Часть 3.

Третий период жизни. Время творчества

являются злобой дня и распространяются в обществе, подобно моде, даже среди женского пола. Огромный интерес к образованию у наиболее восприимчивых и одаренных женщин развивается в научную, ученую и художественную культуру, причем женщины усваивают даже ее мужские формы и, как это ни удивительно, не производят впечатления «синих чулков».

2. А. М. ФОН ШЮРМАН

Замечательным примером этого рода была и то время Анна Мария фон Шюрман (1617-1678), «звезда Утрехта», «десятая муза», «голландская Минерва», как ее называли почитатели, истинное чудо учености и многостороннего образования. Уже в детстве она изучила древние языки, читала Сенеку, Вергилия и Гомера; затем она изучила новые языки: итальянский, испанский, французский и английский; по-латыни она пишет с уверенностью филолога, по-французски — с элегантностью Бальзака; для того, чтобы прочитать Библию в подлиннике, она изучает семитские языки и наречия и начинает не только понимать по-еврейски, но уже пишет на этом языке; она сочиняла на латинском, греческом, еврейском и французском языках письма, статьи и стихи, изданные в 1648 году Шпангеймом, а семью годами ранее сама издала латинское сочинение в защиту научного и общего образования женщины; она была знакома с поэзией, красноречием, диалектикой, математикой и философией до проблем метафизики включительно, вместе с тем изощрилась в образных искусствах, проявляла несомненный и признанный талант в живописи, была искусна в резьбе, гравировании и даже в пластике. Все это образование она ни во что не ставила по сравнению с изучением Библии, отцов церкви и схоластики; она знала Аристотеля, Августина и Фому, но ничего не хотела знать о новой философии. Самые глубокие интересы ее — интересы религиозного характера, которых не могла вполне удовлетворить ортодоксальная церковь Нидерландов. Она хочет церкви Христа, живущей, подобно древней общине, в составе избранных, в совершенном отречении от мира и братстве, не знающем никакой иной любви, кроме «amor crucifixus»97. Ее учителем и руководителем в Утрехте был Воэций, жесточайший противник

207

Куно Фишер

Декарта; под конец она делается последовательницей французского проповедника Лабади, обратившегося от иезуитов к кальвинистам и начавшего проповедовать общество избранных; это был романтический предшественник и до некоторой степени провозвестник немецкого пиетизма, основанного Шпенером98. Этого человека зовет она, уже в пожилом возрасте, в Нидерланды (1667) и эмигрирует с ним и его сторонниками за границу".

За много лет до этого времени, лет, пожалуй, более чем за тридцать, Декарт отыскал в Утрехте знаменитую Шюрман и застал ее за изучением Моисеевой истории творения. Между книгой Бытия и ясным и отчетливым воззрением на возникновение мира, которого требовал Декарт и которое хотел дать в своем «Мире», лежала глубокая пропасть. Философ мимоходом заметил, что для объяснения вещей от Моисея ничему научиться нельзя, и с этих пор стал в глазах ревностной ученицы Воэция «вульгарным человеком», которого следует остерегаться. Об этом свидетельствует одно место из ее сочинений, относящееся к этой беседе, где она благодарит Бога за то, что этот «вульгарный человек» не нашел доступа к ней. Она видела в Декарте философа без Бога, он в ней — превосходный талант к образному искусству, который Воэций загубил своей теологией. Так он выражается в одном из своих писем".

3. Пфальцграфиля Елизавета*"

По-видимому, эта «голландская Минерва» пыталась состязаться с французским философом во влиянии на одну из интереснейших и замечательнейших женщин столетия, которую трагическая судьба заставила искать убежиша в Нидерландах. В Гааге проживала изгнанная семья курфюрста Фридриха V Пфалъцского, лишившегос

* Gottfried Arnolds unparteische Kirchen- und Ketzerhistorie. Bd. II (Schaffhausen,1741). Ep. 21.5.307-319. Bes. § 30-34. Dr. P. Tschacket. A. M. von Schьrmann, der Stern von Utrecht, die Jьngerin Labardies (Gotha, 1876),

** Foucher de Careil. Descartes et la princesse palatine. Paris, 1862, pg. 61-63.

*** Ср.: Historisches Taschenbuch, herausg. Von Friedrich von Raumer. Elisabeth Pfalzgrdfin bei Rhein, Aebtissin von Herford ; Von G. Fd. Guhrauer. In zwei Abtheilungen. Jahrgana 1850. Abth. I, S. 1-50. Abth. II, S. 417-554; Alfred Dove. Die Kinder des Winterkinigs. Beil. Z. Allg. 1891. Nr. 98-100.

208

в битве при Белой горе близ Праги (8 ноября 1620 года) богемской королевской короны и потерявшего свои немецкие наследственные владения. Со смертью Густава Адольфа исчезла его последняя надежда; он пережил великого шведского короля только несколькими днями (29 ноября 1632 года), оставив после себя из тринадцати детей, которых родила ему супруга Елизавета, дочь английского короля, пятерых сыновей и трех дочерей; старшей из них была пфальцграфиня Елизавета (1618-1680).

Едва ли есть какая-нибудь другая княжеская семья, которая пережила бы такую трагическую и полную приключений судьбу, и затем вскоре вновь испытала столько счастливых перипетий самого необычного рода и была бы интересней в генеалогическом отношении. Фридрих V, потерявший две короны, заканчивает свою жизнь в нищете и несчастье; его вдова, дочь Якова I, в качестве экс-королевы богемской в изгнании в Гааге ведет образ жизни придворной дамы; старший сын Фридрих Генрих, быть может, самый даровитый, тонет пятнадцати лет на глазах полного отчаянии в Зюдерзее (17 июля 1629 года); Рупрехт (Руперт), третий и I красивый, мужественный, испытывает судьбу, полную приключений: в английской гражданской войне, сражаясь в рядах ков короля, он приобретает и вновь теряет славу победой, кавалерийского генерала, затем после политического м ведет жизнь корсара, бороздит вместе со своим братом Морицем вестиндские воды, где последний, застигнутый смерчем. Эдуард, следующий за ним брат, переселяется тайно т» Францию и, женившись на маркграфине Анне Гонзага, переходит в католическую веру (1645). Этому примеру обращения следует тринадцать лет спустя (1658) Луиза Голландская, родившаяся в Голландии вторая по старшинству дочь (1622-1709), отличная художница- портретистка из школы знаменитого Герхарда Гоитгорста; в награду за свое обращение она получает во Франции аббатство Мобюиссон. Впоследствии мы еще раз вернемся к аббатиссе Мобюиссона*. Она была любимицей экс-королевы ее матери, точно так же как и принц Рупрехт был любимцем отца. Младший сын Филипп убивает в Гааге прямо на улице и средь бела дня французского

Ср. мою Geschichte der neuern Philisophie. Bd. II (Leibniz). Buch I, Cap. X, XIV.

209

Куно Фишер

дворянина, маркиза д'Эпине (21 июня 1646 года), коварно напавшего на него накануне ночью вместе с другими сотоварищами; мать проклинает его, и его изгоняют навсегда. Была молва, что этот француз, опасный для женщин и пользовавшийся дурной славой, был ей более близок, чем подобало достоинству королевы, матери и матроны.

Упоминая об этих превратностях судьбы, испытанных и пережитых Елизаветой, мы имеем в виду, что ее философский руководитель и друг, конечно, достаточно хорошо знал обо всем этом, ибо он стоял настолько близко к ней, чтобы иметь возможность письменно объясниться на этот счет.

Из всех детей несчастного курфюрста наиболее замечательными по своим личным качествам и судьбе являются, без сомнения, пфальцграфиня Елизавета, ее старший брат Карл Людвиг (1617-1685) и младшая сестра София (1630-1714), По Вестфальскому миру Карл Людвиг был вновь восстановлен в своих наследственных правах, правда, в значительной степени урезанных и ограниченных; благодаря административным способностям, в числе которых большую роль играла бережливость, являвшаяся по отношению к его семейству порой даже чрезмерной скупостью, ему удалось возродить Пфальц после опустошений, которые принесла Тридцатилетняя война. Его дочь Елизавета Шарлотта («Лиза-Лотта»), сумевшая сохранить родные ей пфальцские симпатии и привычки в то время, когда она была герцогиней Орлеанской и свояченицей Людовика XIV, после смерти ее брата, курфюрста Карла (1685), с которой прекращается линия Пфальц—Зиммерн, становится без всякой вины со своей стороны причиной разбойничьей орлеанской войны, разорившей ее отечество и разрушившей ее родной город («Heidelberga deleta»); через своего сына Филиппа, регента, она становится родоначальницей нынешнего Бурбоно-Орлеанского дома и через своего племянника Франца I, супруга императрицы Марии Терезии, — родоначальницей дома Габсбург-Лотарингского. Ее идеалом была пфальцграфиня София, ее тетка, младшая дочь «зимнего короля», в лице которой взошла новая блестящая звезда пфальцского дома: она сделалась первой курфюрстиной Ганновера (1673), «великой курфюрстиной»; ее сын Георг, как ее наследник, стал впоследствии первым из Ганноверского

210

Третий период жизни. Время творчества

дома королем Великобритании, ее дочь София Шарлотта — первой королевой Пруссии (1701)*.

