Часть 2.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ВТОРОЙ ПЕРИОД ЖИЗНИ (1612-1628):

ГОДЫ СТРАНСТВИЙ.

А. СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ И ГОДЫ ВОЙНЫ (1612-1621)

I ВСТУПЛЕНИЕ В СВЕТ

В августе 1612 года Декарт покинул школу La Flйche. К этому времени ему было семнадцать лет, и столько же лет длились начатые им странствия, изучение света, от которого в более зрелый период жизни он снова возвращается к самому себе. За эпохой школьного образования следовал период самообразования, в буквальном смысле самообразования, не желающего ничего воспринимать извне и принимать на веру, но желающего все вывести из себя, обосновать своим мышлением, исследовать и открыть. Школьное образование представляет собой совокупность разнородных мнений, соединенных без метода, внутреннего порядка и согласования. Хотя бы однажды прочувствованный, этот недостаток разрушает раз и навсегда веру в преподаваемое в школе. При всей благодарности и благоговении, которые Декарт сохранил по отношению к своим учителям (отдавая даже известное предпочтение иезуитам), он считал, что только незначительной долей своих сочинений обязан школьному образованию. Он часто говорил своим друзьям, что и без ученого воспитания, данного ему отцом, он мог бы написать совершенно те же научные книги, с той только разницей, что все они были бы написаны по-французски, а не по-латыни.

174

Светская жизнь а годы войны

Но от первых сомнений, касающихся современного ему состояния наук, до открытия новых прочных основ путь еще длинен, и цели еще не видно в темной дали. Декарт переживает теперь момент полного неведения о своей дальнейшей судьбе. Ученая карьера его не манит, в своем философском призвании он неуверен, он думает, что имеет талант механика, но отец, согласно фамильным традициям, предназначает ему военную карьеру, после того как старший брат его избрал судейскую. Однако его организм недостаточно крепок для военной службы. Для укрепления его и для подготовки к будущей деятельности он упражняется в Ренне, где проводит первое время после школы в верховой езде и фехтовании.

Французский кавалер того времени должен был вращаться среди парижской знати. Уже в начале следующего года (1613) Декарт отправляется в Париж в сопровождении нескольких слуг, чтобы здесь в кругу людей своего общества изучить тон и нравы большого света. Некоторое время ему нравится водоворот новой, богатой развлечениями и удовольствиями жизни, и он отдается ее течению; но вскоре, при встрече с родственными ему по духу людьми, в нем пробуждаются великие потребности его мыслящей природы. Он знакомится с математиком Мидоржем и встречает в монастыре минимов своего школьного друга Мерсенна, философа среди монахов, с которым вступает в близкое, живое духовное общение — к сожалению, лишь на короткое время, так как провинциал ордена посылает Мерсенна в Невер в качестве учителя философии (1614).

Научные разговоры ближе его душе, чем игра, составлявшая любимое развлечение кавалеров. Декарт внезапно исчезает из знатного общества; никто не знает, где он находится, а он живет в Париже, в глуши предместья Сен-Жермен, совершенно уединенно, скрываясь от друзей и даже от своей семьи. Он занимается только математикой, видится только с несколькими учеными людьми и избегает всякого появления в свете, которое могло бы его выдать. Так живет он, тщетно разыскиваемый, два года в самой столице. Наконец, в конце 1616 года один из друзей, которых он избегает, встречает его случайно на улице. Наступает конец его свободе и одиночеству, он принужден согласиться вернуться еще раз в надоевшее ему общество. Но теперь его увлекает и дает пищу его духу

175

Куно Фишер

не игра, а музыка. Рассеянную жизнь Декарт мог вести, но он не мог вести ее бессмысленно. То, что его занимает, становится тотчас же предметом его анализа. Он занимается рыцарскими упражнениями и в то же время пишет сочинение о фехтовальном искусстве; он играет, но его занимает не выигрыш, а расчет, поэтому он избегает азартных игр; в музыкальном искусстве его мысль привлекают главным образом математические отношения, пропорциональность числа колебаний; его первым сочинением, самым ранним из сохранившихся, был трактат о музыке.

II. ВОЕННАЯ СЛУЖБА В ГОЛЛАНДИИ (1617-1619)

Политические обстоятельства Франции столь же мало интересовали Декарта, как и среда знати. Величайшим событием того времени был созыв государственных чинов в 1614 году, последний во Франции до 1789 года. В то время, когда весь Париж бежал посмотреть на торжественное шествие депутатов в Нотр-Дам, Декарт уже скрывался в Сен-Жермене, углубляясь в математические проблемы. Дела двора были в ту пору очень запутанны. Правила королева-мать, Мария Медичи, руководимая недостойным фаворитом, маршалом д'Анкр, которого она возвысила. Принцы с оружием в руках восстали против гнусного правительства, но падение его состояло лишь в том, что преобладающее влияние фаворитов честолюбивой и развратной королевы сменилось влиянием фаворитов слабого и опекаемого короля. Один фаворит устранял другого с помощью наемных убийц. Естественно, что при таких обстоятельствах Декарт, бывший еще в Париже во время катастрофы (1617)89, уклонился от военной службы во Франции и предпочел своей родине дружественную соседнюю страну.

Вместе с перемирием в 1609 году соединенные Нидерланды добились впервые после долгих и упорных войн признания их независимости; Франция из старой вражды к испано-австрийской монархии покровительствовала этому возвышающемуся протестантскому государству и позволяла сражаться там своим воинственным сынам, которые таким образом боролись с общим врагом. На службе у Морица Нассауского было много французских дворян. В число

176

Светская жизнь и годы войны

их попал и Декарт. Он приехал в мае 1617 года в Бреду и вступил добровольцем-кадетом на службу к штатгальтеру. То обстоятельство, что воспитанник иезуитов школы La Flйche вступает в ряды солдат, которыми командует сын великого принца Оранского, не должно удивлять нас, если мы примем во внимание обстоятельства того времени; мы скоро увидим, как тот же человек, который был только что волонтером у Морица Нассауского, будет продолжать свою военную службу под знаменами Тилли.

Вообще же его военной службе нельзя придавать такого большого значения, какое придают ей глупые панегиристы. Сам Декарт не дает к этому никакого повода. У него в одинаковой мере отсутствовали военное честолюбие и телесная сила, делающие людей солдатами по профессии. Ему хотелось изучить великий и незнакомый ему мир как драму, но не в качестве актера, а в качестве зрителя. Военная служба впервые давала ему возможность путешествовать и видеть свет, военное ремесло интересовало его в отношении механических изобретений и фортификационного искусства, но отталкивало его своей грубостью во всех ее проявлениях, в лагере и на поле битвы. Военный мундир был как бы паспортом, с помощью которого было легче всего близко познакомиться с тем, что привлекало его любознательность. Он был не столько солдатом, сколько туристом и избрал военную жизнь не как карьеру, а как костюм. Поэтому он остался добровольцем и отказался от чинов и жалованья; последнее он взял только один раз, ради своего звания, «как некоторые странники берут милостыню», и сохранил как напоминание о годах своей военной службы.

В Бреде он застал вооруженный мир, который длился еще четыре года и поэтому предоставлял ему полный досуг. Ничто не мешало ему предаваться научным занятиям, причем благодаря счастливому случаю он свел знакомство с человеком, с которым мог делиться тем, что интересовало, его. Штатгальтер также умел ценить математику и предпочитал ее вследствие ее значения для военного искусства всем другим наукам. Поэтому математика процветала под его покровительством, и случалось, что математические задачи вывешивались публично в виде объявлений для решения. Однажды Декарт увидел такое объявление на голландском языке и попросил своего случайного соседа перевести его на французский

177

Куне Фишер

или латинский язык; этим случайным соседом оказался ученый и известный математик Исаак Бекман из Миддельбурга, который, удивившись вопросу французского кадета, объяснил ему задачу, в шутку поставив условие, чтобы он ее решил. На другой день Декарт принес ему решение, и из случайного знакомства развились вскоре, несмотря на большую разницу в летах, дружественные отношения на научной почве. Побуждаемый Бекманом, Декарт пишет в Бреде свой «Compendium musicae» (1618), который посвящает своему другу с убедительной просьбой держать его в тайне; сочинение это было отпечатано лишь после смерти Декарта (1650). Вероятно, тогда же он написал трактат об алгебре, оставленный ему же; по крайней мере судя по одному из его писем, относящемуся к более позднему времени (октябрь 1630 года), такое сочинение должно было находиться у Бекмана. Дружеская связь их впоследствии порвалась благодаря хвастливому и бестактному тщеславию Бекмана, который в неравенстве лет видел неравенство знаний и выдавал Декарта за своего ученика, между тем как тот сознавал, что своему старшему другу он многое сообщил, но ничему у него не научился или научился ровно настолько, насколько (как он прямо говорит ему в упомянутом письме) привык учиться у всех, даже у муравьев и червей.

