поэтому я здесь позволю себе повторить то, что я уже говорил не один раз, а именно: при изучении чего бы то ни было нужно предлагать уму за один раз возможно меньше и, лишь поняв и вполне усвоив это немногое, переходить к ближайшей, непосредственно следующей, еще неизвестной части, к простым, незапутанным положениям, относящимся к изучаемому предмету и направленным к разъяснению того, что является главной целью.

40. Аналогия. Аналогия весьма полезна для ума во многих случаях, особенно в натуральной философии, и главным образом в той ее части, которая заключается в удачных и успешных экспериментах. Но здесь необходимо тщательно держаться тех границ, в которые заключено содержание данной аналогии. Например, кислое купоросное масло оказалось полезным в таком-то случае, значит, селитряный спирт или уксус могут употребляться в подобном же случае. Если полезное действие названного

==266

масла обусловлено только его кислотностью, то опыт [такого употребления] может оказаться успешным; но если в купоросном масле помимо кислотности есть еще что-то другое, что производит желательное для нас в данном случае действие, то мы ошибочно принимаем за аналогию то, что таковой не является; мы допускаем, чтобы наш разум впал в заблуждение вследствие неправильного предположения об аналогии там, где ее нет.

41. Ассоциация. Хотя во второй книге своего «Опыта о человеческом разумении» я говорил об ассоциации идей38, там я подошел к этому вопросу исторически, т. е. лишь описывая этот метод, как и разные другие методы деятельности разума, не задаваясь целью изыскивать средства исправления, которые следовало бы в данном случае применять; с этой последней точки зрения для человека, желающего основательно уяснить себе правильный метод управления своим разумом (understanding), ассоциация представит собой еще один материал для размышления, тем более что здесь, если не ошибаюсь, кроется одна из самых частых причин наших ошибок и заблуждений и один из труднее всего излечимых недугов души; ибо очень трудно убедить кого-либо в том, что вещи по природе не таковы, какими они постоянно ему представляются.

Вследствие одного этого отклонения разума от правильного пути, которое происходит легко и незаметно, шаткие и слабые основания становятся непогрешимыми принципами, не допуская по отношению к себе никакого посягательства или сомнения. Такие неестественные ассоциации в силу привычки становятся для ума столь же естественными, как связь между солнцем и светом, между огнем и теплотой, и разуму кажется, что они содержат в себе столь же естественную убедительность, как и самоочевидные истины. Можно ли в таком случае приступить к лечению с надеждой на успех? Многие люди твердо принимают ложь за истину не только потому, что они никогда не думали иначе, но также и потому, что, ослепленные в этом отношении в самом начале, они никогда не могли думать иначе, по крайней мере в том случае, если они не обладают силой ума, способной оспаривать власть привычки и подвергать исследованию собственные принципы. Но такую свободу лишь немногие люди находят в себе, и еще меньше есть таких, которым разрешают проявлять эту свободу другие люди. Ибо учителя и руководители большинства сект видят свое главное искусство и задачу в том, чтобы подавлять, насколько они могут, эту главную

==267

обязанность всякого человека по отношению к самому себе, которая составляет первый твердый шаг к правде и истине во всей цепи его действий и мнений.

Это дает основание подозревать, что подобные учителя сами сознают ложность или слабость исповедуемых ими учений, раз они не допускают проверки тех оснований, на которых эти учения построены, тогда как те, которые ищут только истину и только ею желают обладать, только ее проповедовать, свободно подвергают свои принципы проверке, находят удовольствие в их исследовании и предоставляют людям опровергать их, если те в состоянии это сделать; и если в этих принципах есть что-нибудь слабое и ненадежное, они охотно позволяют это выявить, имея в виду, что ни они сами, ни другие не должны придавать какому бы то ни было общепринятому положению больше значения, чем допускает и гарантирует его доказанная истинность.

Большую ошибку допускают, насколько я вижу, люди всякого рода при внушении принципов своим детям и ученикам; если вдуматься в способ, которым они пользуются при этом, то он сводится в конечном итоге лишь к тому, что последних заставляют проникнуться понятиями и воззрениями своего учителя на основе слепой веры, заставляют их крепко держаться этих понятий и воззрений независимо от того, правильны они или ложны. Какой характер может быть придан этому приему и какую пользу он может принести, когда он практикуется в отношении простого народа, удел которого — труд и вечная забота о своем чреве, я не стану здесь исследовать. Но что касается благородной части человечества, положение которой обеспечивает ей досуг и возможность заниматься науками и изысканием истины 39, то я вижу лишь один правильный способ внушить ей принципы: следить со всей возможной тщательностью за тем, чтобы в нежном возрасте идеи, не имеющие естественной связи, не вступали в сочетания в их головах; внушать им в качестве руководства во всей последующей жизни и занятиях науками то же самое правило — никогда не допускать, чтобы какие-либо идеи соединялись в их уме в каком-нибудь ином или более прочном сочетании, чем то, которое определяется природой самих идей и их взаимным отношением; а также почаще подвергать те идеи, которые они находят соединенными в их уме, следующей проверке: создана ли эта ассоциация идей очевидным соответствием, которое есть в самих идеях, или обычной и господствующей привычкой ума соединять их таким образом в мышлении.

==268