То обстоятельство, что эти три члена Пфалыдского дома благосклонно относились к трем величайшим философам века, возвысило их славу в потомстве: Карл Людвиг, отличавшийся широкой терпимостью, звал Спинозу в Гейдельберг, София и ее дочь избрали Лейбница в качестве доверенного советника, Елизавета была прилежной ученицей и другом Декарта**.

Судьба Елизаветы была такова, что свое детство она провела вдали от родителей, под надзором своей бабушки Луизы Юлианы (вдовы курфюрста Фридриха IV Пфальцского), дочери великого принца Оранского, в Кроссене в Бранденбурге. Фридрих Вильгельм, курпринц Бранденбургский, впоследствии великий курфюрст (1640-1688), по своей матери Елизавете Шарлотте также внук Юлианы, приходился ей двоюродным братом и был для Елизаветы в течение ее полной превратностей жизни не раз защитой и прибежищем. Еще в ранние годы Елизавета прибыла и Гаагу ко двору своей матери (1626?), и здесь-то, в стране, где искусство и науки находились в полном расцвете, ее блестящие духовные дарования, бывшие предметом забот и попечений ее бабушки, развернулись быстро и пышно. Будучи натурой созерцательной и имеете с тем настолько же предназначенной, насколько и способной к высшей духовной жизни, она, тем не менее, была не прочь иступить в равный брак, который согласовался бы с политическими интересами ее дома. По-видимому, представлялся и удобный случай: на пятнадцатом году ее жизни (1633) Владислав IV, польский король (1632-1648), стал просить ее руки. Не король, а сейм и польские епископы отвергли такой смешанный брак и потребовали от «англичанки» и еретички отречения от своей веры. В этом пункте, однако же, англичанка и еретичка, мать и дочь были непреклонны, и таким образом дело расстроилось, несмотря на все желание короля.

* О Елизавете Шарлотте ср.: Ludwig Hдuser. Geschichte der rheinischen Pfalz. Bd. II (1845). S. 712-732; I. Wille. Pfalzgrдfin Elisabeth Charlotte, Herzogin von Orlйans. Vortrag (1895); моя Geschichte der neuern Philosophie. Bd. II. Cap. XIV.

** Моя юбилейная речь к пятисотлетнему юбилейному торжеству Ruprecht-Karls-Hochschule. 4 августа 1886. 2-е изд., с. 70—77.

211

Куна Фишер

В «звезде Утрехта» просвещенная и полная возвышенных стремлений Елизавета видела лучезарный образ; она познакомилась с Шюрман и находилась с ней некоторое время в дружеской переписке. В это время вышли в свет первые сочинения Декарта (1637), которыми увлекалась девятнадцатилетняя принцесса: она прочла сочинение о методе и попытке его применения к математике и физике и пожелала познакомиться с человеком, учение и метод которого настолько захватили ее своей глубиной и ясностью, что все предшествовавшее казалось ей ничтожным. Она находилась в исключительно благоприятных условиях в том отношении, что одинаково хорошо могла понять и оценить и математика, и метафизика. Отныне уже «звезда Утрехта» меркнет перед звездой Декарта. Елизавета добивается страстно желанного знакомства с Декартом (1640), ответившим всем сердцем на поклонение молодой принцессы; Декарт становится ее учителем и до конца своей жизни другом, быть может самым верным из всех, которых она когда-либо имела. Чтобы быть ближе к ней, Декарт весной 1641 года избирает своим местожительством замок Эндегест близ Лейдена: он посвящает ей свое главное произведение «Принципы философии* (1644); в утешение ей в дни ее душевных и физических страданий он (весной 1645 года) пишет письма о человеческом счастье, поясняющие книги Сенеки de vita beata99, составляющие часть учения Декарта о нравственности и обусловливавшие появление его последнего, им же самим изданного сочинения *О страстях души», которое он написал зимой 1646 года и с которым тотчас же познакомил свою царственную подругу.

Нет лучшего памятника для принцессы Елизаветы, чем посвящение, предпосланное Декартом своему главному сочинению. «Величайшее преимущество, которым я обязан своим произведениям, заключается в том, что они доставили мне честь познакомиться с Вашим Высочеством и дали мне возможность порой беседовать с Вами. Таким образом, на мою долю выпало счастье быть свидетелем Ваших высоких и редких качеств, и я оказываю услугу потомству, показывая ему этот образец. Было бы глупо с моей стороны льстить этими словами или говорить о том, чего я не думаю, — здесь, на первой странице сочинения, в котором я пытаюсь изложить основные истины всего человеческого познания. Мне знакома

212

Третий период жизни. Время творчества

Ваша высокая скромность, и я знаю, что Вам милее простое, искреннее слово человека, говорящего только то, о чем он думает, чем изысканные и тонкие хвалебные речи изучающих искусство быть вежливыми. В этом посвящении я буду говорить только о том, что мне стало известно и что я знаю, и буду писать так же, как и во всем остальном сочинении, т. е. как философ». Несколькими штрихами Декарт рисует характер истинного человеческого достоинства, разницу между настоящими и ложными добродетелями, уподобляющимися блуждающим огням. Удальство ценится более, чем подлинное мужество, мотовство более, чем истинная щедрость, истинная сердечная доброта кажется менее благочестивой, чем суеверие и лицемерие; часто за добродушием скрывается простота, а стимулом к мужеству является отчаяние. Сущность всякой добродетели есть мудрость, отчетливо познающая добро и творящая его твердо и неуклонно; мудрость не блестит подобно мнимым добродетелям; она менее заметна, а потому и менее восхваляется, она требует ума и характера; ум по силе и обширности не у всех одинаков, твердость же воли может быть одинаково сильной у всех. А в ком с такой волей соединены ясный ум и серьезное образование, тот представляет собой настоящий расцвет добродетели. «Эти три условия Вы соединяете в себе в полной мере. Придворные развлечения и тот способ, каким обыкновенно воспитываются принцессы, препятствуют изучению наук. То, что Вы побороли эти препятствия и пожали лучшие плоды наук, доказывает, с какой серьезностью Вы работали над своим образованием; а то, что вы достигли этой цели в такое короткое время, свидетельствует о превосходных ваших талантах. У меня же на этот счет есть еще и особый критерий, имеющий отношение ко мне лично: я еще не находил никого, кто так хорошо понимал бы мои сочинения, как Вы; даже среди лучших и ученейших голов есть многие, считающие их темными; мне приходится почти постоянно наблюдать, как одни легко схватывают математические истины, метафизические же остаются для них недоступными, между тем как о других можно сказать обратное. Насколько простирается мой опыт, единственный ум, которому доступно и то и другое, это Ваш. Вот почему я ценю его так высоко. Но что еще увеличивает мое удивление, так это то, что личностью с таким широким научным образованием

213

Куно Фишер

является не старый муж, посвятивший многие годы своему образованию, а еще молодая принцесса, которая по своей прелести походит скорее на граций, как их описывают поэты, чем на муз или на мудрую Минерву. Я вижу в Вас все те силы, которые требуются истинной и высшей мудростью не только от ума, но также от воли и характера: великодушие и мягкость в соединении с высоким образом мыслей, которого не могла изменить несправедливая судьба, несмотря на продолжительные и постоянно возобновляемые преследования. Эту-то высокую мудрость и чту я в Вас более всего: ей я посвящаю не только этот труд, трактующий о философии, об изучении мудрости, но и мою личность и мое служение».

В том же году, в котором Елизавета получила это посвящение, Шюрман написала ей письмо, в котором ясно выразилась ее недоброжелательность па отношению к Декарту. Она признается в своем преклонении перед учителями церкви, не желающими быть новаторами, но идущими скромно по пути, освещенному Августином и Аристотелем, этими двумя величайшими светилами науки о Божественных и человеческих вещах, которых никто не мог затмить, несмотря на то, что их яркий свет старались заслонить мрачные тучи и хаос заблуждений .