Как в Париже, так и в Бреде Декарт живет своими идеями, и его мало заботят бурные явления, происходящие вокруг него, В то время, когда в Нидерландах прекратились вследствие перемирия внешние войны, внутри страны разгорелась роковая партийная вражда церковного и политического характера. Церковная вражда, раздвоившая протестантизм в Нидерландах, началась в Лейденском университете между двумя профессорами теологии — Яковом Арминием и Францем Гомарусом; она касалась вопроса о безусловности Божественного предопределения, которое Гомарус признавал в строго кальвинистическом духе, а Арминий опровергал, отстаивая свободу человека. Оба эти лица воплощают собой противоположные учения — ортодоксального кальвинизма и рационализма. Спорный вопрос с университетских кафедр переносится на церковные и вскоре приобретает значение и силу, разбивающую церковную жизнь Нидерландов на партии арминиан и гомаристов. С 1610 года, когда арминиане выступили в качестве общины и представили

178

Светская жизнь и годы войны

государственным чинам Голландии и западной Фрисландии свое вероисповедание («ремонстранция*) с притязанием на терпимость, обе партии — ремонстрантов и контрремонстрантов — находятся в открытой вражде между собой.

К этим церковным партиям примыкают политические: одна — монархическая, во главе которой стоит штатгальтер Мориц Нассауский (с февраля 1618 года принц Оранский), другая — республиканская, с Яном ван Ольденбарнефельдтом, великим пенсионарием Голландии, и Гуго Гроцием (Grotius), синдиком Роттердама, во главе. Оранская партия стоит на стороне строгих кальвинистов, требующих созыва всеобщего собора для осуждения противников, республиканская же примыкает к партии религиозной свободы и настаивает на церковном самоуправлении отдельных штатов, на праве, которое они защищают своей собственной милицией от покушений фанатических противников. Штатгальтер делает распоряжение об аресте главарей противной партии и обвинении их в государственной измене. Ольденбарнефельдта обезглавливают (13 мая 1619 года), постановления Дордрехтского собора (1618) дают победу ортодоксальному кальвинизму, арминиане подвергаются осуждению и отлучению от церковной общины. В числе самых ярых и непримиримых их противников на упомянутом соборе был Гисберт Воэций, которого мы встретим впоследствии в качестве профессора в Утрехте. Когда Декарт покинул Бреду, он не мог даже предчувствовать, в какой степени его пребывание в Нидерландах будет отравлено победителями Дордрехта.

III. ВОЕННЫЕ ГОДЫ В ГЕРМАНИИ (1619-1621)

1. Походы

Два первых года военной жизни Декарта носили мирный характер; в Бреде он находился не во время войны, а в период перемирия, и самым интересным событием его жизни было знакомство с упомянутым математиком. Но однажды избранная военная дорога не могла кончиться так невоинственно; как раз в это время открывался новый театр военных действий в Германии.

179

Куно Фишер

Известия о богемских волнениях, послуживших началом Тридцатилетней войны, уже успели распространиться по Нидерландам. Протестантские чины страны были охвачены желанием защищать с оружием свои права, открыто восстать против императорского авторитета и оказать сопротивление наследованию престола Фердинандом, который должен был получить богемскую корону от своего двоюродного брата Матвея и поставил себе задачей искоренить протестантизм сперва в наследственных землях, а потом, если возможно, и в империи. Во главе вооруженного восстания в Богемии стояли граф Турн и Мансфельд, во главе императорских войск — Букой.

Император Матвей умер 20 марта 1619 года. Несмотря на протесты богемских чинов, Фердинанд в качестве курфюрста Богемии едет во Франкфурт, где его избирают 28 августа 1619 года римским королем, и 9 сентября коронуется, как император, под именем Фердинанда II. Еще раньше его коронования богемские чины избрали своим королем протестантского князя, курфюрста Фридриха V Пфальцского, главу унии. Так война из-за богемской короны между императором и этим королем, избранным богемцами, стала неизбежной. Однако здесь крылся только исходный пункт борьбы, которая должна была, судя по положению вещей, тотчас же принять более широкий размах. Дело шло не только о владении Богемией, а более того — о существовании протестантизма, о борьбе протестантских и католических интересов в империи, защитниками которых являлись с одной стороны уния, с другой — лига. Во главе последней стояла Бавария с герцогом Максимилианом, армией которого командовал Тилли. Таким образом, был готов горючий материал для того, чтобы взорвалась общеевропейская война, опустошавшая немецкие земли в течение 30 лет.

Декарт меняет Нидерланды на эту арену действий. В июле 1619 года он прибывает во Франкфурт-на-Майне, застает здесь приготовления к выборам императора и видит своими глазами его коронацию — это великолепнейшее из зрелищ тогдашнего времени. Спустя некоторое время он вступает в баварское войско, и, таким образом, в начале Тридцатилетней войны мы находим его добровольцем в войсках главы лиги. Сначала баварская армия двинулась на Вюртемберг, герцог которого стоял на стороне унии; она

180

Светская жизнь а годы войны

направилась к Донауверту, но поход был остановлен дипломатическими переговорами; начали располагаться на зимних квартирах, и Декарт провел зиму 1619-1620 года в полнейшем и для своих мыслей полезнейшем одиночестве в Нейбурге на Дунае.

Инициатива дипломатического вмешательства исходила от Франции. Император искал союза с Францией; австрийской партии удалось склонить на свою сторону влиятельнейшее лицо при дворе Людовика ХШ, любимца короля герцога де Люиня, и было отправлено блестящее посольство во главе с герцогом Ангулемским из Франции в Германию, чтобы примирить враждующие партии в интересах императора. Посольство избрало сперва местом своего пребывания швабский имперский город Ульм, призвало туда враждебные партии империи и добилось в июле 1620 года договора, по которому война на первых порах была локализирована в Богемии как дело, исключительно касающееся Фердинанда и Фридриха Пфальцского, а протестантские князья Германии не должны были принимать в ней участия. Из Ульма посольство переехало в Вену. Герцог Баварский в качестве союзника императора ведет войска в верхнюю Австрию, покоряет восставших протестантов, соединяется в Богемии с императорской армией, предводимой Букоем, и эта соединенная армия наносит поражение в битве при Праге 8 ноября 1620 года богемскому восстанию и королю-сопернику Фридриху Пфальцскому, который в тот самый день, когда победоносные войска вступали в Прагу, бежал в Силезию.

В этот период Декарт все время был при армии, в которой он служил. После зимнего пребывания в Нейбурге он едет в июне 1620 года в Ульм, где находит своих соотечественников и где остается на несколько месяцев ради своих научных занятий; в сентябре он едет в Вену, где было в то время французское посольство, и возвращается в баварскую армию, находившуюся в Богемии, вероятно, незадолго до битвы при Праге. В Праге он остается до конца года; после этого на зимних квартирах на южной границе Богемии он проводит снова несколько месяцев в одиночестве, посвящая их размышлению, и так как баварская армия окончила свой поход, а ему хотелось продолжать еще некоторое время жизнь солдата, которая как раз теперь давала ему возможность освоиться с воинским делом, то он и поступает в начале 1621 гада в императорскую армию,

181

Куно Фишер

предводимую Букоем в Моравии. Вызванное богемскими волнениями восстание в Венгрии под предводительством Бетлена Габора еще продолжалось; поход императорской армии, в котором Декарт принимает участие, был направлен против этого врага. Панегиристы Декарта говорят, что он отличился в этом походе, но сам он об этом не говорит ни слова. Букой берет Пресбург, Тирнау, другие укрепленные города и погибает, сраженный в героической, битве у Нейгейзеля Ю июня 1621 года. 27 июля снимается осада этого города, вскоре после чего Декарт покидает службу у императора. Военный период его жизни заканчивается. То, в чем он участвовал за эти три года (1619-1621), было: стоянка во время перемирия в Нидерландах, затем на зимних квартирах в Нейбурге, наконец, богемский и баварский походы. Кажется, еще в Нейбурге он намеревался оставить военную службу и хотел из Вены отправиться в Венецию, чтобы оттуда пройти пешком в Лоретта Тогда его отвлек от этого поход в Богемию.

2. Нейбургское уединение. Внутренний кризис

Нужно глубоко вглядеться во внутреннюю жизнь Декарта, чтобы понять его самого; самое важное из того, что он пережил, следует искать не в походах и битвах, а на зимних квартирах на Дунае и в Богемии, где он всецело предавался своим мыслям. Он всюду преследует научные интересы. В Ульме он знакомится с математиком Фаульгабером и остается там несколько месяцев; в Праге его ничто не интересует так живо, как все то, что напоминает о Тихо Браге; но наибольшее значение для его внутреннего развития имело зимнее пребывание в Нейбурге, где в глубоком одиночестве, предоставленный всецело самому себе, он находит путь, ведущий его постепенно к созданию новой философии.

Это — время кризиса и перелома. Уже со времени La Flйche охватившие его сомнения не давали ему покоя; они преследовали его в парижском обществе, загнали его в уединение Сен-Жерменского предместья и не оставляли во время гарнизонной жизни в Бреде. Ему казалось, что только математика дает достоверные знания; она завладела им всецело и стала связующей нитью между ним и друзьями. Однако она не разрешила тревоживших его сомнений;

182

Светская жизнь а годы войны

ее ясность не делает ясными другие науки, достоверность математических воззрений не помогает против недостоверности философских. Если бы можно было и их сделать столь же достоверными, как первые, если бы можно было, мысля с математической ясностью, проникнуть в природу вещей и создать философию по геометрическому методу, тогда можно было бы создать систему истинного познания, правда, очень медленно, но с величайшей уверенностью в ее прочности! Такова задача, зреющая в этой настолько же скептической, насколько и математической голове. Философия простирается перед ним, как темный хаос; математика светит ему с полной ясностью. Если бы можно было внести этот свет в тот хаос! Но как это возможно? Над этим вопросом раздумывает Декарт; он чувствует, что он у ворот истины, но не может войти в них; в каждую минуту уединения его влечет к себе эта задача, от которой он не может избавиться и которую не может решить. Чувствуя свое бессилие, он молит о просветлении свыше и дает обет совершить паломничество в Лоретто.

Не будучи в состоянии найти в себе самом источник помощи, он ищет его вне себя; ему кажется, что кто-то может подсказать ему слово разгадки или что оно скрыто где-нибудь, как тайное сокровище, подобно философскому камню, которым обладают только адепты. Среди сомнений в нем пробуждается стремление к таинственному и магическому. В этом настроении он слышит, что говорят о каком-то «братстве розенкрейцеров*, которое, возникнув мистическим образом и будучи посвящено в истинное познание вещей, имеет целью просветить мир и освободить науку от ее заблуждений; члены его внешне не узнаваемы и не должны ничем себя выдавать. Тем более привлекают они воображение людей; баснословнейшие слухи переходят из уст в уста, появляются сочинения за и против. Интерес нашего философа возбуждается в высшей степени, он всячески старается познакомиться с одним из посвященных, быть может, с помощью сочинения, заглавие которого сохранилось и которое он имел в виду посвятить розенкрейцерам; но все его старания оказались напрасными, он в своей жизни так и не смог отыскать ни одного члена этого тайного союза. И по очень простой причине — потому что таких не было.

183

Куно Фишер

Декарт стал их искать, когда слух о таком обществе только что возник и появились печатные сочинения (с 1614 года), сообщавшие басню о розенкрейцерах, об их реформаторских планах, о чудесной истории основателя общества и ордена. Вся история не имела под собой никакой почвы, это была чистая фикция, роман, вымышленный швабским теологом Валентином Андре (1586-1654) с благой целью отбить у людей охоту к магии и ее псевдореформаторам посредством доведенной до крайности сатиры и указать им на истинную реформацию с помощью библейского и практического христианства. Он хотел высмеять глупость времени, но вынужден был убедиться, что весьма способствовал ее распространению, дав ей новую пииту, которую все поглощали с жадностью. Всюду искали розенкрейцеров, которых нигде не было. Никогда еще сатира не была так неудачна в смысле предполагаемого воздействия на общество, и никогда она не достигала результатов столь противоположных. Она стала общей мистификацией, впервые распространившей ложное убеждение в существовании розенкрейцерства, обманувшей даже такого человека, как Декарт, и спустя пятьдесят лет после своего возникновения возбудившей любопытство Лейбница. Но что сказать на это, если и в наши дни новейший французский биограф Декарта принимает за чистую монету басню о розенкрейцерах и даже предполагает, что Декарт был членом этого братства, а основателем и тогдашним главой его был Андре! Конечно, Декарт всегда отрицал и то, что он был розенкрейцером, и то, что он знал некоторых из них; но это-де ничего не доказывает, ибо он этих сведений не имел права сообщать*.

Состояние беспомощности, в котором Декарт дал обет паломничества и жаждал знакомства с розенкрейцерами, прошло; истину нельзя воспринять извне, ее надо искать на самостоятельно открытом и проложенном пути; этим правильным и верным путем служит метод, уже существующий в математике и логике; теперь надлежит сделать его универсальным, т. е. философским, упростить и освободить от всех недостатков и односторонности. Декарт уже начинает постигать известные правила, указующие путь ищущему истину духу: познание простирается лишь настолько, насколько простирается ясное и отчетливое мышление; темные представлени

* J. Millet. Histoire de Descartes, I, рg 93. 184

Светская жизнь и годы войны

следует разлагать на их составные части и прояснять их медленно, шаг за шагом; ясные представления надо так систематизировать и сочетать, чтобы их связь была не менее ясна, чем они сами. Сначала все темно. Поэтому нужен сплошной и основательный анализ наших представлений, разложение их на их простейшие элементы, неразложимость которых тождественна абсолютной ясности и достоверности. Недостаточно только знать эти правила, нужно и следовать им; они требуют внутреннего самопознания, которое освещает человека и которому должны быть посвящены все духовные силы, а значит, вся жизнь, которое указывает на самообучение как на единственную цель. Всякая зависимость от чужих мнений есть отклонение от этой цели, есть ложный шаг в жизни, которая должна сохранять полнейшую самостоятельность в мышлении и суждении; но эта самостоятельность не идет дальше, чем мысли. Дальше она не должна и не может идти.

Здесь находится граница, несоблюдение которой было бы также ложным шагом; поэтому самообучение требует вместе с тем и величайшего самоограничения. Мышление идет своим собственным путем, для открытия и прокладывания которого достаточно одной головы, причем одна сделает это лучше, чем несколько. Во внешнем мире, напротив, царствует хаос человеческих интересов, с трудом соединяемых в больших социальных корпорациях, медленно сложившихся и не поддающихся влиянию каждой навязываемой теории, каждому методическому устроению, которое мышление могло бы дать им, сообразуясь с собственным направлением. Тут теоретическая жизнь совершенно расходится с практической; первая требует систематического, руководствующегося одной основной мыслью порядка, между тем как последняя не переносит такого порядка; поэтому реформа мысли — нечто совсем другое, чем реформа общества, и стремящееся к истине самообразование не имеет ни сил, ни возможностей для исправления мира. Непосредственное перенесение теории в общественную и практическую область является в глазах Декарта неправильнейшим применением метода и потому неметодичным приемом самого худшего рода, отвергаемым им принципиально. Самообучение для него становится задачей всей жизни, задачей чисто личной, частной, не могущей быть никогда теоретическим примером для другого. Слова Фауста:

185

Куно Фишер

«Я не воображаю, что могу научить чему-нибудь, исправить людей и обратить на путь истины» — для Декарта не выражение душевной горечи, а благодушное и скромное выражение его жизненного направления; эта невозможность здесь вместе с тем и принципиальное нежелание. То, что установилось в общественной жизни, может быть изменено и реформировано только постепенно; лучше, чтобы оно оставалось таким, как есть, чем если оно внезапно ниспровергнется какой-нибудь абстрактной теорией; последнее приводит к еще большим бедствиям.

На таком рассуждении основывает Декарт свой консервативный образ мыслей. В своем мышлении он хочет быть свободным, поэтому ищет одиночества, избегает всякого официального положения в обществе и относится к суете мира не столько как соучастник, сколько как наблюдатель. В строе своей жизни он не изменяет ничего, из благочестия и по принципу остается верным законам своей страны, религии отцов, обычаям своего сословия, и где его мысли противоречат общественным авторитетам, там он заранее решает лучше не высказывать этих мыслей, чем смущать ими умы и колебать сросшиеся с церковью и государством представления. Этот образ мыслей, которому можно отказать во внешней активности, в реформаторском мужестве, но за которым следует признать мудрую осторожность, зрелое и проверенное жизненным опытом суждение и большое знание человека, укрепился у Декарта в качестве метода уже в то время, когда он двадцатипятилетним молодым человеком покидал военную службу. Его признания относительно этого пункта столь просты и прямы, что надо специально не прочесть их, чтобы принимать осторожное, порой боязливое поведение Декарта за бесхарактерность.