Личные свидания между Декартом и принцессой были наиболее часты во время его пребывания в Эндегесте; за год перед тем он жил в Лейдене (с апреля 1640 по апрель 1641), затем провел два года в замке, отстоящем от него только на полмили (апрель 1641-конец марта 1643), а отсюда поехал через Амстердам, где пробыл несколько недель, в Эгмонд, находящийся в северной Голландии у Алкмара, чтобы заняться там в полном покое изданием своих «Принципов». Переписка между принцессой и Декартом начинается немедленно после того, как они расстались, и продолжается с начала пребывания Декарта в Эгмонде (май 1643 года) до его прибытия в Стокгольм (октябрь 1649 года). Она ждет от него решения разного рода вопросов по философии, геометрии и физике. Первый и самый важный вопрос, который она ему предлагает, касается соединения души и тела, главной проблемы его учения; в целом ряде писем он излагает обширную тему о ценности и значении

* Foucher de Careil. Descartes et la princesse palatine, pg. 11-12. 214

Третий период жизни. Время творчества

человеческой жизни (май и июнь 1645 года). Елизавета посылает ему книгу Макиавелли «О князе» со своими пометками и желает иметь также его замечания (осень 1646 года). Достойно удивления, что Декарт только на шестом десятке впервые знакомится с этой книгой благодаря своей ученице. Он постоянно сопровождает ее на ее жизненном пути, окружает ее советами и выражениями сердечного участия. Для Елизаветы наступили тяжелые времена: болезни и неудачи всякого рода, отпадение брата и сестры от веры отцов, раздоры в доме матери, падение Стюартов в Англии. После обращения ее брата Эдуарда (1648) и после казни ре дяди Карла I (январь 1649 года) Декарт писал ей утешительные и ободряющие письма. Он думал о Елизавете и о судьбе королевского дома, когда вступил а переписку с королевой Швеции и принял приглашение в Стокгольм, полный надежды, что ему удастся сблизить обеих женщин и использовать могущественное влияние Швеции к выгоде Елизаветы и ее дома; он заранее радовался возможности жить и близком будущем с ней вместе при дворе в Гейдельберге.

План философа, вполне гармонировавший с желаниями и надеждами богемской королевы и ее дочери, разбился, однако, частью о франко-шведскую политику, находившую желательным поддержание баварских притязаний против королевского дома, частью же о ревность королевы Христины, которая не желала делиться славой ученой и умной женщины с пфальцграфиней и (по достойным веры свидетельствам) в своем мелочном тщеславии, усиливавшемся с годами, даже не хотела о ней ни знать, ни слышать.

Вскоре после ужасного случая в Гааге, стоившего французскому авантюристу жизни, а ее брату — пребывания в Гааге и в доме матери, Елизавета (заподозренная без основания в соучастии) оставила двор королевы и провела следующие годы в Кроссене около Берлина. После реабилитации ее брата пфальцграфиня возвратилась в родной город Гейдельберг (1650 или 1651) и жила здесь при дворе курфюрста до тех пор, пока семейные неурядицы между Карлом Людвигом и его супругой Шарлоттой Гессенской не внесли разлада и в отношения брата и сестры. Елизавета, стоявшая на стороне невестки, вынуждена была навсегда покинуть Гейдельберг и уехала в Кассель (1662).

215

Куно Фишер

По дороге в Оснабрюк Лейбниц, бывший уже на службе у герцога Ганноверского, познакомился лично с аббатиссой в Герфорде (декабрь 1679 года), а через нее и с весьма известной книгой Мальбранша «Conversations chretiennes»101. «Я получил Ваши христианские беседы, — пишет он автору, — благодаря любезности принцессы Елизаветы, которая столь же высока по своему уму, как и по рождению»*.

Елизавета умерла в своем аббатстве 8 февраля 1680 года, через тридцать лет после Декарта.

Ср. мою Geschichte der neuern Philisophie. Bd. I, Zweiter Theil (3 Aufl.); Bd. II ( 3 Aufl.).

ГЛАВА ПЯТАЯ

В. СОЗДАНИЕ И ВЫПУСК В СВЕТ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

I. СОЧИНЕНИЕ ПО КОСМОЛОГИИ

1. ЕГО ПЛАН

Проследив в главных чертах жизнь Декарта в период его пребывания в Голландии, перейдем теперь к более подробному рассмотрению его работ и к тем сочинениям, которым было посвящено это пребывание в Нидерландах. В предыдущей главе мы уже имели случай коснуться их в связи с биографией Декарта, а в следующей книге изложим учение Декарта систематически; поэтому здесь мы должны заняться лишь историей их разработки и выпуска в свет, о содержании же их будем говорить лишь постольку, поскольку представляется необходимым для этой истории развития.

«Размышления» в их первоначальном виде были закончены 18 декабря 1629 года во Франекере, и этим было положено основание новому объяснению вещей, исходящему из простейших и самых достоверных принципов, открытых методическим мышлением. Первым открытием Декарта был метод; на пути к методу он нашел и принципы, вызвавшие к жизни и обосновавшие новое познание мира. Если бы он хотел разрабатывать и выпускать свои сочинения, следуя ходу своих идей, то первым должно было быть учение о методе, вторым — учение о принципах, или метафизика, третьим — космология, учение о природе и человеке. По жалким отрывкам, оставшимся от прежних сочинений Декарта из периода времени от 1610-1629 года, а также по сообщениям Байе можно с

219

Куно Фишер

некоторой вероятностью предположить, что во фрагменте Studium bonae mentis»102 и в упомянутых уже «Правилах для руководства ума» заключались наброски, относящиеся к учению о методе.

Декарт, однако, думал, что он поступит лучше и в смысле назидательности правильнее, если изберет противоположный путь в разработке своих сочинений: оставит пока метод и принципы в покое и подвергнет их публичному испытанию непосредственным применением к делу, т. е. объяснением самих вещей. Такой путь казался ему лучшим введением в его новую философию; мир должен был судить о его учении согласно слову: «По плодам их познаете их!» Дня того, чтобы уразуметь план Декарта, нам необходимо бросить взгляд на его главные идеи, которые я постараюсь не столько обосновать, сколько изложить.

Все его мысли с давних пор были направлены на решение вопроса, по какому безошибочному критерию можно отличить истину от заблуждения, правильное представление от ложного, действительность от воображения. Что он обладал этим искусством различать, он доказал еще в последние дни своего пребывания в Париже, в знаменитом споре с Шанду. Он нашел, что в наших представлениях нет такого критерия, что так называемые действительные явления могут с тем же успехом сойти и за простые сновидения и ничем от них не отличаются; остается только одна достоверность, а именно не то, что наши представления означают действительные вещи или что предметы, которые нам являются, существуют в действительности, а только то, что мы обладаем такими представлениями, что нам являются такие предметы, Достоверно лишь то, что существует наше представление, что существует наше мышление, и так как каждый может быть уверен только в своем мышлении, то поэтому единственное неопровержимое положение должно быть выражено так: я есмь мыслящий. Я мыслю, следовательно, я существую. Это положение вполне ясно и понятно, поэтому что может быть познано в такой же мере ясно и отчетливо, то так же достоверно. Здесь-то и открывается искомый критерий: ясное и отчетливое познание решает вопрос о бытии и небытии, ясность и отчетливость представления служит доказательством его реальности; из представления о совершенном существе явствует ясно и отчетливо его существование, из природы этого

220

Создание и выпуск в свет произведений

существа следует его истинность, из последней — бытие телесного мира, потому что если бы последний не существовал, то представление о его истинности было бы обманом, который опроверг бы истинность, совершенство и бытие Бога. Но если телесный мир на самом деле существует, то он должен быть познаваем ясным и отчетливым образом, т. е. он должен быть закономерно устроенным миром, объектом науки, космосом, который мы можем постигнуть. Ясный и отчетливый закон всего происходящего есть причинность — связь причины и следствия, необходимое п., благодаря которой ничто в мире не происходит без причины и тикая вещь исходит из другой. Если же мы будем объяснять мир, совокупность телесных вещей, или природу, согласно этому закону причинности, то мы ясно и отчетливо познаем его, а тем самым будет доказана его истинность, раз и навсегда рассеяно сомнение в том, что он не есть только призрак. Эти рассуждения открывают перед философом две дороги: или он пойдет через методическое сомнение к единственной достоверности собственного мыслящего бытия, здесь приобретет критерий истины, откроет в представлении Бога его существование, от истинности Бога придет к выводу об истинности телесного мира, к научной познаваемости его и таким образом обоснует задачу естествознания, — или он начнет с разрешения этой задачи, докажет при помощи ясного и отчетливого питания мира его бытие и таким путем достигнет цели своих метафизических исследований. Первый путь метафизический, второй физический; первый — дедуктивен, второй по отношению ко пои системе и ее обоснованию — индуктивен. Вторым путем доказывается через вещи, как бы ad oculos103, то, чего требует метафизика. Физика образует основание для познания истинности философских принципов; она проверяет счета философии. Если существует физика, то существует и закономерный мир, бытие пи находится вне сомнения, и существование тел в такой же степени достоверно, как бытие Бога и души. Если природа закономерна, то она познаваема отчетливо, а потому не только представима, но и существует и действительности.