«Я был тогда, — пишет он в своем «Рассуждении о методе», — в Германии, куда повлекла меня война, которая там еще не окончилась, и когда я с коронования императора вернулся опять к войску, то пробыл начало зимы в таком месте, где без всяких рассеивающих бесед, а также, к счастью, без всяких забот и треволнений сидел целыми днями взаперти в своей квартире и имел полный досуг для того, чтобы заниматься своими мыслями. Одна из первых же привела меня к тому воззрению, что творения, составленные из разнородных кусков, часто не так совершенны, как созданные

186

Светская жизнь и годы войны

одним человеком. Так, мы видим, что те здания, которые были начаты и окончены одним и тем же архитектором, обыкновенно красивее и лучше построены, чем те, над усовершенствованием которых трудились многие, пользуясь для этого старыми стенами, возведенными в иных целях. ...Конечно, мы не видим того, чтобы люди разрушали все дома какого-нибудь города с исключительной целью восстановить их в другом виде и сделать улицы более красивыми, но часто бывает, что многие сносят свои дома, чтобы построить их заново, а иной раз и бывают вынуждены к этому, если дома угрожают падением и их фундамент недостаточно прочен. Подобно этому я убедился, что поистине совершенно неразумно желание отдельного человека реформировать государство или хотя бы лишь обычные науки и их установленную школьную систему, и притом так, чтобы изменить в ней все коренным образом и разрушить целое для того, чтобы вновь все воссоздать. Относительно моих личных воззрений я, напротив того, полагал, что не могу сделать ничего лучшего, чем решительно отказаться от них, чтобы потом постепенно либо заменить их новыми, либо вернуться к ним после того, как разум оправдает их. И я был убежден, что мне таким образом удастся устроить мою жизнь гораздо лучше, чем если бы я стал строить только на старых основаниях и сохранил бы принципы, принятые в юности без проверки их истинности. Хотя и тут я встретил некоторые затруднения, но они не были неразрешимы и во всяком случае не могут быть сравнимы с теми, которые влекут за собой самые ничтожные реформы общественной жизни. Великие общественные организации могут быть восстановлены лишь с большим трудом, если они ниспровергнуты, их также трудно поддержать, если они колеблются, и их падение всегда очень тяжело. Что же касается их недостатков, то с течением времени они всегда смягчаются, и даже многие из тех, которым нельзя помочь никакими разумными средствами, незаметно устраняются или улучшаются; наконец, такие недостатки в конце концов сносней, чем их преобразование. С этим дело обстоит так же, как и с большими дорогами, извивающимися зигзагами между юрами и благодаря ежедневному пользованию ими постепенно делающимися настолько удобными, что лучше следовать по ним, чем избирать прямой путь, карабкаясь на скалы и спускаясь на дно

187

Куно Фишер

обрывистых пропастей. Поэтому я никогда не отнесусь с одобрением к тем беспокойным и сумбурным головам, которые, не будучи ни рождением, ни судьбой призваны к руководству общественными явлениями, все-таки желают производить реформы в этой сфере сообразно своим идеям; и если бы я думал, что это сочинение содержит нечто такое, что могло бы дать повод заподозрить меня в такой глупости, то мне было бы очень неприятно, что я допустил его выход в свет. Мое намерение не простирается дальше попытки реформировать свои собственные мысли и построить их на основании, которое заключено всецело во мне самом. Если же я показываю вам здесь образчик моего труда, так как я им доволен, то это происходит не потому, что я хочу кому-нибудь советовать подражать мне. Другие, лучше наделенные Богом дарованиями, могли бы иметь в виду, быть может, и гораздо большее; однако я боюсь, что мое намерение уже слишком смело для многих. Уже решимость освободиться от всяких мнений, которые когда-то были приняты на веру, не пригодна для всякого». Развив свой метод и его принципы с теоретической и практической стороны и изложин их как максимы, которыми он руководствуется в жизни, Декарт продолжает; «Так как я постиг эти жизненные принципы и обосновал их вместе с предписаниями веры, которые для меня постоянно играли первостепенное значение, то я полагал, что к остальной части моих воззрений я имею право отнестись и ее исследовать с полнейшей свободой. Последнее же, думалось мне, можно успешнее сделать с помощью живого общения с людьми всех состояний, чем если бы я и далее продолжал пребывать взаперти в своей келье, где я уже продумал эти мысли. Поэтому еще до окончания зимы я отправился путешествовать. И в продолжение девяти последующих лет я ничего другого не делал, как колесил по свету, потому что в его комедиях мне больше хотелось быть зрителем, чем актером; в каждой вещи я тщательно выделял то, что могло делать ее сомнительной и давать повод к обману, и таким образом с течением времени я вырвал с корнем все заблуждения, которые когда-либо вкрались. Но я не подражал в этом отношении скептикам, которые сомневаются только для того, чтобы сомневаться, и остаются постоянно в нерешительности; скорее я стремился к противоположному: я хотел приобрести уверенность, устранить зыбкий грунт

188

Светская жизнь и годы войны

и песок, чтобы дойти до камня или сланца. ...Так жил я внешне подобно людям, занятым единственно тем, чтобы вести приятный и беззаботный образ жизни, старающимся отделить свои удовольствия от пороков и предающимся благопристойным развлечениям, чтобы, не скучая, наслаждаться своим досугом. Тем не менее под этой внешней оболочкой я не переставал двигаться вперед в разработке моего плана и приобретать в познании истины, быть может, более, чем если бы даже я только и делал, что читал книги и вел беседы с учеными»*90.

3. Эпоха перелома

Мы привели в этом месте так подробно свидетельства самого Декарта ради их биографического значения. Хотя они и освещают период его жизни, отделенный от их выхода в свет восемнадцатью годами, все-таки при любви Декарта к истине и при его точном знании самого себя, исключающем всякую ошибку в воспоминании о ходе своего собственного развития, не может быть ни малейшего сомнения в исторической верности этого описания, которое является для уразумения эпохи перелома единственным, совершенно чистым и достоверным источником.

Таким образом, достоверно, что Декарт покидал школу скептиком, ищущим истину, не ведавшим пути к ней и жаждавшим его найти, что путеводная звезда явилась ему в одиночестве его зимнего пребывания в Нейбурге в 1619 году, что здесь впервые он узрел необходимость и возможность применения аналитического метода к человеческому духу и его познавательным средствам с той же достоверностью и тем же успехом, с какими он сам применил его в геометрии. Основная мысль аналитической геометрии была для него уже вполне ясна, когда он пришел к великому решению подставить на место величин самого себя, проанализировать собственный дух и его познавательные силы, чтобы рассеять мрак и достигнуть ясности, направить в соответствии с этим свою жизнь и сделать ее плодотворной, чтобы она стала постоянным и достойным объектом этого трудного и беспримерного эксперимента. В

* Discours de la mйthode. Part. II et III. 189

Куно Фишер

этом намерении заключены все те правила, которые уже тогда сделались его путеводной нитью. Он чувствует себя еще далеко от цели, к которой хочет идти медленно и верно, но чувствует, что находится на пути к ней. В 23 года человек еще не знаток людей, он еще не обладает своим собственным опытом, который должен предшествовать основательному и методическому самоисследованию. Поэтому Декарт откладывает последнее до окончания своих странствий и с этого времени старается использовать путешествия для решения задачи своей жизни и своего метода. Цель, отыскиваемая на этом пути, не могла быть иной, кроме принципов новой, основанной Декартом философии. Зерно ее возникло во время зимнего одиночества в Нейбурге, но понадобилось девять лет, прежде чем этот эмбрион достиг полной зрелости. Уверенность в переломе наполняла его душу безмерной радостью, ему открывались новые перспективы, и вдали светились олимпийские высоты познания. Мы пользуемся его собственной метафорой.

По-видимому, можно определить первый день этого знаменательного периода жизни: это было 10 ноября 1619 года. В дневнике философа, относящемся к тому времени и, к сожалению, до сих пор не найденном, — мы знаем это лишь из сообщений Байе и неполных копий, сделанных Лейбницем и изданных Фуше де Карейлем, — была заметка с заглавием «Olympica», и на поля было вынесено: #10 ноября меня озарил свет удивительного открытия (intelligere coepi fundamentum inventi mirabilis)». В лейбницевском списке назван 1620 год, по свидетельству же Байе, слова Декарта гласили: «10 ноября 1619 года открыл я, охваченный восторгом, основания удивительнейшей науки (cum plenus forem enthusiasmo et mirabilis scientiae fundamenta reperirem)». Признание самого философа отмечает без дальнейших подробностей начало зимы 1619 года как эпоху перелома. Далее в дневнике значится следующее: «В конце ноября я буду в Лоретто, к Пасхе окончу свое сочинение и издам его, как обещаю это сегодня, 23 сентября 1620». Предметом этого сочинения могло быть только то открытие, за которое и был дан обет паломничества в Лоретто. Но оно последовало спустя пять лет, а издание сочинения — спустя семнадцать лет; если же под ним разумелись основания системы — то лишь спустя двадцать лет.

190

Светская жизнь и годы войны

Сведения о первом открытии шатки; новейший биограф считает «scientia mirabilis» и «inventum mirabile» двумя разными открытиями, из которых первое Декарт сделал 10 ноября 1619, а второе 11 ноября 1620 года; предметом первого является, по его мнению, новый метод философии и вместе с тем аналитическая геометрия, предметом же последнего — неизвестно что, скорее всего, что-либо специально математическое и относящееся к уравнениям. Полагав, что эта комбинация ни на чем не основана. В рукописи Декарта, насколько скопировал ее Лейбниц и сообщил Фуше де Карейль, об 11 ноября 1620 года не говорится ни слова. В тексте сказано: «В 1620 году меня озарил первый свет удивительного открытия»; на полях помечено в качестве даты 10 ноября, а далее мы читаем, что Декарт хотел в ноябре 1620 года совершить паломничество из Венеции в Лоретто.

Взвесив все это и проверив собственными свидетельствами Декарта, по-видимому, с достоверностью можно допустить, что 10 ноября 1619 года было тем знаменательным днем, когда родилась первая получившая дальнейшее развитие мысль его философии. (Год 1620 в связи с этой датой, вероятно, ошибка, сделанная Лейбницем при списывании.)

Байе повествует, беря эти сведения из дневника Декарта, что последний непосредственно вслед за радостным возбуждением этого чреватого последствиями дня видел три удивительнейших сна, описанных им подробно и объясненных им, как символы его прошедшего и будущего. В первом он видел себя обессиленным, гонимым бурей и ищущим защиты в церкви, во втором он слышал громоподобный глас и узрел вокруг себя только огненные искры, в третьем он открыл стихи Авзония и прочитал слова: «Quod vitae sectabor iter?»91 После долгого бессилия и внутренних бурь Декарт услышал за день до этого голос истины, внезапно увидел свет и нашел свой жизненный путь*.

В «Olympica» (по копии Лейбница) после даты его первого «удивительного открытия* тотчас же говорится: «В ноябре 1619 мне снилось одно стихотворение, начинавшееся словами: Quod vitae sectabor iter?» Из этого также можно заключить, что непосредственно перед этим не мог быть указан 1620, а следует читать 1619 год, с пометкой на полях; 10 ноября и т. д. Ср.: Foucher de Careil. Oeuvres inйdites de Descartes, I (Paris, 1859). Prйf. IХ-ХIII. Introd. ХI-ХV; J. Millet., Histoire de Descartes, I, pg. 74-84, pg. 96-98.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В. ПУТЕШЕСТВИЯ И ВТОРИЧНОЕ

ПРЕБЫВАНИЕ В ПАРИЖЕ (1621-1628)

Прошло восемь месяцев, прежде чем Декарт закончил свой обратный путь во Францию из Венгрии, где он оставил военную службу. Ему захотелось постранствовать еще некоторое время, ибо его путешествия являлись для него изучением великой книги мира, а его родина как раз в этот момент представляла собой очень мало привлекательного; разразившаяся во Франции война с гугенотами и чума, свирепствовавшая в Париже уже в продолжение целого года, — два обстоятельства, заставившие его продлить пребывание за границей. Он едет через Моравию и Силезию в Бранденбург и Померанию, где мы застаем его в начале осени 1621 года; отсюда он направляется в Мекленбург и Гольштинию, а затем из Эмдена морем в западную Фрисландию. Во время переезда с ним произошло рассказанное им самим в заметке, относящейся к этому времени (под заглавием «Experimenta»), приключение, в котором его находчивость и нравственная сила блестяще выдержали испытание. Корабельщики, с которыми он ехал, вознамерились его ограбить и убить; в полном убеждении, что чужой человек не понимает их языка, они обсуждают свое предприятие совершенно открыто, но Декарт догадывается об их замыслах, быстро обнажает шпагу и своей решимостью так действует на разбойников, что спасает и себя, и своего слугу. Из западной Фрисландии он едет в Голландию, где проводит часть зимы и посещает в Гааге двор принца

192

Путешествия и вторичное пребывание в Париже

Оранского, а непосредственно затем в Брюсселе —двор инфанты Изабеллы,

В марте 1622 года он возвращается во Францию, получает материнскую часть наследства и переезжает в феврале 1623 года в Париж. Среди новостей дня, занимающих общественные круги столицы, на первом плане стоят военные события в Германии и тайный союз розенкрейцеров. Никто не в состоянии конкурировать с Декартом по части сведений о немецкой войне и последних событиях, и его рассказы слушаются с величайшим вниманием; распространяется между прочим слух, что розенкрейцеры, члены этого ордена «невидимых», находятся в Париже, и что Декарт состоит с ними в близкой связи, даже сам принадлежит к таинственному ордену. Вопрос о розенкрейцерах и здесь становится предметом литературных споров; Мерсенн полемизирует по этому вопросу с английским натурфилософом Робертом Флюддом, защищающим розенкрейцеров, между тем как Гассенди, состязавшийся впоследствии с Декартом за честь быть первым философом Франции, становится на сторону противников. После девятилетней разлуки Декарт вновь встречается со старым другом Мерсенном, который, вернувшись в Париж, жил в монастыре вблизи Р1асе гоуа1е и в это время был занят изданием своего толкования книги Бытия. Что касается розенкрейцеров, то Декарт на вопросы любопытных мог ответить шутя, что его присутствие служит доказательством того, что он не один из «невидимых».

На этот раз его пребывание в Париже продолжается всего несколько месяцев. Навестив свою семью в Бретани и продав свои имения в Пуату, он снова отправляется путешествовать в сентябре 1623 года, на этот раз на юг. Он хочет познакомиться с Италией и прожить в Риме часть юбилейного года, который должен начаться с Рождества 1624 года. В это время папский город представляет собой собрание всего цвета Европы. Декарт едет через Швейцарию в Тироль и посещает в Инсбруке двор эрцгерцога Леопольда; оттуда он едет в Венецию и в день Вознесения присутствует на большом морском празднестве; вслед за тем он отправляется на богомолье в Лоретто, чтобы исполнить обет, данный им пятью годами ранее в Нейбурге. В начале празднеств он находится уже в Риме и остается там до начала следующего года. На обратном пути он посещает

193

Куно Фишер

Флоренцию и двор великого герцога Фердинанда II, но не Галилея, величайшего человека времени, который впоследствии оказал роковое влияние на его жизнь. Сообщение, будто он познакомился с Галилеем, противоречит его собственным словам в одном позднейшем письме к Мерсенну. Через Пьемонт и Альпы он возвращается уже в середине 1625 года во Францию.

Последующие три года с некоторыми перерывами Декарт проводит в Париже, куда он прибывает в начале лета. Незадолго до этого он, по-видимому, имел намерение купить в Шательро предложенную ему должность, соответствовавшую его рангу. Но вскоре он оставляет эту мысль, если и относился к ней когда-нибудь серьезно, и сохраняет, верный своему первому решению, полную независимость и досуг. Круг его ученых знакомых и друзей расширяется, к нему стремятся отовсюду, он пользуется уже славой одного из первых математиков и философов своего века. К этому кругу принадлежат известнейшие математики, физики и теологи столицы: назову из них Гарди, де Бона, Морена, Дезарга, Бальзака, врача Виллебресье, теологов Жибьефа, де ла Барда, де Санси и прежде всего первого благожелателя Декарта кардинала Берюлля. В последующие годы между врачом Виллебресье. аббатом Пико и Декартом устанавливается тесная связь. Его интимнейшими друзьями еще со времени первого пребывания в Париже остаются Мерсенн и Мидорж, занимавшийся как раз в то время оптическими опытами и возбудивший в Декарте интерес к этим исследованиям, плодом чего впоследствии была его «Диоптрика». И того, и другого поддерживает в этих занятиях один из первых оптиков Парижа, выдающийся ученый и техник — Феррье, который изготавливает инструменты, проектируемые Мидоржем, и у которого Декарт сам изучает искусство шлифования стекол. Декарт так высоко ценил Феррье, что впоследствии ни с кем так охотно не разделил бы своего отшельничества в Голландии, которого так старательно искал и которое так бдительно охранял.