Декарт выбирает этот второй путь. Он хочет дать ясный и отчетливый образ мира, хотя бы только в обширном очерке, для того чтобы этим заранее обеспечить победу своим глубоким основным

221

Куно Фишер

идеям. Он не мог бы избрать пути более педагогического. Поэтому тут он оставляет метафизические исследования и начинает ряд физических работ, которые должны были войти в одно сочинение, объясняющее весь мир целиком, начиная с небесных тел и кончая человеком. Соответственно теме Декарт называет это сочинение «Le monde»104. Эта космология есть первое из предназначавшихся им для печатания сочинений. Он хочет из законов материи вывести мир, как бы создать его перед нашими глазами и предоставить читателю самому сравнить этот таким образом объясняемый, построенный в виде гипотезы мир с действительным миром, чтобы прийти к заключению о тождестве первого и второго.

Сначала следует объяснить возникновение света из хаотической материи, затем образование неба и небесных тел, самосветящихся звезд, неподвижных звезд и Солнца, темных небесных тел, планет, комет и Земли, затем историю Земли, образование ее атмосферы, поверхности и их продуктов: возникновение элементов, смену приливов и отливов, течения воды и воздуха (ветры), появление морей и гор, источников и рек, металлов и растений, животных и человеческих тел, вплоть до соединения души и тела, которое образует целостного человека и исходную точку духовной и нравственной жизни. Здесь открываются вопросы о различии по существу между духом и телом, о соединении обоих в человеке, об освобождении духовной жизни от уз физической: первый вопрос — метафизический, второй — психологический и третий — морально-философский; учение о принципах составляет основание космологии, учение о душе — его границу, учение о нравственности — самую высшую и последнюю часть практической философии, которая в своей первой части учит о движении физического тела при помощи человека, а во второй — об искусстве обращения с человеческим телом, ухода за ним и врачевания его. Практическое учение о движении составляет механику, практическая антропология — медицину, практическое учение о духе — мораль; таковы плодоносные ветви на дереве познания, корни которого составляет метафизика, а ствол — естествознание. Этот ствол Декарт и хотел изобразить в своем «Мире». «Я хотел изложить в нем все, что, казалось мне, я знал о природе материальных вещей до того, как принялся за это сочинение. Но подобно тому как художники

222

Создание и выпуск в свет произведений

не могут изобразить на плоскости различных сторон действительного тела и потому вынуждены ограничиваться главными сторонами, которые они только и освещают; оставляя остальные, напротив, в тени и в перспективном изображении, так и я опасался, что в моем сочинении мне не удастся изложить всех моих мыслей. Поэтому я избрал для обстоятельного изложения мою теорию о свете и хотел вместе с главным предметом коснуться Солнца и неподвижных звезд, потому что свет исходит почти только от этих тел, затем среды небесных сфер, потому что они пропускают свет, планет, комет и Земли, потому что они отражают его, и в особенности всех земных тел, потому что они являются либо окрашенными, либо прозрачными, либо светящимися, наконец, человека, потому что он созерцает все эти объекты. Но для того, чтобы несколько отодвинуть все эти предметы в тень и иметь возможность выразить мои воззрения свободнее, не ставя перед собой необходимости либо принимать обычные мнения ученых, либо опровергать их, я решил оставить весь этот мир в жертву кафедральным войнам и говорить лишь о том, что произошло бы в новом мире, если бы Бог где-нибудь в воображаемых пространствах создал для этого материю, привел ее в хаотическое движение и подчинил ее твердо установленным и неизменным законам. Все должно было произойти самым естественным и самым понятным образом. Я показал, как наибольшая часть материи должна организоваться по этим законам и принять форму, сходную с нашим небом. Здесь я распространился подробно о происхождении, распространении и отражении света и дал понять читателю, что в небесах и звездах этого мира нельзя найти ничего такого, что не являлось бы или не могло бы быть сходным с описанным мною миром. После этого я начал говорить о Земле и показал, как можно объяснить без допущения тяжести стремление всех ее частей к центру, далее, как на ее поверхности, покрытой водой и окруженной воздухом, под влиянием светил, главным образом Луны, возникает прилив и отлив, подобный этому явлению в наших морях, как возникает движение с востока на запад воды и воздуха, подобное тому, которое замечается в наших тропиках, как образуются естественным образом горы и моря, источники и реки, металлы в недрах земли, как растут растения на полях, и как вообще возникают сложные тела. А так как,

223

Куно Фишер

кроме звезд, мне был известен единственный источник света в мире — огонь, то я пытался подробно объяснить его возникновение, сохранение и действие»*105.

Для создания учения о свете Декарт уже раньше стал заниматься оптикой и продолжал эти занятия непрерывно; для объяснения сложных земных организаций, в особенности животных и человеческих, он нуждался в химических, анатомических и медицинских сведениях, которые старался приобрести практически. В Амстердаме, его следующем местопребывании после Франекера, в продолжение зимы 1630 года он особенно занимался анатомией, причем очень увлекался ею, сам покупал у мясника отдельные части животных, которые и препарировал; ему хотелось уметь объяснить самые малые частицы животного тела так же точно, как образование соляных крупинок и снежинок. Во время этих анатомических и медицинских занятий он носит в себе план «Мира», но почти ничего не пишет.

2. Разработка сочинения и препятствия к ней

Наконец он приступает к сочинению и извещает своего друга Мерсенна уже в апреле 1630 года о первых успехах; он надеется послать ему это сочинение к началу 1633 года. Работа увлекает его. «Я занят теперь объяснением хаоса и происхождения из него света; это одна из высших и труднейших задач, какие только мне доступны, так как она обнимает всю физику»**. Спустя два года после первого известия (апрель 1632 года) он думает, что может найти ключ к высшей человеческой науке о материальных вещах, познание порядка, царящего в мире неподвижных звезд и определяющего положение их. Несколько месяце» сочинение не двигается; но он все еще надеется закончить его да указанного срока, а затем откладывает это окончание до Пасхи 1633 года. Незадолго до этого времени (март 1633) он переходит уже от общего описания небесных тел и Земли к объяснению земных тел и их различных свойств и думает над тем, следует ли ему в своем сочинении занятьс

* Disc., V, pg. 168-172 (я передал наиболее важное место с некоторыми сокращениями).

** Oeuvres VI, pg. 181. (Неизвестно, датировано ли письмо июнем 1630 или 10 января 1631 г.)

224

Создание и выпуск в свет произведений

также возникновением животного царства. Чтобы не увеличивать его объема, он исключает эту тему; сочинение во время работы сильно разрослось, вышло за пределы намеченного объема и не могло уже более служить для приятного «послеобеденного чтения»*, как хотел вначале Декарт. Следовало включить в него только кое-что относящееся к человеческой природе.

Так обстоит дело в начале июня 1633 года во время его пребывания в Девентере. «В своем сочинении я буду говорить о человеке более, чем намеревался; ч хочу объяснить все главные его функции и уже описал некоторые жизненные отправления, такие как пищеварение, биение пульса, распределение питательных веществ и т. д. вместе с пятью чувствами. Я исследую анатомически головы различных животных, чтобы посмотреть, где заключается память, воображение и проч.». Во время этой работы он получил знаменитое сочинение Гарвея «О движении сердца (De motu cordis)», появившееся уже пятью годами ранее (1628), и изучил На это сочинение Мерсенн обращал несколько раз его внимание. «Я нахожу, что мои взгляды мало расходятся с его взглядами, хотя я прочитал книгу только после того, как написал мои оь этого явления»".

Вдруг работа Декарта останавливается, и окончание ее, по-видимому, отдаляется на неопределенное время. «Мое сочинение почти окончено, — пишет он 22 июля 1633 года, — остается только еще поправить и переписать его, но я питаю такое отвращение к работе, что если бы я Вам три года тому назад не обещал прислать его еще до конца нынешнего, то могло бы пройти пкр много времени, прежде чем я был бы в состоянии достигнут», ими Но я хочу попытаться сдержать обещание»***.

Что же случилось? В этом совершенно законченном сочинении он объяснил мир согласно закону причинности, исходя из математико-механических принципов, и вывел движение Земли как необходимое следствие механического порядка небесных тел. Учение Коперника было доказано Галилеем и именно в это время защищалось им в новом сочинении под видом гипотезы. Его знаменитый

*Ibid., pg. 101.

**Ibid., pg. 235.

***Ibid., pg. 237- 238.

225

Куно Фишер

диалог о двух наиболее важных мировых системах появился в 1632 году и был приговорен римской инквизицией к уничтожению как раз за четыре недели до того, как Декарт написал вышеприведенное письмо". Но он знал лишь о процессе, не зная ничего об осуждении. Достаточно было даже известия о следствии, чтобы отбить у него охоту к его работе. 20 сентября 1633 года в Люттихе публикуется приговор суда, состоявшегося над Галилеем, и тут-то Декарт узнает, что учение о движении Земли осуждено также и в качестве гипотезы, так как в обвинительном приговоре стояли слова: «quamvis hypothetice a se illam proponi simularet»106. Прошел почти год, прежде чем он познакомился с самим сочинением (август 1634), и то только мельком; он должен был наскоро перелистать его, так как оно было дано ему тайно и всего на несколько часов. И тут он видит, что ему угрожает один из тех конфликтов, которых он принципиально старался избегать. Если он издаст свое сочинение так, как оно есть, то вступит в борьбу с церковью и будет причислен к опасным новаторам, казавшимся ему самому достойными осуждения. Если же он не хочет уродовать своего сочинения и лишить его смысла, то не остается ничего больше, как скрыть его и отказаться от всякого намерения поведать миру свои мысли. Остается молчать. «Я хотел, — пишет он 28 ноября 1633 года Мерсенну, — сделать то же, что и неаккуратные плательщики, которые приходят постоянно к своим кредиторам просить еще небольшой отсрочки, когда видят, что приближается срок платежа. Я действительно собирался сделать Вам новогодний подарок моим «Миром» я приблизительно две недели тому назад твердо решил послать по крайней мере часть его, если бы не успел переписать к тому времени всего. Но я справлялся на днях в Лейдене и Амстердаме, нет ли там сочинения Галилея о системе мира, так как мне казалось, я слышал, что оно появилось в Италии в прошлом году; вдруг я узнаю, что оно действительно отпечатано, но все экземпляры немедленно сожжены в Риме, а сам Галилей приговорен к покаянию. Это меня настолько потрясло, что я твердо решился сжечь нее мои бумаги или по крайней мере не показывать ни одному человеку. Я тотчас же подумал, что даже ему, итальянцу, причем, как я слышал, пользующемуся благосклонностью папы, поставили

См. выше: Введение, гл. VI, 2. 226

Создание и выпуск в свет произведений

в вину не что иное, как его учение о движении Земли, которое уже ранее некоторые кардиналы, насколько мне известно, объявили неприемлемым. Но, несмотря на это, насколько простираются мои сведения, оно распространялось непрерывно в самом Риме, и я сознаюсь, что если оно ложно, то все основания моей философии также ложны, так как они поддерживают взаимно друг друга; это учение находится в такой тесной связи со всеми частями моей философии, что я не могу выкинуть его, не испортив совершенно всего остального. Но я ни за что не хочу издавать сочинения, в котором любое слово могло бы не понравиться церкви, поэтому я лучше скрою его, чем решусь выпустить и искаженном виде. Я не имел никогда охоты к писанию книг и если бы не обещал Вам и нескольким другим друзьям своего сочинения, чтобы, стремясь сдержать свое слово, предаться тем ревностнее работе, то никогда не достиг бы таких результатов, В конце концом, н все-таки уверен, что Вы не пришлете ко мне экзекутора, чтобы заставить платить долг и, быть может, охотно откажетесь от труда читать плохие вещи. ...Между тем после всех моих многих и многолетних обещаний я не имел права отказаться по такому внезапному капризу от моих обязательств; поэтому я пошлю Вам возможно скорее мое сочинение и прошу только отсрочки на один год, чтобы его просмотреть и отделать. Вы же сами приводили мне слова Горация: Nonumque premature in annum»107, а прошло всего три года, как я начал свою работу, которую думаю Вам переслать. Напишите мне, прошу Вас, что Вы знаете о деле Галилея»*.

Но уже в следующем (в пути потерянном) письме он берет обратно это обещание. «Вы найдете мои основания вполне вескими, — пишет он 10 января 1634 года, — и, будучи далеки от того, чтобы порицать мою решимость держать сочинение в тайне, Вы скорее будете первым, кто поддержит ее. Без сомнения, Вы знаете, что Галилей не так давно наказан инквизицией и его воззрения о движении Земли осуждены как еретические. Я же Вам объясняю, что все то, что я изложил в моей книге, представляет одну цепь, в которой это воззрение о движении Земли образует одно звено; если в строе моей теории есть хоть что-нибудь ложное, то тогда все доказательства неправильны, и хотя я их считаю очень верными и

* Oeuvres VI, pg. 238-240.

227

Куно Фишер

очевидными, я все-таки не хотел бы ни за какие деньги позволить им поколебать авторитет церкви. Я хорошо понимаю, что заключение инквизиции еще не догма, для этого должен собраться собор, но я не настолько влюблен в свои мысли, чтобы для их зашиты прибегать к столь необычайному средству. Мое желание направлено к покою, я устроил свою жизнь сообразно моей максиме «Bene vixit, bene qui latuit»108 и намерен продолжать ее так же; я не чувствую теперь боязни, что в моем сочинении перешел желательную меру познания, и приятное чувство свобода у меня больше, чем сожаление о потерянных при разработке сочинения времени и труде».

Б одном из позднейших писем Мерсенн, очень желавший выманить у него это сочинение, угрожал в шутку, что еще, пожалуй, Декарта убьют для того, чтобы познакомиться с его сочинениями. «Я смеялся, — отвечает Декарт, — когда читал это место. Мои сочинения так хорошо скрыты, что убийцы напрасно искали бы их. Мир увидит мое сочинение не ранее, чем через сто лет после моей смерти»*. В другое время он не отрицает категорически возможности, что сочинение появится либо при его жизни, либо после его смерти. Одному из любимых друзей, де Бону, настоятельно просившему его не держать долее в тайне сочинения, так как иначе оно легко может потеряться, Декарт пишет (июнь 1639 года): «Обыкновенно плоды оставляют на деревьях до тех пор, пока они не созреют и не станут лучшими, хотя хорошо понимают, что бури, град и другие ненастья могут погубить их каждую минуту; я считаю мой «Мир» таким плодом, который надлежит оставить на дереве зреть и который никогда не будет поздно сорвать с дерева»**. Опасения де Бона сбылись. Сочинение потерялось, только краткий в первоначальных границах набросанный очерк его, который Декарт позже или составил, или издал, нашелся в оставшихся после него рукописях и появился под заглавием: «Мир, или Трактат о свете» (1664).

Непредвиденная катастрофа побудила философа удержаться от первого шага на литературном поприще. Нужно близко ознакомитьс

* Ibid., pg. 242-243 (письмо лета 1637 г. После издания «Discours de la methode»)

** Oeuvres VIII, pg. 127.

228

Создание и выпуск в свет произведений

по письмам с его настроениями и мотивами, чтобы правильно судить об этом поступке. Во всяком случае, он боялся участи Галилея; он видел в ней фактический конфликт между учением, признаваемым им истинным, и авторитетом, уважаемым им в силу его практических жизненных принципов: это был тот случай, в котором, согласно его максимам, теория должна уступить политическим и клерикальным интересам. Этот конфликт он ощущает во всей его тяжести, не выказывая и следа того реформаторского мужества, которое пробуждается жаждой борьбы. Но он не скрывал этого — я разумею его боязнь борьбы — ни от себя, ни от других.

Все же поведение Декарта будет непонятно и потому неправильно оценено, если считать этот мотив единственным. Он мог бы избегнуть конфликта, оставив сочинение неизданным и относясь к этой необходимости с сердечной болью. Но это было не так. Судьба Галилея дает ему скорее желанный повод освободиться от обязательства, которое его давит; данные им друзьям обещания написать и издать сочинение были тоже принуждением, еще более для него мучительным, чем противоположное, влекшее за собою конфликт с инквизицией. Он мог сказать теперь в духе своих максим: «Я не имею нужды сдерживать моих обещаний, имею право держать мои мысли при себе, и перед публикой я не в долгу. Вы видите, мир не хочет иметь моей книги!»