Из дома своего приятеля Ле Вассера д'Эгиоль, где квартировал сначала, Декарт снова переселился в предместье Сен-Жермен в августе 1626 года, чтобы пожить некоторое время более уединенно. Возвратившись в дом Ле Вассера и к своим друзьям, круг которых расширился, он снова завязывает с ними отношения на научной

194

Путешествия и вторичное пребывание в Париже

почве, и в этом доме образуется своя маленькая академия, душой которой является Декарт. Здесь в дружеских беседах он впервые высказывает свои философские мысли, созревшие в уединении; своей новизной и глубиной они до такой степени поражают слушателей и кажутся им столь убедительными, что уже теперь друзья, ученые и книгопродавцы торопят его поведать миру свои идеи. Но Декарт заранее решил остерегаться всякой торопливости и всякой необъективности в этом деле, он хочет дать взойти посеянному в нем семени и подождать с жатвой до той поры, пока не вступит в совершенно зрелый возраст. Вскоре и общество, и визиты опять становятся для него тягостными, снова просыпается непреодолимая потребность в одиночестве, он бежит из гостеприимного дома и скрывается на окраине Парижа в квартире, известной только интимнейшим его друзьям (лето 1628 года). Ле Вассер ищет его, но тщетно; наконец он встречает его слугу, заставляет его показать ему квартиру и в ней находит Декарта, за которым незаметно наблюдает в течение некоторого времени; он видит его размышляющим по обыкновению около 11 часов в постели и время от времени пишущим.

Как раз в то время, когда Декарт покидал впервые Францию, Людовик ХШ освободился от материнской опеки и находился под влиянием своего любимца92; когда Декарт вернулся в Париж, господство фаворита уже миновало, и рядом со слабым королем возвысился замечательный политик, действительно имевший призвание управлять государством. Годом ранее Ришелье был сделан кардиналом, спустя два года он вступил, благодаря возобновившемуся влиянию королевы-матери, в государственный совет и вскоре сделался первым министром, а в действительности полновластным правителем. Его политика не терпела внутри Франции никакой силы, противостоящей или угрожающей королевской власти, и требовала в связи с этим подчинения и разоружения протестантов и их укрепленных пунктов, самым важным из которых была Ла Рошель. Город предполагалось взять измором, а потому его надо было осадить так, чтобы сделать невозможными всякий подвоз и помощь. Благодаря положению города фортификационное искусство встретилось при осаде с величайшими трудностями, и так как оно преодолело их, то осада Ла Рошели является одной из замечательных

195

Куно Фишер

страниц военной истории. Множество любопытных устремилось сюда, чтобы посмотреть на все, созданное военным искусством, — и в числе их Декарт, вознаградивший себя под Ла Рошелью за утраченное парижское уединение. Его друг Дезарг работал у осадных машин в качестве инженера и впервые познакомил Декарта с Ришелье. Король сам присутствовал при осаде, и это заставило дворян, привлеченных любопытством, не ограничиваться ролью праздных зрителей. Когда король предпринял рекогносцировку английского флота, тщетно пытавшегося помочь осажденным, и вступил впоследствии в добровольно сдавшийся город, Декарт также находился в его свите. В начале ноября 1628 года Декарт возвратился из этого своего последнего похода (если только его можно так назвать) обратно в Париж: прошло ровно девять лет с тех пор, как впервые в Нейбурге он узрел тот путь, на котором теперь почти достиг цели.

Несколько дней спустя после своего возвращения Декарт праздновал победу, для него более достопамятную, чем его походы, — это был триумф его метода, блестяще выдержанное перед избранным кружком замечательных и уважаемых лиц испытание. Когда новые идеи носятся в воздухе, многие начинают думать, что они уже постигли их, и рядом с истинным автором открытия постоянно встречается множество мнимых новаторов, обманывающих и себя, и других. Обыкновенно такие люди обладают всевозможными сведениями, — и при этом настолько, насколько это требуется, чтобы создавать впечатление, — нахальной самоуверенностью, поразительной находчивостью и умением говорить перед публикой: словом, качествами, способными ослеплять именно аристократов, порой с трудом отличающих золото от золотистой слюды. Человеком этого рода, успевшим возбудить к себе внимание Парижа, был некий Шанду, по своему ремеслу медик и химик; Аристотель и схоласты были в его устах чем-то архаическим; он умел полемизировать с ними так же современно, как Бэкон, Гоббс и Гассенди; он постоянно повторял слова: «новая философия», «новые непоколебимые принципы», самостоятельным открытием которых он хвалился. Папского нунция, маркиза де Банье, это хвастовство действительно пленило; он пожелал показать это светило своему кругу и пригласил к себе самых знатных людей, чтобы послушать Шанду. Среди

196

Путешествия и вторичное пребывание в Париже

приглашенных были, кроме кардинала Берюлля, также и Декарт, Мерсенн, Виллебресье и другие. Шанду говорил, подготовившись, гладко, блестяще, и его речь заслужила громкое одобрение у этой избранной аудитории. Декарт не сказал ничего. Кардинал Берюлль, заметивший это, спрашивает о его мнении; он отвечает уклончиво и сдержанно, что вряд ли можно что-либо сказать после одобрения таких людей; наконец, осаждаемый со всех сторон просьбами высказать свое суждение, он приступает к разбору лекции, хвалит гладкую речь, а также и откровенность, с которой Шанду высказался против прежней философии, объявив себя сторонником совершенно независимой. Что же касается мнимых новых принципов, то он-де должен усомниться, способны ли они выдержать испытание на истинность. Декарт видел перед собой пример того самообмана, который он испытал на себе и бесчисленное количество раз наблюдал на других до тех пор, пока полностью не осознал его и не совладал с ним окончательно.

Представлялся случай показать его на примере. Нужно иметь пробный камень для различения истины и заблуждения. Кто не обладает этим средством, тот блуждает в темноте; Декарт берет на себя задачу так опровергнуть самую очевидную истину и так доказать самое очевидное заблуждение, чтобы пришлось согласиться с его доводами. Немедленно тут же Декартом проделывается этот двойной эксперимент и победоносно доводится до конца с помощью двенадцати доводов, вероятность которых все возрастает. Он хочет показать, что из недоказанных оснований не может вытекать ничего ни истинного, ни ложного, что мнимые доводы ничего не доказывают, что все прежнее философствование, каким бы новым оно ни казалось, покоится на мнимых основаниях, и в этом пункте с новой философией Шанду дело обстоит ни на волос не лучше, чем с древней или прежней, которую Шанду презирает. Без пробного камня истины нет в человеческом познании никакого средства против фабрикации фальшивых монет. Шанду, по-видимому, лучше владел этим искусством в других вещах; он применял его к деньгам и был повешен на Гревской площади как фальшивомонетчик.

Декарт не делает тайны из своего пробного камня и объясняет своим слушателям, которых эксперимент убедил, пробудив в

197

Куна Фишер

них интерес к более глубокому пониманию, что всякая истина может быть открыта только при помощи методического мышления и должна выдержать испытание им. На кардинала Берюлля все это произвело величайшее впечатление; он признал в Декарте ум, прокладывающий новые пути и призванный к реформированию философии, признал в нем реформатора науки, который мог бы быть для Франции тем же, чем был Бэкон для Англии; в одной приватной беседе он его буквально обязывал написать и издать сочинение о своем методе. Внушение такого человека должно было укрепить философа в созревшем уже намерении с этого времени всецело посвятить жизнь изложению своего труда. Для того, чтобы вполне собраться с мыслями, он нуждается в досуге и уединении, которых не давал ему Париж, Видимо, он еще некоторое время оставался жить вблизи Парижа в деревне и, быть может, здесь набросал первый очерк своего учения о методе: «Правила для руководства ума (Regulae ad directionem ingenii)», от которого остался только один отрывок.

Обсудив хорошенько вопрос о том, где он встретит меньше всего помех для осуществления своего намерения, он переселяется на следующие двадцать лет в Нидерланды.

198

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ТРЕТИЙ ПЕРИОД ЖИЗНИ (1629-1650).