В таком настроении пишет он с явным облегчением и с юмором своим друзьям. И то, что он тогда говорил им, он повторил и всему свету в первом изданном им сочинении. Изложив в нем мотивы, по которым он решился на литературную деятельность, он переходит к встретившимся препятствиям и к отказу от своих намерений и совершенно открыто объявляет: «Хотя те мотивы и были очень сильны, все же мое глубокое отвращение к книгописательству немедленно нашло другие достаточные основания к моему оправданию»*109. Осуждение Галилея служит ему удобной и желанной зашитой, за которую он прячется от света вместе со своими сочинениями.

Было бы лучше, если бы Декарт остановился на этом так мотивированном отказе от издания своего учения о движении Земли. То, что он до известной степени исказил его, чтобы оно не

* Disc., VI, pg. 191.

229

Куно Фишер

возбуждало подозрений, — есть самая тяжкая его вина. Здесь его чувство истины пришло в конфликт с его политикой, причем пострадала истина. Он предложил одному духовному лицу в Париже, желавшему защищать учение Галилея, свою тайную помощь — и отказался от своего намерения, когда узнал, что даже гипотетическое изложение этого учения не дозволено; он читает осужденное сочинение и думает найти выход, используя различия между своей теорией движения и учением Галилея для того, чтобы по видимости спасти воззрение о неподвижности Земли. «Можно видеть. — говорит он в одном из своих писем, —что я только на словах отрицаю движение Земли, а на деле признаю систему Коперника». Но может ли служить оправданием Декарту то, что и Галилей подобным же образом отказался от своего учения?

К концу 1633 года сохранение в тайне своих произведений было для Декарта решенным делом. Как же случилось, что он впоследствии все же выступил со своим учением? На этот вопрос новейший биограф нашел ответ более трогательный, чем правильный; он даже не постарался сделать более понятным свое идиллическое объяснение. Предчувствие предстоящих радостей отца привело-де философа к решению писать для мира книги, «В нем проснулись новые ощущения, и то, чего не могли вырвать у него Мерсенн, де Бон и его лучшие друзья, смогла сделать улыбка ребенка, сиявшая ему в светлом будущем». После рождения дочери он остается еще несколько месяцев в Девентере и едет затем вместе с матерью и ребенком в Леуварден для того, чтобы писать «Discours de la Mйthode» .

Теперь читателю предоставляется догадываться, какую связь с рождением дочери могут иметь сочинения, бьльшую и наиболее важную часть которых Декарт издал после ее смерти!

П. ФИЛОСОФСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

1. Мотивы издани

Основания, по которым философ сначала избегал литературной деятельности, потом решился начать ее, затем снова оставил и вновь взялся за нее, издав целый ряд сочинении, — эти основани

* J. Millet. Histoire de Descartes avant 1637, pg. 340. 230

Создание и выпуск в свет произведений

следует искать в нем самом и в задаче всей его жизни, тем более что заключение его первого главного сочинения подробно говорит о них. Противники часто утверждают, что страх заставил его держать в тайне свои сочинения, а честолюбие побудило его издать их. Первое утверждение очень поверхностно, второе совершенно ложно. Каковы бы ни были внешние влияния, тормозившие его литературную деятельность или способствовавшие ей, все же внутренним, соответствующим его характеру мотивом, на первых порах удерживавшим его от издания своих сочинений, я затем постепенно побудившим его к нему, было самообучение, эта путеводная нить его жизни. Им объясняются все противоречия и колебания в его решениях, относящихся к литературной деятельности. Начинающий самообучение избегает всякого рода выпуска в свет своих трудов как потери времени и помехи, между тем как, развившись, он уже чувствует потребность в открытом изложении и обмене идей. Декарт идет сперва по пути исключительного самообучения, углубленный в свои мысли, которые он или вовсе не записывает, или записывает кратко и наскоро. Потом приходит время, когда лучшим пробным камнем зрелости и ясности развившихся идей является их изложение и формулировка.

Кто сам себя учит, тот должен и сам себя подвергать испытанию. Письменное изложение своих мыслей есть такое испытание, и Декарт слишком методичен и основателен, чтобы желать избежать его. Так возникают старательно разработанные и систематизированные сочинения, готовые к печати труды, служащие для него самого проверкой, для других поучением, но они имеют в виду не пользу современников, а пользу потомства, и не ил жажды посмертной славы, а вследствие огромности этой пользы. Чем спокойнее и увереннее он может продолжать эвристически развивать свои идеи, тем большего он достигнет, тем больше получит от него мир. Поэтому он решается держать в тайне гнои сочинения до тех пор, пока живет. Он боится потери времени, необходимо сопряженной с изданием сочинений; ему придется отражать нападки, устранять недоразумения, спорить с противниками и обмениваться мыслями со сторонниками. Даже достигнутая слава будет отнимать у него досуг. Благодаря оглашению приобретенного умственного богатства его увеличение делается невозможным. «Мир

231

Куно Фишер

должен знать, что те немногие познания, которых я до сих пор достиг, почти ничто в сравнении с тем, что еще не постигнуто мною, но что я могу надеяться постичь. С наукой дело обстоит так же, как с богатством. Когда человек начинает богатеть, то ему становится легче, много легче делать большие приобретения, чем в бедности меньшие. Делающие открытия в царстве истины подобны также и полководцам, силы которых растут обыкновенно с победами и от которых требуется больше искусства, чтобы удержаться после проигранной битвы, чем для того, чтобы занять города и провинции после выигранной: ибо это значит поистине давать сражения, когда стремишься преодолеть все трудности и заблуждения, препятствующие нам в познании истины, и это значит проиграть одно из этих сражений, когда принимаешь ложные воззрения там, где дело идет о вещах огромного значения и важности. Чтобы затем вернуться к первоначальной духовной свободе, необходимо более искусства, чем для больших успехов, если только человек владеет прочными принципами. Я могу утверждать на основании собственного опыта: если я до этого открыл несколько истин в науках, то это только следствия того, что мне удалось одержать победу в пяти или шести трудных пунктах; это я тоже считаю битвами, где счастье было на моей стороне; говорю смело: мне необходимо выиграть еще две или три таких битвы, чтобы оказаться у цели всех моих стремлений, и я еще не так стар, чтобы бояться умереть до достижения этой цели. Но с временем, которое мне еще остается, я должен обращаться бережно, тем бережнее, чем лучше я могу его использовать; издание же моей физики отняло бы, несомненно, много времени. Какими бы ясными и исчерпывающими ни были доказательства моих положений, все-таки невозможно, чтобы они согласовались со взглядами всего мира, а потому, я вижу наперед, вызвали бы всякого рода споры и помехи».

Таковы основания, по которым философ считал всякое издание своих сочинений не соответствующим цели; в своих собственных глазах он уподобился бы завоевателю, который, одерживая победу за победой, вздумал бы в то же время писать книги по военному искусству и вести о нем споры. Философу указывали на то, как полезно было бы и для него, и для самого учения его распространение: одни обратили бы его внимание на некоторые недостатки,

232

Создание и выпуск в свет произведений

другие оценили бы учение практически, по полезности выводов, и, таким образом, его система с посторонней помощью была бы исправлена и расширилась бы. Но это не повлияло на его решение. Что касается недостатков его учения, то нет никого, кто был бы в состоянии лучше понять, строже и справедливее рассмотреть их, чем он сам; что же касается применения и оценки, то его труд еще не настолько созрел, чтобы приносить практические плоды. Если бы даже дело и было настолько продвинуто, то никто не мог бы с большим успехом воспользоваться этими плодами, чем он сам, так как изобретатель всегда и лучший знаток, и единственный хозяин в своем деле. Декарт боится не только противников, но и школы, которая могла бы примкнуть к нему и исказить его творение; он хорошо знал, что делали школы каждой эпохи из их создателей, и уже заранее остерегался «картезианцев». Он открыто предупреждает потомство, чтобы оно не считало картезианством ничего, кроме того, что написано им самим. Самыми вредными являются именно те ученики, которые не только повторяют, но хотят разъяснить учителя, дополнить его и знать более, чем он сам. «Они подобны плющу, который поднимается не выше деревьев, его поддерживающих, и даже часто, достигнув вершины их, спускается вниз; мне кажется, что, подобно ему, идет вниз, т. е. спускается ниже уровня простого невежества тот сорт учеников, который не довольствуется взглядами учителя, а приписывает ему все, что только возможно, — разрешение многих проблем, о которых он ничего не говорил и, быть может, никогда не думал. Эти люди довольствуются темными понятиями, имея которые можно очень удобно философствовать, очень смело говорить и бесконечно спорить; они кажутся мне слепцами, которые хотят без ущерба для себя бороться со зрячим и для этой цели сходят и самую глубь совсем темного подвала; они должны радоваться тому, что я не издаю своих принципов философии, потому что они настолько просты и очевидны, что, сделай я это, я, так сказать, открыл бы окна и напустил бы света в тот подвал, куда они спустились для того, чтобы драться»*110.