ВРЕМЯ ТВОРЧЕСТВА. А. ПРЕБЫВАНИЕ В НИДЕРЛАНДАХ

I. «ГОЛЛАНДСКОЕ ЗАТВОРНИЧЕСТВО»

Годы странствий закончились. Декарту удалось повидать много стран, изучить человеческую жизнь в самых разнообразных ее формах и ее невольных заблуждениях. Он сделался великим исследователем человеческих мнений и мастером разбивания иллюзий; его ум так критически направлен, так методичен в различении истинного и лживого, так изощрен благодаря всестороннему знанию человека, так трезв в оценке мнимых ценностей мира, что теперь он достаточно зрел для того, чтобы предпринять трудный эксперимент самоисследования и найти истину в самом себе. Мы ждем от него не описаний путешествий, дворов и войск, стран и городов, которые он видел, а глубоко проникающего, не останавливаемого никаким страхом сомнения, анализа человеческого познания. Он хотел видеть в себе самом представителя человеческого сознания, пример преисполненного жизненной опытности духа, каким был Монтень; он должен был стоять именно на этом уровне, чтобы преодолеть сомнения, являющиеся у Монтеня самым последним и самым зрелым плодом его опыта. Поэтому Декарт путешествовал вовсе не для того, чтобы рассказать о приключениях французского кавалера. Тот не знает его, кто (подобно одному из нынешних его соотечественников) видит в светском человеке и философе двух различных людей. Светский человек является подготовительной

199

Куно Фишер

школой философа. Таков был план его жизни, по его собственным свидетельствам. Теперь он стоит у цели, откуда путь должен направиться не в сторону внешнего, а исключительно в сторону внутреннего мира. Теперь он ищет, как некогда Монтень, «спокойного местечка».

Ожидания света были, однако, несколько преждевременны. Когда Декарт покидал Париж, была закончена лишь выработка собственного метода, завершено скептическое и негативное обоснование нового учения, а не позитивное. То обстоятельство, что мир ожидал от него такого труда и даже думал, что он его уже окончил, побуждало Декарта серьезно приступить к делу. Он не мог допустить, чтобы люди, суждениям которых он придавал большое значение, ошиблись в своем мнении о нем. По крайней мере, сам Декарт, бросая семь лет спустя (1636) ретроспективный взгляд на прошедший период странствий (1619-1628), указывает на эти мотивы как на последние, принудившие его совершенно уединиться в мастерской философа. «Эти девять лет протекли, а я не сумел разобраться окончательно в спорах ученых и приступить к закладке основания новой философии, более достоверной, чем обычная. Пример стольких превосходных умов, имевших такое же намерение и, как мне казалось, не достигших цели, показал мне так много трудностей в этом деле, что я не скоро еще отважился бы на это предприятие, если бы не распространился слух о том, что я уже справился с задачей. На чем основывалось это мнение, я сказать не могу, но если оно вызвано моими высказываниями, то единственная моя вина в том, что я более открыто, чем это обыкновенно делают другие ученые, признавал свое незнание и приводил основания, почему мне многое, считаемое другими достоверным, казалось неизвестным, — а отнюдь не в том, что я хвалился своим учением. Но будучи слишком честным для того, чтобы хотеть казаться чем-то большим, чем я был в действительности, я счел тогда своей обязанностью постараться всеми силами добиться того, чтобы заслужить славу, выпавшую мне на долю. Поэтому я ровно восемь лет тому назад пришел к решению избегать всех мест, где я мог бы найти знакомых, и возвратиться сюда, в страну, где продолжительная война имела последствием то, что находящиеся в ней войска дают возможность более уверенно пользоваться плодами мира, и

200

Третий период жизни. Время творчества

где в массе великого и весьма деятельного народа, занятого своими собственными делами более, чем чужими, я мог бы жить, не лишаясь удобств самых населенных городов, так же уединенно, как в отдаленнейшей пустыне»*93.

Для того, чтобы с полной свободой отдаться своему труду, Декарт нуждался в благоприятном климате и полном уединении: он не имел этого во Франции и в Париже, но обрел и то, и другое в Голландии, куда отправился в начале 1629 года, ровно десять лет спустя после того, как покинул Бреду. С величайшей осторожностью он избегает всяких внешних помех. Со своей семьей он простился письменно и только ближайшим друзьям в Париже сделал прощальные визиты. Аббат Пико берет на себя заботу о его материальных делах, Мерсенн — о литературных, и именно через его руки направляются все письма, которые Декарт пишет во Францию и получает оттуда. Надоедливое любопытство не должно знать, где он живет. Он скрывает свое местопребывание даже фальшивыми датами, часто меняет его и предпочитает захолустье: пригороды, деревни, отдаленные загородные виллы. Равным образом и в Голландии имел он для своей корреспонденции в различных местах агентов в лице друзей, пересылавших адресованные ему письма, как, например, Бекмана в Дордрехте, Блёмаерта в Гаарлеме, Рейниера в Амстердаме, Гоогланда в Лейдене. Он живет в своем отшельничестве кочевником, «как иудеи в Аравийской пустыне». В течение двадцати лет, проведенных в Голландии (1629-1649), он переменил двадцать четыре раза свое местожительство и жил в тридцати различных местах: назову Амстердам, Франекер, Девен-тер, Утрехт, Амерсфорт, Леуварден, аббатство Эгмонд у Алькмаара, Эгмонд ван Гуф Гардервийк у Зюдерзее, Лейден и замок Эндегест близ Лейдена. Теперь он вполне господин и своего времени, и своего образа жизни, он может жить даже в самых населенных городах, бывать в обществе и поддерживать отношения с друзьями, предаваться полезным развлечениям и вновь забираться в глушь, как только наступает потребность сосредоточиться и работать. Здесь он в большей безопасности, чем в Сен-Жерменском предместье. В этом уединении рождаются и зреют творения, сделавшие его основателем новой философии и предметом удивления целого мира.

· Oeuvres I. Discours de la mйthode. Part III, pg. 155-156.

201

По месту возникновения его сочинений важнейшими пунктами были Франекер и Леуварден во Фрисландии, Гардервийк в Гельдерне, Эндегест близ Лейдена и Эгмонд в северной Голландии. Замок Эндегест еще и до последнего времени считался священным, как место, где жил Декарт.

Во Франекере, куда он переехал из Амстердама вскоре после своего переселения (он внес 16 апреля 1629 года свое имя «Renatus Gallus philosophus» в альбом университета), он поселился в уединенном замке, отделенном от города рвом, и создал здесь первый набросок своих *Размышлений94, которые спустя десять лет были закончены в Гардервийке (1639-1640). В Леувардене в течение зимы 1635-36 года возникли его «Опыты», заключавшие в себе «Discours de la mйthode», первое изданное им самим сочинение; в Эндегесте были начаты «Принципы»95, главное произведение его философии (1641-1643), и закончены в Эгмонде. В этом селении, одном из красивейших в северной Голландии, Декарт жил с. особенным удовольствием и прожил наиболее продолжительное время. В первый раз он провел здесь зиму 1637-38 года, непосредственно после издания своих «Опытов», в последний — годы 1643-1649, т. е. конечный период своего голландского уединения, которое за это время было прервано троекратной поездкой во Францию в 1644, 1647 и 1648 годах.

Таким образом, пребывание Декарта в Голландии можно разделить на три периода: первый (1629-1636) предшествует изданию его главных произведений, второй (16374 644) совпадает с ним, третий (1644-1649) следует за ним. В течение первого периода Декарт, покинув Франекер, жил главным образом в Амстердаме, Девентере, Утрехте, Леувардене, в течение второго — сперва в Эгмонде, затем в Гардервийке, Амерсфорте, Амстердаме, Лейдене и в замке Эндегест, в течение третьего — в Эгмонде.

Вслед за наброском «Размышлений», которые в первой редакции были готовы в декабре 1629 года, Декарт стал разрабатывать обширное главное творение, где он хотел объяснить мир, исходя из своих новых принципов; он предполагал озаглавить его Шар* и издать ранее других; сочинение было почти окончено, когда Декарт — по причинам, приведенным нами ниже, — принял решение никогда не издавать его. Этой работе были посвящены годы с

202

Третий период жизни. Время творчества

1630 по 1633. После того, как намерение выступить в качестве учителя мира при первой же попытке окончилось неудачей, Декарт долго колебался, не следует ли ему навсегда отказаться от него.

Вскоре вслед за этим имел место эпизод, которого Декарт не предусмотрел в своем жизненном плане; но страсти часто бывают сильней принципов: он познакомился зимой 1634-35 года в Амстердаме с девушкой, которую полюбил н сделал своей женой без соблюдения законной формы; она родила ему (в Девентере 19 июня 1635 года) дочь; он дал ей свое имя — Францина Декарт — и воспитывал с нежной любовью. Однако ему не суждено было долго наслаждаться счастьем отца; ребенок умер в Амерсфорте 7 сентября 1647 года*.

Декарт широко пользуется независимостью и досугом, которых искал постоянно и обрел впервые в Голландии в полной мере. От некоторых писем первых лет »еет веселым и довольным настроением, благотворно действующим на читателя. Своему другу Бальзаку в Париже, известному протеже Ришелье, у которого он был в чести как историограф и писатель, Декарт описывает с большим юмором свою голландскую идиллию. Он пишет весной 1631 года из Амстердама, в то время, когда Бальзак возвратился из своего родового имения обратно в Париж: «Я, право, колебался нарушать Ваш деревенский покой и поэтому предпочел переждать со своим письмом, пока не пройдет время Вашего одиночества. Несмотря на то, что я собирался написать Вам в течение первых восьми дней, я оставлял Вас в покое целые восемнадцать месяцев, со времени отъезда до возвращения, а Вы не благодарите меня за это. Теперь же, когда Вы опять в Париже, я должен выпросить у Вас часть времени, пропадающего от стольких назойливых визитов, и сказать Вам, что в продолжение двух лет, которые я живу за границей, я ни разу не испытывал соблазна возвратиться в Париж; только после того, как я знаю, что Вы опять там, я мог бы быть счастливее где-нибудь в другом месте, чем здесь. И если бы меня не задерживала работа, значительнейшая, по моему мнению, из всех, какие мне могли бы встретиться, то желание наслаждаться Вашей беседой

Все более подробные обстоятельства неизвестны. В метрической книге реформатской церкви в Девентере мать называется «Hйlиne fille de Jean». Ср.: J.Millet. Histoire de Descartes, 1, pg. 339-340.

203

Куно Фишер

и непосредственно от Вас воспринимать те полные силы мысли, которые вызывают наше удивление в Ваших сочинениях, — эта надежда одна могла быть достаточно сильной, чтобы изгнать меня отсюда. Не спрашивайте меня, пожалуйста, какого рода эта работа, кажущаяся мне столь важной; признание бросило бы меня в краску, я стал настолько философом, что презираю многое из того, что ценится в мире, и высоко ставлю то, на что не обращают внимания. Впрочем, я знаю, что Вы думаете иначе, чем толпа. Вы судите обо мне лучше, чем я заслуживаю, и я хотел бы в свое время откровенно поговорить с Вами о моих работах. Сегодня же скажу лишь следующее: я не расположен писать книг; я не презираю известности, если человек, подобно Вам, в состоянии приобрести действительно великую и прочную славу; напротив того, посредственной и непрочной славе, на какую я разве только и мог бы надеяться, я предпочитаю мир и покой души, каковыми я обладаю. Я сплю здесь каждую ночь по десяти часов, не тревожимый никакой заботой. Я вижу во сне все прекрасные вещи, леса, сады и сказочные волшебные дворцы и, пробуждаясь, еще более наслаждаюсь окружающим меня чувственным миром. Недостает только Вашей близости!»

Когда же Бальзак написал другу, что и он теперь склонен поселиться отшельником в Голландии, Декарт ответил: «Я протер себе глаза и все думал, что вижу сон, когда прочел, что Вы хотите сюда приехать. Нет, конечно, ничего удивительного, когда такой высоко одаренный дух, как Ваш, не может более выносить оков двора; и если, как Вы пишете, Господь внушил Вам оставить светскую жизнь, то я, разумеется, согрешил бы против Святого Духа, если бы стал отклонять Вас от такого решения. Напротив, я приглашаю Вас избрать Амстердам своим убежищем и отдать ему предпочтение не только перед всеми капуцинскими и картезианскими96 монастырями, где столько уважаемых людей нашло прибежище, но даже перед красивыми резиденциями всей Франции и Италии, и даже перед знаменитым местом Вашего прошлогоднего отшельничества. Как бы совершенно ни был обставлен деревенский дом, все же в нем будет не хватать бесчисленного множества удобств, которые можно иметь только в городе, и даже само уединение, которое человек думает найти в деревне, не может быть

204

Третий период жизни. Время творчества

полным. Ну, положим, Вы найдете ручей, превращающий в мечтателей величайших болтунов, или уединенную долину, радующую и восхищающую взор, но там вместе с тем явится и множество маленьких соседей, делающих визиты, более нежелательные, чем те, которые приходится принимать в Париже. Напротив, здесь, в этом большом городе, я единственный человек, не занимающийся торговлей, все другие так заняты своими собственными интересами, что я здесь мог бы провести всю свою жизнь, не будучи кем-либо замеченным. Я гуляю ежедневно в самой сутолоке большой толпы народа так свободно и спокойно, как Вы в своих аллеях; я рассматриваю людей, движущихся вокруг меня, как деревья в Ваших лесах и зверей в Ваших лугах, даже шум от их сутолоки так же мало прерывает мои мечты, как журчание ручья. С тем же удовольствием, с каким Вы смотрите на крестьян, пашущих свои поля, я гляжу здесь, как работа всех этих людей направлена к тому, чтобы красивее и приятнее устроить место, в котором я живу. Как Ваш взор радует вид множества созревающих плодов в Ваших садах, так восхищает здесь меня вид прибывающих кораблей, приносящих нам в изобилии произведения обеих Индий и редкости Европы. Нигде в мире нельзя приобрести все удобства жизни так легко, как здесь. Нет страны, где гражданская свобода была бы полней, безопасность обеспеченней, преступления реже, старая наследственная простота нравов более велика. Я не понимаю, как вы предпочитаете Италию, где жара днем невыносима, свежесть вечера нездорова, темнота ночи, скрывающая разбой и убийство, так опасна; Вы боитесь зимы севера, но какая тень, какие опахала и источники в состоянии так же хорошо оградить вас от жары в Риме, как здесь от холода печка и хороший огонь? Приезжайте же в Голландию, я ожидаю Вас с маленьким собранием моих мечтаний, которые, быть может, Вам понравятся» .

После обнародования Декартом первого произведения распространился слух, что Ришелье хочет пригласить философа в Париж. «Я не думаю, — пишет Декарт Мерсенну, — чтобы мысли кардинала могли спуститься до такого человека, как я. Впрочем, говоря между нами, ничего нет столь мало соответствующего моим пла-

Первое письмо Декарта, по мнению Кузена, от 27 марта 1631 г., второе от 15 мая; ответ Бальзака относится к этому промежутку и имеет датой 25 апреля 1631 г, Oeuvers VI, рg. 197—203.

205

нам, как воздух* Парижа, вследствие бесчисленных развлечений, которые там неизбежны; и пока я могу жить по-своему, я во всякой стране буду жить в деревне, где посещения соседей так же мало тяготят, как здесь, в уголке северных Нидерландов, Это единственное основание, почему я предпочел эту страну своей родине, и теперь я так привык к ней, что не чувствую никакой охоты к перемене моего местожительства».

Прибавим к этим письменным свидетельствам еще одно, относящееся к началу «Размышлений», к одному из первых вариантов, написанных Декартом в уединенном замке города Франекера: «Настоящее мне благоприятствует; мой дух свободен от всех забот, мой досуг не смущает ничто; я живу одиноко и отдался с полной серьезностью и полной духовной свободой своей задаче, требующей прежде всего самого полного и коренного ниспровержения моих до сего дня удерживаемых убеждений».

II. ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ В НИДЕРЛАНДАХ

1. Образование

Между тем Голландия едва ли стала бы для него «любимым скитом», как называл ее Декарт, если бы ему не было доступно здесь вместе с тем живейшее духовное общение. Нидерланды были тогда одним из первых центров европейской образованности всех видов; искусство и наука, гуманитарные и точные науки одинаково процветали и ценились. Протестантизм вызвал в церкви и теологии новую жизнь и новую борьбу; в Лейдене уже разгорался упомянутый спор арминиан и гомаристов; в Лувене возникает янсенизм, встречающийся и отчасти сближающийся во Франции с учением Декарта.

Нидерландские университеты идут во главе духовной жизни, основываются новые, из которых заслуживает особенного упоминании университет в Утрехте (основанный в 1636 году), где новая философия находит своих первых учеников и своих наиболее горячих противников. Наука, ученость, универсальное образование

Письмо написано 27 мая 1638 г., очевидно, в Эгмонде. Oeuvres

VIII, pg. 155.

206