Но наряду с этими простыми причинами, заставляющими философа держать свои сочинения в тайне, возникают другие доводы,

* Disc. VI, pg. 196-203.

233

Куно Фишер

говорящие за издание их и склоняющие весы в свою сторону. Первое основание, существовавшее уже в начале создания его сочинения, не переставало напоминать ему о себе: ему хотелось оправдать доверие и сдержать слово. Слава в свете, которая не замедлит явиться вместе с распространением его сочинений, будет врагом его покоя, но и чувство невыполненных обещаний — такой же враг. Страстное желание известности так же препятствует занятиям, как и боязливое избегание ее. Декарт не делал ни того, ни другого; он допустил, чтобы молва произвела его в великие мыслители, и не хотел прослыть за шарлатана, незаконно пользующегося такой славой и возбуждающего надежды, которые он, как приходится в конце концов заключить, не мог оправдать, потому что фактически не оправдал. «Хотя я и не очень люблю славу, даже, можно сказать, ненавижу ее, поскольку считаю ее врагом спокойствия, которое для меня выше всего, все-таки я никогда не старался тщательно скрывать моих действий, подобно преступлениям, а также не пытался из особой предусмотрительности оставлять их в неизвестности. Я считал бы все это несправедливостью по отношению к себе самому и привел бы себя этим в тревожное и беспокойное настроение, так же мало согласующееся с полным душевным спокойствием, которого я ищу. Таким образом, при этом постоянном нейтралитете между заботой стать известным и заботой остаться в неизвестности я не мог препятствовать себе приобрести известное имя и теперь считаю своим долгом сделать все для того, чтобы оно было не из худших».

Но самое важное основание, решившее окончательно вопрос об издании им своих сочинений, лежало, как было сказано, в потребности самообразования. В этом отношении Декарт не дает повода к какому бы то ни было сомнению. «Я вижу ежедневно все более и более, как, благодаря этой проволочке, страдает цель моего самообразования, ибо я нуждаюсь в бесконечно многих опытах, которых не могу сделать без помощи других, и хотя я не льщу себя надеждой, что публика примет большое участие в моих стремлениях, однако вовсе не хочу, чтобы будущее поколение в один прекрасный день сделало бы мне справедливый упрек, что оно было бы лучше осведомлено относительно многих пунктов, если бы я не очень пренебрегал поучением там, где оно было необходимо дл

234

Создание и выпуск в свет произведений

моих планов»*111. Именно это соображение философ открыто называет вторым мотивом, побудившим его написать «Discours». Таким образом, одно и то же основание, заключающееся в самообразовании, сначала препятствует ему письменно изложить свои мысли, потом заставляет его решиться на это, вновь уклониться от их опубликования и вновь предпринять таковое.

Он осторожно приступает к сочинению и издает сперва не систему, а только свои пробы, или опыты (essais), относящиеся только к методу и его применению. Он не дает еще самой методологии, а дает лишь предварительное ориентирование, которое является в точном смысле не «traitй»112, а просто «discourse de la mйthode», цель которого — служить лишь предисловием к методологии и быть скорее обоснованием ее практического значения, чем ее изложением. «Я не имею намерения учить здесь моему методу, а хочу только говорить о нем»**.

Между тем пригодность метода необходимо было тут же подтвердить, применив его к области математики и физики. Поэтому вслед за главным сочинением Декарт выпускает еще три кратких труда, которые намеренно подобраны так, что первый относится к области математической физики, второй — физики, третий — чистой математики: тема первого труда диоптрика, второго — метеоры и третьего —геометрия. «Диоптрика» трактует о преломлении света, о зрении и оптических стеклах, в «Метеорах» Декарт желает объяснить природу соли, причины ветра и непогоды, формы снежинок, цвета радуги и свойства отдельных красок, круги Солнца и Луны, в особенности ложные солнца (паргелии), которые наблюдались в Риме за каких-нибудь четыре года до того времени и были подробно ему описаны; «Геометрия» подтверждает открытый им самим метод анализа решением совершенно новых задач. В «Диоптрике» и «Метеорах» Декарт хочет показать читателю значение и пригодность своего метода лишь в смысле его допустимости, в «Геометрии», напротив, доказать его неопровержимость. Эти четыре опыта должны были выйти под следующим заглавием: «Очерк универсальной науки, которая может поднять нашу природу

* Ibid., pg. 208-210.

**Oeuvres VI, pg.. 138 (письмо к Мерсенну летом 1637 г.). Ср.: pg. 305 (письмо к другу Мерсенна, апрель 1637 г.).

235

Куно Фишер

до высочайшей ступени совершенства; затем «Диоптрика», «Метеоры» и «Геометрия», в которых автор для того, чтобы испытать эту науку, избрал самые подходящие случаи и объяснил их так, чтобы каждый даже без ученых познаний мог понять существо предмета» . Хорошо, что этому заглавию, слишком обнажавшему os magna sonaturum113, он предпочел простое обозначение «Essais» и назвал свое главное сочинение «Рассуждением о методе для правильного употребления разума и научного исследования истины (Discours de la mйthode pour bien conduire sa raison et chercher la vйritй dans les sciences)». Он обращается к мыслящим, от книжной учености не зависящим и не испорченным ею читателям; потому он пишет на своем родном языке и мотивирует это в конце своего «Discours»; «Если я пишу охотнее по-французски, на языке моей страны, чем по-латыни, на языке моих читателей, то меня побудила к этому надежда, что естественный и здоровый ум лучше может оценить мои воззрения, чем ученость, верящая только б книги. Люди со здравым и научно образованным умом — единственные судьи, которых я желаю для себя; они, я уверен в этом, не будут так стоять за латынь, чтобы не прослушать моих оснований, потому что я их развивал на народном языке».

Весной 1636 года сочинение, за исключением «Геометрии», было готово к печати. Так как фирма Эльзевира в Амстердаме не выказала той готовности, которой ожидал Декарт, то он выпустил свои сочинения через книгопродавца Жана ле Мэра в Лейдене. Необходимая для продажи привилегия была дана генеральными штатами Нидерландов 22 декабря 1636 года, а Францией — только 4 мая 1637 года; о последнем заботился Мерсенн, который и устроил эту затяжку. Его же вина и заслуга, что французская лицензия представляла собой похвальное слово Декарту, тогда как философ выражал желание как в своем сочинении, так и в документах оставаться неизвестным. Рассылка «Опытов» могла состояться только в июне 1637 года.

2. Метафизические сочинени

Однажды избранный путь ведет далее. Невозможно было, чтобы Декарт остановился на этих первых опытах, он столько сказал

* Oeuvres VI, pg. 276-277 (письмо к Мерсенну в марте 1636 г.). 236

Создание и выпуск в свет произведений

о своем учении, что вынужден был теперь говорить больше. В четвертом отделе его «Discours» появляются уже основы нового учения: он говорит о сплошной необходимости сомнения, о единственном принципе достоверности, о правиле познания, о сущности Бога и души — одним словом, о принципах своей философии. Но, соответственно характеру сочинения, все эти идеи скорее обсуждаются и излагаются, чем доказываются очевидным образом, и тем самым менее всего ограждены от недоразумений. Этой опасности Декарт менее всего избежал там, где она грозила в наибольшей степени, а именно в положениях, касающихся идеи Бога. Он сам признает это место слабейшей и темнейшей частью своего сочинения,, требующей обстоятельного и скорейшего пояснения. Объяснить понятие Бога значит изложить основные понятия своей метафизики. Работа эта уже была сделана; это была первая работа его в Нидерландах, набросанный в Франекере очерк «Размышлений»; рукопись пролежала спокойно десять лет, прежде чем Декарт приступил к ее изданию и обработал окончательно во время зимнего пребывания в Гардервийке (163&-1640).

Он разворачивает исследование в той последовательности, в какой оно возникло и развивалось от проблемы к проблеме, от разрешения к разрешению. Читатель получает полную картину глубоко пережитых и постоянно вновь проверяемых мыслей, которые были неизменными спутниками философа, друзьями его одиночества и стали столь же зрелыми, как и он сам. Исследования имеют характер живой беседы с самим собой, монологической драмы, за которой слушатель следит с напряженным вниманием. Речь идет о бытии или небытии истины, проблема познания представлена как великий роковой вопрос человеческого духа и именно так понимается Декартом. Нет истины, если сомнение не побеждено всецело, и нет этой победы, если сомнение, защищаясь до последней крайности всяким оружием, каким оно обладает, не осиливается познанием. Мы не только видим основания сомнения, но и ощущаем душевное беспокойство сомневающегося, который домогается истины и который, вопреки уверенности в уже достигнутой победе, описывает непрестанные битвы как сейчас им переживаемые. Это сочетание созерцательного покоя с живейшим выражением чувства, возбужденного и осаждаемого целым полчищем

237

—

Куно Фишер

сомнений в то время, как созерцающий дух уже приводит в порядок и подчинение весь этот сонм, —дает «Размышлениям» Декарта неодолимую притягательную силу и характер в своем роде несравненного философско-художественного произведения.

В первый раз он является миру без покрова, как мыслитель, каким он был в действительности. Наконец-то он высказал основные мысли, которые вынашивал в себе в продолжение 20 лет для того, чтобы поведать их миру; он не утаил в них ничего, но при издании своего сочинения соблюдал большую осторожность. Сочинение предназначалось первоначально только для ученого мира и потому было написано на латинском языке; но это еще не защищало его от подозрений и ложных толкований. Он опасался, как бы его физические принципы не встретили возражений аристотелианцев, а теологические — не вызвали противоречия с церковью. В его «Размышлениях» заключены основные понятия его естествознания, но выводы еще скрыты. Если школьным философам не скажут ясно, что речь идет о чисто механической физике, то они этого не заметят, и, может быть, не удастся склонить их на свою сторону прежде, чем они узнают, что они уничтожены. Поэтому Декарт желает, чтобы о его физике сперва молчали: «Il ne faut pas le dire»114, — значится в указании, даваемом им по этому поводу своему другу Мерсенну.

В то же время Декарт настолько ясно осветил свою идею о Боге, что это учение нужно не замалчивать, а только охранять. Он старается осторожно отклонить всякое подозрение церкви предисловиями и посвящениями: он определяет главную тему «Размышлений» как «бытие Бога и бессмертие души» и посвящает сочинение докторам Сорбонны, теологическому престижу Парижа, университет которого еще со времен глубокого средневековья считался высшим богословским авторитетом церкви. Будучи убежден, что действительные доказательства разума в пользу бытия Бога и бессмертия души не введут в заблуждение верующих, могут обратить неверующего, а потому согласуются с интересами церкви, изречениями Библии и постановлениями Латеранского собора, он подвергает свое сочинение цензуре теологов Парижа и возлагает на них его защиту. Те не нашли, что возразить; патер Жибьеф, которого он особенно просил дать свое заключение, выразил ему полное

238

Создание и выпуск в свет произведений

одобрение. Тем не менее избежать конфликта с церковью не удалось; спустя 22 года после появления это первое сочинение, заложившее фундамент новой французской философии, было включено в римский индекс с добавлением: «dones corrigatur»115.

Декарт мог предвидеть, что его сочинение обратит на себя внимание ученого мира новизной мыслей и вызовет возражения всякого рода; он пожелал ознакомиться с некоторыми избранными суждениями еще до издания и отпечатать сочинение вместе со своими ответами в качестве приложения к «Размышлениям». Мера эта была благоразумна, сочинение вышло в свет уже с возражениями на него и зашитой; критика, которая в других случаях следует за изданием и часто дает общественному суждению превратное направление, здесь заранее устранялась и прилагалась к самой книге таким образом, что автор имел перед публикой последнее слово. Для этой цели было сделано несколько списков, эти копии были переданы друзьям, а последними распространены в кругу людей, способных к оценке; ими же были собраны особенно важные суждения и частью сообщены философу, частью пересланы в подлинном изложении.

В Нидерландах получили списки Блёмаёрт и Банниус, единственные католические священники Голландии, с которыми Декарт был в дружбе*; агентом во Франции, как и следовало ожидать, был Мерсенн. Два вышеназванных друга передали рукопись уважаемому ученому их церкви Катерусу из Антверпена, доктору теологического факультета в Лувене, миссионерствовавшему в Голландии и проживавшему в Алкамаре. Его суждение было первым, которое Декарт получил и послал Мерсенну вместе со своими возражениями (ноябрь 1640 года).

Мерсенн распространяет «Размышления» в парижских ученых кругах, предлагает их на отзыв теологам и математикам и передает автору два сборника различных мнений, слышанных им об этом сочинении. К числу высказывавшихся присоединяются и голоса трех выдающихся и исторически замечательных людей, среди которых два философа, один английский и один французский, — современники и противники Декарта. И того, и другого Мерсенн побудил прочесть «Размышления» и дать им письменную

*Oeuvres VIII, pg. 424-425.

239

Куно Фишер

оценку; это были английский философ Томас Гоббс и французский — Пьер Гассенди. Гоббс, спасаясь от английской гражданской войны, прибыл в конце 1640 года снова в Париж, где прожил несколько лет, составивших самую важную литературную эпоху в его жизни, так как он написал здесь свои известнейшие сочинения. Мерсенн убедил его вскоре после его приезда прочесть «Размышления» и высказать свое суждение; Декарт получил первую часть возражений этого оппонента 20 января 1641 года во время пребывания в Лейдене и ответил на них уже на следующий день; вторая часть была переслана в первую неделю февраля.

В этом месяце приехал в Париж и Гассенди, занимавшийся тогда своими главными сочинениями об Эпикуре и его учении, и, получив предложение письменно откликнуться на новый труд Декарта, ознакомился с ним через Мерсенна. Гассенди имел страсть к тому, чтобы его хвалили и цитировали; он был любезен в обращении, расточителен на похвалы, за исключением тех случаев, когда дело касалось аристотелевских схоластических философов, но слишком тщеславен, чтобы быть беспристрастным критиком; он был настроен против Декарта за то, что тот в своем сочинении о метеорах не процитировал его объяснения о паргелиях, это Гассенди находил «praeter decorum»116. В дурном настроении и не вникнув хорошенько в учение Декарта, сформулировал он свои возражения («Disquisito metaphisica seu dubitationes»)117, которые Мерсенн получил в конце мая 1641 года; в заключении, разумеется, не было недостатка в банальных риторических похвалах. На возражения Декарта он написал ответ («Instantiae»), изданный его учеником Сорбьером с провозглашением полного триумфа (1643).

Третьим среди известнейших и замечательных людей, высказавших суждения о «Размышлениях», был еще молодой теолог Антуан Арно, вскоре после этого избранный в число докторов Сорбонны (1643), заслуживший впоследствии имя «великого Арно»* и ставший одним из самых знаменитых янсенистов. Его возражения за их вдумчивость, стиль и математическую отчетливость Декарт объявил самыми важными и ставил их значительно выше всех других. В последующем заключении союза между картезианской

См.: Введение, Ш, 3.

240

Создание и выпуск в свет произведений

философией и янсенистами Пор-Рояля Арно должен считаться посредником и инициатором.

Декарт пожелал, чтобы Мерсенн передал список и патеру Жибьефу, члену оратории Иисуса, и математику Дезаргу. Последний стоил в его глазах трех теологов. Но появился еще один противник из общества Инсуса, патер Бурден, профессор математики в коллегии Клермон, со страстной ненавистью оспаривавший в своих лекциях «Диоптрику» и «Метеоры» Декарта и выступивший теперь так же враждебно против «Размышлений». Философу эти нападки пришлись очень не по вкусу, он знал, как единодушно действуют иезуиты, и с неудовольствием видел себя вовлеченным в борьбу с орденом, с которым хотел сохранить из благочестия и политических соображений старые дружеские отношения. То, что член общества Иисуса выступал против него так враждебно и с такой подозрительностью, он должен был ощущать вдвойне мучительно, так как одновременно находился в неприятном споре с кальвинистами в Нидерландах. Между тем орден не имел ничей» общего с полемикой Бурдена; провинциал Дине стоял на стороне Декарта и сумел прекратить спор; сам Бурден после того, как познакомился с философом лично, перестал быть его врагом.